Бушков Александр Александрович. Антиквар

   — Будь мужиком, — поддержал Кот Ученый. — Таких у тебя еще будет вагон с прицепом...
   Разговор переместился в другую тональность — пленника теперь не пугали, а, наоборот, чуть ли не со скупой слезой мужского сочувствия на глазах утешали и улещали, делились печальным жизненным опытом, приобретенным в молодости, и давали полезные советы людей поживших, насмотревшихся на женское коварство. Одним словом, убалтывали и обрабатывали по полной программе, понемногу создавая впечатление, что рассказать все о коварной подружке следует в первую очередь оттого, что это получится где-то даже суперменский поступок — она тебя, парень, бортанула, так вытри об нее ноги и ботинки смени... Давили и на оскорбленное самолюбие, и на вполне естественный страх перед неприятностями с законом. Окажись индивидуум покрепче, с ним пришлось бы повозиться, но в том-то и суть, что парнишка был со слабинкой...
   Собственно говоря, ничего особенно интересного Смолин в итоге не узнал. Фаине Миша возил Дашеньку раза три, и всякий раз визиты проходили буднично и обыденно: пили чаек, разговаривали о всевозможных пустяках. Об индивидууме из черной «камри» студент не мог сказать ничего определенного: он просто-напросто, получив отставку и сопоставив кое-какие прежние наблюдения, заподозрил, что появился более удачливый соперник — в чем сегодня вечером и убедился окончательно. Те двое, что были в квартире вместе с ними, — одногруппники, старые приятели, Даша душевно попросила мальчиков о небольшой услуге, а они, как галантные кавалеры, не сумели даме отказать — нисколько не заморачиваясь юридической подоплекой подобного ночного визита...
   Одним словом, невелик был улов. И тем не менее... Овчинка безусловно стоила выделки: труды оказались невелики, зато получили подтверждение кое-какие версии и гипотезы: о том, что возле Дашеньки наличествует некий, безусловно денежный барбос, о том, что она ни с того ни с сего начала вдруг крутиться вокруг Фаины. Это уже были не догадки, а суровые факты, пусть и немного прояснявшие в происходящем... Шла совсем рядом чья-то потаенная игра, а как же! Как бы там ни было, номер «тойоты» накрепко отложился в памяти, а это уже кое-что...
   Вот когда Смолин всерьез пожалел, что никак не является крутым мафиози из бульварных романов: действительно, нет варианта проще, чем увезти Дашеньку куда-нибудь в тихое местечко и о многом поспрошать, ласково помахивая паяльником, — но в реальной жизни за такие подвиги огребешь такую кучу неприятностей, что тремя бульдозерами не своротишь. Нынче не девяностый год и даже не девяносто пятый...
   — Да, еще о Фаине... — задумчиво сказал Смолин. — Дашка ей не предлагала каких-нибудь сделок? Продать картины, пожертвовать какому-нибудь фонду или музею? Еще что-то?
   — Нет, при мне ничего подобного... Я же все время с ними сидел... Может, без меня? А в чем вообще дело?
   — Да в том же самом, — задумчиво ответил Смолин. — Что-то готовится, а что — непонятно... Ладно, паренек, это, в конце концов, не твоя забота. Ты, главное, держись подальше от этой милой девочки, иначе она тебя так подставит...
   Он покосился вбок, заметив в полумраке непонятное шевеление. В высоченном заборе из досок, ограждавшем стройку, был проем, как раз под «КамАЗ», оттуда в круг света от уличного фонаря настороженно выдвинулась худая поджарая фигурка несомненно таджикского облика — из тех большей частью беспаспортных среднеазиатов, что массами спасались в Шантарске от лютой нищеты и прочих сложностей жизни на далекой родине. Сторож... Он сделал еще три шага вперед — один другого короче, — всмотрелся в джип и осторожненько, негромко поинтересовался:
   — Чего тут, э?
   — Убери его, — раздраженно сказал Смолин Шварцу.
   Шварц распахнул дверцу со своей стороны и довольно громко цыкнул:
   — Иди, не отсвечивай! Тут люди героин вешают на точных весах, а ты под руку вякаешь... Сгинь!
   Услышав про такое дело, худенький чернявый гастарбайтер преисполнился ужаса и, проворно пятясь, исчез за забором, явно не намеренный поднимать тревогу.
   — Ну ладно, — сказал Смолин. — Ордена свои я, конечно, заберу, уж не посетуй...
   — Да я понимаю...
   — Ну вот и отлично. Все остальное меня не интересует, поскольку — не мое. Пусть себе лежит и продается по возможности.
   — А если она спросит... Мы же с ней и дальше будем общаться, наверняка... Она ж не говорила, что больше знать меня не знает, речь шла только о том...
   Он замолчал, понурившись. Похоже, до сих пор питал надежды, что все волшебным образом станет по-прежнему в один прекрасный миг. Смолин не собирался дискутировать с ним на эту тему — все равно ничего не докажешь, все мы в этом возрасте были идиотами, романтиками, идеалистами...
   — Вот и расскажи ей чистую правду, — сказал он. — Что на тебя налетел с подручными злой дядька Смолин, отобрал ордена и выспрашивал обо всем... Правду, Миша, говорить выгодно — когда ничего не выдумываешь, не запутаешься и не собьешься...
   Больше всего этот субъект отчего-то напоминал Смолину сельского учителя из глубинки: маленький, щупленький, с реденькими усиками и печатью некоторой интеллигентности на угреватом челе. Костюмчик паршивенький, галстук класса «Мерзаче» — классическая жертва рыночных реформ и прочих либеральных выкрутасов (причем, как положено, изрядно дравшая в свое время глотку в поддержку означенных реформ).
   Полное впечатление, что незваный гость чуточку нервничал, — не озирался с затравленным видом и не вздрагивал от малейшего шороха, но явно не мог похвастать полным душевным спокойствием. Потертый портфельчик он сначала поставил у стола, потом взял на колени, потом опять поставил...
   Смолин, наблюдавший за ним с некоторым любопытством, сделал равнодушное лицо и с величайшим терпением сказал:
   — Я так понял, у вас ко мне дело?
   — Да, посоветовали вот... Простите, не знаю вашего имени-отчества...
   — Василий Яковлевич. А ваше?
   — Евтеев Николай Петрович... Из Предивинска... Я тут хочу кое-что продать, а вы, я слышал, покупаете...
   Смолин сидел с равнодушным лицом, но мысли, как обычно в такой ситуации, мельтешили с феерической быстротой и проворством. Предивинск располагался на севере области — райцентр в таежной глуши. Но это сегодня, а когда-то, полторы сотни лет назад, именно он, а не Шантарск был столицей губернии. И обитало там тогда раз в двадцать больше народу, чем в Шантарске, — губернские учреждения, ярмарки, купеческая гульба, гарнизон, подворье архиепископа, каменные дома, церкви, даже настоящий театр, по пьянке основанный чудившим золотопромышленником Буториным, да так и сохранившийся до нашего времени, — и много чего еще. Потом, уже при Александре II, властно вмешалась экономика: новый транссибирский тракт переместился южнее и стал проходить через Шантарск, куда довольно быстро и переместилась с севера вся вышеописанная цивилизация, а большой и шумный некогда Предивинск захирел навсегда.
   Это — сухая история, а что до антикварного бизнеса... В Предивинске до сих пор всплывают порой интересные редкости, так что, заслышав
   его название, любой знающий антиквар невольно делает стойку, вот как Смолин сейчас...
   Однако не стоит забывать о другой стороне медали — в нынешних непростых условиях, когда над шантарской антикваркой витает тень майора Летягина...
   —- Показывайте, — сказал Смолин скучным голосом. — Если что-то интересное, почему бы и нет...
   Посетитель торопливо вскинул на колени портфель, щелкнул старомодной застежкой, покопался внутри и с глухим стуком положил на стол нечто определенно тяжелое, округлой формы, размером с блюдце, завернутое в белый пластиковый пакет. Принялся нервно разворачивать. Смолин приглядывался, как обычно в таких случаях, сохраняя на лице полную отстраненность, чуть ли не равнодушие: мол, мало ли хламу таскают...
   Звякнуло, лязгнуло... Смолин внутренне напружинился, как почуявший мышь хваткий котяра.
   Перед ним лежали два предмета из почерневшей от времени бронзы — в темной, почти черной патине, кое-где тронутые зелеными пятнышками окиси. Почти круглый диск с затейливым украшением в верхней части (вроде двух звериных голов) и бляха в виде волка — на обратной стороне сохранилось одно из двух креплений. Зверь — несомненный волк, Смолин подобных перевидал немало, вот только все они
   были маленькие, а этот раза в два побольше всех прежде виденных, в полтора указательных пальца. Чистейшей воды археология. Скифы, точнее говоря. У Смолина в этих делах был изрядный опыт. Скифьё, точно. В обеих столицах у него была пара-тройка серьезных покупателей на такие именно вещи — коллекционеры с внушающим уважение стажем и опытом...
   Как он ни приглядывался, и простым глазом, и в лупу, не мог усмотреть признаков фальшака. В последнее время развелось немереное количество халтурщиков, впаривающих лохам подобные «редкости», покрытые зеленой окисью толщиной чуть ли не в палец: но знаток легко отличит настоящую окись, высокопарно выражаясь, налёт столетий, от фуфла, изготовленного с помощью не самых редких химикатов...
   По всему выходило, что вещи настоящие. Интересные вещи. Таких стараются не упускать...
   Однако — другая сторона медали...
   Смолин с безразличным лицом проворачивал сейчас огромную мыслительную работу. Серые клеточки работали с предельной нагрузкой, звеня от напряжения и попахивая горелой изоляцией.
   Теоретически рассуждая, этот ерзавший на стуле нервный субъект с обликом провинциального учителишки вполне мог оказаться очередной подставой лучшего друга шантарских антикваров майора Летягина, вознамерившегося по своему милому обычаю подложить очередную свинью. Ну, а на практике...
   Продавая подобные археологические редкости, опять-таки рискуешь налететь на очередную статью. Но вот покупая означенные раритеты, рискуешь значительно меньше. Они не подходят под категорию «заведомо краденого» — ну откуда Смолин мог знать, что его клиент только что обчистил какой-нибудь музей или занимался незаконными раскопками? От дедушки осталось, сто лет валялось в комоде, детишки трех поколений забавлялись, порастерявши половину... Смолин вообще может не знать, что это «археология» и «антиквариат» — ему просто-напросто предложили красивые вещи, он их, поразмысливши, и приобрел. Исключительно для личного пользования, повесить над журнальным столиком, чтобы глаз радовали... Мода нынче такая, всеобщее поветрие... Одно дело — когда тебе предлагают за нечистый товар меченые купюры, и совсем другое — когда покупаешь ты сам...
   В общем, он решил рискнуть.
   — Честно говоря, я не большой специалист, — сказал он, начиная увлекательнейший поединок «продавец-покупатель», сам по себе порой будоражащий нервы почище звонкой монеты.
   — Я показывал кой-кому... У нас... Говорят, это все настоящее. Археологические редкости. Скифская бронза.
   — Ну откуда в Предивинске знатоки... — поморщился Смолин.
   — Не скажите! У нас хороший музей... вы не слышали?
   — Ну слышал, конечно...
   — Музей основан еще в восемьсот сорок третьем, — гордо сказал Евтеев. — Люди там понимающие, некоторые даже в Москве известны.
   Это была чистая правда — но Смолин, как и подобало толковому купцу-хитровану, сохранял на лице безразличие, чуть ли не брезгливость.
   — И сколько же вы за все это хотите? — спросил он главное (но таким тоном, словно речь шла о безделице).
   — По десять тысяч за штучку.
   — Не долларов, надеюсь?
   — Ну что вы! Рублей, конечно...
   — Однако... — покрутил головой Смолин. — Я бы дал за каждую ровнехонько по пять.
   — А я бы, простите, никак не взял, — с неожиданной твердостью сказат Евтеев. — По десять они стояч. Безусловно стоят.
   Смолин и сам прекрасно знал, что цену гостенек запрашивает божескую. Еще один нюанс веселого антикварного ремесла: в столицах за такие веши можно взять гораздо больше, в разы — но для этого нужно иметь должные связи и постоянную клиентуру. Тот, кто заявится в Москву или Питер, не имея ни малейших связей, ни черта не добьется, хрен разбогатеет — не дадут тамошние волчары настоящую цену, ох, не дадут...
   Меж тем он прекрасно знал, что своим старым контактам вещички впарит как минимум по двадцатке. Так что упускать человечка никак не следовало.
   Но и не следовало соглашаться сразу — в лучших традициях восточного базара следует выжать из ситуации все, что только возможно, и капитулировать не раньше, чем исчерпаны все варианты...
   — А, скажем, по семь? — предложил он небрежным тоном.
   — Не пойдет.
   — Тяжело с вами... Ну, по восемь?
   — Василий Яковлевич, говорю вам, не пойдет, — твердо сказал провинциал, оказавшийся крепким орешком. — Не будем затевать долгие дебаты. Или по десять, или — я пошел...
   — И куда же? — светски поинтересовался Смолин.
   — А вот... — гость уверенно полез в левый внутренний карман непрезентабельного пиджачка (прекрасно помнит, где у него что лежит, не растяпа), достал аккуратно свернутый вчетверо листок бумаги и положил перед Смолиным.
   Тому достаточно было одного беглого взгляда. Там каллиграфическим почерком были выписаны адреса и «Дуката», и «Эльдорадо», и «Фрегата», и «Раритета» — вкупе с телефонами.
   — Я купил на вокзале справочник, «Весь Шантарск», — охотно пояснил Евтеев. — Выписал вот... Вы уж простите великодушно, но я к вам заглянул в первую очередь оттого, что вы расположены ближе всех к вокзалу. До остальных шагать и шагать...
   Смолин ухмыльнулся:
   — Я смотрю, вас на кривой кобыле не объедешь...
   — Да вроде бы есть немножко, — сказал провинциальный интеллигент с чем-то вроде скромной гордости. — Понимаете, Василий Яковлевич, если мы — глухая провинция, это ж не означает автоматически, будто мы глупые. Мы просто-напросто от цивилизации подальше, городок поменьше, да и деньги крутятся, по шантарским меркам, мизерные. Но это ж еще не значит, что мы свою выгоду усмотреть не умеем. Соображаем кое-что... Благо все ж не деревня, а старинный город, хоть и в упадок пришедший... Ну так как же, по рукам? Если не сойдемся, у меня еще четыре варианта, где-то да должно повезти...
   — Вы так уверены, что с вами там будут заключать... подобную сделку? — небрежно спросил Смолин.
   — Да, в общем... Немножко наслышаны о ваших антикварных делах. Наши у вас бывают, ваши у нас...
   — А поконкретнее?
   — Сорока на хвосте носит, — с видом крайней простоты развел руками Евтеев. — Как оно в провинции и положено...
   Теперь Смолин не сомневался, что имеет дело отнюдь не с пролетарием от сохи. С кем-то, самую чуточку сведущим в антикварном бизнесе, этот замухрышка положительно общался, грамотно говоря, явно провел некоторые маркетинговые исследования.
   Как бы небрежно Евтеев добавил:
   — Это, так сказать, образцы. Если у нас с вами все получится, очень быстро можно будет дела продолжить...
   Вот теперь Смолин совершенно точно знал, что отпускать клиента никак нельзя. Прежде он не слыхивал о Предивинске как о месте, где копают, но, если вещички не из какого-нибудь музея вынесенные, то, значит, и там все обстоит согласно старому шлягеру: ходы кривые роет подземный умный крот... А почему бы и нет, собственно? Если есть понимающие люди, если им очень захотелось денег... В тех местах и в самом деле можно рассчитывать на нехилые залежи нетронутого скифья, да и более поздних цивилизаций...
   — А на паспорт ваш нельзя ли взглянуть? — спросил Смолин с обаятельной улыбкой. — Я ничего не собираюсь оформлять, но вот взглянуть хотелось бы...
   — Не доверяете? Думаете, краденое?
   — Ну что вы, к чему крайности, — все так же улыбаясь, отозвался Смолин. — Просто сделки подобного рода участников заранее ставят в неравное положение... Вы получаете настоящие, имеющие хождение денежки, за которые не надо отчитываться перед налоговой, а вот я... Я, очень может статься, себе за собственную трудовую копеечку приобретаю нешуточную головную боль. Улавливаете нюансы?
   — Ну, коли уж так вопрос стоит... Извольте, мне бояться нечего.
   Паспорт Смолин листал бегло, но вчитывался внимательно: в самом деле Евтеев, Николай Петрович, прописка предивинская, все вроде бы верно. Конечно, паспорт — это не антиквариат, тут Смолин не взялся бы со стопроцентной точностью изобличать подделку... но на кой черт приходить с такой «липой» ради жалких двадцати штук? Если это подделка, то с фалыпаками такого класса гуляют люди, которые за миллионами охотятся...
   — Убеждает, — сказал он, возвращая документ. — Так откуда дровишки, любезный Николай Петрович? Землица-матушка?
   — Места у нас красивые, дикие, малообитаемые, — сказал с ухмылочкой гость. — Пойдут люди по ягоды-грибы, а попутно, по чистой случайности, еще чего другого и соберут... Вот только пока что не было случая сбыть... Меня на разведку и послали, мирским гонцом, так сказать...
   Кодла, подумал Смолин. Ну, следовало ожидать, такими делами все же лучше не в одиночку заниматься, объект вроде кургана, погребения в одиночку замучаешься осваивать. Ладно, решено...
   Он выдвинул ящик стола, отсчитал четыре красновато-кирпичных бумажки и положил перед Евтеевым. Тот с деланной небрежностью, явно стараясь предстать человеком солидным, сложил их пополам и сунул в нагрудный карман пиджака.
   — Так вот, о дальнейшем... — начал он уже гораздо увереннее.
   И деликатно замолчал, когда Смолинский мобильник заерзал на столе, замигал, с большим воодушевлением исполняя «Yesterday». Усмотрев краем глаза высветившееся «Инга», Смолин телефон схватил с большой охотой.
   — Василий Яковлевич? Тут такая ситуация... У меня к вам дело, очень важное...
   — Ну, я ж человек чертовски любопытный... — сказал Смолин. — Вы сейчас где?
   — Я в делах сейчас, можно вечером... хотелось бы.
   — Как скажете.
   — Дела такие, что нам бы с вами лучше посидеть где-нибудь в спокойном тихом месте, и желательно не на людях...
   Интересные дела, подумал Смолин. И, не без азарта прищурясь, абсолютно светским тоном предложил:
   — А как насчет у меня дома? У меня там обычно никого, кроме старого верного дворецкого...
   Не будь тут постороннего, разговор он, очень может статься, повел бы чуточку игривее — самую чуточку, — но что ж тут поделаешь...
   — Давайте. Вы скажете, куда приехать?
   — Я за вами сам заеду, идет? — спросил Смолин. — Мою хибару найти непривычному человеку трудновато...
   Не называть же адрес при постороннем!
   — Хорошо. Часов в семь сможете? К фонтану с амурами?
   Горько сожалея, что и на сей раз не удастся применить какой-нибудь игривый каламбур (в связи с амурами), Смолин просто сказал, что сможет, и девушка отключилась. Ощущая некоторый душевный подъем, Смолин отложил телефон и весело поинтересовался:
   — Так что вы там начали о дальнейшем?
   Евтеев полез во внутренний карман пиджака — на сей раз в правый, — извлек на свет божий довольно толстый конверт, из него — пачку фотографий и, не говоря ни слова, положил перед Смолиным.
   Качество, конечно, было не ахти — фотоаппарат не из самых современных, скорее всего, паршивенький «Полароид», какими в Шантарске, не говоря о более продвинутых городах, уже давненько не пользуются: ну, понятно, Предивинск... Однако запечатленные на снимках древности — где одна-единственная, крупным планом, где сразу несколько — без труда удавалось опознать. Бляхи в виде зверей, животных и птиц, парочка кинжалов (должны быть недурственны в натуре), полоса в виде незамкнутого круга (ч-черт, головная диадема, скифье стопроцентное, Артурыч кипятком писать будет и жмотничать не станет!), еще бляхи, круглые и продолговатые... В общем, неплохо потрудились провинциальные кроты. Есть ради чего суетиться — конечно, с абсолютно бесстрастным выражением лица...
   — А вот тут у меня, культурно выражаясь, прайс...
   Перед Смолиным лег еще один листок, на котором тем же аккуратным почерком было написано: «Олень», «Лев», «Бляха круглая с солярным орнаментом» — и так далее. И цены напротив каждой позиции. Опять-таки вполне Смолина устраивавшие — с учетом ожидавшегося в обеих столицах навара.
   — Все, чем пока богаты, — сказал Евтеев, видя, что Смолин все просмотрел. — Интересует?
   — Да, безусловно, — сказал Смолин.
   Теперь он нисколько не сомневался, что имеет дело с честным «черным археологом», а не музейным вором: на снимках не менее тридцати предметов, о столь крупной краже из музея давненько никто не слыхал — хотя подобная информация среди своих моментально разлетается по всей стране, да и менты вносят свою лепту, регулярно появляясь со списками свеже-объявленного в розыск... Сами лопатами ворочают, пролетарские мозоли зарабатывая.
   — Вот только цены... — не удержался он от обычной припевки.
   — А что? Цены как цены, вполне щадящие. — Евтеев пожал плечами с независимым видом человека, осознавшего цену не только своему товару, но и себе. — Есть еще две бляхи, примерно такого же размера, я их просто-напросто не успел сфотографировать, — он коснулся пальцем волка. — Вы знаете, когда меня к вам собирал и-снаряжали, мы поговорили как следует, разные варианты прикинули... Ваше счастье, что мы новички в этом деле — ну да, надеюсь, со временем пообтесаемся... Короче говоря, триста тысяч за все. Оптом.
   Смолин притворился, будто усиленно думает, уставясь в потолок. На самом деле решение он уже принял, едва заслышав сумму. При самом унылом раскладе ожидаемая прибыль составляла рубль за рубль — а вполне возможны расклады и повеселее. Так что нет смысла с пеной у рта торговаться ради десяти-пятнадцати процентов, этих провинциальных землероев нужно незамедлительно подгребать под себя, в монопольное владение. Судя по тому, что он видел на снимках, сотрудничество выйдет интересное, многообещающее...
   — А пожалуй что, я и согласен, — сказал он медленно. — Когда сможете привезти?
   — Вот это уж теперь не раньше, чем в следующие выходные, — сказал Евтеев не без грусти. — Мы же все, Василий Яковлевич, бюджетники, на службу ходить обязаны, а на поезде туда-сюда как раз оба выходных и убьешь...
   — У вас что, машины ни у кого нет? — с искренним удивлением спросил Смолин, глянул на пиджачок-галстук гостя и печально покивал. — Ну да, Предивинск... Да и времена для интеллигентных людей не лучшие...
   — Увы, увы... Так что — только через неделю.
   Смолину такие сроки категорически не нравились. Береженого бог бережет. Никак нельзя исключать, что за неделю может вклиниться кто-то еще. Подобное, увы, случалось, эти провинциалы, непуганые дети природы, могли наследить где-то еще, попасть в поле зрения кому-то из собратьев-конкурентов. И тогда... Трудно ждать неделю, когда на кону сделка с прибылью как минимум в сто процентов, это вам всякий скажет. До Предивинска около четырехсот километров, если на машине, это, конечно, не федеральная автотрасса, но и не таежная тропка, если выехать пораньше, к вечеру можно и назад обернуться...
   — Вот что, — сказал он решительно. — Я и сам могу к вам приехать. Сегодня у нас суббота... По вторник включительно все расписано, и уже не переиграть... В среду, где-то к обеду, я могу у вас быть. Пойдет?
   — Отлично просто! Вот, я вам пишу мой служебный телефон, на часок-то под каким-нибудь предлогом вырваться смогу...
   Одним словом, смело можно сказать, что расстались лучшими друзьями — точнее, надежными партнерами. Вот только Смолин, проводив нежданного партнера, задумался не о грядущих прибылях, а о вещах гораздо более неприятных.
   Ему пришло в голову, что все это время он как-то пренебрегал вполне очевидным следом, нежданно-негаданно подвернувшимся на глаза. Прямо-таки демонстративно торчавшим на видном месте. Фарфор в той квартирке. Подбор фигурок выдавал человека не случайного, явно коллекционера со вкусом — а это-то и был след. В Шантарске просто-напросто не могло обитать не известных Смолину серьезных коллекционеров чего бы то ни было — такова уж специфика ремесла. По хорошему фарфору серьезно прутся человек семь... да, пожалуй что, именно семь, после кончины Липкина. Дедуктивно рассуждая, среди них как раз и может оказаться некто энергичный и решительный, всерьез вознамерившийся положить лапу и на картины вдовы, и, быть может, на что-то еще, вздумавший забогатеть резко и беззастенчиво.
   С уверенностью можно исключить только двоих — зато сразу. Профессор Хаит и генерал Дробышев — просто-напросто не те люди, тут и к бабке не ходи. Впутаться в это дело для них
   было бы так же противоестественно, как для Смолина, скажем, лапать первоклассницу на детской площадке.
   А вот остальные пятеро... Чисто теоретически рассуждая, любой из них достоин оказаться под подозрением — не в силу некоей криминальной биографии (в общем, ничего подобного у всех пятерых), а просто оттого, что, рассуждая цинично, способны. Теоретически способны, и все тут...
   Шарецкий... Анжеров... Благоволин... Погосян... Лурих... Да, вот именно. Представляя их себе, вспоминая то и это, можно допустить, что любой из них, чересчур уж встроенный в нашу рыночную экономику, может и не удержаться, когда замаячит серьезный куш. В особенности когда не предвидится ни мокрухи, ни чего-нибудь столь же неаппетитного, некоего перебора...