Страница:
улыбалась мисс Мускус. Когда замечала, что я вглядываюсь сквозь
платье в ее прекрасное тело. Солнечный свет. Над островами
бухты Ямайка. За грязью и копотью окон вагона. Лачуги на
болотистых пустошах, илистые бухты. Дым мусорных свалок. И
сойдя на последней станции, мы по чужим мостовым направляемся к
океану. Проходим кварталом пустых серых домов. На дощатом
променаде она крепко стискивает мою руку. Душистый ветерок
вздувает сзади ее волосы. Лежа на песке, обнимает меня. В
аэропорту взлетают и садятся самолеты. Корабли на горизонте.
Теплое солнце. Морем пропахший воздух. Рушатся океанские волны.
Фанни, держа меня за ладонь, произносит, Корнелиус.
-- Может, здесь и находится самая что ни на есть
вселенская задница, но это лучший из дней, какой я помню за
многие годы. И что бы еще не случилось, я всегда буду
счастлива, что повстречала тебя.
До темноты лежим на песке. Ее рука нежно играет с передком
моего пальто. Отчего я, в конце концов, рявкнув, кусаю ее за
горло. Рыча от сладчайшей муки. Пока она сдвигает светлую
голову вниз и в долгой колыбельной проходится по моей флейте
языком и губами. Втискиваю руки под ее пелерину. Грея их об ее
переполненные животворными соками груди. Вдали от всех, в
сереющей вдоль берега тьме. Украшенной вывесками, говорящими,
быстрозамороженный заварной крем, магазин подарков, пицца-парк,
сигары по городским ценам. Мальчишкой я боялся, что в этой воде
таятся акулы. Которые рвут белую кожу мальчика на
кроваво-красные лоскуты. Стягиваю с Фанни штанишки. И мальчик
умирает, покамест люди, голося, выбегают из волн. Пульсирующая
скользкая плоть у нее между ног. Мягкая, уютная, теплая.
Господи-боже, даруй мне победу. Дай честный шанс безработному
похоронному подмастерью. Воспомни ныне благодеяния, кои я
совершал. Изливая живительный сок моей юности на всех
лицемерных соседей, какие были в округе. Оравших на меня и
грозивших мне кулаками, когда я был всего лишь беззащитным
ребенком. Вечерами по пятницам кидавшимся помидорами в сетчатые
по летнему времени окна, дабы украсить их, играющих под окнами
в бридж, подобиями орденов и медалей. Планировавшим набеги с
другими полуночными друзьями. Меня окружали люди с подлостью,
ясно начертанной на лицах, не более чем подлые паскудные крысы,
приговоренные к благому страданию. Здесь, на земле. Особенно в
субботние ночи. В одну из которых мы, натянув по три пары
носков, выкопали каждый цветочек и кустик и заменили весь
паршивый участок огородом соседа. Воскресным утром розы Миллера
цвели в огороде у Даффи. А георгины Даффи сияли красками вдоль
границы Миллеровых владений. Тем утром, подняв глаза от своих
газет, они поугрюмели ровно вдвое. Никак не могли смекнуть,
кому им теперь, едрена вошь, грозить кулаком. Так и стояли, оба
без пиджаков, стояли руки в боки два собственника, два столпа
общины, пытаясь понять, что приключилось. Я как раз семенил
мимо их частоколов в сторону церкви. Впоследствии, вдосталь
наоравшись и взлелеяв самые мрачные подозрения, каждый подал в
суд на другого. А вдохновителем тех ночных трудов был именно я.
Фанни пытается выдавить из моих яиц последнюю каплю.
Пальчиками, словно сливу, выбирает одно. И белый рьяный поток
бьет в нее реактивной струей. Между тем как она, стеная,
восходит по лестнице наслаждения. Темный ветер летит над нашими
головами. Прилив несет с собой холод. Сверкают огни уплывающего
в Европу океанского лайнера. Розовый отблеск солнца на крыльях
несущегося над водой самолета, двигатели которого переходят в
иную тональность, приближаясь к земле. Где-то здесь я впервые в
жизни напился. Приезжал сюда с оравой мальчишек. Из самого
Бронкса. Днями мы купались, а ночами стонали, обожженные
солнцем. И у дверей бара на Сто Третьей улице повстречали
темноглазую красавицу-девушку. С Манхэттена, из Ист-Сайда. А
несколько позже полисмен изловил меня, блюющего на променаде, и
сказал, стыд и срам, такой малыш, а уже надрался.
Мы с Фанни заглянули в угловую аптеку. Под черной с
золотом стеклянной вывеской, на которой значилось "Аптека".
Сели по разные стороны покрытого желтым пластиком столика.
Мужчина в белой куртке и бурых усах подал нам два горячих
шоколада с двойными сливками. И по две булочки каждому,
уложенных на края наших блюдец. С жутким акцентом называя нас
сэр и мадам, поклонился, вручил нам две длинных блестящих
ложечки, и поместил между нами склянку с цветными соломками.
Принес кольцо с салфетками и сказал, ну все, ребята,
угощайтесь. Фанни улыбнулась и накрыла мою руку своей, все ее
бриллианты сверкали, золото тяготило запястье. И снова наружу,
на улицы Фар-Рокавэя.
Всю эту безработную неделю. Я каждое утро лежал в постели.
Завтракая на серебряном подносе с гравированным оленем.
Вглядываясь в опрятный шрифт "Уолл-Стрит Джорнал". С громом
пересыпались туда-сюда драгоценные слитки. Сливались гигантские
компании. Росли в тишине колоссальные прибыли. Часть которых
доставлялась прямо к порогу Фанни. Пока я пил кофе со сливками
и укладывал кружочки болонской и салями между смазанными
маслом, поджаренными до золотого свечения кусками ржаного
еврейского хлеба. И старательно их пережевывал. А в двенадцать,
когда я спускался вниз, мистер Келли говорил мне, хай, мистер
Пибоди, и сообщал, какое сегодня барометрическое давление.
После чего, не утруждая себя попытками соорудить невинную мину,
частенько пукал.
Я заглядывал к чистильщикам обуви, садился на один из их
тронов. Лысый человечек с морщинистыми по локоть руками. Каждое
утро откидывался назад, озирая кожу. Дождавшись приступа
вдохновения, быстро раскладывал вкруг себя отборные баночки с
мазями. Чтобы я мог отправиться на прогулку в сияющих новым
оттенком туфлях. Нос и уши мои наполняли дымные запахи и звуки
сирен. Налетавшие из-за углов. А однажды мне померещилось, что
наступил конец света. Одиннадцать патрульных машин принеслись с
разных улиц. И окружили седенького старичка, что-то бормочущего
по-балтийски и толкающего детскую коляску с самодельной
жаровней для крендельков. Они записали его длинное имя и,
закатив в грузовик лихо дымящее сооружение, с воем умчались. А
он стоял и, роняя слезы, смотрел им вслед. И мужчина рядом со
мной сказал.
-- Вот, полюбуйтесь. Видели, что творят. Могли бы поехать
и забрать дюжину гангстерских воротил, почем зря обирающих
город, а вместо этого отнимают у маленького человека последний
кусок хлеба.
Ближе к четырем заходил в Спортивный клуб. Проводил с
О'Рорком пару раундов -- на кулаках и словесных. С каждым днем
все меньше страшился увидеться с Вайном. Пока однажды под
вечер, когда я лежал в парной на скамье. Размышляя о
богоотвратных денежных реках, текущих через эту страну по
тайным каналам, удить в которых можно лишь по особой лицензии,
коей мне ни единая сволочь не даст. Ко мне подошел служитель и
сообщил, мистер Кристиан, на столе у распорядителя вас ожидает
очень важное письмо. Я уж подумал, что комитет по вопросам
членства большинством голосов выразил мне вотум недоверия и
постановил вышвырнуть вон. Как морального разложенца и
продувного блудодея. Замеченного на пляже в растрепанном и
обсосанном виде. Каковой обсосанный предмет запендрячивал в
сказанную Фанни Соурпюсс.
Получил через мраморную стойку длинный белый конверт. Этим
вечером в холле отмечался избыток пожилых джентльменов
яхтсменской складки. Зашел за колонну и сел в зеленое кресло.
Дабы, вскрыв конверт, прочитать письмо. Написанное мелким
опрятным почерком.
Дорогой Корнелиус,
Я вполне понимаю нерешительность, мешающую вам появиться в
нашем старом отделении. Я сознаю, что в прошлом вы допустили
несколько далеко не похвальных оплошностей, но, хотя на награду
за благоразумие вам рассчитывать не приходится, в последнем из
ваших проступков нельзя винить только вас одного. Я считаю себя
виноватым в не меньшей мере, чем и все остальные. Я безуспешно
пытался связаться с вами по вашему адресу и надеюсь, что это
письмо вас найдет. Я хочу, чтобы вы пришли повидаться со мной.
Каждый день с десяти до часу дня я буду в моем вест-сайдском
отделении. Окажите мне эту услугу.
Искреннейше ваш
Кларенс Вайн
P.S. Остаток вашего долга, составляющий $243.21, я
отныне считаю погашенным.
К.В.
Как-то ночью проснулся. Увидев во сне, что Вайн основал
авиационный погребальный салон. Самолет-катафалк, самолет с
цветами и самолет со скорбящими приземляются на аэродроме, а
вокруг, куда ни глянь, сплошной погост. Лампа на столике рядом
с Фанни горит. Она лежит на спине, лицо скрыто пышной подушкой.
Только-только виднеется из-за края моей. Глаза глядят в потолок
из двух глубоких заводей, чья влага, переливаясь, течет по ее
щекам. Потянулся к руке, хотел спросить, в чем дело. И не
спросил. Из страха коснуться чего-то неприкосновенного,
скрытого в тайных омутах ее горя. Судя по выражению ее лица. От
нее уходило нечто такое, чего она не могла удержать. Вчера я
видел ее знакомых, приветственное махавших ей, покидая обшитый
деревом зал, в котором мы с Фанни встретились, чтобы выпить,
после того, как я, чуть ли не пританцовывая, вернулся из клуба.
С застывшими улыбками они махали ладонями, а она смотрела
сквозь них.
Свозил Фанни на экскурсию, на север, с вокзала
Гранд-Сентрал. Цепляемся друг за друга в крохотном мирке,
который мы выстроили из наших жизней. Сказал, почему бы нам не
пойти и не сесть в первый попавшийся поезд. Только я сначала
пописаю. Поднялся по ступенькам в большой писсуар. Выбрал одну
из мраморных канавок. У которой плечом к плечу стояли три
джентльмена и с одичалыми буркалами лихорадочно тягали себя за
белые напрягшиеся елдаки. В поезде рассказал о них Фанни. Когда
оправился от потрясения. Сказала, жаль, мне не удалось
посмотреть. Ей однажды приснилось, будто ее дрючат в три дырки
-- верхнюю, нижнюю и заднюю -- тремя солопами, да еще по одному
она держит в каждой руке. Охваченная религиозным чувством, что
ее как бы распяли. А меня до самого Маунт-Киско корчила
ревность. Прогулялись по городу. Потом по окрестностям. Слава
богу, хоть остальных четырех я ни разу не видел. Люди,
проносясь по дороге, изумленно глазели на нас. Показал ей белый
обшитый досками дом, в который меня с младшим братом отправляли
на лето. Озеро, где мы купались и байдарочными веслами лупили
по головам бедных, лупоглазых лягушек, которые, мирно
похрюкивая, нежились в воде. Прежде, чем прилечь, загорая,
всегда приходилось оглядываться.
При возвращении в город нас остановили, дабы арестовать за
бродяжничество, полицейские. Фанни помахала у них перед носом
шестнадцатью стодолларовыми бумажками. После чего они
арестовали нас за мошенничество. Потребовались три телефонных
звонка, чтобы найти Фанниного адвоката, только тогда они
извинились и отпустили нас, сказав, что кто-то услышал, как я
разговариваю, и принял меня за шпиона.
Начинался дождь, огромный поезд, гремя, нес нас к городу.
Признал в лицо человека, которого знал в Бронксе мальчишкой. Он
продырявил наши билеты, сделав вид, что никогда меня не
встречал. Единственный ребенок, которому родители дали все.
Даже вставные зубы взамен тех, которые я ему выбил в драке.
Смотрел, как он, возвращаясь в прошлое, в синей кондукторской
форме удаляется по проходу. Папа с мамой баловали его, словно
маленького принца. А после мир мимоходом заехал ему по яйцам.
Фанни купила мне перчатки из крысиной кожи. Ночами она в
пеньюаре и драгоценностях стояла на коленях у маленького
круглого столика в столовой. Покамест я пожирал редкостной
толщины бифштексы и беззащитные насметаненные груды шпината. С
наличностью у меня становилось все хуже и хуже. А в Фанни я
забивался все глубже и глубже. Наши тела хлопались на постели
одно о другое. В потном крещендо. Под льющуюся из приемника
музыку. Садясь голышом за рояль, я исполнял свои произведения.
Под невероятные мелодии, вылетавшие у меня из-под пальцев,
Фанни высасывала из моей флейты собственную замедленную тему.
Можно, пожалуй, сказать, что мой хобот почти и не покидал ее
рта. Если, конечно, не прятался в какой-то иной ее нише. А
однажды мы с ней увидели, как напротив производят арест
женщины-убийцы. Всадившей любовнику в спину семь пуль.
Вспыхивали красные мигалки, синие мундиры втекали в здание.
Потом все уехали в каретах скорой и патрульных машинах. И
прежде, чем мы уснули, убийцу выпустили под залог. Она
триумфально вернулась домой в огромном лимузине, которым правил
шофер.
Нынче утром Фанни повязала мне галстук и сказала, мой
бедный малыш, надень перчатки и пусть Глен отвезет тебя к
Вайну, я настаиваю. Пожалуйста, Корнелиус, ты будешь
чувствовать себя намного уверенней, если приедешь туда в машине
с шофером. Но я отправился пешком. Сверкая полуботинками.
Несгибаемый до конца, чем и славен. Дошел до замысловатого
сооружения из желтого кирпича. Пять этажей. У входа растут в
больших кадках благородные лавры. Холл, застланный коричневатым
ковром. Нигде ни следа зеленого цвета. Мужчина с навощенными
подкрученными усами и в пенсне осведомляется, может ли он быть
мне полезным.
-- Да. Я пришел повидаться с мистером Вайном.
-- В данную минуту он занят. Ваше имя, пожалуйста.
-- Корнелиус Кристиан.
-- О. В таком случае, мистер Кристиан, я полагаю, мистер
Вайн будет рад узнать, что вы пришли. Много о вас наслышан. Рад
познакомиться. Меня зовут Натаниэль Хардвик. Вы извините, я
ненадолго отлучусь. Пожалуйста, присаживайтесь. Вот здесь, если
угодно, разного рода чтение.
Ну и ну. Этот тип похоронит вас, даже если ему руки
связать за спиной. Визитка, брюки со стрелками. Говоря,
складывает, как бы в молитве, ладони. Голос мягок и утешителен.
Призывный голос. Начинаешь испытывать неудобство за то, что ты
еще жив.
Мистер Хардвик с поклоном указывает Кристиану на лифт.
Вверх на два этажа. Мимо с улыбкой кивающей девушки, на столе у
которой, милость господня, стоит еще один кубок Вайна. Направо
по коридору, с фотографиями по стенам, сделанными на похоронах
знаменитостей. В приемную, полную вечнозеленых растений. К
табличке "Посторонним вход воспрещен" на тяжелых дверях.
Которые Натаниэль открывает. В большую комнату. Кларенс за
массивным красного дерева столом, имеющим форму полумесяца. Как
всегда безупречно опрятен, чист и как всегда в темном костюме.
Сидит лицом ко мне в эркере с двумя окнами по бокам. Перед ним
восседают три джентльмена с толстенными сигарами. Один, с
детским личиком, невообразимо толст и как бы вытекает из
кресла. Другой кажется смутно знакомым, голова и челюсть в
бинтах, темные очки, голос сипл, в ширину имеет три фута. У
третьего крючковатый нос, в этом ширины будет фута четыре.
-- Прошу прощения, джентльмены, надеюсь, вы не станете
возражать, я хотел бы представить вам моего помощника, вы не
против, если он посидит с нами.
-- Нет, мы не против. Конечно, пускай посидит. Так вот,
как мы говорили, приятно видеть такое классно поставленное
дело, как ваше, мистер Вайн. Потому мы к вам и пришли.
Предложить вам разные там консультации. Ну, вроде как вам нужны
бабки. А у нас они есть.
-- Я не испытываю недостатка в средствах.
-- О'кей, чего там, это мы тоже понимаем, вы, значит, не
испытываете недостатка в средствах. Но для вашего дела нужен
приток клиентов. Тут мы можем подсуетиться для вашей пользы,
ведь так, Зики.
-- Ясное дело, Тони, хоть струйкой, хоть лавиной, как
мистер Вайн пожелает.
-- Вот, скажем, Зики, у него много чего под контролем.
Взять хоть большие отели. В некоторых, может, по постояльцу в
неделю загибается. Десять-пятнадцать отелей, вот вам и дюжина
трупов в неделю, без перебоев. Ну, может, на пару штук меньше,
которые без денег. Мы тоже разборчивые.
-- Джентльмены, усопших мне также хватает.
-- О'кей, о'кей, я просто подумал, вдруг у вас недостача.
Ладно, а как насчет самых лучших санитарных услуг. У нас
хорошие цены, мы весь ваш мусор, всякие там потроха, вывезем в
два счета. Со всяческим благоговением. Ведь так, Зики.
-- А как же иначе. Устранение с благоговением. И цены
хорошие.
-- Со мной уже сотрудничает прекрасный мусорщик.
-- Ну, не хотите, как хотите. Но мы все равно думаем, что
вам от наших услуг будет одна только польза. Понимаете. Я хочу
сказать, вот вы собираетесь открыть новое заведение. Так что я
хочу сказать, мистер Вайн, мы считаем, что вы человек
преуспевающий. Я ведь чего говорю, вот Зики, он все подсчитал.
А мы когда видим преуспевающего человека, как-то сразу
чувствуем, что у нас есть, чего ему предложить. Чтобы, значит,
ему ничего не мешало. Защиту от пожара, к примеру,
дополнительную. Я хочу сказать, возьмите хоть этот дом. Мать
честная, да случись тут пожар, он же такого натворит. Дом-то не
шибко новый.
-- Я застрахован, джентльмены.
-- Да знаем мы, что вы застрахованы, так ведь, Кармин.
-- А как же.
-- Но только, мистер Вайн, сэр, мы вот чего подумали,
дело-то встанет, а это убытки. Вот нас что беспокоит.
Понимаете.
-- У меня это не вызывает тревоги, джентльмены.
-- Вы простите меня, мистер Вайн, могу я задать вам один
вопрос.
-- Прошу вас, задавайте.
-- Вы посмотрите на нас. Это вот Зики. Некоторые думают,
что он некрасивый, называют его Три Тонны. Но у него хороший
домик во Флэтбуше. Соседи, которыми он гордится. Сын уже учится
на законника, дочка ходит в хорошую школу. Вроде как ваши две.
-- Что вы этим хотите сказать.
-- Да ничего, ничего, поверьте. Знаете, нынче ведь кругом
такая преступность. А мы все вроде как столпы общества, нам же
надо друг за друга держаться. Теперь возьмите Кармина, у него
тоже репутация репутация среди соседей будь здоров. Ну, правда,
друзья называют его Тощим Итальяшкой. Шутят так. Но они его
любят, потому что порядочный семейный человек из Хобокена. Мы,
мистер Вайн, обижать никого не хотим. Понимаете. Я ведь только
это и говорю. Я просто хотел вас спросить, как вы думаете,
стали бы мы, деловые люди, тратить наше и ваше время, если бы
мы всей душой не почувствовали, что можем вам пригодиться,
оказать вам помощь. Реальную помощь, честно, как перед богом. В
годину нежданной нужды, как это у вас, у похоронщиков
называется. Которой не ждешь, не чаешь, пока она не постучит у
порога. А тут как раз и мы. Готовые помочь. Заем, пожалуйста.
Большой заем, еще лучше. Фантастический заем. Мы всегда, что
называется, под рукой. Так что ли, Зики.
-- Так, так.
-- Постойте, а вот этот ваш подмастерье.
-- Мой помощник.
-- Простите, я именно так и хотел сказать, помощник. Как,
вы сказали, вас зовут, молодой человек. Слушайте, я поклясться
готов, что откуда-то вас знаю.
-- Меня зовут мистером Пибоди.
Тони вытаскивает изо рта сигару и подносит к забинтованной
челюсти руку. Склоняет набок большую голову с парой крохотных,
вдавленных в череп ушей. Стряхивает с чудовищного колена
комочек пепла.
-- Занятно, я вас, ей-ей, в лицо знаю откуда-то. Во всяком
случае, по вашему имени сразу видать, что вы, хе-хе, не
какой-нибудь фертик, мистер Пибоди. Но кроме шуток. Может, вы
мне сами чего подскажете. Вы в бейсбол не играете.
-- Нет, не играю.
-- А в футбол.
-- Нет, я противник насильственных видов спорта.
-- Ну, может, хоть в пинокль.
-- К сожалению, нет.
-- Я так понимаю, что люди вроде вас и мистера Вайна,
чересчур заняты. Хотя наша страна обязана своим величием именно
спорту. Ладно, мы не хотим отнимать у вас время. Мы только
хотим, чтобы вы знали, мистер Вайн, что нам иногда кое-что
известно заранее. Например, когда предполагаются большие
похороны. И говоря большие. Я имею в виду большие. Такие, что
могут потянуть тысяч на двадцать долларов. Какой же деловой
человек в здравом уме откажется от подобной возможности. Плюнет
подобному шансу в лицо. А мы за полгода можем вам таких штук
пять устроить. Так что ли, Зики.
-- Так.
-- И комиссионных возьмем всего ничего. Всего-то навсего
пять процентов. Это ж малость. При вашем размахе. И все под
защитой. Я хочу сказать, мы вот только что услышали насчет этой
женщины, которая подала на вас в суд, заявила, будто вы
размалевали ее мужа, как шлюху. Это ж кошмар. Кому нужна такая
реклама. Но можно и без нее обойтись, если объяснить ее
адвокату, что он себе на этом деле шею свернет. Обслуживание с
гарантией, мистер Вайн, никто вас тревожить не будет. Как бог
свят, а, Зики.
-- Как бог свят.
Кларенс Вайн спокойно улыбается. Тони снимает и протирает
темные очки. Зики выпирает из кресла. Здоровенная бычья шея
рвется из белого накрахмаленного воротничка. Золотая цепочка
поперек светло-коричневого жилета. Все в нем выпучено и вздуто.
Колени, локти, глаза. Кресло при каждом его движении
покрякивает и визжит. Кармин начищает ногти, проезжаясь ими
взад-вперед по синему пиджаку. Подставляет растопыренные пальцы
под свет из окна, и легко обдувает каждый по очереди. И
примерно раз в минуту оборачивается назад, к фотографии, на
которой Вайн обменивается рукопожатием с мэром Нью-Йорка.
-- Ну что же, мистер Вайн. Мистер Пибоди. Спасибо, что
потратили на нас ваше драгоценное время. Я, естественно,
надеюсь, что наши сегодняшние усилия еще позволят нам
потрудиться для вас и пополнить ваш счет целой кучей долларов.
Может, желаете съездить с женой на уикэнд во Флориду. Я там
знаю отличнейшее местечко. Вам только и нужно будет приехать
туда и сказать, меня, дескать, Большой Тони прислал. Расходы за
наш счет.
-- Мы с мистером Пибоди вдовцы.
-- Эх ты, жалость какая, да, это плохо. Но разве, двое
крепких мужчин, вроде вас, с такой представительной внешностью.
Ну, то есть, разве любая девушка не почувствует гордости,
окажись она с вами в холле любого отеля Майами-Бич, какой вы
только назовете.
-- Спасибо вам за все, как вы сказали, мистер...
-- Мистер Норд. Тони Норд.
-- Мистер Норд.
-- И мистер Вест с мистером Истом. Легко запомнить, да у
нас и бизнес такой. На все стороны света.
-- Что ж, спасибо, что зашли, джентльмены.
-- Нам это в удовольствие, поверьте. Всего вам доброго,
мистер Пибоди, очень приятно, что вы с нами посидели. Все-таки
я вас где-то видал. Слушайте, а вы случайно на самолетах не
летаете, пилотом или еще кем.
-- Нет. Я и на велосипеде-то езжу с трудом.
Облаченный в синий костюм Тони встает, прилаживая на нос
темные очки. Одновременно поднимается Зики, на котором костюм
шоколадный. Вместе с ним поднимается кресло, ножки торчат из
задницы в стороны. Тони с Тощим Итальяшкой вцепляются в кресло.
Дергают за антикварные ножки и ручки. Вайн торопливо огибает
стол. Дергают втроем. Зики Три Тонны держится за край
Вайновского стола. Одна из ножек ломается. Тони с грохотом
отлетает. Разбивая очки о фотографию Вайна и мэра.
-- Ах, так-растак. Простите, мистер Вайн, за эти поломки.
Слушай, Зики, что за херня с тобой творится. Ты разве не видел,
что тебе в это кресло садиться нельзя.
-- Что ж я, по-твоему, куда ни приду, везде стоять должен,
что ли.
-- Нет, по-моему, ты должен смотреть, куда садишься.
-- Ничего, мистер Вайн, картинку мы починим, а кресел
завтра утром две штуки пришлем.
-- Вообще-то это Луи Каторз.
-- Луи. Я тут прямо на вашей улице знаю одного мебельщика,
тоже Луи. Не волнуйтесь, он точь в точь такое же сделает. Самое
позднее к завтрему.
-- Завязывай, Тони. Чем трепаться про новые кресла. Ты
лучше меня из старого вынь.
Задницу Зики заклинило. Брюки на бедрах того и гляди
лопнут. Рывок. Он успевает лишь крикнуть, убивать-то не надо.
Как кресло соскаивает с него. Содрогается пол. Кларенс Вайн
утирает лоб шелковым темно-зеленым платочком. И компасные
джентльмены, вынув из пепельницы сигары и воткнув их обратно во
рты, на прощанье помахивают ладошками от дверей.
-- Рад был с вами познакомиться, мистер. Опять у меня ваше
имя вылетело из головы, такой приятный, чистый звук.
-- Мистер Пибоди.
-- А, да, Пибоди. Ну, точно я вас где-то видал. И
простите, что мы столько всего наломали, мистер Вайн.
Кларенс стоит над позолоченным креслом. Наклоняется,
разглядывая сломанную спинку и выдранную ножку. Качает головой.
-- Ну вот, Корнелиус, или мне теперь следует называть вас
мистером Пибоди. Вы имели возможность увидеть то, что порой
именуют грубой силой. Для разминки разломавшей одно из моих
кресел. Присаживайтесь. Рад, что вы пришли так удачно.
-- Эти люди пытаются шантажировать вас, мистер Вайн.
-- Если я им позволяю. Да. Если не позволяю. Нет. Хотя
одно могу вам сказать определенно. Люди лезут в этот бизнес с
таким остервенением, будто мы здесь спирт из опилок гоним.
Мертвые не мертвые, на это теперь всем наплевать.
-- Мистер Вайн, я правда очень сожалею о том, что
случилось. Миссис Сильвер действительно подала на вас в суд.
-- Вот письмо от ее поверенного. Но вы не переживайте. Это
моя проблема.
Кристиан наклоняется над письмом. Солнце играет на белом
листке бумаги, дрожащем в его руке. Боль копьем пронзает
желудок. Клекот колоколов, сирены, внизу по улице проносятся
пожарные машины.
Глубокоуважаемый сэр
От имени нашей клиентки миссис Сильвер мы обращаемся к вам
по поводу чрезвычайно дискредитирующего надругательства (в
дальнейшем упоминаемого как Надругательство), имевшего место во
время подготовки к погребению ее покойного мужа Герберта,
который, как повсеместно известно, в течение долгих лет занимал
платье в ее прекрасное тело. Солнечный свет. Над островами
бухты Ямайка. За грязью и копотью окон вагона. Лачуги на
болотистых пустошах, илистые бухты. Дым мусорных свалок. И
сойдя на последней станции, мы по чужим мостовым направляемся к
океану. Проходим кварталом пустых серых домов. На дощатом
променаде она крепко стискивает мою руку. Душистый ветерок
вздувает сзади ее волосы. Лежа на песке, обнимает меня. В
аэропорту взлетают и садятся самолеты. Корабли на горизонте.
Теплое солнце. Морем пропахший воздух. Рушатся океанские волны.
Фанни, держа меня за ладонь, произносит, Корнелиус.
-- Может, здесь и находится самая что ни на есть
вселенская задница, но это лучший из дней, какой я помню за
многие годы. И что бы еще не случилось, я всегда буду
счастлива, что повстречала тебя.
До темноты лежим на песке. Ее рука нежно играет с передком
моего пальто. Отчего я, в конце концов, рявкнув, кусаю ее за
горло. Рыча от сладчайшей муки. Пока она сдвигает светлую
голову вниз и в долгой колыбельной проходится по моей флейте
языком и губами. Втискиваю руки под ее пелерину. Грея их об ее
переполненные животворными соками груди. Вдали от всех, в
сереющей вдоль берега тьме. Украшенной вывесками, говорящими,
быстрозамороженный заварной крем, магазин подарков, пицца-парк,
сигары по городским ценам. Мальчишкой я боялся, что в этой воде
таятся акулы. Которые рвут белую кожу мальчика на
кроваво-красные лоскуты. Стягиваю с Фанни штанишки. И мальчик
умирает, покамест люди, голося, выбегают из волн. Пульсирующая
скользкая плоть у нее между ног. Мягкая, уютная, теплая.
Господи-боже, даруй мне победу. Дай честный шанс безработному
похоронному подмастерью. Воспомни ныне благодеяния, кои я
совершал. Изливая живительный сок моей юности на всех
лицемерных соседей, какие были в округе. Оравших на меня и
грозивших мне кулаками, когда я был всего лишь беззащитным
ребенком. Вечерами по пятницам кидавшимся помидорами в сетчатые
по летнему времени окна, дабы украсить их, играющих под окнами
в бридж, подобиями орденов и медалей. Планировавшим набеги с
другими полуночными друзьями. Меня окружали люди с подлостью,
ясно начертанной на лицах, не более чем подлые паскудные крысы,
приговоренные к благому страданию. Здесь, на земле. Особенно в
субботние ночи. В одну из которых мы, натянув по три пары
носков, выкопали каждый цветочек и кустик и заменили весь
паршивый участок огородом соседа. Воскресным утром розы Миллера
цвели в огороде у Даффи. А георгины Даффи сияли красками вдоль
границы Миллеровых владений. Тем утром, подняв глаза от своих
газет, они поугрюмели ровно вдвое. Никак не могли смекнуть,
кому им теперь, едрена вошь, грозить кулаком. Так и стояли, оба
без пиджаков, стояли руки в боки два собственника, два столпа
общины, пытаясь понять, что приключилось. Я как раз семенил
мимо их частоколов в сторону церкви. Впоследствии, вдосталь
наоравшись и взлелеяв самые мрачные подозрения, каждый подал в
суд на другого. А вдохновителем тех ночных трудов был именно я.
Фанни пытается выдавить из моих яиц последнюю каплю.
Пальчиками, словно сливу, выбирает одно. И белый рьяный поток
бьет в нее реактивной струей. Между тем как она, стеная,
восходит по лестнице наслаждения. Темный ветер летит над нашими
головами. Прилив несет с собой холод. Сверкают огни уплывающего
в Европу океанского лайнера. Розовый отблеск солнца на крыльях
несущегося над водой самолета, двигатели которого переходят в
иную тональность, приближаясь к земле. Где-то здесь я впервые в
жизни напился. Приезжал сюда с оравой мальчишек. Из самого
Бронкса. Днями мы купались, а ночами стонали, обожженные
солнцем. И у дверей бара на Сто Третьей улице повстречали
темноглазую красавицу-девушку. С Манхэттена, из Ист-Сайда. А
несколько позже полисмен изловил меня, блюющего на променаде, и
сказал, стыд и срам, такой малыш, а уже надрался.
Мы с Фанни заглянули в угловую аптеку. Под черной с
золотом стеклянной вывеской, на которой значилось "Аптека".
Сели по разные стороны покрытого желтым пластиком столика.
Мужчина в белой куртке и бурых усах подал нам два горячих
шоколада с двойными сливками. И по две булочки каждому,
уложенных на края наших блюдец. С жутким акцентом называя нас
сэр и мадам, поклонился, вручил нам две длинных блестящих
ложечки, и поместил между нами склянку с цветными соломками.
Принес кольцо с салфетками и сказал, ну все, ребята,
угощайтесь. Фанни улыбнулась и накрыла мою руку своей, все ее
бриллианты сверкали, золото тяготило запястье. И снова наружу,
на улицы Фар-Рокавэя.
Всю эту безработную неделю. Я каждое утро лежал в постели.
Завтракая на серебряном подносе с гравированным оленем.
Вглядываясь в опрятный шрифт "Уолл-Стрит Джорнал". С громом
пересыпались туда-сюда драгоценные слитки. Сливались гигантские
компании. Росли в тишине колоссальные прибыли. Часть которых
доставлялась прямо к порогу Фанни. Пока я пил кофе со сливками
и укладывал кружочки болонской и салями между смазанными
маслом, поджаренными до золотого свечения кусками ржаного
еврейского хлеба. И старательно их пережевывал. А в двенадцать,
когда я спускался вниз, мистер Келли говорил мне, хай, мистер
Пибоди, и сообщал, какое сегодня барометрическое давление.
После чего, не утруждая себя попытками соорудить невинную мину,
частенько пукал.
Я заглядывал к чистильщикам обуви, садился на один из их
тронов. Лысый человечек с морщинистыми по локоть руками. Каждое
утро откидывался назад, озирая кожу. Дождавшись приступа
вдохновения, быстро раскладывал вкруг себя отборные баночки с
мазями. Чтобы я мог отправиться на прогулку в сияющих новым
оттенком туфлях. Нос и уши мои наполняли дымные запахи и звуки
сирен. Налетавшие из-за углов. А однажды мне померещилось, что
наступил конец света. Одиннадцать патрульных машин принеслись с
разных улиц. И окружили седенького старичка, что-то бормочущего
по-балтийски и толкающего детскую коляску с самодельной
жаровней для крендельков. Они записали его длинное имя и,
закатив в грузовик лихо дымящее сооружение, с воем умчались. А
он стоял и, роняя слезы, смотрел им вслед. И мужчина рядом со
мной сказал.
-- Вот, полюбуйтесь. Видели, что творят. Могли бы поехать
и забрать дюжину гангстерских воротил, почем зря обирающих
город, а вместо этого отнимают у маленького человека последний
кусок хлеба.
Ближе к четырем заходил в Спортивный клуб. Проводил с
О'Рорком пару раундов -- на кулаках и словесных. С каждым днем
все меньше страшился увидеться с Вайном. Пока однажды под
вечер, когда я лежал в парной на скамье. Размышляя о
богоотвратных денежных реках, текущих через эту страну по
тайным каналам, удить в которых можно лишь по особой лицензии,
коей мне ни единая сволочь не даст. Ко мне подошел служитель и
сообщил, мистер Кристиан, на столе у распорядителя вас ожидает
очень важное письмо. Я уж подумал, что комитет по вопросам
членства большинством голосов выразил мне вотум недоверия и
постановил вышвырнуть вон. Как морального разложенца и
продувного блудодея. Замеченного на пляже в растрепанном и
обсосанном виде. Каковой обсосанный предмет запендрячивал в
сказанную Фанни Соурпюсс.
Получил через мраморную стойку длинный белый конверт. Этим
вечером в холле отмечался избыток пожилых джентльменов
яхтсменской складки. Зашел за колонну и сел в зеленое кресло.
Дабы, вскрыв конверт, прочитать письмо. Написанное мелким
опрятным почерком.
Дорогой Корнелиус,
Я вполне понимаю нерешительность, мешающую вам появиться в
нашем старом отделении. Я сознаю, что в прошлом вы допустили
несколько далеко не похвальных оплошностей, но, хотя на награду
за благоразумие вам рассчитывать не приходится, в последнем из
ваших проступков нельзя винить только вас одного. Я считаю себя
виноватым в не меньшей мере, чем и все остальные. Я безуспешно
пытался связаться с вами по вашему адресу и надеюсь, что это
письмо вас найдет. Я хочу, чтобы вы пришли повидаться со мной.
Каждый день с десяти до часу дня я буду в моем вест-сайдском
отделении. Окажите мне эту услугу.
Искреннейше ваш
Кларенс Вайн
P.S. Остаток вашего долга, составляющий $243.21, я
отныне считаю погашенным.
К.В.
Как-то ночью проснулся. Увидев во сне, что Вайн основал
авиационный погребальный салон. Самолет-катафалк, самолет с
цветами и самолет со скорбящими приземляются на аэродроме, а
вокруг, куда ни глянь, сплошной погост. Лампа на столике рядом
с Фанни горит. Она лежит на спине, лицо скрыто пышной подушкой.
Только-только виднеется из-за края моей. Глаза глядят в потолок
из двух глубоких заводей, чья влага, переливаясь, течет по ее
щекам. Потянулся к руке, хотел спросить, в чем дело. И не
спросил. Из страха коснуться чего-то неприкосновенного,
скрытого в тайных омутах ее горя. Судя по выражению ее лица. От
нее уходило нечто такое, чего она не могла удержать. Вчера я
видел ее знакомых, приветственное махавших ей, покидая обшитый
деревом зал, в котором мы с Фанни встретились, чтобы выпить,
после того, как я, чуть ли не пританцовывая, вернулся из клуба.
С застывшими улыбками они махали ладонями, а она смотрела
сквозь них.
Свозил Фанни на экскурсию, на север, с вокзала
Гранд-Сентрал. Цепляемся друг за друга в крохотном мирке,
который мы выстроили из наших жизней. Сказал, почему бы нам не
пойти и не сесть в первый попавшийся поезд. Только я сначала
пописаю. Поднялся по ступенькам в большой писсуар. Выбрал одну
из мраморных канавок. У которой плечом к плечу стояли три
джентльмена и с одичалыми буркалами лихорадочно тягали себя за
белые напрягшиеся елдаки. В поезде рассказал о них Фанни. Когда
оправился от потрясения. Сказала, жаль, мне не удалось
посмотреть. Ей однажды приснилось, будто ее дрючат в три дырки
-- верхнюю, нижнюю и заднюю -- тремя солопами, да еще по одному
она держит в каждой руке. Охваченная религиозным чувством, что
ее как бы распяли. А меня до самого Маунт-Киско корчила
ревность. Прогулялись по городу. Потом по окрестностям. Слава
богу, хоть остальных четырех я ни разу не видел. Люди,
проносясь по дороге, изумленно глазели на нас. Показал ей белый
обшитый досками дом, в который меня с младшим братом отправляли
на лето. Озеро, где мы купались и байдарочными веслами лупили
по головам бедных, лупоглазых лягушек, которые, мирно
похрюкивая, нежились в воде. Прежде, чем прилечь, загорая,
всегда приходилось оглядываться.
При возвращении в город нас остановили, дабы арестовать за
бродяжничество, полицейские. Фанни помахала у них перед носом
шестнадцатью стодолларовыми бумажками. После чего они
арестовали нас за мошенничество. Потребовались три телефонных
звонка, чтобы найти Фанниного адвоката, только тогда они
извинились и отпустили нас, сказав, что кто-то услышал, как я
разговариваю, и принял меня за шпиона.
Начинался дождь, огромный поезд, гремя, нес нас к городу.
Признал в лицо человека, которого знал в Бронксе мальчишкой. Он
продырявил наши билеты, сделав вид, что никогда меня не
встречал. Единственный ребенок, которому родители дали все.
Даже вставные зубы взамен тех, которые я ему выбил в драке.
Смотрел, как он, возвращаясь в прошлое, в синей кондукторской
форме удаляется по проходу. Папа с мамой баловали его, словно
маленького принца. А после мир мимоходом заехал ему по яйцам.
Фанни купила мне перчатки из крысиной кожи. Ночами она в
пеньюаре и драгоценностях стояла на коленях у маленького
круглого столика в столовой. Покамест я пожирал редкостной
толщины бифштексы и беззащитные насметаненные груды шпината. С
наличностью у меня становилось все хуже и хуже. А в Фанни я
забивался все глубже и глубже. Наши тела хлопались на постели
одно о другое. В потном крещендо. Под льющуюся из приемника
музыку. Садясь голышом за рояль, я исполнял свои произведения.
Под невероятные мелодии, вылетавшие у меня из-под пальцев,
Фанни высасывала из моей флейты собственную замедленную тему.
Можно, пожалуй, сказать, что мой хобот почти и не покидал ее
рта. Если, конечно, не прятался в какой-то иной ее нише. А
однажды мы с ней увидели, как напротив производят арест
женщины-убийцы. Всадившей любовнику в спину семь пуль.
Вспыхивали красные мигалки, синие мундиры втекали в здание.
Потом все уехали в каретах скорой и патрульных машинах. И
прежде, чем мы уснули, убийцу выпустили под залог. Она
триумфально вернулась домой в огромном лимузине, которым правил
шофер.
Нынче утром Фанни повязала мне галстук и сказала, мой
бедный малыш, надень перчатки и пусть Глен отвезет тебя к
Вайну, я настаиваю. Пожалуйста, Корнелиус, ты будешь
чувствовать себя намного уверенней, если приедешь туда в машине
с шофером. Но я отправился пешком. Сверкая полуботинками.
Несгибаемый до конца, чем и славен. Дошел до замысловатого
сооружения из желтого кирпича. Пять этажей. У входа растут в
больших кадках благородные лавры. Холл, застланный коричневатым
ковром. Нигде ни следа зеленого цвета. Мужчина с навощенными
подкрученными усами и в пенсне осведомляется, может ли он быть
мне полезным.
-- Да. Я пришел повидаться с мистером Вайном.
-- В данную минуту он занят. Ваше имя, пожалуйста.
-- Корнелиус Кристиан.
-- О. В таком случае, мистер Кристиан, я полагаю, мистер
Вайн будет рад узнать, что вы пришли. Много о вас наслышан. Рад
познакомиться. Меня зовут Натаниэль Хардвик. Вы извините, я
ненадолго отлучусь. Пожалуйста, присаживайтесь. Вот здесь, если
угодно, разного рода чтение.
Ну и ну. Этот тип похоронит вас, даже если ему руки
связать за спиной. Визитка, брюки со стрелками. Говоря,
складывает, как бы в молитве, ладони. Голос мягок и утешителен.
Призывный голос. Начинаешь испытывать неудобство за то, что ты
еще жив.
Мистер Хардвик с поклоном указывает Кристиану на лифт.
Вверх на два этажа. Мимо с улыбкой кивающей девушки, на столе у
которой, милость господня, стоит еще один кубок Вайна. Направо
по коридору, с фотографиями по стенам, сделанными на похоронах
знаменитостей. В приемную, полную вечнозеленых растений. К
табличке "Посторонним вход воспрещен" на тяжелых дверях.
Которые Натаниэль открывает. В большую комнату. Кларенс за
массивным красного дерева столом, имеющим форму полумесяца. Как
всегда безупречно опрятен, чист и как всегда в темном костюме.
Сидит лицом ко мне в эркере с двумя окнами по бокам. Перед ним
восседают три джентльмена с толстенными сигарами. Один, с
детским личиком, невообразимо толст и как бы вытекает из
кресла. Другой кажется смутно знакомым, голова и челюсть в
бинтах, темные очки, голос сипл, в ширину имеет три фута. У
третьего крючковатый нос, в этом ширины будет фута четыре.
-- Прошу прощения, джентльмены, надеюсь, вы не станете
возражать, я хотел бы представить вам моего помощника, вы не
против, если он посидит с нами.
-- Нет, мы не против. Конечно, пускай посидит. Так вот,
как мы говорили, приятно видеть такое классно поставленное
дело, как ваше, мистер Вайн. Потому мы к вам и пришли.
Предложить вам разные там консультации. Ну, вроде как вам нужны
бабки. А у нас они есть.
-- Я не испытываю недостатка в средствах.
-- О'кей, чего там, это мы тоже понимаем, вы, значит, не
испытываете недостатка в средствах. Но для вашего дела нужен
приток клиентов. Тут мы можем подсуетиться для вашей пользы,
ведь так, Зики.
-- Ясное дело, Тони, хоть струйкой, хоть лавиной, как
мистер Вайн пожелает.
-- Вот, скажем, Зики, у него много чего под контролем.
Взять хоть большие отели. В некоторых, может, по постояльцу в
неделю загибается. Десять-пятнадцать отелей, вот вам и дюжина
трупов в неделю, без перебоев. Ну, может, на пару штук меньше,
которые без денег. Мы тоже разборчивые.
-- Джентльмены, усопших мне также хватает.
-- О'кей, о'кей, я просто подумал, вдруг у вас недостача.
Ладно, а как насчет самых лучших санитарных услуг. У нас
хорошие цены, мы весь ваш мусор, всякие там потроха, вывезем в
два счета. Со всяческим благоговением. Ведь так, Зики.
-- А как же иначе. Устранение с благоговением. И цены
хорошие.
-- Со мной уже сотрудничает прекрасный мусорщик.
-- Ну, не хотите, как хотите. Но мы все равно думаем, что
вам от наших услуг будет одна только польза. Понимаете. Я хочу
сказать, вот вы собираетесь открыть новое заведение. Так что я
хочу сказать, мистер Вайн, мы считаем, что вы человек
преуспевающий. Я ведь чего говорю, вот Зики, он все подсчитал.
А мы когда видим преуспевающего человека, как-то сразу
чувствуем, что у нас есть, чего ему предложить. Чтобы, значит,
ему ничего не мешало. Защиту от пожара, к примеру,
дополнительную. Я хочу сказать, возьмите хоть этот дом. Мать
честная, да случись тут пожар, он же такого натворит. Дом-то не
шибко новый.
-- Я застрахован, джентльмены.
-- Да знаем мы, что вы застрахованы, так ведь, Кармин.
-- А как же.
-- Но только, мистер Вайн, сэр, мы вот чего подумали,
дело-то встанет, а это убытки. Вот нас что беспокоит.
Понимаете.
-- У меня это не вызывает тревоги, джентльмены.
-- Вы простите меня, мистер Вайн, могу я задать вам один
вопрос.
-- Прошу вас, задавайте.
-- Вы посмотрите на нас. Это вот Зики. Некоторые думают,
что он некрасивый, называют его Три Тонны. Но у него хороший
домик во Флэтбуше. Соседи, которыми он гордится. Сын уже учится
на законника, дочка ходит в хорошую школу. Вроде как ваши две.
-- Что вы этим хотите сказать.
-- Да ничего, ничего, поверьте. Знаете, нынче ведь кругом
такая преступность. А мы все вроде как столпы общества, нам же
надо друг за друга держаться. Теперь возьмите Кармина, у него
тоже репутация репутация среди соседей будь здоров. Ну, правда,
друзья называют его Тощим Итальяшкой. Шутят так. Но они его
любят, потому что порядочный семейный человек из Хобокена. Мы,
мистер Вайн, обижать никого не хотим. Понимаете. Я ведь только
это и говорю. Я просто хотел вас спросить, как вы думаете,
стали бы мы, деловые люди, тратить наше и ваше время, если бы
мы всей душой не почувствовали, что можем вам пригодиться,
оказать вам помощь. Реальную помощь, честно, как перед богом. В
годину нежданной нужды, как это у вас, у похоронщиков
называется. Которой не ждешь, не чаешь, пока она не постучит у
порога. А тут как раз и мы. Готовые помочь. Заем, пожалуйста.
Большой заем, еще лучше. Фантастический заем. Мы всегда, что
называется, под рукой. Так что ли, Зики.
-- Так, так.
-- Постойте, а вот этот ваш подмастерье.
-- Мой помощник.
-- Простите, я именно так и хотел сказать, помощник. Как,
вы сказали, вас зовут, молодой человек. Слушайте, я поклясться
готов, что откуда-то вас знаю.
-- Меня зовут мистером Пибоди.
Тони вытаскивает изо рта сигару и подносит к забинтованной
челюсти руку. Склоняет набок большую голову с парой крохотных,
вдавленных в череп ушей. Стряхивает с чудовищного колена
комочек пепла.
-- Занятно, я вас, ей-ей, в лицо знаю откуда-то. Во всяком
случае, по вашему имени сразу видать, что вы, хе-хе, не
какой-нибудь фертик, мистер Пибоди. Но кроме шуток. Может, вы
мне сами чего подскажете. Вы в бейсбол не играете.
-- Нет, не играю.
-- А в футбол.
-- Нет, я противник насильственных видов спорта.
-- Ну, может, хоть в пинокль.
-- К сожалению, нет.
-- Я так понимаю, что люди вроде вас и мистера Вайна,
чересчур заняты. Хотя наша страна обязана своим величием именно
спорту. Ладно, мы не хотим отнимать у вас время. Мы только
хотим, чтобы вы знали, мистер Вайн, что нам иногда кое-что
известно заранее. Например, когда предполагаются большие
похороны. И говоря большие. Я имею в виду большие. Такие, что
могут потянуть тысяч на двадцать долларов. Какой же деловой
человек в здравом уме откажется от подобной возможности. Плюнет
подобному шансу в лицо. А мы за полгода можем вам таких штук
пять устроить. Так что ли, Зики.
-- Так.
-- И комиссионных возьмем всего ничего. Всего-то навсего
пять процентов. Это ж малость. При вашем размахе. И все под
защитой. Я хочу сказать, мы вот только что услышали насчет этой
женщины, которая подала на вас в суд, заявила, будто вы
размалевали ее мужа, как шлюху. Это ж кошмар. Кому нужна такая
реклама. Но можно и без нее обойтись, если объяснить ее
адвокату, что он себе на этом деле шею свернет. Обслуживание с
гарантией, мистер Вайн, никто вас тревожить не будет. Как бог
свят, а, Зики.
-- Как бог свят.
Кларенс Вайн спокойно улыбается. Тони снимает и протирает
темные очки. Зики выпирает из кресла. Здоровенная бычья шея
рвется из белого накрахмаленного воротничка. Золотая цепочка
поперек светло-коричневого жилета. Все в нем выпучено и вздуто.
Колени, локти, глаза. Кресло при каждом его движении
покрякивает и визжит. Кармин начищает ногти, проезжаясь ими
взад-вперед по синему пиджаку. Подставляет растопыренные пальцы
под свет из окна, и легко обдувает каждый по очереди. И
примерно раз в минуту оборачивается назад, к фотографии, на
которой Вайн обменивается рукопожатием с мэром Нью-Йорка.
-- Ну что же, мистер Вайн. Мистер Пибоди. Спасибо, что
потратили на нас ваше драгоценное время. Я, естественно,
надеюсь, что наши сегодняшние усилия еще позволят нам
потрудиться для вас и пополнить ваш счет целой кучей долларов.
Может, желаете съездить с женой на уикэнд во Флориду. Я там
знаю отличнейшее местечко. Вам только и нужно будет приехать
туда и сказать, меня, дескать, Большой Тони прислал. Расходы за
наш счет.
-- Мы с мистером Пибоди вдовцы.
-- Эх ты, жалость какая, да, это плохо. Но разве, двое
крепких мужчин, вроде вас, с такой представительной внешностью.
Ну, то есть, разве любая девушка не почувствует гордости,
окажись она с вами в холле любого отеля Майами-Бич, какой вы
только назовете.
-- Спасибо вам за все, как вы сказали, мистер...
-- Мистер Норд. Тони Норд.
-- Мистер Норд.
-- И мистер Вест с мистером Истом. Легко запомнить, да у
нас и бизнес такой. На все стороны света.
-- Что ж, спасибо, что зашли, джентльмены.
-- Нам это в удовольствие, поверьте. Всего вам доброго,
мистер Пибоди, очень приятно, что вы с нами посидели. Все-таки
я вас где-то видал. Слушайте, а вы случайно на самолетах не
летаете, пилотом или еще кем.
-- Нет. Я и на велосипеде-то езжу с трудом.
Облаченный в синий костюм Тони встает, прилаживая на нос
темные очки. Одновременно поднимается Зики, на котором костюм
шоколадный. Вместе с ним поднимается кресло, ножки торчат из
задницы в стороны. Тони с Тощим Итальяшкой вцепляются в кресло.
Дергают за антикварные ножки и ручки. Вайн торопливо огибает
стол. Дергают втроем. Зики Три Тонны держится за край
Вайновского стола. Одна из ножек ломается. Тони с грохотом
отлетает. Разбивая очки о фотографию Вайна и мэра.
-- Ах, так-растак. Простите, мистер Вайн, за эти поломки.
Слушай, Зики, что за херня с тобой творится. Ты разве не видел,
что тебе в это кресло садиться нельзя.
-- Что ж я, по-твоему, куда ни приду, везде стоять должен,
что ли.
-- Нет, по-моему, ты должен смотреть, куда садишься.
-- Ничего, мистер Вайн, картинку мы починим, а кресел
завтра утром две штуки пришлем.
-- Вообще-то это Луи Каторз.
-- Луи. Я тут прямо на вашей улице знаю одного мебельщика,
тоже Луи. Не волнуйтесь, он точь в точь такое же сделает. Самое
позднее к завтрему.
-- Завязывай, Тони. Чем трепаться про новые кресла. Ты
лучше меня из старого вынь.
Задницу Зики заклинило. Брюки на бедрах того и гляди
лопнут. Рывок. Он успевает лишь крикнуть, убивать-то не надо.
Как кресло соскаивает с него. Содрогается пол. Кларенс Вайн
утирает лоб шелковым темно-зеленым платочком. И компасные
джентльмены, вынув из пепельницы сигары и воткнув их обратно во
рты, на прощанье помахивают ладошками от дверей.
-- Рад был с вами познакомиться, мистер. Опять у меня ваше
имя вылетело из головы, такой приятный, чистый звук.
-- Мистер Пибоди.
-- А, да, Пибоди. Ну, точно я вас где-то видал. И
простите, что мы столько всего наломали, мистер Вайн.
Кларенс стоит над позолоченным креслом. Наклоняется,
разглядывая сломанную спинку и выдранную ножку. Качает головой.
-- Ну вот, Корнелиус, или мне теперь следует называть вас
мистером Пибоди. Вы имели возможность увидеть то, что порой
именуют грубой силой. Для разминки разломавшей одно из моих
кресел. Присаживайтесь. Рад, что вы пришли так удачно.
-- Эти люди пытаются шантажировать вас, мистер Вайн.
-- Если я им позволяю. Да. Если не позволяю. Нет. Хотя
одно могу вам сказать определенно. Люди лезут в этот бизнес с
таким остервенением, будто мы здесь спирт из опилок гоним.
Мертвые не мертвые, на это теперь всем наплевать.
-- Мистер Вайн, я правда очень сожалею о том, что
случилось. Миссис Сильвер действительно подала на вас в суд.
-- Вот письмо от ее поверенного. Но вы не переживайте. Это
моя проблема.
Кристиан наклоняется над письмом. Солнце играет на белом
листке бумаги, дрожащем в его руке. Боль копьем пронзает
желудок. Клекот колоколов, сирены, внизу по улице проносятся
пожарные машины.
Глубокоуважаемый сэр
От имени нашей клиентки миссис Сильвер мы обращаемся к вам
по поводу чрезвычайно дискредитирующего надругательства (в
дальнейшем упоминаемого как Надругательство), имевшего место во
время подготовки к погребению ее покойного мужа Герберта,
который, как повсеместно известно, в течение долгих лет занимал