Страница:
— Сэр, — робко обратился он. — С вами все в порядке?
Удивительная учтивость со стороны вертухая.
Странно, что приходит на ум советское словечко. Согласитесь, что оно сочнее, выразительнее, чем крымская аналогия — «цигель».
— Вам помочь? Я мог бы принести что-нибудь другое.
После очередной паузы он задал новый вопрос.
— Позвать врача, сэр?
— Нет.
— Вы ничего не съели…
— Я не хочу.
— Вам плохо?
— Я в порядке.
— Извините, сэр. Не обижайтесь на меня, — медбрат оглянулся, — я и сам не рад, что эти баггеры засунули вас сюда. Если я могу чем-то помочь…
«Принеси хорошо намыленную веревку, парень. Или, на худой конец, мой ремень. Вот и все, чем ты можешь мне помочь».
— Нет, спасибо.
Парень забрал ужин (завтрак?), оставив только стакан апельсинового сока. И три капсулы, судя по цвету — анальгетик, антибиотик и снотворное.
Артем сунул все три в рот и выпил сок. Потом повалился на подушку и выплюнул капсулы в ладонь.
И самое странное — не мог заснуть. Передозировка бензедрина? Возможно… И сколько времени он будет лежать пластом, когда закончится срок действия?
Утро высунулось из-за кромки горизонта, поползло с востока на запад, добралось до Крыма. Все тот же парень принес уже несомненный завтрак, который, несмотря на всю свою несомненность, был так же проигнорирован.
Таблетки, маленькие «куколки», опять лежали на подносе. Антибиотик, анальгетик, снотворное.
Верещагин повторил манипуляцию с таблетками, выглушив стакан томатного сока. Дрожь возобновлялась временами — будет плохо, если они быстро поймут, что он не принимал лекарств. Сколько нужно собрать? Для верности — дюжину. Просрочить еще два приема. Каждые три с половиной часа.
Он выдержит. По сравнению со всем остальным это не так сложно…
Он вырубися через минуту. Впал в глухое бесчувствие, куда даже кошмарные сны боялись забираться, пошел вниз топориком и зарылся до самых пяток в илистое дно. Сутки он провел почти без движения, а когда вынырнул из густой и муторной мглы, выяснилось, что он в палате не один.
Сосед спал, натянув одеяло до самого носа, как ребенок. Верещагин присмотрелся к его лицу.
— Флэннеган, — прошептал он. — Черт бы тебя побрал с твоими выдумками, Флэннеган.
На соседней койке спал Глеб Асмоловский.
17. Империи наносят ответный удар
Всю ночь на аэродроме кипела работа, какую видели в Сарабузе только во время больших учений: к боевому вылету готовили одновременно все самолеты.
Подготовка началась еще днем, когда в холмах пехота гасила последние очаги сопротивления советских десантников. Приказ звучал ясно и недвусмысленно: подготовить к вылету все самолеты. Заправить под завязку. Достать из сейфа кассеты с планом «Северный Экспресс» и загрузить в бортовые компьютеры. Наладить связь и взаимодействие. Покрыть машины составом «гриффин». Подвеситьбомбы, ракеты и зарядить пушки.
Летчикам не надо было лишний раз пояснять задание. Они знали план «Северный Экспресс» как свои пять пальцев. Они готовились к этому годы, все годы остервенелой вражды между матушкой-Россией и ее непутевой дочерью-Таврией. Менялись модели самолетов, уходили и приходили поколения летчиков, а план в общих чертах оставался тем же: они летели бомбить советские аэродромы.
Летчикам сказали, что в это самое время там кипит такая же работа: заливаются полные баки горючего, подвешиваются бомбы и ракеты, загружается маршрут полета и информация о целях. Они могли верить в это или не верить, но получить доказательство в виде тысячи-другой кассетных бомб никому не хотелось. Общая судьба Общей судьбой, но лучше бить, нежели битым быть.
…Четыре часа утра — время, когда ночь растворяется в прохладном воздухе и птицы пробуют голос. На блеклом небе проступает свет, и треугольные силуэты «сикор» как дротики с лентами, пронзают жидкие облака. Они летят на север, оставляя ночь по левому крылу, а нарождающееся солнце — по правому.
Четыре часа утра — хорошее время для молниеносной и сокрушительной атаки.
Ни пуха, ни пера, сказал себе капитан Гудимов. И сам же себе ответил: к черту.
— Он сказал «Поехали», он махнул в Израиль! — пошутил майор Востряков. Вместе засмеялись. Самолет тяжко тронулся с места по бетонной ленте, пополз вперед, набирая скорость и теряя тяжесть…
Летим бомбить Сары-Булат. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… Вот тебе и мирное присоединение, и белка, и свисток…
— Воздушная тревога, — прозвучало в наушниках. — Воздушная тревога…
А, черт! Белые!
Заметались над авиабазой прожектора, в небо, как в копеечку, ушли несколько ракет…
— Трах-тарарах этих стратегов! — заорал Востряков. Вчера вечером сказали, что бояться нечего — все крымские аэродромы разрушены во время боев, в воздух понимаются только «Харриеры» ПВО.
— Двести девяносто первый, взлет! — забился в наушниках вопль руководителя полетов. — Двести девяносто второй, взлет! Взлет, еб вашу мать!
Как сабля, как пуля, как карающий меч прошел над ВПП четырехкратный железный рев. Мелькнули стремительные силуэты — и прямо впереди взлетная полоса вздыбилась, брызнула в небо бетоном, огнем, щебнем и черт знает чем еще.
Точка возврата была уже пройдена самолетом. Гудимов теперь мог только взлететь или погибнуть.
На себя! Штурвал — на себя!
В метре от рваного края ямы передние колеса шасси оторвались от земли, самолет круто пошел верх, и тут же дернулся от попадания ракеты. Не дожидаясь, пока накренившаяся земля сомнет его в смертельном объятии, капитан Гудимов дернул Тот Самый Рычаг. Пиропатроны отстрелили фонарь кабины. Стотонное небо навалилось на грудь, выжимая легкие, как тряпку. Гудимов потерял сознание и не услышал грохота взорвавшихся баков и боекомплекта своего Су-24.
Этот взрыв спас ему жизнь. Горячим ветром ударной волны его отшвырнуло почти на безопасное расстояние, и парашют раскрылся там, где не мог ни загореться, ни попасть под огонь своих же зениток.
Майору Вострякову повезло значительно меньше — его раздавило в столкновении двух ударных волн.
Но хуже всего пришлось тем летчикам, чьи самолеты, едва выведенные на летное поле, угодили под удар второго звена «корсаров». Эти люди успевали осознать весь ужас своего положения и всю меру своей обреченности прежде, чем погибали от взрыва вражеских и собственных бомб.
Coup de grace оказался взрыв топливных складов — случайно туда угодила бетонобойная бомба. Авиабаза в Бердянске вышла из строя, самое меньшее, на три дня.
Налетчиков догнали над самой серединой Чонгарского пролива, где давний спор между штурмовиками и истребителями получил основание для перехода в открытую вражду, хотя файтеры не были виноваты — их ракеты «воздух-воздух» имели меньшую дальность поражения, чем Р-40 советских МИГ-25, вылетевших из Днепропетровска. Стормеры, в общем-то, сами расслабились и опоздали с противоракетным маневром. Двое из них получили свое, и пилотам, успевшим катапультироваться, пришлось несколько часов проболтаться в еще довольно-таки холодной морской воде, ожидая спасательного вертолета. Конечно, истребители устремились в погоню, но у МиГов и скорость была выше, так что победили они всухую.
В Лиманское штурмовая группа опоздала на целых пять минут.
— Сигим-са-фак! Нас встречают, Стив! Мы будем развлекать хозяев, а вы займитесь уборкой.
— Вас понял! Группа «Стив-3», на помощь группе «Фил».
— Есть, сэр!
— Come, come, guys! We've got a pretty dog-fight!
— Группы «Стив-1,2», заход на атаку ВПП!
— Они у меня на хвосте!
— Не бзди, я сейчас! На, получи! Получи, сволочь!
— Стив-1, атака ВПП завершена успешно! Контрольный заход!
— Парни, я немножко горю. Кажется, пора домой.
— Дуй домой, Второй.
— Твою мать! Твою мать! Твою…!
— Десятый! Что с тобой! Не слышу тебя, десятый!
— Контрольный заход завершен успешно. Атакуем стоянку…
— Господису-у-усе-е-е!
— Прыгай! Прыгай, Степан!
— Атака стоянки завершена!
— Мама! Ма-амо-очка-а!!!
— Ш-шайт! Шайт, кадерлер, kill'em all!
— Инша-алл-а-а!
— Все, парни, летим домой! Все — домой!
— Управление отказало, я прыгаю!
— Дотяни до моря, Шестой! Дотяни хотя бы до моря, дурак!
— Я не могу, теряю скорость! Прыгаю!
— Fuck, Fuck, Fuck!
— Уходим! Фил-1, Фил-1, Стив уходит!
— Топайте, ребята, мне нужно еще посчитаться с этими…
— Фил, не дури, они бегут на восток, под зенитки! Делай ноги!
— Ты мне не командир.
— Сэр, Стив-1 прав, продолжать преследование опасно.
— Пошел к черту! Пошел к черту, понял?! И-и-и-йесть! Есть! Есть, штурмовщина, ты понял?!
…С большим или меньшим успехом — но двенадцать аэродромов подскока, где сгруппировались самолеты первой ударной волны, были серьезно повреждены в этот утренний налет, о чем командующий ВВС Николай Скоблин доложил на утреннем брифинге полковнику Адамсу.
— По предварительным данным, потери СССР в технике составляют до восьмисот боевых машин…
— Делите на два, — заметил полковник Кутасов.
— Да, я как раз хотел сказать, что реальные потери — порядка четырехсот самолетов… Наши потери: сорок три самолета. Из них наибольшие — среди «Миражей», наименьшие — среди «Ястребов». Удалось спасти восемь пилотов… Наибольшие потери — двадцать семь человек, — приходятся на долю летчиков-резервистов. Самолеты второй волны… — полковник Скоблин, уже третий за последние двое суток командующий ВВС Крыма, посмотрел на часы — Уже пошли.
— Тактическая победа, — резюмировал полковник Шевардин.
— Еще одна такая тактическая победа — и мы останемся без авиации, — отрезал Адамс.
Шевардин как будто не заметил ядовитой реплики.
— Ответ напрашивается сам собой: дальняя бомбардировочная авиация и ракетный обстрел. Прошу также обдумать возможность нанесения ядерного удара.
— Маловероятно, — сказал капитан первого ранга фон Берингер. — Здесь находятся в плену три дивизии Советской Армии. Не будут же они подставлять под ядерный огонь своих солдат.
— Nevertheless, — сказал Адамс. — Когда начнется операция «Трезубец», мне хотелось бы быть спокойным за наше небо. И нашу землю. Господин Воронов, за какой срок красные смогут восстановить свои аэродромы?
— Компьютерное моделирование указывает на срок от двух дней до недели.
— Большое спасибо, полковник. Будем предполагать худшее: завтра. Третий удар, господин Скоблин — нас на это хватит?
— Хватит, сэр. Потери были… в рамках расчетных, так что нет смысла отказываться от выполнения третьей части плана… Конечно, нужно посмотреть, чем закончится вторая часть… Удар по аэродромам второго звена будет нанесен в ближайший час. Предполагается накрыть Днепропетровск и Краматорск. Но, конечно, так легко мы не отделаемся.
— А что насчет третьей части плана? Чернобаевка и Каховка…
— Родная винтовка, — пробормотал Шевардин.
— Вот план по Каховке, — неодобрительно покосившись на дроздовца, Скоблин взял распечатку. — Выглядит немного дерзко, сэр… Ожидаемые потери — до шестидесяти процентов в технике у противника, до пятнадцати — у нас…
— Я разберусь… Скажите, Ник, а это правда, что перед важным вылетом «Вдовы» смотрят «Касабланку»?
— Да, сэр. И не только «Вдовы». Это традиция со времен турецкой кампании. Я не знаю, откуда она пошла, но считается, что это приносит удачу. Перед важным вылетом вся Кача смотрит «Касабланку»…
— Ну что ж… Хорошая традиция. Пусть капитан Голдберг готовит кассету, господин полковник. Удача ей пригодится…
Кинозал офицерского клуба был битком набит, и кондиционеры еле справлялись с той массой углекислого газа, которую выдыхали люди, сидящие друг у друга чуть ли не на головах.
«Вдовы», пилоты «Летучих Гусар» и коммандос из качинского полка молча смотрели на известную до последней запятой историю любви Рика и Ильзы. Феноменально, подумал поручик Бурцев, казалось бы, что здесь выдающегося? Банальный «любовный треугольник», несколько искусственные антифашистские мотивы, неизменно прекрасная в своей кристальной чистоте Ингрид Бергман, неизменно ироничный и язвительно-печальный Хэмфри Богарт… Несколько удачных фраз, сентиментальная песенка «As time goes by», и все это затерто до пролысин… Но вот почему-то каждый раз удается, глядя на экран, расслабиться перед важными учениями, или — как теперь — перед настоящим боевым вылетом. Отпустить поводья натянутых нервов…
Но на этот раз экзотическая Касабланка, где стоит самый высокий в мире минарет, не просто служила для Бурцева источником расслабления. Платиновая блондинка Ингрид Бергман будила в нем мысли о темноволосой сероглазой летчице, сидящей теперь в четвертом ряду и прекрасно ему видной. Тамара Уточкина…
Is it a cannon fire, or my heart pounding?
Хороший вопрос, господа.
Разве мало в Каче красивых баб?
Длинноногих глазастых девчонок, мечтающих об офицере-коммандо, эталоне мужественности?
Совершенно гражданских девчонок, которые не рискуют свернуть себе шею по три раза в день?
Девчонок, которых, черт возьми, не трахали советские десантники…
Разве их мало в Каче, Евгений Бурцев?
Тогда почему же тебя интересует эта «Вдова», которая имеет все шансы не дожить до ближайшего утра? Женщина-военнослужащая, по всей вероятности — неисправимая феминистка? Женщина, которая, ко всему, несвободна — Рахиль сказала, что она встречается с каким-то корниловцем, горным егерем…
Но, во-первых, горный егерь — это такая же вредная по нашим временам профессия, как и коммандо… Во-вторых, некоторые мужчины… имеют, скажем так, довольно патриархальные взгляды… То есть им противна сама мысль о том, что их женщина спала с кем-то еще… Тем более, если этих «кого-то» было несколько… даже если ее мнения никто не спрашивал… Вот, просто не могут преодолеть отвращения…
Господи, о чем я думаю! Вылет — в течение этой ночи, сложная и дерзкая операция, с которой любой из нас (он так и подумал — любой из НАС) может не вернуться — а у поручика Бурцева в голове одно: как отбить бабу у корниловца…
Он знал, что не решится подойти к ней сейчас, сразу после фильма. И знал — если ЧТО-ТО случится, он никогда не простит себе того, что не решился…
Последним, завершающим аккордом должен был стать налет на авиабазу в Каховке — уничтожение советских вертолетов.
Надо сказать, что в этот день «Вдовы» получили хороший заряд адреналина — поздним утром на рейде показался советский крейсер «Феликс Дзержинский» и три эсминца. Тамары в этот момент не было на базе, ее эскадрилья прочесывала горы в поисках затаившихся там ошметков советских войск. Это больше напоминало охоту, чем войну, хотя их один раз обстреляли из ручного пулемета.
Когда они вернулись в Качу все уже было кончено — половина жилого городка лежала в руинах, «Железный Феликс» с повреждениями (сработали ребята с базы береговой обороны) ускрипел обратно в Николаев, а один из эсминцев плавал кверху брюхом, держась на воде за счет воздушной пробки в носовых отсеках. Второй, как сказали Тамаре, затонул.Туда ему и дорога, ответила она.
Под вечер, уже после второго патрульного вылета — на этот раз ей выпало патрулировать побережье — пришел приказ, после которого все кинулись сначала чинить поврежденные машины и проверять системы — нужно было поднять в воздух все, что способно летать — а потом пошли смотреть «Касабланку» — примета такая, на удачу.
(— Суевернее альпинистов, наверное, только пилоты.
— А ты суеверный?
— Ну… Если бы я курил, я бы, наверное, не прикуривал третьим от одной спички…)
Проклятый фильмец окончательно растравил душу. Весь полет до Армянска, где нужно было дозаправляться, Тамара собирала себя в кулак. Теперь, накручивала она себя, уже не важно, вернется она или нет. Важно сделать то, за чем их посылают — смешать с землей базу Каховка. Это имеет значение, больше — ничего.
Они пересекли линию берега и теперь шли над сушей, ориентируясь по железной дороге, насыпь которой тянулась по земле внизу бесконечным шрамом. Лунный блик бежал по рельсам вдогонку за небесной стаей. Ясная, тихая украинская ночь, та самая, когда «видно — хоч голки збирай», рвалась под винтами, было отлично видно во все стороны, так что засечь их было проще простого. На той малой высоте, на которой они шли, невидимые для локаторов больших ЗРК, их легко обнаруживали малые комплексы, поэтому маршрут прокладывался в стороне от расположения советских военных баз и все равно нужно было смотреть в оба…
Там, где Днепр пополз вширь, раздулся, подавившись бетонной дамбой, был последний, самый важный ориентир. Каховское водохранилище.
Тамара только усмехнулась, увидев впереди мятущиеся лучи прожекторов, бесплодно тающие в темно-синем небе. Группы «Дженни» и «Сид» поднялись, увеличили скорость и рванули вперед, прямо на эти прожектора, в то время, как тяжеловесные «Теды»-транспортники, едва не задевая колесами шасси верхушки холмов, под шумок расползлись по округе.
Тамара выбрала себе объект для атаки — зенитную установку — и направилась прямо не нее. Когда выпускаешь два пакета НУРов,четырнадцать ракет, есть аж четырнадцать шансов куда-то попасть. Чудо, но в «Шилку» они попали. Рита переключила оружие и для верности добавила из пушки, после чего «Ворон» пошел над советской авиабазой, паля по всему, что было похоже на позиции зенитных систем. Да нет, даже не так избирательно — просто паля по всему.
Вот сейчас бы, подумала Тамара, запустить «Полет Валькирий» из динамиков во всю мощь, как у Копполы. Чтобы испугались еще сильнее, чтобы еще беспомощнее суетились между зданиями, паля из своих дурацких «калашей» в белый свет как в копеечку. Вот только девочки-еврейки этого не одобрят: с Вагнером у них очень стойкие и неприятные ассоциации.
— Дженни-5! Дженни-5, что там с Девятой?
Тамара поискала глазами Девятую. Только что была здесь, намного впереди справа — а где теперь?
Ого! Ничего себе, вот это не повезло!
Неудачная посадка. В высшей степени. Во всех смыслах. Очереди из пулемета вполне достаточно, чтобы разбить бронестекло и, даже не задев пулей, вывести из строя пилота, на несколько секунд инстинктивно зажмурившего глаза. А этих нескольких секунд вполне достаточно, чтобы вертолет накренился, задел винтом какую-то мачту и ткнулся в землю носом, обламывая лопасти и превращаясь в шейкер для пилотов.
Резкая керосининовая вонь. Пора выбираться.
— Леа! Лей!
Стон.
Новая автоматная очередь: они бегут сюда, дерьмо, неужели снова попасться к ним в руки?
Только не это!
Фатма завыла от отчаяния: огонь вести невозможно, загорится керосин. Нужно убираться отсюда, но Леа! И ноги…!
Рев винта над головой, вой, в который сливаются отдельные выстрелы авиапушки.
— Девятая! Фатма, вы живы? Отвечай!
— Живы!
— Мы идем к тебе! Слышишь? Продержись там немного, пятая-седьмая идут к тебе!
Тамара посадила «Ворона» так близко к борту-девять, как только могла.
— Леа! Леа, очнись! — Фатма толкнула своего пилота несколько раз. Наградой ей был еще один долгий стон и мутный взгляд. Уже что-то.
Маленькая фигурка, которую при всем желании нельзя было принять за мужскую, побежала, пригибаясь, от пятого вертолета к «девятке». «Семерка» висела над головой, готовая прикрыть огнем, если что.
— Фат! Леа! — это была Рита О'Нил. — Вылезайте!
Леа сделала движение головой, которое можно было принять за отрицание.
— Не можем, — выдохнула Фатма.
— Fuck! — Рита ножом разрезала ремни безопасности, вытащила Леа из машины — та повисла на ней мертвым грузом. — Выползай, Фат! Что ты сидишь, как засватанная?
— Но-ноги… Заклинило…
— А-а, холера! Попробуй что-нибудь сделать, я сейчас вернусь.
— Сейчас к вам подойдут коммандос, девочки! — сказал мужской голос. — Мы вас видим, не волнуйтесь.
Фатма проследила взгладом Рите и Лею — Аллах, как медленно! Она собралась с силами и посмотрела вниз, на свои ноги.
Кровь. Разорванная ткань. Что-то белое торчит наружу.
«Это кость. Мои ноги сломаны. Мне должно быть ОЧЕНЬ больно».
И через миг ей стало ОЧЕНЬ больно.
Не помня себя, она ударила по замку аптечки, нашарила ампулы-шприцы и горстью выгребла их оттуда. С трудом различина синюю — анальгетик — сорвала зубами колпачок и вонзила иглу в бедро, выжимая капсулу.
Казалось — прошли часы прежде чем лекарство подействовало. Но когда Фатма открыла глаза, она увидела, что Рита только-только добралась до своего вертолета.
В секторе было сравнительно спокойно: штабс-капитан Перельман прикрывала эвакуацию пулеметным огнем. Испортить погоду могла только случайная пуля, и Фатма, следя глазами за подругами, молилась о том, чтобы этой пули не было…
Вот они бегут — качинские коммандос, ефрейтор и четверо солдат. Сейчас ее вытащат. Сейчас они подойдут и заберут ее.
Господи, только бы не было случайной искры в поврежденной рации! Только бы не загорелось топливо!
Быстрее! Быстрее, шайт!
Откуда взялся этот пулеметчик? Почему именно в это окно он высунул рыло своей машинки, почему именно их избрал целью?
Рита, уже выбежавшая было на помощь, кинулась обратно в машину. Вертолет оторвался от земли, и Фатма закричала в отчаянии: ее бросали здесь! Бросали одну!
Она отложила пистолет и взяла гранату. Лучше подорваться на своей гранате, чем сгореть заживо.
Ближе всех к ней успел подбежать ефрейтор. Умирая, он цеплялся руками за полоз.
Фатма завыла от муки и отчаяния. Одна, одна, все погибли, и как больно!!! Почему-то ей показалось, что эти коммандос — последние на советской базе, и вертолетов прикрытия больше не существует, что она предана, брошена всеми!
Советские солдаты, ободренные огнем пулеметчика, приближались. Она уже видела одного совсем близко. Поняла, что он распознал в ней женщину. Прочла по губам: «Сука!»
Ближе!
Ближе…
Кольцо гранаты подалось неожиданно легко. Так же легко разжалась рука. Сквозь кружение алых пятен и гул в ушах донесся стук железа о железо.
Мучиться осталось не более пяти секунд. Это немного утешало. А главное — ни живой, ни мертвой ее больше не коснется мужчина.
Ни один.
Что там случилось — она попробовала отстреливаться и взорвался керосин? Или она сама взорвала гранату, дождавшись, пока советские солдаты подбегут поближе? Да какая разница… «Ворон» горит между бараками, содрогаясь от взрывов боезапаса. Погребальный костер для летчицы и двух советских солдат.
— Девочки, Сид, у нас все! — сказал командир группы «Тед». — Начинаем отход.
Тамара развернула машину к вертолетной стоянке, туда, где уже начинали крутиться лопасти транспортных «Ми-8» и «Ми-6». Несколько «дроздов» поднялись в воздух и под прикрытием ударных вертолетов полетели к югу. «Вороны» и «Кречеты» дождались, пока в воздух поднимутся «Ми», под завязку набитые пленными советскими летчиками. Два звена «Вдов» сделали широкий круг над вертолетной стоянкой, где ахнуло, блеснуло и заполыхало — взорвались штурмовики и транспортники, заминированные коммандос из качинского спецотряда.
Колонну грузовиков с пехотой, несущихся на пожар, Рахиль даже поленилась расстрелять как следует. Она дала очередь из пушки, но не стала делать контрольный заход. В конце концов, сзади еще ведомый, да и не такое уж это увлекательное занятие — расстреливать из вертолета пехтуру. И, как показала история с Фатмой, не такое уж безопасное.
Странное дело, когда они только начали, ей казалось, что она может заниматься этим бесконечно, что сколько бы фигурок в пятнистом камуфляже или выгоревшем хаки ни полегло под огнем ее пушки — ей все будет мало. Наверное, она просто слишком устала. Так устала, что даже неутихающая боль уже не может подпитывать ненависть. Все, перегорело. Она сыта кровью советских солдат. Но синяки и ссадины ноют по-прежнему. Это несправедливо. Зачем существует месть, если она не приносит облегчения?
Эти мысли не успели как следует оформиться — их вымело из головы волной животного ужаса.
Точки на светлеющем горизонте могли быть только советскими истребителями.
В последний раз сходное состояние Рахиль испытала совсем недавно — вот только что она была офицером, штабс-капитаном авиации, богиней небес, а через пять минут стала просто жалкой беспомощной бабой в руках четырех озверевших от спирта и вседозволенности мужиков — которые тоже поначалу были довольно милыми парнями, кто же знал, что так получится, ах…
Удивительная учтивость со стороны вертухая.
Странно, что приходит на ум советское словечко. Согласитесь, что оно сочнее, выразительнее, чем крымская аналогия — «цигель».
— Вам помочь? Я мог бы принести что-нибудь другое.
После очередной паузы он задал новый вопрос.
— Позвать врача, сэр?
— Нет.
— Вы ничего не съели…
— Я не хочу.
— Вам плохо?
— Я в порядке.
— Извините, сэр. Не обижайтесь на меня, — медбрат оглянулся, — я и сам не рад, что эти баггеры засунули вас сюда. Если я могу чем-то помочь…
«Принеси хорошо намыленную веревку, парень. Или, на худой конец, мой ремень. Вот и все, чем ты можешь мне помочь».
— Нет, спасибо.
Парень забрал ужин (завтрак?), оставив только стакан апельсинового сока. И три капсулы, судя по цвету — анальгетик, антибиотик и снотворное.
Артем сунул все три в рот и выпил сок. Потом повалился на подушку и выплюнул капсулы в ладонь.
И самое странное — не мог заснуть. Передозировка бензедрина? Возможно… И сколько времени он будет лежать пластом, когда закончится срок действия?
Утро высунулось из-за кромки горизонта, поползло с востока на запад, добралось до Крыма. Все тот же парень принес уже несомненный завтрак, который, несмотря на всю свою несомненность, был так же проигнорирован.
Таблетки, маленькие «куколки», опять лежали на подносе. Антибиотик, анальгетик, снотворное.
Верещагин повторил манипуляцию с таблетками, выглушив стакан томатного сока. Дрожь возобновлялась временами — будет плохо, если они быстро поймут, что он не принимал лекарств. Сколько нужно собрать? Для верности — дюжину. Просрочить еще два приема. Каждые три с половиной часа.
Он выдержит. По сравнению со всем остальным это не так сложно…
Он вырубися через минуту. Впал в глухое бесчувствие, куда даже кошмарные сны боялись забираться, пошел вниз топориком и зарылся до самых пяток в илистое дно. Сутки он провел почти без движения, а когда вынырнул из густой и муторной мглы, выяснилось, что он в палате не один.
Сосед спал, натянув одеяло до самого носа, как ребенок. Верещагин присмотрелся к его лицу.
— Флэннеган, — прошептал он. — Черт бы тебя побрал с твоими выдумками, Флэннеган.
На соседней койке спал Глеб Асмоловский.
17. Империи наносят ответный удар
Сарабуз, 1 мая 1980 года, 0330 — 0400
Ну, дела, вот дела -
Все объекты разбомбили мы дотла.
Бак пробит, хвост горит, но машина летит -
На честном слове и на одном крыле.
Песня английских пилотов-бомбардировщиков.
Всю ночь на аэродроме кипела работа, какую видели в Сарабузе только во время больших учений: к боевому вылету готовили одновременно все самолеты.
Подготовка началась еще днем, когда в холмах пехота гасила последние очаги сопротивления советских десантников. Приказ звучал ясно и недвусмысленно: подготовить к вылету все самолеты. Заправить под завязку. Достать из сейфа кассеты с планом «Северный Экспресс» и загрузить в бортовые компьютеры. Наладить связь и взаимодействие. Покрыть машины составом «гриффин». Подвеситьбомбы, ракеты и зарядить пушки.
Летчикам не надо было лишний раз пояснять задание. Они знали план «Северный Экспресс» как свои пять пальцев. Они готовились к этому годы, все годы остервенелой вражды между матушкой-Россией и ее непутевой дочерью-Таврией. Менялись модели самолетов, уходили и приходили поколения летчиков, а план в общих чертах оставался тем же: они летели бомбить советские аэродромы.
Летчикам сказали, что в это самое время там кипит такая же работа: заливаются полные баки горючего, подвешиваются бомбы и ракеты, загружается маршрут полета и информация о целях. Они могли верить в это или не верить, но получить доказательство в виде тысячи-другой кассетных бомб никому не хотелось. Общая судьба Общей судьбой, но лучше бить, нежели битым быть.
…Четыре часа утра — время, когда ночь растворяется в прохладном воздухе и птицы пробуют голос. На блеклом небе проступает свет, и треугольные силуэты «сикор» как дротики с лентами, пронзают жидкие облака. Они летят на север, оставляя ночь по левому крылу, а нарождающееся солнце — по правому.
Четыре часа утра — хорошее время для молниеносной и сокрушительной атаки.
* * *
Бердянск, тот же день, 0510Ни пуха, ни пера, сказал себе капитан Гудимов. И сам же себе ответил: к черту.
— Он сказал «Поехали», он махнул в Израиль! — пошутил майор Востряков. Вместе засмеялись. Самолет тяжко тронулся с места по бетонной ленте, пополз вперед, набирая скорость и теряя тяжесть…
Летим бомбить Сары-Булат. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… Вот тебе и мирное присоединение, и белка, и свисток…
— Воздушная тревога, — прозвучало в наушниках. — Воздушная тревога…
А, черт! Белые!
Заметались над авиабазой прожектора, в небо, как в копеечку, ушли несколько ракет…
— Трах-тарарах этих стратегов! — заорал Востряков. Вчера вечером сказали, что бояться нечего — все крымские аэродромы разрушены во время боев, в воздух понимаются только «Харриеры» ПВО.
— Двести девяносто первый, взлет! — забился в наушниках вопль руководителя полетов. — Двести девяносто второй, взлет! Взлет, еб вашу мать!
Как сабля, как пуля, как карающий меч прошел над ВПП четырехкратный железный рев. Мелькнули стремительные силуэты — и прямо впереди взлетная полоса вздыбилась, брызнула в небо бетоном, огнем, щебнем и черт знает чем еще.
Точка возврата была уже пройдена самолетом. Гудимов теперь мог только взлететь или погибнуть.
На себя! Штурвал — на себя!
В метре от рваного края ямы передние колеса шасси оторвались от земли, самолет круто пошел верх, и тут же дернулся от попадания ракеты. Не дожидаясь, пока накренившаяся земля сомнет его в смертельном объятии, капитан Гудимов дернул Тот Самый Рычаг. Пиропатроны отстрелили фонарь кабины. Стотонное небо навалилось на грудь, выжимая легкие, как тряпку. Гудимов потерял сознание и не услышал грохота взорвавшихся баков и боекомплекта своего Су-24.
Этот взрыв спас ему жизнь. Горячим ветром ударной волны его отшвырнуло почти на безопасное расстояние, и парашют раскрылся там, где не мог ни загореться, ни попасть под огонь своих же зениток.
Майору Вострякову повезло значительно меньше — его раздавило в столкновении двух ударных волн.
Но хуже всего пришлось тем летчикам, чьи самолеты, едва выведенные на летное поле, угодили под удар второго звена «корсаров». Эти люди успевали осознать весь ужас своего положения и всю меру своей обреченности прежде, чем погибали от взрыва вражеских и собственных бомб.
Coup de grace оказался взрыв топливных складов — случайно туда угодила бетонобойная бомба. Авиабаза в Бердянске вышла из строя, самое меньшее, на три дня.
Налетчиков догнали над самой серединой Чонгарского пролива, где давний спор между штурмовиками и истребителями получил основание для перехода в открытую вражду, хотя файтеры не были виноваты — их ракеты «воздух-воздух» имели меньшую дальность поражения, чем Р-40 советских МИГ-25, вылетевших из Днепропетровска. Стормеры, в общем-то, сами расслабились и опоздали с противоракетным маневром. Двое из них получили свое, и пилотам, успевшим катапультироваться, пришлось несколько часов проболтаться в еще довольно-таки холодной морской воде, ожидая спасательного вертолета. Конечно, истребители устремились в погоню, но у МиГов и скорость была выше, так что победили они всухую.
* * *
Лиманское, тот же день, 0550В Лиманское штурмовая группа опоздала на целых пять минут.
— Сигим-са-фак! Нас встречают, Стив! Мы будем развлекать хозяев, а вы займитесь уборкой.
— Вас понял! Группа «Стив-3», на помощь группе «Фил».
— Есть, сэр!
— Come, come, guys! We've got a pretty dog-fight!
— Группы «Стив-1,2», заход на атаку ВПП!
— Они у меня на хвосте!
— Не бзди, я сейчас! На, получи! Получи, сволочь!
— Стив-1, атака ВПП завершена успешно! Контрольный заход!
— Парни, я немножко горю. Кажется, пора домой.
— Дуй домой, Второй.
— Твою мать! Твою мать! Твою…!
— Десятый! Что с тобой! Не слышу тебя, десятый!
— Контрольный заход завершен успешно. Атакуем стоянку…
— Господису-у-усе-е-е!
— Прыгай! Прыгай, Степан!
— Атака стоянки завершена!
— Мама! Ма-амо-очка-а!!!
— Ш-шайт! Шайт, кадерлер, kill'em all!
— Инша-алл-а-а!
— Все, парни, летим домой! Все — домой!
— Управление отказало, я прыгаю!
— Дотяни до моря, Шестой! Дотяни хотя бы до моря, дурак!
— Я не могу, теряю скорость! Прыгаю!
— Fuck, Fuck, Fuck!
— Уходим! Фил-1, Фил-1, Стив уходит!
— Топайте, ребята, мне нужно еще посчитаться с этими…
— Фил, не дури, они бегут на восток, под зенитки! Делай ноги!
— Ты мне не командир.
— Сэр, Стив-1 прав, продолжать преследование опасно.
— Пошел к черту! Пошел к черту, понял?! И-и-и-йесть! Есть! Есть, штурмовщина, ты понял?!
* * *
Симферополь, 1 мая 1080 года, 1140…С большим или меньшим успехом — но двенадцать аэродромов подскока, где сгруппировались самолеты первой ударной волны, были серьезно повреждены в этот утренний налет, о чем командующий ВВС Николай Скоблин доложил на утреннем брифинге полковнику Адамсу.
— По предварительным данным, потери СССР в технике составляют до восьмисот боевых машин…
— Делите на два, — заметил полковник Кутасов.
— Да, я как раз хотел сказать, что реальные потери — порядка четырехсот самолетов… Наши потери: сорок три самолета. Из них наибольшие — среди «Миражей», наименьшие — среди «Ястребов». Удалось спасти восемь пилотов… Наибольшие потери — двадцать семь человек, — приходятся на долю летчиков-резервистов. Самолеты второй волны… — полковник Скоблин, уже третий за последние двое суток командующий ВВС Крыма, посмотрел на часы — Уже пошли.
— Тактическая победа, — резюмировал полковник Шевардин.
— Еще одна такая тактическая победа — и мы останемся без авиации, — отрезал Адамс.
Шевардин как будто не заметил ядовитой реплики.
— Ответ напрашивается сам собой: дальняя бомбардировочная авиация и ракетный обстрел. Прошу также обдумать возможность нанесения ядерного удара.
— Маловероятно, — сказал капитан первого ранга фон Берингер. — Здесь находятся в плену три дивизии Советской Армии. Не будут же они подставлять под ядерный огонь своих солдат.
— Nevertheless, — сказал Адамс. — Когда начнется операция «Трезубец», мне хотелось бы быть спокойным за наше небо. И нашу землю. Господин Воронов, за какой срок красные смогут восстановить свои аэродромы?
— Компьютерное моделирование указывает на срок от двух дней до недели.
— Большое спасибо, полковник. Будем предполагать худшее: завтра. Третий удар, господин Скоблин — нас на это хватит?
— Хватит, сэр. Потери были… в рамках расчетных, так что нет смысла отказываться от выполнения третьей части плана… Конечно, нужно посмотреть, чем закончится вторая часть… Удар по аэродромам второго звена будет нанесен в ближайший час. Предполагается накрыть Днепропетровск и Краматорск. Но, конечно, так легко мы не отделаемся.
— А что насчет третьей части плана? Чернобаевка и Каховка…
— Родная винтовка, — пробормотал Шевардин.
— Вот план по Каховке, — неодобрительно покосившись на дроздовца, Скоблин взял распечатку. — Выглядит немного дерзко, сэр… Ожидаемые потери — до шестидесяти процентов в технике у противника, до пятнадцати — у нас…
— Я разберусь… Скажите, Ник, а это правда, что перед важным вылетом «Вдовы» смотрят «Касабланку»?
— Да, сэр. И не только «Вдовы». Это традиция со времен турецкой кампании. Я не знаю, откуда она пошла, но считается, что это приносит удачу. Перед важным вылетом вся Кача смотрит «Касабланку»…
— Ну что ж… Хорошая традиция. Пусть капитан Голдберг готовит кассету, господин полковник. Удача ей пригодится…
* * *
Кача, тот же день, 1620Кинозал офицерского клуба был битком набит, и кондиционеры еле справлялись с той массой углекислого газа, которую выдыхали люди, сидящие друг у друга чуть ли не на головах.
«Вдовы», пилоты «Летучих Гусар» и коммандос из качинского полка молча смотрели на известную до последней запятой историю любви Рика и Ильзы. Феноменально, подумал поручик Бурцев, казалось бы, что здесь выдающегося? Банальный «любовный треугольник», несколько искусственные антифашистские мотивы, неизменно прекрасная в своей кристальной чистоте Ингрид Бергман, неизменно ироничный и язвительно-печальный Хэмфри Богарт… Несколько удачных фраз, сентиментальная песенка «As time goes by», и все это затерто до пролысин… Но вот почему-то каждый раз удается, глядя на экран, расслабиться перед важными учениями, или — как теперь — перед настоящим боевым вылетом. Отпустить поводья натянутых нервов…
Но на этот раз экзотическая Касабланка, где стоит самый высокий в мире минарет, не просто служила для Бурцева источником расслабления. Платиновая блондинка Ингрид Бергман будила в нем мысли о темноволосой сероглазой летчице, сидящей теперь в четвертом ряду и прекрасно ему видной. Тамара Уточкина…
Is it a cannon fire, or my heart pounding?
Хороший вопрос, господа.
Разве мало в Каче красивых баб?
Длинноногих глазастых девчонок, мечтающих об офицере-коммандо, эталоне мужественности?
Совершенно гражданских девчонок, которые не рискуют свернуть себе шею по три раза в день?
Девчонок, которых, черт возьми, не трахали советские десантники…
Разве их мало в Каче, Евгений Бурцев?
Тогда почему же тебя интересует эта «Вдова», которая имеет все шансы не дожить до ближайшего утра? Женщина-военнослужащая, по всей вероятности — неисправимая феминистка? Женщина, которая, ко всему, несвободна — Рахиль сказала, что она встречается с каким-то корниловцем, горным егерем…
Но, во-первых, горный егерь — это такая же вредная по нашим временам профессия, как и коммандо… Во-вторых, некоторые мужчины… имеют, скажем так, довольно патриархальные взгляды… То есть им противна сама мысль о том, что их женщина спала с кем-то еще… Тем более, если этих «кого-то» было несколько… даже если ее мнения никто не спрашивал… Вот, просто не могут преодолеть отвращения…
Господи, о чем я думаю! Вылет — в течение этой ночи, сложная и дерзкая операция, с которой любой из нас (он так и подумал — любой из НАС) может не вернуться — а у поручика Бурцева в голове одно: как отбить бабу у корниловца…
Он знал, что не решится подойти к ней сейчас, сразу после фильма. И знал — если ЧТО-ТО случится, он никогда не простит себе того, что не решился…
* * *
Этот день, без сомнения, принадлежал крымским ВВС. Советский Союз огрызнулся дважды: сначала попытались прорваться штурмовики и истребители из Ростова-на— Дону, потом — дальняя бомбардировочная авиация, «тушки» из Полтавы и Прилук. Патрульные самолеты ПВО отбили их — не без труда, но все же отбили.Последним, завершающим аккордом должен был стать налет на авиабазу в Каховке — уничтожение советских вертолетов.
Надо сказать, что в этот день «Вдовы» получили хороший заряд адреналина — поздним утром на рейде показался советский крейсер «Феликс Дзержинский» и три эсминца. Тамары в этот момент не было на базе, ее эскадрилья прочесывала горы в поисках затаившихся там ошметков советских войск. Это больше напоминало охоту, чем войну, хотя их один раз обстреляли из ручного пулемета.
Когда они вернулись в Качу все уже было кончено — половина жилого городка лежала в руинах, «Железный Феликс» с повреждениями (сработали ребята с базы береговой обороны) ускрипел обратно в Николаев, а один из эсминцев плавал кверху брюхом, держась на воде за счет воздушной пробки в носовых отсеках. Второй, как сказали Тамаре, затонул.Туда ему и дорога, ответила она.
Под вечер, уже после второго патрульного вылета — на этот раз ей выпало патрулировать побережье — пришел приказ, после которого все кинулись сначала чинить поврежденные машины и проверять системы — нужно было поднять в воздух все, что способно летать — а потом пошли смотреть «Касабланку» — примета такая, на удачу.
(— Суевернее альпинистов, наверное, только пилоты.
— А ты суеверный?
— Ну… Если бы я курил, я бы, наверное, не прикуривал третьим от одной спички…)
Проклятый фильмец окончательно растравил душу. Весь полет до Армянска, где нужно было дозаправляться, Тамара собирала себя в кулак. Теперь, накручивала она себя, уже не важно, вернется она или нет. Важно сделать то, за чем их посылают — смешать с землей базу Каховка. Это имеет значение, больше — ничего.
Они пересекли линию берега и теперь шли над сушей, ориентируясь по железной дороге, насыпь которой тянулась по земле внизу бесконечным шрамом. Лунный блик бежал по рельсам вдогонку за небесной стаей. Ясная, тихая украинская ночь, та самая, когда «видно — хоч голки збирай», рвалась под винтами, было отлично видно во все стороны, так что засечь их было проще простого. На той малой высоте, на которой они шли, невидимые для локаторов больших ЗРК, их легко обнаруживали малые комплексы, поэтому маршрут прокладывался в стороне от расположения советских военных баз и все равно нужно было смотреть в оба…
Там, где Днепр пополз вширь, раздулся, подавившись бетонной дамбой, был последний, самый важный ориентир. Каховское водохранилище.
Тамара только усмехнулась, увидев впереди мятущиеся лучи прожекторов, бесплодно тающие в темно-синем небе. Группы «Дженни» и «Сид» поднялись, увеличили скорость и рванули вперед, прямо на эти прожектора, в то время, как тяжеловесные «Теды»-транспортники, едва не задевая колесами шасси верхушки холмов, под шумок расползлись по округе.
Тамара выбрала себе объект для атаки — зенитную установку — и направилась прямо не нее. Когда выпускаешь два пакета НУРов,четырнадцать ракет, есть аж четырнадцать шансов куда-то попасть. Чудо, но в «Шилку» они попали. Рита переключила оружие и для верности добавила из пушки, после чего «Ворон» пошел над советской авиабазой, паля по всему, что было похоже на позиции зенитных систем. Да нет, даже не так избирательно — просто паля по всему.
Вот сейчас бы, подумала Тамара, запустить «Полет Валькирий» из динамиков во всю мощь, как у Копполы. Чтобы испугались еще сильнее, чтобы еще беспомощнее суетились между зданиями, паля из своих дурацких «калашей» в белый свет как в копеечку. Вот только девочки-еврейки этого не одобрят: с Вагнером у них очень стойкие и неприятные ассоциации.
— Дженни-5! Дженни-5, что там с Девятой?
Тамара поискала глазами Девятую. Только что была здесь, намного впереди справа — а где теперь?
Ого! Ничего себе, вот это не повезло!
* * *
Удар о землю был жестоким. Леа не пришла в себя, изо рта текла кровь — кажется, прокушен язык. Сама Фатма была изрезана осколками лобового стекла, но это не самое худшее. Самое худшее — что-то с ногами. Она их не чувствует. Словно их нет вообще.Неудачная посадка. В высшей степени. Во всех смыслах. Очереди из пулемета вполне достаточно, чтобы разбить бронестекло и, даже не задев пулей, вывести из строя пилота, на несколько секунд инстинктивно зажмурившего глаза. А этих нескольких секунд вполне достаточно, чтобы вертолет накренился, задел винтом какую-то мачту и ткнулся в землю носом, обламывая лопасти и превращаясь в шейкер для пилотов.
Резкая керосининовая вонь. Пора выбираться.
— Леа! Лей!
Стон.
Новая автоматная очередь: они бегут сюда, дерьмо, неужели снова попасться к ним в руки?
Только не это!
Фатма завыла от отчаяния: огонь вести невозможно, загорится керосин. Нужно убираться отсюда, но Леа! И ноги…!
Рев винта над головой, вой, в который сливаются отдельные выстрелы авиапушки.
— Девятая! Фатма, вы живы? Отвечай!
— Живы!
— Мы идем к тебе! Слышишь? Продержись там немного, пятая-седьмая идут к тебе!
Тамара посадила «Ворона» так близко к борту-девять, как только могла.
— Леа! Леа, очнись! — Фатма толкнула своего пилота несколько раз. Наградой ей был еще один долгий стон и мутный взгляд. Уже что-то.
Маленькая фигурка, которую при всем желании нельзя было принять за мужскую, побежала, пригибаясь, от пятого вертолета к «девятке». «Семерка» висела над головой, готовая прикрыть огнем, если что.
— Фат! Леа! — это была Рита О'Нил. — Вылезайте!
Леа сделала движение головой, которое можно было принять за отрицание.
— Не можем, — выдохнула Фатма.
— Fuck! — Рита ножом разрезала ремни безопасности, вытащила Леа из машины — та повисла на ней мертвым грузом. — Выползай, Фат! Что ты сидишь, как засватанная?
— Но-ноги… Заклинило…
— А-а, холера! Попробуй что-нибудь сделать, я сейчас вернусь.
— Сейчас к вам подойдут коммандос, девочки! — сказал мужской голос. — Мы вас видим, не волнуйтесь.
Фатма проследила взгладом Рите и Лею — Аллах, как медленно! Она собралась с силами и посмотрела вниз, на свои ноги.
Кровь. Разорванная ткань. Что-то белое торчит наружу.
«Это кость. Мои ноги сломаны. Мне должно быть ОЧЕНЬ больно».
И через миг ей стало ОЧЕНЬ больно.
Не помня себя, она ударила по замку аптечки, нашарила ампулы-шприцы и горстью выгребла их оттуда. С трудом различина синюю — анальгетик — сорвала зубами колпачок и вонзила иглу в бедро, выжимая капсулу.
Казалось — прошли часы прежде чем лекарство подействовало. Но когда Фатма открыла глаза, она увидела, что Рита только-только добралась до своего вертолета.
В секторе было сравнительно спокойно: штабс-капитан Перельман прикрывала эвакуацию пулеметным огнем. Испортить погоду могла только случайная пуля, и Фатма, следя глазами за подругами, молилась о том, чтобы этой пули не было…
Вот они бегут — качинские коммандос, ефрейтор и четверо солдат. Сейчас ее вытащат. Сейчас они подойдут и заберут ее.
Господи, только бы не было случайной искры в поврежденной рации! Только бы не загорелось топливо!
Быстрее! Быстрее, шайт!
Откуда взялся этот пулеметчик? Почему именно в это окно он высунул рыло своей машинки, почему именно их избрал целью?
Рита, уже выбежавшая было на помощь, кинулась обратно в машину. Вертолет оторвался от земли, и Фатма закричала в отчаянии: ее бросали здесь! Бросали одну!
Она отложила пистолет и взяла гранату. Лучше подорваться на своей гранате, чем сгореть заживо.
Ближе всех к ней успел подбежать ефрейтор. Умирая, он цеплялся руками за полоз.
Фатма завыла от муки и отчаяния. Одна, одна, все погибли, и как больно!!! Почему-то ей показалось, что эти коммандос — последние на советской базе, и вертолетов прикрытия больше не существует, что она предана, брошена всеми!
Советские солдаты, ободренные огнем пулеметчика, приближались. Она уже видела одного совсем близко. Поняла, что он распознал в ней женщину. Прочла по губам: «Сука!»
Ближе!
Ближе…
Кольцо гранаты подалось неожиданно легко. Так же легко разжалась рука. Сквозь кружение алых пятен и гул в ушах донесся стук железа о железо.
Мучиться осталось не более пяти секунд. Это немного утешало. А главное — ни живой, ни мертвой ее больше не коснется мужчина.
Ни один.
* * *
Рита буквально вымела площадь огнем, и достала того ублюдка в окне — но что толку? Что толку, если мертвы коммандос и мертва Фатма?Что там случилось — она попробовала отстреливаться и взорвался керосин? Или она сама взорвала гранату, дождавшись, пока советские солдаты подбегут поближе? Да какая разница… «Ворон» горит между бараками, содрогаясь от взрывов боезапаса. Погребальный костер для летчицы и двух советских солдат.
— Девочки, Сид, у нас все! — сказал командир группы «Тед». — Начинаем отход.
Тамара развернула машину к вертолетной стоянке, туда, где уже начинали крутиться лопасти транспортных «Ми-8» и «Ми-6». Несколько «дроздов» поднялись в воздух и под прикрытием ударных вертолетов полетели к югу. «Вороны» и «Кречеты» дождались, пока в воздух поднимутся «Ми», под завязку набитые пленными советскими летчиками. Два звена «Вдов» сделали широкий круг над вертолетной стоянкой, где ахнуло, блеснуло и заполыхало — взорвались штурмовики и транспортники, заминированные коммандос из качинского спецотряда.
Колонну грузовиков с пехотой, несущихся на пожар, Рахиль даже поленилась расстрелять как следует. Она дала очередь из пушки, но не стала делать контрольный заход. В конце концов, сзади еще ведомый, да и не такое уж это увлекательное занятие — расстреливать из вертолета пехтуру. И, как показала история с Фатмой, не такое уж безопасное.
Странное дело, когда они только начали, ей казалось, что она может заниматься этим бесконечно, что сколько бы фигурок в пятнистом камуфляже или выгоревшем хаки ни полегло под огнем ее пушки — ей все будет мало. Наверное, она просто слишком устала. Так устала, что даже неутихающая боль уже не может подпитывать ненависть. Все, перегорело. Она сыта кровью советских солдат. Но синяки и ссадины ноют по-прежнему. Это несправедливо. Зачем существует месть, если она не приносит облегчения?
Эти мысли не успели как следует оформиться — их вымело из головы волной животного ужаса.
Точки на светлеющем горизонте могли быть только советскими истребителями.
В последний раз сходное состояние Рахиль испытала совсем недавно — вот только что она была офицером, штабс-капитаном авиации, богиней небес, а через пять минут стала просто жалкой беспомощной бабой в руках четырех озверевших от спирта и вседозволенности мужиков — которые тоже поначалу были довольно милыми парнями, кто же знал, что так получится, ах…