Страница:
Пятеро нападавших выдвинулись как можно ближе к освещенной зоне. Затем Робен громовым голосом бросил клич: "Вперед!"
Друзья прыгнули с тигриной ловкостью и сразу очутились в лагере. Хотя прыжок был молниеносным, им все же показалось, что пламя чересчур сильно обожгло их. Коснувшись земли, робинзоны как бы внезапно ослепли, задохнулись, закашлялись. Этот кашель саднил и буквально раздирал грудь, необычно острый, судорожный, от него сотрясалось все тело. Глаза нападавших выступили из орбит, полные жгучих слез, они не видели ничего. Белых и негров повалили на землю безо всякого труда.
Ликующие вопли индейцев заполнили поляну.
* * *
Назначенная Бенуа и Акомбакой охрана лодок нашла, что дни тянутся неимоверно долго. Запасы вику исчерпались, необходимые компоненты для изготовления кашири отсутствовали, напитки белых людей были тщательно упакованы, завязаны, запечатаны, исключая всякое нескромное вторжение. Бедняги томились, как только могут томиться индейцы без выпивки и без табака, вынужденные обходиться скудной порцией лепешки и сухой рыбы.
Подобное положение не могло длиться долго. Если гора не шла к ним, то ведь они могли отправиться к горе. Осуществление такого плана прервало бы монотонность отшельнической жизни. Да и в самом деле: чем же заполнить время, если не пьешь? Не потребовалось долгих речей, чтобы оправдать безрассудную затею, - к ней приступили тотчас же. Пироги спрятали в прибрежных зарослях. Свои пагара дезертиры наполнили провизией, водрузили себе на головы - и отход состоялся как самое обычное явление. Это было даже не дезертирство в собственном смысле слова, поскольку индейцы соединялись с главной частью отряда, а оставление поста, важность которого представлялась весьма сомнительной. Нетрудно, вероятно, найти какое-нибудь различие, но военные советы у краснокожих так по-детски наивны!
Они пошли по маршруту, которым недавно проследовали Акомбака и белый вождь. Тропа пролегала мимо северной плантации "Доброй Матушки". Судьбе было угодно поместить на их дороге Шарля как раз в тот момент, когда молодой человек, как и предполагал его брат, убил воздушного пирата.
Вообще гвианские индейцы безобидны. Без сердечного тепла, но и без злобы встречают они путника, пытаясь из короткого общения извлечь хоть какую-нибудь пользу, и мирно удаляются, обменявшись несколькими пустыми фразами. Белых они уважают и немного побаиваются, потому что у тех водятся не только водка и табак, но и ружья.
В обычных условиях эта встреча ничем бы не угрожала юному робинзону. К несчастью, Шарль не был обычным белым. Вооруженный по-индейски, в одежде из плотной ткани, с темными от загара лицом и руками - весь его облик вызывал удивление у наивных, но недоверчивых туземцев. Да в самом ли деле это белый? А может, индеец или метис?* Они обратились к нему с вопросами, на которые Шарль не ответил. Так он еще и не знает их языка! Это подогрело любопытство.
______________
* Метис - человек смешанной крови.
Мозги туземцев были нашпигованы жуткими историями об оякуле, этих грозных индейцах с белой кожей, которые говорят на непонятном языке и живут в стороне от местных людей в полном одиночестве, исполненные к ним злобного презрения.
- Наверное, это оякуле, - робко предположил один из краснокожих, с трудом отваживаясь выговорить вслух такое страшное слово. Затем, видя, что перед ними ребенок, дикари осмелели. Ведь их много, восемь человек, и так приятно нарушить однообразие странствия.
- Оякуле! - завыли они в унисон*, чтобы придать себе больше уверенности.
______________
* Унисон - исполнение музыки или пения в один тон.
Молчание Шарля подбодрило и раззадорило соплеменников Акомбаки, несмотря на воинственный вид юноши и присутствие Кэти, оскалившей зубы. Эмерийоны хотели убедить себя, что перед ними враг, и преуспели в этом, потому что, как известно, у идеи тем больше шансов утвердиться в примитивном сознании, чем более она ложна. Шарль, осыпаемый неумолчно звучащими словами "оякуле, оякуле...", оказал решительное сопротивление краснокожим простакам. Завязалась борьба, мальчик вынужден был уступить. Первый шаг - решающий, и первый удар - самый трудный. Ягуар грозно рычал, но не нападал. Верные своей привычке соблюдать предосторожность, индейцы натерлись амбреттой, перед тем как выйти в дорогу. С поваленным на землю робинзоном обращались грубо. Возможно, дело приняло бы совсем плохой оборот, но здесь охотничья куртка Шарля лопнула и обнажила чистую белизну юношеской кожи.
Бесспорное доказательство его принадлежности к белой расе должно было убедить и усмирить буянов. Этого не произошло. Наоборот, краснокожие точно уверовали, что перед ними - оякуле. И не пожелали выпускать его из когтей. Они обрекут его на пытки, а потом на казнь - трезвые индейцы бывают кровожадными, а их безобидность в большой степени связана с постоянным опьянением. Плохо пришлось бы Шарлю. Но тут взгляды его недругов упали на ожерелье, блестевшее на загорелой шее юноши. Оно, должно быть, заключало свойства пиэй невероятной силы, потому что его влияние проявилось тотчас же, и с удивительным результатом. Украшение, однако, не было чем-то особенным. Простая цепочка с полудюжиной полированных нефритов* величиной с вишню, а в центре - золотой самородок, размером и формой напоминавший мизинчик. Это ожерелье принадлежало Жаку-арамишо, перед отъездом он подарил его юному другу как самую ценную вещь, которой располагал. Жак просил Шарля носить его в память о бывшем владельце. И ребенок, не придавая этому ни малейшего значения, надел украшение на шею.
______________
* Нефрит - минерал зеленого и белого цвета, ценный поделочный камень, известный с древних времен.
Ему сказочно повезло. Потрясенные видом талисмана, эмерийоны немедленно изменили тон и стали проявлять к Шарлю знаки высочайшего почтения, не менее поразительные, чем их недавняя грубость. К несчастью, они не вернули ему свободу. Напротив, спутали его ноги таким образом, чтобы он мог нормально идти, но не в состоянии был бы бежать, однако руки оставили свободными.
Туземцы решили отвести пленника к Акомбаке, уповая на то, что талисман умерит гнев последнего за покинутый ими "боевой пост", а племя щедро вознаградит за вербовку новобранца. Худо-бедно, а Шарль все-таки походил на индейца.
Благодаря относительной свободе он смог написать на листке тростника записку, а используя магическую силу пиэй, обеспечил неприкосновенность своего послания, оставленного на дороге. Кэти, увы, такими привилегиями не обладала. Питая к краснокожим беспричинную ненависть, ягуар явно побаивался этих эмерийонов. Они же не решались его убить, но зато намазались амбреттой так обильно, что бедное животное, не выдержав, повернуло прочь и побежало к "Доброй Матушке". Вслед ему полетела стрела курмури, ускорившая его бегство. Шарль остался один со своей неопределенной судьбой, неясной и самим похитителям.
Они добрались до соплеменников, но, по роковому стечению обстоятельств, лишь спустя несколько часов после освобождения и ухода робинзонов. Поляна начинала наполняться гамом. Пришедшие в себя туземцы истошно вопили над безголовым телом своего вождя Акомбаки. Бенуа с чудовищно распухшим лицом был жив, но отчаянно хрипел.
Прибытие второго отряда отвлекло их, особенно вид Шарля, чей талисман вновь вызвал почтительное восхищение. Индейцы с невероятной переменчивостью, составлявшей основу их характера, забыли о мертвом ради живого. Или, вернее, они уже предвидели перспективу двойной пирушки - в память покойного и в честь его наследника.
Ибо - пусть никто не удивляется этому - они думали с полнейшей ответственностью о том, чтобы избрать юного робинзона вождем эмерийонов и тиос.
Мальчик, удивленный таким противоречивым развитием событий, махнул на все рукой; его безразличие только подогрело всеобщий восторг, который внушал этот прелестный подросток. Он с хрупкой надеждой ожидал своего посвящения в сан, чтобы привести, если иначе нельзя, новых подданных к "Доброй Матушке" и обнять наконец милых родных, по которым он так тосковал.
Трое каторжников исчезли во время суматохи, индейцы не знали, что с ними произошло. Возможно, те поубивали друг друга, чтобы завладеть самородком, единственным весомым результатом экспедиции. Что касается Бенуа - его состояние требовало немедленного лечения, и Шарль, опознав в нем белого, распорядился оказать ему помощь, увы, не подозревая, что этот человек окажется причиной непоправимого несчастья.
Средство, употребленное для возвращения умирающего к жизни, было, с одной стороны, очень простым, а с другой - весьма необычным. Индеец схватил два куска кварца и стал сильно бить их один о другой, высекая искры под самым носом бывшего надзирателя. Брызнули целые снопы искр, и характерный запах разогретого кремня распространился в воздухе. Минут десять продолжал краснокожий свои маневры, стараясь оперировать как можно ближе ко рту и носу раненого. И - удивительное дело! - хрипы заметно уменьшились. По всей видимости, этот запах действовал, как мощное средство на опухоль, вызванную укусами ос. Дыхание становилось все более легким, нормализовалось, бандит смог выговорить несколько слов и попросил пить. Распухшая слизистая оболочка, вероятно, частично пришла в норму, потому что бывший надзиратель умудрился опорожнить без труда добрую половину кувшина с водой.
Что касается твердых узловатостей, которые фиолетовыми пятнами испещрили его лицо, затянули глаза, покрыли буграми лоб, изуродовали губы, придав ему отвратительный облик прокаженного, то их просто обмазали горшечной глиной, достаточно мягкой, чтобы принять очертания лица и прильнуть к кожному покрову в виде маски. Эта операция возымела немедленное действие и почти мгновенно сняла мучительную боль, терзавшую Бенуа. Перестав ругаться и сыпать проклятия - старые привычки снова воскресли в негодяе - он вскоре задремал, а наутро уже был здоров. Лицо еще безобразили иссиня-бледные пятна, оставленные ужасными насекомыми, но один глаз уже стал видеть. Другой казался сильно поврежденным. Лекарь сообщил о событиях минувшего дня - об освобождении пленников, смерти Акомбаки, исчезновении сообщников, а также о прибытии предполагаемого наследника короны... из перьев.
Бенуа и сам бы, пожалуй, хотел называться Акомбакой-вторым, и сам был бы не прочь торжественно взгромоздиться на вырезанного из дерева каймана*, а потом послать своих подданных на барщину золотых приисков. Надзиратель решил избавиться от новоявленного претендента на трон. Казалось не трудным поставить себя на место соперника, даже если пришлось бы пойти на убийство.
______________
* Индейцы вырезают из стволов деревьев грубые сиденья, которым придают форму четвероногих, рептилий или ящериц. Нет ничего занятнее, как наблюдать дикарей в праздничные дни сидящими бок о бок на деревянном каймане, самый старший по положению расположен на его голове, а подчиненные сообразно их значению занимают места вплоть до хвоста. (Примеч. авт.)
Но прежде, чем предпринять что-либо, надлежало познакомиться с претендентом, завоевать его расположение, используя в случае необходимости лицемерие, если тот окажется в состоянии энергично себя защищать.
Удивление Бенуа могло сравниться лишь с его яростью. При виде ребенка, чьи черты живо напомнили ему Робена и его сыновей, авантюрист ни на миг не усомнился в происхождении мальчишки.
- Так вот оно что! - прорычал он. - Вечно натыкаешься на это отродье! Еще один щенок проклятого фаго... Ну, погоди же, сопляк, я тебе устрою веселую жизнь...
Не теряя времени бандит потребовал флейту и барабан Акомбаки, сыграл несколько громких рулад и раскатисто погрохотал. Краснокожие сбежались, за исключением телохранителей Шарля, и сгрудились вокруг Бенуа. Он выступил с длинной речью, разоблачая их избранника как члена того самого подлого семейства, вождь которого убил их великого пиэй. Его тон поочередно звучал обвинительно, возвышенно и угрожающе. Бородач сулил им горы кассав, потоки кашири, реки тафии, а закончил недвусмысленным предложением избрать себя предводителем.
Напрасные усилия. Классическая формула: "Я сказал, и дух моих предков согласен..." - успеха не возымела, встретили ее холодно. Белый наобещал уже много всего, да слова так и остались словами. Его звезда сильно побледнела со смертью Акомбаки и освобождением пленников. Одно из двух: либо дух его предков солгал, либо виновники кончины колдуна обладали более мощным пиэй, чем белый вождь. Бенуа почувствовал, что ему необходимо срочно вернуть себе дружеское расположение туземцев. Он принялся вспоминать истории из прошлого, напирая на свои заслуги и щедрые возлияния на похоронах жреца. Но что значили теперь для краснокожих эти россказни, когда тело бедного "Который уже пришел", потерявшее голову, будет погребено - увы! - по низшему разряду...
Осиротевшему племени следовало как можно быстрее поставить заслон от новых несчастий и возвести в высший ранг красивого подростка с гордым выражением лица, величественной осанкой и - что важно - с таинственным ожерельем. Этот взрослеющий мальчик внушал индейцам безграничное доверие.
Бенуа хорошо знал туземцев. Он видел, что партия проиграна, и не думал бороться. Его сообщники обратились в бегство, его влияние на индейцев, которое он поддерживал только с помощью Акомбаки, ушло в прошлое. Авантюрист решил укрыться в лесу, оставаясь, однако, в пределах досягаемости лагеря, чтобы воспользоваться грядущими событиями или спровоцировать их в случае необходимости.
Бородач скатал свой гамак, наполнил вещевой мешок провизией, аккуратно зарядил ружье, погрозил кулаком в пространство и потихоньку скрылся.
Посвящение нового вождя должно было состояться утром следующего дня. Его воины, чтобы защитить своего избранника и самих себя от опасных сюрпризов, на которые так богаты девственные леса, укрепили площадку вышеописанным способом. Они разожгли костры, поставили часовых, вменили им в обязанность каждые четверть часа обильно сыпать на горящие угли зерна ужасного кайеннского перца, который еще называется бешеным стручком.
При сгорании маленького красного плода из семейства пасленовых образуется едкий, раздражающий и удушающий пар, вдыхание которого хотя и не очень опасно, немедленно вызывает те явления, которые сделали атаковавших робинзонов беззащитными.
Над ними занесли мачете, их вот-вот обезглавят. Но Шарль услышал команду на французском языке и вслед за ней - крик отчаяния и тоски. С силой оттолкнув телохранителей, он прыгнул сквозь человеческую стену, развел ножи, занесенные над его близкими, и бросился в объятия отца.
- Папа!.. Анри!..
- Шарль! Дитя мое милое! - воскликнул все еще незрячий изгнанник, которому только слух не изменил. - Шарль!
Ожесточение индейцев умиротворилось поведением молодого человека, чьим желаниям отныне все беспрекословно повиновались. Перед новоприбывшими стали заискивать, хотя их первоначальные намерения представлялись подозрительными, но так пожелал вождь. Обмыли им веки, дали подышать сильным противоядием, и вскоре глаза белых открылись свету.
Тем временем члены второго отряда, притаившиеся в непроницаемой темноте леса, испытывали все большее беспокойство. После первых возгласов нападавших, после торжествующих и возмущенных криков индейцев воцарилась томительная, зловещая тишина. Тревога была настолько остра и непереносима, что мадам Робен, предпочитая бездействию что угодно, дала приказ наступать.
Страх и тоска удесятерили ее силы. Она устремилась легко, словно птица, в направлении огней, пересекла узкое пространство, не замечая препятствий, не останавливаясь на них, и появилась вся в белом среди огненно-красной ночи, как дух любви и свободы. Охваченные священным ужасом, потрясенные ее внешним видом, индейцы бросились к ногам божественной фигуры. Им никогда не доводилось видеть европейскую женщину!
Она остановилась посреди поляны, заметила Шарля в центре живописной группы ее близких - вот и отец, Анри, Ангоссо, Никола... - и протянула руки. Ребенок, совершенно обезумев, думая, что он бредит, бросился к матери и судорожно сжал в объятиях. Героическая женщина, которая до сей минуты не расслабилась ни разу, сотрясалась от рыданий. Ее глаза утонули в слезах. Стоически перенеся страдания, она не выдержала тяжести человеческого счастья.
В момент наивысшего восторга, когда изгнанник вкушал со своей семьей радость чудесного освобождения, неожиданно возникло из-за ствола ауары жуткое видение. Мрачный призрак, выплывший из темноты, с отвратительным землисто-серым, мертвенно-бледным лицом, глазами, сверкавшими холодным металлическим блеском, искаженным в гримасе ненависти ртом - в общем, вся физиономия как будто выползла из преисподней.
"Бенуа!" - собрался крикнуть Робен, узнавший бандита. До бывшего надзирателя было около пятнадцати метров, но инженер не успел вымолвить ни слова. Ружейный ствол вдруг направился в его сторону, прозвучал выстрел, и негодяй громко заорал с чувством удовлетворенной ненависти:
- Это тебе, Робен! А потом и другим...
Громкий стон раненого раздался тотчас. Но отец семейства стоял как ни в чем не бывало, а вот бедный Казимир тяжко рухнул на землю, пораженный пулей в грудь. Добрый старик успел увидеть приготовления мерзавца. И, собрав остаток сил, восьмидесятилетний негр прикрыл друга своим телом.
Индейцы подняли шум, самые находчивые ринулись ловить убийцу, но не тут-то было. Хитрый, как хищник, преследуемый собаками, Бенуа растворился в кустарнике и исчез в ночной темноте.
Растерянный Робен, преисполненный боли и сострадания, поднял беднягу; тот жалобно стонал. Ссыльный зарыдал, словно ребенок. У всех на глазах блеснули слезы. Робинзоны горевали, как если бы присутствовали при смерти собственного отца.
- Казимир! - прерывающимся голосом бормотал глава семьи. - Казимир!..
При звуке любимого голоса старик приоткрыл свой единственный глаз и одарил белого друга долгим взглядом признательности и сожаления.
- Мой любимый сын... Не плачь... - Голос его был на удивление музыкален, это ощущение усиливалось нежным звучанием креольской речи. - Не плачь, мой дорогой ребенок! Твой белый отец подарил тебе жизнь... Твой черный отец имел счастье сохранить ее... Разве ты не называл меня своим отцом... Любил меня... Украсил мои последние годы... Благословляю тебя, сын мой! Пусть дарует тебе судьба долгие дни счастья на этой земле, где ты так страдал!
Говорить негру становилось все труднее, тело покрылось мраморно-серыми пятнами. Робен хотел обследовать рану, оказать какую-то помощь. Ярко-красная пенистая кровь текла из сквозного отверстия, пуля пробила грудь чуть пониже левой ключицы.
- Бесполезно, мой милый компе, - снова тихо заговорил Казимир, и мягкая улыбка коснулась его губ. - Приложи руку к ране, чтобы я не умер слишком быстро. Вот так... А теперь... поверни свое лицо к свету, чтобы я мог видеть его полностью.
Робен послушно исполнил просьбу, и выражение безграничного блаженства окрасило лицо негра, обретавшее неподвижность маски.
- А теперь, мои дорогие дети... вы, кого я любил до последнего дыхания... мои старые кости вздрогнут от счастья, когда вы своими руками засыплете их землей... Прощайте! Прощайте, мадам... вы, такая добрая и заботливая к бедному старому негру... Прощайте, Анри... Эдмон... Эжен... Мой маленький Шарль... Прощайте! И ты, Никола, знающий силу преданности, тоже прощай! Ангоссо... Ломи... Башелико... добрые негры, любите моего белого сына... Прощай, Ажеда! Ох... Ох... Мой белый друг! Сними руку...
Робен отнял окровавленную руку от раны. Кровь заструилась с новой силой. Изгнанник воздел руки к небу, как бы призывая его в свидетели своей клятвы:
- Мир тебе! Я люблю тебя, как отца, и всегда буду печалиться о тебе! Поверь мне: ты будешь отомщен!
Умирающий, которого уже коснулось ледяное дыхание вечности, приоткрыл глаза и прошептал еще несколько слов:
- Ты научил меня прощать... Не убивай его! Я умираю довольный.
Казимир хрипло выдохнул воздух, кровь хлынула из горла. Великое сердце больше не билось.
Робен положил негра на землю, осторожно закрыл ему глаза, поцеловал в лоб и долго оставался коленопреклоненным возле тела покойного, охваченный глубокой тоской.
* * *
Эту печальную бессонную ночь не оглашали обычные для индейцев в таких случаях завывания. Уважая молчаливую скорбь гостей, они с неожиданной покорностью разошлись по своим делам. Одни поспешили взяться за изготовление новенького гамака, предназначенного послужить саваном для умершего, другие приносили пучки пальмовых листьев для подстилки, третьи сооружали легкую хижину.
Настало утро. У погруженных в траур робинзонов не было ни минуты отдыха. Только Никола отвлекся при виде чего-то белого на земле, очень его заинтересовавшего. С первыми лучами солнца он определил природу этого предмета: то был клочок обычной бумаги, скомканный и потемневший.
Бумага - большая редкость в гвианских лесах. Парижанин уже десять лет не видел даже случайного обрывка... Как здесь появился этот грязно-белый комочек?.. Наверное, это пыж от ружья, которое стреляло в Казимира. Уступая естественному желанию, Никола поднял клочок без определенной цели, словно повинуясь тайному предчувствию. Он развернул бумажонку - она была усеяна печатными буквами. Газета! С одной стороны текст прочесть невозможно, он весь обожжен при вспышке пороха. Но с другой - буквы видны...
Парижанин прочел и мгновенно побледнел. От радости или от огорчения? Перечитал еще раз, боясь, что ошибся, не так понял. Затем, не в силах удерживать волнение, которое буквально распирало его, он вскочил и опрометью кинулся к Робену, все еще пребывавшему возле тела погибшего друга.
Отерши пот со лба, Никола до боли сжал руку изгнанника, а другой подал ему прочитанный обрывок газеты. Глава семейства глазами указал на покойника, лежавшего на зеленой подстилке, его печальный и нежный взгляд как бы говорил: "Неужели не можешь подождать?.. Не видишь разве, что не время сейчас заниматься другими делами? Зачем ты меня отвлекаешь?.."
Никола правильно истолковал немой упрек, но все же продолжал настаивать:
- Мой благодетель! Мой друг! Очень торжественный момент... прошу вас... прочтите!
Инженер, бросив быстрый взгляд на буквы, изменился в лице и проглотил текст одним махом. Глухой стон вырвался у него из груди.
Заметившие это внезапное волнение, к ним подошли юные робинзоны с матерью. Робен вполголоса прочел им отрывок, медленно выговаривая уцелевшие разбросанные слова, среди которых сохранилась одна-единственная полноценная фраза (он прочитал ее с особым чувством):
- "...милосердие... император... уголовные и политические преступления... По декрету от 16 августа 1859 года объявляется всеобщая амнистия, без условий и ограничений, она распространяется на всех... за границей... в местах депортации, могут возвратиться во Францию... обнародование... декрет опубликован в "Бюллетене законов"..."
Робинзоны с трудом ухватывали смысл непонятных для них слов, способных преобразить всю их дальнейшую жизнь.
Окончив чтение, Робен задумчиво продолжал тем же приглушенным тоном:
- Итак, ваш отец перестал быть человеком, которого хватают и сажают в тюрьму... Он уже не безликий номер в списке ссыльных, не каторжник, которого терзает лагерная охрана... Я больше не беглец, за которым охотятся, как за хищником... Исчез Белый Тигр, за ним больше не будет гнаться свора надзирателей... Я - свободный гражданин экваториальной Франции!
И, обратив свой взор на тело покойного негра, добавил:
- Бедный мой друг! И надо же, чтобы моя радость была отравлена болью, которая никогда не утихнет!
ГЛАВА 10
Последние почести. - Раскрытая тайна. - "Здесь покоится добрый человек..." - Отречение от престола. - Паломничество к могиле. - Загадочный цветник. - Страшное возмездие. - Тайна продолжает жить.
Похороны Казимира состоялись наутро. Робен пожелал сам отдать последние почести старику. Он решил похоронить его в гамаке, который соткали ночью, и собственными руками выкопать глубокую могилу, к великому удивлению индейцев, не понимавших столь высокого почтения белого к останкам старого негра.
Главе семейства хотелось, чтобы его друг обрел вечный покой в том месте, где в момент наивысшего самопожертвования он героически завершил свою долгую жизнь, полную любви и беззаветной преданности. Поверженные ураганом деревья робинзоны позже сожгли бы, соорудили здесь какое-нибудь жилище, филиал "Доброй Матушки", и приходили бы сюда время от времени. Последнее пристанище Казимира не осталось бы заброшенным.
Робен копал непрерывно и без особых усилий. Странная вещь: земля была такой мягкой, словно ее недавно рыхлили. И все же работа подвигалась довольно медленно из-за обилия увесистых камней, нагромождение которых стало ему казаться неслучайным. Он выбрасывал их один за другим из ямы и продолжал копать. Штыковая лопата из твердого дерева, ловко вырезанная в форме весла с помощью мачете, пересекла вскорости плотный слой листвы, не совсем увядшей. И эта относительная ее свежесть говорила о том, что землю рыли несколько дней назад.
Инженер забеспокоился: стоит ли продолжать?..
- А если я наткнусь на другой труп?.. Не хватало мне стать потрошителем чужих могил... - бормотал он себе под нос.
Друзья прыгнули с тигриной ловкостью и сразу очутились в лагере. Хотя прыжок был молниеносным, им все же показалось, что пламя чересчур сильно обожгло их. Коснувшись земли, робинзоны как бы внезапно ослепли, задохнулись, закашлялись. Этот кашель саднил и буквально раздирал грудь, необычно острый, судорожный, от него сотрясалось все тело. Глаза нападавших выступили из орбит, полные жгучих слез, они не видели ничего. Белых и негров повалили на землю безо всякого труда.
Ликующие вопли индейцев заполнили поляну.
* * *
Назначенная Бенуа и Акомбакой охрана лодок нашла, что дни тянутся неимоверно долго. Запасы вику исчерпались, необходимые компоненты для изготовления кашири отсутствовали, напитки белых людей были тщательно упакованы, завязаны, запечатаны, исключая всякое нескромное вторжение. Бедняги томились, как только могут томиться индейцы без выпивки и без табака, вынужденные обходиться скудной порцией лепешки и сухой рыбы.
Подобное положение не могло длиться долго. Если гора не шла к ним, то ведь они могли отправиться к горе. Осуществление такого плана прервало бы монотонность отшельнической жизни. Да и в самом деле: чем же заполнить время, если не пьешь? Не потребовалось долгих речей, чтобы оправдать безрассудную затею, - к ней приступили тотчас же. Пироги спрятали в прибрежных зарослях. Свои пагара дезертиры наполнили провизией, водрузили себе на головы - и отход состоялся как самое обычное явление. Это было даже не дезертирство в собственном смысле слова, поскольку индейцы соединялись с главной частью отряда, а оставление поста, важность которого представлялась весьма сомнительной. Нетрудно, вероятно, найти какое-нибудь различие, но военные советы у краснокожих так по-детски наивны!
Они пошли по маршруту, которым недавно проследовали Акомбака и белый вождь. Тропа пролегала мимо северной плантации "Доброй Матушки". Судьбе было угодно поместить на их дороге Шарля как раз в тот момент, когда молодой человек, как и предполагал его брат, убил воздушного пирата.
Вообще гвианские индейцы безобидны. Без сердечного тепла, но и без злобы встречают они путника, пытаясь из короткого общения извлечь хоть какую-нибудь пользу, и мирно удаляются, обменявшись несколькими пустыми фразами. Белых они уважают и немного побаиваются, потому что у тех водятся не только водка и табак, но и ружья.
В обычных условиях эта встреча ничем бы не угрожала юному робинзону. К несчастью, Шарль не был обычным белым. Вооруженный по-индейски, в одежде из плотной ткани, с темными от загара лицом и руками - весь его облик вызывал удивление у наивных, но недоверчивых туземцев. Да в самом ли деле это белый? А может, индеец или метис?* Они обратились к нему с вопросами, на которые Шарль не ответил. Так он еще и не знает их языка! Это подогрело любопытство.
______________
* Метис - человек смешанной крови.
Мозги туземцев были нашпигованы жуткими историями об оякуле, этих грозных индейцах с белой кожей, которые говорят на непонятном языке и живут в стороне от местных людей в полном одиночестве, исполненные к ним злобного презрения.
- Наверное, это оякуле, - робко предположил один из краснокожих, с трудом отваживаясь выговорить вслух такое страшное слово. Затем, видя, что перед ними ребенок, дикари осмелели. Ведь их много, восемь человек, и так приятно нарушить однообразие странствия.
- Оякуле! - завыли они в унисон*, чтобы придать себе больше уверенности.
______________
* Унисон - исполнение музыки или пения в один тон.
Молчание Шарля подбодрило и раззадорило соплеменников Акомбаки, несмотря на воинственный вид юноши и присутствие Кэти, оскалившей зубы. Эмерийоны хотели убедить себя, что перед ними враг, и преуспели в этом, потому что, как известно, у идеи тем больше шансов утвердиться в примитивном сознании, чем более она ложна. Шарль, осыпаемый неумолчно звучащими словами "оякуле, оякуле...", оказал решительное сопротивление краснокожим простакам. Завязалась борьба, мальчик вынужден был уступить. Первый шаг - решающий, и первый удар - самый трудный. Ягуар грозно рычал, но не нападал. Верные своей привычке соблюдать предосторожность, индейцы натерлись амбреттой, перед тем как выйти в дорогу. С поваленным на землю робинзоном обращались грубо. Возможно, дело приняло бы совсем плохой оборот, но здесь охотничья куртка Шарля лопнула и обнажила чистую белизну юношеской кожи.
Бесспорное доказательство его принадлежности к белой расе должно было убедить и усмирить буянов. Этого не произошло. Наоборот, краснокожие точно уверовали, что перед ними - оякуле. И не пожелали выпускать его из когтей. Они обрекут его на пытки, а потом на казнь - трезвые индейцы бывают кровожадными, а их безобидность в большой степени связана с постоянным опьянением. Плохо пришлось бы Шарлю. Но тут взгляды его недругов упали на ожерелье, блестевшее на загорелой шее юноши. Оно, должно быть, заключало свойства пиэй невероятной силы, потому что его влияние проявилось тотчас же, и с удивительным результатом. Украшение, однако, не было чем-то особенным. Простая цепочка с полудюжиной полированных нефритов* величиной с вишню, а в центре - золотой самородок, размером и формой напоминавший мизинчик. Это ожерелье принадлежало Жаку-арамишо, перед отъездом он подарил его юному другу как самую ценную вещь, которой располагал. Жак просил Шарля носить его в память о бывшем владельце. И ребенок, не придавая этому ни малейшего значения, надел украшение на шею.
______________
* Нефрит - минерал зеленого и белого цвета, ценный поделочный камень, известный с древних времен.
Ему сказочно повезло. Потрясенные видом талисмана, эмерийоны немедленно изменили тон и стали проявлять к Шарлю знаки высочайшего почтения, не менее поразительные, чем их недавняя грубость. К несчастью, они не вернули ему свободу. Напротив, спутали его ноги таким образом, чтобы он мог нормально идти, но не в состоянии был бы бежать, однако руки оставили свободными.
Туземцы решили отвести пленника к Акомбаке, уповая на то, что талисман умерит гнев последнего за покинутый ими "боевой пост", а племя щедро вознаградит за вербовку новобранца. Худо-бедно, а Шарль все-таки походил на индейца.
Благодаря относительной свободе он смог написать на листке тростника записку, а используя магическую силу пиэй, обеспечил неприкосновенность своего послания, оставленного на дороге. Кэти, увы, такими привилегиями не обладала. Питая к краснокожим беспричинную ненависть, ягуар явно побаивался этих эмерийонов. Они же не решались его убить, но зато намазались амбреттой так обильно, что бедное животное, не выдержав, повернуло прочь и побежало к "Доброй Матушке". Вслед ему полетела стрела курмури, ускорившая его бегство. Шарль остался один со своей неопределенной судьбой, неясной и самим похитителям.
Они добрались до соплеменников, но, по роковому стечению обстоятельств, лишь спустя несколько часов после освобождения и ухода робинзонов. Поляна начинала наполняться гамом. Пришедшие в себя туземцы истошно вопили над безголовым телом своего вождя Акомбаки. Бенуа с чудовищно распухшим лицом был жив, но отчаянно хрипел.
Прибытие второго отряда отвлекло их, особенно вид Шарля, чей талисман вновь вызвал почтительное восхищение. Индейцы с невероятной переменчивостью, составлявшей основу их характера, забыли о мертвом ради живого. Или, вернее, они уже предвидели перспективу двойной пирушки - в память покойного и в честь его наследника.
Ибо - пусть никто не удивляется этому - они думали с полнейшей ответственностью о том, чтобы избрать юного робинзона вождем эмерийонов и тиос.
Мальчик, удивленный таким противоречивым развитием событий, махнул на все рукой; его безразличие только подогрело всеобщий восторг, который внушал этот прелестный подросток. Он с хрупкой надеждой ожидал своего посвящения в сан, чтобы привести, если иначе нельзя, новых подданных к "Доброй Матушке" и обнять наконец милых родных, по которым он так тосковал.
Трое каторжников исчезли во время суматохи, индейцы не знали, что с ними произошло. Возможно, те поубивали друг друга, чтобы завладеть самородком, единственным весомым результатом экспедиции. Что касается Бенуа - его состояние требовало немедленного лечения, и Шарль, опознав в нем белого, распорядился оказать ему помощь, увы, не подозревая, что этот человек окажется причиной непоправимого несчастья.
Средство, употребленное для возвращения умирающего к жизни, было, с одной стороны, очень простым, а с другой - весьма необычным. Индеец схватил два куска кварца и стал сильно бить их один о другой, высекая искры под самым носом бывшего надзирателя. Брызнули целые снопы искр, и характерный запах разогретого кремня распространился в воздухе. Минут десять продолжал краснокожий свои маневры, стараясь оперировать как можно ближе ко рту и носу раненого. И - удивительное дело! - хрипы заметно уменьшились. По всей видимости, этот запах действовал, как мощное средство на опухоль, вызванную укусами ос. Дыхание становилось все более легким, нормализовалось, бандит смог выговорить несколько слов и попросил пить. Распухшая слизистая оболочка, вероятно, частично пришла в норму, потому что бывший надзиратель умудрился опорожнить без труда добрую половину кувшина с водой.
Что касается твердых узловатостей, которые фиолетовыми пятнами испещрили его лицо, затянули глаза, покрыли буграми лоб, изуродовали губы, придав ему отвратительный облик прокаженного, то их просто обмазали горшечной глиной, достаточно мягкой, чтобы принять очертания лица и прильнуть к кожному покрову в виде маски. Эта операция возымела немедленное действие и почти мгновенно сняла мучительную боль, терзавшую Бенуа. Перестав ругаться и сыпать проклятия - старые привычки снова воскресли в негодяе - он вскоре задремал, а наутро уже был здоров. Лицо еще безобразили иссиня-бледные пятна, оставленные ужасными насекомыми, но один глаз уже стал видеть. Другой казался сильно поврежденным. Лекарь сообщил о событиях минувшего дня - об освобождении пленников, смерти Акомбаки, исчезновении сообщников, а также о прибытии предполагаемого наследника короны... из перьев.
Бенуа и сам бы, пожалуй, хотел называться Акомбакой-вторым, и сам был бы не прочь торжественно взгромоздиться на вырезанного из дерева каймана*, а потом послать своих подданных на барщину золотых приисков. Надзиратель решил избавиться от новоявленного претендента на трон. Казалось не трудным поставить себя на место соперника, даже если пришлось бы пойти на убийство.
______________
* Индейцы вырезают из стволов деревьев грубые сиденья, которым придают форму четвероногих, рептилий или ящериц. Нет ничего занятнее, как наблюдать дикарей в праздничные дни сидящими бок о бок на деревянном каймане, самый старший по положению расположен на его голове, а подчиненные сообразно их значению занимают места вплоть до хвоста. (Примеч. авт.)
Но прежде, чем предпринять что-либо, надлежало познакомиться с претендентом, завоевать его расположение, используя в случае необходимости лицемерие, если тот окажется в состоянии энергично себя защищать.
Удивление Бенуа могло сравниться лишь с его яростью. При виде ребенка, чьи черты живо напомнили ему Робена и его сыновей, авантюрист ни на миг не усомнился в происхождении мальчишки.
- Так вот оно что! - прорычал он. - Вечно натыкаешься на это отродье! Еще один щенок проклятого фаго... Ну, погоди же, сопляк, я тебе устрою веселую жизнь...
Не теряя времени бандит потребовал флейту и барабан Акомбаки, сыграл несколько громких рулад и раскатисто погрохотал. Краснокожие сбежались, за исключением телохранителей Шарля, и сгрудились вокруг Бенуа. Он выступил с длинной речью, разоблачая их избранника как члена того самого подлого семейства, вождь которого убил их великого пиэй. Его тон поочередно звучал обвинительно, возвышенно и угрожающе. Бородач сулил им горы кассав, потоки кашири, реки тафии, а закончил недвусмысленным предложением избрать себя предводителем.
Напрасные усилия. Классическая формула: "Я сказал, и дух моих предков согласен..." - успеха не возымела, встретили ее холодно. Белый наобещал уже много всего, да слова так и остались словами. Его звезда сильно побледнела со смертью Акомбаки и освобождением пленников. Одно из двух: либо дух его предков солгал, либо виновники кончины колдуна обладали более мощным пиэй, чем белый вождь. Бенуа почувствовал, что ему необходимо срочно вернуть себе дружеское расположение туземцев. Он принялся вспоминать истории из прошлого, напирая на свои заслуги и щедрые возлияния на похоронах жреца. Но что значили теперь для краснокожих эти россказни, когда тело бедного "Который уже пришел", потерявшее голову, будет погребено - увы! - по низшему разряду...
Осиротевшему племени следовало как можно быстрее поставить заслон от новых несчастий и возвести в высший ранг красивого подростка с гордым выражением лица, величественной осанкой и - что важно - с таинственным ожерельем. Этот взрослеющий мальчик внушал индейцам безграничное доверие.
Бенуа хорошо знал туземцев. Он видел, что партия проиграна, и не думал бороться. Его сообщники обратились в бегство, его влияние на индейцев, которое он поддерживал только с помощью Акомбаки, ушло в прошлое. Авантюрист решил укрыться в лесу, оставаясь, однако, в пределах досягаемости лагеря, чтобы воспользоваться грядущими событиями или спровоцировать их в случае необходимости.
Бородач скатал свой гамак, наполнил вещевой мешок провизией, аккуратно зарядил ружье, погрозил кулаком в пространство и потихоньку скрылся.
Посвящение нового вождя должно было состояться утром следующего дня. Его воины, чтобы защитить своего избранника и самих себя от опасных сюрпризов, на которые так богаты девственные леса, укрепили площадку вышеописанным способом. Они разожгли костры, поставили часовых, вменили им в обязанность каждые четверть часа обильно сыпать на горящие угли зерна ужасного кайеннского перца, который еще называется бешеным стручком.
При сгорании маленького красного плода из семейства пасленовых образуется едкий, раздражающий и удушающий пар, вдыхание которого хотя и не очень опасно, немедленно вызывает те явления, которые сделали атаковавших робинзонов беззащитными.
Над ними занесли мачете, их вот-вот обезглавят. Но Шарль услышал команду на французском языке и вслед за ней - крик отчаяния и тоски. С силой оттолкнув телохранителей, он прыгнул сквозь человеческую стену, развел ножи, занесенные над его близкими, и бросился в объятия отца.
- Папа!.. Анри!..
- Шарль! Дитя мое милое! - воскликнул все еще незрячий изгнанник, которому только слух не изменил. - Шарль!
Ожесточение индейцев умиротворилось поведением молодого человека, чьим желаниям отныне все беспрекословно повиновались. Перед новоприбывшими стали заискивать, хотя их первоначальные намерения представлялись подозрительными, но так пожелал вождь. Обмыли им веки, дали подышать сильным противоядием, и вскоре глаза белых открылись свету.
Тем временем члены второго отряда, притаившиеся в непроницаемой темноте леса, испытывали все большее беспокойство. После первых возгласов нападавших, после торжествующих и возмущенных криков индейцев воцарилась томительная, зловещая тишина. Тревога была настолько остра и непереносима, что мадам Робен, предпочитая бездействию что угодно, дала приказ наступать.
Страх и тоска удесятерили ее силы. Она устремилась легко, словно птица, в направлении огней, пересекла узкое пространство, не замечая препятствий, не останавливаясь на них, и появилась вся в белом среди огненно-красной ночи, как дух любви и свободы. Охваченные священным ужасом, потрясенные ее внешним видом, индейцы бросились к ногам божественной фигуры. Им никогда не доводилось видеть европейскую женщину!
Она остановилась посреди поляны, заметила Шарля в центре живописной группы ее близких - вот и отец, Анри, Ангоссо, Никола... - и протянула руки. Ребенок, совершенно обезумев, думая, что он бредит, бросился к матери и судорожно сжал в объятиях. Героическая женщина, которая до сей минуты не расслабилась ни разу, сотрясалась от рыданий. Ее глаза утонули в слезах. Стоически перенеся страдания, она не выдержала тяжести человеческого счастья.
В момент наивысшего восторга, когда изгнанник вкушал со своей семьей радость чудесного освобождения, неожиданно возникло из-за ствола ауары жуткое видение. Мрачный призрак, выплывший из темноты, с отвратительным землисто-серым, мертвенно-бледным лицом, глазами, сверкавшими холодным металлическим блеском, искаженным в гримасе ненависти ртом - в общем, вся физиономия как будто выползла из преисподней.
"Бенуа!" - собрался крикнуть Робен, узнавший бандита. До бывшего надзирателя было около пятнадцати метров, но инженер не успел вымолвить ни слова. Ружейный ствол вдруг направился в его сторону, прозвучал выстрел, и негодяй громко заорал с чувством удовлетворенной ненависти:
- Это тебе, Робен! А потом и другим...
Громкий стон раненого раздался тотчас. Но отец семейства стоял как ни в чем не бывало, а вот бедный Казимир тяжко рухнул на землю, пораженный пулей в грудь. Добрый старик успел увидеть приготовления мерзавца. И, собрав остаток сил, восьмидесятилетний негр прикрыл друга своим телом.
Индейцы подняли шум, самые находчивые ринулись ловить убийцу, но не тут-то было. Хитрый, как хищник, преследуемый собаками, Бенуа растворился в кустарнике и исчез в ночной темноте.
Растерянный Робен, преисполненный боли и сострадания, поднял беднягу; тот жалобно стонал. Ссыльный зарыдал, словно ребенок. У всех на глазах блеснули слезы. Робинзоны горевали, как если бы присутствовали при смерти собственного отца.
- Казимир! - прерывающимся голосом бормотал глава семьи. - Казимир!..
При звуке любимого голоса старик приоткрыл свой единственный глаз и одарил белого друга долгим взглядом признательности и сожаления.
- Мой любимый сын... Не плачь... - Голос его был на удивление музыкален, это ощущение усиливалось нежным звучанием креольской речи. - Не плачь, мой дорогой ребенок! Твой белый отец подарил тебе жизнь... Твой черный отец имел счастье сохранить ее... Разве ты не называл меня своим отцом... Любил меня... Украсил мои последние годы... Благословляю тебя, сын мой! Пусть дарует тебе судьба долгие дни счастья на этой земле, где ты так страдал!
Говорить негру становилось все труднее, тело покрылось мраморно-серыми пятнами. Робен хотел обследовать рану, оказать какую-то помощь. Ярко-красная пенистая кровь текла из сквозного отверстия, пуля пробила грудь чуть пониже левой ключицы.
- Бесполезно, мой милый компе, - снова тихо заговорил Казимир, и мягкая улыбка коснулась его губ. - Приложи руку к ране, чтобы я не умер слишком быстро. Вот так... А теперь... поверни свое лицо к свету, чтобы я мог видеть его полностью.
Робен послушно исполнил просьбу, и выражение безграничного блаженства окрасило лицо негра, обретавшее неподвижность маски.
- А теперь, мои дорогие дети... вы, кого я любил до последнего дыхания... мои старые кости вздрогнут от счастья, когда вы своими руками засыплете их землей... Прощайте! Прощайте, мадам... вы, такая добрая и заботливая к бедному старому негру... Прощайте, Анри... Эдмон... Эжен... Мой маленький Шарль... Прощайте! И ты, Никола, знающий силу преданности, тоже прощай! Ангоссо... Ломи... Башелико... добрые негры, любите моего белого сына... Прощай, Ажеда! Ох... Ох... Мой белый друг! Сними руку...
Робен отнял окровавленную руку от раны. Кровь заструилась с новой силой. Изгнанник воздел руки к небу, как бы призывая его в свидетели своей клятвы:
- Мир тебе! Я люблю тебя, как отца, и всегда буду печалиться о тебе! Поверь мне: ты будешь отомщен!
Умирающий, которого уже коснулось ледяное дыхание вечности, приоткрыл глаза и прошептал еще несколько слов:
- Ты научил меня прощать... Не убивай его! Я умираю довольный.
Казимир хрипло выдохнул воздух, кровь хлынула из горла. Великое сердце больше не билось.
Робен положил негра на землю, осторожно закрыл ему глаза, поцеловал в лоб и долго оставался коленопреклоненным возле тела покойного, охваченный глубокой тоской.
* * *
Эту печальную бессонную ночь не оглашали обычные для индейцев в таких случаях завывания. Уважая молчаливую скорбь гостей, они с неожиданной покорностью разошлись по своим делам. Одни поспешили взяться за изготовление новенького гамака, предназначенного послужить саваном для умершего, другие приносили пучки пальмовых листьев для подстилки, третьи сооружали легкую хижину.
Настало утро. У погруженных в траур робинзонов не было ни минуты отдыха. Только Никола отвлекся при виде чего-то белого на земле, очень его заинтересовавшего. С первыми лучами солнца он определил природу этого предмета: то был клочок обычной бумаги, скомканный и потемневший.
Бумага - большая редкость в гвианских лесах. Парижанин уже десять лет не видел даже случайного обрывка... Как здесь появился этот грязно-белый комочек?.. Наверное, это пыж от ружья, которое стреляло в Казимира. Уступая естественному желанию, Никола поднял клочок без определенной цели, словно повинуясь тайному предчувствию. Он развернул бумажонку - она была усеяна печатными буквами. Газета! С одной стороны текст прочесть невозможно, он весь обожжен при вспышке пороха. Но с другой - буквы видны...
Парижанин прочел и мгновенно побледнел. От радости или от огорчения? Перечитал еще раз, боясь, что ошибся, не так понял. Затем, не в силах удерживать волнение, которое буквально распирало его, он вскочил и опрометью кинулся к Робену, все еще пребывавшему возле тела погибшего друга.
Отерши пот со лба, Никола до боли сжал руку изгнанника, а другой подал ему прочитанный обрывок газеты. Глава семейства глазами указал на покойника, лежавшего на зеленой подстилке, его печальный и нежный взгляд как бы говорил: "Неужели не можешь подождать?.. Не видишь разве, что не время сейчас заниматься другими делами? Зачем ты меня отвлекаешь?.."
Никола правильно истолковал немой упрек, но все же продолжал настаивать:
- Мой благодетель! Мой друг! Очень торжественный момент... прошу вас... прочтите!
Инженер, бросив быстрый взгляд на буквы, изменился в лице и проглотил текст одним махом. Глухой стон вырвался у него из груди.
Заметившие это внезапное волнение, к ним подошли юные робинзоны с матерью. Робен вполголоса прочел им отрывок, медленно выговаривая уцелевшие разбросанные слова, среди которых сохранилась одна-единственная полноценная фраза (он прочитал ее с особым чувством):
- "...милосердие... император... уголовные и политические преступления... По декрету от 16 августа 1859 года объявляется всеобщая амнистия, без условий и ограничений, она распространяется на всех... за границей... в местах депортации, могут возвратиться во Францию... обнародование... декрет опубликован в "Бюллетене законов"..."
Робинзоны с трудом ухватывали смысл непонятных для них слов, способных преобразить всю их дальнейшую жизнь.
Окончив чтение, Робен задумчиво продолжал тем же приглушенным тоном:
- Итак, ваш отец перестал быть человеком, которого хватают и сажают в тюрьму... Он уже не безликий номер в списке ссыльных, не каторжник, которого терзает лагерная охрана... Я больше не беглец, за которым охотятся, как за хищником... Исчез Белый Тигр, за ним больше не будет гнаться свора надзирателей... Я - свободный гражданин экваториальной Франции!
И, обратив свой взор на тело покойного негра, добавил:
- Бедный мой друг! И надо же, чтобы моя радость была отравлена болью, которая никогда не утихнет!
ГЛАВА 10
Последние почести. - Раскрытая тайна. - "Здесь покоится добрый человек..." - Отречение от престола. - Паломничество к могиле. - Загадочный цветник. - Страшное возмездие. - Тайна продолжает жить.
Похороны Казимира состоялись наутро. Робен пожелал сам отдать последние почести старику. Он решил похоронить его в гамаке, который соткали ночью, и собственными руками выкопать глубокую могилу, к великому удивлению индейцев, не понимавших столь высокого почтения белого к останкам старого негра.
Главе семейства хотелось, чтобы его друг обрел вечный покой в том месте, где в момент наивысшего самопожертвования он героически завершил свою долгую жизнь, полную любви и беззаветной преданности. Поверженные ураганом деревья робинзоны позже сожгли бы, соорудили здесь какое-нибудь жилище, филиал "Доброй Матушки", и приходили бы сюда время от времени. Последнее пристанище Казимира не осталось бы заброшенным.
Робен копал непрерывно и без особых усилий. Странная вещь: земля была такой мягкой, словно ее недавно рыхлили. И все же работа подвигалась довольно медленно из-за обилия увесистых камней, нагромождение которых стало ему казаться неслучайным. Он выбрасывал их один за другим из ямы и продолжал копать. Штыковая лопата из твердого дерева, ловко вырезанная в форме весла с помощью мачете, пересекла вскорости плотный слой листвы, не совсем увядшей. И эта относительная ее свежесть говорила о том, что землю рыли несколько дней назад.
Инженер забеспокоился: стоит ли продолжать?..
- А если я наткнусь на другой труп?.. Не хватало мне стать потрошителем чужих могил... - бормотал он себе под нос.