Страница:
Плохая заключалась в том, что на дороге показались преследователи.
Хорошая — в том, что плохую новость сообщили по радио, а значит, восстановилась связь.
— Черт, самолеты взорвать не успеваем, на…, склад боеприпасов — не успеваем… — то ли потому, что капитан Коцуба нервничал, то ли потому, что дам здесь не было, паразитное выражение он начал приводить без купюр.
— Ну, и пес с ними! Отход! Ничего, капитан, доберемся до места, свяжемся со штабом дивизии — и кончатся все наши мучения…
Коцуба и Беляев были все-таки хорошими командирами. Отход не превратился в паническое бегство, все вовремя оказались на дамбе, и даже успели снять экипаж одной из БМП, прикрывавшей отход и подбитой.
Правда, перенервничал и напартачил взрывник: крутанул машинку слишком рано, пока головные танки и БМП белячков еще не доехали до места Х. Взметнулся кверху столб воды и грязи, камни застучали по броне БМД… Но они приносили куда меньше вреда, чем белогвардейские пули и снаряды. Сработай взрывник как полагается — и беляки еще долго вылавливали бы из воды раненых и убитых, и было бы им не до драки. А так они с дороги принялись молотить их своих пушек и пулеметов. Десантники и морпехи отступили по дамбе — но едва они добрались до противоположного конца, как пушки и пулеметы ударили уже с другого берега: Афанасьев таки не удержал Ак-Минарет. Две головные машины загорелись, экипаж одной их них выскочил и попрыгал в озеро, водитель второй решил проблему радикальнее: направил БМД в озеро целиком.
В третьей ехал Беляев, командная машина которого была подбита еще в Евпатории.
— Стреляй! — заорал майор в шлемофон. — Стреляй, козел!
Стрелок не отзывался. Майор добрался до него и увидел, что парень убит.
— Ну, курвы! — зарычал он, выбросил труп с места наводчика, сел за пушку сам и открыл огонь.
А стрелял майор неплохо…
Когда с обеих сторон было подбито по 7-8 машин (за Беляевым числилось две), неприятель дрогнул. Подобрав уцелевших, беляки ретировались.
Майор сильно сомневался, что это полная и окончательная виктория. И, чтобы подтвердить либо развеять сомнения, выслал очередной разведдозор. На сей раз, учтя отрицательный опыт покойного Ахмерова — две машины, одна из которых должна держать вторую в поле зрения и, в случае чего, успеть смыться.
От колонны отделились БМП и БМД, покатили вперед. Остальные занялись ранеными.
— Первую пропустить, — распорядился Башенков. — Атаковать тогда, когда покажется вторая.
— Есть!
Ловушка была расставлена: на улицах спрятались танки, на окраине у дороги укрыли две «милашки».
Машина десантников въехала в Знаменское и добралась до центральной площади, где ее окружили танки. Морпехи попробовали было повернуть назад, но две ракеты пресекли на корню их намерение предупредить товарищей. Причем одна из ракет попала как раз в головную часть, разворотив рацию…
— «Оказалось в этой банке не мясо. Оказалась в этой банке салака…» — процедил сквозь зубы Оганесов.
Если он имел в виду, что они ожидали встретить в Знаменском БМП, а встретили танки, то попал в самую точку. Форменная салака.
Какой-то морпех выпустил очередь из пулемета в ближайший танк. Геройский поступок, но глупый. Кроме нескольких царапин на броне, танк никаких повреждений не понес, и ответного огня не открыл, а просто тронулся с места и наехал на БМП. Пнул ее носом и вмял в строй «соседок», сделав вдвое уже, чем планировали конструкторы. Экипаж еле успел выскочить.
Беляев выругался в последний раз и открыл люк БМД. Выразительным жестом бросил на землю автомат, вытащил пистолет и швырнул туда же.
— Сдаемся! — крикнул он.
Откуда-то сзади на броню головного танка влез усатый мужик с подбитым глазом.
— Кто такие?
— Командир 161-го гвардейского парашютно-десантного полка 102-й гвардейской Свирь-Петрозаводской воздушно-десантной дивизии майор Беляев.
— А, так это твой старший лейтенант у меня на гауптвахте загорает, — весело сказал мужик. — Командир казачьего полка Марковской дивизии есаул Денисов. Извиняй, что не так длинно.
— Что это такое? — спросил подполковник Огилви у штабс-капитана Дановича.
Штабс-капитан переадресовал вопрос унтеру Зарайскому.
— «Язык», ваше благородие! — пожал плечами Зарайский.
— А по-моему, задница, — прокомментирвал подполковник. — Где вы его откопали?
— В кустах, ваше благородие. Справлял нужду. Большую. — Унтер улыбнулся, — Очень большую.
— Шутки в сторону, унтер, — одернул подчиненного Данович. — Продолжим допрос. Сколько «Градов» и сколько минометов? Каков боезапас? Он это может нам сказать?
— Сколько «Градов»? — унтер подкрепил вопрос подзатыльником. — Отвечать!
— Товарищи! То есть, господа! — толстый прапорщик переводил мокрые глаза с одного офицера на другого. — Я не знаю ничего! У меня жена, дети… — он зачем-то полез в карман, — Панченко моя фамилия, из снабжения, а больше — ничего… Господа офицеры… Ваше благородие!!!
— Прапорщик, — Данович скривился. — Ты можешь отвечать по существу, дубина? Сколько «Градов»?
— Н-никак нет, ваше благородие! — Панченко наконец-то нашел в кармане искомое и теперь тыкал его штабс-капитану. Это оказалась фотография полненькой миловидной женщины с двумя детьми по бокам. На фоне моря.
— Он еще и пьян? — Огилви повел носом. — Унтер, что за дерьмо вы сюда притащили? Больше прапорщиков «языками» не брать. И других засранцев — тоже не брать.
— Я к таким и в перчатках больше не притронусь, — пообещал унтер Зарайский. — Давайте, я лучше сам доложу. «Градов» там я насчитал пять, минометов — одна батарея, гаубиц-две. Лупят по Сары-Булату так, что только пыль летит. Наши, понятно, тоже в долгу не остаются. Но надо быстрее, потому что боезапас там на подходе. Вот я на карте отметил, что и как. В соприкосновение мы не вступали. Хотя очень хотелось. Потому что может это они — по радио?
— Вряд ли, — возразил Данович. — Им развлекаться некогда. Хотя, может быть, и они. Учитывая, что мы видели в Белогвардейске…
— Взять бы вот этого, — процедил Зарайский, слегка встряхивая пленника за шиворот, — Посадить перед микрофоном и пощекотать ножичком…
— Отставить, унтер! — рявкнул Огилви, видя, что прапорщик закатывается в обморок. — Ведите его к Галяутдинову, оформляйте и занимайте свое место в строю!
При слове «оформляйте», ошибочно принятом за «расстреляйте», прапорщик спекся окончательно. В полное сознание он пришел только день спустя, в лагере для военнопленных.
Незадачилвый «язык» перестал интересовать офицеров раньше, чем отзвучало «Да, сэр!» унтера Зарайского. Офицеры склонились над картой, обсуждая план взятия Сары-Булата.
План был прост, как постные блины. Ничего более сложного не было времени выдумывать: штурм авиабазы, на которой закрепились белые, уже начался.
Обе стороны дошли до той стадии ожесточения, когда человек не задумывается ни о чем, а просто палит по всему, что движется. И белые, и красные знали, что это последний штурм: на то, чтобы провести или выдержать следующую атаку, сил не хватит. Минометный обстрел занял пятнадцать минут, потом в пролом фронтом около 150 метров устремились БМД, а навстречу им дымными султанами рванули ПТУРы. Две машины загорелись, остальные преодолели полосу препятствий. Десантники, выскочив из машин возле вражеских окопов, бросились в жестокую рукопашную. Отряд штурмового резерва развернул вторую волну атаки, и белые неизбежно должны были быть сметены этой волной…
Рядовой Андрей Матюшенко из минометного расчета, оглохший от почти непрерывной стрельбы, измученный запахом пороховой гари и предельно уставший, все же сумел различить в орудийном громе какой-то посторонний лязг и скрежет…
Он оглянулся и прямо над собой увидел громаду пятидесятитонной махины, пушечное жерло и тяжелые резные траки…
В одуряющем ритме своей смертельной работы солдаты расчета не обратили внимания на его вопли — они их не слышали, — дергания за рукава и толчки. Они заметили танк только тогда, когда он шандарахнул из своей пушки по БМД. Минометный расчет бросился врассыпную, и вовремя: танк тронулся с места и покатил вперед, утопив их орудие в каменистой крымской земле.
Рядовой Андрей Матюшенко в панике не сориентировался и попал под следующий танк. Поначалу он не мог сообразить, что такое опрокинуло его на землю и держит за правую ногу. Он рванулся, попробовал освободиться, но тут стало темно, и, увидев над собой заляпанное грязью железное брюхо, Матюшенко все понял и закричал, прижимаясь к земле и весь скукоживаясь, чтобы не отдать железной твари больше ничего, кроме зацапанной ею ноги. Боль пришла не сразу — поначалу мозг отказывался воспринимать такое количество боли, врачи называют это шоком, но танк переползал через ногу солдата целую вечность, и за это время Матюшенко успел вспомнить, как в его детстве отец, везя их на машине куда-то, раздавил щенка. Маленький лохматый дурачок не старше двух месяцев от роду сам кинулся под машину, под заднее колесо, точно как Матюшенко сейчас, и папа его даже не видел, но они с мамой, сидя на заднем сиденье, ощутили мягкий и страшный толчок и короткое содрогание гибнущего собачьего младенца — сквозь машину, сквозь всю резину и сталь женщина и ребенок почувствовали это и вскрикнули оба, одновременно оглянувшись назад, на распластанное по дороге тельце… И тут танк наконец-то съехал с него и пришла боль — такая, которая не оставляет места ничему, кроме себя, и рядовой Андрей Матюшенко потерял сознание.
Младший унтер Ставро, водитель танка, ощутив перекат одного из траков через живое и зная, что он сбил человека, выметнул себе на колени все консервированные спагетти в томатном соусе, что он съел в Белогвардейске.
Это был первый человек, которого — как он думал — он убил. И никакого боевого воодушевления при этом не почувствовал. О Господи, где же взять силы убить еще нескольких, едва ли не глядя им в лицо?
Силы он нашел. Они все нашли — и вторая цепь атакующих десантников полегла почти полностью. Большинство тех, кто был в первой, погибло, когда в рукопашную вмешались белогвардейские (из Белогвардейска) ополченцы.
…Подполковник Огилви обнаружил, что впадает на короткое время в какую-то прострацию, как бы выключается на секунду-другую, и, когда возвращается, ему требуется время, чтобы снова включиться…
— Что вы сказали, Белоярцев?
— Вас вызывает штаб, сэр.
Огилви взял наушник из рук поручика.
— Что теперь, Олег? — спросил он. — Прикажете штурмовать Симферополь?
— Не сейчас. В каком состоянии аэродром?
— Awful. Здесь все разворочено. Начальник БТО говорит, что починят, самое быстрое, к полуночи.
— Тогда пусть начинают сейчас. Выходили на связь корниловцы. Скоро Адамс подтянет к Симферополю полк. Я дам вам их частоты, скоординируете действия.
— А как он там… вообще?…
— Постучите по дереву, Брайан: мы их гоним!
— Отчего коммандер такой озадаченный? — спросил Кретов у Черкесова.
— Дал зарок не пить, пока не раздолбаем всех краснопузых, — Черкесов употребил это антикварное словечко с некоторым смаком. — Видно, Кутасов сказал ему, что это будет еще не скоро.
Грачев был полностью, абсолютно уверен, что аэродромы находятся под его контролем. То, что сообщали из Одессы, было… просто невозможно!
— Рябов! — скомандовал он майору из штаба, — Обзвони мне сейчас все аэродромы. Быстро. Пусть доложат обстановку — как там, что там…
Аэро-Симфи, два батальона спецназа ГРУ — все на месте, все в порядке. Бельбек, батальон майора Исламова — в-вашу мать, мы тут еле держимся! Помощь! Помощи нам! Саки, сороковая штурмовая бригада — на авиабазе беляки, но мы их сейчас оттуда выбьем, они уже при последнем вздохе. Сары-Булат? Молчание… Кача? Кача не отзывается, но там ведь и нет самолетов, кроме учебных. Но не могли же учебные самолеты и разведывательные вертолеты начисто вымести из крымского неба все грозные МиГи! Качу тоже занесем в черный список.
— Ты за кого меня держишь? — орал на Рябова Грачев. — По-твоему, откуда эти «Харриеры» взялись? Их вообще, по данным разведки, в Крыму нет! А вот такая у нас разведка! Их нет, а они, понимаешь…
Короче, так! Захват тактического центра из задачи номер один превращается в задачу номер ноль. Обезвредить, на хрен, все крымское ПВО, все радарные станции. И сразу — на Бельбек. Отстоять аэродром любой ценой. О чем вы говорите, ребята, это делается даже не одним парашютно-десантным полком: одним батальоном!
И начинается дичайшая карусель в штабе сто второй ВДВ, полковники орут на майоров, майоры — на капитанов, капитаны — на лейтенантов, те — на сержантов, сержанты — на рядовых: почему машины к выходу не готовы? Где бензин? Что за бардак? Уже час, как надо быть готовым, а полк не кует и не мелет.
И потный полковник Ефремов в третий раз выходит из кабинета Грачева и берет за грудки полковника Сухарева, и тот корежится от разных неприятных слов, но ни черта не может сделать, поскольку интенданты всегда воровали, воруют и будут воровать. И если бы в русском языке было не три времени глагола, а, как в английском, штук девять, да еще какой-нибудь плюсквамперфектум, то и тогда глагол «воровать» в сочетании с существительным «интендант» звучал бы и грамматически, и фактически правильно.
К восьми часам полк более-менее готов на выход. Более-менее — потому что приблизительно сорока человек солдатиков недосчитались, горючки в каждую машину залито на треть, БМД забиты награбленным добром, и если пошуровать, то можно найти что угодно — начиная с картофельных чипсов и заканчивая золотыми украшениями от Картье. Но — приказ есть приказ, его не обсуждают, а — что? Правильно, выполняют. И полк, хоть какой, но готов к выходу.
— Вот эт' я понимаю, — говорит Грачев и жмет руку Ефремову. — Эт' по-нашему. Ну, вперед, ребятки!
И механизированная колонна выползает из города и тянется по шоссе на Бахчисарай.
— Так, я переключаю их на вас.
— Переключайте, Ян.
Полковник Адамс надел наушники.
— Яшма — центр слушает, — сказал он.
— Говорит… э-э, неважно, кто. Симферополь. Сейчас в городе готовится к выходу на Бахчисарай парашютно-десантный полк. Командует полковник Ефремов. У них легкая заминка с топливом и личным составом, но минут через сорок они все-таки смогут выйти. В районе Почтовой они разделятся, один батальон повернет на юг, к Скалистому, чтобы въехать в Бахчи по семьдесят девятой вспомогательной.
— А кто вы, собственно, такой?
— Ах, господин полковник, ну зачем вам это знать? Достаточно того, что я говорю правду. Так вот, по моим сведениям, после того, как этот полк выйдет, в городе останется всего два мотострелковых батальона, один батальон советских десантников, одна рота спецназа КГБ «Альфа» и часть бригады спецназа ГРУ. ГРУшники большей частью в Аэро-Симфи.
— Откуда вам все это известно? Вы сами, простите, не из ГРУ?
Вкрадчивый рассмеялся.
— Ой, нет! Но я отвечу на ваш вопрос честно: наши коллеги из ОСВАГ, зная о сроках вторжения, начинили «жучками» здания Главштаба, центральный офис ОСВАГ и Министерство Обороны. А каналы связи любезно вывели на нас. При условии, что мы будем передавать вам услышанную информацию. Код восемьсот одиннадцать. Ну, теперь вы мне верите?
Адамс поморщился.
— Пока вы нигде не соврали, — сказал он.
— Мы постараемся откопать еще кое-какие сведения, которые вас заинтересуют, полковник. — пообещал Вкрадчивый. — Шалом.
— Только МОССАДа нам и не хватало, — пробормотал Адамс, отключая связь. — Как будто мало того, что мы впутались в грязные игры ОСВАГ.
— Все-таки целый полк, Даг, — с сомнением сказал Кронин. — Удастся ли нам его остановить, пусть даже этот тип сказал правду?
— Не остановить, Леон, — поправил Адамс. — Остановить его мы как раз не сможем. Уничтожить.
Полковник Борисов, командир 40-й десантно-штурмовой бригады, дал сигнал «К атаке!». Он был уверен, что на этот раз все выгорит. Последний штурм беляки отбили чуть ли не святым духом, но на этот раз им и святой дух не поможет. Никакой святой дух не может помочь, если нет патронов и гранат, мин и противотанковых ракет. А у беляков все это вышло. Во время последней атаки они не стреляли очередями, и одиночные выстрелы становились все реже…
Но даже если бы у десантников тоже закончились боеприпасы, если бы мертвым грузом валялись у пулеметов вылущенные ленты, если бы автоматы годились только в качестве дубинок или больших рукояток для штык-ножей, то и тогда Борисов гнал бы десантников все в новые и новые атаки. Речь шла не о любви к Родине и не о воинском долге. Речь шла о представлении к званию генерал-майора, которое уже ушло в Москву, в Минобороны на подпись, и которое погорит синим пламенем, если он не отобьет у белых Саки.
На последнее предложение о сдаче беляки ответили отказом.
И десантники бросились в очередной штурм, и встретили очередную стену отчаянного сопротивления, но уже была она хрупка, эта стена, и они проломили ее. Крымцы делали последние выстрелы и падали, бросали последние гранаты и падали, наносили удары штыками и падали, падали, падали…
Но в какой-то момент, неразличимый в угаре сражения, десантники увидели, что падают уже они, что невидимая смерть хлещет по их спинам, и жалкие девять грамм свинца уже для них оборачиваются невыносимым грузом…
Булатов атаковал сороковую бригаду классически, как в учебнике. Три механизированных клина врезались в кольцо окружения на авиабазе и рассекли его, «Витязи» расстреливали советские танки из пушек с большого расстояния, «Воеводы» поливали все вокруг свинцом, сминая и расшвыривая БМД и БМП как спичечные коробки.
Полковник Борисов увидел, что генералом ему стать разве что посмертно. Он предпочел остаться живым полковником и сдал «сводную» бригаду Булатову.
Подполковник Дэвидсон был ранен в бою, но нашел в себе силы встать навстречу своему спасителю, и даже осторожно обнять его (хотя эту русскую фамильярность вообще не одобрял).
— Спасибо, Павел Сергеевич, — сказал он.
— Don't mention, — отозвался Булатов.
— Но… разведданные… — прорезался голос с места.
— Значит, мы и здесь вас переиграли.
— Вы что, считаете себя таким хорошим полководцем? — возник второй голос.
— Сыграем в war game? На самом деле в большинстве случаев не нужно быть великим полководцем. Нужно просто знать дело. Военное правило гласит: следует полагаться не на то, что враг не пришел, а на то, что ты ждешь его; следует полагаться не на то, что враг не атакует, а на то, что ты неуязвим. Откуда?
— Мао? — предположил кто-то.
— Почти. Сун Цзы. Продолжим. Разгильдяйство отдела разведки на тот момент не поддается никакому описанию. Начнем с того, что аэродром в Багерово, где базировались учебно-боевые самолеты «Стриж», не был захвачен 29-го апреля по одной причине: его не внесли в список военных объектов. Цена такой забывчивости — потеря 222-го танкового полка и в конечном счете — Керченского полуострова в сражении у Семи Колодязей…
— Какие погреба? — не понял тот.
— Обыкновенные! Под землей которые! Где картошку зимой держат!
— Я полагаю, что есть, — кивнул ошарашенный мэр. — Но зачем это вам?
— Чтобы никого случайно не поубивало! Залезьте в эти погреба и сидите, пока здесь не закончится, понятно? Передайте быстро по всему поселку, чтобы никто не показывал на улице носа!
Не дожидаясь ответа, он повернулся на каблуках и зашагал на позицию.
Три подбитых танка, притащенных на буксире, окапывали, создавая подобие ДОТов. Он вспомнил, как были потеряны эти машины: невесть откуда взявшиеся белогвардейские самолеты ударили по их колонне на дороге.
— Суки, — полковник сплюнул в аккуратно подстриженный газон. Он бы с удовольствием плюнул в небо, если бы не знал, что пользы в том не будет.
Он шел вдоль канала, по берегу которого и проходила одна из укрепленных линий.
Тот бой был кошмаром. Еть-копать, все это утро было кошмаром и вся вчерашняя ночь. Но тот, закончившийся три часа назад, бой — особенно.
…Человеку молодому, здоровому физически бывет особенно болезненно и несносно сознание своей беспомощности, когда его свалит внезапная хворь или рана. Тело, совсем недавно повиновавшееся тебе беспрекословно, выходит из подчинения, резко ограничивая меру твоей свободы пределами пространства, которое оно занимает лежа. Старик или ипохондрик, привыкший к болячкам, способен в этой ситуации на большую твердость духа — такое ему привычно и он знает, что можно этому противопоставить. А вот здоровяк, внезапно свалившись, нередко ломается психически.
Нечто подобное произошло и с Агафоновым — его полк, совсем недавно бывший единым организмом, слаженным оркестром, разваливался на куски, и полковник не знал, что этому противопоставить. Он не остановился бы ни перед какими мерами, вплоть до публичных расстрелов, но видел, что и это не поможет, и знал, почему — он и сам утратил кураж, он больше не был ни в чем уверен. Даже злости не было — одна усталость и обреченность.
С того момента, когда он увидел самолеты…
Конечно, не в них дело, точнее — не только в них… Но и в них — тоже.
Он увидел самолеты и понял, что небо потеряно.
Этого не могло быть. Такая огромная страна, такая огромная армия, такая мощь, как же так, почему в небе спокойно чувствуют себя белые?
Он решил, что сходит с ума. Но в своем уме или нет— он должен был что-то сделать, впрочем, ребята и сами знали, что делать. «Шилки» сбили один самолет, но радоваться было нечему: не успели они дойти до Новониколаевки, как появилась дюжина белогвардейских учебно-боевых «Жаворонков», и у каждого под крыльями было два блока НУР, а в каждом блоке — по тридцать две ракеты. Подсчитывать, сколько это всего, не обязательно: от «Шилок» просто ничего не осталось, а остальные могли только грызть локти. Зенитные пулеметы подбили двоих, но те удержались на лету, и, видимо, допиликали как-то до близкого аэродрома. Ребята с «Шилки» перед тем, как погибнуть, сбили еще одного, но здесь не футбол и не будешь утешаться тем, что размочил счет: за белыми, кроме «Шилок» остались тринадцать танков, семь БТР и три самоходных гаубицы.
Не успели они вытащить раненых и обожженных, взять поврежденные, но хоть на что-то годные машины на буксир и тронуться, как их догнали передовые отряды белогвардейской бронекавалерийской бригады. О дальнейшем Агафонов вспоминать не хотел. Они отбились, и хоть отступили — но все же не бежали.
…В том-то и весь ужас, что до бегства оставалось совсем немного. Хватало всего, чтобы продолжать драться — боеприпасов, горючего, оружия… Не хватало духу. Агафонов смотрел в глаза солдат на позиции — и не видел в них решимости умереть здесь, но позиции не оставить.
Он запретил болтать о том, что сообщили вернувшиеся с Парпачского Перешейка и Арабатской Стрелки разведгруппы: везде был противник, везде он открывал огонь на поражение. Белые отбили Феодосию и Стрелку, единственное, что Агафонов мог попытаться сделать — это удержать Керченский полуостров до подхода своих из-за Тамани. Они ведь подойдут! Не могут не подойти!!!
Теоретически… Да, теоретически он мог разбить этого Ордынцева… Соединиться с остатками тех, кто ушел из Феодосии… Вернуть Керчь, окопаться на перешейке…
Теоретически он мог и в космос полететь вместо Гагарина…
Этот поселок назывался Семь Колодезей, и здесь они устроили рубеж обороны. С двух сторон их прикрывал канал, с третьей — Апашское соленое озеро, с четвертой наступал подполковник Ордынцев.
Накануне Агафонов и Ордынцев пили вместе. Агафонов должен был Ордынцева арестовать, а этого ему делать не хотелось, так что он целый день таскал подполковника за собой в штабной машине, пообедал и поужинал с ним вместе, и все это считалось как бы домашним арестом. В конце концов, где арестованный будет под более надежным присмотром, чем все время на глазах у тюремщика? Вдобавок, Агафонов взял с Ордынцева слово, что тот не сбежит. Они сидели вместе в ордынцевсокм кабинете, слушали «битлов» — оба оказались любителями — и расстались в самых лучших чувствах, слегка омраченных стыдом тюремщика поневоле.
Хорошая — в том, что плохую новость сообщили по радио, а значит, восстановилась связь.
— Черт, самолеты взорвать не успеваем, на…, склад боеприпасов — не успеваем… — то ли потому, что капитан Коцуба нервничал, то ли потому, что дам здесь не было, паразитное выражение он начал приводить без купюр.
— Ну, и пес с ними! Отход! Ничего, капитан, доберемся до места, свяжемся со штабом дивизии — и кончатся все наши мучения…
Коцуба и Беляев были все-таки хорошими командирами. Отход не превратился в паническое бегство, все вовремя оказались на дамбе, и даже успели снять экипаж одной из БМП, прикрывавшей отход и подбитой.
Правда, перенервничал и напартачил взрывник: крутанул машинку слишком рано, пока головные танки и БМП белячков еще не доехали до места Х. Взметнулся кверху столб воды и грязи, камни застучали по броне БМД… Но они приносили куда меньше вреда, чем белогвардейские пули и снаряды. Сработай взрывник как полагается — и беляки еще долго вылавливали бы из воды раненых и убитых, и было бы им не до драки. А так они с дороги принялись молотить их своих пушек и пулеметов. Десантники и морпехи отступили по дамбе — но едва они добрались до противоположного конца, как пушки и пулеметы ударили уже с другого берега: Афанасьев таки не удержал Ак-Минарет. Две головные машины загорелись, экипаж одной их них выскочил и попрыгал в озеро, водитель второй решил проблему радикальнее: направил БМД в озеро целиком.
В третьей ехал Беляев, командная машина которого была подбита еще в Евпатории.
— Стреляй! — заорал майор в шлемофон. — Стреляй, козел!
Стрелок не отзывался. Майор добрался до него и увидел, что парень убит.
— Ну, курвы! — зарычал он, выбросил труп с места наводчика, сел за пушку сам и открыл огонь.
А стрелял майор неплохо…
Когда с обеих сторон было подбито по 7-8 машин (за Беляевым числилось две), неприятель дрогнул. Подобрав уцелевших, беляки ретировались.
Майор сильно сомневался, что это полная и окончательная виктория. И, чтобы подтвердить либо развеять сомнения, выслал очередной разведдозор. На сей раз, учтя отрицательный опыт покойного Ахмерова — две машины, одна из которых должна держать вторую в поле зрения и, в случае чего, успеть смыться.
От колонны отделились БМП и БМД, покатили вперед. Остальные занялись ранеными.
* * *
— Они две машины в разведку послали, — доложил урядник Федотов.— Первую пропустить, — распорядился Башенков. — Атаковать тогда, когда покажется вторая.
— Есть!
Ловушка была расставлена: на улицах спрятались танки, на окраине у дороги укрыли две «милашки».
Машина десантников въехала в Знаменское и добралась до центральной площади, где ее окружили танки. Морпехи попробовали было повернуть назад, но две ракеты пресекли на корню их намерение предупредить товарищей. Причем одна из ракет попала как раз в головную часть, разворотив рацию…
* * *
Знаменское, 1030— «Оказалось в этой банке не мясо. Оказалась в этой банке салака…» — процедил сквозь зубы Оганесов.
Если он имел в виду, что они ожидали встретить в Знаменском БМП, а встретили танки, то попал в самую точку. Форменная салака.
Какой-то морпех выпустил очередь из пулемета в ближайший танк. Геройский поступок, но глупый. Кроме нескольких царапин на броне, танк никаких повреждений не понес, и ответного огня не открыл, а просто тронулся с места и наехал на БМП. Пнул ее носом и вмял в строй «соседок», сделав вдвое уже, чем планировали конструкторы. Экипаж еле успел выскочить.
Беляев выругался в последний раз и открыл люк БМД. Выразительным жестом бросил на землю автомат, вытащил пистолет и швырнул туда же.
— Сдаемся! — крикнул он.
Откуда-то сзади на броню головного танка влез усатый мужик с подбитым глазом.
— Кто такие?
— Командир 161-го гвардейского парашютно-десантного полка 102-й гвардейской Свирь-Петрозаводской воздушно-десантной дивизии майор Беляев.
— А, так это твой старший лейтенант у меня на гауптвахте загорает, — весело сказал мужик. — Командир казачьего полка Марковской дивизии есаул Денисов. Извиняй, что не так длинно.
* * *
— Бронемобильная бригада Алексеевской Дивизии оставила Белогвардейск около половины восьмого утра и была в районе Сары-Булата через час с небольшим…* * *
Местность неподалеку от Сары-Булата, 30 апреля 1980 года, то же время— Что это такое? — спросил подполковник Огилви у штабс-капитана Дановича.
Штабс-капитан переадресовал вопрос унтеру Зарайскому.
— «Язык», ваше благородие! — пожал плечами Зарайский.
— А по-моему, задница, — прокомментирвал подполковник. — Где вы его откопали?
— В кустах, ваше благородие. Справлял нужду. Большую. — Унтер улыбнулся, — Очень большую.
— Шутки в сторону, унтер, — одернул подчиненного Данович. — Продолжим допрос. Сколько «Градов» и сколько минометов? Каков боезапас? Он это может нам сказать?
— Сколько «Градов»? — унтер подкрепил вопрос подзатыльником. — Отвечать!
— Товарищи! То есть, господа! — толстый прапорщик переводил мокрые глаза с одного офицера на другого. — Я не знаю ничего! У меня жена, дети… — он зачем-то полез в карман, — Панченко моя фамилия, из снабжения, а больше — ничего… Господа офицеры… Ваше благородие!!!
— Прапорщик, — Данович скривился. — Ты можешь отвечать по существу, дубина? Сколько «Градов»?
— Н-никак нет, ваше благородие! — Панченко наконец-то нашел в кармане искомое и теперь тыкал его штабс-капитану. Это оказалась фотография полненькой миловидной женщины с двумя детьми по бокам. На фоне моря.
— Он еще и пьян? — Огилви повел носом. — Унтер, что за дерьмо вы сюда притащили? Больше прапорщиков «языками» не брать. И других засранцев — тоже не брать.
— Я к таким и в перчатках больше не притронусь, — пообещал унтер Зарайский. — Давайте, я лучше сам доложу. «Градов» там я насчитал пять, минометов — одна батарея, гаубиц-две. Лупят по Сары-Булату так, что только пыль летит. Наши, понятно, тоже в долгу не остаются. Но надо быстрее, потому что боезапас там на подходе. Вот я на карте отметил, что и как. В соприкосновение мы не вступали. Хотя очень хотелось. Потому что может это они — по радио?
— Вряд ли, — возразил Данович. — Им развлекаться некогда. Хотя, может быть, и они. Учитывая, что мы видели в Белогвардейске…
— Взять бы вот этого, — процедил Зарайский, слегка встряхивая пленника за шиворот, — Посадить перед микрофоном и пощекотать ножичком…
— Отставить, унтер! — рявкнул Огилви, видя, что прапорщик закатывается в обморок. — Ведите его к Галяутдинову, оформляйте и занимайте свое место в строю!
При слове «оформляйте», ошибочно принятом за «расстреляйте», прапорщик спекся окончательно. В полное сознание он пришел только день спустя, в лагере для военнопленных.
Незадачилвый «язык» перестал интересовать офицеров раньше, чем отзвучало «Да, сэр!» унтера Зарайского. Офицеры склонились над картой, обсуждая план взятия Сары-Булата.
План был прост, как постные блины. Ничего более сложного не было времени выдумывать: штурм авиабазы, на которой закрепились белые, уже начался.
Обе стороны дошли до той стадии ожесточения, когда человек не задумывается ни о чем, а просто палит по всему, что движется. И белые, и красные знали, что это последний штурм: на то, чтобы провести или выдержать следующую атаку, сил не хватит. Минометный обстрел занял пятнадцать минут, потом в пролом фронтом около 150 метров устремились БМД, а навстречу им дымными султанами рванули ПТУРы. Две машины загорелись, остальные преодолели полосу препятствий. Десантники, выскочив из машин возле вражеских окопов, бросились в жестокую рукопашную. Отряд штурмового резерва развернул вторую волну атаки, и белые неизбежно должны были быть сметены этой волной…
Рядовой Андрей Матюшенко из минометного расчета, оглохший от почти непрерывной стрельбы, измученный запахом пороховой гари и предельно уставший, все же сумел различить в орудийном громе какой-то посторонний лязг и скрежет…
Он оглянулся и прямо над собой увидел громаду пятидесятитонной махины, пушечное жерло и тяжелые резные траки…
В одуряющем ритме своей смертельной работы солдаты расчета не обратили внимания на его вопли — они их не слышали, — дергания за рукава и толчки. Они заметили танк только тогда, когда он шандарахнул из своей пушки по БМД. Минометный расчет бросился врассыпную, и вовремя: танк тронулся с места и покатил вперед, утопив их орудие в каменистой крымской земле.
Рядовой Андрей Матюшенко в панике не сориентировался и попал под следующий танк. Поначалу он не мог сообразить, что такое опрокинуло его на землю и держит за правую ногу. Он рванулся, попробовал освободиться, но тут стало темно, и, увидев над собой заляпанное грязью железное брюхо, Матюшенко все понял и закричал, прижимаясь к земле и весь скукоживаясь, чтобы не отдать железной твари больше ничего, кроме зацапанной ею ноги. Боль пришла не сразу — поначалу мозг отказывался воспринимать такое количество боли, врачи называют это шоком, но танк переползал через ногу солдата целую вечность, и за это время Матюшенко успел вспомнить, как в его детстве отец, везя их на машине куда-то, раздавил щенка. Маленький лохматый дурачок не старше двух месяцев от роду сам кинулся под машину, под заднее колесо, точно как Матюшенко сейчас, и папа его даже не видел, но они с мамой, сидя на заднем сиденье, ощутили мягкий и страшный толчок и короткое содрогание гибнущего собачьего младенца — сквозь машину, сквозь всю резину и сталь женщина и ребенок почувствовали это и вскрикнули оба, одновременно оглянувшись назад, на распластанное по дороге тельце… И тут танк наконец-то съехал с него и пришла боль — такая, которая не оставляет места ничему, кроме себя, и рядовой Андрей Матюшенко потерял сознание.
Младший унтер Ставро, водитель танка, ощутив перекат одного из траков через живое и зная, что он сбил человека, выметнул себе на колени все консервированные спагетти в томатном соусе, что он съел в Белогвардейске.
Это был первый человек, которого — как он думал — он убил. И никакого боевого воодушевления при этом не почувствовал. О Господи, где же взять силы убить еще нескольких, едва ли не глядя им в лицо?
Силы он нашел. Они все нашли — и вторая цепь атакующих десантников полегла почти полностью. Большинство тех, кто был в первой, погибло, когда в рукопашную вмешались белогвардейские (из Белогвардейска) ополченцы.
…Подполковник Огилви обнаружил, что впадает на короткое время в какую-то прострацию, как бы выключается на секунду-другую, и, когда возвращается, ему требуется время, чтобы снова включиться…
— Что вы сказали, Белоярцев?
— Вас вызывает штаб, сэр.
Огилви взял наушник из рук поручика.
— Что теперь, Олег? — спросил он. — Прикажете штурмовать Симферополь?
— Не сейчас. В каком состоянии аэродром?
— Awful. Здесь все разворочено. Начальник БТО говорит, что починят, самое быстрое, к полуночи.
— Тогда пусть начинают сейчас. Выходили на связь корниловцы. Скоро Адамс подтянет к Симферополю полк. Я дам вам их частоты, скоординируете действия.
— А как он там… вообще?…
— Постучите по дереву, Брайан: мы их гоним!
— Отчего коммандер такой озадаченный? — спросил Кретов у Черкесова.
— Дал зарок не пить, пока не раздолбаем всех краснопузых, — Черкесов употребил это антикварное словечко с некоторым смаком. — Видно, Кутасов сказал ему, что это будет еще не скоро.
* * *
— Скоординировав свои действия, Корниловская и Алексеевская дивизии начали готовить ударные группы для броска Сарабуз — Симферополь, Почтовая-Симферополь и Перевальное-Симферополь. Одновременно в Симферополе готовился к выходу парашютно-десантный полк, задачей которого был захват Бахчисарая и удержание аэродрома Бельбек…* * *
Новое сообщение из Одессы, из штаба фронта, Грачев выслушал, постепенно меняясь в лице. Из истребителей, патрулирующих небо Крыма, вернулся на базу один? Повторите еще раз — ОДИН? Да быть того не может!Грачев был полностью, абсолютно уверен, что аэродромы находятся под его контролем. То, что сообщали из Одессы, было… просто невозможно!
— Рябов! — скомандовал он майору из штаба, — Обзвони мне сейчас все аэродромы. Быстро. Пусть доложат обстановку — как там, что там…
Аэро-Симфи, два батальона спецназа ГРУ — все на месте, все в порядке. Бельбек, батальон майора Исламова — в-вашу мать, мы тут еле держимся! Помощь! Помощи нам! Саки, сороковая штурмовая бригада — на авиабазе беляки, но мы их сейчас оттуда выбьем, они уже при последнем вздохе. Сары-Булат? Молчание… Кача? Кача не отзывается, но там ведь и нет самолетов, кроме учебных. Но не могли же учебные самолеты и разведывательные вертолеты начисто вымести из крымского неба все грозные МиГи! Качу тоже занесем в черный список.
— Ты за кого меня держишь? — орал на Рябова Грачев. — По-твоему, откуда эти «Харриеры» взялись? Их вообще, по данным разведки, в Крыму нет! А вот такая у нас разведка! Их нет, а они, понимаешь…
Короче, так! Захват тактического центра из задачи номер один превращается в задачу номер ноль. Обезвредить, на хрен, все крымское ПВО, все радарные станции. И сразу — на Бельбек. Отстоять аэродром любой ценой. О чем вы говорите, ребята, это делается даже не одним парашютно-десантным полком: одним батальоном!
И начинается дичайшая карусель в штабе сто второй ВДВ, полковники орут на майоров, майоры — на капитанов, капитаны — на лейтенантов, те — на сержантов, сержанты — на рядовых: почему машины к выходу не готовы? Где бензин? Что за бардак? Уже час, как надо быть готовым, а полк не кует и не мелет.
И потный полковник Ефремов в третий раз выходит из кабинета Грачева и берет за грудки полковника Сухарева, и тот корежится от разных неприятных слов, но ни черта не может сделать, поскольку интенданты всегда воровали, воруют и будут воровать. И если бы в русском языке было не три времени глагола, а, как в английском, штук девять, да еще какой-нибудь плюсквамперфектум, то и тогда глагол «воровать» в сочетании с существительным «интендант» звучал бы и грамматически, и фактически правильно.
К восьми часам полк более-менее готов на выход. Более-менее — потому что приблизительно сорока человек солдатиков недосчитались, горючки в каждую машину залито на треть, БМД забиты награбленным добром, и если пошуровать, то можно найти что угодно — начиная с картофельных чипсов и заканчивая золотыми украшениями от Картье. Но — приказ есть приказ, его не обсуждают, а — что? Правильно, выполняют. И полк, хоть какой, но готов к выходу.
— Вот эт' я понимаю, — говорит Грачев и жмет руку Ефремову. — Эт' по-нашему. Ну, вперед, ребятки!
И механизированная колонна выползает из города и тянется по шоссе на Бахчисарай.
* * *
Тактический центр Чуфут-Кале, 30 апреля, 1050-1100— Так, я переключаю их на вас.
— Переключайте, Ян.
Полковник Адамс надел наушники.
— Яшма — центр слушает, — сказал он.
— Говорит… э-э, неважно, кто. Симферополь. Сейчас в городе готовится к выходу на Бахчисарай парашютно-десантный полк. Командует полковник Ефремов. У них легкая заминка с топливом и личным составом, но минут через сорок они все-таки смогут выйти. В районе Почтовой они разделятся, один батальон повернет на юг, к Скалистому, чтобы въехать в Бахчи по семьдесят девятой вспомогательной.
— А кто вы, собственно, такой?
— Ах, господин полковник, ну зачем вам это знать? Достаточно того, что я говорю правду. Так вот, по моим сведениям, после того, как этот полк выйдет, в городе останется всего два мотострелковых батальона, один батальон советских десантников, одна рота спецназа КГБ «Альфа» и часть бригады спецназа ГРУ. ГРУшники большей частью в Аэро-Симфи.
— Откуда вам все это известно? Вы сами, простите, не из ГРУ?
Вкрадчивый рассмеялся.
— Ой, нет! Но я отвечу на ваш вопрос честно: наши коллеги из ОСВАГ, зная о сроках вторжения, начинили «жучками» здания Главштаба, центральный офис ОСВАГ и Министерство Обороны. А каналы связи любезно вывели на нас. При условии, что мы будем передавать вам услышанную информацию. Код восемьсот одиннадцать. Ну, теперь вы мне верите?
Адамс поморщился.
— Пока вы нигде не соврали, — сказал он.
— Мы постараемся откопать еще кое-какие сведения, которые вас заинтересуют, полковник. — пообещал Вкрадчивый. — Шалом.
— Только МОССАДа нам и не хватало, — пробормотал Адамс, отключая связь. — Как будто мало того, что мы впутались в грязные игры ОСВАГ.
— Все-таки целый полк, Даг, — с сомнением сказал Кронин. — Удастся ли нам его остановить, пусть даже этот тип сказал правду?
— Не остановить, Леон, — поправил Адамс. — Остановить его мы как раз не сможем. Уничтожить.
* * *
Саки, 30 апреля 1980 года, то же времяПолковник Борисов, командир 40-й десантно-штурмовой бригады, дал сигнал «К атаке!». Он был уверен, что на этот раз все выгорит. Последний штурм беляки отбили чуть ли не святым духом, но на этот раз им и святой дух не поможет. Никакой святой дух не может помочь, если нет патронов и гранат, мин и противотанковых ракет. А у беляков все это вышло. Во время последней атаки они не стреляли очередями, и одиночные выстрелы становились все реже…
Но даже если бы у десантников тоже закончились боеприпасы, если бы мертвым грузом валялись у пулеметов вылущенные ленты, если бы автоматы годились только в качестве дубинок или больших рукояток для штык-ножей, то и тогда Борисов гнал бы десантников все в новые и новые атаки. Речь шла не о любви к Родине и не о воинском долге. Речь шла о представлении к званию генерал-майора, которое уже ушло в Москву, в Минобороны на подпись, и которое погорит синим пламенем, если он не отобьет у белых Саки.
На последнее предложение о сдаче беляки ответили отказом.
И десантники бросились в очередной штурм, и встретили очередную стену отчаянного сопротивления, но уже была она хрупка, эта стена, и они проломили ее. Крымцы делали последние выстрелы и падали, бросали последние гранаты и падали, наносили удары штыками и падали, падали, падали…
Но в какой-то момент, неразличимый в угаре сражения, десантники увидели, что падают уже они, что невидимая смерть хлещет по их спинам, и жалкие девять грамм свинца уже для них оборачиваются невыносимым грузом…
Булатов атаковал сороковую бригаду классически, как в учебнике. Три механизированных клина врезались в кольцо окружения на авиабазе и рассекли его, «Витязи» расстреливали советские танки из пушек с большого расстояния, «Воеводы» поливали все вокруг свинцом, сминая и расшвыривая БМД и БМП как спичечные коробки.
Полковник Борисов увидел, что генералом ему стать разве что посмертно. Он предпочел остаться живым полковником и сдал «сводную» бригаду Булатову.
Подполковник Дэвидсон был ранен в бою, но нашел в себе силы встать навстречу своему спасителю, и даже осторожно обнять его (хотя эту русскую фамильярность вообще не одобрял).
— Спасибо, Павел Сергеевич, — сказал он.
— Don't mention, — отозвался Булатов.
* * *
— Нужно отметить, что большая часть вины за поражение 30-го апреля лежит на ваших интендантах. Даже самый лучший солдат не может воевать без боеприпасов. Даже самый авантажный танк никуда не уедет без горючего. Из чего исходили те, кто рассчитывал количество боеприпасов и топлива для четырех брошенных в Крым дивизий? Опять-таки из предположения, что Крым сопротивлятся не будет.— Но… разведданные… — прорезался голос с места.
— Значит, мы и здесь вас переиграли.
— Вы что, считаете себя таким хорошим полководцем? — возник второй голос.
— Сыграем в war game? На самом деле в большинстве случаев не нужно быть великим полководцем. Нужно просто знать дело. Военное правило гласит: следует полагаться не на то, что враг не пришел, а на то, что ты ждешь его; следует полагаться не на то, что враг не атакует, а на то, что ты неуязвим. Откуда?
— Мао? — предположил кто-то.
— Почти. Сун Цзы. Продолжим. Разгильдяйство отдела разведки на тот момент не поддается никакому описанию. Начнем с того, что аэродром в Багерово, где базировались учебно-боевые самолеты «Стриж», не был захвачен 29-го апреля по одной причине: его не внесли в список военных объектов. Цена такой забывчивости — потеря 222-го танкового полка и в конечном счете — Керченского полуострова в сражении у Семи Колодязей…
* * *
— Здесь погреба есть? — спросил Агафонов у мэра Семи Колодязей.— Какие погреба? — не понял тот.
— Обыкновенные! Под землей которые! Где картошку зимой держат!
— Я полагаю, что есть, — кивнул ошарашенный мэр. — Но зачем это вам?
— Чтобы никого случайно не поубивало! Залезьте в эти погреба и сидите, пока здесь не закончится, понятно? Передайте быстро по всему поселку, чтобы никто не показывал на улице носа!
Не дожидаясь ответа, он повернулся на каблуках и зашагал на позицию.
Три подбитых танка, притащенных на буксире, окапывали, создавая подобие ДОТов. Он вспомнил, как были потеряны эти машины: невесть откуда взявшиеся белогвардейские самолеты ударили по их колонне на дороге.
— Суки, — полковник сплюнул в аккуратно подстриженный газон. Он бы с удовольствием плюнул в небо, если бы не знал, что пользы в том не будет.
Он шел вдоль канала, по берегу которого и проходила одна из укрепленных линий.
Тот бой был кошмаром. Еть-копать, все это утро было кошмаром и вся вчерашняя ночь. Но тот, закончившийся три часа назад, бой — особенно.
…Человеку молодому, здоровому физически бывет особенно болезненно и несносно сознание своей беспомощности, когда его свалит внезапная хворь или рана. Тело, совсем недавно повиновавшееся тебе беспрекословно, выходит из подчинения, резко ограничивая меру твоей свободы пределами пространства, которое оно занимает лежа. Старик или ипохондрик, привыкший к болячкам, способен в этой ситуации на большую твердость духа — такое ему привычно и он знает, что можно этому противопоставить. А вот здоровяк, внезапно свалившись, нередко ломается психически.
Нечто подобное произошло и с Агафоновым — его полк, совсем недавно бывший единым организмом, слаженным оркестром, разваливался на куски, и полковник не знал, что этому противопоставить. Он не остановился бы ни перед какими мерами, вплоть до публичных расстрелов, но видел, что и это не поможет, и знал, почему — он и сам утратил кураж, он больше не был ни в чем уверен. Даже злости не было — одна усталость и обреченность.
С того момента, когда он увидел самолеты…
Конечно, не в них дело, точнее — не только в них… Но и в них — тоже.
Он увидел самолеты и понял, что небо потеряно.
Этого не могло быть. Такая огромная страна, такая огромная армия, такая мощь, как же так, почему в небе спокойно чувствуют себя белые?
Он решил, что сходит с ума. Но в своем уме или нет— он должен был что-то сделать, впрочем, ребята и сами знали, что делать. «Шилки» сбили один самолет, но радоваться было нечему: не успели они дойти до Новониколаевки, как появилась дюжина белогвардейских учебно-боевых «Жаворонков», и у каждого под крыльями было два блока НУР, а в каждом блоке — по тридцать две ракеты. Подсчитывать, сколько это всего, не обязательно: от «Шилок» просто ничего не осталось, а остальные могли только грызть локти. Зенитные пулеметы подбили двоих, но те удержались на лету, и, видимо, допиликали как-то до близкого аэродрома. Ребята с «Шилки» перед тем, как погибнуть, сбили еще одного, но здесь не футбол и не будешь утешаться тем, что размочил счет: за белыми, кроме «Шилок» остались тринадцать танков, семь БТР и три самоходных гаубицы.
Не успели они вытащить раненых и обожженных, взять поврежденные, но хоть на что-то годные машины на буксир и тронуться, как их догнали передовые отряды белогвардейской бронекавалерийской бригады. О дальнейшем Агафонов вспоминать не хотел. Они отбились, и хоть отступили — но все же не бежали.
…В том-то и весь ужас, что до бегства оставалось совсем немного. Хватало всего, чтобы продолжать драться — боеприпасов, горючего, оружия… Не хватало духу. Агафонов смотрел в глаза солдат на позиции — и не видел в них решимости умереть здесь, но позиции не оставить.
Он запретил болтать о том, что сообщили вернувшиеся с Парпачского Перешейка и Арабатской Стрелки разведгруппы: везде был противник, везде он открывал огонь на поражение. Белые отбили Феодосию и Стрелку, единственное, что Агафонов мог попытаться сделать — это удержать Керченский полуостров до подхода своих из-за Тамани. Они ведь подойдут! Не могут не подойти!!!
Теоретически… Да, теоретически он мог разбить этого Ордынцева… Соединиться с остатками тех, кто ушел из Феодосии… Вернуть Керчь, окопаться на перешейке…
Теоретически он мог и в космос полететь вместо Гагарина…
Этот поселок назывался Семь Колодезей, и здесь они устроили рубеж обороны. С двух сторон их прикрывал канал, с третьей — Апашское соленое озеро, с четвертой наступал подполковник Ордынцев.
Накануне Агафонов и Ордынцев пили вместе. Агафонов должен был Ордынцева арестовать, а этого ему делать не хотелось, так что он целый день таскал подполковника за собой в штабной машине, пообедал и поужинал с ним вместе, и все это считалось как бы домашним арестом. В конце концов, где арестованный будет под более надежным присмотром, чем все время на глазах у тюремщика? Вдобавок, Агафонов взял с Ордынцева слово, что тот не сбежит. Они сидели вместе в ордынцевсокм кабинете, слушали «битлов» — оба оказались любителями — и расстались в самых лучших чувствах, слегка омраченных стыдом тюремщика поневоле.