Страница:
— Хорошо. Полковник фон Лямме, передайте 11 танков резерва в распоряжение Корниловской дивизии. Укрытия?
— Вся техника будет укрыта к завтрашнему утру. В Севастополе и Любимовке создано одиннадцать мобильных складов.
— Капитан фон Траубе?
— Мы приступили к переоборудованию кораблей. Сегодня два будут готовы.
— Когда будут готовы ВСЕ?
— Раньше, чем в ночь с седьмого на восьмое — не получится.
— Дьявол… Господа, мы все делаем на живую нитку. Я хочу вам напомнить, полковник Шевардин, что красные вряд ли бросят против вас 40% своего десанта. Линия должна быть завтра завершена. Полковник Верещагин, полковник Казаков, коммандер фон Траубе, пятого числа я хочу увидеть план погрузки и высадки.
— Да, сэр…
Настроение было похоронное.
— Я все понимаю, господа… — сказал Адамс после паузы. — Проигрывать, даже понарошку, обидно… Тем более, что люди погибают не понарошку. Но на попятный мы уже не пойдем. Завтра начнутся особенно тяжелые деньки… Конечно, основной удар придется по аэродромам, но не исключено, что завтра же ударят и по расположениям частей. Поэтому! Маскировка и укрытия! Шевардин, Верещагин, за потери выше пяти процентов я сниму с вас головы!
— Нет. Бомбили Бельбек и Саки. Двадцать пятые МиГи, мы их ничем не могли достать.
— Чуфут-Кале — это они?
— Скажи лучше — Бахчисарай… Нет, не они — ТУ-16, девятитонными. Не смей! — он перехватил ее запястье, увидев, как она потянулась с сигаретой к свечке.
— Я стал суеверным.
Он чиркнул спичкой, подождал, пока она прикурит.
— Думаю, тут не Чуфут-Кале был целью… Они же должны были знать, что Центр вырублен в скальном монолите… Они проверяли, в самом ли деле уничтожена система ПВО. Представь себе парня за ракетным пультом, который смотрит, как «девятками» его город ровняют с землей — и ничего не может сделать. Не имеет права.
— Сволочи…
— В заданных обстоятельствах… Я не думаю, что мы были бы лучше. Знаешь, что случится с Херсоном, если сбросить бомбу на Каховскую плотину?
— Мы что…?
— Нет. Иначе я бы тебе не сказал. Но такой вариант… рассматривался. Там стоит дивизия, с которой надо что-то делать…
— Кроме дивизии, там еще и люди живут.
— Вот и я о том же.
В 9-40 эскадрилья МиГ-25, пользуясь полнейшей безнаказанностью, с высоты 23 км сбросила 24 ФАБ-500Т на авиабазу Бельбек. Это была та авиабаза Бельбек, которую ночью построил инженерный батальон Южного района обороны, но из-за неточности бомбометания с такой большой высоты три бомбы попали в настоящую авиабазу и повредили основную ВПП.
В 14-20 эскадрилья отбомбилась над Саками. Все то же рассеяние бомб привело к тому, что четыре из них упали на Михайловку. Погибло пять человек — городовой, находившийся по долгу службы на улице, двое подростков-взломщиков, решивших поживиться во время воздушной тревоги и пожилая супружеская чета, не пожелавшая спускаться в подвал.
В 17-30 эта же эскадрилья сбросила бомбы на Сары-Булат, и одна из бомб попала в настоящую авиабазу. Остальные расковыряли степь вокруг ложного аэродрома и раздолбали автомагистраль.
После налета на Саки полковник Адамс отдал Скоблину приказ перехватить этих орлов. Продиктован приказ был скорее угодой общественному мнению, чем военной необходимостью, тем не менее он был выполнен отлично: 8 «беркутов» подловили МиГи при заходе на посадку и сбили четыре из них.
Возвращаясь, они угодили в мыловарню: 162 советских истребителя совершили очередной налет, бой им дали 64 крымских самолета.
Летчики форсиз, которым удалось выбраться из этой бойни, так и не отдыхали: вечером они вышли на перехват ракет, которые выпустили недобитые первого мая Ту-16 и Ту-22М7. Советский Союз не жалел средств на воссоединение двух народов: по Крыму высадили 88 КСР-5 и 12 Х-22.
Это был самый сильный удар за весь день: погибло 34 человека из военнослужащих и 46 штатских.
Ночью в Сарабузе сели 28 F-15A и 22 A-7E. Американский «воздушный мост» действовал…
На следующий день красные начали раненько. В 7-40 пошла на Сарабуз эскадрилья из Ейска, усиленная после вчерашних потерь МиГами-25РБ из Конотопа. Ложный аэродром «Сарабуз» очень серьезно пострадал. Бочки с мазутом и отработанные автопокрышки создали видимость грандиозного пожара, о чем и было с удовольствием доложено по начальству.
В 9-10 массированным налетом истребителей был окончательно сломан хребет крымским ВВС. Помня о словах Маршала, командующий ТВА бросил против 48 истребителей крымского ПВО 186 МиГов, в том числе — свежий 61-й истребительный полк. Уйти удалось только 11 белым самолетам, и только потому что они успели заскочить в зону ПВО Северного Укрепрайона. Те семь советских МиГов, что в азарте погони кинулись за ними туда, были сбиты «Хоками» и упали в Чонгар.
Через час 70 бомбардировщиков-ракетоносцев поднялись с воздух. Сто сорок восемь ракет было выпущено. Только тридцать — перехвачено: самолеты Крыма в воздух не поднялись.
В 11-00 70 Су-24, 80 Су-17, 140 МиГ-27 и 150 МиГ-23 пошли на Крым. Под ударами ракет Х-28 замолчали ЗРК «Кудесник». В среднем приходилось по 70 самолетов на авиабазу, и советские постарались отыграться за первое мая с лихвой. Шесть крымских аэродромов должны были размолотить в кашу уже при первом ударе, но для верности было сделано еще три налета. В последнем участвовали даже ТУ-16 с ФАБ-3000, и что эти неповоротливые туши не были сбиты — ясно показывает, что крымской ПВО больше не существовало.
Аэродром Сары-Булат понес серьезные повреждения, в результате чего американским F-15 и А-7, переброшенным ночью по «воздушному мосту» пришлось садиться на автобан между Сары-Булатом и Новоивановкой. Помнится, лет пять назад местные жители очень удивлялись, зачем военные бетонируют второстепенной важности дорожный узел, для которого вполне хватило бы и асфальта…
— Мы тоже. Но нам меньше досталось. Круто попало дроздовцам и марковцам… «Бэкфайры», со средней высоты… По Евпатории, Керчи и Альма-Тархану…
— И Бахчисараю.Штатские нас ненавидят, ты это знаешь?
— Знаю… Их можно понять.
— Вот так вот, значит… — сказал подполковник Денисов.
— Вот так вот, — передразнил его мэр Ак-Минарета. — И машин у меня играть в бирюльки нет. Вызвали спасателей из Симфи, так когда они еще будут. Полчаса нас утюжили! Полчаса! Сволочи! — он сорвался на крик — Я же знаю, что батарея цела была! И сейчас цела! И сидели, смотрели спокойно, как нас тут в дерьмо вколачивают! Люди вы или нет, мать вашу так?
— Я дам технику, — сказал Денисов. — Я все дам! Я руками буду завалы разгребать, камни грызть! Скажи, что делать — я буду! Только душу из меня не вынимай…
— Толку от твоего грызения! Надо было врезать им! Стрелять надо было!
— Приказ, — скрипнул зубами Денисов. — У меня был приказ…
— Вон им скажи, что у тебя был приказ! — мэр подтащил казака к окну за плечо. — Которые без крыши над головой остались. Которые ждут, пока их детей из подвала выкопают. Давай, выйди к ним, подполковник, и скажи, что у тебя был приказ! Не можешь?… Не можешь!…
Бывший есаул, а ныне подполковник Денисов повернулся спиной к мэру и вышел из кабинета. В коридоре толклись работники муниципалитета и жители города, враз оставшиеся кто без крова, а кто и без семьи, кто-то куда-то звонил, составлялись какие-то списки… Денисов шел через толпу, и толпа расступалась перед ним. В его сторону старались не смотреть.
«Как прокаженный», — подумал он.
Палатки, которые лежат на складе полка. Жратва. Медикаменты. Машины… Развернуть еще один мобильный госпиталь…
Самое страшное уже было позади. Уже погасили пожар в здании школы и выяснили, что дети в подвале убежища живы. Крым шестьдесят лет готовился к бомбежкам — убежищ настроили много. Проблема в том, что завалило оба выхода — включая аварийный. Воздух поступал, слава Богу. Теперь у школы торчало два автокрана — шла работа, которую спасатели называли «игрой в бирюльки». Действительно было очень похоже — разобрать завал по камешку, очень осторожно, чтобы от неловкого смещения все это не просело вниз и не проломило перекрытия убежища, погребая детей городка Ак-Минарет…
Денисов даже не посмотрел в ту сторону. Он знал, что там, на площади за оцеплением стоят матери. И многие в оцеплении — отцы, ведь и дети казаков ходили в эту школу и прятались в подвал во время воздушных тревог, которые — до сего дня — все были ложными.
Хватило и одной настоящей…
Над городом стоял дым: от покрышек, которые приготовили уже давно, и от настоящих пожаров.
Батарея ЗРК «Кудесник»… И приказ — категорический, не терпящий возражений: не применять!
Казалось, что и нужды не будет: чтобы нанести прицельный удар по позициям белых на Тарханкуте, МиГам придется снизиться до зоны поражения «Жар-Птицами» и «Стингерами»…
А никто не стал и искать эти позиции. МиГи тупо отработали по Ак-Минарету. Авиаполк крушил город в то время, как Денисов и его казачий полк сбрасывали в море десант… Это не укладывалось в голове даже теперь: бессмысленный удар по городу — в то время как морской десант красных действительно нуждался в авиационной поддержке…
(А кто ж знал, что приказ 562-му ИБАП звучал так: поддержать высадку 61-го отдельного полка морской пехоты, уничтожить военные объекты в городе Ак-Минарет. Ну, не доперли штабные стратеги, что казаки ждут этого десанта не в своих казармах, а на побережье!)
Денисов передумал все это быстро — пока спускался во второго этажа мэрии. И, спустившись, сразу же отдал приказ своему помощнику.
— Найди мне зампотыла… Передай: пусть все, кто свободен от патрулирования побережья, на сутки поступают в распоряжение мэра. Давать ему машины, людей… Что ни попросит. Пленных пусть гонят сюда же — нечего им в лагере штаны просиживать, будут разбирать завалы. Суки! — он ударил кулаком в борт машины.
— Победили называется, — усмехнулся сотник Башенков. — То-то нас с цветами встречают…
— Господин полковник, штаб! — связист протянул Денисову наушники с микрофоном.
— Волк-17 слушает.
— Волк-17, на связи Волк-центр. Что там у вас? Что с этим десантом?
— Спихнули мы в море этот десант. Убитых человек двести с их боку, с нашего — пятьдесят пять. Пленных взяли сорок два человека. Спалили шесть легких танков, захватили пять. Наших танков потеряно четыре. Ремонту не подлежат, с концами. Корабельные орудия, сами понимаете… Эсминец их мы слегка попортили, но все ж таки не утопили — ушел…
— Мы беспокоимся из-за авианалета.
— Мы тоже беспокоимся, мать его еби…
— Денисов, прекратите мат в эфире! Каковы потери после авианалета?
— Подсчитываем. Они не по нашим позициям, они по городу отработали.
После секундной заминки прозвучал вопрос:
— Что нужно?
— Краны нужны. Бульдозеры.
— Боеприпасы нужны? Склады целы?
— Да в жопу эти склады!… Да, целы. Они по казармам отработали и по жилым кварталам. Еще десант будет?
— Не знаем. Ждите. Конец связи.
Денисов вернул наушник связисту и оперся спиной о штабную машину.
— Закурить есть, Семен?
Он глотнул дым, посмотрел в сторону враждебного моря.
— Вы как хотите, а если они еще раз прилетят, то положу я на ваши приказы, — сказал он себе под нос.
— Приезжал осваговец, расспрашивал о тебе…
— Флэннеган?
— Да, кажется так… О нашем последнем дне, о том, как мы расстались… Послушай, то, что пишут в газетах — это ведь bullshit. Та сумка, которую ты забирал со станции…
— Ты все ему рассказала?
— Да, конечно… Я же думала, что тебя уже убили.
— Не бери в голову.
— А ты сволочь. Ты все знал заранее. Вернулся из Непала, купил колечки, трахнул меня напоследок и отправился умирать.
— Ну, не так все было трагично…
— Нет, все было смешно. Прямо комедия… Господи, ну почему все это случилось именно с нами?
— Хороший вопрос…
— Почему ты, Арт? Почему ты взялся за это?
— Почему я… Тоже хороший вопрос. Знаешь, я сам об этом много думал. Как-то делать было нечего — я сидел, прикованный наручником к батарее в Главштабе, ждал смерти и думал… Смысл… Неужели в советском лагере мне было бы хуже? Да нет, хуже вроде некуда… Тогда в чем дело? Свобода? Хороша свобода: ровно на длину руки. Демократия? Ради таких слов не умирают. Права человека? Хребет мне расписали этими правами… Личные выгоды? Мимо… Но вот если бы сейчас можно было все вернуть во времени назад и переиграть — отказался бы я? И… Я понял, что нет. Ни за что. Это желание… оно было больше, чем разум и воля. Это плоть и кровь. Есть что-то, что заставляет меня делать такой, а не другой выбор. Далеко не всегда разумный. Разум на побегушках у этой штуки. Что-то глубоко внутри, уничтожить его можно только вместе со мной. Может быть, это — душа. Не знаю.
— Красиво говоришь…
— Накопилось… Знаешь, я ведь давно ни с кем не говорил. В штабе я стараюсь держать пасть закрытой. Тише воды, ниже травы. Такой пай-мальчик.
— Зачем?
— Видишь ли… Полковник Казаков, мой начштаба… Он очень опытный штабист… И на две головы выше меня. Но… если я отдам один приказ, а он — другой… Я точно знаю, кого из нас послушают младшие офицеры. И он это знает. Поэтому я очень внимательно слушаю, что он говорит, а задавать глупые вопросы стараюсь наедине.
— Помогает?
— Нет.
— Скажи мне, господин командующий, у нас получится? Мы вернемся оттуда?
— Я верю, что у нас получится. Иначе нельзя.
— Верь на здоровье, я же не об этом тебя спрашиваю!
— Я знаю, о чем ты меня спрашиваешь. Меня о том же самом спрашивал сегодня Князь…
— Как к тебе теперь обращаться? Господин командующий?
— Ну хоть вы, товарищ Исаев, не подъелдыкивайте…
— Подъелдыкивать командира своей дивизии?… Вот уж никогда не думал, что тебе дадут полковника… раньше, чем мне.
— Я и сам никогда не думал, что получу полковника, — спокойно заметил Верещагин. — Коррида, фортуна…
Князь хохотнул, восстановив в памяти контекст.
— Ты в самом деле… Или так? Генерал на свадьбе?
— Всего понемножку, Князь. Один мой знакомый осваговец придумал удачный эпитет: ходячий полковой штандарт. Ну, давай, веди меня к своему полковнику. Мне поручено проверить вашу готовность… Князь, готовы ль вы?
Над бухтой заревела сирена.
— А, зараза, — спокойно сказал князь. — Опять налет… Слышал, как нас бомбили полтора часа назад?
— Потому и приехал. Корабли целы?
— Ха… Слышу голос полководца! Какой-нибудь сентиментальный штафирка спросил бы, живы ли мои родные и близкие… — Георгий встретился с Артемом глазами и осекся.
— Корабли целы, — сухо закончил он. — Чтобы попасть в корабль, нужно спуститься на высоту поражения. А среди красных таких дураков нет. Гораздо проще сбросить все это дерьмо в море или на город, чтобы потом отрапортовать: отбомбились по Севастопольскому порту.
— Жестокость законов российских смягчается скверным их исполнением… — пробормотал Арт. — Ага, вон твой полковник…
Верещагин знал в лицо командующего полком морской пехоты, полковника Краснова. Теперь и Краснов его узнал. С командиром отряда «Афалина» подполковником Никифераки они встречались дома у Князя еще до войны. У Дмитрия Никифераки были добрые черные глаза, щедрые жесты и широкая улыбка Багси Сигела. Он называл Артема и Георгия одинаково — «мальчик мой». Интересно, как он обратится сейчас…
— Полковник Верещагин! — офицеры отсалютовали друг другу. — Капитан Берлиани! Ну что, господа, пойдемте в укрытие, пока не начался этот бомбеж?
— А где полковник Казаков, Артемий Павлович? — насторожился морпех.
— Он в Главштабе, — спокойно ответил Артем. — Будет в девять вечера. Вместе с полковником Адамсом и полковником Крониным.
— А что происходит на Керченском полуострове? — осведомился Краснов. Его глаза спрашивали совсем другое. «Кто ты?» — спрашивали они. — «Мальчик на побегушках у Казакова? Подставная фигура? Или человек, с мнением которого считаются?»
— Мы еще удерживаем Керчь. В Багерово красные высадили воздушный десант. Полк или около того.
— Не заперли бы они Ордынцева в Керчи…
— Пока что все идет в соответствии с предположениями наших аналитиков.
— Идемте, полковник… Капитан Берлиани, спасибо, что показали господину полковнику дорогу на пирс.
Берлиани молча отсалютовал.
— Я тебя найду, — тихо сказал ему Арт.
Он действительно нашел его.
— Ну и вонища, — бестактно сказал господин полковник, поднявшись на борт десантного катера.
— Да, запашок славный, — Берлиани наморщил нос. Определение “вонища” было не совсем корректным: это походило на запах свежескошенной травы, но гораздо более сильный, через край — резало ноздри. — И нам десять часов в этой вони плыть.
— Нам — тринадцать, — срезал его Арт. Провел пальцем по перилам, осмотрел маслянистое пятно. — Так это и есть «гриффин»?
— Он самый. Может, красные и поверят, что мы — рыбачья лодка. Но все равно, если не сработает авиация — нам каюк. И это отворотное зелье нас не спасет… Как ты думаешь, командующий, у нас хоть что-нибудь получится?
— Конечно, получится, Гия. Я не могу думать иначе. Я же комдив, едена вошь…
— Знаешь, это все кажется таким безумием, что может и получиться.
— Как твои родственники? Мама, отец, Дженис, Кетеван?
— Вчера мои улетели в Турцию через воздушный коридор Красного Креста… Дженис осталась… Я ей говорю: дура, ракетам плевать на твой американский паспорт! — ни в какую… А что твоя царица?
— Она жива, Князь. Это пока все, что я знаю…
— И завтра она…
— Да, Гия. Завтра. Она.
— Бедные вы, бедные…
— Самый подходящий момент выяснять отношения… Ты ведь тоже могла остаться в моей квартире и пересидеть сутки в безопасности. Ты поступила ровно наоборот.
— А ты знаешь, чем я за это поплатилась?
— Представь себе, знаю. Знаю, что ты в одиночку обезвредила двоих советских солдат. Освободила подруг. Сражалась при Бельбеке и при Почтовой. Участвовала в налете на Каховку. Завтра опять будешь рисковать собой, прикрывая нашу высадку…
Слава Богу, в темноте не было видно, как у Тамары отвисла челюсть.
— И ты думаешь, меня будет волновать то, что ты охмурила какого-то майора, чтобы не иметь дела со взводом желающих? Да пропади он, этот майор, на такое дерьмо и патрона жалко. Кем ты меня считаешь — дураком или подлецом? «Джамиля, ты была моей любимой женой, почему ты не умерла?» Тьфу!
Тамара поднялась по галерейке, открыла дверь бывшей своей комнаты.
— Левкович, ты спишь?
— Да, а что?
— Я хочу тебе сказать, что ты ботало.
— Кто я?
— Ботало. Колокольчик такой на шее у коровы, если ты случайно не знаешь.
— Хорошо. Можно спать дальше?
— Спокойной ночи.
— Она будет спокойной, если ты будешь поменьше шуметь. В частности — скрипеть кроватью. Злостно нарушая инструкцию номер сто четырнадцать-двадцать девять.
— Врешь. Не скрипит у меня кровать. И вообще — не твое дело.
— Конечно, не мое. Но такие инструкции нужно нарушать молча, без шума. Люди хотят спать в буквальном смысле слова.
Тамара тихо выругалась, закрывая дверь. Черт бы побрал Рахиль, но она была права.
— Мы шумим, — сказала она, спустившись вниз.
— Ненавижу эти армейские общежития.
— До которого часу ты можешь остаться?
— Часов до пяти. В шесть нужно быть в штабе.
— Ты не успеешь.
— Быстрым шагом — успею.
— Где вы?
— В Любимовке. Страшная военная тайна. Ты умеешь хранить военные тайны, Тэмми?
— Ты меня уже спрашивал об этом. Завтра?
— Завтра.
— Господи… Как я боюсь…
— А я — нет. Закрой глаза.
Она закрыла глаза.
— Дай руку.
Она протянула руку.
Теплое, согретое его ладонью кольцо обхватило ее палец.
— Вот. Это ты забыла у меня дома. Не снимай больше никогда.
Прикосновение рук снова перешло в объятие. Она попробовала ответить на ласку, но Арт дернулся и перехватил ее ладони.
— Как тебя обнимать?! — возмутилась она, — Здесь синяк, там ссадина…
— А ты меня не обнимай. Я сам тебя буду обнимать.
— Тогда давай вернемся ко мне в комнату. А то кто-то выйдет среди ночи чего-нибудь погрызть и увидит, как мы нарушаем инструкцию номер сто четырнадцать-двадцать девять.
— Здесь я вообще ничего не смогу нарушить, здесь мебель для этого не приспособлена.
— Некоторые обходятся вообще без мебели.
— Для таких упражнений я слишком помят.
— Полтора часа назад это тебя не остановило.
— Это меня и сейчас не остановит.
Они вернулись в ее комнату, снова заперли дверь и быстро разделись.
— Когда снимут швы? — спросила Тамара.
— Засохнет — само отвалится… Извини, у меня сильно поплохело с чувством юмора. Это какой-то хитрый материал на основе хитина. Растворяется в теле.
Арт переступил через свою одежду, брошенную на пол, и остановился на расстоянии вытянутой руки от Тэмми, спиной к ухмылке полумесяца, светившей в окно. Черная тень на фоне густо-синего проема. Свет обтекал его, и в этом скудном свете — она знала, что кажется ему серебристо-серой тенью.
— Как ты прекрасна, — выдохнул он. — Если бы ты сейчас могла видеть, как ты прекрасна…
— Когда-нибудь, — мечтательно сказал Артем, — я оттрахаю тебя так, что ты забудешь про свои проклятые сигареты. По меньшей мере до утра.
— Тебе придется очень постараться.
— Яки.
— Не хочешь пойти принять душ? Вместе?
— Нет. На этот раз мне нужно будет сделать кое-что еще. Что я привык делать один.
— Тогда иди первым.
… Вода шуршала о пластиковые занавески не дольше трех минут. Артем мылся быстро, по-солдатски. Как всякий, кто большую часть омовений произвел в общих душевых — пансионов, казарм, офицерских училищ, опять казарм, тренировочных комплексов, дешевых отелей и так далее. Тамара докурила, раздавила окурок в пепельнице.
— Знаешь анекдот про то, как эскимос женился на француженке? — спросил он, отдавая полотенце.
— ИДИОТСКИЙ анекдот! — она захлопнула дверь.
Она тоже вымылась быстро, по-солдатски. Но когда вернулась в комнату, он уже спал.
Странно, но хотя его темное лицо выглядело осунувшимся и измученным, на губах успокоилась полуулыбка, характерная для изваяний Будды. Улыбка человека, который засыпает с чистой совестью и незамутненным разумом. Улыбка ребенка, еще не открывшего страшную тайну: все дорогие ему люди когда-нибудь умрут, умрет и он сам…
Тамара легла рядом, и он тут же одной рукой подгреб ее к себе, прижал, как плюшевого мишку.
И до пяти утра, до второго появления денницы над горизонтом они спали, обнявшись, и земля вертелась без них.
По такому случаю можно и выпить.
В «Красной Звезде» уже и фельетон вышел — «Слон и Моська». Дескать, погавкала белая Моська на красного Слона, разозлила его, он топнул ногой — и где та Моська?
Все, Керчь взяли, дошли до Парпача — расслабляемся, мужики. Теперь главное что? Главное — не торопиться. Отрапортовать: сделали что могли, дальше пока не выходит — белые, сволочи, сопротивляются изо всех сил.
Так оно, в общем, где-то и было. С Тарханкута полк морской пехоты вышибли. Правда, и десант туда шел — одно слово, отвлекающий. Денька через четыре дадим настоящий, но это не сразу, нет, не сразу…
— Из Москвы, — шепнул адъютант на ухо Маршалу.
Тот кивнул, встал из-за стола — нет, все скромненько, по-деловому: коньячок, балычок, колбаска, никаких излишеств — прошел в свой кабинет.
Товарищ из Москвы — костюм-тройка, вытертая до полной безличности физиономия — протянул ему руку.
— Я тут проездом, — сказал московский гость. — Товарищ К. интересовался, как идут дела…
— Дела, — крякнул Маршал. — Вы что же, телевизор не смотрите? Газет не читаете? Дела — лучше некуда… Взяли Керчь, обеспечили прочный плацдарм… Девятого думаем предпринять решительный штурм… Ну это, понятное дело, не газетная информация…
— Можно вопрос — почему девятого?
— Ну как же… Требование Политбюро… К тридцатипятилетию Победы
— Требование Политбюро или лично товарища А.?
— А разве товарищ А. может отдавать распоряжения от своего имени?
— Не хотелось бы плохо об отсутствующих, но товарищ А. склонен превышать свои полномочия. Его мнение — это ни в коей мере не мнение Политбюро. Политбюро, в свою очередь, настаивает, чтобы вы перенесли штурм на двенадцатое.
Ага, подумал Маршал.
Одиннадцатого были назначены выборы в Генеральные Секретари.
Пренеприятнейшему не светило…
— Мальчишка, — сквозь зубы сказал полковник Казаков, увидев, что они остались в штабной каюте одни.
— Вся техника будет укрыта к завтрашнему утру. В Севастополе и Любимовке создано одиннадцать мобильных складов.
— Капитан фон Траубе?
— Мы приступили к переоборудованию кораблей. Сегодня два будут готовы.
— Когда будут готовы ВСЕ?
— Раньше, чем в ночь с седьмого на восьмое — не получится.
— Дьявол… Господа, мы все делаем на живую нитку. Я хочу вам напомнить, полковник Шевардин, что красные вряд ли бросят против вас 40% своего десанта. Линия должна быть завтра завершена. Полковник Верещагин, полковник Казаков, коммандер фон Траубе, пятого числа я хочу увидеть план погрузки и высадки.
— Да, сэр…
Настроение было похоронное.
— Я все понимаю, господа… — сказал Адамс после паузы. — Проигрывать, даже понарошку, обидно… Тем более, что люди погибают не понарошку. Но на попятный мы уже не пойдем. Завтра начнутся особенно тяжелые деньки… Конечно, основной удар придется по аэродромам, но не исключено, что завтра же ударят и по расположениям частей. Поэтому! Маскировка и укрытия! Шевардин, Верещагин, за потери выше пяти процентов я сниму с вас головы!
* * *
— Но ведь вас не бомбили четвертого?— Нет. Бомбили Бельбек и Саки. Двадцать пятые МиГи, мы их ничем не могли достать.
— Чуфут-Кале — это они?
— Скажи лучше — Бахчисарай… Нет, не они — ТУ-16, девятитонными. Не смей! — он перехватил ее запястье, увидев, как она потянулась с сигаретой к свечке.
— Я стал суеверным.
Он чиркнул спичкой, подождал, пока она прикурит.
— Думаю, тут не Чуфут-Кале был целью… Они же должны были знать, что Центр вырублен в скальном монолите… Они проверяли, в самом ли деле уничтожена система ПВО. Представь себе парня за ракетным пультом, который смотрит, как «девятками» его город ровняют с землей — и ничего не может сделать. Не имеет права.
— Сволочи…
— В заданных обстоятельствах… Я не думаю, что мы были бы лучше. Знаешь, что случится с Херсоном, если сбросить бомбу на Каховскую плотину?
— Мы что…?
— Нет. Иначе я бы тебе не сказал. Но такой вариант… рассматривался. Там стоит дивизия, с которой надо что-то делать…
— Кроме дивизии, там еще и люди живут.
— Вот и я о том же.
* * *
5 мая, КрымВ 9-40 эскадрилья МиГ-25, пользуясь полнейшей безнаказанностью, с высоты 23 км сбросила 24 ФАБ-500Т на авиабазу Бельбек. Это была та авиабаза Бельбек, которую ночью построил инженерный батальон Южного района обороны, но из-за неточности бомбометания с такой большой высоты три бомбы попали в настоящую авиабазу и повредили основную ВПП.
В 14-20 эскадрилья отбомбилась над Саками. Все то же рассеяние бомб привело к тому, что четыре из них упали на Михайловку. Погибло пять человек — городовой, находившийся по долгу службы на улице, двое подростков-взломщиков, решивших поживиться во время воздушной тревоги и пожилая супружеская чета, не пожелавшая спускаться в подвал.
В 17-30 эта же эскадрилья сбросила бомбы на Сары-Булат, и одна из бомб попала в настоящую авиабазу. Остальные расковыряли степь вокруг ложного аэродрома и раздолбали автомагистраль.
После налета на Саки полковник Адамс отдал Скоблину приказ перехватить этих орлов. Продиктован приказ был скорее угодой общественному мнению, чем военной необходимостью, тем не менее он был выполнен отлично: 8 «беркутов» подловили МиГи при заходе на посадку и сбили четыре из них.
Возвращаясь, они угодили в мыловарню: 162 советских истребителя совершили очередной налет, бой им дали 64 крымских самолета.
Летчики форсиз, которым удалось выбраться из этой бойни, так и не отдыхали: вечером они вышли на перехват ракет, которые выпустили недобитые первого мая Ту-16 и Ту-22М7. Советский Союз не жалел средств на воссоединение двух народов: по Крыму высадили 88 КСР-5 и 12 Х-22.
Это был самый сильный удар за весь день: погибло 34 человека из военнослужащих и 46 штатских.
Ночью в Сарабузе сели 28 F-15A и 22 A-7E. Американский «воздушный мост» действовал…
На следующий день красные начали раненько. В 7-40 пошла на Сарабуз эскадрилья из Ейска, усиленная после вчерашних потерь МиГами-25РБ из Конотопа. Ложный аэродром «Сарабуз» очень серьезно пострадал. Бочки с мазутом и отработанные автопокрышки создали видимость грандиозного пожара, о чем и было с удовольствием доложено по начальству.
В 9-10 массированным налетом истребителей был окончательно сломан хребет крымским ВВС. Помня о словах Маршала, командующий ТВА бросил против 48 истребителей крымского ПВО 186 МиГов, в том числе — свежий 61-й истребительный полк. Уйти удалось только 11 белым самолетам, и только потому что они успели заскочить в зону ПВО Северного Укрепрайона. Те семь советских МиГов, что в азарте погони кинулись за ними туда, были сбиты «Хоками» и упали в Чонгар.
Через час 70 бомбардировщиков-ракетоносцев поднялись с воздух. Сто сорок восемь ракет было выпущено. Только тридцать — перехвачено: самолеты Крыма в воздух не поднялись.
В 11-00 70 Су-24, 80 Су-17, 140 МиГ-27 и 150 МиГ-23 пошли на Крым. Под ударами ракет Х-28 замолчали ЗРК «Кудесник». В среднем приходилось по 70 самолетов на авиабазу, и советские постарались отыграться за первое мая с лихвой. Шесть крымских аэродромов должны были размолотить в кашу уже при первом ударе, но для верности было сделано еще три налета. В последнем участвовали даже ТУ-16 с ФАБ-3000, и что эти неповоротливые туши не были сбиты — ясно показывает, что крымской ПВО больше не существовало.
Аэродром Сары-Булат понес серьезные повреждения, в результате чего американским F-15 и А-7, переброшенным ночью по «воздушному мосту» пришлось садиться на автобан между Сары-Булатом и Новоивановкой. Помнится, лет пять назад местные жители очень удивлялись, зачем военные бетонируют второстепенной важности дорожный узел, для которого вполне хватило бы и асфальта…
* * *
— Мы из убежища не вылезали.— Мы тоже. Но нам меньше досталось. Круто попало дроздовцам и марковцам… «Бэкфайры», со средней высоты… По Евпатории, Керчи и Альма-Тархану…
— И Бахчисараю.Штатские нас ненавидят, ты это знаешь?
— Знаю… Их можно понять.
* * *
Ак-Минарет, 7 мая, 1655— Вот так вот, значит… — сказал подполковник Денисов.
— Вот так вот, — передразнил его мэр Ак-Минарета. — И машин у меня играть в бирюльки нет. Вызвали спасателей из Симфи, так когда они еще будут. Полчаса нас утюжили! Полчаса! Сволочи! — он сорвался на крик — Я же знаю, что батарея цела была! И сейчас цела! И сидели, смотрели спокойно, как нас тут в дерьмо вколачивают! Люди вы или нет, мать вашу так?
— Я дам технику, — сказал Денисов. — Я все дам! Я руками буду завалы разгребать, камни грызть! Скажи, что делать — я буду! Только душу из меня не вынимай…
— Толку от твоего грызения! Надо было врезать им! Стрелять надо было!
— Приказ, — скрипнул зубами Денисов. — У меня был приказ…
— Вон им скажи, что у тебя был приказ! — мэр подтащил казака к окну за плечо. — Которые без крыши над головой остались. Которые ждут, пока их детей из подвала выкопают. Давай, выйди к ним, подполковник, и скажи, что у тебя был приказ! Не можешь?… Не можешь!…
Бывший есаул, а ныне подполковник Денисов повернулся спиной к мэру и вышел из кабинета. В коридоре толклись работники муниципалитета и жители города, враз оставшиеся кто без крова, а кто и без семьи, кто-то куда-то звонил, составлялись какие-то списки… Денисов шел через толпу, и толпа расступалась перед ним. В его сторону старались не смотреть.
«Как прокаженный», — подумал он.
Палатки, которые лежат на складе полка. Жратва. Медикаменты. Машины… Развернуть еще один мобильный госпиталь…
Самое страшное уже было позади. Уже погасили пожар в здании школы и выяснили, что дети в подвале убежища живы. Крым шестьдесят лет готовился к бомбежкам — убежищ настроили много. Проблема в том, что завалило оба выхода — включая аварийный. Воздух поступал, слава Богу. Теперь у школы торчало два автокрана — шла работа, которую спасатели называли «игрой в бирюльки». Действительно было очень похоже — разобрать завал по камешку, очень осторожно, чтобы от неловкого смещения все это не просело вниз и не проломило перекрытия убежища, погребая детей городка Ак-Минарет…
Денисов даже не посмотрел в ту сторону. Он знал, что там, на площади за оцеплением стоят матери. И многие в оцеплении — отцы, ведь и дети казаков ходили в эту школу и прятались в подвал во время воздушных тревог, которые — до сего дня — все были ложными.
Хватило и одной настоящей…
Над городом стоял дым: от покрышек, которые приготовили уже давно, и от настоящих пожаров.
Батарея ЗРК «Кудесник»… И приказ — категорический, не терпящий возражений: не применять!
Казалось, что и нужды не будет: чтобы нанести прицельный удар по позициям белых на Тарханкуте, МиГам придется снизиться до зоны поражения «Жар-Птицами» и «Стингерами»…
А никто не стал и искать эти позиции. МиГи тупо отработали по Ак-Минарету. Авиаполк крушил город в то время, как Денисов и его казачий полк сбрасывали в море десант… Это не укладывалось в голове даже теперь: бессмысленный удар по городу — в то время как морской десант красных действительно нуждался в авиационной поддержке…
(А кто ж знал, что приказ 562-му ИБАП звучал так: поддержать высадку 61-го отдельного полка морской пехоты, уничтожить военные объекты в городе Ак-Минарет. Ну, не доперли штабные стратеги, что казаки ждут этого десанта не в своих казармах, а на побережье!)
Денисов передумал все это быстро — пока спускался во второго этажа мэрии. И, спустившись, сразу же отдал приказ своему помощнику.
— Найди мне зампотыла… Передай: пусть все, кто свободен от патрулирования побережья, на сутки поступают в распоряжение мэра. Давать ему машины, людей… Что ни попросит. Пленных пусть гонят сюда же — нечего им в лагере штаны просиживать, будут разбирать завалы. Суки! — он ударил кулаком в борт машины.
— Победили называется, — усмехнулся сотник Башенков. — То-то нас с цветами встречают…
— Господин полковник, штаб! — связист протянул Денисову наушники с микрофоном.
— Волк-17 слушает.
— Волк-17, на связи Волк-центр. Что там у вас? Что с этим десантом?
— Спихнули мы в море этот десант. Убитых человек двести с их боку, с нашего — пятьдесят пять. Пленных взяли сорок два человека. Спалили шесть легких танков, захватили пять. Наших танков потеряно четыре. Ремонту не подлежат, с концами. Корабельные орудия, сами понимаете… Эсминец их мы слегка попортили, но все ж таки не утопили — ушел…
— Мы беспокоимся из-за авианалета.
— Мы тоже беспокоимся, мать его еби…
— Денисов, прекратите мат в эфире! Каковы потери после авианалета?
— Подсчитываем. Они не по нашим позициям, они по городу отработали.
После секундной заминки прозвучал вопрос:
— Что нужно?
— Краны нужны. Бульдозеры.
— Боеприпасы нужны? Склады целы?
— Да в жопу эти склады!… Да, целы. Они по казармам отработали и по жилым кварталам. Еще десант будет?
— Не знаем. Ждите. Конец связи.
Денисов вернул наушник связисту и оперся спиной о штабную машину.
— Закурить есть, Семен?
Он глотнул дым, посмотрел в сторону враждебного моря.
— Вы как хотите, а если они еще раз прилетят, то положу я на ваши приказы, — сказал он себе под нос.
* * *
Они сидели в темноте, и Тамара злилась на себя за то, что вот так — лицом к лицу, но через стол — ей удобней и легче, нежели в постели…— Приезжал осваговец, расспрашивал о тебе…
— Флэннеган?
— Да, кажется так… О нашем последнем дне, о том, как мы расстались… Послушай, то, что пишут в газетах — это ведь bullshit. Та сумка, которую ты забирал со станции…
— Ты все ему рассказала?
— Да, конечно… Я же думала, что тебя уже убили.
— Не бери в голову.
— А ты сволочь. Ты все знал заранее. Вернулся из Непала, купил колечки, трахнул меня напоследок и отправился умирать.
— Ну, не так все было трагично…
— Нет, все было смешно. Прямо комедия… Господи, ну почему все это случилось именно с нами?
— Хороший вопрос…
— Почему ты, Арт? Почему ты взялся за это?
— Почему я… Тоже хороший вопрос. Знаешь, я сам об этом много думал. Как-то делать было нечего — я сидел, прикованный наручником к батарее в Главштабе, ждал смерти и думал… Смысл… Неужели в советском лагере мне было бы хуже? Да нет, хуже вроде некуда… Тогда в чем дело? Свобода? Хороша свобода: ровно на длину руки. Демократия? Ради таких слов не умирают. Права человека? Хребет мне расписали этими правами… Личные выгоды? Мимо… Но вот если бы сейчас можно было все вернуть во времени назад и переиграть — отказался бы я? И… Я понял, что нет. Ни за что. Это желание… оно было больше, чем разум и воля. Это плоть и кровь. Есть что-то, что заставляет меня делать такой, а не другой выбор. Далеко не всегда разумный. Разум на побегушках у этой штуки. Что-то глубоко внутри, уничтожить его можно только вместе со мной. Может быть, это — душа. Не знаю.
— Красиво говоришь…
— Накопилось… Знаешь, я ведь давно ни с кем не говорил. В штабе я стараюсь держать пасть закрытой. Тише воды, ниже травы. Такой пай-мальчик.
— Зачем?
— Видишь ли… Полковник Казаков, мой начштаба… Он очень опытный штабист… И на две головы выше меня. Но… если я отдам один приказ, а он — другой… Я точно знаю, кого из нас послушают младшие офицеры. И он это знает. Поэтому я очень внимательно слушаю, что он говорит, а задавать глупые вопросы стараюсь наедине.
— Помогает?
— Нет.
— Скажи мне, господин командующий, у нас получится? Мы вернемся оттуда?
— Я верю, что у нас получится. Иначе нельзя.
— Верь на здоровье, я же не об этом тебя спрашиваю!
— Я знаю, о чем ты меня спрашиваешь. Меня о том же самом спрашивал сегодня Князь…
* * *
Севастополь, 7 мая, 1715— Как к тебе теперь обращаться? Господин командующий?
— Ну хоть вы, товарищ Исаев, не подъелдыкивайте…
— Подъелдыкивать командира своей дивизии?… Вот уж никогда не думал, что тебе дадут полковника… раньше, чем мне.
— Я и сам никогда не думал, что получу полковника, — спокойно заметил Верещагин. — Коррида, фортуна…
Князь хохотнул, восстановив в памяти контекст.
— Ты в самом деле… Или так? Генерал на свадьбе?
— Всего понемножку, Князь. Один мой знакомый осваговец придумал удачный эпитет: ходячий полковой штандарт. Ну, давай, веди меня к своему полковнику. Мне поручено проверить вашу готовность… Князь, готовы ль вы?
Над бухтой заревела сирена.
— А, зараза, — спокойно сказал князь. — Опять налет… Слышал, как нас бомбили полтора часа назад?
— Потому и приехал. Корабли целы?
— Ха… Слышу голос полководца! Какой-нибудь сентиментальный штафирка спросил бы, живы ли мои родные и близкие… — Георгий встретился с Артемом глазами и осекся.
— Корабли целы, — сухо закончил он. — Чтобы попасть в корабль, нужно спуститься на высоту поражения. А среди красных таких дураков нет. Гораздо проще сбросить все это дерьмо в море или на город, чтобы потом отрапортовать: отбомбились по Севастопольскому порту.
— Жестокость законов российских смягчается скверным их исполнением… — пробормотал Арт. — Ага, вон твой полковник…
Верещагин знал в лицо командующего полком морской пехоты, полковника Краснова. Теперь и Краснов его узнал. С командиром отряда «Афалина» подполковником Никифераки они встречались дома у Князя еще до войны. У Дмитрия Никифераки были добрые черные глаза, щедрые жесты и широкая улыбка Багси Сигела. Он называл Артема и Георгия одинаково — «мальчик мой». Интересно, как он обратится сейчас…
— Полковник Верещагин! — офицеры отсалютовали друг другу. — Капитан Берлиани! Ну что, господа, пойдемте в укрытие, пока не начался этот бомбеж?
— А где полковник Казаков, Артемий Павлович? — насторожился морпех.
— Он в Главштабе, — спокойно ответил Артем. — Будет в девять вечера. Вместе с полковником Адамсом и полковником Крониным.
— А что происходит на Керченском полуострове? — осведомился Краснов. Его глаза спрашивали совсем другое. «Кто ты?» — спрашивали они. — «Мальчик на побегушках у Казакова? Подставная фигура? Или человек, с мнением которого считаются?»
— Мы еще удерживаем Керчь. В Багерово красные высадили воздушный десант. Полк или около того.
— Не заперли бы они Ордынцева в Керчи…
— Пока что все идет в соответствии с предположениями наших аналитиков.
— Идемте, полковник… Капитан Берлиани, спасибо, что показали господину полковнику дорогу на пирс.
Берлиани молча отсалютовал.
— Я тебя найду, — тихо сказал ему Арт.
Он действительно нашел его.
— Ну и вонища, — бестактно сказал господин полковник, поднявшись на борт десантного катера.
— Да, запашок славный, — Берлиани наморщил нос. Определение “вонища” было не совсем корректным: это походило на запах свежескошенной травы, но гораздо более сильный, через край — резало ноздри. — И нам десять часов в этой вони плыть.
— Нам — тринадцать, — срезал его Арт. Провел пальцем по перилам, осмотрел маслянистое пятно. — Так это и есть «гриффин»?
— Он самый. Может, красные и поверят, что мы — рыбачья лодка. Но все равно, если не сработает авиация — нам каюк. И это отворотное зелье нас не спасет… Как ты думаешь, командующий, у нас хоть что-нибудь получится?
— Конечно, получится, Гия. Я не могу думать иначе. Я же комдив, едена вошь…
— Знаешь, это все кажется таким безумием, что может и получиться.
— Как твои родственники? Мама, отец, Дженис, Кетеван?
— Вчера мои улетели в Турцию через воздушный коридор Красного Креста… Дженис осталась… Я ей говорю: дура, ракетам плевать на твой американский паспорт! — ни в какую… А что твоя царица?
— Она жива, Князь. Это пока все, что я знаю…
— И завтра она…
— Да, Гия. Завтра. Она.
— Бедные вы, бедные…
* * *
— Послушай, а эта твоя может-быть-душа, если она, скажем, потребует от тебя расстаться со мной… Что ты выберешь?— Самый подходящий момент выяснять отношения… Ты ведь тоже могла остаться в моей квартире и пересидеть сутки в безопасности. Ты поступила ровно наоборот.
— А ты знаешь, чем я за это поплатилась?
— Представь себе, знаю. Знаю, что ты в одиночку обезвредила двоих советских солдат. Освободила подруг. Сражалась при Бельбеке и при Почтовой. Участвовала в налете на Каховку. Завтра опять будешь рисковать собой, прикрывая нашу высадку…
Слава Богу, в темноте не было видно, как у Тамары отвисла челюсть.
— И ты думаешь, меня будет волновать то, что ты охмурила какого-то майора, чтобы не иметь дела со взводом желающих? Да пропади он, этот майор, на такое дерьмо и патрона жалко. Кем ты меня считаешь — дураком или подлецом? «Джамиля, ты была моей любимой женой, почему ты не умерла?» Тьфу!
Тамара поднялась по галерейке, открыла дверь бывшей своей комнаты.
— Левкович, ты спишь?
— Да, а что?
— Я хочу тебе сказать, что ты ботало.
— Кто я?
— Ботало. Колокольчик такой на шее у коровы, если ты случайно не знаешь.
— Хорошо. Можно спать дальше?
— Спокойной ночи.
— Она будет спокойной, если ты будешь поменьше шуметь. В частности — скрипеть кроватью. Злостно нарушая инструкцию номер сто четырнадцать-двадцать девять.
— Врешь. Не скрипит у меня кровать. И вообще — не твое дело.
— Конечно, не мое. Но такие инструкции нужно нарушать молча, без шума. Люди хотят спать в буквальном смысле слова.
Тамара тихо выругалась, закрывая дверь. Черт бы побрал Рахиль, но она была права.
— Мы шумим, — сказала она, спустившись вниз.
— Ненавижу эти армейские общежития.
— До которого часу ты можешь остаться?
— Часов до пяти. В шесть нужно быть в штабе.
— Ты не успеешь.
— Быстрым шагом — успею.
— Где вы?
— В Любимовке. Страшная военная тайна. Ты умеешь хранить военные тайны, Тэмми?
— Ты меня уже спрашивал об этом. Завтра?
— Завтра.
— Господи… Как я боюсь…
— А я — нет. Закрой глаза.
Она закрыла глаза.
— Дай руку.
Она протянула руку.
Теплое, согретое его ладонью кольцо обхватило ее палец.
— Вот. Это ты забыла у меня дома. Не снимай больше никогда.
Прикосновение рук снова перешло в объятие. Она попробовала ответить на ласку, но Арт дернулся и перехватил ее ладони.
— Как тебя обнимать?! — возмутилась она, — Здесь синяк, там ссадина…
— А ты меня не обнимай. Я сам тебя буду обнимать.
— Тогда давай вернемся ко мне в комнату. А то кто-то выйдет среди ночи чего-нибудь погрызть и увидит, как мы нарушаем инструкцию номер сто четырнадцать-двадцать девять.
— Здесь я вообще ничего не смогу нарушить, здесь мебель для этого не приспособлена.
— Некоторые обходятся вообще без мебели.
— Для таких упражнений я слишком помят.
— Полтора часа назад это тебя не остановило.
— Это меня и сейчас не остановит.
Они вернулись в ее комнату, снова заперли дверь и быстро разделись.
— Когда снимут швы? — спросила Тамара.
— Засохнет — само отвалится… Извини, у меня сильно поплохело с чувством юмора. Это какой-то хитрый материал на основе хитина. Растворяется в теле.
Арт переступил через свою одежду, брошенную на пол, и остановился на расстоянии вытянутой руки от Тэмми, спиной к ухмылке полумесяца, светившей в окно. Черная тень на фоне густо-синего проема. Свет обтекал его, и в этом скудном свете — она знала, что кажется ему серебристо-серой тенью.
— Как ты прекрасна, — выдохнул он. — Если бы ты сейчас могла видеть, как ты прекрасна…
* * *
Потом она, завернувшись в простынь, отошла к окну, села на широкий подоконник и закурила.— Когда-нибудь, — мечтательно сказал Артем, — я оттрахаю тебя так, что ты забудешь про свои проклятые сигареты. По меньшей мере до утра.
— Тебе придется очень постараться.
— Яки.
— Не хочешь пойти принять душ? Вместе?
— Нет. На этот раз мне нужно будет сделать кое-что еще. Что я привык делать один.
— Тогда иди первым.
… Вода шуршала о пластиковые занавески не дольше трех минут. Артем мылся быстро, по-солдатски. Как всякий, кто большую часть омовений произвел в общих душевых — пансионов, казарм, офицерских училищ, опять казарм, тренировочных комплексов, дешевых отелей и так далее. Тамара докурила, раздавила окурок в пепельнице.
— Знаешь анекдот про то, как эскимос женился на француженке? — спросил он, отдавая полотенце.
— ИДИОТСКИЙ анекдот! — она захлопнула дверь.
Она тоже вымылась быстро, по-солдатски. Но когда вернулась в комнату, он уже спал.
Странно, но хотя его темное лицо выглядело осунувшимся и измученным, на губах успокоилась полуулыбка, характерная для изваяний Будды. Улыбка человека, который засыпает с чистой совестью и незамутненным разумом. Улыбка ребенка, еще не открывшего страшную тайну: все дорогие ему люди когда-нибудь умрут, умрет и он сам…
Тамара легла рядом, и он тут же одной рукой подгреб ее к себе, прижал, как плюшевого мишку.
И до пяти утра, до второго появления денницы над горизонтом они спали, обнявшись, и земля вертелась без них.
* * *
Одесса, ночь с 7 на 8 мая 1980 годаПо такому случаю можно и выпить.
В «Красной Звезде» уже и фельетон вышел — «Слон и Моська». Дескать, погавкала белая Моська на красного Слона, разозлила его, он топнул ногой — и где та Моська?
Все, Керчь взяли, дошли до Парпача — расслабляемся, мужики. Теперь главное что? Главное — не торопиться. Отрапортовать: сделали что могли, дальше пока не выходит — белые, сволочи, сопротивляются изо всех сил.
Так оно, в общем, где-то и было. С Тарханкута полк морской пехоты вышибли. Правда, и десант туда шел — одно слово, отвлекающий. Денька через четыре дадим настоящий, но это не сразу, нет, не сразу…
— Из Москвы, — шепнул адъютант на ухо Маршалу.
Тот кивнул, встал из-за стола — нет, все скромненько, по-деловому: коньячок, балычок, колбаска, никаких излишеств — прошел в свой кабинет.
Товарищ из Москвы — костюм-тройка, вытертая до полной безличности физиономия — протянул ему руку.
— Я тут проездом, — сказал московский гость. — Товарищ К. интересовался, как идут дела…
— Дела, — крякнул Маршал. — Вы что же, телевизор не смотрите? Газет не читаете? Дела — лучше некуда… Взяли Керчь, обеспечили прочный плацдарм… Девятого думаем предпринять решительный штурм… Ну это, понятное дело, не газетная информация…
— Можно вопрос — почему девятого?
— Ну как же… Требование Политбюро… К тридцатипятилетию Победы
— Требование Политбюро или лично товарища А.?
— А разве товарищ А. может отдавать распоряжения от своего имени?
— Не хотелось бы плохо об отсутствующих, но товарищ А. склонен превышать свои полномочия. Его мнение — это ни в коей мере не мнение Политбюро. Политбюро, в свою очередь, настаивает, чтобы вы перенесли штурм на двенадцатое.
Ага, подумал Маршал.
Одиннадцатого были назначены выборы в Генеральные Секретари.
Пренеприятнейшему не светило…
* * *
Севастополь, 8 мая, 0811— Мальчишка, — сквозь зубы сказал полковник Казаков, увидев, что они остались в штабной каюте одни.