Страница:
А дракон приоткрыл один глаз и тихо, молча следил за этими ритуальными плясками, выбирая себе приманку, ибо летать и охотиться ему было лень. А лучшая приманка — рыцарь: он прет на дракона с копьем наперевес, а за ним прет толпа крестьян и горожан: поглазеть на зрелище и активно присутствовать при дележе драконьих сокровищ. Комплексный обед с подогревом.
Дракон выбрал, и на шее Лучникова щелкнул карабин поводка. Поводок был длинным, Луч мог резвиться на нем вволю, не чувствуя натяжения. Обкладывали справа и слева, умело: вот вам “Волчья Сотня”… А вот вам женщина Таня… Вот вам две пули в Париже… А вот вам одна — в колеса “жигули-камчатки”.
Дальнейшего успеха не предвидел никто, даже Востоков. Оккупация Острова была предрешена — он это знал. Но СОС не планировался как самостоятельная политическая сила, в его победу на выборах не верил даже Союз. И старичок Бакстер, как думали там, гонял свою красавицу “Элис” зря — Остров не был напуган ИОСом, не “поправел” и не дал формального повода для вторжения.
Еще круче: СОС так резко пошел в гору, что с некоторых зрителей слетели шапки. Как вводить войска в страну, которая присоединяется добровольно? Мировая общественность может не так понять. Востоков слегка замандражил: без военного вторжения их план рушился. Но только слегка: чтобы СССР не удержался от любимого аттракциона “танковая атака”? В это верилось с большим трудом.
Но он подстраховался. Осторожно продвигал наиболее экстремистски настроенные элементы советской верхушки и одновременно -подсиживал «партию мирного аншлюса» — и, в частности, Марлена Кузенкова. Смерть Марлена Михайловича была событием печальным, но случилась как нельзя кстати: к нему начали было прислушиваться, а мирное присоединение Крыма перехерило бы все планы.
И вот настало время вводить на шахматное поле новую фигуру: легкую, но подвижную и сильную. «Слона», которым нужно сделать решительный ход. «Слона», которого несведущие в шахматах люди называют «офицером».
— Так… От всех понемножку, господин полковник…
Рядом с ним на столике стояла бутылка «Солнечной Долины», на коленях лежала книга, которую он заложил пальцем, доставая из столика второй бокал. «Красная ракета над Нанга-Парбат» — прочитал Востоков.
— Я слышал, у вас проблемы, — полковник сел в соседнее кресло, вытянул ноги. — С финансированием новой экспедиции, — уточнил он, поймав неприязненный взгляд.
— Есть немножко, — Верещагин кивнул.
— Почему? Ведь предыдущие экспедиции были вполне удачными… Или я ошибаюсь?
— Нет, сэр. Вы не ошибаетесь. Но дело в том, что Южная Стена Лхоцзе — это маршрут на порядок сложнее всего, что мы делали до сих пор. А Министерство Обороны готово дать деньги только под гарантию успеха не меньше чем семьдесят процентов.
— Вы просили еще деньги под одиночное восхождение на Эверест, — сказал Востоков.
Верещагин смотрел прямо ему в глаза и молчал.
— Вы просили деньги под это восхождение, но вам не дали. Финотделу нужно паблисити. А труп, вмерзший в лед — очень плохая реклама.
— Да, сэр, — кивнул Верещагин. — С Лхоцзе то же самое.
— Ну, может, мы придумаем что-нибудь, — Востоков пододвинул к себе малахитовую пепельницу, постучал сигарой о ее край.
— Альпинизм всегда интересовал меня как спорт, требующий от человека странного сочетания качеств: оголтелого романтизма, и одновременно — почти бухгалтерского прагматизма.
— Нет, господин полковник, здесь нужно совсем другое сочетание качеств: ослиная выносливость и ослиное упрямство. Упрешься — и идешь. А какие качества нужны, чтобы работать одновременно и на ОСВАГ, и на Идею Общей Судьбы? Ведь сдохнете в какой-нибудь секретной каталажке, как партайгеноссе Мюллер…
Да, подумал Востоков. Да, черт возьми!
— Я не говорил вам, что я из ОСВАГ.
Верещагин не ответил на эту реплику.
— А вы не верите, что Советский Союз станет немножко счастливее и свободнее, когда мы к нему присоединимся?
— Вы же не спите с трипперной проституткой, чтобы заразить ее своим здоровьем…
— Хм! Очень образно и очень по-армейски.
— А я вообще большой бурбон.
— Двойной?
— Тройной.
— Мы с вами однокашники, — Востоков изобразил голосом ностальгию. — Третья Симферопольская… В старые добрые времена мы не очень-то жаловали отличников из простонародья… Всех этих старательных отпрысков вахмистров и армейских старшин… Знаете, как мы таких называли?
— Мобил-дробил… — Верещагин не скрывал неприязни.
— Вас тоже так называли?
— Конечно.
— И Георгий?
— Нет…
— Вы должны были нас ненавидеть… Обеспеченные, сытые, хорошо одетые — вам приходилось добиваться всего того, что нам доставалось даром. Знаете, как-то в драке я оборвал одному такому мальчику воротничок… И мальчик заплакал. Я привык к тому, что воротнички пришиваются к форме незаметно, сами собой, а он каждый вечер делал это сам. Я бы ни за что в жизни не стал плакать из-за порванного воротничка, потому что я не пришивал его каждый вечер потайным швом…
— Если вас мучает комплекс вины, господин полковник, обратитесь к психоаналитику. Или к священнику.
— Не дерзите.
— Это почему? Что вы мне можете сделать? Не дать капитана? Плевал я на это звание — оно ничего не будет стоить к лету.
— Вы верите в нашу победу на выборах?
— Я не хочу об этом думать, — резко ответил Верещагин.
— Есть еще такая птица — страус, — подковырнул Востоков.
Верещагин, сжав губы, какое-то время уничтожал его глазами. Потом медленно сказал:
— Может быть… народ, который делает свой выбор… исходя из результатов автомобильных гонок… заслужил то, что получит.
— Уж вы-то такой глупости сделать не могли… — Востоков отхлебнул «Солнечной Долины», — Вам все досталось потом и кровью, вы пробивались как танк — и тут все насмарку из-за вот такого вот богатенького сукина сына…
Ему удалось добиться своего — пробить защитный панцирь.
— Богатенький сукин сын здесь ни при чем, — Верещагин отложил, почти отбросил книгу. — Просто мы все здесь зажрались, вроде той лисички, что приставала к дрозду: сперва накорми меня, потом напои, потом насмеши, а потом напугай. А моя бабка и одна из моих теток погибли в немецком концлагере, а мой отец — в советском. Я не торгую свободой.
— Господин штабс-капитан, мы, кажется, не туда забрели. Если говорить о демократии, то СОС одержал победу на демократических выборах.
— Я не произносил слова «демократия». Я сказал «свобода».
— Вы читали последний хит — «The Dead Zone»? Или бульварной литературой пренебрегаете?
— Не пренебрегаю. Читал. Пустить в ход L1A1 против Лучникова — только рейтинг вам прибавлять. Зачем вы завязали это разговор, господин полковник? Вряд ли для того, чтобы меня подразнить — не такой же вы дурак… Вы весь вечер присматривались к Князю, а потом вдруг выловили меня в библиотеке — зачем? Что вам нужно от Георгия?
— Ничего… пока. Вернее, я не решил, от него или от вас.
— От меня вам ничего не перепадет.
— На что спорим? Десять минут — и вы будете мой. С потрохами и ботинками.
— Это серьезный разговор?
— Это вербовка, господин штабс-капитан. Я вас вербую.
— Ну-ну. Бог в помощь.
Востоков встал из кресла, подошел к двери и запер ее на два оборота. Ключ положил на журнальный столик.
— Не будем беспокоить Всевышнего, я и один справлюсь. Позавчера, — “Солнечная долина” полилась в бокалы, — Крым действительно потерял последний шанс на сохранение своего суверенитета. Единственный человек, который мог бы предотвратить оккупацию Крыма, советский дипломат Марлен Кузенков, трагически погиб во время шторма на Арабатской Стрелке. Теперь не имеет значения, победит СОС на выборах или нет. Весной Крым будет оккупирован. В самом худшем варианте это выглядит так: превентивная бомбардировка аэродромов и военных баз… Даже если мы задействуем все системы ПВО и все самолеты… Вы помните численность нашей авиации?
— Двести тридцать машин…
— Двести сорок пять: только что прикупили эскадрилью «Харриеров». СССР сосредоточит на побережье свыше тысячи самолетов, транспортники я не считаю. Они просто вобьют нас в землю. Затем будет морской и воздушный десант. В победу над СССР не верит никто. Эта крупная и мелкая политическая сволочь сейчас присоединяется к СОС по одной простой причине: боится войны, которая неизбежна и исход которой предрешен… — Востоков закурил.
Верещагин допил вино залпом и налил себе еще.
— Есть только одна возможность выиграть эту войну, — фраза осторожно вылетела вместе с дымом. Востоков ждал, что Верещагин подхватит мысль.
— Никто не решится, — штабс-капитан не отрывал от него взгляда. — Никто не решится начать войну первым. Кублицкий-Пиоттух — не того склада человек.
— Послушайте, Артем… Можно мне называть вас так? Так вот, Артем, на этом наш разговор можно закончить, если он вам не нравится.
— Я пока еще не знаю, нравится он мне или нет.
— Хорошо, продолжим… С победой СОС на выборах и просьбой о присоединении к СССР сценарий несколько изменится. Бомбить нас не будут: зачем громить страну, которую можно захватить целой… Воздушный и морской десант силами трех-четырех дивизий, изоляция регулярных частей… Чешский сценарий. Армия входит в страну, которая не сопротивляется. Плохо организованная, непрофессиональная, деморализованная армия… К ночи первого дня вторжения, я думаю, она будет разорганизована и деморализована вконец. Проще говоря, пьяные солдаты и офицеры займутся грабежами. Как французы в Москве 12-го года. Только еще хуже — с поправкой на нищету и непрофессионализм…
Встоков глотнул дым и медленно выпустил его через ноздри. Он ждал развития темы.
— А… они что-нибудь знают о шестидесяти тысячах резервистов, которые сидят по домам со своим оружием?
— Хороший вопрос, Арт. Очень хороший вопрос.
— Как насчет хорошего ответа?
Востоков покачал головой.
— Ответ я дам своему человеку. Тому, кто будет моим с потрохами и ботинками.
— А что я буду иметь с того, что стану вашим? Я слышал, что тем, кого вербуют, предлагают разные хорошие вещи… Деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин…
Востоков покачал головой.
— Вы не продаете свободу. Я не покупаю. Есть вещи, которые не делаются ради денег. Сколько вы рассчитывали получить за одиночное восхождение на Эверест?
— Чертовски много. Вы можете пообещать мне это? Полной мерой?
— Пожалуй, могу.
— И каковы шансы?
— Те же, что и на Эвересте. Пятьдесят процентов зависит от того, насколько вы правильно все сделаете… пятьдесят процентов — дело случая.
— Не велик ли процент риска, Вадим Петрович? Для такого серьезного дела.
— А я не рискую, Арт. — Востоков растер окурок в пепельнице, взгляд между ними был как страховочный канат. — С того момента, как мой человек вступает в игру, мои шансы на успех равны девяноста девяти процентам, а шансы на выживание — одному. Независимо от успеха или провала моего человека.
— Независимо от моего успеха или провала…
— Да. Вы хотите услышать ответ? Или вы его уже знаете?
— Наверное, знаю… Не представляю, как это возможно скрыть…
— Дело техники. Они знают, что у нас есть ополчение, но не знают, насколько это совершенный, отлаженный и готовый к работе механизм. Но ему нужно дать старт в определенный момент. Пистолет без триггера не стреляет… Вы согласны стать триггером, Арт?
— Почему я, а не Георгий?
— Потому что “В Уэльсе теплые дожди” он впервые услышал от вас.
— Не понимаю…
— Неважно. Вы согласны?
— Согласен.
— Даже не просите время на раздумья?
— А чего тут думать? Я все равно не разгадаю вашей игры — не хватит информации. Остается верить вам на слово или не верить. Могу еще кинуть монетку.
— Кидайте.
— Не буду.
— Почему?
— Слушайте, я вижу, как все идет на три буквы. И ничего не могу сделать. А вы предлагаете сделать хоть что-то — так лучше делать, чем сидеть на жопе и ждать, что будет!
— Хорошо. Ваши мотивы мне нравятся.
Осваговец встал из кресла, открыл дверь в библиотеку.
— Долгое отсутствие может показаться хозяевам невежливым. Напомните мне в конце, что нужно встретиться и поговорить… Кстати, о чем?
— Вы обещали оказать посильную помощь в организации штурма Лхоцзе, господин Востоков. Вы меня сильно обнадежили. Могу я поделиться этой радостью с Георгием?
— Нет, пожалуй, еще рано. Это так, предварительные наметки. Лучше вообще никому ничего не говорить. Чтоб не сглазить.
Он первым вышел в ярко освещенную гостиную, в запах хвои, в новогодний смех и в песню:
— Что же за всем этим будет? — А будет апрель…
— Будет апрель, вы уверены? — Да, я уверен…
У княжны Багратиони-Мухрани прекрасный голос, отметил Востоков, присоединяясь за роббером к компании полковника Константина Берлиани.
— Что случилось?
— Да пес его знает. Велят брать батальон и двигаться к телецентру Роман-Кош. Ты знаешь, где это?
Глеб представления не имел.
— Иди, собирай роту, — майор расстелил на витрине карту. — Ага, вот! За десять минут доехать можно.
— А что случилось-то?
— Да ничего не случилось. Нужно занять телецентр и перевал Гурзуфское Седло. — Майор загнал сигарету в угол рта. — Черт их поймет.
Через полчаса Глеб стоял перед строем мрачных сержантов. Группка рядовых толкалась неподалеку, но в целом было собрано не более 30% личного состава.
— Или через 15 минут тут будут все, — ярился Глеб, — Или я с кого-то своими руками оборву нашивки. Бардак, а не рота! Нас зачем сюда послали — водку пить? Есть в строю хоть один трезвый?
Трезвых не было.
— Ладно, цвет советской армии, — оскалился капитан. — Я вам еще устрою кабацкую всенощную. Кваснов, что у тебя торчит из кармана?
Потянув за белый краешек, он извлек на свет кружевной лифчик.
— Не маловат? Кваснов, я тебя спрашиваю!
— Я… сестре, товарищ капитан.
Глеб скомкал лифчик и швырнул его в ближайшую урну.
— Чтобы через полчаса мне тут была собрана рота!
— Ничего, — утешал себя Кваснов, шагая по улице к бару, где он рассчитывал найти свое отделение, — у меня в запасе еще два есть.
Ефрейтор Шерстилов сочувственно вздохнул. Пока офицерский состав хозяйничал в оружейном салоне, сержанты и ефрейторы растащили магазин «Виктория’с Секрет». У всех дома были сестры, матери, возлюбленные или даже жены, поэтому никто не пренебрег заграничными трусами и лифчиками. Кроме того, что-то можно будет сдать в комиссионку по приезде домой и поднакопить таким образом, скажем, на магнитофон или модную куртку… Впрочем, магнитофон или модную куртку можно было бы достать и здесь — но не факт, что дадут вывезти. Дед рассказывал, что в сорок пятом солдатам разрешали отправить домой посылку весом в пять килограммов, а офицерам — десять.
Шерстилов, в полном соответствии с лозунгом, висевшим в актовом зале части, продолжал славные боевые традиции своего деда. В программе у него стояли еще джинсовый костюм, модные «лунные» сапоги из болоньи, плейер, о котором по их городу ходили легенды, что вот есть в Москве такие крохотные магнитофончики с наушниками, которые можно слушать прямо на ходу, кассеты к нему, потому что обычные бобины тут не годились, замшевый пиджак, сапоги «гармошкой» для мамы, часы «Сейко», сигареты «Кэмел», пяток бразильского кофе — на продажу, фотоаппарат «Поляроид» и к нему пластины, для брата — кроссовки «Адидас», спортивный костюмчик «Адидас», да и вообще побольше всякого «Адидаса», рубашку с отливом, или даже две — одну себе, другую — на продажу. Нет, три: одну — себе, другую — бате, хоть он и сука, и бросил мать, но пусть знает, что Шерстилов — добрый и не злопамятный, третью — на продажу…
А тут капитан, гад, велит собирать народ и двигать на какую-то гору. Где, может статься, будут стрелять. И даже, вполне вероятно, в него. Гады, пока он будет там кровь проливать, они же все тут растащат!
Удрученный столь горькими мыслями, ефрейтор Шерстилов шел по улице и не смотрел по сторонам. Возможно, тот старшина, который вел БМД по той же улице, был удручен еще более тяжкими мыслями… Во всяком случае, он тоже не смотрел по сторонам. В результате Шерстилов ощутил жестокий удар в спину, и раньше, чем успел почувствовать боль, увидел стремительно приближающуюся разбитую витрину, острые осколки которой, торча из прочных пазов, придавали ей сходство с акульей пастью. Если бы не эта чертова витрина, Шерстилов отделался бы только переломом лопатки. А так — он влетел в нее со всей скоростью, которую способен развить восьмидесятикилограммовый парень, ударенный и отброшенный восьмитонной машиной. Один из осколков резанул его через внутреннюю сторону бедра -глубоко и быстро, как сабля. Шерстилов истек кровью раньше, чем прибыла санитарная машина.
БМД, ведомый задумчивым старшиной, остановился в конце улицы, упершись в бетонную стену одного из зданий. Старшина находился в таком состоянии, что своими ногами из машины выйти не мог.
7. Сентиментальный марш
Господи, помоги мне написать хороший диалог!
— Капитан Асмоловский, — представился Глеб.
— Старший лейтенант Верещагин.
— Знаменитая фамилия, — улыбнулся Глеб.
— Черт бы ее подрал! — с чувством сказал старлей.
Глеб его понимал. Шуточка на тему «Уходи с баркаса» сама просилась на язык, и такие шуточки должны были уже изрядно поднадоесть обладателю знаменитой неудобной фамилии.
— Значит, что у нас тут? Определимся, — Глеб прошел за ним по коридору
в святая святых — аппаратную телепередающего центра.
— Сколько вас здесь остается? — спросил старлей.
— Два взвода. Третий будет находиться на перевале Гурзуфское Седло, — сообщил Глеб.
— Разумно. Как долго вы здесь будете?
— Неизвестно. Сутки — точно.
— Мнда… — Верещагин побарабанил пальцами по спинке стула, на котором сидел «верхом».
— А что, будем мешать?
— Скажем так: на вас рассчитано не было. Мы тут уже настроились приятно провести время… Короче, нужно как-то устраиваться. Поскольку мы пришли раньше, административный корпус остается за нами, мы там ночуем. Яки?
Глеб не наблюдал специально за здоровенным светло-русым очкариком, который сидел за пультом. Если бы он за ним наблюдал, то заметил бы, как у того напряглась спина.
— Яки — это что такое? — спросил Асмоловский.
— Яки — это здесь так говорят. Как в Америке — «О-Кэй».
Он проследил вопросительную паузу и пояснил:
— Давно тут сидим… Знаете, на чем горит разведчик? На мелочах. Так что мы еще какое-то время будем больше похожи на крымцев, чем на наших. Вы не удивляйтесь, если что-то будет не так. Спрашивайте прямо — я или прямо отвечу, или честно скажу, что не имею права отвечать или не знаю.
— Административный корпус… — напомнил Глеб. — Что еще?
— Я хотел сказать, что там смогут ночевать ваши офицеры, места хватит. В комнате отдыха будем отдыхать все вместе, опять-таки веселее… Но вот куда я категорически не должен никого пускать — это генераторная, — он показал прямоугольничек на плане, — И сама вышка. Не взыщите, приказ звучал именно так.
И тут Глеб мельком обратил внимание на небольшой экран, который передавал новости «ТВ-Миг».
Он на секунду оторопел, а потом оглянулся на старлея.
— Передаете? — потрясенно спросил он.
— Нет, зачем? — отозвался технарь. По всем каналам идет Москва. А это мы только смотрим… — он усмехнулся и добавил: — И пишем.
— Орел наш, благородный дон Рэба, озабочен знать, что говорят и думают новые подданные короля… — весело и зло откомментировал старлей.
Щелк! Протянулась ниточка — нет, еще не симпатии — узнавания. Словно два волка, оказавшись в одном лесу, еще не знают, как относиться друг к другу, но определяют в воздухе запах брата по крови.
По голосу старлея было слышно, что к «орлу нашему» он относится без всякого пиетета. Глеб почуял родственную душу. Кто думает, что цитата — это всего лишь пижонство, бравирование читанными премудростями, тот ошибается. Это пароль, по которому отличают своих.
— Пойдем покурим? — предложил он старлею.
— Спасибо, я не курю, — ответил тот. — Но все равно выйдем.
— Вас тут, я смотрю, мало, — сказал Глеб.
— Хватит, — отозвался спецназовец. — Здесь очень разумно все устроено. Надо будет — остановим на дороге хоть роту.
Глеб оценил лично его возможности. Старлей не выглядел человеком, способным остановить роту. Он вообще не выглядел военным человеком. В камуфляже он смотрелся так же нелепо, как и сам Асмоловский.
После короткого молчания старлей добавил:
— Ваши люди пьют…
Это было нечто среднее между вопросом и утверждением. Глеб промолчал.
— Многие, — голос старшего лейтенанта таил некоторое осуждение. — Это может создать проблему. Мне, конечно, все равно… Я только хочу предупредить: у меня и моих ребят приказ стрелять на поражение, если кто-то попытается приблизиться к телевышке, войти в аппаратную или генераторную.
— Понял, — сказал Глеб.
— Я все понимаю, товарищ капитан. В других частях творится то же самое, вы ничем не хуже прочих. Но и вы меня поймите: у меня приказ.
— А офицеры могут ходить сюда? — спросил он.
— В аппаратную — нет, — сказал старлей. — И пусть поаккуратней пользуются сортиром. Нам еще несколько дней тут сидеть. Если возникнут какие-то вопросы ко мне, и я буду в аппаратной — только тогда и только вы можете войти. Договорились?
— По габарям. — согласился Глеб.
— И пей круг — улыбнулся старлей.
Они посмеялись. Потом капитан протянул руку.
— Глеб.
— Артем, — представился старлей.
Вопросов не было.
— Разойдись, — приказал он.
Пятнисто-зеленый строй распался. Солдаты и сержанты разошлись — кто на посты, кто на отдых. Офицеры поспешили в комнату отдыха, где имели место мягкие диваны и конфискованные у солдат спиртные напитки.
— Товарищ капитан, а почему это рядовые спецназовцы ходят в сортир сюда? — спросил лейтенант Палишко. — Я захожу, а там грузин этот кабинку занял.
— Оставь их в покое, Сережа, — посоветовал Глеб. — Им здесь еще несколько дней сидеть.
— Да не в том дело! — горячо поддержал Палишко Васюк. — Обидно же, товарищ капитан: мы, десант, опять вроде как дерьмо, а они — войсковая элита. Кто им такое право дал?
— Васюк, — Глеб начал слегка закипать, — Сколько у тебя солдат на момент тревоги было в лежку? Сколько ты свой взвод собирал? Не знаешь? Я тебе скажу: сорок две минуты! И двое до сих пор не стоят на ногах! Так кто тут дерьмо, а кто войсковая элита? Ты видел среди них хоть одного пьяного?
— Разведка — уважительно протянул Петраков. — Дрючат их там…
— Я не понял, а кто вам мешает нормально себя вести? — взорвался Глеб. — Тебя, Вова, кто-то за грудки берет, руки выкручивает: грабь, тащи, что плохо лежит, наливайся водкой до ушей?! Что тебе мешает вести себя как офицер, а не как прапор вонючий?
— Знаете что, товарищ капитан? — лейтенант Палишко даже встал. — Вы мне, пожалуйста, не читайте морали! Один раз в жизни я за границу попал, думал, хоть три месяца поживу, как человек, и что? Дулю тебе с маслом: иди, сиди на какой-то вонючей горе, ни жратвы приличной, ни шмотьем разжиться — и еще спецназ тут ходит, нос выше этой вышки дерет! М-мудаки гребаные! Вы, товарищ капитан, человек городской, вам всегда было во что одеться-обуться, у вас и центральное отопление, и теплый сортир с ванной. А мы с бабкой в деревне на двенадцать рублей жили. Я для того, может, и стал офицером, чтобы, наконец, нормальную жизнь увидеть!!! Хватит с этих белых, они шестьдесят лет с трудового народа кровь пили — теперь пускай поделятся. Никто тут никого не грабит, все законно!
В дверях кто-то вежливо откашлялся.
Палишко и Глеб отступили друг от друга, словно их застигли на чем-то недозволенном.
Спецназовский рядовой с татарской физиономией прошел через комнату и поставил в холодильник ящик пива. Это был тот самый парень, которого Глеб отрядил вниз с ребятами сержанта Козленко — за выпивкой и едой. Верещагин растолковал, что не все и не везде брать можно: некоторыми магазинами владеют иностранные компании, у которых достаточно сил, чтобы попортить кровь нашим дипломатам, а на черта нам международный скандал? И сам же великодушно отрядил в проводники рядового Сандыбекова.
Дракон выбрал, и на шее Лучникова щелкнул карабин поводка. Поводок был длинным, Луч мог резвиться на нем вволю, не чувствуя натяжения. Обкладывали справа и слева, умело: вот вам “Волчья Сотня”… А вот вам женщина Таня… Вот вам две пули в Париже… А вот вам одна — в колеса “жигули-камчатки”.
Дальнейшего успеха не предвидел никто, даже Востоков. Оккупация Острова была предрешена — он это знал. Но СОС не планировался как самостоятельная политическая сила, в его победу на выборах не верил даже Союз. И старичок Бакстер, как думали там, гонял свою красавицу “Элис” зря — Остров не был напуган ИОСом, не “поправел” и не дал формального повода для вторжения.
Еще круче: СОС так резко пошел в гору, что с некоторых зрителей слетели шапки. Как вводить войска в страну, которая присоединяется добровольно? Мировая общественность может не так понять. Востоков слегка замандражил: без военного вторжения их план рушился. Но только слегка: чтобы СССР не удержался от любимого аттракциона “танковая атака”? В это верилось с большим трудом.
Но он подстраховался. Осторожно продвигал наиболее экстремистски настроенные элементы советской верхушки и одновременно -подсиживал «партию мирного аншлюса» — и, в частности, Марлена Кузенкова. Смерть Марлена Михайловича была событием печальным, но случилась как нельзя кстати: к нему начали было прислушиваться, а мирное присоединение Крыма перехерило бы все планы.
И вот настало время вводить на шахматное поле новую фигуру: легкую, но подвижную и сильную. «Слона», которым нужно сделать решительный ход. «Слона», которого несведущие в шахматах люди называют «офицером».
* * *
…В библиотеке особняка Берлиани было тепло и горел камин, далеко за дверью шумела вечеринка в честь храбрых восходителей, а за окном бесился декабрь.— …От кого прячемся, господин штабс-капитан?
— В Уэльсе теплые дожди
По крышам шелестят!
Подруга, ты меня не жди —
Я не вернусь назад!
Стакан зажат в моей руке,
Изломан песней рот:
Мы в придорожном кабачке
Встречаем Новый Год!
— Так… От всех понемножку, господин полковник…
Рядом с ним на столике стояла бутылка «Солнечной Долины», на коленях лежала книга, которую он заложил пальцем, доставая из столика второй бокал. «Красная ракета над Нанга-Парбат» — прочитал Востоков.
— Я слышал, у вас проблемы, — полковник сел в соседнее кресло, вытянул ноги. — С финансированием новой экспедиции, — уточнил он, поймав неприязненный взгляд.
— Есть немножко, — Верещагин кивнул.
— Почему? Ведь предыдущие экспедиции были вполне удачными… Или я ошибаюсь?
— Нет, сэр. Вы не ошибаетесь. Но дело в том, что Южная Стена Лхоцзе — это маршрут на порядок сложнее всего, что мы делали до сих пор. А Министерство Обороны готово дать деньги только под гарантию успеха не меньше чем семьдесят процентов.
— Вы просили еще деньги под одиночное восхождение на Эверест, — сказал Востоков.
Верещагин смотрел прямо ему в глаза и молчал.
— Вы просили деньги под это восхождение, но вам не дали. Финотделу нужно паблисити. А труп, вмерзший в лед — очень плохая реклама.
— Да, сэр, — кивнул Верещагин. — С Лхоцзе то же самое.
— Ну, может, мы придумаем что-нибудь, — Востоков пододвинул к себе малахитовую пепельницу, постучал сигарой о ее край.
— Альпинизм всегда интересовал меня как спорт, требующий от человека странного сочетания качеств: оголтелого романтизма, и одновременно — почти бухгалтерского прагматизма.
— Нет, господин полковник, здесь нужно совсем другое сочетание качеств: ослиная выносливость и ослиное упрямство. Упрешься — и идешь. А какие качества нужны, чтобы работать одновременно и на ОСВАГ, и на Идею Общей Судьбы? Ведь сдохнете в какой-нибудь секретной каталажке, как партайгеноссе Мюллер…
Да, подумал Востоков. Да, черт возьми!
— Я не говорил вам, что я из ОСВАГ.
Верещагин не ответил на эту реплику.
— А вы не верите, что Советский Союз станет немножко счастливее и свободнее, когда мы к нему присоединимся?
— Вы же не спите с трипперной проституткой, чтобы заразить ее своим здоровьем…
— Хм! Очень образно и очень по-армейски.
— А я вообще большой бурбон.
— Двойной?
— Тройной.
— Мы с вами однокашники, — Востоков изобразил голосом ностальгию. — Третья Симферопольская… В старые добрые времена мы не очень-то жаловали отличников из простонародья… Всех этих старательных отпрысков вахмистров и армейских старшин… Знаете, как мы таких называли?
— Мобил-дробил… — Верещагин не скрывал неприязни.
— Вас тоже так называли?
— Конечно.
— И Георгий?
— Нет…
— Вы должны были нас ненавидеть… Обеспеченные, сытые, хорошо одетые — вам приходилось добиваться всего того, что нам доставалось даром. Знаете, как-то в драке я оборвал одному такому мальчику воротничок… И мальчик заплакал. Я привык к тому, что воротнички пришиваются к форме незаметно, сами собой, а он каждый вечер делал это сам. Я бы ни за что в жизни не стал плакать из-за порванного воротничка, потому что я не пришивал его каждый вечер потайным швом…
— Если вас мучает комплекс вины, господин полковник, обратитесь к психоаналитику. Или к священнику.
— Не дерзите.
— Это почему? Что вы мне можете сделать? Не дать капитана? Плевал я на это звание — оно ничего не будет стоить к лету.
— Вы верите в нашу победу на выборах?
— Я не хочу об этом думать, — резко ответил Верещагин.
— Есть еще такая птица — страус, — подковырнул Востоков.
Верещагин, сжав губы, какое-то время уничтожал его глазами. Потом медленно сказал:
— Может быть… народ, который делает свой выбор… исходя из результатов автомобильных гонок… заслужил то, что получит.
— Уж вы-то такой глупости сделать не могли… — Востоков отхлебнул «Солнечной Долины», — Вам все досталось потом и кровью, вы пробивались как танк — и тут все насмарку из-за вот такого вот богатенького сукина сына…
Ему удалось добиться своего — пробить защитный панцирь.
— Богатенький сукин сын здесь ни при чем, — Верещагин отложил, почти отбросил книгу. — Просто мы все здесь зажрались, вроде той лисички, что приставала к дрозду: сперва накорми меня, потом напои, потом насмеши, а потом напугай. А моя бабка и одна из моих теток погибли в немецком концлагере, а мой отец — в советском. Я не торгую свободой.
— Господин штабс-капитан, мы, кажется, не туда забрели. Если говорить о демократии, то СОС одержал победу на демократических выборах.
— Я не произносил слова «демократия». Я сказал «свобода».
— Вы читали последний хит — «The Dead Zone»? Или бульварной литературой пренебрегаете?
— Не пренебрегаю. Читал. Пустить в ход L1A1 против Лучникова — только рейтинг вам прибавлять. Зачем вы завязали это разговор, господин полковник? Вряд ли для того, чтобы меня подразнить — не такой же вы дурак… Вы весь вечер присматривались к Князю, а потом вдруг выловили меня в библиотеке — зачем? Что вам нужно от Георгия?
— Ничего… пока. Вернее, я не решил, от него или от вас.
— От меня вам ничего не перепадет.
— На что спорим? Десять минут — и вы будете мой. С потрохами и ботинками.
— Это серьезный разговор?
— Это вербовка, господин штабс-капитан. Я вас вербую.
— Ну-ну. Бог в помощь.
Востоков встал из кресла, подошел к двери и запер ее на два оборота. Ключ положил на журнальный столик.
— Не будем беспокоить Всевышнего, я и один справлюсь. Позавчера, — “Солнечная долина” полилась в бокалы, — Крым действительно потерял последний шанс на сохранение своего суверенитета. Единственный человек, который мог бы предотвратить оккупацию Крыма, советский дипломат Марлен Кузенков, трагически погиб во время шторма на Арабатской Стрелке. Теперь не имеет значения, победит СОС на выборах или нет. Весной Крым будет оккупирован. В самом худшем варианте это выглядит так: превентивная бомбардировка аэродромов и военных баз… Даже если мы задействуем все системы ПВО и все самолеты… Вы помните численность нашей авиации?
— Двести тридцать машин…
— Двести сорок пять: только что прикупили эскадрилью «Харриеров». СССР сосредоточит на побережье свыше тысячи самолетов, транспортники я не считаю. Они просто вобьют нас в землю. Затем будет морской и воздушный десант. В победу над СССР не верит никто. Эта крупная и мелкая политическая сволочь сейчас присоединяется к СОС по одной простой причине: боится войны, которая неизбежна и исход которой предрешен… — Востоков закурил.
Верещагин допил вино залпом и налил себе еще.
— Есть только одна возможность выиграть эту войну, — фраза осторожно вылетела вместе с дымом. Востоков ждал, что Верещагин подхватит мысль.
— Никто не решится, — штабс-капитан не отрывал от него взгляда. — Никто не решится начать войну первым. Кублицкий-Пиоттух — не того склада человек.
— Послушайте, Артем… Можно мне называть вас так? Так вот, Артем, на этом наш разговор можно закончить, если он вам не нравится.
— Я пока еще не знаю, нравится он мне или нет.
— Хорошо, продолжим… С победой СОС на выборах и просьбой о присоединении к СССР сценарий несколько изменится. Бомбить нас не будут: зачем громить страну, которую можно захватить целой… Воздушный и морской десант силами трех-четырех дивизий, изоляция регулярных частей… Чешский сценарий. Армия входит в страну, которая не сопротивляется. Плохо организованная, непрофессиональная, деморализованная армия… К ночи первого дня вторжения, я думаю, она будет разорганизована и деморализована вконец. Проще говоря, пьяные солдаты и офицеры займутся грабежами. Как французы в Москве 12-го года. Только еще хуже — с поправкой на нищету и непрофессионализм…
Встоков глотнул дым и медленно выпустил его через ноздри. Он ждал развития темы.
— А… они что-нибудь знают о шестидесяти тысячах резервистов, которые сидят по домам со своим оружием?
— Хороший вопрос, Арт. Очень хороший вопрос.
— Как насчет хорошего ответа?
Востоков покачал головой.
— Ответ я дам своему человеку. Тому, кто будет моим с потрохами и ботинками.
— А что я буду иметь с того, что стану вашим? Я слышал, что тем, кого вербуют, предлагают разные хорошие вещи… Деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин…
Востоков покачал головой.
— Вы не продаете свободу. Я не покупаю. Есть вещи, которые не делаются ради денег. Сколько вы рассчитывали получить за одиночное восхождение на Эверест?
— Чертовски много. Вы можете пообещать мне это? Полной мерой?
— Пожалуй, могу.
— И каковы шансы?
— Те же, что и на Эвересте. Пятьдесят процентов зависит от того, насколько вы правильно все сделаете… пятьдесят процентов — дело случая.
— Не велик ли процент риска, Вадим Петрович? Для такого серьезного дела.
— А я не рискую, Арт. — Востоков растер окурок в пепельнице, взгляд между ними был как страховочный канат. — С того момента, как мой человек вступает в игру, мои шансы на успех равны девяноста девяти процентам, а шансы на выживание — одному. Независимо от успеха или провала моего человека.
— Независимо от моего успеха или провала…
— Да. Вы хотите услышать ответ? Или вы его уже знаете?
— Наверное, знаю… Не представляю, как это возможно скрыть…
— Дело техники. Они знают, что у нас есть ополчение, но не знают, насколько это совершенный, отлаженный и готовый к работе механизм. Но ему нужно дать старт в определенный момент. Пистолет без триггера не стреляет… Вы согласны стать триггером, Арт?
— Почему я, а не Георгий?
— Потому что “В Уэльсе теплые дожди” он впервые услышал от вас.
— Не понимаю…
— Неважно. Вы согласны?
— Согласен.
— Даже не просите время на раздумья?
— А чего тут думать? Я все равно не разгадаю вашей игры — не хватит информации. Остается верить вам на слово или не верить. Могу еще кинуть монетку.
— Кидайте.
— Не буду.
— Почему?
— Слушайте, я вижу, как все идет на три буквы. И ничего не могу сделать. А вы предлагаете сделать хоть что-то — так лучше делать, чем сидеть на жопе и ждать, что будет!
— Хорошо. Ваши мотивы мне нравятся.
Осваговец встал из кресла, открыл дверь в библиотеку.
— Долгое отсутствие может показаться хозяевам невежливым. Напомните мне в конце, что нужно встретиться и поговорить… Кстати, о чем?
— Вы обещали оказать посильную помощь в организации штурма Лхоцзе, господин Востоков. Вы меня сильно обнадежили. Могу я поделиться этой радостью с Георгием?
— Нет, пожалуй, еще рано. Это так, предварительные наметки. Лучше вообще никому ничего не говорить. Чтоб не сглазить.
Он первым вышел в ярко освещенную гостиную, в запах хвои, в новогодний смех и в песню:
— Что же за всем этим будет? — А будет апрель…
— Будет апрель, вы уверены? — Да, я уверен…
У княжны Багратиони-Мухрани прекрасный голос, отметил Востоков, присоединяясь за роббером к компании полковника Константина Берлиани.
* * *
— Хорош грустить, ковбой, — сказал майор Лебедь. — Труба зовет.— Что случилось?
— Да пес его знает. Велят брать батальон и двигаться к телецентру Роман-Кош. Ты знаешь, где это?
Глеб представления не имел.
— Иди, собирай роту, — майор расстелил на витрине карту. — Ага, вот! За десять минут доехать можно.
— А что случилось-то?
— Да ничего не случилось. Нужно занять телецентр и перевал Гурзуфское Седло. — Майор загнал сигарету в угол рта. — Черт их поймет.
Через полчаса Глеб стоял перед строем мрачных сержантов. Группка рядовых толкалась неподалеку, но в целом было собрано не более 30% личного состава.
— Или через 15 минут тут будут все, — ярился Глеб, — Или я с кого-то своими руками оборву нашивки. Бардак, а не рота! Нас зачем сюда послали — водку пить? Есть в строю хоть один трезвый?
Трезвых не было.
— Ладно, цвет советской армии, — оскалился капитан. — Я вам еще устрою кабацкую всенощную. Кваснов, что у тебя торчит из кармана?
Потянув за белый краешек, он извлек на свет кружевной лифчик.
— Не маловат? Кваснов, я тебя спрашиваю!
— Я… сестре, товарищ капитан.
Глеб скомкал лифчик и швырнул его в ближайшую урну.
— Чтобы через полчаса мне тут была собрана рота!
— Ничего, — утешал себя Кваснов, шагая по улице к бару, где он рассчитывал найти свое отделение, — у меня в запасе еще два есть.
Ефрейтор Шерстилов сочувственно вздохнул. Пока офицерский состав хозяйничал в оружейном салоне, сержанты и ефрейторы растащили магазин «Виктория’с Секрет». У всех дома были сестры, матери, возлюбленные или даже жены, поэтому никто не пренебрег заграничными трусами и лифчиками. Кроме того, что-то можно будет сдать в комиссионку по приезде домой и поднакопить таким образом, скажем, на магнитофон или модную куртку… Впрочем, магнитофон или модную куртку можно было бы достать и здесь — но не факт, что дадут вывезти. Дед рассказывал, что в сорок пятом солдатам разрешали отправить домой посылку весом в пять килограммов, а офицерам — десять.
Шерстилов, в полном соответствии с лозунгом, висевшим в актовом зале части, продолжал славные боевые традиции своего деда. В программе у него стояли еще джинсовый костюм, модные «лунные» сапоги из болоньи, плейер, о котором по их городу ходили легенды, что вот есть в Москве такие крохотные магнитофончики с наушниками, которые можно слушать прямо на ходу, кассеты к нему, потому что обычные бобины тут не годились, замшевый пиджак, сапоги «гармошкой» для мамы, часы «Сейко», сигареты «Кэмел», пяток бразильского кофе — на продажу, фотоаппарат «Поляроид» и к нему пластины, для брата — кроссовки «Адидас», спортивный костюмчик «Адидас», да и вообще побольше всякого «Адидаса», рубашку с отливом, или даже две — одну себе, другую — на продажу. Нет, три: одну — себе, другую — бате, хоть он и сука, и бросил мать, но пусть знает, что Шерстилов — добрый и не злопамятный, третью — на продажу…
А тут капитан, гад, велит собирать народ и двигать на какую-то гору. Где, может статься, будут стрелять. И даже, вполне вероятно, в него. Гады, пока он будет там кровь проливать, они же все тут растащат!
Удрученный столь горькими мыслями, ефрейтор Шерстилов шел по улице и не смотрел по сторонам. Возможно, тот старшина, который вел БМД по той же улице, был удручен еще более тяжкими мыслями… Во всяком случае, он тоже не смотрел по сторонам. В результате Шерстилов ощутил жестокий удар в спину, и раньше, чем успел почувствовать боль, увидел стремительно приближающуюся разбитую витрину, острые осколки которой, торча из прочных пазов, придавали ей сходство с акульей пастью. Если бы не эта чертова витрина, Шерстилов отделался бы только переломом лопатки. А так — он влетел в нее со всей скоростью, которую способен развить восьмидесятикилограммовый парень, ударенный и отброшенный восьмитонной машиной. Один из осколков резанул его через внутреннюю сторону бедра -глубоко и быстро, как сабля. Шерстилов истек кровью раньше, чем прибыла санитарная машина.
БМД, ведомый задумчивым старшиной, остановился в конце улицы, упершись в бетонную стену одного из зданий. Старшина находился в таком состоянии, что своими ногами из машины выйти не мог.
7. Сентиментальный марш
— Павел Андреевич, вы шпион?
— Видишь ли, Юрий…
Фильм «Адъютант его превосходительства»
Господи, помоги мне написать хороший диалог!
— Капитан Асмоловский, — представился Глеб.
— Старший лейтенант Верещагин.
— Знаменитая фамилия, — улыбнулся Глеб.
— Черт бы ее подрал! — с чувством сказал старлей.
Глеб его понимал. Шуточка на тему «Уходи с баркаса» сама просилась на язык, и такие шуточки должны были уже изрядно поднадоесть обладателю знаменитой неудобной фамилии.
— Значит, что у нас тут? Определимся, — Глеб прошел за ним по коридору
в святая святых — аппаратную телепередающего центра.
— Сколько вас здесь остается? — спросил старлей.
— Два взвода. Третий будет находиться на перевале Гурзуфское Седло, — сообщил Глеб.
— Разумно. Как долго вы здесь будете?
— Неизвестно. Сутки — точно.
— Мнда… — Верещагин побарабанил пальцами по спинке стула, на котором сидел «верхом».
— А что, будем мешать?
— Скажем так: на вас рассчитано не было. Мы тут уже настроились приятно провести время… Короче, нужно как-то устраиваться. Поскольку мы пришли раньше, административный корпус остается за нами, мы там ночуем. Яки?
Глеб не наблюдал специально за здоровенным светло-русым очкариком, который сидел за пультом. Если бы он за ним наблюдал, то заметил бы, как у того напряглась спина.
— Яки — это что такое? — спросил Асмоловский.
— Яки — это здесь так говорят. Как в Америке — «О-Кэй».
Он проследил вопросительную паузу и пояснил:
— Давно тут сидим… Знаете, на чем горит разведчик? На мелочах. Так что мы еще какое-то время будем больше похожи на крымцев, чем на наших. Вы не удивляйтесь, если что-то будет не так. Спрашивайте прямо — я или прямо отвечу, или честно скажу, что не имею права отвечать или не знаю.
— Административный корпус… — напомнил Глеб. — Что еще?
— Я хотел сказать, что там смогут ночевать ваши офицеры, места хватит. В комнате отдыха будем отдыхать все вместе, опять-таки веселее… Но вот куда я категорически не должен никого пускать — это генераторная, — он показал прямоугольничек на плане, — И сама вышка. Не взыщите, приказ звучал именно так.
И тут Глеб мельком обратил внимание на небольшой экран, который передавал новости «ТВ-Миг».
Он на секунду оторопел, а потом оглянулся на старлея.
— Передаете? — потрясенно спросил он.
— Нет, зачем? — отозвался технарь. По всем каналам идет Москва. А это мы только смотрим… — он усмехнулся и добавил: — И пишем.
— Орел наш, благородный дон Рэба, озабочен знать, что говорят и думают новые подданные короля… — весело и зло откомментировал старлей.
Щелк! Протянулась ниточка — нет, еще не симпатии — узнавания. Словно два волка, оказавшись в одном лесу, еще не знают, как относиться друг к другу, но определяют в воздухе запах брата по крови.
По голосу старлея было слышно, что к «орлу нашему» он относится без всякого пиетета. Глеб почуял родственную душу. Кто думает, что цитата — это всего лишь пижонство, бравирование читанными премудростями, тот ошибается. Это пароль, по которому отличают своих.
— Пойдем покурим? — предложил он старлею.
— Спасибо, я не курю, — ответил тот. — Но все равно выйдем.
— Вас тут, я смотрю, мало, — сказал Глеб.
— Хватит, — отозвался спецназовец. — Здесь очень разумно все устроено. Надо будет — остановим на дороге хоть роту.
Глеб оценил лично его возможности. Старлей не выглядел человеком, способным остановить роту. Он вообще не выглядел военным человеком. В камуфляже он смотрелся так же нелепо, как и сам Асмоловский.
После короткого молчания старлей добавил:
— Ваши люди пьют…
Это было нечто среднее между вопросом и утверждением. Глеб промолчал.
— Многие, — голос старшего лейтенанта таил некоторое осуждение. — Это может создать проблему. Мне, конечно, все равно… Я только хочу предупредить: у меня и моих ребят приказ стрелять на поражение, если кто-то попытается приблизиться к телевышке, войти в аппаратную или генераторную.
— Понял, — сказал Глеб.
— Я все понимаю, товарищ капитан. В других частях творится то же самое, вы ничем не хуже прочих. Но и вы меня поймите: у меня приказ.
— А офицеры могут ходить сюда? — спросил он.
— В аппаратную — нет, — сказал старлей. — И пусть поаккуратней пользуются сортиром. Нам еще несколько дней тут сидеть. Если возникнут какие-то вопросы ко мне, и я буду в аппаратной — только тогда и только вы можете войти. Договорились?
— По габарям. — согласился Глеб.
— И пей круг — улыбнулся старлей.
Они посмеялись. Потом капитан протянул руку.
— Глеб.
— Артем, — представился старлей.
* * *
— Какая сволочь полезет в запретную зону, спецназовцы пристрелят без предупреждения, — с удовольствием объявил Глеб строю. — И я им только спасибо скажу. Потому что вас сюда прислали не водку пить. Увижу кого пьяного — дам в ухо. На территории не гадить, ходить в кусты. В аппаратную и генераторную не соваться. На постах нести службу согласно УГиКС, буду проверять лично. Вопросы есть?Вопросов не было.
— Разойдись, — приказал он.
Пятнисто-зеленый строй распался. Солдаты и сержанты разошлись — кто на посты, кто на отдых. Офицеры поспешили в комнату отдыха, где имели место мягкие диваны и конфискованные у солдат спиртные напитки.
— Товарищ капитан, а почему это рядовые спецназовцы ходят в сортир сюда? — спросил лейтенант Палишко. — Я захожу, а там грузин этот кабинку занял.
— Оставь их в покое, Сережа, — посоветовал Глеб. — Им здесь еще несколько дней сидеть.
— Да не в том дело! — горячо поддержал Палишко Васюк. — Обидно же, товарищ капитан: мы, десант, опять вроде как дерьмо, а они — войсковая элита. Кто им такое право дал?
— Васюк, — Глеб начал слегка закипать, — Сколько у тебя солдат на момент тревоги было в лежку? Сколько ты свой взвод собирал? Не знаешь? Я тебе скажу: сорок две минуты! И двое до сих пор не стоят на ногах! Так кто тут дерьмо, а кто войсковая элита? Ты видел среди них хоть одного пьяного?
— Разведка — уважительно протянул Петраков. — Дрючат их там…
— Я не понял, а кто вам мешает нормально себя вести? — взорвался Глеб. — Тебя, Вова, кто-то за грудки берет, руки выкручивает: грабь, тащи, что плохо лежит, наливайся водкой до ушей?! Что тебе мешает вести себя как офицер, а не как прапор вонючий?
— Знаете что, товарищ капитан? — лейтенант Палишко даже встал. — Вы мне, пожалуйста, не читайте морали! Один раз в жизни я за границу попал, думал, хоть три месяца поживу, как человек, и что? Дулю тебе с маслом: иди, сиди на какой-то вонючей горе, ни жратвы приличной, ни шмотьем разжиться — и еще спецназ тут ходит, нос выше этой вышки дерет! М-мудаки гребаные! Вы, товарищ капитан, человек городской, вам всегда было во что одеться-обуться, у вас и центральное отопление, и теплый сортир с ванной. А мы с бабкой в деревне на двенадцать рублей жили. Я для того, может, и стал офицером, чтобы, наконец, нормальную жизнь увидеть!!! Хватит с этих белых, они шестьдесят лет с трудового народа кровь пили — теперь пускай поделятся. Никто тут никого не грабит, все законно!
В дверях кто-то вежливо откашлялся.
Палишко и Глеб отступили друг от друга, словно их застигли на чем-то недозволенном.
Спецназовский рядовой с татарской физиономией прошел через комнату и поставил в холодильник ящик пива. Это был тот самый парень, которого Глеб отрядил вниз с ребятами сержанта Козленко — за выпивкой и едой. Верещагин растолковал, что не все и не везде брать можно: некоторыми магазинами владеют иностранные компании, у которых достаточно сил, чтобы попортить кровь нашим дипломатам, а на черта нам международный скандал? И сам же великодушно отрядил в проводники рядового Сандыбекова.