Бушков Александр Александрович. Антиквар

   — Я бы эту особу...
   — Увы, увы... — протянул Смолин. — Да, знаешь что... Коли уж у нас начался боевик в мягкой обложке и с аляповатыми картинками... Я тут подумал... Ты, конечно, не откладывая особо, езжай подстегнуть Кузьмича. Но раньше найди Фельдмаршала и Кота. Быстренько подготовьте и проверните...
   — Что?
   Смолин жестко улыбнулся:
   — Ну, не самый сложный спектакль с минимумом декораций, точнее, с минимумом реквизита... Бабулькин подъезд в том доме помнишь? Отлично. Тогда должен помнить, что на лестничной площадке есть окошечки, выходящие на противоположную сторону, так что человек, наблюдающий за подъездом, всего не увидит... Короче. Сцена такая: ты являешься к бабуле весь из себя расфуфыренный, при галстучке и букете цветов. Передаешь их от моего имени, пару минут светски чирикаешь и сваливаешь... но из подъезда ты должен выйти, трудолюбиво волоча несколько — несколько! — старательно упакованных предметов, в которых человек понимающий моментально опознает завернутые картины... Соображаешь? В принципе, это нетрудно устроить, если пошевелить мозгами и руками...
   — Так-так-так... Думаешь, за бабулей еще кто-то...
   — А почему бы и нет? — пожал плечами Смолин. — Мы что, самые умные в этом городишке? Если кто-то работает с размахом и вовсе не дурак... Там несколько домишек, битком набитых обнищавшим людом наподобие Кузьмича, они за подобный приработок обеими руками уцепятся... И если у кого-то создастся впечатление, что бабуля все же начала толкать картины... Акция последует очень быстро. А я сегодня же Кузьмича кое-кем подстрахую...
   — И грохнут тогда бабулю, как пить дать... — хмыкнул Шварц.
   — Крепко сомневаюсь, — сказал Смолин, подумав. — Это уже совершенно другая статья, знаешь ли. Собственно-то говоря, если кто-то надумал попятить картины, ему вовсе и не обязательно при этом еще и бабулю мочить. Все равно, при любом раскладе они попадут к коллекционерам, которые своих закромов не светят... Так что я. за Фаину не особенно беспокоюсь... Ну ладно, в болтовне правды нет. Уяснил задачу? Вот и ладушки...
   Он вылез, тихонько притворил дверцу и вернулся во двор. Присел на добротно сколоченную лавку, опять-таки оставшуюся в наследство от прежнего владельца — Смолин, собственно, ничего тут и не достраивал, времени и желания не нашлось.
   Разумеется, подскочила Катька и завалилась на спину у его ног, выставив голое щенячье пузо. Смолин задумчиво ее чесал, погрузившись в нешуточные раздумья.
   В происходящем имелись нехорошие, примечательные, многозначительные, неприятные и Аллах ведает какие еще нюансы. Позволявшие все же думать, что дело пахнет не чередой совпадений, а чьей-то выстроенной, вдумчивой работой...
   Статья в московской «бульварке» о том красноречиво свидетельствовала. Ночью он еще чуточку поговорил с Ингой на эту интересную тему и кое-какие нюансы для себя прояснил. За московской сенсацией никак не мог стоять ретивый майор Летягин — чересчур уж фантастическая цепочка совпадений должна была выстроиться, чтобы рядовой провинциальный следак, обитающий за пять тысяч верст от столицы, нашел ходы в довольно известную небедную и популярную газету. Прежде всего, нет у него таких возможностей. И потом, зачем это ему? Хотел себя разрекламировать, болезный, свои успехи на ниве борьбы с коварной антикварной мафией? Но ведь в статье не упоминается ни одна фамилия стражей порядка, повсюду безличное определение «шантарские правоохранители». Уж если каким-то чудом честолюбивый майор нашел ходы в ту газету, то непременно озаботился бы, чтобы его фамилия красовалась на видном месте... Любой на его месте так бы и поступил.
   Пойдем дальше. Автор статьи, уверяла Инга, реально существует — там, кстати, и фотография красуется. Старый автор означенной газетки, постоянный. Если бы ему сбросил информацию кто-нибудь из шантарских борзопсицев, то уж непременно озаботился бы, чтоб и его имечко мелькнуло. Но ни единого упоминания о шантарских журналистах в статье нет.
   Вывод? А он простой и неприятный: кто-то со связями в столице завлекательную информацию в газетку протолкнул. И этот «кто-то» не имеет никакого отношения к людям в погонах.
   Отсюда плавненько и закономерно вытекает несколько достаточно простых умозаключений: на доске и в самом деле появилась новая фигура, так что все события следует рассматривать именно с этой точки зрения, поскольку, как широко известно, лучше перебдеть, чем недобдеть...
   И еще один эпизодик, предельно загадочный и весьма даже тревожащий...
   «А порой из рук в руки потихонечку переходят целые пригоршни золотых монет с профилями давным-давно умерших коронованных особ. Как эта благодать попадает в Шантарск — отдельная песня...»
   Именно так, дословно. Смолин помнил наизусть. Хитрушка тут была в том, что он один порою поставлял клиентам золотишко, не обычными поставщиками сюда привезенное, а доставлявшееся верным человеком из кое-каких бывших братских республик. Не бог весть какие обороты — уж безусловно не пригоршни, тут щелкопер приврал качественно — да и покупались монеты на месте самым законным образом у их нынешних обладателей. Вот только эти невеликие количества примерно раз в два месяца путешествовали через границы, не отражаясь в казенных документах. Два-три десятка монеток можно при определенном нахальстве примитивно провезти в кармане — конечно, если путешествуешь исключительно поездом через «благополучные» границы, где нет привычки догола раздевать всех поголовно путешествующих...
   Но пикантность-то ситуации как раз в том, что эта сторона дела до сих пор оставалась тайной. Во время постигшей Шантарск эпидемии милицейских рейдов в антикварные лавки ни разу, ни у кого золото не изымалось, хотя порой и присутствовало в сейфах и ящиках столов, — поскольку на безлицензионной торговле золотом никто и пойман не был, в отличие от холодняка. А значит, история приобретала дополнительный сюрреализм. Столичный щелкопер мимоходом зацепил то, чем милиция пока и не интересовалась. В том, что все произошло по глупому совпадению, что обормот присочинил для красного словца, случайно угодив в десятку, не верилось совершенно, многовато совпадений, однако, то есть это и не совпадения вовсе...
   Вову Багдасаряна, как раз и занимавшегося этими увлекательными вояжами, Смолин знал настолько давно, что ничуточки в нем не сомневался: в жизни не сдаст, не заложит, случайным людям ни при какой погоде не проболтается. А вот Врубель, законченный алконавт... Не так давно Вова, знавший Врубеля лет двадцать, уступил его настойчивым просьбам и взял с собой в ближнее зарубежье. Врубель там кой-чего прикупил, успешно здесь распродал, и всё бы ничего, но с его манерой пить с первым встречным и развязывать при этом язык, как шнурок...
   Тяжко вздохнув, Смолин в последний раз поскреб розовое пузо собаки и поднялся с лавочки, заверив:
   — Подожди немного, сейчас жрать принесу...
   Заслышав тихое шевеление на втором этаже, он неспешно поднялся в мансарду — без особой неловкости (с чего бы вдруг?), но с определенно присутствовавшим любопытством. Наступало самое интересное время, прекрасно знакомое любому мужику с немалым жизненным опытом. Под названием «наутро». В таких вот случаях наутро случается не то чтобы самое интересное, но, пожалуй, самое непредсказуемое: поди угадай заранее, как будет вести себя очередная подруга, ненароком задержавшаяся в твоей постели до утра, причем впервые — вариантов тут масса, господа мои, и не все они мирны и безобидны, иногда столь удручающие случаются... Вплоть до энергичных заявлений типа: «Так, шкаф мы передвинем вон туда, здесь будет мой трельяж, а детскую оклеим обоями в цветочек и с Винни-Пухами»...
   Ничего экстраординарного он не увидел и уж тем более не услышал: Инга сидела в постели, прикрываясь простыней с тем характерным утренним сверхцеломудрием, которое женщинам отчего-то в таких ситуациях свойственно. И взирала на него с неким немым вопросом — и это было знакомо, ага, мужик должен нечто изречь или сделать так непреложно, что это моментально всё расставит на свои места и внесет полную ясность. Ну что ж, не самый худший расклад, говоря откровенно. Гораздо более напрягает, когда подруга первая берет слово и изрекает какую-нибудь дурость, вроде: не правда ли, милый, волшебные узы этой ночи связали нас отныне нерасторжимо? Плавали — знаем...
   А потому Смолин, более битый жизнью, нежели глаженный ею по головке, поступил просто: подошел, сел рядом на постель, совершенно безмятежно улыбнулся девушке и спросил:
   — Все нормально, правда? Никто глупостей не натворил и даже не наговорил, и пить ты, в общем, умеешь, и прелесть ты все-таки в любое время суток...
   Она, полное впечатление, расслабилась, чуть неуверенно улыбнулась. Медленно подняв руку, Смолин погладил ее по щеке и осведомился:
   — Никто ни о чем не жалеет? Никто о коварстве мужчин и собственной неосмотрительности не плачет горючими слезами?
   Инга помотала головой, улыбаясь уже спокойнее и увереннее.
   — Я тебе не буду плести романтических словес, — сказал Смолин. — Я их и вчера не плел. Ты просто прелесть, и все тут. Может, это и не особенно романтично, но скучный я человек, что уж там... Только вот что... Мы безмятежно разбегаемся, как насквозь современные люди, или считаем, что у нас начались отношения?
   — А ты сам чего хочешь?
   — Отношений, — сказал Смолин, глядя ей в глаза.
   — Вот совпадение, и я тоже... — Инга уже совсем уверенно протянула руку, коснулась указательным пальцем его единственной татуировки на предплечье. — Это что? Вроде бы медведь, но на чем он расселся, я никак понять не могу... Мне еще вчера было интересно, если честно...
   — На льдине он сидит, — сказал Смолин. — На льдине...
   — А зачем?
   — Ну, это такой зоновский символ, лапка, — сказал он без улыбки. — Один на льдине. Человек, который сам по себе на сто процентов: ни с блатарями, ни с «мужиками», ни уж тем более с администрацией. Ни в какие «семейки» не входит, ни за тех, ни за этих... Одним словом, один на льдине...
   — Здорово... Это ж позиция...
   Вот именно, продолжил про себя Смолин. Только не стоит рассказывать, каких трудов обычно стоит такую позицию отстоять и существовать ей в масть... Тяжеленько, мягко говоря.
   — А я думала...
   — Что?
   — Ну, трудно сформулировать... Думала, ты мне сунешь сотку на такси и небрежно выпроводишь...
   — Эт-то с какой стати? — искренне удивился Смолин. — У меня с женщинами бывало всякое, но нет как-то привычки небрежно их выпроваживать... С лестницы спускал, это — было. Но исключительно за дело. Заслужила, знаешь ли...
   — Просто... Ты какой-то жесткий...
   — Я не жесткий, милая, — сказал Смолин. — Я просто-напросто душой не расслабляюсь... ну, или очень редко.
   - А я?
   — А ты мне нравишься. Чертовски. Вот и вся сермяжная правда. Если тебя не пугает мужик на тридцать лет старше...
   — А почему это он должен меня пугать? До сих пор не напугал... и не разочаровал...
   Ее улыбка была не лишена лукавства — настолько, что в следующий миг простыня оказалась сброшенной на пол, девушка — сграбастанной, а малолетняя овчарка Катька — очень долго некормленой...
   ...Шевалье не выглядел удрученным или подавленным, но безусловно хмурым.
   — Ты прости, что я раньше избегал конкретики, — сказал он, на миг отводя глаза. — Не всё было понятно...
   — Что-то случилось? — спросил Смолин осторожно.
   — То, что случилось, как раз кончилось... Я, знаешь ли, две недели ходил под статьей и подпиской о невыезде.
   — Бывает, — сказал Смолин. — А можно полюбопытствовать, какая статья?
   — Незаконное хранение огнестрельного оружия.
   — Ну что же, — сказал Смолин. — В общем, вполне благопристойная статья для солидных людей вроде нас с вами. Ни пошлого «хулиганства», ни позорной «педофилии», ни чего-нибудь откровенно юмористического вроде «потравы посевов»... Комильфо... Шевалье, я и мысли не допускаю, что вы сдуру прикупили китайскую «тэтэшку», с которой собирались брать сберкассу. Дело пахнет антиквариатом, а?
   — Именно, — старик улыбнулся чуть смущенно. — Огнестрелом я не увлекаюсь, в отличие от клинков, но ведь каждый человек имеет право на безобидный бзик... Короче говоря, пару месяцев назад совершенно случайно попался продажный наган. Смешно, но мне вдруг отчего-то чертовски его захотелось. Чтобы был, чтобы лежал в столе, чтобы его можно было время от времени достать и пощелкать... Отец вспомнился, быть может, я его наган с трех лет помню... Смешно, а?
   — Ничуть, — искренне сказал Смолин. — Каждый второй вас поймет, не считая каждого первого — за исключением законченных пацифистов. Открою страшную тайну: я в жизни продал, наверное, с полсотни стволов — от кремневых восемнадцатого века до более-менее современных. И всегда, если время позволяло, на пару деньков оставлял себе поиграться. Это исконно мужское, Шевалье, что тут смешного...
   — Роскошный был наган: девятьсот десятого года, самовзвод, с клеймом Сестрорецкого оружейного... Следовало бы, конечно, его привести в негодность, но я решил повременить. Можно было достать патроны, я хотел пострелять в тайге... Но ко мне неожиданно нагрянули. Нашли. Полное впечатление, знали, что искать. Тебе ничего не говорит такая фамилия — Летягин?
   — Еще как говорит, — сквозь зубы процедил Смолин. — Слышали краем уха про наши неприятности? — Он зло покрутил головой. — Шевалье, и они вам начали тупо шить статью? Как примитивному Ольховскому блатарю?
   — Пожалуй, все так и выглядело... — он улыбнулся не то чтобы хищно, но определенно не по-стариковски. — И протекало крайне серьезно... правда, по моим впечатлениям, этот майор Летягин человек все же чуточку примитивный и пробовал на мне свои следаковские штампы так, словно я этакий интеллигент-пианист, а не старый хрен гораздо более забавной биографии... Но, ты правильно подметил. Прессовал он меня всерьез.
   — И вы ни словечком не обмолвились? — негодующе вскинулся Смолин. — Рапиркой со мной махали как ни в чем не бывало?
   — А зачем?
   — Я бы обязательно что-нибудь придумал...
   — Не сомневаюсь и ценю... — Шевалье тонко улыбнулся. — Однако, если мне память не изменяет, кто-то совсем недавно категорически отказывался от всякой помощи, заверяя, что привык свои проблемы распутывать сам... Мне это тоже свойственно. Ситуация была не самая провальная. Другое дело, что мне отчего-то настойчиво шили в продавцы этого самого нагана именно тебя. То-то я тебя и предупреждал намеками... извини, что намеками, но тогда еще все обстояло не так явно. Это позавчера означенный майор Летягин из кожи вон лез, чтобы я признался: ты мне его продал, и точка, им, мол, точно известно, чуть ли не свидетели есть... Ну, а поскольку истине это никак не соответствовало, я на дурацкий манок не поддавался. Стоял на том, что купил его у неизвестного мужичка, коему он, по заверениям, достался от деда-унтера...
   — И на какой стадии всё?
   — Да, можно сказать, в стадии полного завершения, — не без законной гордости сказал Шевалье. — У меня, Базиль, масса бывших учеников и просто людей, по-доброму ко мне расположенных... Как-то так получилось, что, когда наган попал к экспертам, в стволе уже красовалась изрядного диаметра дыра, боек был спилен, а в дуле имелась заглушка, что моментально выводило данный предмет из категории огнестрельного оружия... Для господина Летягина это было большим шоком. Но кто ж ему виноват? Протокол изъятия они писали сами — а там ни словечка не было о наличии дыры... но и не словечком не упоминалось о ее отсутствии... Оказались настолько благородны, что даже вернули вчера.
   Он выдвинул ящик стола и положил перед Смолиным глухо стукнувший наган, и в самом деле украшенный просверленной в дуле, под шомполом, внушительной дырой не менее пяти миллиметров в диаметре. Смолин взвел курок — боек и в самом деле был спилен на добрую треть (причем и боек, и дыра старательно замазаны чем-то вроде машинного масла с пылью, чтобы выглядело так, будто проделано все давненько).
   — Тут моментально возникают закономерные вопросы, — сказал Смолин. — Кто-то должен был, пардон, заложить. Вряд ли вы его показывали всем и каждому и таскали в кармане повсюду...
   Шевалье развел руками:
   — Ну, от подобного никто не застрахован. Вряд ли кто-нибудь закладывал. Скорее уж кто-то оказался несдержан на язык...
   — А у кого вы его купили, секрет?
   — Секрет, извини, — сказал Шевалье. — Коли уж я человеку обещал никогда в жизни словечком не проболтаться — придется выполнять, сам понимаешь...
   — Может, сам человек и проболтался?
   — Да если так — что тут поделаешь? К таким вещам нужно относиться философски, поскольку есть существеннейшая разница меж понятиями «умышленно заложить» и «проболтаться по пьянке». Согласен?
   — Согласен, — проворчал Смолин. — Как говорилось в бессмертной комедии — ох, добрый ты, боярин... Я лично, по крайней мере, хоть разок болтуну в ухо залез бы...
   — Не вижу надобности, — сухо сказал Шевалье.
   — Хорошо, ваше право... Значит, пытались меня приплести?
   — Вот то-то и оно. Речь шла только о тебе, других антикваров не затрагивали... а впрочем, с остальными-то я знаком шапочно... Но тобой интересовались так, что слюнки у них текли.
   — Гурманы... — проворчал Смолин.
   — Но это, мсье Базиль, еще не самое интересное... На другой же день после того, как мне предъявили обвинение и торжественно сообщили, что против меня заведено уголовное дело, ко мне заявился в гости занятный типчик. Честь-честью вручил визитку, отрекомендовался адвокатом... Мелкий такой человечек, суетливый, одним словом, ни за что не тянул на серьезного крючкотвора. Но вещи говорил интереснейшие. Заверял, что моя персона привлекла внимание крайне серьезных людей, которым приглянулся этот домишко, — он обеими руками сделал замысловатый жест. — Ну, понятно, центр города, старинная постройка, дореволюционная, купеческая, площадь немалая... Короче говоря, мне в глаза предлагали сделку: либо я здание им продаю — и даже получаю при этом некоторую сумму — либо мне на старости лет светит зона, от которой мне никакими усилиями не отбиться. Этот тоже со мной разговаривал, как с интеллигентным старым пианистом, полнейшим профаном в бытовых вопросах...
   — Черт знает что, — сказал Смолин серьезно. — Случается иногда такое, но чтобы к вам лезть с таким примитивом... Идиотство полнейшее.
   — Вполне с тобой согласен. Во всем этом присутствовал сильный элемент не то что примитива, но порой откровенной дурости, — сказал Шевалье. — Сие касается и Летягина и этого адвокатишки. Честное слово, как мальчишки, начитавшиеся криминальных романов... Серьезные люди так дела не проворачивают. Разумеется, серьезные люди порой как раз и могут притвориться дурачками — но, по моему глубокому убеждению, не в данном случае. Как-никак я пожил достаточно, имею некоторый опыт...
   Они — натуральные примитивы, не сомневаюсь. Глупейший наезд, без учета личности подвергшегося давлению, его гипотетических возможностей... Давненько что-то у нас в городе таких глупостей не случалось. Будь они оба сопляками, я бы решил, что мы имеем дело с классическим новым поколением: юные идиоты, по причине нежного возраста опоздавшие к событиям и пытающиеся теперь наверстать упущенное — примитивно, тупо. Им, я слышал, нынче просто-напросто бьют физиономии и пинком отправляют восвояси, не применяя крутых мер...
   — Ага, наслышан...
   — Но эти-то оба — люди достаточно взрослые, — сказал Шевалье с ноткой тягостного недоумения. — Однако такой детский сад развели, что и сердиться нет особого желания — попросту смешно, и не более того...
   — У вас, часом, визитка не сохранилась?
   — Вот.
   — Музаев Борис Витальевич... — прочитал Смолин вслух. — Никогда не слышал. Впрочем, адвокатов я знаю трех-четырех, не более, а их у нас столько... Я ее оставлю себе, с вашего позволения? Или вы собираетесь... что-нибудь прояснить?
   Шевалье брезгливо поморщился:
   — Ни в коей степени. Как будто нечем мне заниматься... Вряд ли эти клоуны смогут меня подловить на чем-то во второй раз, а значит, и думать о них больше не стоит. Меня, правда, беспокоит, что они и на тебя нацелились...
   — Ну, я в аналогичном положении, — сказал Смолин. — Меня сейчас просто-напросто не на чем подловить. Вы подобрали чертовски удачное определение, Шевалье. Клоуны. То, что сейчас происходит, хоть и является немного опасным, все же, по большому счету, носит признаки дурной клоунады... Это тоже есть. Хотя... — он посерьезнел. — Нельзя исключать, что за этими клоунами числится уже один покойник...
   — То есть?
   — Честное слово, у меня еще нет стопроцентной уверенности, — сказал Смолин. — Я вам обязательно расскажу, когда будет ясность, но пока... Вообще-то и дурной клоун может убить, дело, в принципе, нехитрое... Я бы выразился несколько иначе: происходящее совмещает в себе признаки как некоторой опасности, так и дурной клоунады... Так оно будет вернее...
   — Но у тебя-то все нормально?
   — Абсолютно, — сказал Смолин. — Своего парнишку я в конце концов вытащу, толковый парнишка, верный, не годится его бросать. Да и у остальных все кончится благополучно — первый раз, что ли? Случалось и похуже. Вот только нервы помотают изрядно и торговлю определенными вещами на какое-то время приведут в расстроенное состояние... недотепы хреновы...
   — Если понадобится помощь... Или ты снова откажешься?
   Смолин поднял голову и широко улыбнулся:
   — Сейчас — нет. Потому что это, строго говоря, будет не помощь, а совместные действия. Коли уж и вы ненадолго оказались в том же самом положении...
   — Тонкая у тебя натура...
   — Да где там, — сказал Смолин. — На манер кирпича, какие там тонкости... Знаете, чем вы чертовски мне бы помогли? Назвавши имя того, кто вам наган продал.
   — Нет уж, голубчик, извини, — развел руками Шевалье. — Принципы — они и есть принципы...
   — Понятно, — сказал Смолин, вставая. — Я к вам обязательно обращусь, если почувствую, что не справляюсь сам...
   Уже на улице он вновь подумал, что ошибиться не мог: именно два месяца назад, именно девятьсот десятого года наган, с клеймом именно Сестрорецкого оружейного. Подобные игрушки — вещь редкая, маловероятно, чтобы таких в одной точке пространства-времени сошлось сразу два...
   У Врубеля этот наган лежал на столе в задней комнатке — и Смолин, как многие бы на его месте, тут же взял со стола, побаловался, спросил цену. И Врубель, разводя руками, посетовал, что ствол уже обещан серьезному клиенту, так что переиграть ничего нельзя. Дело святое, в таких случаях не настаивают... Смолин удалился ни с чем. Так что же, тот самый?
   Минут десять он торчал у первых ступенек эстакады — а потом, когда показался медленно ползущий поезд, неторопливо на нее поднялся. Он рассчитал все правильно: десятый вагон остановился так, что виден был прекрасно — вслед за девятым, который под эстакадой наполовину и оказался.
   Вскоре с подножки спрыгнул и Вова Багдасарян, весь в белом за исключением синей бейсболки. Несмотря на фамилию, он ничуть не напоминал классического кавказского человека — поскольку происхождения был славяно-иудейского, а фамилию взял жены, что, как известно, законом не запрещено, наоборот, вполне даже допускается. Иногда такие манипуляции проделывать полезно: вот уже восемь лет, как господин Багдасарян нимало не отягощен давними хлопотами, каковые могли бы относиться к обладателю прежней фамилии Бирюков...
   Вова и не подумал оглядываться в поисках встречающих — с самого начала было договорено, что вящей конспирации ради Смолин не будет идиллически торчать на перроне, а встретятся они возле машины. Он подхватил бежевого цвета сумку, не слишком и туго набитую, закинул ее на плечо, целеустремленно двинулся к одной из будочек, откуда подземные переходы вели в здание вокзала...
   И тут же вокруг него возникла нестандартная суета — трое в штатском, как чертики из коробочки, с трех сторон сомкнули кольцо, один взял за локоть, другой предъявил нечто ужасно похожее на красную книжечку... Перекинулись парой фраз, теперь за оба локтя держат... и вскоре же Вова с поскучневшим, унылым лицом скрылся в будочке, бдительно сжатый с двух сторон крепенькими парнишками в цивильном, а третий шагал сзади опять-таки на близкой дистанции... Сгорел Багдасарян...
   Смолин все это время так и стоял на эстакаде, не привлекая внимания — не заламывать же руки мелодраматическими жестами? Он только посерьезнел лицом, стиснул зубы, чувствуя себя чрезвычайно мерзко: с этой стороны он никак не ожидал поганых сюрпризов... В голове у него отчаянно пытались слиться в единое целое некие смутные, нечеткие версии, которые еще не удалось отшлифовать...
   Поскольку делать здесь более было совершенно нечего, он походочкой никуда не спешащего человека стал спускаться, держа длинную трость так, чтобы она не задевала ступеньки. Пару раз на него косились, конечно — к стандартным клюшкам из аптеки Россия-матушка привыкла, а вот фасонные трости носить разучилась. Ладно, черт с ними — береженого бог бережет.
   Коли уж именно так все произошло, у него неожиданно образовалась куча свободного времени, несколько часов: пока-то Вову привезут в ментовку (неизвестно еще, куда именно), покато он, человек ушлый, потребует адвоката, да не с улицы, а своего доверенного, пока тот прибудет, пока освободится, чтобы с ним можно было связаться...