Страница:
Полковник избежал ареста, поскольку с утра находился по личным делам в Саках, а на обратном пути услышал по радио известие о смерти Чернока. Эту новость слышали многие, так что движение на дамбе на какое-то время остановилось: все нажали на тормоза и попытались осмыслить услышанное.
— Ужасно, сэр! — обратился к Шеину мужчина, чей темно-синий «ягуар» встал с шеинским «руссо-балтом» окно в окно. — Таких провокаций можно было ожидать от кого угодно — но от господина Чернока?! Подвижника Общей Судьбы?
— Угу, — Шеин был занят своими мыслями и сделал свои выводы.
Первый: теперь армией командует его непосредственный начальник, князь Волынский-Басманов.
Второй: инцидент с Черноком нужно немедленно обсудить в штабе дивизии.
Третий он сделал в Евпатории после нескольких предварительных звонков в штаб: может, не стоит ему торопиться со сдачей? Советские командиры, занявшие кабинеты офицеров штаба, были вполне вежливые, но какие-то… нервные.
Шеин решил осмотреться и принять решение вечером. Осматривался он сначала прогуливаясь по улицам в штатском, а потом — смотря телевизор.
Вот тогда-то он и услышал «красный пароль».
Имея в своем распоряжении три штурмовых батальона резервистов и два батальона ополченцев, он рассчитывал на успех. Красные порядком облегчили ему задачу, разместив пленных на городском стадионе, который и сам Шеин, и большинство резервистов знали, как свои пять пальцев, регулярно посещая его и болея за «Ахиллес» — футбольный клуб сухопутных войск.
(Во время атаки на стадион центрфорвард «Ахиллеса» подпоручик Стрежнев был тяжело ранен в живот, а через день умер в госпитале. Невыход команды в финал чемпионата Крыма 1981 года болельщики приписывали именно этому обстоятельству…)
Резервисты и освобожденные марковцы атаковали сначала Восточную базу в Каменоломне, где держали на гауптвахте всех пленных офицеров и были дивизионные склады. Полковник Шеин спланировал атаку настолько тщательно, насколько позволяло беспощадное время. У него была только одна попытка, и удалась она полностью. Оставшийся вместо комбата Гречкосия капитан Кобиков растерялся и счел бой проигранным, едва он начался.
На этом ее благородие госпожа Удача решила закрыть Шеину кредит. Да и эффект внезапности был утерян. Пока шла драка за стадион и базу в Каменоломне, майор Беляев привел батальон в состояние боевой готовности и даже попытался предпринять вылазку в Суворовское.
Будь радиостанции полка работоспособны, десантники мобилизовались бы еще раньше: получив сигнал тревоги из Ак-Минарета, где еще в десять часов вечера казаки из взвода спецопераций, пользуясь расхлябанностью охраны, развинтили оконные рамы танкового бокса, где их держали, и напали на караульных, сняв их так быстро и бесшумно, что в полусотне шагов, возле оружейного склада, точно такие же часовые так ничего и не услышали и не сообразили — пока не пришел их черед. Связист штаба успел добраться до рации — когда исход короткого боя между десантниками и казаками был уже понятен — но связь не установил: на советских рабочих частотах стоял такой хай, словно транслировали свадьбу самого Сатаны.
И если бы каждое ругательство, отпущенное связистами по адресу радио-диверсантов, превратилось в пулю, то суммарный вес свинца намного превысил бы вес того, кому он предназначался.
Ладно, скрипнул зубами Беляев, оружие есть, боеприпасы есть — отобьемся. До утра досидим, а там помощь придет.
Тут надо заметить, что НИ ОДИН из советских командиров, застигнутых этой внезапной ночной атакой, в первые часы и помыслить не мог о том, что справляться от начала и до конца придется самому, что советские войска по всему Крыму связаны боями, что к полудню и небо над Островом перестанет принадлежать Советскому Союзу, что никто не придет на помощь. Каждый думал, что его неудачи в этом районе — случай единичный, невезение, досадное недоразумение. Майор Беляев крепко рассчитывал на своих десантников, но еще больше — на то, что к утру прибудет помощь.
— Стрiльба, товаришу майор!
Как будто Грибаков и сам не слышал, что это стрельба, а не марш Мендельсона.
Он вскочил с постели и надел куртку. Кто стреляет? Зачем стреляет? Какая, на хрен, сволочь, срывает процесс мирного воссоединения? Пьяные солдатики расшалились, не иначе, — подумал он.
Два разрыва гранат опровергли это предположение.
Грибаков выбежал в коридор и увидел, что оборона идет уже полным ходом. Десантники заняли позиции у окон и лупили из автоматов по улице. Улица отвечала тем же.
Организация обороны была стихийной: комбат капитан Юшко, проснувшийся раньше, отдал несколько толковых распоряжений, и сейчас сержанты метались по всему зданию, собирая своих бойцов. Вмешаться на данном этапе означало еще больше усилить неразбериху, и Грибаков ограничился тем, что вызвал к себе связиста Симоненко и поручил ему вызвать 2-й и 3-й батальоны полка, занимавшие казармы танкистов на другом конце города.
Симоненко пошел выполнять приказ и вернулся через пять минут…
— Что такое? — грозно спросил Грибаков.
— Товарищ майор, связи нет.
— Что значит, нет связи?
— Помехи на частотах, товарищ майор. На обеих.
— И на резервных?
— И на резервных.
— Ты связист или кто? — рассердился Грибаков, — Или через десять минут будет связь, или…
Какие кары обрушатся на голову связиста, майор сказать не успел. Входная дверь вылетела от взрыва гранаты. Следом влетела еще одна. Шестеро десантников были убиты осколками на месте. Одиночные выстрелы и короткие очереди по окнам превратились в свинцовый шквал. С крыши раздались ответные выстрелы советских АГС.
В фойе вбежал солдат в серо-зеленом, не нашем, камуфляже. С воплем «Ура!» он полоснул из автомата «широким веером», но особого эффекта эта очередь не имела, так как все, кто был в фойе, уже лежали на полу.
Победный крик стих, когда грохот выстрелов из автомата сменился одиноким звонким «Клац!». Штурмующий большевистскую твердыню внезапно сообразил, что у него кончились патроны и он вдобавок остался совершенно один. Его рот и глаза испуганно распахнулись, и тут почти все, кто находился в комнате, открыли по нему огонь…
Волна идущих на приступ откатилась. Во дворе и в здании остались трупы — в зеленой советской камуфляжной форме и серо-зеленой крымской.
Грибаков поднялся с пола, отряхивая колени, после чего взял за грудки поднявшегося Симоненко.
— Связь мне! Связь, понял!
Десантники начали собирать раненых и оттаскивать их в безопасное место. Подсчет убитых дал неутешительные результаты. Среди погибших оказался и подполковник Романенко. Граната влетела в окно той комнаты, где он спал на кожаном диване богатырским сном.
Грибаков полагал, что этот штурм далеко не последний. Он хотел вообще, по возможности, избежать нового штурма. Нужно забирать людей и пробиваться в казармы, к батальонам Малышева и Касторова. Гуртом, как говорится, и батьку бить легче.
— Товарищ майор, рация того… повреждена, — доложил Симоненко.
«Убью гада», — подумал Грибаков.
— У нас что, одна рация?
— Остальные… Во дворе, в машинах… Товарищ майор…
Грибаков стиснул кулаки.
— Мы в штабе, маромой! — заорал он. — Как, по-твоему, их командир связывался с казармами!? Позвони по телефону, мудак!
— Й-есть! — пискнул Симоненко и побежал в кабинет белого комдива.
Грибакова охватил мандраж. Он еще надеялся, что эта ночная перестрелка — дурацкая случайность, просто кто-то чего-то недослышал и недопонял. Но по всему было видно, что надежды эти не оправдаются.
— Товарищ майор, к телефону, — сказал Симоненко. — Капитан Малышев.
Грибаков схватился за трубку, как блокадник за кусок хлеба.
— Малышев? — заорал он. — Что у тебя? Освободили всех пленных? М-мать их… Что делать будем, капитан? Вот и я так думаю. Что Касторов? В живот? З-зар-раза… Вакуленко не вернулся? Слушай, что у тебя со связью? Тоже помехи… Нет, комполка теперь я. Откинулся Романенко. Значит, будем пробиваться…
Согласовать план действий они не успели. Начался второй штурм.
Примерно то же происходило везде, где стояли части Советской армии, заброшенные в Крым. Потрясенные крымским вероломством десантники и мотострелки дрались отчаянно, но бестолково. Никакой возможности скоординировать действия не было: все рабочие частоты кто-то старательно забивал помехами.
В Каче солдаты полка спецопераций перебили охрану и вырвались на свободу.
В Саках резервисты и освобожденные ими егеря отбивали авиабазу.
В Евпатории ополченцы освободили пленных и взяли в окружение 161-й парашютно-десантный полк.
В Ак-Минарете командир роты казачьих резервистов и командир разведбата есаул Денисов поносили друг друга последними словами: не зная, что разведчики уже освободили себя сами, резервисты кинулись на штурм и в стычке со своими погибло два десятка человек.
В Севастополе шли уличные бои, в которых ни одна из сторон не могла взять верх.
В Симферополе резервисты натолкнулись на спецназ и были выброшены из города.
В Керчи была почти без боя отбита батарея береговой обороны на мысе Ак-Бурун. После сражения крымцы освободили порт и судосторительный завод.
В Ялте командир 104-й дивизии ВДВ генерал Грачев вместе с батальоном охраны пробивался на восток, к Гурзуфскому Седлу.
В Белогвардейске капитан Суровцев приказал перебросить через ограду, к штурмующим, труп командира бронемобильного батальона капитана Велецкого, забитого насмерть, объявил пленных заложниками и пригрозил, что будет убивать офицеров по одному каждую минуту, если беляки не отступят.
Капитан, в отличие от своих сослуживцев, не был ни напуган, ни потрясен внезапным вероломным нападением белых резервистов. Вадим Суровцев с детства усвоил, что белякам верить нельзя. Этому учил его отец, а отца — дед, который прошел через врангелевскую контрразведку и чудом спасся во время наступления красных на Александровск (ныне — город Запорожье). Недели, которые он провел, избитый и израненный, в подвале тюрьмы, впечатались в его память так же прочно, как рубцы от белогвардейской плетки — в его спину. Вадим в свое время много слышал от Нестора Суровцева про тот подвал, и белых ненавидел активно.
Поэтому когда в городе началась стрельба, и расположение части попробовали взять штурмом (Суровцев отбил штурм — нечего делать), он не гадал, кто бы это мог быть. Он решил распросить людей компетентных. А буде компетентные люди откажутся его консультировать, Вадим Суровцев вспомнит дедушкины рассказы и применит к белячкам их же собственные методы.
— Парфенов! — крикнул он сержанту, — А приведи ко мне белого комбата.
Подполковника Велецкого привели меньше чем через минуту — Суровцева в роте старались не сердить. Тот, кто сердил его, имел обыкновение ходить в синяках от частых случайных падений на лестнице.
— По документам, — Суровцев постучал пальцем по папке, — У вас все на месте. Кто только что штурмовал расположение части?
Велецкий промолчал. Пусть советский командир немножко напряжет мозги и найдет в сейфе досье на резервистов части.
— Молчишь, сука? — Суровцев вытащил из ножен десантный нож. Белый комбат не выглядел героем. Капитан был почти уверен, что ему не придется пускать нож в ход.
— Раздевайся, — сказал он.
Подполковник Велецкий действительно не выглядел героем. Ему было сорок шесть, он уже начал лысеть, носил усы щеточкой и, сколько ни тренировался, не мог ничего поделать с «пивным» брюшком.
Но, тем не менее, Вильгельм Велецкий был гордым человеком. Гордость не является исключительной привилегией людей с волевыми подбородками.
— Я не понял, товарищ капитан, вы «красный» или голубой? — спросил он.
Суровцев завелся с пол-оборота.
Он не посчитал Велецкого серьезным противником. И поплатился за это серьезным ушибом коленной чашечки. Велецкий наверняка успел бы нанести и более сильные повреждения, пока капитан света белого не видел от боли, но тут на шум прибежал сержант Парфенов и ударил белого комбата прикладом «калаша» по затылку.
Когда Суровцев немного остыл и перестал топтать ногами тело на полу, приводить в чувство и допрашивать дальше было уже некого. Капитан вытер со лба пот, показал на тело и велел сержанту:
— Снять с него одежу и перебросить через забор. Передай, что будем убивать по одному каждую минуту, если они не отступят. И расстреляем всех, если начнется штурм. И приведи ко мне кого-нибудь из ротных…
К трем часам ночи в Белогвардейск прибыл эскадрон бронетанкового полка под началом ротмистра Черкесова.
Огилви, выслушав по радио доклад о ситуации в Белогвардейске, проклял нафталинщиков-резервистов и скомандовал штурм.
Выжидание осточертело горячему потомку кельтов. Он был готов к решительным действиям, каковых предпринять не мог, поскольку танки при осаде зданий в городе ну совершенно бесполезны. Кутасов пообещал выкурить 217-й полк из Джанкоя, чтобы Огилви разделался с ним на просторе в чистом поле, и подполковник ждал, пока в тупую голову советского командира придет мысль двинуться на юг (потому что все остальные пути к отступлению были закрыты танками). Тогда красные окажутся зажаты между танками Огилви и Черкесова, как мокрая простыня между раскаленными роликами гладильной машины. Но для этого нужно, чтобы Белогвардейск, hell damn it, был свободен!
— Проломите танками ограду! — настаивал он, — И ни черта они не успеют!
— Опомнитесь, сэр! — кричал на одной ноте с ним Климов, командир батальона резервистов. — Несколько гранат в подвал — и все!
— Да не с ума же они сошли!
— А я говорю, что там заправляет настоящий маньяк! Спросите вашего ротмистра, если не верите!
— Сэр, — Черкесов взял у Климова микрофон. — Требование об отступлении было нацарапано ножом на груди у подполковника Велецкого. Я думаю, человек, ставящий ультиматумы таким образом, вполне способен убить всех пленных. Просто из принципа.
Подполковник Огилви сдал назад и отменил приказ о штурме. Стиснув зубы и прищурив глаза, он посмотрел в сторону пленных советских десантников.
Никакого особенного антагонизма между крымскими танкистами и пленными десантниками не наблюдалось. Обе стороны восприняли происшедшее как «дело житейское». И когда танкисты изъявили желание изучить БМД, десантники охотно согласились — тем более что в процессе изучения танкисты угощали пивом.
В настоящий момент одна из БМД проявила норов, и теперь два танкиста и десантник-водитель ковырялись в моторе, пытаясь разобраться, что к чему.
Подполковник наблюдал за ними с полминуты. Мысль осенила его как раз в тот момент, когда непокорная БМД завелась…
Потом он увидел, что поручик Белоярцев смотрит туда же.
Они переглянулись.
— Я готов поспорить, сэр, — сказал Белоярцев, — что вы думаете о том же, о чем и я…
Всякая чепуха порой приходит в голову перед началом боя.
Капитан Фельдман вдруг очень остро ощутил, что у него уже два месяца не было женщины.
Конечно, он ощутил это не просто так. Он это ощутил, глядя на прапорщика Андрееву, переодевавшуюся после рейда в город за советской формой и «языками».
— Ой, не могу! — заливалась фельдфебель Кошкина. — Как этот сержант говорит: «Девушка, вы почему гуляете в комендантский час?» А я ему: «Собаки гуляют, я работаю!» А он мне — «Может, пойдем к нам в машину, поработаем?» А тут подходит сзади Фариз и его по голове тюк!
— Кошкина, хочешь увидеть своего сержанта голым? — спросил подпрапорщик Рудаков, бросая на пол ворох советского обмундирования.
— Хотела бы — уже увидела.
Все военнопленные — семнадцать человек — были раздеты донага и заперты в бойлерной. Раздеты — потому что крымцам нужна была советская форма: иного способа проехать около двадцати километров, не перестреливаясь с советскими постами, которые наверняка будут, Фельдман не знал. Донага — потому что на охрану он мог отвести не больше двух человек, а у голого, как правило, особенно резко пропадает желание нападать на охрану и бежать. Психология, мать ее так. Война-разбой, пардон за прямоту…
Конечно, так просто захватить семнадцать пленных — пять патрулей и двух праздношатающихся — не удалось бы, не окажись у Фельдмана под началом бойцов, наличие которых в батальоне он сначала расматривал как издевательство над армией, а сейчас готов был поклониться им в ноги.
Батальон капитана Фельдмана был первым добровольческим батальоном, где наравне с мужчинами служили женщины.
Крымские феминистки долго боролись за право женщин служить в резерве. До тех пор «прекрасный пол» брали в войска только на профессиональной основе и на очень огрениченное число специальностей. Если девушке по здоровью или по подготовке не удавалось стать летчиком, она могла выбирать между должностью штабного секретаря и оператором зенитно-ракетных комплексов, диспетчером полетов или сестрой милосердия. Налоговая же скидка — лакомый кусочек, которым приманивали народ в резерв — оставалась недоступной: на армейцев-профессионалов эта льгота не распространялась. Что и возмутило феминисток. Феминистки боролись-боролись, и Главштаб сдался. Решено было — пока в экспериментальном порядке — создать в ОДНОЙ дивизии ОДИН добровольческий батальон с участием женщин.
Это и был батальон капитана Фельдмана. Что называется, еврейское счастье.
Узнав, какой сюрприз преподнесло ему командование, Фельдман пережил сложную гамму эмоций. Но выбора у него не было.
Три месяца он выслушивал от товарищей-офицеров шуточки на тему гаремов. По окончании периода тренировок шуточки прекратились. Батальон с участием женщин наголову разбил в тактической игре чисто мужской батальон. Свою роль сыграл эффект недооценки противника, чем и пытались оправдываться коллеги. Полковник Ордынцев дал довольно жесткую отповедь: плохому танцору кое-что мешает. Фельдман пожимал плечами: а чего они ждали? Три месяца девочки (он их теперь называл с теплом — девочки) рвали жилы в тренировочном лагере, бегали с полной выкладкой, ползали на пузе, стреляли из всего, из чего пехотинцу положено стрелять, водили машины, рыли окопы и учились рукопашному бою. Если противники ждали, что они двумя руками свою задницу найти не смогут — значит, сами дураки.
Но у «солдата в юбке» есть еще одно неоспоримое преимущество, которое Фельдман только что оценил в полной мере. Такого солдата действительно можно одеть в юбку (покороче) и блузку с вырезом (поглубже) и отправить на улицу — приманивать патрули. Этот ход подсказала прапорщик Андреева, вне службы — офицер полиции. Сама она неоднократно работала «подставой» — и встреча с Андреевой кончилась для трех серийных насильников и двух грабителей в Арабатской каторжной тюрьме.
В отличие от болтливой Кошкиной, Андреева переодевалась молча. Фельдман, не вовремя вторгшийся на склад бара, деликатно отвернулся. Но успел разглядеть достаточно. Под своей военной формой Андреева, наследница амазонок, носила кружевное белье…
Капитан Фельдман вспомнил Фариду…
Потом вспомнил инструкцию, строго-настрого запрещавшую сексуальные отношения между военнослужащими, один из которых находится в непосредственном подчинении у другого…
Потом он вспомнил о неминуемом смертельном риске и плюнул на Фариду и на инструкцию.
— Мэм, — спросил он, повернувшись, (Андреева была уже в футболке, на складе остались они одни) — А-а… э-э… Что это там у вас?
— Где, сэр? — приподняла бровь Валя Андреева.
— Здесь, — Фельдман слегка оттянул ворот своей тишэтки и показал на левое плечо. Андреева повторила его жест и как бы с удивлением глянула на кружевную лямку своего бра.
— Это такая портупея, сэр…— игриво ответила Андреева. — Я пользуюсь дополнительным вооружением.
— Э-э… довольно крупного калибра, — польстил Фельдман. — И бьете из него наповал.
— Ну, вы ведь тоже вооружены. Хотела бы я знать, чем…
— Обрезом, — быстро сказал Фельдман.
Прапорщик Андреева покраснела и рассмеялась. Капитан тоже перестал закусывать губы, удерживая улыбку.
— Что, если мы… когда все закончится… поужинаем вместе? — спросил Борис.
— С одним условием…
— ?
— Потом вместе позавтракать.
Она застегнула пояс с кобурой, заправила волосы под шлем и вышла вслед за командиром.
— Может, дадите мне разведчиц? — спросил подпоручик Батищев. — Очень эффективно работают.
— Потому и не отдам, — усмехнулся Фельдман. — А впрочем… забирайте Кошкину и Андрощука. Он уже вполне созрел и готов сотрудничать.
Прапорщик действительно созрел. У него был выбор: поехать с Батищевым в Синягино или быть запертым без одежды в холодной бойлерной. Он выбрал поездку в Синягино.
Лейтенант Агеев очень быстро научился использовать минуты затишья для дела. У него осталось двадцать два человека, трое из них были ранены. У него была превосходная позиция — настоящая крепость. Наконец, у него здесь были пушки. А почему не использовать их — использовал же он вражеские пулеметные точки! Интуиция подсказывала быстрее что-то придумать — иначе белые придумают раньше…
Белые придумали раньше. Они начали палить по бронеколпакам ПТУРами. Пулеметы замолчали один за другим, один из пулеметчиков погиб на месте, другой был серьезно обожжен и кричал, пока не потерял сознание. Не дай Бог такую смерть, подумал Агеев, бросая орудия и спеша вниз, туда, где беляки прожигали теми же ПТУРами дверь в каземат.
За дверью открывался короткий коридор, который поворачивал на 90 градусов влево, а потом — на те же 90 градусов вправо, наподобие знака интеграла, но с прямыми углами. Преимущества такой планировки беляки смогли оценить в полной мере, когда первого, кто сунулся, просто вышвырнуло свинцом из коридора. Стрелять из двух амбразур можно было не глядя, наугад — узкий коридор простреливался только так, а если бы белые все же вышибли их оттуда, им пришлось бы атаковать еще один такой же поворот с такой же амбразурой.
Беляки, сунувшись раз и ошпарившись, отступили и дали Агееву передышку. Что дальше? — подумал он. Думай, Димоха, думай, тут уже не семейное счастье — жизнь на волоске!
Он точно знал, что разбил их ПТУР из КПВ. Другого у них не было — какое-то время они пробовали забросать казематы гранатами. Теперь ПТУР откуда-то появился — значит, к ним пришло подкрепление. Логично? Логично. Откуда? Что за подкрепление? Явно не большая группа — иначе был бы еще один ПТУР и кое-что посерьезнее гранатометов. Логично? Логично. Значит, самое вероятное — эта группа из Синягино или с другой батареи, на мысе Ак-Бурун. Ту батарею они уже взяли и теперь притащились сюда. Логично? Логично, мать ее так, эту логику. Значит, в лучшем случае их там рота. Против роты он какое-то время продержится, особенно если установит здесь, у амбразуры, крымский ручной пулемет — здесь как раз есть такой и немерено к нему патронов, настоящий арсенал.
Продержаться до утра, а там обязательно прибудет помощь. Не может быть, чтобы ее не было!
И лишь одно беспокоило лейтенанта. Такие укрепления — вроде барсучьей норы…
— Здесь должен быть подземный ход, — он невольно процитировал любимый фильм. — Соломатин, Корбан, бросьте все — ищите его!
…Раз на раз не приходится, подумал Батищев. В Синягино взяли батарею без боя — охрана спала, единственный трезвый — рядовой Баранаускас — отвлекся на разведчицу, командир был пьян. Зато здесь потеряли уже тринадцать человек и ПТУР. Хорошо мы батареи береговой обороны строим, на совесть. Сами потом взять не можем.
— И куда ведет этот ход? — спросил он.
— А шайт его знает! Каждый раз в другом месте. Это же от местности зависит, не везде одинаково строят. Я просто говорю, что он есть.
— И то хорошо. Так, сейчас пойдем в поселок, расспросим пацанов…
— Кого? — замученно спросил Григорьев.
— Мальчишек. Эти точно знают, где ход.
Грибакову не удалось соединить свой батальон с батальонами Малышева и Касторова. Танки надежно перекрывали все пути, и ни гранатометы, ни «Малютки» их броню не пробивали. Послать на верхние этажи домов людей с гранатометами не давала белогвардейская пехота.
Оставалось только пробиваться на юг, в этот Сары-мать-его-Булат, куда они прилетели вчера утром, и там ждать, когда их эвакуируют самолетами или теми же самолетами подбросят помощьт.
Колонна, состоящая из БМД и гражданских машин, в которых разместили раненых, покатила на юг, к вокзалу.
О карьере уже не думалось. Грибакову хотелось пить, хотелось спать, хотелось выйти отлить (что на простреливаемых улицах было рискованно делать), но командовать ему уже совсем не хотелось. Он готов был снять с себя эту шапку Мономаха и переложить ее на другую голову, покрепче. Но такой головы рядом не было, и майор Грибаков, проклиная все на свете, тащил свой командирский крест по улицам Джанкоя в южном направлении.
— Ужасно, сэр! — обратился к Шеину мужчина, чей темно-синий «ягуар» встал с шеинским «руссо-балтом» окно в окно. — Таких провокаций можно было ожидать от кого угодно — но от господина Чернока?! Подвижника Общей Судьбы?
— Угу, — Шеин был занят своими мыслями и сделал свои выводы.
Первый: теперь армией командует его непосредственный начальник, князь Волынский-Басманов.
Второй: инцидент с Черноком нужно немедленно обсудить в штабе дивизии.
Третий он сделал в Евпатории после нескольких предварительных звонков в штаб: может, не стоит ему торопиться со сдачей? Советские командиры, занявшие кабинеты офицеров штаба, были вполне вежливые, но какие-то… нервные.
Шеин решил осмотреться и принять решение вечером. Осматривался он сначала прогуливаясь по улицам в штатском, а потом — смотря телевизор.
Вот тогда-то он и услышал «красный пароль».
Имея в своем распоряжении три штурмовых батальона резервистов и два батальона ополченцев, он рассчитывал на успех. Красные порядком облегчили ему задачу, разместив пленных на городском стадионе, который и сам Шеин, и большинство резервистов знали, как свои пять пальцев, регулярно посещая его и болея за «Ахиллес» — футбольный клуб сухопутных войск.
(Во время атаки на стадион центрфорвард «Ахиллеса» подпоручик Стрежнев был тяжело ранен в живот, а через день умер в госпитале. Невыход команды в финал чемпионата Крыма 1981 года болельщики приписывали именно этому обстоятельству…)
Резервисты и освобожденные марковцы атаковали сначала Восточную базу в Каменоломне, где держали на гауптвахте всех пленных офицеров и были дивизионные склады. Полковник Шеин спланировал атаку настолько тщательно, насколько позволяло беспощадное время. У него была только одна попытка, и удалась она полностью. Оставшийся вместо комбата Гречкосия капитан Кобиков растерялся и счел бой проигранным, едва он начался.
На этом ее благородие госпожа Удача решила закрыть Шеину кредит. Да и эффект внезапности был утерян. Пока шла драка за стадион и базу в Каменоломне, майор Беляев привел батальон в состояние боевой готовности и даже попытался предпринять вылазку в Суворовское.
Будь радиостанции полка работоспособны, десантники мобилизовались бы еще раньше: получив сигнал тревоги из Ак-Минарета, где еще в десять часов вечера казаки из взвода спецопераций, пользуясь расхлябанностью охраны, развинтили оконные рамы танкового бокса, где их держали, и напали на караульных, сняв их так быстро и бесшумно, что в полусотне шагов, возле оружейного склада, точно такие же часовые так ничего и не услышали и не сообразили — пока не пришел их черед. Связист штаба успел добраться до рации — когда исход короткого боя между десантниками и казаками был уже понятен — но связь не установил: на советских рабочих частотах стоял такой хай, словно транслировали свадьбу самого Сатаны.
И если бы каждое ругательство, отпущенное связистами по адресу радио-диверсантов, превратилось в пулю, то суммарный вес свинца намного превысил бы вес того, кому он предназначался.
Ладно, скрипнул зубами Беляев, оружие есть, боеприпасы есть — отобьемся. До утра досидим, а там помощь придет.
Тут надо заметить, что НИ ОДИН из советских командиров, застигнутых этой внезапной ночной атакой, в первые часы и помыслить не мог о том, что справляться от начала и до конца придется самому, что советские войска по всему Крыму связаны боями, что к полудню и небо над Островом перестанет принадлежать Советскому Союзу, что никто не придет на помощь. Каждый думал, что его неудачи в этом районе — случай единичный, невезение, досадное недоразумение. Майор Беляев крепко рассчитывал на своих десантников, но еще больше — на то, что к утру прибудет помощь.
* * *
Тот же день, Джанкой, 2230-0345— Стрiльба, товаришу майор!
Как будто Грибаков и сам не слышал, что это стрельба, а не марш Мендельсона.
Он вскочил с постели и надел куртку. Кто стреляет? Зачем стреляет? Какая, на хрен, сволочь, срывает процесс мирного воссоединения? Пьяные солдатики расшалились, не иначе, — подумал он.
Два разрыва гранат опровергли это предположение.
Грибаков выбежал в коридор и увидел, что оборона идет уже полным ходом. Десантники заняли позиции у окон и лупили из автоматов по улице. Улица отвечала тем же.
Организация обороны была стихийной: комбат капитан Юшко, проснувшийся раньше, отдал несколько толковых распоряжений, и сейчас сержанты метались по всему зданию, собирая своих бойцов. Вмешаться на данном этапе означало еще больше усилить неразбериху, и Грибаков ограничился тем, что вызвал к себе связиста Симоненко и поручил ему вызвать 2-й и 3-й батальоны полка, занимавшие казармы танкистов на другом конце города.
Симоненко пошел выполнять приказ и вернулся через пять минут…
— Что такое? — грозно спросил Грибаков.
— Товарищ майор, связи нет.
— Что значит, нет связи?
— Помехи на частотах, товарищ майор. На обеих.
— И на резервных?
— И на резервных.
— Ты связист или кто? — рассердился Грибаков, — Или через десять минут будет связь, или…
Какие кары обрушатся на голову связиста, майор сказать не успел. Входная дверь вылетела от взрыва гранаты. Следом влетела еще одна. Шестеро десантников были убиты осколками на месте. Одиночные выстрелы и короткие очереди по окнам превратились в свинцовый шквал. С крыши раздались ответные выстрелы советских АГС.
В фойе вбежал солдат в серо-зеленом, не нашем, камуфляже. С воплем «Ура!» он полоснул из автомата «широким веером», но особого эффекта эта очередь не имела, так как все, кто был в фойе, уже лежали на полу.
Победный крик стих, когда грохот выстрелов из автомата сменился одиноким звонким «Клац!». Штурмующий большевистскую твердыню внезапно сообразил, что у него кончились патроны и он вдобавок остался совершенно один. Его рот и глаза испуганно распахнулись, и тут почти все, кто находился в комнате, открыли по нему огонь…
Волна идущих на приступ откатилась. Во дворе и в здании остались трупы — в зеленой советской камуфляжной форме и серо-зеленой крымской.
Грибаков поднялся с пола, отряхивая колени, после чего взял за грудки поднявшегося Симоненко.
— Связь мне! Связь, понял!
Десантники начали собирать раненых и оттаскивать их в безопасное место. Подсчет убитых дал неутешительные результаты. Среди погибших оказался и подполковник Романенко. Граната влетела в окно той комнаты, где он спал на кожаном диване богатырским сном.
Грибаков полагал, что этот штурм далеко не последний. Он хотел вообще, по возможности, избежать нового штурма. Нужно забирать людей и пробиваться в казармы, к батальонам Малышева и Касторова. Гуртом, как говорится, и батьку бить легче.
— Товарищ майор, рация того… повреждена, — доложил Симоненко.
«Убью гада», — подумал Грибаков.
— У нас что, одна рация?
— Остальные… Во дворе, в машинах… Товарищ майор…
Грибаков стиснул кулаки.
— Мы в штабе, маромой! — заорал он. — Как, по-твоему, их командир связывался с казармами!? Позвони по телефону, мудак!
— Й-есть! — пискнул Симоненко и побежал в кабинет белого комдива.
Грибакова охватил мандраж. Он еще надеялся, что эта ночная перестрелка — дурацкая случайность, просто кто-то чего-то недослышал и недопонял. Но по всему было видно, что надежды эти не оправдаются.
— Товарищ майор, к телефону, — сказал Симоненко. — Капитан Малышев.
Грибаков схватился за трубку, как блокадник за кусок хлеба.
— Малышев? — заорал он. — Что у тебя? Освободили всех пленных? М-мать их… Что делать будем, капитан? Вот и я так думаю. Что Касторов? В живот? З-зар-раза… Вакуленко не вернулся? Слушай, что у тебя со связью? Тоже помехи… Нет, комполка теперь я. Откинулся Романенко. Значит, будем пробиваться…
Согласовать план действий они не успели. Начался второй штурм.
Примерно то же происходило везде, где стояли части Советской армии, заброшенные в Крым. Потрясенные крымским вероломством десантники и мотострелки дрались отчаянно, но бестолково. Никакой возможности скоординировать действия не было: все рабочие частоты кто-то старательно забивал помехами.
В Каче солдаты полка спецопераций перебили охрану и вырвались на свободу.
В Саках резервисты и освобожденные ими егеря отбивали авиабазу.
В Евпатории ополченцы освободили пленных и взяли в окружение 161-й парашютно-десантный полк.
В Ак-Минарете командир роты казачьих резервистов и командир разведбата есаул Денисов поносили друг друга последними словами: не зная, что разведчики уже освободили себя сами, резервисты кинулись на штурм и в стычке со своими погибло два десятка человек.
В Севастополе шли уличные бои, в которых ни одна из сторон не могла взять верх.
В Симферополе резервисты натолкнулись на спецназ и были выброшены из города.
В Керчи была почти без боя отбита батарея береговой обороны на мысе Ак-Бурун. После сражения крымцы освободили порт и судосторительный завод.
В Ялте командир 104-й дивизии ВДВ генерал Грачев вместе с батальоном охраны пробивался на восток, к Гурзуфскому Седлу.
В Белогвардейске капитан Суровцев приказал перебросить через ограду, к штурмующим, труп командира бронемобильного батальона капитана Велецкого, забитого насмерть, объявил пленных заложниками и пригрозил, что будет убивать офицеров по одному каждую минуту, если беляки не отступят.
* * *
Капитан Суровцев убил Велецкого сразу после того, как началась стрельба и расположение части, занятое ротой Суровцева, оказалось в осаде.Капитан, в отличие от своих сослуживцев, не был ни напуган, ни потрясен внезапным вероломным нападением белых резервистов. Вадим Суровцев с детства усвоил, что белякам верить нельзя. Этому учил его отец, а отца — дед, который прошел через врангелевскую контрразведку и чудом спасся во время наступления красных на Александровск (ныне — город Запорожье). Недели, которые он провел, избитый и израненный, в подвале тюрьмы, впечатались в его память так же прочно, как рубцы от белогвардейской плетки — в его спину. Вадим в свое время много слышал от Нестора Суровцева про тот подвал, и белых ненавидел активно.
Поэтому когда в городе началась стрельба, и расположение части попробовали взять штурмом (Суровцев отбил штурм — нечего делать), он не гадал, кто бы это мог быть. Он решил распросить людей компетентных. А буде компетентные люди откажутся его консультировать, Вадим Суровцев вспомнит дедушкины рассказы и применит к белячкам их же собственные методы.
— Парфенов! — крикнул он сержанту, — А приведи ко мне белого комбата.
Подполковника Велецкого привели меньше чем через минуту — Суровцева в роте старались не сердить. Тот, кто сердил его, имел обыкновение ходить в синяках от частых случайных падений на лестнице.
— По документам, — Суровцев постучал пальцем по папке, — У вас все на месте. Кто только что штурмовал расположение части?
Велецкий промолчал. Пусть советский командир немножко напряжет мозги и найдет в сейфе досье на резервистов части.
— Молчишь, сука? — Суровцев вытащил из ножен десантный нож. Белый комбат не выглядел героем. Капитан был почти уверен, что ему не придется пускать нож в ход.
— Раздевайся, — сказал он.
Подполковник Велецкий действительно не выглядел героем. Ему было сорок шесть, он уже начал лысеть, носил усы щеточкой и, сколько ни тренировался, не мог ничего поделать с «пивным» брюшком.
Но, тем не менее, Вильгельм Велецкий был гордым человеком. Гордость не является исключительной привилегией людей с волевыми подбородками.
— Я не понял, товарищ капитан, вы «красный» или голубой? — спросил он.
Суровцев завелся с пол-оборота.
Он не посчитал Велецкого серьезным противником. И поплатился за это серьезным ушибом коленной чашечки. Велецкий наверняка успел бы нанести и более сильные повреждения, пока капитан света белого не видел от боли, но тут на шум прибежал сержант Парфенов и ударил белого комбата прикладом «калаша» по затылку.
Когда Суровцев немного остыл и перестал топтать ногами тело на полу, приводить в чувство и допрашивать дальше было уже некого. Капитан вытер со лба пот, показал на тело и велел сержанту:
— Снять с него одежу и перебросить через забор. Передай, что будем убивать по одному каждую минуту, если они не отступят. И расстреляем всех, если начнется штурм. И приведи ко мне кого-нибудь из ротных…
* * *
Пока белые организовывали отступление, Суровцев твердо выполнял свое обещание. Отступление длилось четырнадцать минут…К трем часам ночи в Белогвардейск прибыл эскадрон бронетанкового полка под началом ротмистра Черкесова.
Огилви, выслушав по радио доклад о ситуации в Белогвардейске, проклял нафталинщиков-резервистов и скомандовал штурм.
Выжидание осточертело горячему потомку кельтов. Он был готов к решительным действиям, каковых предпринять не мог, поскольку танки при осаде зданий в городе ну совершенно бесполезны. Кутасов пообещал выкурить 217-й полк из Джанкоя, чтобы Огилви разделался с ним на просторе в чистом поле, и подполковник ждал, пока в тупую голову советского командира придет мысль двинуться на юг (потому что все остальные пути к отступлению были закрыты танками). Тогда красные окажутся зажаты между танками Огилви и Черкесова, как мокрая простыня между раскаленными роликами гладильной машины. Но для этого нужно, чтобы Белогвардейск, hell damn it, был свободен!
— Проломите танками ограду! — настаивал он, — И ни черта они не успеют!
— Опомнитесь, сэр! — кричал на одной ноте с ним Климов, командир батальона резервистов. — Несколько гранат в подвал — и все!
— Да не с ума же они сошли!
— А я говорю, что там заправляет настоящий маньяк! Спросите вашего ротмистра, если не верите!
— Сэр, — Черкесов взял у Климова микрофон. — Требование об отступлении было нацарапано ножом на груди у подполковника Велецкого. Я думаю, человек, ставящий ультиматумы таким образом, вполне способен убить всех пленных. Просто из принципа.
Подполковник Огилви сдал назад и отменил приказ о штурме. Стиснув зубы и прищурив глаза, он посмотрел в сторону пленных советских десантников.
Никакого особенного антагонизма между крымскими танкистами и пленными десантниками не наблюдалось. Обе стороны восприняли происшедшее как «дело житейское». И когда танкисты изъявили желание изучить БМД, десантники охотно согласились — тем более что в процессе изучения танкисты угощали пивом.
В настоящий момент одна из БМД проявила норов, и теперь два танкиста и десантник-водитель ковырялись в моторе, пытаясь разобраться, что к чему.
Подполковник наблюдал за ними с полминуты. Мысль осенила его как раз в тот момент, когда непокорная БМД завелась…
Потом он увидел, что поручик Белоярцев смотрит туда же.
Они переглянулись.
— Я готов поспорить, сэр, — сказал Белоярцев, — что вы думаете о том же, о чем и я…
* * *
Тот же день, то же время, КерчьВсякая чепуха порой приходит в голову перед началом боя.
Капитан Фельдман вдруг очень остро ощутил, что у него уже два месяца не было женщины.
Конечно, он ощутил это не просто так. Он это ощутил, глядя на прапорщика Андрееву, переодевавшуюся после рейда в город за советской формой и «языками».
— Ой, не могу! — заливалась фельдфебель Кошкина. — Как этот сержант говорит: «Девушка, вы почему гуляете в комендантский час?» А я ему: «Собаки гуляют, я работаю!» А он мне — «Может, пойдем к нам в машину, поработаем?» А тут подходит сзади Фариз и его по голове тюк!
— Кошкина, хочешь увидеть своего сержанта голым? — спросил подпрапорщик Рудаков, бросая на пол ворох советского обмундирования.
— Хотела бы — уже увидела.
Все военнопленные — семнадцать человек — были раздеты донага и заперты в бойлерной. Раздеты — потому что крымцам нужна была советская форма: иного способа проехать около двадцати километров, не перестреливаясь с советскими постами, которые наверняка будут, Фельдман не знал. Донага — потому что на охрану он мог отвести не больше двух человек, а у голого, как правило, особенно резко пропадает желание нападать на охрану и бежать. Психология, мать ее так. Война-разбой, пардон за прямоту…
Конечно, так просто захватить семнадцать пленных — пять патрулей и двух праздношатающихся — не удалось бы, не окажись у Фельдмана под началом бойцов, наличие которых в батальоне он сначала расматривал как издевательство над армией, а сейчас готов был поклониться им в ноги.
Батальон капитана Фельдмана был первым добровольческим батальоном, где наравне с мужчинами служили женщины.
Крымские феминистки долго боролись за право женщин служить в резерве. До тех пор «прекрасный пол» брали в войска только на профессиональной основе и на очень огрениченное число специальностей. Если девушке по здоровью или по подготовке не удавалось стать летчиком, она могла выбирать между должностью штабного секретаря и оператором зенитно-ракетных комплексов, диспетчером полетов или сестрой милосердия. Налоговая же скидка — лакомый кусочек, которым приманивали народ в резерв — оставалась недоступной: на армейцев-профессионалов эта льгота не распространялась. Что и возмутило феминисток. Феминистки боролись-боролись, и Главштаб сдался. Решено было — пока в экспериментальном порядке — создать в ОДНОЙ дивизии ОДИН добровольческий батальон с участием женщин.
Это и был батальон капитана Фельдмана. Что называется, еврейское счастье.
Узнав, какой сюрприз преподнесло ему командование, Фельдман пережил сложную гамму эмоций. Но выбора у него не было.
Три месяца он выслушивал от товарищей-офицеров шуточки на тему гаремов. По окончании периода тренировок шуточки прекратились. Батальон с участием женщин наголову разбил в тактической игре чисто мужской батальон. Свою роль сыграл эффект недооценки противника, чем и пытались оправдываться коллеги. Полковник Ордынцев дал довольно жесткую отповедь: плохому танцору кое-что мешает. Фельдман пожимал плечами: а чего они ждали? Три месяца девочки (он их теперь называл с теплом — девочки) рвали жилы в тренировочном лагере, бегали с полной выкладкой, ползали на пузе, стреляли из всего, из чего пехотинцу положено стрелять, водили машины, рыли окопы и учились рукопашному бою. Если противники ждали, что они двумя руками свою задницу найти не смогут — значит, сами дураки.
Но у «солдата в юбке» есть еще одно неоспоримое преимущество, которое Фельдман только что оценил в полной мере. Такого солдата действительно можно одеть в юбку (покороче) и блузку с вырезом (поглубже) и отправить на улицу — приманивать патрули. Этот ход подсказала прапорщик Андреева, вне службы — офицер полиции. Сама она неоднократно работала «подставой» — и встреча с Андреевой кончилась для трех серийных насильников и двух грабителей в Арабатской каторжной тюрьме.
В отличие от болтливой Кошкиной, Андреева переодевалась молча. Фельдман, не вовремя вторгшийся на склад бара, деликатно отвернулся. Но успел разглядеть достаточно. Под своей военной формой Андреева, наследница амазонок, носила кружевное белье…
Капитан Фельдман вспомнил Фариду…
Потом вспомнил инструкцию, строго-настрого запрещавшую сексуальные отношения между военнослужащими, один из которых находится в непосредственном подчинении у другого…
Потом он вспомнил о неминуемом смертельном риске и плюнул на Фариду и на инструкцию.
— Мэм, — спросил он, повернувшись, (Андреева была уже в футболке, на складе остались они одни) — А-а… э-э… Что это там у вас?
— Где, сэр? — приподняла бровь Валя Андреева.
— Здесь, — Фельдман слегка оттянул ворот своей тишэтки и показал на левое плечо. Андреева повторила его жест и как бы с удивлением глянула на кружевную лямку своего бра.
— Это такая портупея, сэр…— игриво ответила Андреева. — Я пользуюсь дополнительным вооружением.
— Э-э… довольно крупного калибра, — польстил Фельдман. — И бьете из него наповал.
— Ну, вы ведь тоже вооружены. Хотела бы я знать, чем…
— Обрезом, — быстро сказал Фельдман.
Прапорщик Андреева покраснела и рассмеялась. Капитан тоже перестал закусывать губы, удерживая улыбку.
— Что, если мы… когда все закончится… поужинаем вместе? — спросил Борис.
— С одним условием…
— ?
— Потом вместе позавтракать.
Она застегнула пояс с кобурой, заправила волосы под шлем и вышла вслед за командиром.
— Может, дадите мне разведчиц? — спросил подпоручик Батищев. — Очень эффективно работают.
— Потому и не отдам, — усмехнулся Фельдман. — А впрочем… забирайте Кошкину и Андрощука. Он уже вполне созрел и готов сотрудничать.
Прапорщик действительно созрел. У него был выбор: поехать с Батищевым в Синягино или быть запертым без одежды в холодной бойлерной. Он выбрал поездку в Синягино.
* * *
То же время, батарея береговой обороны на мысу ФонарьЛейтенант Агеев очень быстро научился использовать минуты затишья для дела. У него осталось двадцать два человека, трое из них были ранены. У него была превосходная позиция — настоящая крепость. Наконец, у него здесь были пушки. А почему не использовать их — использовал же он вражеские пулеметные точки! Интуиция подсказывала быстрее что-то придумать — иначе белые придумают раньше…
Белые придумали раньше. Они начали палить по бронеколпакам ПТУРами. Пулеметы замолчали один за другим, один из пулеметчиков погиб на месте, другой был серьезно обожжен и кричал, пока не потерял сознание. Не дай Бог такую смерть, подумал Агеев, бросая орудия и спеша вниз, туда, где беляки прожигали теми же ПТУРами дверь в каземат.
За дверью открывался короткий коридор, который поворачивал на 90 градусов влево, а потом — на те же 90 градусов вправо, наподобие знака интеграла, но с прямыми углами. Преимущества такой планировки беляки смогли оценить в полной мере, когда первого, кто сунулся, просто вышвырнуло свинцом из коридора. Стрелять из двух амбразур можно было не глядя, наугад — узкий коридор простреливался только так, а если бы белые все же вышибли их оттуда, им пришлось бы атаковать еще один такой же поворот с такой же амбразурой.
Беляки, сунувшись раз и ошпарившись, отступили и дали Агееву передышку. Что дальше? — подумал он. Думай, Димоха, думай, тут уже не семейное счастье — жизнь на волоске!
Он точно знал, что разбил их ПТУР из КПВ. Другого у них не было — какое-то время они пробовали забросать казематы гранатами. Теперь ПТУР откуда-то появился — значит, к ним пришло подкрепление. Логично? Логично. Откуда? Что за подкрепление? Явно не большая группа — иначе был бы еще один ПТУР и кое-что посерьезнее гранатометов. Логично? Логично. Значит, самое вероятное — эта группа из Синягино или с другой батареи, на мысе Ак-Бурун. Ту батарею они уже взяли и теперь притащились сюда. Логично? Логично, мать ее так, эту логику. Значит, в лучшем случае их там рота. Против роты он какое-то время продержится, особенно если установит здесь, у амбразуры, крымский ручной пулемет — здесь как раз есть такой и немерено к нему патронов, настоящий арсенал.
Продержаться до утра, а там обязательно прибудет помощь. Не может быть, чтобы ее не было!
И лишь одно беспокоило лейтенанта. Такие укрепления — вроде барсучьей норы…
— Здесь должен быть подземный ход, — он невольно процитировал любимый фильм. — Соломатин, Корбан, бросьте все — ищите его!
* * *
— Я знаю тип этих укреплений. Сам строил на Ак-Бурун, — объяснял Григорьеву и прибывшему из Синягино Батищеву один из рядовых. — Там как пить дать есть подземный ход на случай если главный вход завалит или что-то еще……Раз на раз не приходится, подумал Батищев. В Синягино взяли батарею без боя — охрана спала, единственный трезвый — рядовой Баранаускас — отвлекся на разведчицу, командир был пьян. Зато здесь потеряли уже тринадцать человек и ПТУР. Хорошо мы батареи береговой обороны строим, на совесть. Сами потом взять не можем.
— И куда ведет этот ход? — спросил он.
— А шайт его знает! Каждый раз в другом месте. Это же от местности зависит, не везде одинаково строят. Я просто говорю, что он есть.
— И то хорошо. Так, сейчас пойдем в поселок, расспросим пацанов…
— Кого? — замученно спросил Григорьев.
— Мальчишек. Эти точно знают, где ход.
* * *
То же время, ДжанкойГрибакову не удалось соединить свой батальон с батальонами Малышева и Касторова. Танки надежно перекрывали все пути, и ни гранатометы, ни «Малютки» их броню не пробивали. Послать на верхние этажи домов людей с гранатометами не давала белогвардейская пехота.
Оставалось только пробиваться на юг, в этот Сары-мать-его-Булат, куда они прилетели вчера утром, и там ждать, когда их эвакуируют самолетами или теми же самолетами подбросят помощьт.
Колонна, состоящая из БМД и гражданских машин, в которых разместили раненых, покатила на юг, к вокзалу.
О карьере уже не думалось. Грибакову хотелось пить, хотелось спать, хотелось выйти отлить (что на простреливаемых улицах было рискованно делать), но командовать ему уже совсем не хотелось. Он готов был снять с себя эту шапку Мономаха и переложить ее на другую голову, покрепче. Но такой головы рядом не было, и майор Грибаков, проклиная все на свете, тащил свой командирский крест по улицам Джанкоя в южном направлении.