Суеверные дикари боязливо приблизились к белым.
   - Ты слышал? - прошептал Акомбака на ухо Бенуа.
   - Да, я слышал голос пиэй, который взывает к мести, - немедленно нашелся проходимец.
   Звук повторился, затихающий и тревожный.
   - Это человек, без сомнения! - передумал бывший надзиратель. - Да кого же занесло в такое место и в такую пору? О, черт... А если... Ей-богу, не удивлюсь... Те самые типы, что украли золото из пещеры, а потом так любезно запечатали нас в ней!
   Бородач поделился своими предположениями с сообщниками, и те, как всегда, поддержали его. Тенги даже повеселел, решив, что "кубышка" вполне может находиться при них.
   - А ты не так глуп, как кажешься, дубовая голова! - заявил главарь, называя бандита ласковой дружеской кличкой, что сберегалась для особо торжественных случаев. - Идемте, время дорого! Попробуем размотать узелок...
   Индейцы последовали за Бенуа, невзирая на отвращение, испытываемое к ночному маршу и усугубленное ужасом таинственного крика. Отряд подошел к месту, где ударила молния и ураган причинил наибольшее опустошение. Луна заливала мертвенным светом обширную вырубку, созданную самой природой. Оставшиеся стоять деревья образовывали кольцо вокруг ужасающего нагромождения расщепленных и поверженных стволов, перепутанных крон, сломанных ветвей, порванных лиан.
   Небольшое светлое пятно выделялось на мрачном фоне, и находилось оно довольно близко от авантюристов. Сухая ветка треснула под башмаком шефа. Белый предмет вытянулся, увеличился в размерах, затем принял вертикальное положение. Это был человек, по-видимому, раненый, а может быть, только оглушенный ударом.
   У одного из индейцев вырвался возглас удивления или ужаса.
   - Кто вы такие? - крикнуло "привидение" по-французски.
   - А ты сам кто такой? - грубо парировал бывший охранник.
   - Раненый, который нуждается в помощи для себя и для своих товарищей!
   - А много ли вас?
   - Четверо. Ураган обрушился на нашу хижину, и мои товарищи погребены под ветками... Быть может, они погибли! - добавил человек, слезы мешали ему говорить.
   - Ну, мужайся! Все будет в порядке! Мы вам поможем!
   Бенуа приблизился к незнакомцу, которого появление столь многочисленного отряда ни взволновало, ни удивило. Отвесный луч упал на лицо говорившего. Он оказался совсем еще молодым человеком.
   - Черт побери! - вырвалось у пораженного надзирателя. - Я должен поставить большую свечку Богу-громовержцу. Но разразят меня силы небесные, если этот парень не тот самый, что сопровождал Робена!
   - Умоляю вас, поторопитесь! Мне кажется, что они без сознания! Помогите мне приподнять эти деревья и ветки!
   - Мы идем, молодой человек, мы идем! И с большой радостью, можете мне поверить!
   - О! Благодарю на добром слове!
   - Вы ранены?
   - Нет! Но у меня сильные ушибы. Мне кажется, что все конечности мои разбиты!
   - Вот этот человек, - шепнул Бенуа индейскому вождю, - враг твоего племени! Следи за ним, чтобы он не улизнул! А мы схватим остальных. Видишь, сам Гаду помогает нам!
   Трое каторжников и краснокожие действовали быстро и уверенно. Давний опыт жизни в девственных лесах позволил им сразу организовать спасательные работы. Одни проскальзывали под нижние ветки с гибкостью рептилий. Другие осторожно действовали мачете, прокладывая тропинку к месту, указанному юношей. Именно там находился, по его словам, разрушенный бурей шалаш.
   После часа кропотливых трудов из груды зелени раздался приглушенный голос Бонне. Благодаря поразительной природной ловкости, каторжнику-"кощею" удалось подобраться к месту, где распростертыми лежали трое мужчин, неподвижные, словно трупы. По счастливому стечению обстоятельств они оказались под огромным оливковым деревом, которое, сломавшись в пяти футах над поверхностью почвы, продолжало опираться на основание ствола, создав таким образом наклонное прикрытие над поверженными людьми.
   Все они были в обмороке, но без внешних телесных повреждений. По всей видимости, потерю сознания вызвала огромная сила удара, бросившего их оземь.
   Спасатели устремились к тому месту, откуда раздавался голос Бонне. Находясь, как водолаз, на дне зеленого месива, он дал шефу краткие наставления. Решили прорубить нечто вроде колодца в густом слое растений, высота которого в этом месте достигала семи-восьми метров. Молодой человек, с которого Акомбака не спускал обеспокоенного взгляда, орудовал энергичнее всех. Сила и ловкость вернулись к нему, и трудился он за четверых, не меньше.
   - Вот такого помощника не надо тянуть на веревочке, - бурчал Бенуа, которого начинала волновать эта атлетическая сила, несмотря на присутствие телохранителей.
   После нескольких неудачных попыток освободить раненых из заточения удалось с помощью креплений от гамаков осторожно поднять их наверх и перенести к разложенному костру.
   Юноша издал ликующий крик, он готов был кинуться к своим товарищам, но не успел: внезапно его повалили на землю, накинув на голову и на плечи гамак, словно невод, в ячейках которого он запутался, а ноги быстро стянули крепкими лианами.
   - Спокойно, мой дружочек, спокойно! - с ласковой ироничностью изрек надзиратель. - У нас есть маленький счет к этому типу, который так похож на вас и которого я знаю очень давно... Вот мы и должны с ним уладить наши дела...
   Двое юношей и их отец, которых усердно растирали заботливые индейцы, постепенно приходили в себя. Глоток водки, введенный через сжатые челюсти, окончательно вернул их к жизни. В тот момент, когда глаза их открылись свету, растерянно уставившись на огонь очага с естественным изумлением людей, не верящих, что они еще живы, в тот момент, когда грудь их наполнилась первыми порциями свежего воздуха, они вдруг снова остолбенели, обнаружив, что крепко связаны по рукам и ногам, да так, что не могут пошевелиться!
   Бенуа медленно подошел к пленникам. Он остановился возле костра, чьи кровавые отблески освещали его грубые, жесткие черты, резко сорвал с головы небольшую шапчонку, едва прикрывавшую затылок, и, глядя прямо в лицо изгнаннику, крикнул пронзительным голосом:
   - Ты узнаешь меня, Робен?
   Пленник сознавал безнадежность ситуации со всей ясностью, свойственной людям, которых капризная, полная борьбы и страданий судьба приучила к самым разнообразным опасностям. Он сразу узнал бывшего надзирателя и не удостоил ответом. Его спокойное и гордое лицо хранило впечатляющую бесстрастность. Но долгий взгляд, задержавшийся на мерзавце, заключал в себе такое сокрушительное презрение, что бандит почувствовал на своей щеке пылающий след оплеухи.
   Он побледнел и сделал резкое движение, сгорая от желания наброситься на своего врага. Как недавно в пещере, ругательства и проклятия готовы были сорваться у него с языка. Но Бенуа не мог вымолвить ни слова, он только икал и мычал. Никогда еще человеческий организм не испытывал такого гнусного припадка слепой, бешеной ярости.
   Робен и его сыновья наблюдали эту сцену с холодным и презрительным любопытством, они казались безучастными зрителями драмы, которая могла завершиться ужасной развязкой. Как будто семейство львов забавлялось гримасами трусливого шакала, не решавшегося залезть в холодную воду.
   Индейцы и каторжники молчали, удивленные поведением главаря. Впрочем, они уже не раз наблюдали приступы его ярости.
   - ...Как собаки!.. Да, вы околеете все... как собаки! - наконец вырвался из груди Бенуа хриплый вопль.
   Губы парижского инженера шевельнулись, голосом спокойным и звонким он произнес одно-единственное слово:
   - Подлец!..
   Этот неприятный эпитет* мог тут же завершиться катастрофой. Но случилось наоборот: он произвел на негодяя действие холодного душа. Тот внезапно успокоился, и, если бы не слегка дрожащий голос, невозможно было разглядеть приступ бешенства, который только что им владел.
   ______________
   * Эпитет - определение.
   - Ты мне заплатишь за это и за все прочее. Клянусь, я бы тебе размозжил голову одним ружейным выстрелом. Вообще я предпочитаю действовать быстро и решительно. Но именно поэтому отдам тебя в руки индейцам. Ты увидишь, какие они ловкие затейники! Таких палачей в Европе на сыщешь! Я же буду присутствовать на сеансе, как судья на матче. Тебя обслужат последнего, на закуску. Мои замечательные краснокожие начнут с твоих спутников. Они - твои дети, не правда ли? Я это чувствую по своей ненависти к ним. Все похожи, как тигриный выводок, на своего отца. Бравые молодцы. Посмотрим, как они сохранят присутствие духа, когда мой достойный друг Акомбака уделит им часть своей нежности... Мне также любопытно знать, останешься ли ты таким же фанфароном*, когда твоих парней приголубят "бессмысленные мушки", а потом искромсают муравьи-маниоки... Они будут подыхать перед твоим носом, как лягушки в табаке...
   ______________
   * Фанфарон - хвастливый человек, старающийся показать свое превосходство над окружающими без достаточных к тому оснований.
   Пленники оставались безучастными и немыми перед потоком дешевого хвастовства. Только их взоры, прикованные к глазам бандита, излучали непередаваемое презрение.
   Краснокожие, понимавшие толк в мужестве, невольно восхищались такой твердостью. Поведение молодых людей, еще совсем детей, поражало индейцев, их почтение к людям белой расы нашло новую пищу. Завтрашний праздник обещает быть чудесным, он даст им огромное наслаждение применить на практике тонкие приемы палаческого искусства, в котором они так преуспели.
   Душа покойного пиэй будет достойно отомщена, и масса Гаду не замедлит открыть перед нею обе половинки дверей, ведущих в рай, предназначенный специально для краснокожих. Акомбака, никогда ранее не "оперировавший" на белых, был подавлен величием своей миссии и испытывал сильные сомнения по поводу того, как надлежит ему вести себя в торжественный момент. Если бы Бенуа не убедил его в том, что белый человек с длинной бородой принял облик "бессмысленной мушки", чтобы проникнуть в глотку колдуна, то бедняга никогда бы не решился занести руку на представителя высшей и мудрой расы.
   Но заявление бандита (а ведь он тоже белый), его присутствие на месте казни со своими бесчестными компаньонами подняли дух Акомбаки, придали ему необходимую самоуверенность.
   Бенуа бросил на пленников последний взгляд, исполненный ненависти, и добавил, обращаясь к Робену:
   - Я не намерен объяснять мотивы своего поведения по отношению к тебе. Мы в диком лесу, вдалеке от всякой цивилизации, здесь правит закон более сильного. И чтобы свести наши с тобой давние счеты, обстановка самая подходящая. Как ты понимаешь, и повод они дают более чем достаточный. Но, чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что это ты с помощью своих щенков пытался свалить нам на голову деревья на реке, а потом ранил стрелой одного из моих товарищей. Признайся, ведь сбежать нашему краснокожему пленнику помог тоже ты?
   - Да, я, - четко выговорил Робен.
   - Вот уж не ждал такой откровенности! Твое признание успокаивает мою совесть, - иронически заключил Бенуа. - Вы проведете ночь в этом месте, здесь вполне удобно. Полдюжины краснокожих и один из моих парней будут у вас телохранителями. Охрана надежная, спите спокойно, желаю приятных сновидений! До завтра!
   Робена и троих его сыновей усадили рядом, спинами к связке пальмовых листьев. Индеец с широкой тыквенной бутылкой, наполненной куаком, подносил каждому по очереди горячие плотные катышки, но пленники отказались от пищи. Другой принес кувшин с водой. Бедняги сделали по нескольку глотков, что дало им некоторое облегчение.
   Главарь убрался, краснокожие остались под началом Бонне, которого надзиратель кратко посвятил в суть происходящего.
   Пленники беседовали вполголоса, но по-английски, к великому разочарованию Бонне, которому очень хотелось знать, о чем они говорят. Запрещать разговоры он не собирался, ибо шеф отдал приказ не мешать их общению.
   Патрон так поступил, конечно, не из гуманности: просто он надеялся, что доверительная беседа в такой момент, трагическая торжественность последнего разговора способны привести к проявлениям слабости и тем самым усилить его торжество.
   Ожидания надсмотрщика не оправдались. Робинзоны, богатыри не только телом, но и духом, с детства готовились к любым превратностям жизни. И безжалостные удары судьбы, самые внезапные катастрофы могли их потрясти, но не в состоянии были сокрушить.
   Однако на сей раз они должны будут погибнуть безоговорочно, если не произойдет какого-то чуда - увы, слишком невероятного в подобных условиях и в таком месте! Невозможно было не только предпринять отчаянную попытку освободиться от своих уз и убежать, но даже просто пошевелиться - настолько плотно спеленали их палачи по рукам и ногам!
   - Дети мои!.. Милые мои дети! - шептал беглый каторжник, чье сердце надрывалось от тоски, но лицо сохраняло гордое спокойствие. - Я знаю, что мы пропали. Ничего не остается, как только подготовиться и умереть с достоинством!
   - Отец, мы готовы, - в один голос отвечали отважные сыновья.
   - Отец, я могу тебе твердо сказать от имени братьев и от своего собственного: мы жили без упрека и умрем без страха!
   - Знаю, знаю, какие вы смелые, дорогие мои мальчики, моя вечная забота и любовь... Я не боюсь слабости, но могу ли думать спокойно, что увижу вас завтра совсем беззащитных среди рычащей и алчущей своры дикарей, что этот монстр* с человеческим лицом, самый мерзкий выродок изо всех каторжных отбросов, станет издеваться над вашим бессилием, а я даже не смогу пожертвовать жизнью, чтобы спасти вас! Вот что для меня невыносимо...
   ______________
   * Монстр - здесь: жестокое и бессмысленное чудовище.
   - Папа, а правда, - прозвучал нежный голос Эжена, - правда, что это тот самый человек, которого ты вырвал из когтей тигра, когда завоевал себе свободу?..
   - Увы, это он! И вы теперь становитесь жертвами моего доброго поступка!
   - Да какое значение имеет жизнь без тебя! - сказал Эдмон. - Сто раз мы встречались со смертью с того дня, когда впервые после разлуки обняли тебя! Разве эта постоянная, каждодневная борьба, не знающая ни минуты передышки, не приучила нас к мысли о преждевременной смерти?..
   - Отец, мы жалеем только о великих планах, которые строили вместе с тобой ради будущего нашей приемной родины!
   - Не жалейте ни о чем... - сдавленным голосом произнес Робен, чьи глаза увлажнили горячие слезы.
   - Ни о чем... Ты ведь знаешь, папа, что Она не переживет нашей смерти!
   До сих пор ни словечка не проронили бесстрашные дети о своей матери. К чему слова?! Сердца их переполняла память об этом обожаемом и доблестном существе. Разве не составляли все они вместе единую душу в нескольких телах?.. Разве Она не присутствовала незримо при их предсмертном разговоре? Они даже не произносили слов: "наша мама", им хватало одного только упоминания: Она. И это слово заключало в себе вместе с неотступной памятью идею прочной общности, соединявшей их всех в единое целое.
   - Бедный Шарль! - тихо прошептал несчастный отец.
   - Шарль уже мужчина, - твердо заявил Анри. - Он примет наше наследство. Надо, чтобы он жил, чтобы осуществил наши планы. Масштаб задачи ему по плечу.
   В то время как гвианские робинзоны, бесповоротно осужденные, еще бодрствовали в свою предсмертную ночь, на поляне началась оргия. Индейцы и каторжники пили до одурения. Один Бенуа оставался трезвым и сохранял самообладание. Пьяного в стельку Тенги охватила алкогольная ипохондрия*.
   ______________
   * Ипохондрия - тяжелое, мрачное настроение.
   - Так ты говорил, шеф, - повторял он уже в десятый раз, - что этот здоровенный бородач, отец этих юнцов, из бывших, оттуда...
   - Ну да, - злобно отругивался разжалованный надзиратель. - Пристал, как мокрый лист к заднице... Отлипни!
   - И какие же это, - продолжал тянуть свое Тенги с упорством пьяницы, у тебя были с ним делишки в свое время...
   - Ну, были... Оставь меня в покое, говорю тебе!
   - Тогда это тот самый, что порвал пасть тигру, который грыз твою ногу?.. Странная же у тебя манера расплачиваться со своими долгами! И ты его бросишь на растерзание краснокожим... Слушай! Хочешь, я тебе скажу? Ты не стоишь даже последнего "фаго"...* У фаго есть чувство благодарности... А у тебя, значит, ни хрена за душой?.. Я не ж-желаю, чтобы его убивали... Как мою тетушку... Если бы снова началось...
   ______________
   * Фаго - каторжник (французский тюремный жаргон).
   Глухой удар кулака оборвал фразу на полуслове. Пьяница распластался на земле, ноги его разъехались в стороны, голова попала на кучу листьев, и вскоре он захрапел.
   Едва забрезжил рассвет, как начались приготовления к казни. Присев на корточки возле огня, индейцы плели сита - "манаре" - из волокнистого растения арумы. Ячейки манаре должны были служить "камерами заключения" для "бессмысленных мушек". Всего полагалось по одному ситу на каждую жертву.
   Двое эмерийонов отправились на разведку, в поисках гнезд насекомых. Время суток как раз подходило для ловли перепончатокрылых: в такой ранний час они обычно дремлют. Одни палачи-любители заготовляли острые иглы "сырного дерева" и иных колючих растений, другие точили свои мачете о диоритовые плиты, третьи готовили стрелы и вырезали для них буту, деревянные шарики, заменявшие наконечники, с помощью которых не пронзали, а только оглушали животных. Поскольку пленники обладали незаурядной силой, то не исключалась вероятность, что серия пыток может сильно растянуться во времени. Жертвы подлежали поочередно уколам, жалящим укусам, протыканию острыми предметами, оглушению, а затем их предстояло разрезать на мелкие кусочки.
   Сколько радости для наивных детей природы - разживиться несколькими копчеными ломтиками белых людей, обрести возможность прицепить к перекладинам своих хижин размалеванные краской руку останки! Это верный талисман, самый надежный пиэй, который сделает племя непобедимым: поскольку эти белые были самыми смелыми и сильными, счастливые владельцы талисманов станут похожими на них.
   Приготовления к мрачной церемонии закончены. Сейчас начнется казнь. Раздирающие сердце звуки индейской флейты прорезали плотную атмосферу душного леса. Воины подготовили подобающий случаю наряд. Все без исключения были разрисованы краской руку с головы до ног, все казались только что вышедшими из кровавой бойни. Причудливые линии, проведенные коричневым соком генипы, образовывали на ярко-красном фоне весьма любопытные рисунки. У каждого он свой, подобно личному старинному гербу. В левой руке краснокожие держали большой деревянный лук с тетивой из волокон маго и связку длинных стрел из стеблей тростника. Все эти летательные снаряды обрамлялись у основания красными перьями тукана и трупиала*.
   ______________
   * Трупиал - иначе кассик, птица отряда воробьиных. Около 50 видов этих птиц обитает в Америке.
   Воины также вырядились в ожерелья и короны из перьев. Эти сложные головные уборы, при изготовлении которых индейцы проявляют бездну терпения и изобретательности, бывают трех видов: белые, черные и пестрые, сооруженные из четырех равных частей, двух красных и двух желтых. Для белых используется грудное оперение разновидности тукана, известной среди креолов по кличке "крикун", а среди натуралистов на строгой латыни: ramphastus toco. Черные делаются из хохолка трубача, а последние, самые броские, изготавливаются из перьев кюи-кюи, другой разновидности тукана, ramphastus vitellinus. Наружная часть этих перьев ярко-красная, а внутренняя - ослепительно-желтая. Некоторые короны дополнительно украшены очень красивыми пунцовыми перьями птичек колибри*.
   ______________
   * Колибри - быстролетные крошечные птички (вес от 1,6 до 20 г) с ярким блестящим оперением. Питаются нектаром цветов. В Америке их более 300 видов.
   Эти короны - предел красоты, высший шик у краснокожих. Надеваются они в особо торжественных случаях. Обычно же индейцы прячут их в бездонных корзинах - пагара, и лишь самый серьезный повод заставляет извлечь их оттуда.
   Акомбака выглядел великолепно. С гордостью главнокомандующего он водрузил на себя белый султан*, корону из желтых перьев высотой сантиметров пятнадцать, откуда торчали наружу, подобно рогам, два огромных красных пера, выдернутых из хвоста попугая ара. Четыре кольца ожерелий - черное, красное, белое и желтое - украсили грудь, блестящую, словно форменные алые штаны. Вождь надел два браслета - один из зубов тигра, чередующихся с плодами шери-шери, другой - из когтей муравьеда. Хлопчатобумажные штаны - калимбе были перехвачены широким поясом из красных и голубых перьев, украшенным по бокам рогатыми колечками, которые служат "погремушками" у гремучей змеи.
   ______________
   * Султан - здесь: украшение, пышный пучок перьев.
   Индеец еще не совсем протрезвел. Он находился "под градусом", как говорил Бенуа с гнусной ухмылочкой. Но это алкогольное состояние в должной мере придавало краснокожему смелости и удерживало его в вертикальном положении.
   Акомбака шел впереди в сопровождении флейтиста и бывшего надзирателя. За ними хаотично и с хмельной неустойчивостью двигалась основная часть отряда под "командой" Бонне и Матье. Смертельно пьяный Тенги продолжал храпеть на своей лиственной подстилке, сжав кулаки.
   Флейта замолкла по знаку вождя. Воины остановились в тридцати шагах от европейцев, по-прежнему сидящих и крепко связанных. Акомбака сделал еще несколько шагов к пленникам и при помощи переводчика Бенуа обратился к ним с краткой речью:
   - Знаменитый вождь "Который уже пришел" выражает свое восхищение мужеством белых людей. Он обещает им достойную смерть. Принесение их в жертву порадует масса Гаду, и маны* покойного пиэй, которого белые преждевременно лишили жизни, будут надлежащим образом уважены. Чтобы показать, насколько он чтит их за бесстрашие, великий Акомбака собственноручно три раза приложит к их груди и бокам разъяренных ос. Белый вождь принял форму осы, чтобы убить пиэй, теперь надо, чтобы он и его сообщники понесли первое наказание от "бессмысленных мушек". После этого краснокожие воины нарисуют соком генипы круги на телах белых людей и продемонстрируют свою ловкость, посылая стрелы в самую середину, не повредив при этом внутренностей.
   ______________
   * Маны - обоготворенные души умерших (фр. manes) (Примеч. перев.).
   Следующая часть развлечения будет определена позже. А сейчас белые должны пострадать. Пусть они запевают свою боевую песню!
   Вождь краснокожих подал сигнал. Часть мужчин отделилась от группы, подняла несчастных пленников, прислонила к четырем стволам и накрепко привязала.
   Робинзоны почувствовали близость смерти. Невольный и неудержимый протест против гадких прикосновений сотряс их тела. Мощные мускулы яростно напряглись, чтобы разорвать путы, которые до крови растерли кожу. Увы, напрасные усилия! Их очевидная бесплодность лишь вызвала язвительную усмешку на губах Бенуа, который жадно искал в жертвах признаков слабости или страдания.
   - Ну, действуй быстрей, - нетерпеливо сказал он Акомбаке. - У них нет никакой боевой песни. Белые не поют боевую песню.
   Удивленный индеец повиновался. Он взял из рук помощника манаре и неспешно направился к пленным. Надзиратель следовал за ним на расстоянии одного шага, идя нога в ногу и ступая точно след в след, как требовал ритуал.
   Разъяренные осы, перехваченные за бока ячейками сита, жужжали и трепетали крылышками. У каждой из подвижного вздутого брюшка с золотыми ободками выдвигалось твердое пульсирующее жало с блестящей капелькой ядовитой жидкости. Боль будет ужасной. Акомбака воздел руки с ситом и опустил орудие палача на грудь Робена.
   Вот оно!
   - Мужайтесь, дети! - спокойно проговорил изгнанник.
   В тот момент, когда осы должны были прикоснуться к обнаженной коже белого, индеец вдруг окаменел, словно увидев змею. Он попытался отпрыгнуть назад, резко толкнул Бенуа, и тот повалился на землю. Двуствольное ружье, направленное на Акомбаку, внезапно появилось из густой завесы лиан и оперлось на одну из толстых веток, к которым был привязан Робен. Белый клуб дыма вырвался из ствола, прозвучал глухой выстрел. Акомбака с размозженным черепом упал на надзирателя, который испустил ужасающий крик боли: манаре выпало из рук умирающего и шлепнулось прямо на лицо упавшего бандита, осы немедленно принялись его жалить. Второй выстрел остановил индейцев, которые кинулись на помощь вождю. Заряд свистящей дроби попал в самую гущу толпы и рассеял ее, кровь потекла у многих, возгласы страха смешались со стонами раненых, возникли полнейшая паника и беспорядок.
   Трое каторжников трусливо убежали первыми, бросив шефа, ослепшего и опухшего до безобразия.
   Дым от второго выстрела еще не рассеялся, когда оглушенный Робен увидел прыгающего перед собой громадного негра, почти совсем голого, с красной повязкой на лбу. Из груди черного атлета вырвался громоподобный крик, эхом отозвавшийся под лиственными сводами:
   - Оааак!.. Оааак!.. Бони! Бони!..
   Два других негра, молодые люди, не уступавшие первому ни в силе, ни в стройности, вытанцовывали рядом с ним, добавляя к общему шуму пронзительные воинственные крики. Совершенно обалдевшие и перепуганные индейцы разбегались, как косули. В один момент упали с пленников разрезанные оковы, поляна опустела, они свободны!
   Трое спасителей, не считая благоразумным открывать охоту на беглецов, остановились и устремили на робинзонов почтительные и нежные взоры. Самый старший, с повязкой на лбу, бросился в объятия Робена. Тот узнал его и радостно воскликнул: