Страница:
Не боясь попасть по своим, десантник выпустил Ныммисте в грудь короткую очередь. Эстонец рухнул на пол, под батарею, свалился прямо возле крымца… И едва ли не раньше, чем он упал, пуля из его пистолета вышвырнула десантника в коридор, угодив тому точно между ключиц.
Не сразу Мельник понял, что сержант не мертв. Одна из пуль прошила его правое плечо, но он перехватил пистолет и теперь стрелял с левой, закрывая беляка собой и одновременно опираясь на него спиной, и следующей мишенью был Мельник. Дуло "Стечкина " показалось рядовому с колодец, и хотя оно плясало в руке сержанта, Мельник знал, что в этой тесноте он не промажет.
Он и не промазал.
Резун мысленно чертыхнулся, но не нашел причины возражать.
Они спускались на восьмой этаж, когда услышали выстрелы: сначала одиночные: раз, два, три, потом — автоматная очередь, потом — одиночные: четыре, пять, шесть, (дверь лифта открылась) семь.
«Все», — подумал Резун. — «Готово».
Охраны на этаже не было. Должны были двое стоять у лифта, двое у дверей. Но не стояли.
— Твою мать, — дрогнувшим голосом сказал капитан. Варламов выбежал на лестницу и во всю глотку заорал:
— Тревога!
Расстегивая на ходу кобуру, Владимир кинулся в КПЗ — так он про себя окрестил кабинет, где они держали пленника.
Подоспели шестеро спецназовцев, спешивших на выстрелы. Десантники, увидев их, кинулись по коридору к пожарной лестнице. Трое остались лежать на полу. Один развернулся и поднял автомат.
Резун снова выматерился — уже искренне. Среагировал рефлекторно: его «макар» грохнул даже быстрее, чем он успел об этом подумать.
Это стало сигналом для спецназовцев. Из десантников до пожарной двери не добежал ни один. Уцелели только те, что сами упали на пол и сложили на затылке руки.
Резун переступил через труп, шагнул в комнату и выматерился в третий раз.
Белогвардеец был жив. При виде Владимира он оставил попытки добраться до ножа, принадлежавшего покойному Энью Ныммисте.
Кто-то, видать, крепко молился за капитана Верещагина. Рационального объяснения такому везенью Резун придумать не мог.
— Уматываем отсюда, — сказал майор Варламов. — Едем в аэропорт.
— Слушайте, какого черта! У меня здесь куча сложных ранений, руки по локоть в крови, я заполнил использованными перчатками целый ящик и вышел, черт возьми, покурить, а вы предлагаете мне возиться с бабой, упавшей в обморок?
— Я не предлагаю вам с ней возиться, Женя! — отчеканил подполковник Ровенский. — С кем вы возитесь — это ваше личное дело. Я всего лишь прошу вас привести ее в себя и убедиться, что это не аппендицит, не сердечный приступ, не что-то еще, из-за чего мы потеряем пилота. Вы представляете, сколько стоит жизнь пилота? От вас требуется только подойти и посмотреть, что с ней…
— Будь по-вашему, — врач полкового мобильного госпиталя растоптал окурок, — где она?
Доставая из кармана новую пару запечатанных стерильных перчаток, он прошел за Ровенским в машину, в которую Шамиль принес Тамару. Подполковник остался снаружи.
— Все в порядке, — сообщил врач, выходя. — Обычные месячные, обычный обморок.
Он достал сигарету.
— Огня.
Ровенский вынул зажигалку, подпалил «Житан».
— Спасибо, — врач затянулся.
— А что с ней? Почему это…
— Тяжелый стресс. Женщинам на войне не место.
— А кому на ней место?
— Да, в точку… Мне страшно думать, что будет после Симферополя. Меня уже тошнит от вывороченных кишок.
— Работа у вас такая.
— Угу. Убирать за вами дерьмо.
Опять несколько вдумчивых затяжек.
— И кому бы в голову пришло, а? — через паузу спросил доктор. — Подполковник, вы верите в то, что рассказывает Хикс?
— Я уже не знаю, во что верить. Эта история — яма с пауками, док. Не суйтесь. Не надо.
— Это вам ОСВАГовец сказал?
— Какой ОСВАГовец?
— Да шляется тут… И таскает к себе в машину всех участников истории… Живых, я имею в виду. Приходил в госпиталь к Миллеру, очень жалел, что тот уже не может дать показания…
— Где дерьмо, там и мухи.
— Игорь, а ведь вам вся эта история не нравится…
— А кому она может понравиться, док? Черт возьми, мы деремся с десяти вечера, а я до сих пор не могу понять, за что мы деремся. Почему нужно было допускать это блядское вторжение? Вот, вы говорите, что разгребаете за нами дерьмо, а ведь нам приходится разгребать за политиками…
— Да, это более грязная работа, — усмехнулся врач.
Подполковник сбил пепел, оставалось еще на две затяжки.
— Это девушка Артема, — сказал он внезапно, без всякого перехода.
Доктор ошарашенно посмотрел на него.
— Откуда вы знаете?
— Раза два видел их вместе в Бахчи. Неординарная женщина, такие запоминаются…
Дверь госпитального автобуса открылась и оба офицера умолкли и смутились, словно мальчишки, пойманные взрослым за разучиванием матерных слов.
— Спасибо, док, — сказала Тамара. — Спасибо, ваше благородие.
Она оглянулась — нет ли где-нибудь поблизости Шамиля. Невыносимо было смотреть на эти джентльменские рожи. Невыносимо было видеть на них этакое понимающее сочувствие. Засуньте себе в жопу ваше сочувствие. Каждый сочувствует и думает себе две вещи. Первая: «Слава Богу, что не я», вторая — «Неплохая задница». О, Господи Христе, как плохо-то…
— Тамара! — окликнула ее Рита.
Она вяло махнула рукой, направляясь к машине. Скорей бы уже подогнали буксир. Кто это там с Ритой? Что за тип в морской форме?
— Поручик Уточкина?
— Так точно, — ответила она. Менее бодрым голосом, чем хотелось бы.
Он достал из кармана офицерскую книжку, протянул ей, привычным жестом раскрывая:
— Капитан второго ранга Уильям Флэннеган. ОСВАГ. Могу я с вами поговорить?
15. МОССАД
Варламов так и не догадался, что тут к чему. Больше был занят спасением своей шкуры, своего «рено» и своей надежды на полковничьи звезды. «Надежду» быстро отстегнули от батареи, свезли на лифте в гараж, по пути наскоро одевая в спецназовскую форму с оторванными знаками различия, Резун приковал его к себе наручниками — рука к руке — и «рено» рванул от Главштаба к аэропорту быстрей, чем заяц от орла.
Удерживать скорость удалось недолго. Сначала они притормозили, объезжая скопления машин и советской боевой техники, брошенной без капли топлива, потом несколько раз останавливались по требованиям патрулей, потом начали кружить, а потом и вовсе заблудились.
А ведь сам виноват. Соображать надо было, кого на пост ставить. Одному Ныммисте могло прийти в голову развязать настоящее сражение из-за этого недоумка. Один Ныммисте понимал приказы так буквально. Вот и погиб ни за понюх, чухонец белоглазый. Русский парень уже давно въехал бы, что к чему…
Пока суд да дело, атмосферный фронт добрался до Симфи. Брезентовой плотности тучи обложили столицу Крыма по всем правилам, замкнули кольцо, а потом разверзлись хляби, и начался совершенно тропический дождь.
Варламов чертыхнулся, в очередной раз обнаружив рукотворный тупик на одной из надземных развязок. В аэропорт им нужно успеть как можно раньше. Потому что самолеты не резиновые, а когда десант и мотострелки поймут, что их просто здесь бросили, ГРУшные корочки начнут производить совсем не то впечатление, которого хотелось бы.
— Не нравится мне этот «фольксваген» — пробормотал майор.
В зеркале заднего обзора действительно появился «фольксваген» черного цвета. Они натыкались на него слишком часто, чтобы эти встречи были случайными.
Черный «пассат» развернулся поперек эстакады, загородив им выезд. С другой стороны его загораживал белый трейлер-«Форд».
— Охотники за машинами, — предположил Резун.
Эта методика была уже отработана, как он заметил: один офицер угонял машину, товарищи садились в нее, колесили по городу и присматривали транспорт для остальных. Иногда забирали со стоянок и паркингов, иногда преследовали аборигенов и, если тачка нравилась, перегораживали ей путь и под дулами автоматов выгоняли всех из машины. Сегодня, правда, преследовать было некого: аборигены попрятались. Но вот ведь — нашлись флибустьеры на черном «фольксе»…
Легко и просто. Но не на этот раз. На этот раз у них здорово вытянутся рожи, когда Варламов предъявит им свою офицерскую книжку.
Он с опозданием пожалел, что взялся вести сам. Конечно, не майорское это дело — вести машину и разбираться с угонщиками. Но сидеть ухо в ухо с человеком, у которого еще не засохла на бинтах своя и чужая кровь — это еще более не майорское дело.
Он подрулил к «фольксвагену» не спеша, давая понять, кто здесь хозяин. Приготовил «корочку», чтобы показать ее в окно. Стекло опустилось, майор поморщился, когда на руку ему упала ледяная капля. Рука мгновенно покрылась гусиной кожей. Майор увидел, как открываются дверцы и появляются ребятки в форме ВДВ. Да, таких наглых рях он еще не видел в жизни, хотя перед его глазами за годы службы в ГРУ прошла отменная коллекция подонков. На одном голубой берет сидел как-то странно…
— Освободите проезд, — приказал он.
Тот угонщик, что сидел на водительском месте, уже вышел из тачки и стоял, лениво облокотившись на крышу машины — черную и блестящую, как новая галоша. Словно и не лупасил по мосту ливень, а ярко пригревало солнышко. Второй так же расслабленно сидел боком на переднем кресле.
— Нам кое-что нужно, — сказал стоящий.
— Обойдетесь, козлы. — Отрезал Варламов. Из кармана он извлек офицерскую книжку, и предъявил ее в развернутом виде. — Читать умеете? Так что читайте и пи…уйте отсюда. Я из ГРУ.
— Иди ты! — притворно удивился сидящий. — А я из МОССАДа.
Майор понял, что это не шутка только тогда, когда заметил ствол пистолета с глушителем.
То есть, слишком поздно.
Сейчас, подумал Верещагин, надо попробовать двинуть ГРУшника в висок и отобрать шпалер.
Надо попробовать.
Он знал, что не получится. И все же попробовал. И не особо удивился, когда Резун перехватил его руку и почти небрежно двинул ему локтем под ребра.
Воздух обрел консистенцию и вкус силикатного клея. В голову уперлось железное, твердое и холодное — ствол «Макарова», на что спорим?
— Твою мать, — сказал ГРУшник, — Твою мать, твою мать… Что же делать… А ну, вылезай!
Резун выволок пленника из машины и, прикрываясь его телом, сделал шаг назад. Налетчики обходили машину с двух сторон. Резун отступал, пока не уперся спиной в трейлер.
— Отпусти его, — сказал один из них, со странно сидящим беретом. Берет сидел так из-за длинных волос, схваченных в пони-тейл на затылке. — Оставь его нам, садись в машину и уматывай.
— Иди на хер, — ответил Резун. Единственной гарантией его жизни был заложник.
— А если он сам нам не нужен? — как-то вкрадчиво спросил волосатый. Другой, стриженый так коротко, что можно было назвать его и бритым, осторожно лавируя между машинами, обходил сбоку.
— А вдруг нам просто надо, чтобы он не попал в Москву? Положим вас обоих, и все.
ГРУшник усмехнулся. Такими обещаниями на бросаются, их сразу выполняют.
— Валяйте, — бросил Резун. — А я посмотрю.
Это не КГБ. Люди из КГБ действительно изрешетили бы их обоих здесь. Но если не КГБ — то кто?
Беляк не пробовал вырваться или напасть, он отступал, закрывая Резуна собой, так как, похоже, сообразил, что теперь они в одной лодке.
— Мужик, мы не хотим крови. Отпусти его — и мы уйдем. Попробуешь упрямиться — получишь пулю.
Хороший русский язык, но интонации не советские. ОСВАГ? Вряд ли, похоже на питерский акцент. Тогда кто?
— Ты вообще поосторожнее со своей пушкой, — продолжал волосатый. — Вот, смотрю, весь люфт на спуске выбрал — разве это дело? Ты же можешь нечаянно выстрелить человеку в голову. А если ты нечаянно выстрелишь человеку в голову, я обижусь. А когда я обижаюсь, я начинаю палить куда ни попадя.
Так, хорошо. Парни блефуют и убивать его пленника никто из их не собирается — ни волосатый говорун, отвлекающий внимание, ни молчаливый бритый убийца. Резун на всякий случай отпустил немного спусковой крючок. Если крымец нужен им живым, его смерти не простят.
И не допустят.
Он был все еще слишком пьян, чтобы разобраться в ситуации. Но от людей в советской форме он не видел за последнее время ничего хорошего и испытывал к ним сильную неприязнь. Конечно, в Москву его везли не на пряники, но и нападающие казались тем самым хреном, который не слаще редьки.
Холодные струи дождя делали свое дело: он трезвел достаточно быстро, чтобы начали слушаться руки и ноги.
Ему стало весело. Отвратительное веселье человека, который понимает, что вряд ли положение сможет ухудшиться — хуже вроде некуда. Веселье висельника.
— Валяй, — так же равнодушно ответил волосатый. — А мы посмотрим.
Патовая ситуация.
Резун посмотрел в глаза волосатому. Окинул мгновенным взглядом бритоголового. Тот тщательно выцеливал его голову, но не стрелял — боялся попасть в заложника.
Однако рано или поздно патлатый отвлечет его внимание и бритый выстрелит.
Капитан ГРУ Виктор Резун ужасно не хотел умирать, пройдя земную жизнь только до половины. Этот мир забит подонками, которым отлично подошла бы квартирка площадью в два квадрата, почему же он, отличный парень Володя Резун, должен занять их место? Сознание вселенской несправедливости пронзительно визжало в мозгу, мешая соображать. Еб, должен же быть какой-то выход!
И тут крымский офицер совсем сдал. Повис на Владимире мертвым грузом, обоих сразу же повело в сторону.
Мужчина весом в семьдесят килограмм не кажется крупным, пока его не нужно удерживать одной рукой. Резуну пришлось опуститься на колено, чтобы не потерять «живой щит».
Ах ты, черт!
Будь трижды проклят тот час, когда Володю осенила гениальная догадка насчет телевышки. Будь проклят тот день, когда он попал в этот Крым! Будь проклят этот человек!
— Я убью его, — безнадежно сказал Владимир. — Один шаг и я стреляю! Бросайте оружие!
Корниловец, заваливаясь набок, выскальзывал из захвата.
Выход! Выход…
— Верещагин! Верещагин, сволочь, очнись! Не смей терять сознание! Очнись, падла, застрелю!
Капли вбивали в землю. Перспектива была задернута плотным хрустящим целлофаном. Белой трещиной прошла молния — никак, Господь снимал батальные сцены с фотовспышкой. Шандарахнуло… Люблю, блядь, грозу в начале мая… В конце апреля… Нет уж, ну ее — весной…
Ах, гадство!
Привычной тяжести ножа на левом бедре не было. Боковым зрением Владимир уловил блеск клинка: Верещагин отводил руку для удара, который нельзя было парировать, от которого некуда было уклониться.
Резун поднял «Макар» и пальнул в бритоголового. Длинноволосый выстрелил одновременно с ним, бритый упал, перекатился, снова прицелился — из-за машины. Одновременно Верещагин ударил ножом туда, где, по его расчетам, должна быть голова Резуна. Слишком слабый и медленный удар, чтобы достичь цели. Достаточно опасный, чтобы заставить Владимира отклониться и едва не попасть под вторую пулю. Корпус фургона украсился дыркой, капитан ГРУ временно оглох на одно ухо.
Он треснул крымца рукоятью пистолета по башке, рассчитывая, что тот потеряет сознание.
Черта с два. Пьяному море по колено. Верещагин скверно захихикал и снова ударил ножом назад, через свою голову.
Еще два выстрела. Две дыры в фургоне — справа и слева от головы.
Дикая боль в левом бедре. Нож полоснул резко, но, по счастью, неглубоко… Резун вскрикнул сквозь прикушенную губу, выпустил очередную пулю в белый свет, как в копеечку… Верещагин еще раз полоснул его ножом — не глядя.
— Сволочь! — заорал спецназовец, — Прекрати! Перестань, гад, я тебя убью!
— Давай! — крымец засмеялся. — Давай, стерво! Или я сам тебя убью, давай!
Новый удар… Резун почувствовал слабость во всем теле… Идиотская ситуация: его, скованного с заложником одной цепью, отстреливающегося от двоих налетчиков, этот заложник кромсает везде, где может дотянуться… Этому психу все равно, жить или подохнуть. А ему, Резуну, не все равно! Владимир увидел, как густо окрашивается киноварью лужа, в которой они стоят, и понял, что дело плохо. Это кровь. Его кровь уходит в дренажную систему, и сейчас его убьют из-за этого придурка, и…
— Я сдаюсь! — заорал он. — Хватит, я сдаюсь!
— Я не сдаюсь, — беляк опять ударил его ножом. — Слышишь, гебист?
— Мы не из КГБ, мужик! — быстро заговорил волосатый. — Оставь режик в покое. МЫ НЕ ИЗ КГБ!
— А кто ж вы? Добрые самаритяне?
— Угадал, капитан. Самаритяне. Такие самаритяне, что дальше некуда. Добрые-предобрые…
— А я — Джин Келли? Эй, гражданин капитан, я похож на Джина Келли?
— Мужик, ну что мне, штаны снять, чтоб ты поверил? — разозлился патлатый.
Резун решил сыграть ва-банк. Но для этого ему нужно было освободить руку. Освободить можно было только одну — ту, в которй пистолет.
— Я сдаюсь в плен Вооруженным Силам Юга России. Я сдаюсь тебе, Верещагин, слышишь?
— Слышу. Я по четвергам пленных не беру.
— Хватит полосовать меня ножом, сволочь! — Он бросил на землю пистолет, освободилась правая рука, и Резун попытался отобрать нож. — Ты обязан взять меня в плен! Ты не можешь меня убить!
— Как интересно! Это почему же? — спросил Верещагин.
Резун оскалился:
— Потому что я только что спустил ключ от этих наручников в дренажный люк, мудаки! И если вы меня убьете, вам придется тащить мой труп на цепочке.
— Мы поступим проще. Увезем его на машине, — налетчики перестали прятаться и подошли вплотную.
— И что вы объясните советским военным патрулям? Откуда у вас в машине покойник? И почему в наручниках?
Верещагин повалился на землю, придавив спецназовца своей тяжестью, поднял нож.
— Мне плевать, что они объяснят военным патрулям, — выдохнул он. — Мне вообще на все плевать. Просто очень хочется распанахать тебе горло.Есть у меня причины этого не делать?
Резун понял, что спасение своей жизни беляк ценит невысоко. Справиться с ним — раз плюнуть, но пока он сверху, «самаритяне» стрелять не будут. Ответ вынырнул быстро и сам собой:
— Есть. Я владею айкидо. В совершенстве.
За следующую секунду он пережил весь запас острых ощущений на десять лет вперед. Острие ножа вдавилось в кожу на его горле, и стоило беляку налечь на рукоятку, хотя бы случайно, все — не жди меня, мама, хорошего сына.
Это мгновение продолжалось… Продолжалось… Продолжалось… И, наконец, закончилось.
— Этот человек — мой пленный, — объявил Верещагин громилам, опуская нож и поднимаясь на колени. Резун тоже встал — лежать спиной в луже было как-то неловко.
Бритый явно не желал соглашаться с белогвардейцем. Со словами «кибэнэ мат!» он сделал шаг вперед, схватил Резуна за скованную руку, и, не слушая двойного протестующего вопля, выстрелил в цепь наручников.
Запорожский завод «Днепроспецсталь» в очередной раз оправдал доверие, которое возлагало на нее военное ведомство СССР. Резун и Верещагин, скованные одной цепью, грохнулись на асфальт, столкнувшись плечами. На вылете из ствола пуля «Дезерт Игла» развивает усилие в 218 килограмм, друзья мои…
— Су-у-ука! — в унисон простонали крымец и советский боец. Длинноволосый скорчился от смеха, придерживаясь за ближайшую машину.
— Дебил, что ты ржешь, больно же! — Резун опять поднялся, помог встать Верещагину. — Дайте мне хоть паршивую закрутку, кровь-то идет!
— Если мы притащим ГРУшника на веревочке, я даже не знаю, что нам скажут. — пожаловался патлатый, снимая ремень. — То ли медаль дадут, то ли вы…бут по полной программе.
Владимир перетянул бедро ремнем. Беляк, полулежа на «Рено», глотал воду, бежавшую струйкой из желобка на крыше машины.
— Сколько ты в него влил? — поинтересовался «самаритянин».
— Пятнадцать кубов… — ответил Владимир.
— Палач…
— As spirit is strong, as flesh is weak, — сообщил Верещагин.
Бритоголовый обыскал тело Варламова, рассовал по карманам трофеи — документы и оружие — потом занялся «рено»: пошарил в багажнике и нашел пластиковый пакет с курткой, бронежилетом, поясом, оружием и браслетом Верещагина. Эти вещи тоже перекочевали в «фольксваген».
Волосатый покачал головой.
— Видал я, как людей берут на пушку. Но чтобы сдавались на пушку — такого я не видел. Цирк, да и только. Мужик, ты уверен, что он тебе нужен?
— А как же…
— Так, давай к машине. А то ты сейчас сознание потеряешь.
— Отличная идея…
Верещагин сделал шаг к «фольксвагену», не устоял на ногах и опять завалил спецназовца. Владимир, поднимаясь, ругнулся от всей души — похоже, основную работу по транспортировке этого тела таки придется делать именно ему. Зараза чухонская этот Ныммисте, чтоб его на том свете черти жарили так же тщательно, как он здесь нес охрану…
— Мужик! — окликнул крымца патлатый «самаритянин». — Эти лужи не стерильны, между прочим! А у тебя кровь! Так что кончай валяться…
«У него, значит, кровь», — скрипнул зубами Владимир. — «А у меня что, антифриз?»
Крымец не отозвался и не шевельнулся.
— Мужик!!! — «самаритянин» рухнул возле него на колени, приподнял за плечи. — Очнись! Вставай, некогда валяться, сматываться надо!
Беляк не реагировал. Видимо, идея и вправду ему понравилась.
— Давай тащи его! — рыкнул волосатый на Резуна.
Вдвоем они вперли Верещагина в «Фольксваген», набросили ему на плечи окровавленную, но сухую корниловскую куртку.
Завелись, рванули, разбрызгивая лужи. Опять началась карусель по симферопольским улицам.
— Патруль, — ровным голосом сообщил бритый через пять минут.
— Вижу, — волосатый покосился в сторону Резуна. — Доставай свою «корочку».
Поперек улицы стояла БМД. Перед ней — двое «голубых беретов», делавших автоматами совершенно недвусмысленные жесты.
— Ты главный, — быстро сказал «самаритянин». — Мы везем в Москву пойманного диверсанта. Одно лишнее слово — и в тебе пуля.
— Холоднокровнее, Беня, — сквозь зубы бросил Резун. И вдруг по лицу патлатого понял, что попал в яблочко.
Они притормозили. Резун открыл окно, развернул корочку.
— Капитан Владимир Резун, ГРУ, — сказал он. — Следуем в аэропорт, везем пленного диверсанта. Пропустить немедленно.
— Ага, — сказал начальник патруля, какой-то лейтенантишка, не соизволивший даже представиться. — Выметайтесь из машины быстро!
— Что? — у Резуна аж нутро затрепетало от ярости. — Да ты кто такой?
— Дырку тебе в башке сейчас сделаю — вот кто я такой! — заорал лейтенант. — Вылезайте все на хер отсюда, нам машина нужна!
Не те были условия, чтобы качать права. Машину окружили со всех сторон, наставив на нее автоматы.
Пришлось выбираться. Владимир не без удовольствия отметил, какие рожи у двоих «самаритян». Вдвоем с патлатым они выволокли Верещагина. Начальник патруля слегка изменился в лице.
— Диверсант, говорите… — протянул он.
Ход его мыслей прослеживался как по бумаге. Одно дело — явиться в аэропорт беглецами и дезертирами. Другое — привезти пленного шпиона, ценный трофей.
— Может, нам его отдадите? — спросил лейтенант. — Вам он вроде ни к чему…
— Ничего не получится, — Владимир злорадно показал скованные руки. — Ключ пропал. Или берете нас обоих?
Кожей он почувствовал ауру напряжения, исходившую от «самаритян». Если удастся сделать так, что этих двоих убьют… Но как это сделать? Заорать «Стреляйте, они шпионы»? Догадается ли этот идиот открыть огонь, если Владимир просто упадет вместе с пленником на землю?
По глазам лейтенанта было прямо видно, как тяжко у него в голове проворачиваются мысли. Их шестеро, в машину они забиваются впритык, шпиона можно запихнуть в багажник, но куда девать этого с наручниками? Попытаться вытряхнуть кого-то из солдат? Еще неизвестно, кто кого вытряхнет. Конечно, если начнется стрельба, победу одержит патруль: два с половиной человека против шестерых — не драка. Но и со стороны патруля кого-то обязательно убьют: ребята выглядят решительными. Этим «кем-то» лейтенанту было неохота становиться, а все шансы у него: стоит на передней линии, обязательно попадет под пулю.
«Дурак!» — мысленно закричал Резун, — «Да ты посмотри на этих двоих! Ну где, где в спецназе разрешают отращивать такие патлы? Пошевели мозгами, идиот!!!»
Но идиот не желал шевелить мозгами. Вердикт, отпечатавшийся на его лице после короткой внутренней борьбы, гласил: хрен с вами.
Не сразу Мельник понял, что сержант не мертв. Одна из пуль прошила его правое плечо, но он перехватил пистолет и теперь стрелял с левой, закрывая беляка собой и одновременно опираясь на него спиной, и следующей мишенью был Мельник. Дуло "Стечкина " показалось рядовому с колодец, и хотя оно плясало в руке сержанта, Мельник знал, что в этой тесноте он не промажет.
Он и не промазал.
* * *
— Я с тобой, — внезапно сказал Варламов.Резун мысленно чертыхнулся, но не нашел причины возражать.
Они спускались на восьмой этаж, когда услышали выстрелы: сначала одиночные: раз, два, три, потом — автоматная очередь, потом — одиночные: четыре, пять, шесть, (дверь лифта открылась) семь.
«Все», — подумал Резун. — «Готово».
Охраны на этаже не было. Должны были двое стоять у лифта, двое у дверей. Но не стояли.
— Твою мать, — дрогнувшим голосом сказал капитан. Варламов выбежал на лестницу и во всю глотку заорал:
— Тревога!
Расстегивая на ходу кобуру, Владимир кинулся в КПЗ — так он про себя окрестил кабинет, где они держали пленника.
Подоспели шестеро спецназовцев, спешивших на выстрелы. Десантники, увидев их, кинулись по коридору к пожарной лестнице. Трое остались лежать на полу. Один развернулся и поднял автомат.
Резун снова выматерился — уже искренне. Среагировал рефлекторно: его «макар» грохнул даже быстрее, чем он успел об этом подумать.
Это стало сигналом для спецназовцев. Из десантников до пожарной двери не добежал ни один. Уцелели только те, что сами упали на пол и сложили на затылке руки.
Резун переступил через труп, шагнул в комнату и выматерился в третий раз.
Белогвардеец был жив. При виде Владимира он оставил попытки добраться до ножа, принадлежавшего покойному Энью Ныммисте.
Кто-то, видать, крепко молился за капитана Верещагина. Рационального объяснения такому везенью Резун придумать не мог.
— Уматываем отсюда, — сказал майор Варламов. — Едем в аэропорт.
* * *
Полевой госпиталь в районе Почтовой, 30 апреля, 1415— Слушайте, какого черта! У меня здесь куча сложных ранений, руки по локоть в крови, я заполнил использованными перчатками целый ящик и вышел, черт возьми, покурить, а вы предлагаете мне возиться с бабой, упавшей в обморок?
— Я не предлагаю вам с ней возиться, Женя! — отчеканил подполковник Ровенский. — С кем вы возитесь — это ваше личное дело. Я всего лишь прошу вас привести ее в себя и убедиться, что это не аппендицит, не сердечный приступ, не что-то еще, из-за чего мы потеряем пилота. Вы представляете, сколько стоит жизнь пилота? От вас требуется только подойти и посмотреть, что с ней…
— Будь по-вашему, — врач полкового мобильного госпиталя растоптал окурок, — где она?
Доставая из кармана новую пару запечатанных стерильных перчаток, он прошел за Ровенским в машину, в которую Шамиль принес Тамару. Подполковник остался снаружи.
— Все в порядке, — сообщил врач, выходя. — Обычные месячные, обычный обморок.
Он достал сигарету.
— Огня.
Ровенский вынул зажигалку, подпалил «Житан».
— Спасибо, — врач затянулся.
— А что с ней? Почему это…
— Тяжелый стресс. Женщинам на войне не место.
— А кому на ней место?
— Да, в точку… Мне страшно думать, что будет после Симферополя. Меня уже тошнит от вывороченных кишок.
— Работа у вас такая.
— Угу. Убирать за вами дерьмо.
Опять несколько вдумчивых затяжек.
— И кому бы в голову пришло, а? — через паузу спросил доктор. — Подполковник, вы верите в то, что рассказывает Хикс?
— Я уже не знаю, во что верить. Эта история — яма с пауками, док. Не суйтесь. Не надо.
— Это вам ОСВАГовец сказал?
— Какой ОСВАГовец?
— Да шляется тут… И таскает к себе в машину всех участников истории… Живых, я имею в виду. Приходил в госпиталь к Миллеру, очень жалел, что тот уже не может дать показания…
— Где дерьмо, там и мухи.
— Игорь, а ведь вам вся эта история не нравится…
— А кому она может понравиться, док? Черт возьми, мы деремся с десяти вечера, а я до сих пор не могу понять, за что мы деремся. Почему нужно было допускать это блядское вторжение? Вот, вы говорите, что разгребаете за нами дерьмо, а ведь нам приходится разгребать за политиками…
— Да, это более грязная работа, — усмехнулся врач.
Подполковник сбил пепел, оставалось еще на две затяжки.
— Это девушка Артема, — сказал он внезапно, без всякого перехода.
Доктор ошарашенно посмотрел на него.
— Откуда вы знаете?
— Раза два видел их вместе в Бахчи. Неординарная женщина, такие запоминаются…
Дверь госпитального автобуса открылась и оба офицера умолкли и смутились, словно мальчишки, пойманные взрослым за разучиванием матерных слов.
— Спасибо, док, — сказала Тамара. — Спасибо, ваше благородие.
Она оглянулась — нет ли где-нибудь поблизости Шамиля. Невыносимо было смотреть на эти джентльменские рожи. Невыносимо было видеть на них этакое понимающее сочувствие. Засуньте себе в жопу ваше сочувствие. Каждый сочувствует и думает себе две вещи. Первая: «Слава Богу, что не я», вторая — «Неплохая задница». О, Господи Христе, как плохо-то…
— Тамара! — окликнула ее Рита.
Она вяло махнула рукой, направляясь к машине. Скорей бы уже подогнали буксир. Кто это там с Ритой? Что за тип в морской форме?
— Поручик Уточкина?
— Так точно, — ответила она. Менее бодрым голосом, чем хотелось бы.
Он достал из кармана офицерскую книжку, протянул ей, привычным жестом раскрывая:
— Капитан второго ранга Уильям Флэннеган. ОСВАГ. Могу я с вами поговорить?
15. МОССАД
Из Главштаба смывались со страшной скоростью. Сражение между спецназом и объединенными силами десантников-мотострелков быстро приобрело новый размах и переросло в солдатский бунт. Никто уже не вспоминал, из-за чего дерутся. Резуна захлестнул ужас ребенка, решившего пошалить со спичками и вдруг оказавшегося в горящей квартире. Тут уже не до майорского звания — унести бы ноги.
Вышли мы на дело -
я и Рабинович…
Песенка
Варламов так и не догадался, что тут к чему. Больше был занят спасением своей шкуры, своего «рено» и своей надежды на полковничьи звезды. «Надежду» быстро отстегнули от батареи, свезли на лифте в гараж, по пути наскоро одевая в спецназовскую форму с оторванными знаками различия, Резун приковал его к себе наручниками — рука к руке — и «рено» рванул от Главштаба к аэропорту быстрей, чем заяц от орла.
Удерживать скорость удалось недолго. Сначала они притормозили, объезжая скопления машин и советской боевой техники, брошенной без капли топлива, потом несколько раз останавливались по требованиям патрулей, потом начали кружить, а потом и вовсе заблудились.
А ведь сам виноват. Соображать надо было, кого на пост ставить. Одному Ныммисте могло прийти в голову развязать настоящее сражение из-за этого недоумка. Один Ныммисте понимал приказы так буквально. Вот и погиб ни за понюх, чухонец белоглазый. Русский парень уже давно въехал бы, что к чему…
Пока суд да дело, атмосферный фронт добрался до Симфи. Брезентовой плотности тучи обложили столицу Крыма по всем правилам, замкнули кольцо, а потом разверзлись хляби, и начался совершенно тропический дождь.
Варламов чертыхнулся, в очередной раз обнаружив рукотворный тупик на одной из надземных развязок. В аэропорт им нужно успеть как можно раньше. Потому что самолеты не резиновые, а когда десант и мотострелки поймут, что их просто здесь бросили, ГРУшные корочки начнут производить совсем не то впечатление, которого хотелось бы.
— Не нравится мне этот «фольксваген» — пробормотал майор.
В зеркале заднего обзора действительно появился «фольксваген» черного цвета. Они натыкались на него слишком часто, чтобы эти встречи были случайными.
Черный «пассат» развернулся поперек эстакады, загородив им выезд. С другой стороны его загораживал белый трейлер-«Форд».
— Охотники за машинами, — предположил Резун.
Эта методика была уже отработана, как он заметил: один офицер угонял машину, товарищи садились в нее, колесили по городу и присматривали транспорт для остальных. Иногда забирали со стоянок и паркингов, иногда преследовали аборигенов и, если тачка нравилась, перегораживали ей путь и под дулами автоматов выгоняли всех из машины. Сегодня, правда, преследовать было некого: аборигены попрятались. Но вот ведь — нашлись флибустьеры на черном «фольксе»…
Легко и просто. Но не на этот раз. На этот раз у них здорово вытянутся рожи, когда Варламов предъявит им свою офицерскую книжку.
Он с опозданием пожалел, что взялся вести сам. Конечно, не майорское это дело — вести машину и разбираться с угонщиками. Но сидеть ухо в ухо с человеком, у которого еще не засохла на бинтах своя и чужая кровь — это еще более не майорское дело.
Он подрулил к «фольксвагену» не спеша, давая понять, кто здесь хозяин. Приготовил «корочку», чтобы показать ее в окно. Стекло опустилось, майор поморщился, когда на руку ему упала ледяная капля. Рука мгновенно покрылась гусиной кожей. Майор увидел, как открываются дверцы и появляются ребятки в форме ВДВ. Да, таких наглых рях он еще не видел в жизни, хотя перед его глазами за годы службы в ГРУ прошла отменная коллекция подонков. На одном голубой берет сидел как-то странно…
— Освободите проезд, — приказал он.
Тот угонщик, что сидел на водительском месте, уже вышел из тачки и стоял, лениво облокотившись на крышу машины — черную и блестящую, как новая галоша. Словно и не лупасил по мосту ливень, а ярко пригревало солнышко. Второй так же расслабленно сидел боком на переднем кресле.
— Нам кое-что нужно, — сказал стоящий.
— Обойдетесь, козлы. — Отрезал Варламов. Из кармана он извлек офицерскую книжку, и предъявил ее в развернутом виде. — Читать умеете? Так что читайте и пи…уйте отсюда. Я из ГРУ.
— Иди ты! — притворно удивился сидящий. — А я из МОССАДа.
Майор понял, что это не шутка только тогда, когда заметил ствол пистолета с глушителем.
То есть, слишком поздно.
* * *
Верещагин видел, как майор запрокинул голову и спецназовские мозги брызнули во все стороны. Резун чертыхнулся и рванул застежку кобуры.Сейчас, подумал Верещагин, надо попробовать двинуть ГРУшника в висок и отобрать шпалер.
Надо попробовать.
Он знал, что не получится. И все же попробовал. И не особо удивился, когда Резун перехватил его руку и почти небрежно двинул ему локтем под ребра.
Воздух обрел консистенцию и вкус силикатного клея. В голову уперлось железное, твердое и холодное — ствол «Макарова», на что спорим?
— Твою мать, — сказал ГРУшник, — Твою мать, твою мать… Что же делать… А ну, вылезай!
Резун выволок пленника из машины и, прикрываясь его телом, сделал шаг назад. Налетчики обходили машину с двух сторон. Резун отступал, пока не уперся спиной в трейлер.
— Отпусти его, — сказал один из них, со странно сидящим беретом. Берет сидел так из-за длинных волос, схваченных в пони-тейл на затылке. — Оставь его нам, садись в машину и уматывай.
— Иди на хер, — ответил Резун. Единственной гарантией его жизни был заложник.
— А если он сам нам не нужен? — как-то вкрадчиво спросил волосатый. Другой, стриженый так коротко, что можно было назвать его и бритым, осторожно лавируя между машинами, обходил сбоку.
— А вдруг нам просто надо, чтобы он не попал в Москву? Положим вас обоих, и все.
ГРУшник усмехнулся. Такими обещаниями на бросаются, их сразу выполняют.
— Валяйте, — бросил Резун. — А я посмотрю.
Это не КГБ. Люди из КГБ действительно изрешетили бы их обоих здесь. Но если не КГБ — то кто?
Беляк не пробовал вырваться или напасть, он отступал, закрывая Резуна собой, так как, похоже, сообразил, что теперь они в одной лодке.
— Мужик, мы не хотим крови. Отпусти его — и мы уйдем. Попробуешь упрямиться — получишь пулю.
Хороший русский язык, но интонации не советские. ОСВАГ? Вряд ли, похоже на питерский акцент. Тогда кто?
— Ты вообще поосторожнее со своей пушкой, — продолжал волосатый. — Вот, смотрю, весь люфт на спуске выбрал — разве это дело? Ты же можешь нечаянно выстрелить человеку в голову. А если ты нечаянно выстрелишь человеку в голову, я обижусь. А когда я обижаюсь, я начинаю палить куда ни попадя.
Так, хорошо. Парни блефуют и убивать его пленника никто из их не собирается — ни волосатый говорун, отвлекающий внимание, ни молчаливый бритый убийца. Резун на всякий случай отпустил немного спусковой крючок. Если крымец нужен им живым, его смерти не простят.
И не допустят.
* * *
Что это за типы — Артема не интересовало. Но он не хотел попадать к ним в руки. Он вообще не хотел попадать ни к кому в руки.Он был все еще слишком пьян, чтобы разобраться в ситуации. Но от людей в советской форме он не видел за последнее время ничего хорошего и испытывал к ним сильную неприязнь. Конечно, в Москву его везли не на пряники, но и нападающие казались тем самым хреном, который не слаще редьки.
Холодные струи дождя делали свое дело: он трезвел достаточно быстро, чтобы начали слушаться руки и ноги.
Ему стало весело. Отвратительное веселье человека, который понимает, что вряд ли положение сможет ухудшиться — хуже вроде некуда. Веселье висельника.
* * *
— Ты, стой на месте! — крикнул Резун бритому. — Или я стреляю!— Валяй, — так же равнодушно ответил волосатый. — А мы посмотрим.
Патовая ситуация.
Резун посмотрел в глаза волосатому. Окинул мгновенным взглядом бритоголового. Тот тщательно выцеливал его голову, но не стрелял — боялся попасть в заложника.
Однако рано или поздно патлатый отвлечет его внимание и бритый выстрелит.
Капитан ГРУ Виктор Резун ужасно не хотел умирать, пройдя земную жизнь только до половины. Этот мир забит подонками, которым отлично подошла бы квартирка площадью в два квадрата, почему же он, отличный парень Володя Резун, должен занять их место? Сознание вселенской несправедливости пронзительно визжало в мозгу, мешая соображать. Еб, должен же быть какой-то выход!
И тут крымский офицер совсем сдал. Повис на Владимире мертвым грузом, обоих сразу же повело в сторону.
Мужчина весом в семьдесят килограмм не кажется крупным, пока его не нужно удерживать одной рукой. Резуну пришлось опуститься на колено, чтобы не потерять «живой щит».
Ах ты, черт!
Будь трижды проклят тот час, когда Володю осенила гениальная догадка насчет телевышки. Будь проклят тот день, когда он попал в этот Крым! Будь проклят этот человек!
— Я убью его, — безнадежно сказал Владимир. — Один шаг и я стреляю! Бросайте оружие!
Корниловец, заваливаясь набок, выскальзывал из захвата.
Выход! Выход…
— Верещагин! Верещагин, сволочь, очнись! Не смей терять сознание! Очнись, падла, застрелю!
Капли вбивали в землю. Перспектива была задернута плотным хрустящим целлофаном. Белой трещиной прошла молния — никак, Господь снимал батальные сцены с фотовспышкой. Шандарахнуло… Люблю, блядь, грозу в начале мая… В конце апреля… Нет уж, ну ее — весной…
Ах, гадство!
Привычной тяжести ножа на левом бедре не было. Боковым зрением Владимир уловил блеск клинка: Верещагин отводил руку для удара, который нельзя было парировать, от которого некуда было уклониться.
Резун поднял «Макар» и пальнул в бритоголового. Длинноволосый выстрелил одновременно с ним, бритый упал, перекатился, снова прицелился — из-за машины. Одновременно Верещагин ударил ножом туда, где, по его расчетам, должна быть голова Резуна. Слишком слабый и медленный удар, чтобы достичь цели. Достаточно опасный, чтобы заставить Владимира отклониться и едва не попасть под вторую пулю. Корпус фургона украсился дыркой, капитан ГРУ временно оглох на одно ухо.
Он треснул крымца рукоятью пистолета по башке, рассчитывая, что тот потеряет сознание.
Черта с два. Пьяному море по колено. Верещагин скверно захихикал и снова ударил ножом назад, через свою голову.
Еще два выстрела. Две дыры в фургоне — справа и слева от головы.
Дикая боль в левом бедре. Нож полоснул резко, но, по счастью, неглубоко… Резун вскрикнул сквозь прикушенную губу, выпустил очередную пулю в белый свет, как в копеечку… Верещагин еще раз полоснул его ножом — не глядя.
— Сволочь! — заорал спецназовец, — Прекрати! Перестань, гад, я тебя убью!
— Давай! — крымец засмеялся. — Давай, стерво! Или я сам тебя убью, давай!
Новый удар… Резун почувствовал слабость во всем теле… Идиотская ситуация: его, скованного с заложником одной цепью, отстреливающегося от двоих налетчиков, этот заложник кромсает везде, где может дотянуться… Этому психу все равно, жить или подохнуть. А ему, Резуну, не все равно! Владимир увидел, как густо окрашивается киноварью лужа, в которой они стоят, и понял, что дело плохо. Это кровь. Его кровь уходит в дренажную систему, и сейчас его убьют из-за этого придурка, и…
— Я сдаюсь! — заорал он. — Хватит, я сдаюсь!
— Я не сдаюсь, — беляк опять ударил его ножом. — Слышишь, гебист?
— Мы не из КГБ, мужик! — быстро заговорил волосатый. — Оставь режик в покое. МЫ НЕ ИЗ КГБ!
— А кто ж вы? Добрые самаритяне?
— Угадал, капитан. Самаритяне. Такие самаритяне, что дальше некуда. Добрые-предобрые…
— А я — Джин Келли? Эй, гражданин капитан, я похож на Джина Келли?
— Мужик, ну что мне, штаны снять, чтоб ты поверил? — разозлился патлатый.
Резун решил сыграть ва-банк. Но для этого ему нужно было освободить руку. Освободить можно было только одну — ту, в которй пистолет.
— Я сдаюсь в плен Вооруженным Силам Юга России. Я сдаюсь тебе, Верещагин, слышишь?
— Слышу. Я по четвергам пленных не беру.
— Хватит полосовать меня ножом, сволочь! — Он бросил на землю пистолет, освободилась правая рука, и Резун попытался отобрать нож. — Ты обязан взять меня в плен! Ты не можешь меня убить!
— Как интересно! Это почему же? — спросил Верещагин.
Резун оскалился:
— Потому что я только что спустил ключ от этих наручников в дренажный люк, мудаки! И если вы меня убьете, вам придется тащить мой труп на цепочке.
— Мы поступим проще. Увезем его на машине, — налетчики перестали прятаться и подошли вплотную.
— И что вы объясните советским военным патрулям? Откуда у вас в машине покойник? И почему в наручниках?
Верещагин повалился на землю, придавив спецназовца своей тяжестью, поднял нож.
— Мне плевать, что они объяснят военным патрулям, — выдохнул он. — Мне вообще на все плевать. Просто очень хочется распанахать тебе горло.Есть у меня причины этого не делать?
Резун понял, что спасение своей жизни беляк ценит невысоко. Справиться с ним — раз плюнуть, но пока он сверху, «самаритяне» стрелять не будут. Ответ вынырнул быстро и сам собой:
— Есть. Я владею айкидо. В совершенстве.
За следующую секунду он пережил весь запас острых ощущений на десять лет вперед. Острие ножа вдавилось в кожу на его горле, и стоило беляку налечь на рукоятку, хотя бы случайно, все — не жди меня, мама, хорошего сына.
Это мгновение продолжалось… Продолжалось… Продолжалось… И, наконец, закончилось.
— Этот человек — мой пленный, — объявил Верещагин громилам, опуская нож и поднимаясь на колени. Резун тоже встал — лежать спиной в луже было как-то неловко.
Бритый явно не желал соглашаться с белогвардейцем. Со словами «кибэнэ мат!» он сделал шаг вперед, схватил Резуна за скованную руку, и, не слушая двойного протестующего вопля, выстрелил в цепь наручников.
Запорожский завод «Днепроспецсталь» в очередной раз оправдал доверие, которое возлагало на нее военное ведомство СССР. Резун и Верещагин, скованные одной цепью, грохнулись на асфальт, столкнувшись плечами. На вылете из ствола пуля «Дезерт Игла» развивает усилие в 218 килограмм, друзья мои…
— Су-у-ука! — в унисон простонали крымец и советский боец. Длинноволосый скорчился от смеха, придерживаясь за ближайшую машину.
— Дебил, что ты ржешь, больно же! — Резун опять поднялся, помог встать Верещагину. — Дайте мне хоть паршивую закрутку, кровь-то идет!
— Если мы притащим ГРУшника на веревочке, я даже не знаю, что нам скажут. — пожаловался патлатый, снимая ремень. — То ли медаль дадут, то ли вы…бут по полной программе.
Владимир перетянул бедро ремнем. Беляк, полулежа на «Рено», глотал воду, бежавшую струйкой из желобка на крыше машины.
— Сколько ты в него влил? — поинтересовался «самаритянин».
— Пятнадцать кубов… — ответил Владимир.
— Палач…
— As spirit is strong, as flesh is weak, — сообщил Верещагин.
Бритоголовый обыскал тело Варламова, рассовал по карманам трофеи — документы и оружие — потом занялся «рено»: пошарил в багажнике и нашел пластиковый пакет с курткой, бронежилетом, поясом, оружием и браслетом Верещагина. Эти вещи тоже перекочевали в «фольксваген».
Волосатый покачал головой.
— Видал я, как людей берут на пушку. Но чтобы сдавались на пушку — такого я не видел. Цирк, да и только. Мужик, ты уверен, что он тебе нужен?
— А как же…
— Так, давай к машине. А то ты сейчас сознание потеряешь.
— Отличная идея…
Верещагин сделал шаг к «фольксвагену», не устоял на ногах и опять завалил спецназовца. Владимир, поднимаясь, ругнулся от всей души — похоже, основную работу по транспортировке этого тела таки придется делать именно ему. Зараза чухонская этот Ныммисте, чтоб его на том свете черти жарили так же тщательно, как он здесь нес охрану…
— Мужик! — окликнул крымца патлатый «самаритянин». — Эти лужи не стерильны, между прочим! А у тебя кровь! Так что кончай валяться…
«У него, значит, кровь», — скрипнул зубами Владимир. — «А у меня что, антифриз?»
Крымец не отозвался и не шевельнулся.
— Мужик!!! — «самаритянин» рухнул возле него на колени, приподнял за плечи. — Очнись! Вставай, некогда валяться, сматываться надо!
Беляк не реагировал. Видимо, идея и вправду ему понравилась.
— Давай тащи его! — рыкнул волосатый на Резуна.
Вдвоем они вперли Верещагина в «Фольксваген», набросили ему на плечи окровавленную, но сухую корниловскую куртку.
Завелись, рванули, разбрызгивая лужи. Опять началась карусель по симферопольским улицам.
— Патруль, — ровным голосом сообщил бритый через пять минут.
— Вижу, — волосатый покосился в сторону Резуна. — Доставай свою «корочку».
Поперек улицы стояла БМД. Перед ней — двое «голубых беретов», делавших автоматами совершенно недвусмысленные жесты.
— Ты главный, — быстро сказал «самаритянин». — Мы везем в Москву пойманного диверсанта. Одно лишнее слово — и в тебе пуля.
— Холоднокровнее, Беня, — сквозь зубы бросил Резун. И вдруг по лицу патлатого понял, что попал в яблочко.
Они притормозили. Резун открыл окно, развернул корочку.
— Капитан Владимир Резун, ГРУ, — сказал он. — Следуем в аэропорт, везем пленного диверсанта. Пропустить немедленно.
— Ага, — сказал начальник патруля, какой-то лейтенантишка, не соизволивший даже представиться. — Выметайтесь из машины быстро!
— Что? — у Резуна аж нутро затрепетало от ярости. — Да ты кто такой?
— Дырку тебе в башке сейчас сделаю — вот кто я такой! — заорал лейтенант. — Вылезайте все на хер отсюда, нам машина нужна!
Не те были условия, чтобы качать права. Машину окружили со всех сторон, наставив на нее автоматы.
Пришлось выбираться. Владимир не без удовольствия отметил, какие рожи у двоих «самаритян». Вдвоем с патлатым они выволокли Верещагина. Начальник патруля слегка изменился в лице.
— Диверсант, говорите… — протянул он.
Ход его мыслей прослеживался как по бумаге. Одно дело — явиться в аэропорт беглецами и дезертирами. Другое — привезти пленного шпиона, ценный трофей.
— Может, нам его отдадите? — спросил лейтенант. — Вам он вроде ни к чему…
— Ничего не получится, — Владимир злорадно показал скованные руки. — Ключ пропал. Или берете нас обоих?
Кожей он почувствовал ауру напряжения, исходившую от «самаритян». Если удастся сделать так, что этих двоих убьют… Но как это сделать? Заорать «Стреляйте, они шпионы»? Догадается ли этот идиот открыть огонь, если Владимир просто упадет вместе с пленником на землю?
По глазам лейтенанта было прямо видно, как тяжко у него в голове проворачиваются мысли. Их шестеро, в машину они забиваются впритык, шпиона можно запихнуть в багажник, но куда девать этого с наручниками? Попытаться вытряхнуть кого-то из солдат? Еще неизвестно, кто кого вытряхнет. Конечно, если начнется стрельба, победу одержит патруль: два с половиной человека против шестерых — не драка. Но и со стороны патруля кого-то обязательно убьют: ребята выглядят решительными. Этим «кем-то» лейтенанту было неохота становиться, а все шансы у него: стоит на передней линии, обязательно попадет под пулю.
«Дурак!» — мысленно закричал Резун, — «Да ты посмотри на этих двоих! Ну где, где в спецназе разрешают отращивать такие патлы? Пошевели мозгами, идиот!!!»
Но идиот не желал шевелить мозгами. Вердикт, отпечатавшийся на его лице после короткой внутренней борьбы, гласил: хрен с вами.