Страница:
— Эй! Тритон Тритоныч!
— Ботинки не потеряй!
— Эу, Тем, ты весь там, или только жопа?!
— А ну тихо! — скомандовал Георгий. — Сейчас я покажу класс.
Он переоделся, обвязался «беседкой», повесил на пояс крючья, закладки и карабины, ткнул одному из дружков страховочную веревку и прямо так, без разминки, пошел вверх — красиво, плавно и быстро, с нижней страховкой. Он догнал Верещагина, застрявшего на последних пяти метрах маршрута, в десять минут.
— Эй, пятиклашка! Ты с маршрута сбился!
— Спасибо, — сквозь зубы ответил Артем, против всех законов скалолазания перехватываясь за следующую зацепку правой рукой внахлест через левую.
— Ты лазаешь, как беременная корова, — сказал Гия.
Артем не ответил. Гия знал, что сейчас произойдет (сам он тоже отметился на этом месте два года назад): не сумев найти следующей зацепки, Артем устанет и сорвется.
— Слетишь сейчас. — сказал он.
Арт сжал губы в нитку. Сделал рывок, отчаянно царапнул пальцами по ржавому граниту, не дотянулся до зацепки и разом оказался тремя метрами ниже, повиснув на страховочной веревке. Георгий дал своему «оруженосцу» знак: отпустить немного веревку. «Парашютом» спустился к незадачливому скалолазу, переживающему острую боль в ободранных ладнях и коленях.
— Давай поменяемся веревками. Перейдешь на маршрут «маятником», — предложил Гия. На скале он держался как древесная лягушка и мог совершенно спокойно добраться до Верещагина, пристегнуть его к своему карабину, самому пристегнуться к его страховке, вернуться на маршрут и закончить его.
— Пошел к черту, — ответил на такое великодушие хам Верещагин. — Мне от тебя, твое сиятельство, ничего не нужно, понял?
Георгий вспыхнул. Впервые он услышал свой титул, признесенный с интонацией ругательства.
— Ну ладно, — сказал он. — Ковыряйся дальше.
Верещагин ковырялся долго — Гия, закончив маршрут, уехал в другое место и не знал, когда закончился его поединок с Красным Камнем. Но осадок остался. Как это так: босяку, который учится в гимназии за деньги налогоплательщиков и за те же деньги живет в дешевом ирландском пансионе для гимназистов, ничего не надо от Георгия Берлиани, первого парня в Симферополе? Вранье! Ему, как и всем, надо, просто он ломается, набивает себе цену! Долбаный мобил-дробил… Гия свистнет — и он прибежит как миленький, нужно только немного приоткрыть щелочку в допуске к своему сиятельству…
На одной из перемен Гия нашел Артема в классе.
— Слушай, у тебя есть «Пушки Наварона»?
«Пушки Наварона» были у него самого, но нужен какой-то повод для завязывания отношений. Гия прикинул, что у скалолаза-самоучки не может не быть «Пушек Наварона». Небось, воображает себя капитаном Кейтом Мэллори, засранец.
— Есть, — отозвался Артем.
— Дай почитать.
— Приходи.
Георгий на миг потерял дар речи. Не «Когда принести», а «Приходи». Понял? Тебе надо, ты и приходи. До этого никто не приглашал Георгия к себе домой, тем более в пансион — кому охота позориться. Верещагину было охота. Годы спустя Георгий понял, что это был снобизм. Слово «сноб», если кто не знает, произошло от аббревиатуры «S. Nob» — «Sans Nobile», которой в Кембридже и Оксфорде помечали незнатных студентов. Так что Верещагин был снобом в первозданном значении этого слова. И Георгию это неожиданно понравилось. Общение с человеком, которому действительно ничего не нужно, оказалось комфортным. Кроме того, Георгию надоело таскать с собой под стены развеселую компашку. Как-то незаметно Артем вытеснил всех. Он стал напарником Князя по связке, и Гия с некоторой ревностью отметил, что технике Арт учится невероятно быстро. Меньше, чем за год он стал (Гия признал это лишь про себя и со скрипом) лучшим скалолазом, чем свой наставник. Они вместе тренировались, вместе ездили на уик-энды в скалы, вместе ненавидели превозносимого в гимназии Пушкина и читали опального Маяковского, вместе слушали «Битлз», «Роллинг Стоунз», Пресли и Чака Берри, вместе зачитывались Толкиеном и Ле Гуин, наслаждались Маклином, Флемингом и Форсайтом, продирались через Пруста и краснели над Миллером. Оба мечтали о гималайских восхождениях — нога русского альпиниста еще не ступила ни на один из восьмитысячников планеты, так что у них были все шансы оказаться первыми в своей деревне!
Окончив гимназию, Георгий на какое-то время потерял Артема из виду, скованный стальным распорядком жизни курсанта. Через год он, как и предполагалось, уехал в Аннаполис.
Он прожил в Штатах три года, осваивая военно-морскую премудрость, волочась за девушками и побивая в американский футбол команду Уэст-Пойнта (в составе команды Аннаполиса, естественно). С Артемом они переписывались и иногда перезванивались. Начались дипломатические осложнения с Турцией — Гия вернулся в Крым и получил звание офицера, а когда дипломатические осложнения перешли в войну — успел немножко повоевать. Сразу после войны Арт позвонил ему, и они встретились.
Мальчишеская дружба, как и старая любовь, не ржавеет. Но Артем и Гия уже не были теми мальчишками, какими переступили порог гимназии. А в Верещагине эта перемена видна была особенно резко: он стал экстравертней, напористей и жестче. И одновременно — появилась в нем какая-то обтекаемость. Чем-то он стал похож на сверхзвуковой истребитель.
— Класс еще не потерял? — спросил Артем едва ли не с самого начала встречи.
Планы были грандиозны. Верещагин показал графики, полученные факсом из Непала и Индии. Если подсуетиться, можно было забронировать на 75-й год Аннапурну, зимнее восхождение, на 76-й — Канченджангу, на 77-й — Эверест. У Берлиани закружилась голова.
— У нас уже есть полкоманды. Отличные ребята, превосходно лазают. Но маловато experienca на льду. В этом году едем в Альпы, но это не совсем то. Ты можешь по своим американским каналам устроить экспедицию на Мак-Кинли? Совместно с янки, конечно. Посмотрим, наберемся опыта…
Гия понимал, что на этот раз он нужен Верещагину, что без него тот не обойдется. Его позвали не просто как друга — его позвали как влиятельного человека, сына главштабовского полковника, у которого все армейские тузы запросто бывают дома. Экспедиция в Гималаи — удовольствие не из дешевых. Победами на соревнованиях и рекордом скорости на Пти-Дрю Верещагин зарабатывал себе имя, под которое можно найти деньги. Но лучшая «крыша» — Главштаб. Военные — честолюбивый народ и видеть русский флаг в Гималаях многим будет приятно.
Итак, Гия наконец-то понадобился Верещагину как влиятельный, богатый и знатный человек. Это привнесло в их отношения нотку горечи и маленького тайного злорадства. Георгий понял, что мальчишеская дружба умерла. Они оба стали мужчинами, офицерами, ветеранами турецкой кампании. Мужчины должны были строить отношения заново. И это им удалось.
Артем, полировавший джинсами декоративный чугунный кнехт, поднялся ему навстречу.
— Привет! — он на секунду задохнулся в мощном объятии, тут же отстранился — не любил тесных телесных контактов. За одним исключением…
— Ох, я боялся, что ты не успеешь! — Князь отступил на шаг назад, оглядывая друга.
— Зря боялся.
— Зачем ты ехал вообще?
— А как я мог не поехать? Проел плешь всему Главштабу, а потом отказался? Да Старик убил бы меня на месте. Слушай, мы будем обсуждать все это на свежем воздухе или пойдем в клуб?
Клуб «Синий якорь», как и все остальные офицерские клубы Острова, представлял собой смесь бара, ресторана и игорного дома. Верещагин не любил офицерские клубы и крайне редко посещал их, ему не нравилась атмосфера табачных курений и мужской сплетни, перегара и крапленого азарта. Но по принципу прятания листьев в лесу, он счел офицерский клуб идеальным местом для дружеской встречи двух офицеров. Их диалог растворился в репликах понтеров и банкометов, соударениях биллиардных шаров, тихих блюзовых аккордах, англо-французской болтовне, перемежаемой беззлобным русским матом, и прочих звуках симфонии «Доблестное белое офицерство на отдыхе».
— Ты виделся с нашими?
— Только что.
— А наш общий знакомый тебе звонил?
— Еще нет. Может, он раздумал?
— Все может быть. Сколько у нас человек?
— Ты, я, Козырев, Шэм, Томилин, Даничев, Хикс, Миллер и Сидорук. Новак останется в батальоне.
— О чем с тобой говорил Старик? — спросил Георгий.
— Уже стукнули?
— Хикс беспокоится.
— Ерунда.
— Ты ему не нравишься.
— Я не целковый, чтобы всем нравиться.
— Он может нам испортить музыку?
— Вряд ли. Он… как тебе сказать? Старый служака английского образца. Эта ситуация, весь этот бардак — он просто не знает, как себя вести. Вот и нервничает.
— А ты не нервничаешь?
— Я знаю, как себя вести.
Георгий вздохнул.
— Арт, ты и в самом деле не сомневаешься ни в чем? Вот так железно во всем уверен?
— А ви шьто прэдлагаэте, Гиоргий Канстантинович?
— А в ухо? — грозно спросил Князь.
— А я с Месснером познакомился.
— Умыл. Что пить будешь?
— Пожалуй, ничего.
— Слушай, не позорь гороноегерскую бригаду.
— Да я уже пил. Сегодня утром. В Дубаи.
— Ты утром пил. А уже вечер…
— Так еще ночь впереди…
— Господин Верещагин! — крикнул бармен.
— Здесь! — Артем прошел к стойке и взял у бармена трубку.
— Это Остерманн, — сказала трубка без малейших признаков акцента. — Я волновался за вас, капитан. Как там Лхоцзе?
— Еще не упала.
— Очень рад. Ну, сколько человек участвует в экспедиции? Добавьте, разумеется, офицера связи — оборудование рассчитано на всех.
— Десять человек.
— Замечательно. Кстати, ваши вещи так и лежат в камере хранения на автостанции в Бахчи. Вы еще помните номер ячейки?
— Нет, откуда?
— Номер 415, код — Криспин. Очень легко запомнить — Шекспир, «Генрих Пятый», помните этот фильм с Лоуренсом Оливье?
— Помню. Спасибо, господин Остерманн.
— До завтра, — ответила трубка.
Князь ждал в некотором напряжении.
— Наш общий знакомый? — спросил он.
— Да, беспокоился о наших шмотках, что на автостанции в Бахчи. Ячейка номер 415, код — «Криспин». Очень легко запомнить — Шекспир, «Генрих Пятый» с Лоуренсом Оливье. Большой шутник наш господин Остерманн.
— Ячейка 415, «Криспин». Bugger all, чувствую себя последним идиотом. Во что мы все ввязываемся?
— Ничего, уже недолго осталось. Жизнь коротка, потерпи.
— Переночуешь у меня?
— Нет, Гия, сегодня я ночую в «Шератоне».
— У тебя дядя-миллионер в Америке умер? — спросил потрясенный Берлиани.
— I'm the man that broke the bank in Monte Carlo! — пропел Артем и добавил: — Я еще и ужинаю в «Пьеро».
— Мальчик мой, женщины, вино и деньги погубят вашу душу. Твоя царица, да? — Князь улыбнулся, показав чуть ли не все тридцать два превосходных зуба.
— Моя царица.
— Слушай, познакомь меня с ней, а?
— Отвяжись. Ты высокий и красивый. Ты у меня ее отобьешь.
— Это комплекс неполноценности. Когда будешь переключать передачи, возьмись за рычаг, а не за…
— Гия, твои шуточки отдают казармой. В них я слышу гнусную зависть человека, который никак не устроит свою личную жизнь.
Князь Берлиани вздохнул.
— Аристократия — анахронизм, — сказал он.
Георгий действительно был заложником вековых традиций. Как единственный сын в семье, он был обязан жениться и произвести на свет наследника. Десять лет назад, как ему казалось, он решил проблему, заключив помолвку со своей троюродной сестрой, княжной Екатериной Багратиони-Мухрани. Княжна влюбилась в него с первого взгляда — немудрено, девятилетним девочкам свойственно влюбляться в красавцев-офицеров. Кето предстояло окончить закрытую школу в Англии, на что ушло бы, как минимум, восемь лет. Георгий рассчитывал, что детская влюбленность Кетеван за это время остынет в холодных стенах школы-пансиона, задохнется в пыльных шекспировских шедеврах и усохнет в тенетах математических премудростей. Но его расчет не оправдался. И когда юная красавица вернулась из Соединенного Королевства, семья обрушились на князя: женись! Закавыка: имелась еще некая Дженис, американская знакомая, которая уже три года как жила в Крыму — вроде бы как своей самостоятельной жизнью, но очень сомнительно, что только должность крымского представителя BBDO соблазнила ее променять Балтимор на Симфи.
Верещагин, как истинный плебей, полагал всю проблему надуманной.
— Традиции и анахронизмы существуют постольку, поскольку мы их поддерживаем. Расторгни помолвку — и все дела.
— Меня распнут. — Князь немного помолчал.
— Пытаться сохранить этническую чистоту в условиях Острова — по меньшей мере неразумно.
— Мои родные думают решить проблему за счет Общей Судьбы. Должен же в Грузии остаться кто-то из Джапаридзе или Тцеретели.
— Тебе и в самом деле годится только аристократка?
— Не мне — этим бешеным бабам, моим теткам, и матери.
— А если никого не найдется?
— Тогда, может быть, они согласятся на мой брак с Дженис. — Князь снова показал зубы. — Ты думаешь, почему я вступил в ваш клуб самоубийц?
— С дальним прицелом… А если серьезно, Гия — почему?
Берлиани слегка задумался.
— Не знаю, Арт. Может, потому, что я все-таки солдат. А солдату неловко сдаваться без драки.
— «Я дерусь, потому что дерусь»?
— Что-то вроде.
— Подвезти тебя в верхний город?
— Ого! Твоя царица живет в верхнем городе? А где же твое классовое чутье?
— Она там гостит.
Они расплатились и вышли на набережную. В море отражался вечер, бриз ворочал трехэтажные облака.
Артем высадил Князя возле особняка его матери.
— Когда увидимся? — спросил Георгий.
— Завтра.
— Уже завтра… — Берлиани оттянул пальцем воротничок. — Ладно, до завтра. Чимборазо и Котопакси…
— Керос и Наварон, Гия.
Они засмеялись, и вечер улыбнулся им улыбкой их детства.
3. Кафе «Пьеро»
Девицы Бутурлины, Мари и Натали, пребывали в некоторой растерянности. Сложилась, знаете ли, несколько нештатная ситуация. Нет, то, что в гости к их экономке Анне Михайловне приехала ее дочь Тамара — мы вместе росли, знаете? Она была нам как сестра! — так вот, эта ситуация являлась вполне штатной. Но, видите ли, к Тэмми пришел ее молодой человек, капитан Вооруженных Сил Юга России, и вдобавок к тому — альпинист, который поднимался на Эверест вместе с Жоржем Берлиани (мечтательный взмах ресниц — ах, этот Жорж!). Конечно, такого человека никак нельзя не пригласить в гостиную. Девицы Бутурлины вцепились в капитана с двух сторон так, словно хотели препарировать его на предмет поисков пресловутой «военной косточки». Но не тут-то было: капитан оказался крепким орешком, и вдобавок — совершенно неинтересным типом. И как Жорж мог иметь дело с таким бесцветным человеком?
— Как вы относитесь к Идее Общей Судьбы, капитан? — Мари Бутурлина держалась в нарочито демократическом стиле и чай пила неформально, восседая на спинке дивана.
— Адекватно, мэм! — отсолдафонил Верещагин. В доме Бутурлиных он был не единожды, но дочерей хозяйки видел в первый, и надеялся, что в последний раз.
Мари встопорщила перышки.
— Что значит «адекватно»?
— Это значит «как прикажут», мэм.
— Мари, не донимай господина Верещагина своей Идеей. — Натали работала на контрасте, она была светская барышня. — Извините ее, капитан, она такая фанатка ИОСа, что порою кажется более «левой», чем сам Лучников. Знаете, ведь Андрей у нас бывает… Не часто, конечно, но так, иногда… Он любит сидеть в том самом кресле, в котором сидите вы…
Артем добросовестно изогнулся, чтобы получше рассмотреть кресло.
— Я все-таки не понимаю, — ершилась Мари. — Вы будете стрелять в советских солдат, если вам прикажут?
— Приказ есть приказ, мэм.
— Перестаньте меня так называть, мы не в казарме. Мне просто хочется знать, какие-то свои, личные убеждения у вас есть?
— Сейчас Мари начнет обращать вас в свою веру, — Натали томно закатила глазки. — Мне так надоели эти политические диспуты! Иногда я думаю: хоть бы скорее пришли Советы, тогда все, по крайней мере, перестанут спорить, хорошо это или плохо…
О да, подумал Верещагин, спорить действительно перестанут.
— Хватит об этом. Лучше расскажите немного о себе. Знаете, Тамара так мало о вас рассказывает. Кажется, вы только сегодня из Непала? Удивительная страна, не правда ли?
— Да, сударыня. Удивительная страна.
— Ваш загар совершенно великолепен. Мы еще не успели так загореть. Как называется гора, на которую вы поднимались?
— Мы не поднимались, мэм. Мы проводили экспедиционную разведку. Гора называется Лхоцзе.
— Наверное, альпинисты — это очень мужественные люди.
— Наверное, мэм.
— Знаете, все это так увлекательно, что когда-нибудь я все же соберусь и поеду в Гималаи.Что вообще в Гималаях опаснее всего? Лавины? Камнепады?
— Амебная дизентерия.
Мари разразилась хохотом, которому позавидовала бы любая портовая камелия с натруженными лопатками. Натали сделала вид, что ничего не заметила. Артем прикинул, не описать ли девушкам затруднения с диагностикой амебной дизентерии в горах — в общем-то, на большой высоте начинает нести многих, и поди ты разбери, от чего тебя несет… Но потом решил, что это будет перебор: в конце концов, он изображает бравого капитана, а не бравого фельдфебеля.
— Знаете, капитан, я всегда была поклонницей философии буддизма, — наконец нашлась Натали. — Реинкарнация, переселение душ… Как вы думаете, кем вы были в прошлой жизни?
Верещагин никогда об этом не задумывался.
— М-м… стыдно признаваться, но в горах я становлюсь гораздо более ревностным христианином, чем на равнине.
— Но все-таки, — не унималась Натали. — Неужели вас не заинтересовали обычаи непальцев?
Верещагин улыбнулся. В Непале улыбка — самый что ни на есть национальный обычай. Нет, их улыбки — это не американское холодное, фирменно-белозубое и стандартное, как пожарный гидрант keep smiling. Улыбка непальца щербата, темна и согрета солнцем, как молитвенный камень у дороги в Намчебазар…
— Да, обычаи у непальцев забавные, — с воодушевлением сказал он. — Знаете, я как-то битый час простоял на набережной, глядя, как сжигают покойников… Чрезвычайно занимательное зрелище… Дров там не хватает, и в реку часто сбрасывают недожаренный труп… Полгорода, что интересно, пьет из этой реки, давно уже должны вымереть от кишечных инфекций — ан нет. Река считается священной… Вот, что делает вера…
Мари поперхнулась, сдавленно извинилась и выскочила из гостиной, едва не сбив с ног Тамару, которая появилась (наконец-то!) с такой естественностью и грацией, словно это она, а не две светские лошади, была хозяйкой дома.
— Арт, это слишком, — заметила она.
— Что вы, что вы! — кисло возразила Натали. — Тамара, ваш кавалер необычайно интересный собеседник. Для человека своего происхождения он весьма оригинален…
Он решил отбить выпад.
— Кстати, мадемуазель, вы знаете, кто может считаться гражданином Непала?
— Нет, сударь…
— Любой, кто был зачат непальцем и непалкой.
Оставив Натали переваривать это пикантное сообщение, они покинули особняк. На выходе Верещагин слегка получил между лопаток.
— Вот тебе, — сказала Тамара, — Чтоб не задирался. Скажи, зачем тебе это понадобилось?
— Ненавижу безразличные расспросы. Месснеру за это хоть деньги платят…
— Сегодня они расскажут моей матери, какой ты солдафон. А завтра я по телефону в очередной раз услышу от нее, что ты мне не пара.
— Но ты же ей не поверишь…
— А какого черта? Если человек не умеет себя вести в приличном доме…
— Виноват, вашбла-ародь! Больше не повторится, вашбла-ародь!
— Когда ты начинаешь бравировать своим плебейством, ты просто ужасен.
Она поймала себя на том, что начинает испытывать раздражение уже в самом начале вечера — боже мой, а ведь только что была до умопомрачения рада его звонку и его появлению! Раздражение выплеснулось в вопросе:
— Ну, что у нас сегодня? Ужин во французском ресторане и ночь в мотеле? Ужин в китайском ресторане и ночь на яхте твоего друга? Ужин в турецком ресторане и ночь в твоей квартире?
— Не угадала. Ужин, для начала, в «Пьеро». А где ночь — увидишь.
— После ужина в «Пьеро» ночь можно провести только на заднем сиденье твоего «хайлендера». Тебе не кажется, что мы немножко не в том возрасте, чтоб тискаться на заднем сиденье автомобиля?
— С тобой я готов тискаться где угодно. Скажешь на заднем сиденье — будем на заднем сиденье.
— Не сомневаюсь. И все-таки, где ты взял деньги на «Пьеро»?
— В тумбочке.
— ???
— Это советский анекдот. «Где ты берешь деньги? — В тумбочке. — А кто их туда кладет? — Моя жена. — А кто ей дает деньги? — Я. — А где ты берешь деньги? — В тумбочке.»
Она сдержанно посмеялась:
— Ну, а все-таки?
— Я снял все со своего счета.
— Ты с ума сошел?
— Я подумал — зачем советскому человеку счет в крымских рублях?
— А, перестань! Деньги бы обменяли по курсу, а так мы их проедим.
— Лучше их проесть, чем поменять по советскому курсу.
С этими словами они свернули в переулок Малый Арбат, ведущий к набережной Нахимова — и тем самым пересекли границу самого фешенебельного и дорогого района Севастополя.
Сроду Вертинский не бывал и не певал в этом кафе-шантане, но ушлые стилисты-рекламщики так много усилий приложили к тому, чтоб уверить в обратном туристов и местных, что в «Пьеро» народ валил валом, несмотря на космические цены. Денег в этом году севастопольцы не считали — к чему экономить бесполезные «тичи», когда вот-вот нагрянет Красная Армия, и принесет, кроме всего прочего, советский рубль — самую твердую в мире валюту, официальный курс которой не меняется вот уже двадцать лет!
Поэтому «Пьеро» был забит под завязку, и не закажи Артем столик заранее, свободного места они бы не нашли.
Тамара была здесь в первый раз. Это кафе-шантан находилось на верхнем пределе ее финансовых возможностей, и подбиралось к верхнему пределу финансовых возможностей Артема. Говорили, что получить здесь после легкого ужина с десертом счет на миллион — обычное дело. Она села за столик и начала оглядывать стены, украшенные афишами и фотографиями Вертинского.
— С ума сойти! Он здесь выступал?
— Ни разу.
— Откуда ты знаешь?
— Просветил Гия Берлиани. В те годы этот бульвар еще не был построен. Вертинский действительно жил какое-то время в Севастополе, но тот дом был разрушен во время реконструкции.
— Жаль. Я думала, здесь все настоящее.
Арт пожал плечами.
— Кофе настоящий. Мороженое настоящее. Шансон настоящий. Чего ж вам боле?
— Да, ты прав. Здесь очень мило, — она была слегка разочарована.
Он улыбнулся.
— В Ялте, в «Невском Проспекте», за бешеные деньги сдается номер, где Высоцкий несколько дней жил с Мариной Влади. Никогда не понимал желания прикоснуться к знаменитости через то место, которое она почтила своим присутствием.
— Мало ли кто чего не понимает. Я, например, не понимаю желания прийти в такой дорогущий шантан в джинсах и пуловере на голое тело… Извини…
— Ничего… Ты сердишься, что меня так долго не было? Что я не взял отпуск вместе с тобой?
— Нет, уже не сержусь… Сначала хотелось удушить тебя, а потом я поняла… Мы ведь еще долго будем вместе, а в Гималаи тебя, скорее всего, больше не выпустят.
— Ты меня простила?
— Я боялась, что ты меня не простишь. Что больше не приедешь…
— Хорош бы я был, если бы не приехал! — он протянул руку через стол и взял ее ладонь, сжал осторожно и сильно. — Я полтора месяца с тобой не виделся. Как я мог не приехать?
Он приложил ее ладонь к своей щеке. Борода слегка кольнула руку.
— Как ты провела отпуск?
«Ужасно. Я, как идиотка, моталась в автобусе по всей Италии, и могла думать только о том, что ты с мной не поехал. Я три года копила деньги на этот круиз — и никакого удовольствия…»
— Неплохо. Только в Венеции шел дождь, все кошмарно затопило… Так что даже если бы ты поехал — все равно покататься на гондоле не вышло бы. А как ты съездил?
— Тоже неплохо. Уэмура собирается на Эверест в одиночку.
— Тебе все равно бы не разрешили.
— Да…
Ничто не делает мужчину таким привлекательным, как полуторамесячная разлука, подумала Тамара.
— There Beren came from mountains cold… — прошептал он. — And lost he wandered under leaves, and where the elven river rolled he walked alone and sorrowing. He peered between the hemlock leaves and saw in wonder flowers of gold upon her mantle and her sleeves and her hair like shadow following…
…Они познакомились два года назад, на армейском рождественском балу.
— Ботинки не потеряй!
— Эу, Тем, ты весь там, или только жопа?!
— А ну тихо! — скомандовал Георгий. — Сейчас я покажу класс.
Он переоделся, обвязался «беседкой», повесил на пояс крючья, закладки и карабины, ткнул одному из дружков страховочную веревку и прямо так, без разминки, пошел вверх — красиво, плавно и быстро, с нижней страховкой. Он догнал Верещагина, застрявшего на последних пяти метрах маршрута, в десять минут.
— Эй, пятиклашка! Ты с маршрута сбился!
— Спасибо, — сквозь зубы ответил Артем, против всех законов скалолазания перехватываясь за следующую зацепку правой рукой внахлест через левую.
— Ты лазаешь, как беременная корова, — сказал Гия.
Артем не ответил. Гия знал, что сейчас произойдет (сам он тоже отметился на этом месте два года назад): не сумев найти следующей зацепки, Артем устанет и сорвется.
— Слетишь сейчас. — сказал он.
Арт сжал губы в нитку. Сделал рывок, отчаянно царапнул пальцами по ржавому граниту, не дотянулся до зацепки и разом оказался тремя метрами ниже, повиснув на страховочной веревке. Георгий дал своему «оруженосцу» знак: отпустить немного веревку. «Парашютом» спустился к незадачливому скалолазу, переживающему острую боль в ободранных ладнях и коленях.
— Давай поменяемся веревками. Перейдешь на маршрут «маятником», — предложил Гия. На скале он держался как древесная лягушка и мог совершенно спокойно добраться до Верещагина, пристегнуть его к своему карабину, самому пристегнуться к его страховке, вернуться на маршрут и закончить его.
— Пошел к черту, — ответил на такое великодушие хам Верещагин. — Мне от тебя, твое сиятельство, ничего не нужно, понял?
Георгий вспыхнул. Впервые он услышал свой титул, признесенный с интонацией ругательства.
— Ну ладно, — сказал он. — Ковыряйся дальше.
Верещагин ковырялся долго — Гия, закончив маршрут, уехал в другое место и не знал, когда закончился его поединок с Красным Камнем. Но осадок остался. Как это так: босяку, который учится в гимназии за деньги налогоплательщиков и за те же деньги живет в дешевом ирландском пансионе для гимназистов, ничего не надо от Георгия Берлиани, первого парня в Симферополе? Вранье! Ему, как и всем, надо, просто он ломается, набивает себе цену! Долбаный мобил-дробил… Гия свистнет — и он прибежит как миленький, нужно только немного приоткрыть щелочку в допуске к своему сиятельству…
На одной из перемен Гия нашел Артема в классе.
— Слушай, у тебя есть «Пушки Наварона»?
«Пушки Наварона» были у него самого, но нужен какой-то повод для завязывания отношений. Гия прикинул, что у скалолаза-самоучки не может не быть «Пушек Наварона». Небось, воображает себя капитаном Кейтом Мэллори, засранец.
— Есть, — отозвался Артем.
— Дай почитать.
— Приходи.
Георгий на миг потерял дар речи. Не «Когда принести», а «Приходи». Понял? Тебе надо, ты и приходи. До этого никто не приглашал Георгия к себе домой, тем более в пансион — кому охота позориться. Верещагину было охота. Годы спустя Георгий понял, что это был снобизм. Слово «сноб», если кто не знает, произошло от аббревиатуры «S. Nob» — «Sans Nobile», которой в Кембридже и Оксфорде помечали незнатных студентов. Так что Верещагин был снобом в первозданном значении этого слова. И Георгию это неожиданно понравилось. Общение с человеком, которому действительно ничего не нужно, оказалось комфортным. Кроме того, Георгию надоело таскать с собой под стены развеселую компашку. Как-то незаметно Артем вытеснил всех. Он стал напарником Князя по связке, и Гия с некоторой ревностью отметил, что технике Арт учится невероятно быстро. Меньше, чем за год он стал (Гия признал это лишь про себя и со скрипом) лучшим скалолазом, чем свой наставник. Они вместе тренировались, вместе ездили на уик-энды в скалы, вместе ненавидели превозносимого в гимназии Пушкина и читали опального Маяковского, вместе слушали «Битлз», «Роллинг Стоунз», Пресли и Чака Берри, вместе зачитывались Толкиеном и Ле Гуин, наслаждались Маклином, Флемингом и Форсайтом, продирались через Пруста и краснели над Миллером. Оба мечтали о гималайских восхождениях — нога русского альпиниста еще не ступила ни на один из восьмитысячников планеты, так что у них были все шансы оказаться первыми в своей деревне!
Окончив гимназию, Георгий на какое-то время потерял Артема из виду, скованный стальным распорядком жизни курсанта. Через год он, как и предполагалось, уехал в Аннаполис.
Он прожил в Штатах три года, осваивая военно-морскую премудрость, волочась за девушками и побивая в американский футбол команду Уэст-Пойнта (в составе команды Аннаполиса, естественно). С Артемом они переписывались и иногда перезванивались. Начались дипломатические осложнения с Турцией — Гия вернулся в Крым и получил звание офицера, а когда дипломатические осложнения перешли в войну — успел немножко повоевать. Сразу после войны Арт позвонил ему, и они встретились.
Мальчишеская дружба, как и старая любовь, не ржавеет. Но Артем и Гия уже не были теми мальчишками, какими переступили порог гимназии. А в Верещагине эта перемена видна была особенно резко: он стал экстравертней, напористей и жестче. И одновременно — появилась в нем какая-то обтекаемость. Чем-то он стал похож на сверхзвуковой истребитель.
— Класс еще не потерял? — спросил Артем едва ли не с самого начала встречи.
Планы были грандиозны. Верещагин показал графики, полученные факсом из Непала и Индии. Если подсуетиться, можно было забронировать на 75-й год Аннапурну, зимнее восхождение, на 76-й — Канченджангу, на 77-й — Эверест. У Берлиани закружилась голова.
— У нас уже есть полкоманды. Отличные ребята, превосходно лазают. Но маловато experienca на льду. В этом году едем в Альпы, но это не совсем то. Ты можешь по своим американским каналам устроить экспедицию на Мак-Кинли? Совместно с янки, конечно. Посмотрим, наберемся опыта…
Гия понимал, что на этот раз он нужен Верещагину, что без него тот не обойдется. Его позвали не просто как друга — его позвали как влиятельного человека, сына главштабовского полковника, у которого все армейские тузы запросто бывают дома. Экспедиция в Гималаи — удовольствие не из дешевых. Победами на соревнованиях и рекордом скорости на Пти-Дрю Верещагин зарабатывал себе имя, под которое можно найти деньги. Но лучшая «крыша» — Главштаб. Военные — честолюбивый народ и видеть русский флаг в Гималаях многим будет приятно.
Итак, Гия наконец-то понадобился Верещагину как влиятельный, богатый и знатный человек. Это привнесло в их отношения нотку горечи и маленького тайного злорадства. Георгий понял, что мальчишеская дружба умерла. Они оба стали мужчинами, офицерами, ветеранами турецкой кампании. Мужчины должны были строить отношения заново. И это им удалось.
* * *
«Питер-турбо» Георгия вписался в парковочное место едва ли не впритирку — Берлиани был лихой ездок.Артем, полировавший джинсами декоративный чугунный кнехт, поднялся ему навстречу.
— Привет! — он на секунду задохнулся в мощном объятии, тут же отстранился — не любил тесных телесных контактов. За одним исключением…
— Ох, я боялся, что ты не успеешь! — Князь отступил на шаг назад, оглядывая друга.
— Зря боялся.
— Зачем ты ехал вообще?
— А как я мог не поехать? Проел плешь всему Главштабу, а потом отказался? Да Старик убил бы меня на месте. Слушай, мы будем обсуждать все это на свежем воздухе или пойдем в клуб?
Клуб «Синий якорь», как и все остальные офицерские клубы Острова, представлял собой смесь бара, ресторана и игорного дома. Верещагин не любил офицерские клубы и крайне редко посещал их, ему не нравилась атмосфера табачных курений и мужской сплетни, перегара и крапленого азарта. Но по принципу прятания листьев в лесу, он счел офицерский клуб идеальным местом для дружеской встречи двух офицеров. Их диалог растворился в репликах понтеров и банкометов, соударениях биллиардных шаров, тихих блюзовых аккордах, англо-французской болтовне, перемежаемой беззлобным русским матом, и прочих звуках симфонии «Доблестное белое офицерство на отдыхе».
— Ты виделся с нашими?
— Только что.
— А наш общий знакомый тебе звонил?
— Еще нет. Может, он раздумал?
— Все может быть. Сколько у нас человек?
— Ты, я, Козырев, Шэм, Томилин, Даничев, Хикс, Миллер и Сидорук. Новак останется в батальоне.
— О чем с тобой говорил Старик? — спросил Георгий.
— Уже стукнули?
— Хикс беспокоится.
— Ерунда.
— Ты ему не нравишься.
— Я не целковый, чтобы всем нравиться.
— Он может нам испортить музыку?
— Вряд ли. Он… как тебе сказать? Старый служака английского образца. Эта ситуация, весь этот бардак — он просто не знает, как себя вести. Вот и нервничает.
— А ты не нервничаешь?
— Я знаю, как себя вести.
Георгий вздохнул.
— Арт, ты и в самом деле не сомневаешься ни в чем? Вот так железно во всем уверен?
— А ви шьто прэдлагаэте, Гиоргий Канстантинович?
— А в ухо? — грозно спросил Князь.
— А я с Месснером познакомился.
— Умыл. Что пить будешь?
— Пожалуй, ничего.
— Слушай, не позорь гороноегерскую бригаду.
— Да я уже пил. Сегодня утром. В Дубаи.
— Ты утром пил. А уже вечер…
— Так еще ночь впереди…
— Господин Верещагин! — крикнул бармен.
— Здесь! — Артем прошел к стойке и взял у бармена трубку.
— Это Остерманн, — сказала трубка без малейших признаков акцента. — Я волновался за вас, капитан. Как там Лхоцзе?
— Еще не упала.
— Очень рад. Ну, сколько человек участвует в экспедиции? Добавьте, разумеется, офицера связи — оборудование рассчитано на всех.
— Десять человек.
— Замечательно. Кстати, ваши вещи так и лежат в камере хранения на автостанции в Бахчи. Вы еще помните номер ячейки?
— Нет, откуда?
— Номер 415, код — Криспин. Очень легко запомнить — Шекспир, «Генрих Пятый», помните этот фильм с Лоуренсом Оливье?
— Помню. Спасибо, господин Остерманн.
— До завтра, — ответила трубка.
Князь ждал в некотором напряжении.
— Наш общий знакомый? — спросил он.
— Да, беспокоился о наших шмотках, что на автостанции в Бахчи. Ячейка номер 415, код — «Криспин». Очень легко запомнить — Шекспир, «Генрих Пятый» с Лоуренсом Оливье. Большой шутник наш господин Остерманн.
— Ячейка 415, «Криспин». Bugger all, чувствую себя последним идиотом. Во что мы все ввязываемся?
— Ничего, уже недолго осталось. Жизнь коротка, потерпи.
— Переночуешь у меня?
— Нет, Гия, сегодня я ночую в «Шератоне».
— У тебя дядя-миллионер в Америке умер? — спросил потрясенный Берлиани.
— I'm the man that broke the bank in Monte Carlo! — пропел Артем и добавил: — Я еще и ужинаю в «Пьеро».
— Мальчик мой, женщины, вино и деньги погубят вашу душу. Твоя царица, да? — Князь улыбнулся, показав чуть ли не все тридцать два превосходных зуба.
— Моя царица.
— Слушай, познакомь меня с ней, а?
— Отвяжись. Ты высокий и красивый. Ты у меня ее отобьешь.
— Это комплекс неполноценности. Когда будешь переключать передачи, возьмись за рычаг, а не за…
— Гия, твои шуточки отдают казармой. В них я слышу гнусную зависть человека, который никак не устроит свою личную жизнь.
Князь Берлиани вздохнул.
— Аристократия — анахронизм, — сказал он.
Георгий действительно был заложником вековых традиций. Как единственный сын в семье, он был обязан жениться и произвести на свет наследника. Десять лет назад, как ему казалось, он решил проблему, заключив помолвку со своей троюродной сестрой, княжной Екатериной Багратиони-Мухрани. Княжна влюбилась в него с первого взгляда — немудрено, девятилетним девочкам свойственно влюбляться в красавцев-офицеров. Кето предстояло окончить закрытую школу в Англии, на что ушло бы, как минимум, восемь лет. Георгий рассчитывал, что детская влюбленность Кетеван за это время остынет в холодных стенах школы-пансиона, задохнется в пыльных шекспировских шедеврах и усохнет в тенетах математических премудростей. Но его расчет не оправдался. И когда юная красавица вернулась из Соединенного Королевства, семья обрушились на князя: женись! Закавыка: имелась еще некая Дженис, американская знакомая, которая уже три года как жила в Крыму — вроде бы как своей самостоятельной жизнью, но очень сомнительно, что только должность крымского представителя BBDO соблазнила ее променять Балтимор на Симфи.
Верещагин, как истинный плебей, полагал всю проблему надуманной.
— Традиции и анахронизмы существуют постольку, поскольку мы их поддерживаем. Расторгни помолвку — и все дела.
— Меня распнут. — Князь немного помолчал.
— Пытаться сохранить этническую чистоту в условиях Острова — по меньшей мере неразумно.
— Мои родные думают решить проблему за счет Общей Судьбы. Должен же в Грузии остаться кто-то из Джапаридзе или Тцеретели.
— Тебе и в самом деле годится только аристократка?
— Не мне — этим бешеным бабам, моим теткам, и матери.
— А если никого не найдется?
— Тогда, может быть, они согласятся на мой брак с Дженис. — Князь снова показал зубы. — Ты думаешь, почему я вступил в ваш клуб самоубийц?
— С дальним прицелом… А если серьезно, Гия — почему?
Берлиани слегка задумался.
— Не знаю, Арт. Может, потому, что я все-таки солдат. А солдату неловко сдаваться без драки.
— «Я дерусь, потому что дерусь»?
— Что-то вроде.
— Подвезти тебя в верхний город?
— Ого! Твоя царица живет в верхнем городе? А где же твое классовое чутье?
— Она там гостит.
Они расплатились и вышли на набережную. В море отражался вечер, бриз ворочал трехэтажные облака.
Артем высадил Князя возле особняка его матери.
— Когда увидимся? — спросил Георгий.
— Завтра.
— Уже завтра… — Берлиани оттянул пальцем воротничок. — Ладно, до завтра. Чимборазо и Котопакси…
— Керос и Наварон, Гия.
Они засмеялись, и вечер улыбнулся им улыбкой их детства.
3. Кафе «Пьеро»
Севастополь, 28 апреля, 17-20
…Эта весна ужасна,
Эта любовь хороша…
Ю. Шевчук, «Глазища»
Девицы Бутурлины, Мари и Натали, пребывали в некоторой растерянности. Сложилась, знаете ли, несколько нештатная ситуация. Нет, то, что в гости к их экономке Анне Михайловне приехала ее дочь Тамара — мы вместе росли, знаете? Она была нам как сестра! — так вот, эта ситуация являлась вполне штатной. Но, видите ли, к Тэмми пришел ее молодой человек, капитан Вооруженных Сил Юга России, и вдобавок к тому — альпинист, который поднимался на Эверест вместе с Жоржем Берлиани (мечтательный взмах ресниц — ах, этот Жорж!). Конечно, такого человека никак нельзя не пригласить в гостиную. Девицы Бутурлины вцепились в капитана с двух сторон так, словно хотели препарировать его на предмет поисков пресловутой «военной косточки». Но не тут-то было: капитан оказался крепким орешком, и вдобавок — совершенно неинтересным типом. И как Жорж мог иметь дело с таким бесцветным человеком?
— Как вы относитесь к Идее Общей Судьбы, капитан? — Мари Бутурлина держалась в нарочито демократическом стиле и чай пила неформально, восседая на спинке дивана.
— Адекватно, мэм! — отсолдафонил Верещагин. В доме Бутурлиных он был не единожды, но дочерей хозяйки видел в первый, и надеялся, что в последний раз.
Мари встопорщила перышки.
— Что значит «адекватно»?
— Это значит «как прикажут», мэм.
— Мари, не донимай господина Верещагина своей Идеей. — Натали работала на контрасте, она была светская барышня. — Извините ее, капитан, она такая фанатка ИОСа, что порою кажется более «левой», чем сам Лучников. Знаете, ведь Андрей у нас бывает… Не часто, конечно, но так, иногда… Он любит сидеть в том самом кресле, в котором сидите вы…
Артем добросовестно изогнулся, чтобы получше рассмотреть кресло.
— Я все-таки не понимаю, — ершилась Мари. — Вы будете стрелять в советских солдат, если вам прикажут?
— Приказ есть приказ, мэм.
— Перестаньте меня так называть, мы не в казарме. Мне просто хочется знать, какие-то свои, личные убеждения у вас есть?
— Сейчас Мари начнет обращать вас в свою веру, — Натали томно закатила глазки. — Мне так надоели эти политические диспуты! Иногда я думаю: хоть бы скорее пришли Советы, тогда все, по крайней мере, перестанут спорить, хорошо это или плохо…
О да, подумал Верещагин, спорить действительно перестанут.
— Хватит об этом. Лучше расскажите немного о себе. Знаете, Тамара так мало о вас рассказывает. Кажется, вы только сегодня из Непала? Удивительная страна, не правда ли?
— Да, сударыня. Удивительная страна.
— Ваш загар совершенно великолепен. Мы еще не успели так загореть. Как называется гора, на которую вы поднимались?
— Мы не поднимались, мэм. Мы проводили экспедиционную разведку. Гора называется Лхоцзе.
— Наверное, альпинисты — это очень мужественные люди.
— Наверное, мэм.
— Знаете, все это так увлекательно, что когда-нибудь я все же соберусь и поеду в Гималаи.Что вообще в Гималаях опаснее всего? Лавины? Камнепады?
— Амебная дизентерия.
Мари разразилась хохотом, которому позавидовала бы любая портовая камелия с натруженными лопатками. Натали сделала вид, что ничего не заметила. Артем прикинул, не описать ли девушкам затруднения с диагностикой амебной дизентерии в горах — в общем-то, на большой высоте начинает нести многих, и поди ты разбери, от чего тебя несет… Но потом решил, что это будет перебор: в конце концов, он изображает бравого капитана, а не бравого фельдфебеля.
— Знаете, капитан, я всегда была поклонницей философии буддизма, — наконец нашлась Натали. — Реинкарнация, переселение душ… Как вы думаете, кем вы были в прошлой жизни?
Верещагин никогда об этом не задумывался.
— М-м… стыдно признаваться, но в горах я становлюсь гораздо более ревностным христианином, чем на равнине.
— Но все-таки, — не унималась Натали. — Неужели вас не заинтересовали обычаи непальцев?
Верещагин улыбнулся. В Непале улыбка — самый что ни на есть национальный обычай. Нет, их улыбки — это не американское холодное, фирменно-белозубое и стандартное, как пожарный гидрант keep smiling. Улыбка непальца щербата, темна и согрета солнцем, как молитвенный камень у дороги в Намчебазар…
— Да, обычаи у непальцев забавные, — с воодушевлением сказал он. — Знаете, я как-то битый час простоял на набережной, глядя, как сжигают покойников… Чрезвычайно занимательное зрелище… Дров там не хватает, и в реку часто сбрасывают недожаренный труп… Полгорода, что интересно, пьет из этой реки, давно уже должны вымереть от кишечных инфекций — ан нет. Река считается священной… Вот, что делает вера…
Мари поперхнулась, сдавленно извинилась и выскочила из гостиной, едва не сбив с ног Тамару, которая появилась (наконец-то!) с такой естественностью и грацией, словно это она, а не две светские лошади, была хозяйкой дома.
— Арт, это слишком, — заметила она.
— Что вы, что вы! — кисло возразила Натали. — Тамара, ваш кавалер необычайно интересный собеседник. Для человека своего происхождения он весьма оригинален…
Он решил отбить выпад.
— Кстати, мадемуазель, вы знаете, кто может считаться гражданином Непала?
— Нет, сударь…
— Любой, кто был зачат непальцем и непалкой.
Оставив Натали переваривать это пикантное сообщение, они покинули особняк. На выходе Верещагин слегка получил между лопаток.
— Вот тебе, — сказала Тамара, — Чтоб не задирался. Скажи, зачем тебе это понадобилось?
— Ненавижу безразличные расспросы. Месснеру за это хоть деньги платят…
— Сегодня они расскажут моей матери, какой ты солдафон. А завтра я по телефону в очередной раз услышу от нее, что ты мне не пара.
— Но ты же ей не поверишь…
— А какого черта? Если человек не умеет себя вести в приличном доме…
— Виноват, вашбла-ародь! Больше не повторится, вашбла-ародь!
— Когда ты начинаешь бравировать своим плебейством, ты просто ужасен.
Она поймала себя на том, что начинает испытывать раздражение уже в самом начале вечера — боже мой, а ведь только что была до умопомрачения рада его звонку и его появлению! Раздражение выплеснулось в вопросе:
— Ну, что у нас сегодня? Ужин во французском ресторане и ночь в мотеле? Ужин в китайском ресторане и ночь на яхте твоего друга? Ужин в турецком ресторане и ночь в твоей квартире?
— Не угадала. Ужин, для начала, в «Пьеро». А где ночь — увидишь.
— После ужина в «Пьеро» ночь можно провести только на заднем сиденье твоего «хайлендера». Тебе не кажется, что мы немножко не в том возрасте, чтоб тискаться на заднем сиденье автомобиля?
— С тобой я готов тискаться где угодно. Скажешь на заднем сиденье — будем на заднем сиденье.
— Не сомневаюсь. И все-таки, где ты взял деньги на «Пьеро»?
— В тумбочке.
— ???
— Это советский анекдот. «Где ты берешь деньги? — В тумбочке. — А кто их туда кладет? — Моя жена. — А кто ей дает деньги? — Я. — А где ты берешь деньги? — В тумбочке.»
Она сдержанно посмеялась:
— Ну, а все-таки?
— Я снял все со своего счета.
— Ты с ума сошел?
— Я подумал — зачем советскому человеку счет в крымских рублях?
— А, перестань! Деньги бы обменяли по курсу, а так мы их проедим.
— Лучше их проесть, чем поменять по советскому курсу.
С этими словами они свернули в переулок Малый Арбат, ведущий к набережной Нахимова — и тем самым пересекли границу самого фешенебельного и дорогого района Севастополя.
* * *
Теперь представьте себе кафе «Пьеро» — полуподвал в двухэтажном особнячке на набережной, простая, почти незаметная вывеска — стилизация под «серебряный век», трагический черно-белый овал — лицо грустного клоуна, и вечер, упоительный севастопольский вечер…Сроду Вертинский не бывал и не певал в этом кафе-шантане, но ушлые стилисты-рекламщики так много усилий приложили к тому, чтоб уверить в обратном туристов и местных, что в «Пьеро» народ валил валом, несмотря на космические цены. Денег в этом году севастопольцы не считали — к чему экономить бесполезные «тичи», когда вот-вот нагрянет Красная Армия, и принесет, кроме всего прочего, советский рубль — самую твердую в мире валюту, официальный курс которой не меняется вот уже двадцать лет!
Поэтому «Пьеро» был забит под завязку, и не закажи Артем столик заранее, свободного места они бы не нашли.
Тамара была здесь в первый раз. Это кафе-шантан находилось на верхнем пределе ее финансовых возможностей, и подбиралось к верхнему пределу финансовых возможностей Артема. Говорили, что получить здесь после легкого ужина с десертом счет на миллион — обычное дело. Она села за столик и начала оглядывать стены, украшенные афишами и фотографиями Вертинского.
— С ума сойти! Он здесь выступал?
— Ни разу.
— Откуда ты знаешь?
— Просветил Гия Берлиани. В те годы этот бульвар еще не был построен. Вертинский действительно жил какое-то время в Севастополе, но тот дом был разрушен во время реконструкции.
— Жаль. Я думала, здесь все настоящее.
Арт пожал плечами.
— Кофе настоящий. Мороженое настоящее. Шансон настоящий. Чего ж вам боле?
— Да, ты прав. Здесь очень мило, — она была слегка разочарована.
Он улыбнулся.
— В Ялте, в «Невском Проспекте», за бешеные деньги сдается номер, где Высоцкий несколько дней жил с Мариной Влади. Никогда не понимал желания прикоснуться к знаменитости через то место, которое она почтила своим присутствием.
— Мало ли кто чего не понимает. Я, например, не понимаю желания прийти в такой дорогущий шантан в джинсах и пуловере на голое тело… Извини…
— Ничего… Ты сердишься, что меня так долго не было? Что я не взял отпуск вместе с тобой?
— Нет, уже не сержусь… Сначала хотелось удушить тебя, а потом я поняла… Мы ведь еще долго будем вместе, а в Гималаи тебя, скорее всего, больше не выпустят.
— Ты меня простила?
— Я боялась, что ты меня не простишь. Что больше не приедешь…
— Хорош бы я был, если бы не приехал! — он протянул руку через стол и взял ее ладонь, сжал осторожно и сильно. — Я полтора месяца с тобой не виделся. Как я мог не приехать?
Он приложил ее ладонь к своей щеке. Борода слегка кольнула руку.
— Как ты провела отпуск?
«Ужасно. Я, как идиотка, моталась в автобусе по всей Италии, и могла думать только о том, что ты с мной не поехал. Я три года копила деньги на этот круиз — и никакого удовольствия…»
— Неплохо. Только в Венеции шел дождь, все кошмарно затопило… Так что даже если бы ты поехал — все равно покататься на гондоле не вышло бы. А как ты съездил?
— Тоже неплохо. Уэмура собирается на Эверест в одиночку.
— Тебе все равно бы не разрешили.
— Да…
Ничто не делает мужчину таким привлекательным, как полуторамесячная разлука, подумала Тамара.
— There Beren came from mountains cold… — прошептал он. — And lost he wandered under leaves, and where the elven river rolled he walked alone and sorrowing. He peered between the hemlock leaves and saw in wonder flowers of gold upon her mantle and her sleeves and her hair like shadow following…
…Они познакомились два года назад, на армейском рождественском балу.