Страница:
Смолин закурил новую сигарету от окурка предыдущей. Вот это и называется — старая гвардия. Кащей, происходивший из достаточно интеллигентной семьи и в искусстве уже с юности разбиравшийся, на Отечественную ушел в сорок первом восемнадцатилетним, а до Германии добрался в сорок пятом уже старшим лейтенантом — и года на три застрял там в военной администрации. Оттуда и пошло...
Львиная доля привозного российского антиквариата происходит как раз из Германии, которую победители (все четыре славных державы) выметали под метелку. Тевтоны к тому же сами охулки на руку не клали и сволокли в рейх все, что награбили в оккупированной Европе, представления не имея в гордыне своей арийской, что пашут не на себя, а на Товарища, Милорда, Мистера и Месье...
Черт его знает, как там управлялись наши доблестные союзнички (неплохо управлялись, судя по отрывочной информации, поездами волокли), но доподлинно известно, что демобилизованный советский солдат, что греха таить, порой даже в «сидорах», а то и просто на горбу ухитрялся притаранить из поверженной Германии самые неожиданные вещи. А потому до сих пор в глуши всплывают уцелевшие трофеи — вплоть до этюдов Рубенса, серебряных вилок из имперской канцелярии, эмалевых портсигаров самых родовитых венгерских графьев и подписанных лично фюрером поздравлений своим генералам к юбилею. И не нужно забывать, что наша доблестная армия еще и по Маньчжурии прокатилась, где всевозможных сувениров тоже хватало. Одним словом, ни о чем так не жалеет истинный собиратель, коллекционер, антиквар, как о том, что Красная армия не прошлась победным маршем, увы, и по Франции с Испанией, на Британские острова не заглянула. Какие в этом случае коллекции имелись бы у потомков, подумать грустно...
Старикам было хорошо, думал Смолин, старикам было кайфово. В шестидесятые, когда он бегал в пионерском галстучке в поисках металлолома, антиквариат, особенно в глухой провинции, стоил копейки — а впрочем, и в столице ради модерновых гарнитуров из металлических трубок и пластмассы выкидывали на помойки бесценные мебеля времен не только Александра I, но и Екатерины II, и иностранные дипломаты, наплевав на приличия, возле этих помоек форменным образом паслись, пачкая холеные ручки, самолично грузили драгоценную добычу. Вольготно ж было резвиться в те былинные годы волчарам вроде Никифора, за недельную инженерскую зарплату скупавшим такое, что ныне и «Сотбис» в оцепенение введет...
— Вот что, ребятки, — сказал он твердо. — Кто как, а лично я тут не оставлю ничего. Даже если до утра придется пластаться. Посмотрите в кухне, в ванной, тут полно полотенец, простыней, на крайний случай футболку с себя не пожалею... Давайте упаковывать, тихонечко и в темпе... Что?
Шварц, кривя губы, распахнул перед ним большой черный кляссер — там в прозрачных кармашках красовалось тускловатое рыжье: соверены и червонцы, империалы, двадцатимарковики, флорины и кроны, лиры, франки, наполеондоры, профили бородатые и бритые, профили мужские и женские, гербы...
— Вот я и говорю, — произнес Смолин, чувствуя пресыщение. — Работаем до упора...
Смолин думал. Напряженно и долго. Теперь не оставалось никаких сомнений, что Чепурнов до самого последнего момента пребывал в совершенно ясном сознании — а раз так, следовало предельно серьезно отнестись к его последним словам. Смолин вновь и вновь повторял про себя на все лады: «Ищи броневик, ищи броневик...» Мать твою за ногу и об угол, классическая сцена из старого приключенческого романа, с таинственным напутствием на смертном одре, зарытым в глуши кладом и прочей бредятиной...
Вот только Кащей всю жизнь был прагматиком до мозга костей и коршуном бросался исключительно на то, что могло принести нешуточную выгоду. И совершенно не читал романов, только военные мемуары, исторические, научно-популярные книги и прочую документалку (Смолин прекрасно помнил и его литературные вкусы, и содержимое книжных полок).
Отсюда автоматически проистекало: если Никифор в последний свой миг был озабочен поисками некоего броневика — не было в этом ни капли романтики, а таилась исключительно голая выгода. Между прочим, не все вышеупомянутые роковые тайны с выцветших страниц являют собой авторскую выдумку: частенько случается, что люди только в присутствии бабуси с косой выдают заветное...
Правда, никак нельзя было отрицать того очевиднейшего факта, что Смолин оказался в жутком тупике. Как-никак он прожил в этом городе всю сознательную жизнь (с вычетом армии и отсидок), историю города знал прекрасно. И не мог вспомнить никакой такой истории, связанной с конкретной материальной выгодой, которая сопрягалась бы с термином «броневик». Разве что кутевановский броневик, но это совсем другое...
В советские времена только немногочисленные, особо доверенные и умевшие держать язык за зубами историки знали о подлинных обстоятельствах безвременной гибели красного буревестника, славного балтийского матроса товарища Кутеванова, чье имя до сих пор носит одна из шантарских улиц. Правда, увы, решительно противоречила сусальному официозу...
Товарищ Кутеванов, участник штурма Зимнего, несгибаемый борец с корниловщиной, деникинщиной и колчаковщиной, командир Железного Пролетарского полка имени товарища Робеспьера, в двадцатом году, перебрав алкоголя, вздумал раскатывать на единственном в Шантарске красном броневике английской буржуазной марки «Остин», и все бы ничего, да дернула его нелегкая с громким распеванием революционных песен рассекать по-над берегом могучей Шантары — в каковую броневик и рухнул с обрыва, а глубины там было сразу у берега метров десять... Сам товарищ Кутеванов так на дне и остался, вместе с одним из своих командиров, тоже, надо полагать, перебравшим ядреного шантарского первача. Живым вынырнул лишь третий член экипажа, комиссар из латышских стрелков товарищ Янис Вальде, безуспешно пытавшийся до того пресечь предосудительные забавы. Точных данных нет, но, вероятнее всего, сознательный чухонец был трезвехонек, как стеклышко, оттого и спасся...
Времена на дворе стояли сложные, Гражданская еще бушевала вовсю — и не было ни времени, ни сил, ни особенного желания вытаскивать с десятиметровой глубины потрепанный броневик. Шантарские партийные власти, по уши барахтавшиеся в нешуточных заботах, повелели считать происшедшее трагической случайностью (мол, герой-балтиец в целях борьбы с мировой контрой взялся осваивать еще и управление боевой машиной, но в результате вражьей диверсии распрощался с жизнью). Под это дело быстренько расстреляли десяток случайных «буржуев» и «контриков», на обрыве устроили пафосный митинг с оркестром, пылкими речами и клятвой в память о славном балтийце непременно уничтожить всю мировую контрреволюцию в текущем двадцатом году. Постреляли вверх из маузеров и винтовочек, спустили на воду венок из алых гвоздик — и разошлись крепить революцию.
Товарищу Вальде (дослужившемуся уже до четырех ромбов на петлицах по политической линии) эта история, надо сказать, аукнулась в тридцать седьмом году, когда Сталин чистил страну от «старых большевиков», словно гимнастерку от вшей. Имевшего неосторожность корешиться с Троцким товарища Вальде подмели в один день с Тухачевским — и следаки, не ломая особенно голову, вытащили на свет божий старую историю с броневиком, обвинив именно товарища Вальде в злодейской диверсии и убиении двух красных орлов — по заданию то ли Троцкого, то ли гидры мирового империализма. Поначалу отпиравшийся товарищ Вальде через недельку задушевных бесед разоружился перед партией, подписав признание и касаемо Троцкого, и касаемо гидры. Самое интересное, что его не шлепнули вместе с прочей старобольшевисткой сволочью, а загнали в дальние лагеря, где двужильный латыш ухитрился благополучно доскрипеть до пятьдесят третьего, когда был торжественно отпущен как безвинная жертва культа и перегибов. Осел он вроде бы в Шантарске — но его дальнейшая судьба Смолина никогда не интересовала, и никаких подробностей он не знал.
Это была единственная история, подходившая под понятие «броневик». Ничего другого не было. Но плохо верилось, чтобы именно о ней говорил Никифор. С первого взгляда ясно, что никакой выгоды отсюда ждать не приходится. Предположим, удастся найти точное место гибели броневика (что нетрудно сделать, покопавшись максимум недельку в открытых архивах). Извлечь его на поверхность с помощью современной техники совсем нетрудно, да и обойдется дешево... но вот дальше-то что? Броневик, тут и гадать нечего, подпадает под категорию памятников истории и культуры, в каковом качестве принадлежит не нашедшему, а государству. Подобную операцию в тайне не удержишь — очень уж заметно будет. Даже если продать броневик какому-нибудь толстосуму для украшения усадебного двора, во-первых, быстро станет известно, а во-вторых... ну сколько можно за него выручить? Смех один, по большому счету. Не стоит овчинка выделки. О том же самом давным-давно должен был подумать и Кащей... тогда что? Некое иносказание! Но что за ним кроется? Ладно, нужно будет разобрать бумаги покойного — чем Смолин только-только начал заниматься...
Он задумчиво постучал пальцами по простенькой картонной папке, на которой красным карандашом, рукой Чепурнова было каллиграфически выведено «Важное», потом решительно встал, вышел из кабинета и заглянул в одну из подсобок, ту, что ближе.
Никаких ценностей там не имелось, подсобка порой служила чем-то вроде гостиничного номера для приезжих деловых партнеров (так оно было проще и надежнее), а потому представляла собой довольно прилично меблированную комнатку. Сейчас там на обширном, не особенно и старом диване в позе кейфующего турка возлежал Гонзиц и задумчиво дымил трубочкой, философски глядя на полупустую бутылку коньяка. Оказавшись в комфорте и уюте, Подземный Умный Крот решил отсрочить возвращение с поля еще на денек-другой, против чего Смолин ничего не имел — свой был человечек, полезный, спьяну помещение не подпалит и никаких других безобразий не допустит — немецкая кровь сказывается, знаете ли...
Гонзиц задумчиво дымил, Смолин задумчиво взирал. Врубив механизм нехитрой дедукции, он отметил второй стакан, россыпь конфетных фантиков (при том, что Крот, подобно Распутину, сладкого терпеть не мог), а главное — все еще витавший в воздухе аромат не самых гламурных духов.
— Блядей заказывал, Камрад? — с пониманием ситуации поинтересовался Смолин.
— Одну, — спокойно ответствовал Гонзиц. — Ты не бери в голову, все культурно, мне Валька дал телефончик... Есть у нас вполне пристойное заведеньице, со студенточками престижных вузов, которые тихонечко и грамотно себе к выпускному стартовый капиталец сколачивают.
— «Инесса», что ли? — пожал плечами Смолин. — Тоже мне, роковая тайна... Ты когда-нибудь, майн либер, со своей студенткой столкнешься...
— А было разок, — преспокойно сказал археолог. — Ну и что? Дело вполне житейское...
— Ну ладно, я-то — одинокий волк, мне судьбой положено, — сказал Смолин, ухмыляясь. — Но у тебя-то Инка — королева красоты, золотая баба...
Гонзиц наставительно поднял палец:
— Зато я триумфально вернусь с поля к любимой женщине, будучи малость пристыжен загулом со шлюхами — а значит, особенную нежность буду к супруге испытывать, подарками осыпать, ласками одаривать...
— Особенную нежность... — проворчал Смолин. — Слушай, ты ничего такого не слышал насчет кутевановского броневика?
— Это ты про последние новости?
— Ну, я не знаю... А какие?
— Я вчера говорил с Лизочкой Новицкой, из комитета по культуре... Понимаешь ли, Вася, нету там, на дне, никакого броневика. Власти собрались к трехсотвосьмидесятилетию города его вытащить, подновить и влепить куда-нибудь на пьедестальчик — ну, как-никак историческая ж машина... Заодно и Кутеванова с напарником похоронить можно будет честь по чести...
— Подожди, — сказал Смолин. — Кости ж давно растворились в воде.
— В морской растворились бы точно, а в речной — в общем, наоборот. Все зависит от кислотности, а она в Шантаре не особенно и изничтожающая. И потом, скелеты ж не на дне лежат, а в броневике. Значит, и «речной абразив» их не точил нисколечко — песок, течение и все такое... И рыбки, очень может быть, не добрались. Короче, по любому должны остаться крупные трубчатые кости и непременно — черепа... Только ничего у них не получилось. Нету там броневика. Ни хрена. Мэр у нас мужик хозяйственный, нагнали аквалангистов, пускали катера с магнитометрами — все без толку. Обшарили километровый участок — по обе стороны от исторического обрыва, но броневика, сто процентов, на дне не имеется... Хотя место то самое, сомнений нет: на обрыве ж до сих пор неподъемный валун громоздится, на котором коммуняки тогда, в двадцатом, звезду и лозунг выдолбили...
— Знаю, кто ж каменюгу не помнит?
— Ну вот... А тем не менее нету на дне броневика. Кайся, это не ты его украдкой вытащил и толкнул кому?
— Заколебаешься вытаскивать... — сказал Смолин. — Слушай, интересно получается... Как же так? Был броневик, любой историк тебе подтвердит, и в Шантару он навернулся с Кутевановым вместе... Что за ерунда?
— А хрен его знает. Я так подозреваю, комиссар сгоряча попутал места. Обрывов в тех местах до черта, многие друг на друга похожи... Выплыл комиссар в расстроенных чувствах — и попутал. Там же тогда еще не строили и не жили, до города было километров десять, совершенно глухие места... Вот чухонец, вполне вероятно, малость контуженный, пока до Шантарска добирался на своих двоих, точное место и запамятовал. Кто бы тогда проверял? Так что ржавеет себе броневичок где-то километрах в нескольких правее или левее исторического валуна... слушай, а может, краснюки все прекрасно и знали? Но местечко это именно из-за живописного валуна и выбрали? Потому что в настоящем месте ничего такого не было? Какая Кутеванову была разница? Зато, говорю, весьма даже живописное историческое место получилось: каменюгу за версту видно что с реки, что с сухопутья. Идут пионеры — салют Мальчишу, плывут пароходы — салют Мальчишу...
— И что теперь?
— А ничего. Бросили. Средств бюджетных им жалко — обшаривать реку на значительном протяжении с привлечением техники и аквалангистов — никто ж стараться бесплатно не хочет... А что это тебя на броневик потянуло?
— Да так, к слову пришлось... — сказал Смолин безмятежно.
И преспокойно вышел. Из второй подсобки доносились азартные голоса, звяканье железа, постукиванье — там Кот Ученый с Фельдмаршалом разбирались со вчерашней добычей. Которая теперь на законнейших основаниях принадлежала Смолину: попробуйте доказать обратное, если каталогов своей коллекции Кащей не составлял и светить ее не светил. От деда вся эта благодать В. Я. Смолину досталась, и никаких гвоздей...
Вернувшись к себе, он раскрыл папку «Важное». Сверху лежал прямоугольный лист сероватой бумаги, исписанный разборчивым почерком (чернила, конечно, изрядно выцвели, но читается легко). В верхнем правом углу отпечатанная типографским способом здоровенная, чуть ли не в донышко пивной кружки размером черная печать с императорским орлом и надписью: «Актовая бумага. Пятьдесят рублей». И тут же — типографский штамп: «Для актов, оплачиваемых сбором высшаго оклада, на сумму не свыше 10.000 рублей, и для актов, оплачиваемых сбором низшаго оклада, на сумму не свыше 100000 рублей». Ах, так это купчая... Идеальной сохранности, на последней, четвертой страничке — четыре зеленых пятирублевых марки гербового сбора. Состояние отличное, вещица небезынтересная... вот только цена ей, грубо прикидывая — ну максимум баксов триста, много — четыреста. Не такой уж и раритет, подобных хватает. С чего бы это Кащей ее положил...
К антикварной бумаге был скрепкой присобачен маленький квадратный листок бумаги вполне современного вида, на котором тем же разборчивым инженерским почерком Чепурнова было обозначено «Чехова, 28-157». И номер телефона, судя по всему, не мобильный, а квартирный. Город, что характерно, не обозначен, а улица Чехова где только не отыщется... телефонный номер, впрочем, определенно шантарский...
Аккуратно отложив листок вместе со скрепочкой, Смолин принялся читать.
«Выпись из крепостной, Шантарского нотариального архива, книги по городу Шантарску за 1910 год.
Стр. 60-61, № 65.
Тысяча девятьсот десятого года, мая двадцатого дня, явились к Николаю Александровичу Ставровскому, шантарскому нотариусу, в контору его, находящуюся по Воскресенской улице, в собственном доме, лично ему известные и имеющие законную правоспособность к совершению актов шантарский мещанин Таих Эльевич Айзенберг и коллежский асессор Иосиф Алексеевич Бессмертных, живущие в доме первого, в Новокузнечных рядах, в сопровождении лично ему известных свидетелей шантарского купца Ивана Трифоновича Савельева, шантарского мещанина Ивана Петровича Навалихина и нарымского мещанина Александра Александровича Колмакова, живущих в городе Шантарске на Новобазарной площади в доме второго с объяснением, что они, Айзенберг и Бессмертных, желают совершить купчую крепость на следующих условиях...»
Далее на трех страницах с достойной уважения юридической скрупулезностью излагалась суть дела: мещанин Айзенберг продавал асессору Бессмертных «недвижимое имение», то есть земельный участок, чьи координаты были обозначены опять-таки предельно скрупулезно. Мещанин Айзенберг некогда обосновался в Шантарске прочно: на участке (размером примерно в пятьдесят три нынешних сотки) имелись «каменный двухэтажный дом, каменная кузница, две каменных мастерские, одноэтажный каменный флигель, полукаменный флигель, амбар с подвалом и прочими надворными постройками».
Поднажиться решил мещанин Айзенберг? Нет, тут другое — означенное «имение» состояло в залоге в Ярославско-Костромском земельном банке аж с тысяча восемьсот девяносто седьмого года, из-за чего на мещанине Айзенберге висел «капитальный долг в две тысячи восемьсот шестьдесят шесть рублей пятьдесят четыре копейки и льготные платежи семьдесят рублей девяносто одна копейка». Так-так, а сколько ж он должен был получить за «имение»? Ага, пятнадцать тысяч рублей. Ну что ж сделка для мещанина Айзенберга не такая уж, надо полагать, оказалась невыгодная — да и для коллежского асессора отнюдь не убыточная. «Имение» достаточно солидное, земли изрядно, Новокузнечный ряд, Новокузнечный ряд... сейчас не вспомнить точно, что там теперь, на этом месте, но вроде бы не городская окраина, это где-то почти в центре... Небезынтересно, но никаких таких особенных капиталов на исторической бумаге не наживешь. И бумажка зачем-то присобачена...
Не особенно долго раздумывая, Смолин покопался в столе, извлек запасной мобильник для особых случаев, быстренько его включил. Труба предназначалась для звонков, которыми он не хотел себя засвечивать: звякнул, поговорил — и вновь отключил на неделю, а то и две, попробуй найди...
Старательно набрал номер. Один длинный, два, три, четыре...
— Бессмертных слушает, — раздался наконец вялый, какой-то расслабленный мужской голос.
Смолин, особенно не задумываясь, сказал напористо:
— Из газеты «Шантарский курьер» беспокоят, мы тут готовим матерьяльчик... Вы, часом, не родственником приходитесь коллежскому асессору Иосифу Алексеевичу Бессмертных, обитавшему в Шантарске до революции?
Голос незнакомца стал не только вялым, но и откровенно капризным:
— Молодой человек, вы другие городские газеты хоть иногда почитываете?
— Случается, — осторожно ответил Смолин.
— А вы бы их читали не от случая к случаю, а постоянно. Ну, право же, сколько можно в сотый раз... Читайте конкурентов, они вас давненько, дорогой, опередили... Всех благ.
И трубку решительно повесили. Интересно девки пляшут, подумал Смолин, отключая хитрую мобилу. Полное впечатление, что вы, сэр,
дурака сваляли, мнимый «журналист» столкнулся с чем-то, что обязан был и так знать, заранее — именно так из контекста и следует... Точно, этот тип с вялым голосом не однофамилец, а определенно «имеет отношение» — что ж, в Шантарске немало потомков прежних благополучных обывателей, несмотря на все войны, революции и прочие коловращения жизни. Что отсюда проистекает, логично рассуждая? Да то, что Кащей намеревался впарить этому вялому исторический документ, связанный с личностью его предка. Других объяснений нет. Если потомок — лох ушастый, а денег у него немерено, и в реальных ценах на антиквариат он разбирается хреново, тут и в самом деле можно срубить нехилое лавэ... Учтем-с...
Верный своей привычке доводить все до конца, он залез в шкаф и извлек оттуда здоровенный лист бумаги, карту Шантарска девятьсот двенадцатого года — никакой не раритет, современная копия старой карты, которую, вставив в рамочку, обычно толкали туристам все до единого шантарские антикварщики по вовсе уж смешной цене. Новокузнечный ряд... ага, вот это где, если сопоставить с современным планом города... ну да, не самый центр, но, как-никак, историческая часть города... в районе речушки Качи... а вот где точно?
Смолин решительно зашел в подсобку и с первого взгляда убедился, что Гонзиц еще в состоянии, позволяющем употребить его в дело. Положил на тумбочку карту:
— Можешь мне совершенно точно определить, где сейчас такое место — первая часть, Новокузнечный ряд, номер шестьдесят шесть?
— Тебе вот прямо счас?
— Ну, не в минуту, однако желательно побыстрее...
— Не вопрос, — сказал Гонзиц, с намеком поглядывая на опустевшую бутылку. — Если неторопливо — мне ж еще за пузырем идти — то отнимет час, а если с надлежащими условиями труда, то и за четверть часа управлюсь... И современную карту мне б...
Смолин принес толстый автомобильный атлас Шантарска, поставил на тумбочку четверть-литровую фляжечку с коньяком и попросил:
— Только ты уж, Камрад, не срубись...
— Выдюжим, — заверил Гонзиц, пуская клубы дыма над картой. — Говорю тебе — четверть часа максимум...
Смолин хотел было для надежности и контроля остаться с ним — но увидел в распахнутую дверь, как мигает в его кабинете сигнальная лампочка. Буркнув что-то, вышел в магазин.
Гоша тут же показал ему взглядом на...
На прелестнейшее, надо сказать, создание женского пола, с ослепительной улыбкой повернувшееся к Смолину: белые брючки, красная маечка, голое пузико, как водится, натуральная
блондинка, волосы роскошные, чуть не до пояса... Годочков двадцати с лишком, а значит, под неприглядную статью УК уже не подпадает...
Очаровательное было создание, так и тянуло руку положить на плоский загорелый животик — а потом одинаково приятственно было бы вести ладонь что вверх, что вниз...
— Пресса, Василий Яковлевич, — с бесстрастным видом доложил Гоша, поглядывая на блондинку отнюдь не вожделеючи (притом что имел нормальную гетеросексуальную ориентацию и особенным моральными устоями в этом плане не был обременен).
Точно так же и Смолин моментально отрешился от прежних эмоций, вмиг ощутив не то чтобы разочарование или скуку, а откровенную неприязнь. Недолюбливали тут прессу, чего уж там — и не только в данном конкретном магазине, а, так сказать, в глобально-стратегическом плане...
Но ведь не выкинешь же за шкирку, поулыбаться нужно, ничего не попишешь... Выйдя из-за стеклянного прилавка, Смолин изобразил на лице самую вежливую, простецкую улыбку и, еще раз обозрев снизу доверху прелестное созданье (но уже далеко не с прежней приятностью), вопросительно поднял брови.
Девочка поняла, заторопилась:
— Инга Извольская, «Шантарские губернские ведомости»... Вот, пожалуйста...
И сунула ему закатанную в пластик карточку с фотографией — судя по суетливости и некоторой робости, сия аппетитная персона в журналистике делала первые шажки: топ-топ, топает малыш... Но до чего сексуальный малыш, ага, и глазками играет вполне профессионально, и поза грациозности не лишена... Закинуть удочку, а?
Смолин, добросовестно, демонстративно почесав в затылке, ухмыльнулся еще обаятельнее:
— Давно?
— Что, простите?
— Давно изволите украшать своей персоною средства массовой информации? Что-то я вас не припоминаю, а ведь такую девушку однажды увидевши, не забудешь...
— Я недавно... После универа...
— Ясно, — сказал Смолин. — Вот только тут написано... Вовсе не «Инга Извольская», а «Софья Лесникова»...
— Вы же понимаете, псевдоним... Так красивее, законы жанра...
— Жаль, право, — сказал Смолин. — Лично я Инг встречал много, а вот с красавицей по имени Софья в жизни не знакомился, нет, серьезно...
— Ой, да такое старомодное и нелепое имя...
— Ну, это дело вкуса, — сказал Смолин, возвращая Инге-Сонечке ее аусвайс. — Я по паспорту тоже, знаете ли, черт-те что...
— Это как? — моментально поинтересовалась она довольно-таки цепко (ну, не вовсе уж наивная, соображает).
— Да так, пустяки... — пожал плечами Смолин. — Итак, что же вас в наше скучное заведение привело?
— Я бы хотела сделать репортаж... Понимаете, Василий Яковлевич (шустренькая, с первого раза запомнила, как Гоша к нему обращался... или наводила уже справки?), антиквариат — ужасно интересная тема...
— Надо же, а я и не знал...
— Шутите?
— Нисколько. Мы — люди невероятно скучные, серые, торгуем себе помаленечку...
— Но у вас же столько интересных вещичек... — она оглядывалась с неподдельным любопытством свежего человека, со стариной прежде не особенно и сталкивавшегося. — Вот только простоватые они какие-то... Я слышала, есть коллекции старинного оружия, ювелирных изделий, всего такого... Вы мне не дадите адреса и телефона каких-нибудь коллекционеров?
Львиная доля привозного российского антиквариата происходит как раз из Германии, которую победители (все четыре славных державы) выметали под метелку. Тевтоны к тому же сами охулки на руку не клали и сволокли в рейх все, что награбили в оккупированной Европе, представления не имея в гордыне своей арийской, что пашут не на себя, а на Товарища, Милорда, Мистера и Месье...
Черт его знает, как там управлялись наши доблестные союзнички (неплохо управлялись, судя по отрывочной информации, поездами волокли), но доподлинно известно, что демобилизованный советский солдат, что греха таить, порой даже в «сидорах», а то и просто на горбу ухитрялся притаранить из поверженной Германии самые неожиданные вещи. А потому до сих пор в глуши всплывают уцелевшие трофеи — вплоть до этюдов Рубенса, серебряных вилок из имперской канцелярии, эмалевых портсигаров самых родовитых венгерских графьев и подписанных лично фюрером поздравлений своим генералам к юбилею. И не нужно забывать, что наша доблестная армия еще и по Маньчжурии прокатилась, где всевозможных сувениров тоже хватало. Одним словом, ни о чем так не жалеет истинный собиратель, коллекционер, антиквар, как о том, что Красная армия не прошлась победным маршем, увы, и по Франции с Испанией, на Британские острова не заглянула. Какие в этом случае коллекции имелись бы у потомков, подумать грустно...
Старикам было хорошо, думал Смолин, старикам было кайфово. В шестидесятые, когда он бегал в пионерском галстучке в поисках металлолома, антиквариат, особенно в глухой провинции, стоил копейки — а впрочем, и в столице ради модерновых гарнитуров из металлических трубок и пластмассы выкидывали на помойки бесценные мебеля времен не только Александра I, но и Екатерины II, и иностранные дипломаты, наплевав на приличия, возле этих помоек форменным образом паслись, пачкая холеные ручки, самолично грузили драгоценную добычу. Вольготно ж было резвиться в те былинные годы волчарам вроде Никифора, за недельную инженерскую зарплату скупавшим такое, что ныне и «Сотбис» в оцепенение введет...
— Вот что, ребятки, — сказал он твердо. — Кто как, а лично я тут не оставлю ничего. Даже если до утра придется пластаться. Посмотрите в кухне, в ванной, тут полно полотенец, простыней, на крайний случай футболку с себя не пожалею... Давайте упаковывать, тихонечко и в темпе... Что?
Шварц, кривя губы, распахнул перед ним большой черный кляссер — там в прозрачных кармашках красовалось тускловатое рыжье: соверены и червонцы, империалы, двадцатимарковики, флорины и кроны, лиры, франки, наполеондоры, профили бородатые и бритые, профили мужские и женские, гербы...
— Вот я и говорю, — произнес Смолин, чувствуя пресыщение. — Работаем до упора...
Смолин думал. Напряженно и долго. Теперь не оставалось никаких сомнений, что Чепурнов до самого последнего момента пребывал в совершенно ясном сознании — а раз так, следовало предельно серьезно отнестись к его последним словам. Смолин вновь и вновь повторял про себя на все лады: «Ищи броневик, ищи броневик...» Мать твою за ногу и об угол, классическая сцена из старого приключенческого романа, с таинственным напутствием на смертном одре, зарытым в глуши кладом и прочей бредятиной...
Вот только Кащей всю жизнь был прагматиком до мозга костей и коршуном бросался исключительно на то, что могло принести нешуточную выгоду. И совершенно не читал романов, только военные мемуары, исторические, научно-популярные книги и прочую документалку (Смолин прекрасно помнил и его литературные вкусы, и содержимое книжных полок).
Отсюда автоматически проистекало: если Никифор в последний свой миг был озабочен поисками некоего броневика — не было в этом ни капли романтики, а таилась исключительно голая выгода. Между прочим, не все вышеупомянутые роковые тайны с выцветших страниц являют собой авторскую выдумку: частенько случается, что люди только в присутствии бабуси с косой выдают заветное...
Правда, никак нельзя было отрицать того очевиднейшего факта, что Смолин оказался в жутком тупике. Как-никак он прожил в этом городе всю сознательную жизнь (с вычетом армии и отсидок), историю города знал прекрасно. И не мог вспомнить никакой такой истории, связанной с конкретной материальной выгодой, которая сопрягалась бы с термином «броневик». Разве что кутевановский броневик, но это совсем другое...
В советские времена только немногочисленные, особо доверенные и умевшие держать язык за зубами историки знали о подлинных обстоятельствах безвременной гибели красного буревестника, славного балтийского матроса товарища Кутеванова, чье имя до сих пор носит одна из шантарских улиц. Правда, увы, решительно противоречила сусальному официозу...
Товарищ Кутеванов, участник штурма Зимнего, несгибаемый борец с корниловщиной, деникинщиной и колчаковщиной, командир Железного Пролетарского полка имени товарища Робеспьера, в двадцатом году, перебрав алкоголя, вздумал раскатывать на единственном в Шантарске красном броневике английской буржуазной марки «Остин», и все бы ничего, да дернула его нелегкая с громким распеванием революционных песен рассекать по-над берегом могучей Шантары — в каковую броневик и рухнул с обрыва, а глубины там было сразу у берега метров десять... Сам товарищ Кутеванов так на дне и остался, вместе с одним из своих командиров, тоже, надо полагать, перебравшим ядреного шантарского первача. Живым вынырнул лишь третий член экипажа, комиссар из латышских стрелков товарищ Янис Вальде, безуспешно пытавшийся до того пресечь предосудительные забавы. Точных данных нет, но, вероятнее всего, сознательный чухонец был трезвехонек, как стеклышко, оттого и спасся...
Времена на дворе стояли сложные, Гражданская еще бушевала вовсю — и не было ни времени, ни сил, ни особенного желания вытаскивать с десятиметровой глубины потрепанный броневик. Шантарские партийные власти, по уши барахтавшиеся в нешуточных заботах, повелели считать происшедшее трагической случайностью (мол, герой-балтиец в целях борьбы с мировой контрой взялся осваивать еще и управление боевой машиной, но в результате вражьей диверсии распрощался с жизнью). Под это дело быстренько расстреляли десяток случайных «буржуев» и «контриков», на обрыве устроили пафосный митинг с оркестром, пылкими речами и клятвой в память о славном балтийце непременно уничтожить всю мировую контрреволюцию в текущем двадцатом году. Постреляли вверх из маузеров и винтовочек, спустили на воду венок из алых гвоздик — и разошлись крепить революцию.
Товарищу Вальде (дослужившемуся уже до четырех ромбов на петлицах по политической линии) эта история, надо сказать, аукнулась в тридцать седьмом году, когда Сталин чистил страну от «старых большевиков», словно гимнастерку от вшей. Имевшего неосторожность корешиться с Троцким товарища Вальде подмели в один день с Тухачевским — и следаки, не ломая особенно голову, вытащили на свет божий старую историю с броневиком, обвинив именно товарища Вальде в злодейской диверсии и убиении двух красных орлов — по заданию то ли Троцкого, то ли гидры мирового империализма. Поначалу отпиравшийся товарищ Вальде через недельку задушевных бесед разоружился перед партией, подписав признание и касаемо Троцкого, и касаемо гидры. Самое интересное, что его не шлепнули вместе с прочей старобольшевисткой сволочью, а загнали в дальние лагеря, где двужильный латыш ухитрился благополучно доскрипеть до пятьдесят третьего, когда был торжественно отпущен как безвинная жертва культа и перегибов. Осел он вроде бы в Шантарске — но его дальнейшая судьба Смолина никогда не интересовала, и никаких подробностей он не знал.
Это была единственная история, подходившая под понятие «броневик». Ничего другого не было. Но плохо верилось, чтобы именно о ней говорил Никифор. С первого взгляда ясно, что никакой выгоды отсюда ждать не приходится. Предположим, удастся найти точное место гибели броневика (что нетрудно сделать, покопавшись максимум недельку в открытых архивах). Извлечь его на поверхность с помощью современной техники совсем нетрудно, да и обойдется дешево... но вот дальше-то что? Броневик, тут и гадать нечего, подпадает под категорию памятников истории и культуры, в каковом качестве принадлежит не нашедшему, а государству. Подобную операцию в тайне не удержишь — очень уж заметно будет. Даже если продать броневик какому-нибудь толстосуму для украшения усадебного двора, во-первых, быстро станет известно, а во-вторых... ну сколько можно за него выручить? Смех один, по большому счету. Не стоит овчинка выделки. О том же самом давным-давно должен был подумать и Кащей... тогда что? Некое иносказание! Но что за ним кроется? Ладно, нужно будет разобрать бумаги покойного — чем Смолин только-только начал заниматься...
Он задумчиво постучал пальцами по простенькой картонной папке, на которой красным карандашом, рукой Чепурнова было каллиграфически выведено «Важное», потом решительно встал, вышел из кабинета и заглянул в одну из подсобок, ту, что ближе.
Никаких ценностей там не имелось, подсобка порой служила чем-то вроде гостиничного номера для приезжих деловых партнеров (так оно было проще и надежнее), а потому представляла собой довольно прилично меблированную комнатку. Сейчас там на обширном, не особенно и старом диване в позе кейфующего турка возлежал Гонзиц и задумчиво дымил трубочкой, философски глядя на полупустую бутылку коньяка. Оказавшись в комфорте и уюте, Подземный Умный Крот решил отсрочить возвращение с поля еще на денек-другой, против чего Смолин ничего не имел — свой был человечек, полезный, спьяну помещение не подпалит и никаких других безобразий не допустит — немецкая кровь сказывается, знаете ли...
Гонзиц задумчиво дымил, Смолин задумчиво взирал. Врубив механизм нехитрой дедукции, он отметил второй стакан, россыпь конфетных фантиков (при том, что Крот, подобно Распутину, сладкого терпеть не мог), а главное — все еще витавший в воздухе аромат не самых гламурных духов.
— Блядей заказывал, Камрад? — с пониманием ситуации поинтересовался Смолин.
— Одну, — спокойно ответствовал Гонзиц. — Ты не бери в голову, все культурно, мне Валька дал телефончик... Есть у нас вполне пристойное заведеньице, со студенточками престижных вузов, которые тихонечко и грамотно себе к выпускному стартовый капиталец сколачивают.
— «Инесса», что ли? — пожал плечами Смолин. — Тоже мне, роковая тайна... Ты когда-нибудь, майн либер, со своей студенткой столкнешься...
— А было разок, — преспокойно сказал археолог. — Ну и что? Дело вполне житейское...
— Ну ладно, я-то — одинокий волк, мне судьбой положено, — сказал Смолин, ухмыляясь. — Но у тебя-то Инка — королева красоты, золотая баба...
Гонзиц наставительно поднял палец:
— Зато я триумфально вернусь с поля к любимой женщине, будучи малость пристыжен загулом со шлюхами — а значит, особенную нежность буду к супруге испытывать, подарками осыпать, ласками одаривать...
— Особенную нежность... — проворчал Смолин. — Слушай, ты ничего такого не слышал насчет кутевановского броневика?
— Это ты про последние новости?
— Ну, я не знаю... А какие?
— Я вчера говорил с Лизочкой Новицкой, из комитета по культуре... Понимаешь ли, Вася, нету там, на дне, никакого броневика. Власти собрались к трехсотвосьмидесятилетию города его вытащить, подновить и влепить куда-нибудь на пьедестальчик — ну, как-никак историческая ж машина... Заодно и Кутеванова с напарником похоронить можно будет честь по чести...
— Подожди, — сказал Смолин. — Кости ж давно растворились в воде.
— В морской растворились бы точно, а в речной — в общем, наоборот. Все зависит от кислотности, а она в Шантаре не особенно и изничтожающая. И потом, скелеты ж не на дне лежат, а в броневике. Значит, и «речной абразив» их не точил нисколечко — песок, течение и все такое... И рыбки, очень может быть, не добрались. Короче, по любому должны остаться крупные трубчатые кости и непременно — черепа... Только ничего у них не получилось. Нету там броневика. Ни хрена. Мэр у нас мужик хозяйственный, нагнали аквалангистов, пускали катера с магнитометрами — все без толку. Обшарили километровый участок — по обе стороны от исторического обрыва, но броневика, сто процентов, на дне не имеется... Хотя место то самое, сомнений нет: на обрыве ж до сих пор неподъемный валун громоздится, на котором коммуняки тогда, в двадцатом, звезду и лозунг выдолбили...
— Знаю, кто ж каменюгу не помнит?
— Ну вот... А тем не менее нету на дне броневика. Кайся, это не ты его украдкой вытащил и толкнул кому?
— Заколебаешься вытаскивать... — сказал Смолин. — Слушай, интересно получается... Как же так? Был броневик, любой историк тебе подтвердит, и в Шантару он навернулся с Кутевановым вместе... Что за ерунда?
— А хрен его знает. Я так подозреваю, комиссар сгоряча попутал места. Обрывов в тех местах до черта, многие друг на друга похожи... Выплыл комиссар в расстроенных чувствах — и попутал. Там же тогда еще не строили и не жили, до города было километров десять, совершенно глухие места... Вот чухонец, вполне вероятно, малость контуженный, пока до Шантарска добирался на своих двоих, точное место и запамятовал. Кто бы тогда проверял? Так что ржавеет себе броневичок где-то километрах в нескольких правее или левее исторического валуна... слушай, а может, краснюки все прекрасно и знали? Но местечко это именно из-за живописного валуна и выбрали? Потому что в настоящем месте ничего такого не было? Какая Кутеванову была разница? Зато, говорю, весьма даже живописное историческое место получилось: каменюгу за версту видно что с реки, что с сухопутья. Идут пионеры — салют Мальчишу, плывут пароходы — салют Мальчишу...
— И что теперь?
— А ничего. Бросили. Средств бюджетных им жалко — обшаривать реку на значительном протяжении с привлечением техники и аквалангистов — никто ж стараться бесплатно не хочет... А что это тебя на броневик потянуло?
— Да так, к слову пришлось... — сказал Смолин безмятежно.
И преспокойно вышел. Из второй подсобки доносились азартные голоса, звяканье железа, постукиванье — там Кот Ученый с Фельдмаршалом разбирались со вчерашней добычей. Которая теперь на законнейших основаниях принадлежала Смолину: попробуйте доказать обратное, если каталогов своей коллекции Кащей не составлял и светить ее не светил. От деда вся эта благодать В. Я. Смолину досталась, и никаких гвоздей...
Вернувшись к себе, он раскрыл папку «Важное». Сверху лежал прямоугольный лист сероватой бумаги, исписанный разборчивым почерком (чернила, конечно, изрядно выцвели, но читается легко). В верхнем правом углу отпечатанная типографским способом здоровенная, чуть ли не в донышко пивной кружки размером черная печать с императорским орлом и надписью: «Актовая бумага. Пятьдесят рублей». И тут же — типографский штамп: «Для актов, оплачиваемых сбором высшаго оклада, на сумму не свыше 10.000 рублей, и для актов, оплачиваемых сбором низшаго оклада, на сумму не свыше 100000 рублей». Ах, так это купчая... Идеальной сохранности, на последней, четвертой страничке — четыре зеленых пятирублевых марки гербового сбора. Состояние отличное, вещица небезынтересная... вот только цена ей, грубо прикидывая — ну максимум баксов триста, много — четыреста. Не такой уж и раритет, подобных хватает. С чего бы это Кащей ее положил...
К антикварной бумаге был скрепкой присобачен маленький квадратный листок бумаги вполне современного вида, на котором тем же разборчивым инженерским почерком Чепурнова было обозначено «Чехова, 28-157». И номер телефона, судя по всему, не мобильный, а квартирный. Город, что характерно, не обозначен, а улица Чехова где только не отыщется... телефонный номер, впрочем, определенно шантарский...
Аккуратно отложив листок вместе со скрепочкой, Смолин принялся читать.
«Выпись из крепостной, Шантарского нотариального архива, книги по городу Шантарску за 1910 год.
Стр. 60-61, № 65.
Тысяча девятьсот десятого года, мая двадцатого дня, явились к Николаю Александровичу Ставровскому, шантарскому нотариусу, в контору его, находящуюся по Воскресенской улице, в собственном доме, лично ему известные и имеющие законную правоспособность к совершению актов шантарский мещанин Таих Эльевич Айзенберг и коллежский асессор Иосиф Алексеевич Бессмертных, живущие в доме первого, в Новокузнечных рядах, в сопровождении лично ему известных свидетелей шантарского купца Ивана Трифоновича Савельева, шантарского мещанина Ивана Петровича Навалихина и нарымского мещанина Александра Александровича Колмакова, живущих в городе Шантарске на Новобазарной площади в доме второго с объяснением, что они, Айзенберг и Бессмертных, желают совершить купчую крепость на следующих условиях...»
Далее на трех страницах с достойной уважения юридической скрупулезностью излагалась суть дела: мещанин Айзенберг продавал асессору Бессмертных «недвижимое имение», то есть земельный участок, чьи координаты были обозначены опять-таки предельно скрупулезно. Мещанин Айзенберг некогда обосновался в Шантарске прочно: на участке (размером примерно в пятьдесят три нынешних сотки) имелись «каменный двухэтажный дом, каменная кузница, две каменных мастерские, одноэтажный каменный флигель, полукаменный флигель, амбар с подвалом и прочими надворными постройками».
Поднажиться решил мещанин Айзенберг? Нет, тут другое — означенное «имение» состояло в залоге в Ярославско-Костромском земельном банке аж с тысяча восемьсот девяносто седьмого года, из-за чего на мещанине Айзенберге висел «капитальный долг в две тысячи восемьсот шестьдесят шесть рублей пятьдесят четыре копейки и льготные платежи семьдесят рублей девяносто одна копейка». Так-так, а сколько ж он должен был получить за «имение»? Ага, пятнадцать тысяч рублей. Ну что ж сделка для мещанина Айзенберга не такая уж, надо полагать, оказалась невыгодная — да и для коллежского асессора отнюдь не убыточная. «Имение» достаточно солидное, земли изрядно, Новокузнечный ряд, Новокузнечный ряд... сейчас не вспомнить точно, что там теперь, на этом месте, но вроде бы не городская окраина, это где-то почти в центре... Небезынтересно, но никаких таких особенных капиталов на исторической бумаге не наживешь. И бумажка зачем-то присобачена...
Не особенно долго раздумывая, Смолин покопался в столе, извлек запасной мобильник для особых случаев, быстренько его включил. Труба предназначалась для звонков, которыми он не хотел себя засвечивать: звякнул, поговорил — и вновь отключил на неделю, а то и две, попробуй найди...
Старательно набрал номер. Один длинный, два, три, четыре...
— Бессмертных слушает, — раздался наконец вялый, какой-то расслабленный мужской голос.
Смолин, особенно не задумываясь, сказал напористо:
— Из газеты «Шантарский курьер» беспокоят, мы тут готовим матерьяльчик... Вы, часом, не родственником приходитесь коллежскому асессору Иосифу Алексеевичу Бессмертных, обитавшему в Шантарске до революции?
Голос незнакомца стал не только вялым, но и откровенно капризным:
— Молодой человек, вы другие городские газеты хоть иногда почитываете?
— Случается, — осторожно ответил Смолин.
— А вы бы их читали не от случая к случаю, а постоянно. Ну, право же, сколько можно в сотый раз... Читайте конкурентов, они вас давненько, дорогой, опередили... Всех благ.
И трубку решительно повесили. Интересно девки пляшут, подумал Смолин, отключая хитрую мобилу. Полное впечатление, что вы, сэр,
дурака сваляли, мнимый «журналист» столкнулся с чем-то, что обязан был и так знать, заранее — именно так из контекста и следует... Точно, этот тип с вялым голосом не однофамилец, а определенно «имеет отношение» — что ж, в Шантарске немало потомков прежних благополучных обывателей, несмотря на все войны, революции и прочие коловращения жизни. Что отсюда проистекает, логично рассуждая? Да то, что Кащей намеревался впарить этому вялому исторический документ, связанный с личностью его предка. Других объяснений нет. Если потомок — лох ушастый, а денег у него немерено, и в реальных ценах на антиквариат он разбирается хреново, тут и в самом деле можно срубить нехилое лавэ... Учтем-с...
Верный своей привычке доводить все до конца, он залез в шкаф и извлек оттуда здоровенный лист бумаги, карту Шантарска девятьсот двенадцатого года — никакой не раритет, современная копия старой карты, которую, вставив в рамочку, обычно толкали туристам все до единого шантарские антикварщики по вовсе уж смешной цене. Новокузнечный ряд... ага, вот это где, если сопоставить с современным планом города... ну да, не самый центр, но, как-никак, историческая часть города... в районе речушки Качи... а вот где точно?
Смолин решительно зашел в подсобку и с первого взгляда убедился, что Гонзиц еще в состоянии, позволяющем употребить его в дело. Положил на тумбочку карту:
— Можешь мне совершенно точно определить, где сейчас такое место — первая часть, Новокузнечный ряд, номер шестьдесят шесть?
— Тебе вот прямо счас?
— Ну, не в минуту, однако желательно побыстрее...
— Не вопрос, — сказал Гонзиц, с намеком поглядывая на опустевшую бутылку. — Если неторопливо — мне ж еще за пузырем идти — то отнимет час, а если с надлежащими условиями труда, то и за четверть часа управлюсь... И современную карту мне б...
Смолин принес толстый автомобильный атлас Шантарска, поставил на тумбочку четверть-литровую фляжечку с коньяком и попросил:
— Только ты уж, Камрад, не срубись...
— Выдюжим, — заверил Гонзиц, пуская клубы дыма над картой. — Говорю тебе — четверть часа максимум...
Смолин хотел было для надежности и контроля остаться с ним — но увидел в распахнутую дверь, как мигает в его кабинете сигнальная лампочка. Буркнув что-то, вышел в магазин.
Гоша тут же показал ему взглядом на...
На прелестнейшее, надо сказать, создание женского пола, с ослепительной улыбкой повернувшееся к Смолину: белые брючки, красная маечка, голое пузико, как водится, натуральная
блондинка, волосы роскошные, чуть не до пояса... Годочков двадцати с лишком, а значит, под неприглядную статью УК уже не подпадает...
Очаровательное было создание, так и тянуло руку положить на плоский загорелый животик — а потом одинаково приятственно было бы вести ладонь что вверх, что вниз...
— Пресса, Василий Яковлевич, — с бесстрастным видом доложил Гоша, поглядывая на блондинку отнюдь не вожделеючи (притом что имел нормальную гетеросексуальную ориентацию и особенным моральными устоями в этом плане не был обременен).
Точно так же и Смолин моментально отрешился от прежних эмоций, вмиг ощутив не то чтобы разочарование или скуку, а откровенную неприязнь. Недолюбливали тут прессу, чего уж там — и не только в данном конкретном магазине, а, так сказать, в глобально-стратегическом плане...
Но ведь не выкинешь же за шкирку, поулыбаться нужно, ничего не попишешь... Выйдя из-за стеклянного прилавка, Смолин изобразил на лице самую вежливую, простецкую улыбку и, еще раз обозрев снизу доверху прелестное созданье (но уже далеко не с прежней приятностью), вопросительно поднял брови.
Девочка поняла, заторопилась:
— Инга Извольская, «Шантарские губернские ведомости»... Вот, пожалуйста...
И сунула ему закатанную в пластик карточку с фотографией — судя по суетливости и некоторой робости, сия аппетитная персона в журналистике делала первые шажки: топ-топ, топает малыш... Но до чего сексуальный малыш, ага, и глазками играет вполне профессионально, и поза грациозности не лишена... Закинуть удочку, а?
Смолин, добросовестно, демонстративно почесав в затылке, ухмыльнулся еще обаятельнее:
— Давно?
— Что, простите?
— Давно изволите украшать своей персоною средства массовой информации? Что-то я вас не припоминаю, а ведь такую девушку однажды увидевши, не забудешь...
— Я недавно... После универа...
— Ясно, — сказал Смолин. — Вот только тут написано... Вовсе не «Инга Извольская», а «Софья Лесникова»...
— Вы же понимаете, псевдоним... Так красивее, законы жанра...
— Жаль, право, — сказал Смолин. — Лично я Инг встречал много, а вот с красавицей по имени Софья в жизни не знакомился, нет, серьезно...
— Ой, да такое старомодное и нелепое имя...
— Ну, это дело вкуса, — сказал Смолин, возвращая Инге-Сонечке ее аусвайс. — Я по паспорту тоже, знаете ли, черт-те что...
— Это как? — моментально поинтересовалась она довольно-таки цепко (ну, не вовсе уж наивная, соображает).
— Да так, пустяки... — пожал плечами Смолин. — Итак, что же вас в наше скучное заведение привело?
— Я бы хотела сделать репортаж... Понимаете, Василий Яковлевич (шустренькая, с первого раза запомнила, как Гоша к нему обращался... или наводила уже справки?), антиквариат — ужасно интересная тема...
— Надо же, а я и не знал...
— Шутите?
— Нисколько. Мы — люди невероятно скучные, серые, торгуем себе помаленечку...
— Но у вас же столько интересных вещичек... — она оглядывалась с неподдельным любопытством свежего человека, со стариной прежде не особенно и сталкивавшегося. — Вот только простоватые они какие-то... Я слышала, есть коллекции старинного оружия, ювелирных изделий, всего такого... Вы мне не дадите адреса и телефона каких-нибудь коллекционеров?