Страница:
Майор быстрым шагом подошел к группе пленных, сидевших на земле.
В СССР считается, что сдача в плен есть проявление трусости, а стояние до последнего и геройская смерть — напротив, проявление мужества.
У западных вооруженных сил свое мнение по этому вопросу. Согласно ему, выживший в плену солдат обходится казне дешевле, чем убитый. Выжив в плену, человек может бежать и вновь вступить в ряды. Может не бежать и подрывать вражескую экономику необходимостью себя кормить, одевать, лечить и охранять. Может после войны быть обменен на вражеского пленника и принять участие в мирном строительстве в качестве исправного налогоплательщика, либо остаться в армии, сэкономив стране расходы на обучение зеленого новобранца. Словом, в мире чистогана, где все, даже человеческая жизнь, измеряется деньгами, солдат не обязан оставлять последний патрон для себя.
Крымская точка зрения на этот вопрос являла собой причудливую смесь российского героического раздолбайства, азиатского башибузукства и англосаксонского прагматизма. Держись до конца, гласил неписаный кодекс чести, но раз уж совсем подперло — попробуй сохранить себе жизнь. Только не унижайся до того, чтоб вымаливать ее: честь дороже. И пусть твои пленители знают, что держать тебя на поводке — занятие тяжелое и неблагодарное. При первой возможности, если не дал слова — беги. Но если дал слово не бежать — держи. На допросе назови свое имя и личный номер, ничего больше. Но на всякий случай, для успокоения совести, знай: тебе доверено ровно столько военных секретов, сколько ты можешь рассказать без особого вреда для государства.
Подпоручик Мухамметдинов, еще прошлым утром бывший относительно мирным студентом Алуштинского Экономического Колледжа, понял, что расскажет все. Последние два часа были для него настоящим адом. Несколько человек погибли на его глазах, одного он убил сам, и только чудо избавило его от смерти. Быстрая кулачная расправа над подозрительным капитаном сломала подпоручика. Кроме этого странного Верещагина он был здесь единственным белым офицером, и когда двое — майор и лейтенант — направились к нему, все его мысли были заняты одним: убедить их, что он здесь случайно.
— Палишко, Васюк, — сказал майор. — Здесь есть кто-то из той группы?
Под пристальным взглядом лейтенанта подпоручик побледнел.
— Не-а, — сказал Палишко. — Только тот покойник. Вот, смотрите, — он протянул майору идентификационный браслет.
«На нем ваше имя и личный номер», — вспомнил Мухамметдинов проповедь дрилл-унтера. — «На случай, если дело пойдет плохо — группа крови. И на случай, если дело пойдет совсем плохо — вероисповедание. Так что сейчас по списку скажете мне, в кого вы верите…»
— Константин Томилин, 714006\VS, нулевая, православный, — прочитал майор. — Как его остальные называли?
— Костя, — прапорщик шмыгнул носом. — И Дядя Том. Я еще спрашивал у него, — кивок назад, — почему Дядя Том, он объяснил — потому что фамилия…
— Значит, настоящая… — рассудил майор. — Не хотел бы я, чтоб меня под выдуманной фамилией похоронили. Надень ему обратно, Сережа. — майор потянул ид-браслет Палишке.
— Ну, а ты что мне скажешь? — его зрачки уперлись в подпоручика.
— Ахмат Мухамметдинов, 800512\YH.
— Откуда?
— Из Ялты.
— Да хоть из Магадана! Вы нас гнали?
— Д-да…
— Сколько вас?
— Человек триста…
— Батальон?
— Д-да…
— Где они?
— Не знаю…
Палишко вернулся, гадко улыбаясь и поигрывая шлемом.
— Еще один герой нашелся?
Ахмат почувствовал, как немеют губы.
— Я правда не знаю! — быстро крикнул он. — Он… вызвал их сюда.
— Кто?
Ахмат кивнул на Верещагина.
— Давно?
— Нет… Не знаю, я не смотрел на часы. Мы еще там были, пока не… Не отступили.
— Минут сорок, — прикинул майор.
— Уходим? — спросил Васюк.
— Куда? Ялта вся под ними. Закрепимся здесь и вызовем помощь.
— Как?
— Кверху каком. Что ты знаешь про вот это вот? — Майор обвел рукой окружающее.
— Ни хрена он не зна… — сказал Верещагин. Конец фразы смял ботинок рядового Анисимова.
— А ты молчи, — майор даже не оглянулся. — Палишко, отведи его в кабинет, чтобы не маячил.
Подозрительного капитана уволокли прочь. Он успел сказать подпоручику что хотел: держаться версии «ничего не знаю». Глупо, решил Ахмат. Во-первых, он человек и ему страшно. Во-вторых, он и в самом деле ничего не знает, и жалеет об этом, потому что у него даже нет сведений, которыми можно заплатить за избавление от побоев.
— Еще раз: что ты знаешь про помехи? — спросил майор, присаживаясь перед подпоручиком на корточки и пристально глядя ему в глаза.
— Ничего, — покачал головой поручик.
— Так уж и ничего? Послушай, Палишко, этого орла: вышка работает на всю железку, а он ничего не знает. Отвечай быстро, где все это включается, где выключается?
— Там комната есть… — сказал Ахмат. — А может, и не комната… Но это все заперто. Человек. Он сидит, включает и выключает…
— Что, до сих пор сидит?
— Да, наверное… Я его видел один раз. Такой высокий, в очках.
— Был такой, — согласился майор. — Значит, никуда не делся, сидит там?
Ахмат кивнул.
— А какие-то запасные системы… Кабеля, люки?
— Я ничего не видел. Некогда было…
— Верю, верю. И как же с ним связывался твой командир? Как он вызвал помощь?
— У него был уоки-токи…
— Что?
— Рация.
— Такая? — Майор показал «уоки» убитого Томилина, раскуроченную пулей.
— Да, сэр…
— Н-непонятно… — Майор осмотрел игрушку. — Что-то ты врешь. Радиус действия у этой штучки — семь километров. Они бы уже здесь были… Что-то ты врешь…
— Я правду говорю! — Мухамметдинов не на шутку испугался.
— Значит, связывался по такой штучке?
— Он ее об стенку разбил.
— Это он зря. Ну ладно, подпоручик. Сиди смирно, не дергайся — останешься жив.
Ахмат кивнул. Он хотел остаться в живых. Очень хотел.
О дальнейших событиях известно только в самых общих чертах. Те их участники, кто остался в живых, предпочитают помалкивать, потому что история приключилась уж больно безобразная. Хотя главного, самого факта, имевшего место быть, не замолчишь — огласка была широкая. Даже не то слово…
Жестокость на войне — дело скорее обычное, чем из ряда вон выходящее. Жестокость противника обеими воюющими сторонами всячески педалируется, а жестокость своих — замалчивается, отметил честный Оруэлл, вспоминая войну в Испании. А историю пишут победители.
Но вот как раз этот момент и победитель обошел стороной. А на прямые вопросы отвечал: в каждой роте нашего батальона состоит на вооружении огнемет — для того, чтобы сжечь заживо стрелка в ДОТе, который иначе — никак не взять. Будут еще какие-то вопросы о жестокостях?
Поэтому придется реконструировать события, отчасти руководствуясь логикой происходившего, отчасти — немножко фантазируя…
…Его привели в кабинет, посадили на стул.
— Кто ты? — спросил майор.
— Артемий Верещагин, 197845\XD.
— Да хоть папа римский. Сигнал к началу боевых действий — твоя работа?
— Какой сигнал?
— Товарищ майор, можно я ему врежу? — спросил Палишко. Верещагин его не видел, он стоял сзади, но голос лейтенанта выдавал нетерпение.
— Ты там часом не облизываешься, товарищ лейтенант? — спросил Арт. — Небось, в детстве котят мучил?
Удар был воистину палаческим — под лопатку, в нервный узел. Лейтенант в свое время натренировался на «молодых».
Руки моментально отнялись, налились жидким азотом от ногтей до хребта. Ткнувшись головой в колени, зажмурив глаза, Арт грыз губы.
— Этому у вас учат, товарищ майор? — выдохнул он, распрямившись наконец. — Или… талант-самородок?
— Палишко, не трогать! — гаркнул майор. — Пока я не скажу! Ты что, не видишь, что он нарочно тебя выводит?
Арт почувствовал теплую влагу на спине, чуть ниже средоточия боли. Значит, не кулаком, если рассекли и одежду и кожу.
Мгновенный ужас: он понял, что терпеть это — невозможно. Это выше всех человеческих сил. Через какое-то время он расскажет все, он видел это ясно, как падающий с обрыва человек видит камни под собой. Это — свершившийся факт, только отсроченный во времени. Вопрос в одном — насколько отсроченный. Сколько он сможет отыграть. И хватит ли отыгранного времени Карташову, чтобы пройти четыре километра, отделяющие его от вершины? Вся подлость ситуации — в том, что этого не узнаешь, пока не пройдешь весь путь до конца…
— Слушай сюда, — сказал Лебедь. — Ты дурил нас полдня и ночь. Ты навел беляков на нашу засаду. Твой человек забивает эфир помехами. Из-за тебя мы здесь в окружении. Ты уже вот так наработал на девять грамм, и если хочешь к стенке — так прямо и скажи. Не хочешь — отвечай на мои вопросы. Код от замка в аппаратную?
…И главное — решаться нужно будет каждый раз…
— Шесть цифр из десяти.
Новый удар швырнул его на пол и развернул лицом вверх. Палишко стоял над ним, и пряжка ремня, обмотанного вокруг ладони, поблескивала тускло, как чешуя копченой скумбрии.
— Мы с тобой не в спортлото играем, — пояснил лейтенант, поднимая опрокинутый стул. — Садись.
Арт перевернулся на живот, подтянул колени, упираясь лбом в пол, рывком поднялся и сел, умудрившись не промахнуться мимо стула.
Почему-то вспомнился лондоновский «Мексиканец». Потом вспомнился собственный поединок с дрилл-фельдфебелем Сахно. В своем роде это тоже был вопрос времени: ему засчитали победу, потому что после трех минут боя он все еще стоял на ногах. Хотя — с вывихнутой рукой — был уже не боец, и изначально понимал, что выиграть вчистую не мог, а — только так, протянуть время, пользуясь то ли даром, то ли проклятием стайерской выносливости.
Его очень трудно было послать в нокаут. Поэтому случалось побеждать более сильных, более быстрых: его на дольше хватало.
На это Арт и понадеялся: что его хватит на более долгий разговор, чем они думают.
— Наверное, в десанте совсем плохо с кадрами, если таких, как ты, берут офицерами, Палишко… — прохрипел он на мучительном выдохе. — Твое место в стройбате.
Ждал нового удара — и не ошибся.
— Товарищ майор, — выдохнул он, справившись с тошнотой. — Уберите идиота. Я собираюсь кое-что сказать, но он так машет руками, как будто у него тик. Он сбивает меня с мысли.
— Палишко, выйди ненадолго… — тон Лебедя не оставлял места возражениям, хотя лейтенант явно собирался возражать.
Сколько? Минут десять? Еще семнадцать раз по столько? Да он спятит.
— Говори, что хотел, — майор стоял в позе «вольно», заложив руки за спину. — Только не тяни.
— Сдайтесь, товарищ майор.
— Что?
— Я серьезно. Спасите жизнь себе и своим людям. Сдайтесь. Вы окружены и вам не уйти.
Майор молчал.
— Я знаю, на что вы рассчитываете… Но посудите сами… Если я — и в самом деле то, что вы думаете, я продержусь столько времени, сколько мне нужно…
— Не боишься?
— Боюсь я или нет — моя забота. Если я — совсем не то, что вы думаете, то техник просто не доверил мне код от замка. Я его не знаю. Я не говорю, что я самый крутой и мне на все наплевать… Но если вы продолжите меня бить — вам просто не будет в этом пользы. Послушайте… С этой горы нет выхода. Боеприпасы у вас на исходе, помощи ждать неоткуда. Сдайтесь. Это разумно. Ничего постыдного здесь нет. Вы сделали уже все, что могли. Никто не сможет вас осудить. Последний долг командира — сохранить жизнь своим людям.
— Красиво излагаешь, собака… — майор закурил. — Последняя, черт. Выход, говоришь? Разумный? Шваль подзаборная, ты на себя посмотри, скотина! У тебя ж рожа как вареник с вишней! Это кто тут меня на понт берет, всякие страсти мне рассказывает? Кто кого в плен взял? Встречное предложение, беляк: ты говоришь код от замка, а мы не расписываем тебя под хохлому. Лейтенант!
Палишко вбежал — готовность номер один.
— Александр Иванович, ты же военный… — Верещагин глотнул кровь, желудок тут же откликнулся спазмом. — Ты же знаешь: каждый делает свою работу и не лезет к соседу — так в нашем ведомстве заведено. Я сделал свою работу. Я не знаю кода.
— Врет? — спросил майор у Палишко.
— Пес его знает. При мне он кода не набирал, связывался по своей говорилке.
— Где говорилка?
— Разбил, — честно сказал Арт.
— А если поискать? — Палишко оказался не таким уж и дураком. Если поискать, особенно если поискать в генераторной — найдется…
— Ты делаешь ошибку, товарищ майор, — Артем постарался говорить как можно ровнее, не давая зубам выстукивать партию ударных из «Болеро».
— Это ты ошибку делаешь, белячок, — майор встал. — Мы три часа продержимся, а ты — нет.
— Я попробую.
— Попробуй.
— Товарищ майор! — вбежал запыхавшийся Васюк. — Там… в генераторной… Пойдите посмотрите…
— Глядеть в оба, — приказал Лебедь охранникам.
«Генераторная… Все. Конец…» — Артем закрыл глаза.
Берем худшее: майор НЕ пристрелит его, когда вернется…
Страх — физиология. Бояться уже поздно. Все уже необратимо и бояться бесполезно. Почему же я боюсь?
Майор вернулся черный от гнева, губы сжаты в ледовую трещину, лицо неподвижно… Молча схватил он пленника за волосы и за ворот, сорвал со стула, вышвырнул из кабинета, одним пинком бросил по коридору вперед, Артем споткнулся, упал, майор вздернул его на ноги и снова толкнул. Новое падение. Ванька-встанька. Нельзя позволить ему гнать меня пинками до генераторной, я же человек, а не баран… Вырваться, не вставать на ноги, упасть… Майор схватился за ремень, стянувший запястья, рванул на себя до заплечного хруста: не то что встанешь — вскочишь…
Генераторная. Полуподвальная комната. Тяжелая дверь. Семь ступеней вниз.
— Ты, падла, Галича любишь? — майор подтащил его к одному из мертвецов, челюсть разворочена пулей, глаза распахнуты. — Может, ты и Высоцкого любишь? — второй мертвец, запекшаяся на груди кровь, смертная мука на лице. — Они здесь гнили все время, пока ты с нами песенки пел? Пока ты меня сдаться уговаривал? Да плевать мне теперь на этот код — я тебя, сука, и без кода на куски порежу! Как тебя — соломкой или кубиками?
Падение на закоченевшего мертвеца было как падение на бревно с неспиленными ветками. Потом на горле захлестнули петлю и дернули назад и вверх. Серия затрещин и хуков, лейтенант держит, мордатый рядовой отмеривает справа и слева, тьма сгущается до полной кромешности, и даже борьба за воздух переходит в стадию последних судорог — но тут хватка петли слабеет. Падение. Не хочется потешать их, но тело дрожит и корчится на бетонном полу, и скотская усмешечка кривит мурло лейтенанта…
— Код! — снова закричал Палишко пленнику в лицо. — Код, сука!
— К-х-акой?!
— Код! Цифры! Дверь в аппаратную, пидор!
— Ноль восемь ноль шесть двадцать четыре.
Они переглянулись.
— А если подумать? — спросил майор.
— Нет. Этот… Я закодировал… Ирвин и Мэлори… Эверест… Восьмое июня двадцать четвертого года.
Палишко выскочил из генераторной. Арт перекатился к одному из агрегатов и сел, привалившись спиной к станине. Отдых будет коротким.
Вернувшегося разъяренного лейтенанта майор остановил жестом.
— Ты часом ничего не напутал? — спросил он, подходя вплотную. — Может, ты не тех альпинистов зашифровал?
— Я — тех… Вот кого зашифровал Кашук — не знаю. Он же ни черта не понимает в альпинизме.
— М-мудила! — Палишко пнул беляка ногой в бедро.
— Я же сказал… Я приказал переключить код и не говорить мне…
— Как еще можно отключить помехи? — спросил майор. — Ток? Электричество? Где-то здесь?
— Не знаю!
— Кабели?
— Должны быть. Копайте, ребята, копайте…
Лебедь узнал цитату, выматерился.
— Палишко, «говорилку», — майор бегло изучил приборчик и перевел рычажок настройки в режим «прием». «Игрушка» молчала.
— Скажи, чтоб он, кто там есть — открыл дверь. Или тебя убьют.
— А если там нет никого?
— Скажи, — в голосе майора прорезалась вороненая сталь.
Арт пожал плечами. Майорский ноготь передвинул рычажок на «передачу».
— Кашук, откройте дверь, — попросил Артем.
— Прикажи, — Палишко ткнул ему носком ботинка в голень.
— Это приказ, Кашук. Откройте им дверь и сдайтесь. Иначе меня убьют.
Приемник издевательски потрескивал. Сквозь открытые двери доносилась еще очень далекая стрельба.
— Он твой, — сказал майор Палишке. — Через полчаса помехи должны исчезнуть, — и вышел.
Спецназ ГРУ был послан в Крым, чтобы захватить кое-какие важные военные объекты, кое-какие архивы и кое-каких людей. Оставив политических деятелей на откуп «Альфе», ГРУшники охотились на высшие военные чины, и особенно — на руководителей крымской разведки.
Но у майора Варламова и подчиненного ему капитана Резуна было особое задание. Около года назад один из сотрудников КГБ, в свое время завербованный ГРУ, начал выходить на контакт с высоким чином ОСВАГ. Высокий чин, как это ни странно, прямо-таки напрашивался на вербовку. Сведения, которые он передавал, были выше всяких похвал. Кроме того, чин был активистом Союза Общей Судьбы.
Что-то здесь настораживало, что-то выдавало явную подставу, тот самый мед, которым пахнут липкие ловушки для мух.
И вот в решающий момент чин ускользнул из рук ГРУ и сдался спецназу КГБ, а Сотрудник тоже исчез где-то в недрах Лубянки. Майору Варламову и капитану Резуну пришло распоряжение: искать следы таинственной деятельности Высокого Чина. Искать ловушку для мух.
Когда прошел «Красный пароль», оба офицера ГРУ (спецназовская форма была только прикрытием, со спецназом они уже расстались) сделали стойку. Потому что если это не след, то что тогда след?
Но след вел в Москву, а их прислали для оперативной работы в Крыму. Поэтому Варламов ограничился тем, что сообщил по инстанции и позволил себе… скажем так: немного отпустить поводья. А потом началась перестрелка с резервистами, поднявшимися по «Красному паролю», пошли помехи, потерялся в Ялте Грачев, но по большому счету все это было уже не его, Варламова, дело. Как и многие офицеры, майор вел дела по принципу «прокукарекал, а там хоть не рассветай».
Но Резун был не из тех, кто делает карьеру задницей. Владимир решил раскручивать порученное ему дело. Конечно, игра требовала определенной тонкости — узнай Варламов, что капитан химичит у него за спиной — и Володе бы не поздоровилось. Но в тонкой ведомственной игре Владимир уже собаку съел и от всей души надеялся не подавиться хвостом.
В конце концов, какие ставки? Два лишних шага вверх, два вниз — в случае неудачи. А в случае успеха — головокружительные перспективы. Он, младший офицер, отправленный сюда в качестве «куда пошлют» для Варламова, распутает дело, которое два месяца разрабатывал целый отдел… Ради этого стоит побегать.
Итак, «Красный пароль», переданный из Москвы. Резун лично видел программу «Время» и ошибки здесь быть не могло. Но сразу за «Красным паролем» — дикие, кошмарные помехи на всех наших рабочих частотах. Вопрос: откуда они знают наши частоты?
Рабочая и резервные частоты определяются в течение сорока восьми часов перед операцией методом случайного тыка. Самое вероятное место утечки информации — полк.
Интересная складывается картина, товарищи. Некий высокий чин ОСВАГ завербован КГБ. Через какое-то время после этого происходит воссоединение, а вечером дня "М" по ЦТ передают сигнал «к атаке» для свежеприсоединенных крымцев. И они, родные мои, начинают драться, благо наши части воюют в полный разброд из-за отсутствия оперативной связи. Связь — это грязь, как говорят военные, но без нее — никуда, узнать рабочие частоты за сорок восемь часов и передать в батальон РЭБ — это надо успеть. А какая организация в Крыму обладает достаточной для этого мощью, товарищи курсанты? Осведомительное Агентство, отвечает Вовочка Резун. Правильно, Вова, а теперь дополнительный вопрос: не приводит ли тебя в ужас тот факт,что в каждом полку сидит агент ОСВАГ? Нет, товарищ преподаватель, не приводит. Потому как агентов ОСВАГ в полках нет. А есть мирные стукачи, все как один, работающие на Комитет Глубинного Бурения. То-то во всем этом видна рука Москвы, как говорят наши идеологические противники. Кстати, куда запропал сегодня днем Высокий Чин, за которого нам с товарищем Варламовым еще будет взъебка? А запропал он все в том же, глубинно-бурильном направлении, и все ниточки у нас аккуратно завязываются в узелок.
И тут Зиночка Кибрит решительно трясет завитком каштановых волос, выбившимся из прически и тихо восклицает:
— Не знаю, ребята! Уж как-то слишком все просто получается!
Ага, слишком все просто, вторит ей Вовочка Резун. Или он совсем дурак, этот Высокий Чин, или я ничего не понимаю. Варламов, например, все понимает: «Красный Пароль» — дело московской агентуры ОСВАГ. Но где кончается ОСВАГ и начинается КГБ? Где полиция, а где Беня? Почему по ЦТ, ведь внедрить агентуру на ЦТ гораздо сложнее, чем подделать прогноз погоды и прокрутить его в Крыму на той же частоте, в то же время. Да хороший агент стоит роты спецназа, которая необходима, чтобы взять приступом РЦ на Роман-Кош и передать «красный пароль» оттуда. Но роты нет, штурма тоже нет. На Роман-Кош сидит группа наших из 8-й бригады и муха у них не еблась…
Ночью в штабе царил переполох из-за того, что пропал Грачев. Комдив закатился в Ялту гулять и испарился вместе с сапогами и комендантской ротой. Отражением атаки противника руководил (и хорошо руководил!) начштаба полковник Савкин, он умудрился даже собрать в боеспособную единицу те части мотострелков, что стояли в городе (а это было наверняка непросто — Резун на собственном опыте знал, что такое советские танкисты, так вот — мотострелки еще хуже).
Грачев появился под утро, ворвался в город на свежекраденном «Мерседесе». От роты охраны ничего не осталось, а если что и осталось, то оно сильно отстало, поскольку «Мерс» развивает по хорошей крымской дороге сто шестьдесят, а БМД-1 — ровно на сто меньше. Грачев собрал заседание штаба и Резун дорого бы дал, чтобы его послушать.
К тому времени, к утру, то есть, у Владимира появилось, что сказать комдиву, и он ждал в приемной, пока заседание закончится.
И когда притомленные бурной ночью полковники разошлись, он предстал перед красные очи Грачева и сказал фразу, которая должна была принести ему майорские звезды:
— Я знаю, откуда идут помехи.
Но майорские звезды не спешили падать на погоны капитана Резуна. Поелику ни Грачев, ни его верный личарда полковник Семенов Резуну не поверили.
А ведь как все просто! Ну, где, где еще можно установить передатчики такой мощности, чтобы накрыть сетью помех весь Крым? Да, обычно такие штуки устанавливаются на самолетах-постановщиках помех, потому что чем выше генератор радиоволн, тем проще им достигать цели. Но все аэродромы заняты советскими частями и ни один самолет, кроме наших МИГов, не поднимался в воздух! Да и невозможно установить на самолете передатчик такой мощности.
Но военные — народ консервативный. Привыкли — самолет. Да и некогда было особенно задумываться. А ответ лежал на поверхности: телевышка! Простая, обыкновенная телевышка. Мощности которой достаточно, чтобы ретранслировать сотню телеканалов на четыреста километров вокруг.
А посчитайте-ка, ребята, куда достанет телевышка с высоты 1600 над морем. Далеко ведь достанет.
— Исключено, — Грачев махнул рукой. — Помехи идут с самого вечера. Всю ночь. А вышку всю ночь контролировали спе цназовцы и десантники. Спецназ, кстати, ваш, восьмая бригада.
— Фамилия командира группы? — быстро спросил Резун.
Грачев вскинул на него грозный взгляд: ты еще здесь? Но тон капитана ГРУ ясно говорил: отступать он не намерен, хоть позади и не Москва.
Резун все тщательно обдумывал и был уверен, что прав. На девяносто процентов был уверен.
Семенов наморщил лоб.
— Сейчас вспомню… Старший лейтенант… Характерная фамилия…
«Лошадиная», — вспомнилось Владимиру.
— Верещагин, — щелкнул пальцами Грачев. — Довольны?
Он надеялся, что теперь настырная спецура уберется с его глаз долой.
Но настырная спецура не убралась. Настырная спецура, умело сдерживая возбужденную дрожь в руках, подняла телефонную трубку и, сверившись со списком телефонов на столе, позвонила туда, где находился штаб восьмой бригады спецназа ГРУ.
И на его вопрос ему совершенно однозначно ответили, что офицера по фамилии Верещагин в бригаде нет, а на вышку посылали группу под командованием лейтенанта Никитина.
— Повторите, пожалуйста, еще раз, — злорадно сказал Резун, нажимая кнопку SP phone.
Через десять минут в его распоряжении были три вертолета: два Ми-24 и один Ми-8. Правда, этих веротлетов предстояло еще дождаться…
Генерал мысленно материл выскочку. Пришлось-таки позвонить в штаб фронта и получить вздрючку за сепаратистов — как будто он, Грачев, их здесь разводит в инкубаторе… Нет, но «спецназовец» каков! Ах сука! Так значит, вот из-за кого Павла Андреевича сначала чуть не убили, а потом Маршал его по телефону выдрал, как щенка… И ведь ни сном ни духом не сказал бы — спецура как спецура, ничем не хуже этого вот, Резуна… Грачев надеялся, что Резун зацапает стервеца живьем и все его кишки намотает на локоть.
— Ни фига, блядь… Лей воду. Все, перекур, ребята, отдохнем.
В СССР считается, что сдача в плен есть проявление трусости, а стояние до последнего и геройская смерть — напротив, проявление мужества.
У западных вооруженных сил свое мнение по этому вопросу. Согласно ему, выживший в плену солдат обходится казне дешевле, чем убитый. Выжив в плену, человек может бежать и вновь вступить в ряды. Может не бежать и подрывать вражескую экономику необходимостью себя кормить, одевать, лечить и охранять. Может после войны быть обменен на вражеского пленника и принять участие в мирном строительстве в качестве исправного налогоплательщика, либо остаться в армии, сэкономив стране расходы на обучение зеленого новобранца. Словом, в мире чистогана, где все, даже человеческая жизнь, измеряется деньгами, солдат не обязан оставлять последний патрон для себя.
Крымская точка зрения на этот вопрос являла собой причудливую смесь российского героического раздолбайства, азиатского башибузукства и англосаксонского прагматизма. Держись до конца, гласил неписаный кодекс чести, но раз уж совсем подперло — попробуй сохранить себе жизнь. Только не унижайся до того, чтоб вымаливать ее: честь дороже. И пусть твои пленители знают, что держать тебя на поводке — занятие тяжелое и неблагодарное. При первой возможности, если не дал слова — беги. Но если дал слово не бежать — держи. На допросе назови свое имя и личный номер, ничего больше. Но на всякий случай, для успокоения совести, знай: тебе доверено ровно столько военных секретов, сколько ты можешь рассказать без особого вреда для государства.
Подпоручик Мухамметдинов, еще прошлым утром бывший относительно мирным студентом Алуштинского Экономического Колледжа, понял, что расскажет все. Последние два часа были для него настоящим адом. Несколько человек погибли на его глазах, одного он убил сам, и только чудо избавило его от смерти. Быстрая кулачная расправа над подозрительным капитаном сломала подпоручика. Кроме этого странного Верещагина он был здесь единственным белым офицером, и когда двое — майор и лейтенант — направились к нему, все его мысли были заняты одним: убедить их, что он здесь случайно.
— Палишко, Васюк, — сказал майор. — Здесь есть кто-то из той группы?
Под пристальным взглядом лейтенанта подпоручик побледнел.
— Не-а, — сказал Палишко. — Только тот покойник. Вот, смотрите, — он протянул майору идентификационный браслет.
«На нем ваше имя и личный номер», — вспомнил Мухамметдинов проповедь дрилл-унтера. — «На случай, если дело пойдет плохо — группа крови. И на случай, если дело пойдет совсем плохо — вероисповедание. Так что сейчас по списку скажете мне, в кого вы верите…»
— Константин Томилин, 714006\VS, нулевая, православный, — прочитал майор. — Как его остальные называли?
— Костя, — прапорщик шмыгнул носом. — И Дядя Том. Я еще спрашивал у него, — кивок назад, — почему Дядя Том, он объяснил — потому что фамилия…
— Значит, настоящая… — рассудил майор. — Не хотел бы я, чтоб меня под выдуманной фамилией похоронили. Надень ему обратно, Сережа. — майор потянул ид-браслет Палишке.
— Ну, а ты что мне скажешь? — его зрачки уперлись в подпоручика.
— Ахмат Мухамметдинов, 800512\YH.
— Откуда?
— Из Ялты.
— Да хоть из Магадана! Вы нас гнали?
— Д-да…
— Сколько вас?
— Человек триста…
— Батальон?
— Д-да…
— Где они?
— Не знаю…
Палишко вернулся, гадко улыбаясь и поигрывая шлемом.
— Еще один герой нашелся?
Ахмат почувствовал, как немеют губы.
— Я правда не знаю! — быстро крикнул он. — Он… вызвал их сюда.
— Кто?
Ахмат кивнул на Верещагина.
— Давно?
— Нет… Не знаю, я не смотрел на часы. Мы еще там были, пока не… Не отступили.
— Минут сорок, — прикинул майор.
— Уходим? — спросил Васюк.
— Куда? Ялта вся под ними. Закрепимся здесь и вызовем помощь.
— Как?
— Кверху каком. Что ты знаешь про вот это вот? — Майор обвел рукой окружающее.
— Ни хрена он не зна… — сказал Верещагин. Конец фразы смял ботинок рядового Анисимова.
— А ты молчи, — майор даже не оглянулся. — Палишко, отведи его в кабинет, чтобы не маячил.
Подозрительного капитана уволокли прочь. Он успел сказать подпоручику что хотел: держаться версии «ничего не знаю». Глупо, решил Ахмат. Во-первых, он человек и ему страшно. Во-вторых, он и в самом деле ничего не знает, и жалеет об этом, потому что у него даже нет сведений, которыми можно заплатить за избавление от побоев.
— Еще раз: что ты знаешь про помехи? — спросил майор, присаживаясь перед подпоручиком на корточки и пристально глядя ему в глаза.
— Ничего, — покачал головой поручик.
— Так уж и ничего? Послушай, Палишко, этого орла: вышка работает на всю железку, а он ничего не знает. Отвечай быстро, где все это включается, где выключается?
— Там комната есть… — сказал Ахмат. — А может, и не комната… Но это все заперто. Человек. Он сидит, включает и выключает…
— Что, до сих пор сидит?
— Да, наверное… Я его видел один раз. Такой высокий, в очках.
— Был такой, — согласился майор. — Значит, никуда не делся, сидит там?
Ахмат кивнул.
— А какие-то запасные системы… Кабеля, люки?
— Я ничего не видел. Некогда было…
— Верю, верю. И как же с ним связывался твой командир? Как он вызвал помощь?
— У него был уоки-токи…
— Что?
— Рация.
— Такая? — Майор показал «уоки» убитого Томилина, раскуроченную пулей.
— Да, сэр…
— Н-непонятно… — Майор осмотрел игрушку. — Что-то ты врешь. Радиус действия у этой штучки — семь километров. Они бы уже здесь были… Что-то ты врешь…
— Я правду говорю! — Мухамметдинов не на шутку испугался.
— Значит, связывался по такой штучке?
— Он ее об стенку разбил.
— Это он зря. Ну ладно, подпоручик. Сиди смирно, не дергайся — останешься жив.
Ахмат кивнул. Он хотел остаться в живых. Очень хотел.
* * *
Да…О дальнейших событиях известно только в самых общих чертах. Те их участники, кто остался в живых, предпочитают помалкивать, потому что история приключилась уж больно безобразная. Хотя главного, самого факта, имевшего место быть, не замолчишь — огласка была широкая. Даже не то слово…
Жестокость на войне — дело скорее обычное, чем из ряда вон выходящее. Жестокость противника обеими воюющими сторонами всячески педалируется, а жестокость своих — замалчивается, отметил честный Оруэлл, вспоминая войну в Испании. А историю пишут победители.
Но вот как раз этот момент и победитель обошел стороной. А на прямые вопросы отвечал: в каждой роте нашего батальона состоит на вооружении огнемет — для того, чтобы сжечь заживо стрелка в ДОТе, который иначе — никак не взять. Будут еще какие-то вопросы о жестокостях?
Поэтому придется реконструировать события, отчасти руководствуясь логикой происходившего, отчасти — немножко фантазируя…
…Его привели в кабинет, посадили на стул.
— Кто ты? — спросил майор.
— Артемий Верещагин, 197845\XD.
— Да хоть папа римский. Сигнал к началу боевых действий — твоя работа?
— Какой сигнал?
— Товарищ майор, можно я ему врежу? — спросил Палишко. Верещагин его не видел, он стоял сзади, но голос лейтенанта выдавал нетерпение.
— Ты там часом не облизываешься, товарищ лейтенант? — спросил Арт. — Небось, в детстве котят мучил?
Удар был воистину палаческим — под лопатку, в нервный узел. Лейтенант в свое время натренировался на «молодых».
Руки моментально отнялись, налились жидким азотом от ногтей до хребта. Ткнувшись головой в колени, зажмурив глаза, Арт грыз губы.
— Этому у вас учат, товарищ майор? — выдохнул он, распрямившись наконец. — Или… талант-самородок?
— Палишко, не трогать! — гаркнул майор. — Пока я не скажу! Ты что, не видишь, что он нарочно тебя выводит?
Арт почувствовал теплую влагу на спине, чуть ниже средоточия боли. Значит, не кулаком, если рассекли и одежду и кожу.
Мгновенный ужас: он понял, что терпеть это — невозможно. Это выше всех человеческих сил. Через какое-то время он расскажет все, он видел это ясно, как падающий с обрыва человек видит камни под собой. Это — свершившийся факт, только отсроченный во времени. Вопрос в одном — насколько отсроченный. Сколько он сможет отыграть. И хватит ли отыгранного времени Карташову, чтобы пройти четыре километра, отделяющие его от вершины? Вся подлость ситуации — в том, что этого не узнаешь, пока не пройдешь весь путь до конца…
— Слушай сюда, — сказал Лебедь. — Ты дурил нас полдня и ночь. Ты навел беляков на нашу засаду. Твой человек забивает эфир помехами. Из-за тебя мы здесь в окружении. Ты уже вот так наработал на девять грамм, и если хочешь к стенке — так прямо и скажи. Не хочешь — отвечай на мои вопросы. Код от замка в аппаратную?
…И главное — решаться нужно будет каждый раз…
— Шесть цифр из десяти.
Новый удар швырнул его на пол и развернул лицом вверх. Палишко стоял над ним, и пряжка ремня, обмотанного вокруг ладони, поблескивала тускло, как чешуя копченой скумбрии.
— Мы с тобой не в спортлото играем, — пояснил лейтенант, поднимая опрокинутый стул. — Садись.
Арт перевернулся на живот, подтянул колени, упираясь лбом в пол, рывком поднялся и сел, умудрившись не промахнуться мимо стула.
Почему-то вспомнился лондоновский «Мексиканец». Потом вспомнился собственный поединок с дрилл-фельдфебелем Сахно. В своем роде это тоже был вопрос времени: ему засчитали победу, потому что после трех минут боя он все еще стоял на ногах. Хотя — с вывихнутой рукой — был уже не боец, и изначально понимал, что выиграть вчистую не мог, а — только так, протянуть время, пользуясь то ли даром, то ли проклятием стайерской выносливости.
Его очень трудно было послать в нокаут. Поэтому случалось побеждать более сильных, более быстрых: его на дольше хватало.
На это Арт и понадеялся: что его хватит на более долгий разговор, чем они думают.
— Наверное, в десанте совсем плохо с кадрами, если таких, как ты, берут офицерами, Палишко… — прохрипел он на мучительном выдохе. — Твое место в стройбате.
Ждал нового удара — и не ошибся.
— Товарищ майор, — выдохнул он, справившись с тошнотой. — Уберите идиота. Я собираюсь кое-что сказать, но он так машет руками, как будто у него тик. Он сбивает меня с мысли.
— Палишко, выйди ненадолго… — тон Лебедя не оставлял места возражениям, хотя лейтенант явно собирался возражать.
Сколько? Минут десять? Еще семнадцать раз по столько? Да он спятит.
— Говори, что хотел, — майор стоял в позе «вольно», заложив руки за спину. — Только не тяни.
— Сдайтесь, товарищ майор.
— Что?
— Я серьезно. Спасите жизнь себе и своим людям. Сдайтесь. Вы окружены и вам не уйти.
Майор молчал.
— Я знаю, на что вы рассчитываете… Но посудите сами… Если я — и в самом деле то, что вы думаете, я продержусь столько времени, сколько мне нужно…
— Не боишься?
— Боюсь я или нет — моя забота. Если я — совсем не то, что вы думаете, то техник просто не доверил мне код от замка. Я его не знаю. Я не говорю, что я самый крутой и мне на все наплевать… Но если вы продолжите меня бить — вам просто не будет в этом пользы. Послушайте… С этой горы нет выхода. Боеприпасы у вас на исходе, помощи ждать неоткуда. Сдайтесь. Это разумно. Ничего постыдного здесь нет. Вы сделали уже все, что могли. Никто не сможет вас осудить. Последний долг командира — сохранить жизнь своим людям.
— Красиво излагаешь, собака… — майор закурил. — Последняя, черт. Выход, говоришь? Разумный? Шваль подзаборная, ты на себя посмотри, скотина! У тебя ж рожа как вареник с вишней! Это кто тут меня на понт берет, всякие страсти мне рассказывает? Кто кого в плен взял? Встречное предложение, беляк: ты говоришь код от замка, а мы не расписываем тебя под хохлому. Лейтенант!
Палишко вбежал — готовность номер один.
— Александр Иванович, ты же военный… — Верещагин глотнул кровь, желудок тут же откликнулся спазмом. — Ты же знаешь: каждый делает свою работу и не лезет к соседу — так в нашем ведомстве заведено. Я сделал свою работу. Я не знаю кода.
— Врет? — спросил майор у Палишко.
— Пес его знает. При мне он кода не набирал, связывался по своей говорилке.
— Где говорилка?
— Разбил, — честно сказал Арт.
— А если поискать? — Палишко оказался не таким уж и дураком. Если поискать, особенно если поискать в генераторной — найдется…
— Ты делаешь ошибку, товарищ майор, — Артем постарался говорить как можно ровнее, не давая зубам выстукивать партию ударных из «Болеро».
— Это ты ошибку делаешь, белячок, — майор встал. — Мы три часа продержимся, а ты — нет.
— Я попробую.
— Попробуй.
— Товарищ майор! — вбежал запыхавшийся Васюк. — Там… в генераторной… Пойдите посмотрите…
— Глядеть в оба, — приказал Лебедь охранникам.
«Генераторная… Все. Конец…» — Артем закрыл глаза.
Берем худшее: майор НЕ пристрелит его, когда вернется…
Страх — физиология. Бояться уже поздно. Все уже необратимо и бояться бесполезно. Почему же я боюсь?
Майор вернулся черный от гнева, губы сжаты в ледовую трещину, лицо неподвижно… Молча схватил он пленника за волосы и за ворот, сорвал со стула, вышвырнул из кабинета, одним пинком бросил по коридору вперед, Артем споткнулся, упал, майор вздернул его на ноги и снова толкнул. Новое падение. Ванька-встанька. Нельзя позволить ему гнать меня пинками до генераторной, я же человек, а не баран… Вырваться, не вставать на ноги, упасть… Майор схватился за ремень, стянувший запястья, рванул на себя до заплечного хруста: не то что встанешь — вскочишь…
Генераторная. Полуподвальная комната. Тяжелая дверь. Семь ступеней вниз.
— Ты, падла, Галича любишь? — майор подтащил его к одному из мертвецов, челюсть разворочена пулей, глаза распахнуты. — Может, ты и Высоцкого любишь? — второй мертвец, запекшаяся на груди кровь, смертная мука на лице. — Они здесь гнили все время, пока ты с нами песенки пел? Пока ты меня сдаться уговаривал? Да плевать мне теперь на этот код — я тебя, сука, и без кода на куски порежу! Как тебя — соломкой или кубиками?
Падение на закоченевшего мертвеца было как падение на бревно с неспиленными ветками. Потом на горле захлестнули петлю и дернули назад и вверх. Серия затрещин и хуков, лейтенант держит, мордатый рядовой отмеривает справа и слева, тьма сгущается до полной кромешности, и даже борьба за воздух переходит в стадию последних судорог — но тут хватка петли слабеет. Падение. Не хочется потешать их, но тело дрожит и корчится на бетонном полу, и скотская усмешечка кривит мурло лейтенанта…
— Код! — снова закричал Палишко пленнику в лицо. — Код, сука!
— К-х-акой?!
— Код! Цифры! Дверь в аппаратную, пидор!
— Ноль восемь ноль шесть двадцать четыре.
Они переглянулись.
— А если подумать? — спросил майор.
— Нет. Этот… Я закодировал… Ирвин и Мэлори… Эверест… Восьмое июня двадцать четвертого года.
Палишко выскочил из генераторной. Арт перекатился к одному из агрегатов и сел, привалившись спиной к станине. Отдых будет коротким.
Вернувшегося разъяренного лейтенанта майор остановил жестом.
— Ты часом ничего не напутал? — спросил он, подходя вплотную. — Может, ты не тех альпинистов зашифровал?
— Я — тех… Вот кого зашифровал Кашук — не знаю. Он же ни черта не понимает в альпинизме.
— М-мудила! — Палишко пнул беляка ногой в бедро.
— Я же сказал… Я приказал переключить код и не говорить мне…
— Как еще можно отключить помехи? — спросил майор. — Ток? Электричество? Где-то здесь?
— Не знаю!
— Кабели?
— Должны быть. Копайте, ребята, копайте…
Лебедь узнал цитату, выматерился.
— Палишко, «говорилку», — майор бегло изучил приборчик и перевел рычажок настройки в режим «прием». «Игрушка» молчала.
— Скажи, чтоб он, кто там есть — открыл дверь. Или тебя убьют.
— А если там нет никого?
— Скажи, — в голосе майора прорезалась вороненая сталь.
Арт пожал плечами. Майорский ноготь передвинул рычажок на «передачу».
— Кашук, откройте дверь, — попросил Артем.
— Прикажи, — Палишко ткнул ему носком ботинка в голень.
— Это приказ, Кашук. Откройте им дверь и сдайтесь. Иначе меня убьют.
Приемник издевательски потрескивал. Сквозь открытые двери доносилась еще очень далекая стрельба.
— Он твой, — сказал майор Палишке. — Через полчаса помехи должны исчезнуть, — и вышел.
* * *
Стиферополь, 0700-0715Спецназ ГРУ был послан в Крым, чтобы захватить кое-какие важные военные объекты, кое-какие архивы и кое-каких людей. Оставив политических деятелей на откуп «Альфе», ГРУшники охотились на высшие военные чины, и особенно — на руководителей крымской разведки.
Но у майора Варламова и подчиненного ему капитана Резуна было особое задание. Около года назад один из сотрудников КГБ, в свое время завербованный ГРУ, начал выходить на контакт с высоким чином ОСВАГ. Высокий чин, как это ни странно, прямо-таки напрашивался на вербовку. Сведения, которые он передавал, были выше всяких похвал. Кроме того, чин был активистом Союза Общей Судьбы.
Что-то здесь настораживало, что-то выдавало явную подставу, тот самый мед, которым пахнут липкие ловушки для мух.
И вот в решающий момент чин ускользнул из рук ГРУ и сдался спецназу КГБ, а Сотрудник тоже исчез где-то в недрах Лубянки. Майору Варламову и капитану Резуну пришло распоряжение: искать следы таинственной деятельности Высокого Чина. Искать ловушку для мух.
Когда прошел «Красный пароль», оба офицера ГРУ (спецназовская форма была только прикрытием, со спецназом они уже расстались) сделали стойку. Потому что если это не след, то что тогда след?
Но след вел в Москву, а их прислали для оперативной работы в Крыму. Поэтому Варламов ограничился тем, что сообщил по инстанции и позволил себе… скажем так: немного отпустить поводья. А потом началась перестрелка с резервистами, поднявшимися по «Красному паролю», пошли помехи, потерялся в Ялте Грачев, но по большому счету все это было уже не его, Варламова, дело. Как и многие офицеры, майор вел дела по принципу «прокукарекал, а там хоть не рассветай».
Но Резун был не из тех, кто делает карьеру задницей. Владимир решил раскручивать порученное ему дело. Конечно, игра требовала определенной тонкости — узнай Варламов, что капитан химичит у него за спиной — и Володе бы не поздоровилось. Но в тонкой ведомственной игре Владимир уже собаку съел и от всей души надеялся не подавиться хвостом.
В конце концов, какие ставки? Два лишних шага вверх, два вниз — в случае неудачи. А в случае успеха — головокружительные перспективы. Он, младший офицер, отправленный сюда в качестве «куда пошлют» для Варламова, распутает дело, которое два месяца разрабатывал целый отдел… Ради этого стоит побегать.
Итак, «Красный пароль», переданный из Москвы. Резун лично видел программу «Время» и ошибки здесь быть не могло. Но сразу за «Красным паролем» — дикие, кошмарные помехи на всех наших рабочих частотах. Вопрос: откуда они знают наши частоты?
Рабочая и резервные частоты определяются в течение сорока восьми часов перед операцией методом случайного тыка. Самое вероятное место утечки информации — полк.
Интересная складывается картина, товарищи. Некий высокий чин ОСВАГ завербован КГБ. Через какое-то время после этого происходит воссоединение, а вечером дня "М" по ЦТ передают сигнал «к атаке» для свежеприсоединенных крымцев. И они, родные мои, начинают драться, благо наши части воюют в полный разброд из-за отсутствия оперативной связи. Связь — это грязь, как говорят военные, но без нее — никуда, узнать рабочие частоты за сорок восемь часов и передать в батальон РЭБ — это надо успеть. А какая организация в Крыму обладает достаточной для этого мощью, товарищи курсанты? Осведомительное Агентство, отвечает Вовочка Резун. Правильно, Вова, а теперь дополнительный вопрос: не приводит ли тебя в ужас тот факт,что в каждом полку сидит агент ОСВАГ? Нет, товарищ преподаватель, не приводит. Потому как агентов ОСВАГ в полках нет. А есть мирные стукачи, все как один, работающие на Комитет Глубинного Бурения. То-то во всем этом видна рука Москвы, как говорят наши идеологические противники. Кстати, куда запропал сегодня днем Высокий Чин, за которого нам с товарищем Варламовым еще будет взъебка? А запропал он все в том же, глубинно-бурильном направлении, и все ниточки у нас аккуратно завязываются в узелок.
И тут Зиночка Кибрит решительно трясет завитком каштановых волос, выбившимся из прически и тихо восклицает:
— Не знаю, ребята! Уж как-то слишком все просто получается!
Ага, слишком все просто, вторит ей Вовочка Резун. Или он совсем дурак, этот Высокий Чин, или я ничего не понимаю. Варламов, например, все понимает: «Красный Пароль» — дело московской агентуры ОСВАГ. Но где кончается ОСВАГ и начинается КГБ? Где полиция, а где Беня? Почему по ЦТ, ведь внедрить агентуру на ЦТ гораздо сложнее, чем подделать прогноз погоды и прокрутить его в Крыму на той же частоте, в то же время. Да хороший агент стоит роты спецназа, которая необходима, чтобы взять приступом РЦ на Роман-Кош и передать «красный пароль» оттуда. Но роты нет, штурма тоже нет. На Роман-Кош сидит группа наших из 8-й бригады и муха у них не еблась…
Ночью в штабе царил переполох из-за того, что пропал Грачев. Комдив закатился в Ялту гулять и испарился вместе с сапогами и комендантской ротой. Отражением атаки противника руководил (и хорошо руководил!) начштаба полковник Савкин, он умудрился даже собрать в боеспособную единицу те части мотострелков, что стояли в городе (а это было наверняка непросто — Резун на собственном опыте знал, что такое советские танкисты, так вот — мотострелки еще хуже).
Грачев появился под утро, ворвался в город на свежекраденном «Мерседесе». От роты охраны ничего не осталось, а если что и осталось, то оно сильно отстало, поскольку «Мерс» развивает по хорошей крымской дороге сто шестьдесят, а БМД-1 — ровно на сто меньше. Грачев собрал заседание штаба и Резун дорого бы дал, чтобы его послушать.
К тому времени, к утру, то есть, у Владимира появилось, что сказать комдиву, и он ждал в приемной, пока заседание закончится.
И когда притомленные бурной ночью полковники разошлись, он предстал перед красные очи Грачева и сказал фразу, которая должна была принести ему майорские звезды:
— Я знаю, откуда идут помехи.
Но майорские звезды не спешили падать на погоны капитана Резуна. Поелику ни Грачев, ни его верный личарда полковник Семенов Резуну не поверили.
А ведь как все просто! Ну, где, где еще можно установить передатчики такой мощности, чтобы накрыть сетью помех весь Крым? Да, обычно такие штуки устанавливаются на самолетах-постановщиках помех, потому что чем выше генератор радиоволн, тем проще им достигать цели. Но все аэродромы заняты советскими частями и ни один самолет, кроме наших МИГов, не поднимался в воздух! Да и невозможно установить на самолете передатчик такой мощности.
Но военные — народ консервативный. Привыкли — самолет. Да и некогда было особенно задумываться. А ответ лежал на поверхности: телевышка! Простая, обыкновенная телевышка. Мощности которой достаточно, чтобы ретранслировать сотню телеканалов на четыреста километров вокруг.
А посчитайте-ка, ребята, куда достанет телевышка с высоты 1600 над морем. Далеко ведь достанет.
— Исключено, — Грачев махнул рукой. — Помехи идут с самого вечера. Всю ночь. А вышку всю ночь контролировали спе цназовцы и десантники. Спецназ, кстати, ваш, восьмая бригада.
— Фамилия командира группы? — быстро спросил Резун.
Грачев вскинул на него грозный взгляд: ты еще здесь? Но тон капитана ГРУ ясно говорил: отступать он не намерен, хоть позади и не Москва.
Резун все тщательно обдумывал и был уверен, что прав. На девяносто процентов был уверен.
Семенов наморщил лоб.
— Сейчас вспомню… Старший лейтенант… Характерная фамилия…
«Лошадиная», — вспомнилось Владимиру.
— Верещагин, — щелкнул пальцами Грачев. — Довольны?
Он надеялся, что теперь настырная спецура уберется с его глаз долой.
Но настырная спецура не убралась. Настырная спецура, умело сдерживая возбужденную дрожь в руках, подняла телефонную трубку и, сверившись со списком телефонов на столе, позвонила туда, где находился штаб восьмой бригады спецназа ГРУ.
И на его вопрос ему совершенно однозначно ответили, что офицера по фамилии Верещагин в бригаде нет, а на вышку посылали группу под командованием лейтенанта Никитина.
— Повторите, пожалуйста, еще раз, — злорадно сказал Резун, нажимая кнопку SP phone.
Через десять минут в его распоряжении были три вертолета: два Ми-24 и один Ми-8. Правда, этих веротлетов предстояло еще дождаться…
Генерал мысленно материл выскочку. Пришлось-таки позвонить в штаб фронта и получить вздрючку за сепаратистов — как будто он, Грачев, их здесь разводит в инкубаторе… Нет, но «спецназовец» каков! Ах сука! Так значит, вот из-за кого Павла Андреевича сначала чуть не убили, а потом Маршал его по телефону выдрал, как щенка… И ведь ни сном ни духом не сказал бы — спецура как спецура, ничем не хуже этого вот, Резуна… Грачев надеялся, что Резун зацапает стервеца живьем и все его кишки намотает на локоть.
* * *
— Ну что?— Ни фига, блядь… Лей воду. Все, перекур, ребята, отдохнем.