Данливи Дж.. Волшебная сказка Нью-Йорка

Что-то вроде
Обещаю тебе
Обещаю

16

Вверх по трем кирпичным ступенькам. Сетчатая летняя дверь.
Покоробившаяся за зиму. Внутри за подъемными жалюзями темно.
Звоню в дом Шарлотты Грейвз. Нагибаясь, заглядываю в окно. И
вижу всплывшие из памяти красные стены и черный гроб. Сетчатая
дверь раскрывается наружу, красного дерева дверь со стеклянными
занавешенными филенками раскрывается вовнутрь. Обнаруживая
широкую улыбку Шарлотты.
-- Ой, ну входи. Как ты рано. Я еще только наполовину
готова. Перчатки снимешь.
-- Конечно.
-- Ой, какие милые.
-- Французская крысиная кожа, замечательно гладкая и
мягкая.
Гостиная с синим ковром и коричневыми покойными креслами.
Такая же, как в те годы. Когда матери говорили, ты так
проносишься через гостиную, словно это зал ожидания. Выпускная
фотография Шарлотты, стоящей между других девушек в белых
платьях. На пороге супружества. Или в начале череды лет,
ведущей к участи старой девы.
-- Ой, дай-ка я тебя рассмотрю. Ты выглядишь как человек,
много чего повидавший в жизни. Глупо звучит, я знаю. Но я-то
совсем ничего в ней не повидала. Пива тебе принести.
-- Да, пожалуйста.
-- Конечно. Сейчас. Я так разволновалась, что прямо не
знаю, за что хвататься. Только что вымыла голову. А волосы
высохли и торчат куда-то не туда. Видимо, не в том пиве я их
отполаскивала. Мам, где ты, Корнелиус Кристиан пришел.
Услышав, как выкрикивают твое имя, ощущаешь легкую дрожь.
Вот он я, пришел. Туда, где знаю каждую улицу и каждый дом. И
каждое летнее утро, начиная с восьми утра. Бежал по панелям в
остроносых туфлях без шнурков. На кладбище, стричь траву.
Откладывал деньги. Чтобы пригласить на свидание знакомую
девушку из богатой семьи. Забраться наверх, к ней, в ее
ослепительный мир. Далекий от моего, бедного и сиротского. Я
был ничем не хуже других. Но не имел тому доказательств.
-- О, привет, вот и ты, Корнелиус. Ну-ка, ну-ка,
замечательно выглядишь. Ни капельки не изменился.
-- Спасибо.
-- Разве что говорить стал чуть-чуть по-другому. Шарлотта
мне вывалила для стирки и глажки весь свой гардероб. Можно
подумать, что бедняжка ни разу еще на свидание не ходила.
Добрые улыбчивые глаза миссис Грейвз. Вызывающие у
человека желание почаще представать перед ними. Мне всегда
хотелось, чтобы она была моей матерью. Что за горе поразило ее.
Окрасив волосы сединой. Она всегда с радостью принимала меня. В
уютный мир своей добродушной красы. Во всех прочих домах мне
приходилось стоять в прихожих. Ожидая. А она приглашала зайти.
Приносила стакан шипучки и тарелку с печеньем.
У крыльца сигналит машина. Шарлотта выводит Кристиана.
Представляет его. Это Корнелиус Кристиан, Фреда, Джоан. Это
Стен, это Марти. Все сидят, разбросав с небрежным изяществом
руки по спинкам сидений синего урчащего автомобиля.
Мягко рокочущий двигатель, визг покрышек на поворотах.
Негромкие беззаботные голоса. Сыновья и дочери любящих мамочек
и выдающихся папочек. Разговаривают о том, кто в каком
университете учился. Специализируясь по радостям жизни. А я
мимо курносого личика девушки гляжу в окно, на залитую светом,
летящую мимо траву. Принадлежащую к другому миру. Разносчик
газет. Мотался по этим улицам взад-вперед. Думал тогда, что
стану миллионером. Со множеством книг в сафьяновых переплетах,
чтобы в них справляться о разных вещах. Каждый вечер грузил на
себя целую кипу. Худой ручонкой складывал газету и швырял на
безрадостные веранды. А иногда и в распахнутое окно.
Развлечения ради. Полагая, что я в нем нуждаюсь.
Кристиан, стиснутый мягкими бедрами. Этой весенней ночью.
Мускусный запах Шарлотты. Сочный и сладкий. То, что ты любил,
было всего только грезой. Звук. Новый с иголочки мир
заснеженных елей. Свет из зимнего окна, когда ты взял ее за
руку. Все забирая с собой, в ночные сны. Вместе с доверчивым
шепотом. О том, что этот крытый шифером островерхий дом за
деревьями когда-нибудь станет твоим. А вот и бакалейная лавка,
где я выудил из стакана семь плававших в нем кубиков льда и
сказал здорово своему конкуренту, тоже разносившему газеты. Как
раз по этой дороге у нас шла граница, сюда мы ходили за
ягодами, за виноградом, а иногда перелезали через заборы за
персиками. По пятницам я собирал плату и большинство должников
говорило мне, завтра придешь, я же, внутренне протестуя, лишь
отворачивал опечаленное лицо и бормотал, всего-то пятнадцать
центов. Можно было подумать, что всякий раз, позвонив у дверей,
я совершал преступление, и даже те у кого вместо простого
звонка чуть ли не куранты играли, неделями не возвращали мне
долга. Они там внутри сидели в тепле и читали, купаясь в
ароматах бифштексов и пиццы. А я с растрескавшимися на морозе
губами приплясывал на замерших ногах. И думал, что того и гляди
умру. Но в солнечные дни дороги под деревьями близ реки
казались тихи. Зеленая трава, обрывы, холмы, горбатые мостики
над железной дорогой. Прохладные летние прихожие, где так
приятно щелкнуть каблуками и закружить, спускаясь вниз,
привычной ладонью скользя по перилам. А вот и та улица. Большой
кирпичный дом с боковой дверью. Которую в день платежа
едва-едва приоткрыла женщина в черном купальнике. Напугала меня
до колик уже тем, что пригласила войти. Четыре часа, чащобная
тишь раннего вечера. Стоял в прихожей, пока она, закрыв дверь,
рылась в сумочке. Вся мокрая, капающая. Сказала, куда ты
спешишь, не уходи, я дам тебе вишневого соку. Схватила меня за
руку и держала, глядя в глаза и облизываясь. И все повторяла,
что ей сорок лет. А я повторял, вы должны мне тридцать центов
за две недели. Дала мне доллар. Я взял большую монету с
изображением треснувшего колокола и выудил из кармана какую-то
мелочь. Она же расстегнула мне ширинку и извлекла наружу мой
крантик. В ту же минуту опрыскавший жидким мылом весь пол. И
она сказала, ах ты мерзкий мальчишка, ты мне ковер испачкал,
пшел вон отсюда. Взрослые, как своего добьются, враз забывают о
справедливости.
Эта тенистая дорога, по которой мы катим. Эти легкие,
ласковые, не знавшие страдания голоса. Между старыми большими
домами пристроились новые белые коробки. А, вот и еще один. С
большой скучной верандой. Девочка-итальянка из моего класса. В
ней все было большим. И сердце, и бюст. Сказала, наверное,
паршиво быть сиротой. И что если я приду к ней домой, когда не
будет родителей, то она угостит мне желе и мороженым. Так и не
пошел, потому что никогда толком не знал, хорошо человек ко мне
относится или плохо. Столько раз ошибался. Нарывался на злобную
брань. Вместо того, чтобы тихо гулять по улицам с моими
"Новостями Бронкса". Звонил в звонки, стучал в двери. Говоря,
пожалуйста, заплатите мне. И из дверей высовывались головы с
осовелыми после ланча глазами, слишком озадаченные, чтобы мне
отказать. Я ставил в книжечке крестик против их адреса и,
прибегая к собственной выдумки заклинанию, пытался внушить им
чувство, что это еще не конец света. Но попадались и
бессердечные люди, обзывавшие меня лгуном и лентяем. Дрыхнущим
под деревьями, а после приходящим лупить в двери и свистеть в
прихожих. Я что-то такое шептал насчет свободы, а они орали,
чтоб я тебя больше не видел, и хлопали дверьми. И я уходил,
заливаясь слезами отчаяния. Все они еще пожалеют, когда найдут
меня в канун Рождества голодного, босого и замерзшего до
смерти. И как-то в один воскресный вечер той черной зимы. Я
написал поперек первой страницы газеты. Как вы себя чувствуете,
обжулив ребенка. В понедельник пришлось чуть ли не ползком
пробираться по улицам. Из всех окон торчали взъяренные лица. А
на одной веранде мужчина грозился кулаком, обещая раскроить им
мою башку. Я же от всей перепуганной души пожелал ему сдохнуть
и убежал.
Шарлотта Грейвз, протянув руку, касается укрытой крысиной
кожей ладони Кристиана. И улыбается. Автомобиль, покачиваясь,
пролетает один поворот за другим. Сворачивает на подъездную
дорожку. За лужайками и подстриженными кустами возвышается дом
с крестообразными оконными рамами и заостренной кровлей. Синеют
спрыснутые желтым светом ели. Вход, что у твоего замка. Хлопают
дверцы машины. Громкие приветствия внутри. Двигаюсь вослед
худощавым ногам Шарлотты. По мягкому ковру. Пока кто-то не
тормозит ее, придержав за руку. И я по ступенькам спускаюсь в
просторную комнату. Огромный сложенный из камня камин. Высокий
темноволосый малый в желтой рубашке с пристегнутым пуговицами
воротничком.
-- Привет, а вас я вроде не знаю.
-- Корнелиус Кристиан.
-- А я Стен Мотт. Вон та женщина с золотистыми волосами,
моя мать, а тот с седыми, отец. Давайте, наваливайтесь.
-- Прошу прощения.
-- Ну, на пиво или чего вы хотите выпить. Кстати, а вы,
по-моему, забавный.
-- Спасибо.
Кристиан отступает к оставленному свободным участку стены.
Рядом с мраморной каминной доской. Картина, на которой корабль
с раздутыми парусами летит по сине-зеленому гневному морю.
Ступени под аркой, ведущие вверх, к огромной обеденной зале.
Серебряные вазы на столах. Такой большой груди, как у Шарлотты,
я ни у кого больше не видел. Просидел с ней три свидания в
темноте кинотеатра и выпил три стакана ананасовой, прежде чем
решился к ней прикоснуться. После чего сразу почувствовал себя
гнусным мерзавцем.
Седоголовый отец Стена в одной рубашке с закатанными по
локоть рукавами. Поджаривает в камине булочку, насадив ее на
длинную вилку. Щипчиками извлекает из булькающей чаши дымящуюся
сосиску.
-- Вам как, с горчицей.
-- Да, пожалуйста. Спасибо.
-- Вы кто, сынок.
-- Пожалуй, я еще не настолько стар, но зовут меня
Корнелиусом Кристианом.
-- Во как. Ну, а я уже настолько стар, чтобы приходиться
Стену отцом. А ничего у вас язык подвешен. Всегда надеялся
поближе сойтись с друзьями Стена, да как-то возможности не
представлялось. А хочется почаще встречаться с молодыми людьми.
Когда молодежи не видишь, голова начинает работать на
стариковский манер. Э, да никак это ты, Шарлотта.
-- Здравствуйте, мистер Мотт.
-- Да брось ты своего мистера Мотта. Я тут как раз говорил
этому молодому человеку, что все не получается у меня почаще
встречаться с вами, ребятки. Слушай, а ты что ни день, то
хорошеешь. Совсем как твоя матушка. Чуть не женился на ее
матери когда-то. Самая красивая девушка была в те времена. Да
только она дала мне от ворот поворот.
Вечеринка в полном разгаре. Бухает музыка. Все больше
прибывает радостных физиономий. Скромницы-девушки ожидают того,
кто подберет ключик к замку их любви. Громко излагают
затасканные мысли. Взгляды устремлены на наряды. Ножки врозь,
сафьяновая обувь. И разная прочая. А мистер Мотт продолжает
очаровывать свою состоящую из двух человек аудиторию.
-- Как начинаешь забывать, когда в последний раз видел
хорошенькое личико, значит, считай, старость подкралась.
-- Вам просто хочется меня развеселить, мистер Мотт. Вы
уже познакомились с Корнелиусом, это мой старый друг. Он только
что вернулся из Европы, долго там жил.
-- Вот как. Я теперь нечасто бываю в Европе. Но женщины
там. В них определенно есть что-то такое. Господи, Париж.
Лондон. Какие женщины. Не знаю, что в них такое. Но, ей-ей,
что-то есть. Вы понимаете, о чем я, Корнелиус.
-- Полагаю, что да, сэр.
-- Мистер Мотт, Корнелиус был женат, но жена его умерла.
-- О, весьма соболезную, право. Вот и еще булочка
поджарилась, хотите, с сосиской. А как вы теперь проводите
время, Шарлотта. На лыжах в этом году катались.
-- Я же работаю, мистер Мотт. Послушать вас, так у меня
бог весть сколько свободного времени. А я работаю сорок девять
недель в году.
-- Ну что же, а я пятьдесят две. Мой доктор мне все
повторяет, сократись Джим, сократись, так больше нельзя.
Пришлось сократиться. Урезать восемнадцатичасовой рабочий день.
Аж до шестнадцати. Докторов надо слушаться. Приедешь в этом
году погостить к нам на озеро, Шарлотта.
-- Хотелось бы, мистер Мотт.
-- Вот умница-девочка. И друга своего привози. Я стараюсь
выбираться отсюда на несколько дней. С прошлого года, когда
начал вдруг видеть это чертово красное пятнышко. Как только
уезжаю туда, оно исчезает, а стоит вернуться, и оно
возвращается. Ба, да вот оно, черт бы его побрал. Торчит прямо
над углом камина. А попытаешься вглядеться в него, тут же
срывается с места и плывет через все поле зрения. Во, готово,
уже уехало. На другой конец комнаты. Каждый раз ускользает,
никак я его не ущучу. Но видит бог, всегда возвращается и все
начинается заново. И ни один врач, похоже, не знает, что это
такое, я уж всех шишек на восточном побережьи перебрал.
-- Но это же ужасно, мистер Мотт, может быть, вы
переутомились. Или еще что-нибудь такое.
-- Что поделаешь, Шарлотта, связался я с этими свечами
зажигания, так уж надо и дальше их делать. Но в общем доктора
это самое и говорят. Я тут сходил к одному малому, который
уверяет, что выдумал особый способ лечения, надо, дескать,
просто лежать и петь, негромко. Закрывает он мне лицо маской. Я
говорю, ребята, надеюсь, вы хорошо понимаете, что делаете. Вот,
значит, напеваю я сквозь эту маску, а в глазах у меня
разноцветные огоньки играют. Потом колокольчики зазвенели. Я уж
было решил, что на небо попал. Только когда счет получил и
дошло, что я еще на земле. Однако, хватит вам ребятки торчать
тут и слушать старого чудака. Идите, веселитесь, мое дело
обслуга. Вас всю ночь буду обслуживать без очереди, так что
приходите за добавкой.
Смущенный профиль Шарлотты Грейвз. Выступающий из длинных
струистых волос. Мгновение она стоит, сложив на груди руки и
глядя в пол. Соседская девочка. Чистая и безмятежная. А я уже
сидел по горло в клоаке, курил и проповедовал греховную
философию. Тащился в школу, ледяной ветер задувал мне в
штанины. Однажды увидел как моя приемная мать с ее грязными
белесыми космами и белесыми валиками жира на боках, скачет
верхом на моем приемном отце у них в спальне. Шел мимо, а дверь
была чуть-чуть приоткрыта. До того распыхтелся, что пришлось
прикрывать рот ладонью, пока я на них таращился. Так хотелось
увидеть побольше, что не знал, куда и смотреть. Во всех
прочитанных мной гадких книжках говорилось, что таким образом
делают детей. Но у них уже был маленький сын, из которого я
однажды вытряс душу. За то, что он довел моего братишку до
слез. И приемные родители призвали меня на кухню. Я стоял, а
они сидели. Рассказывая, как они отправят меня в тюрьму. В
субботу приехал под вечер из Рокавэя мой дядя. Все настороженно
расселись в маленьком заднем саду. У дяди были большие сильные
руки, он вытащил из кармана потертого пиджака бумаги и выписал
им чек.
-- Ты знаешь, Корнелиус. Господи, я даже не знаю, как это
сказать, ну в общем я тобой вроде как горжусь. Мистер Мотт
столько всего тебе рассказал про себя. Как будто вы с ним
старые друзья.
-- Судя по этому дворцу, дышащему вульгарностью нувориша,
мистер Мотт в состоянии купить меня и продать.
-- Господи, Корнелиус, перестань, зачем ты так, еще
кто-нибудь услышит. Ты меня удивляешь. Пойдем, потанцуем.
Шарлотта тянет Кристиана за руку. Свет в ее волосах цвета
золотистой соломы. Через холл. Покидая его бессмысленное
убранство. У одного моего детского приятеля был дома лоток для
спуска белья. Из ванной комнаты прямо в подвал. Первое из
увиденных мной чудес света. Снова вниз по лестнице. В
продолговатую комнату. Лакированные сосновые полы, навощенные
для танцев. Большой музыкальный автомат с веером бегущих по
кругу красок. Фотографии бейсболистов и футболистов на стенах.
А на одной мистер Мотт стоит под пальмой посреди поля для
гольфа. Покачиваясь, кружась и клонясь, танцуют пары. И
замирают. Услышав громкий треск и увидев голубой электрический
посверк. Свет гаснет. Женский визг. Нервный смешок. Молчание.
Тишина. И голоса в темноте.
-- Что-то случилось с музыкой.
-- С домом что-то случилось.
-- Ради христа, давайте выбираться отсюда.
По лестнице спускается мерцающий свет. Загораются спички.
Мистер Мотт бесстрашно пытается выяснить. Что произошло. Малый
в двуцветных полуботинках и белых бумазейных носках с начесом.
Поворачивается к своей партнерше с высокомерно задранным
носиком и яркой светлой челкой.
-- Видала, какой мистер Мотт решительный. Враз овладел
ситуацией. И тут же ее оценил. Я к тому, что этот мужик с ходу
вникает в детали, не сойти мне с этого места. Важного человека
сразу видать, ты еще моргнуть не успел, а он уже решение
принял.
Мистер Мотт щелкает зажигалкой над музыкальным ящиком.
Встав на колени, заглядывает умолкшему монстру за спину. Еще
одна вспышка. Одновременно с которой мистер Мотт спиной
отлетает по воздуху и приземляется в центре комнаты.
Постанывая, лежит на полу. Но малый в двуцветных полуботинках
тянет свое.
-- Ну ты смотри. Где тут ближайшее бомбоубежище, не
знаешь. Электричество, прямо как живое, так по стене и полезло.
Своими глазами видел.
Несколько фигур вокруг мистера Мотта. Рука его медленно
поднимается, чтобы тылом ладони вытереть лоб. Девицы в панике
удирают по лестнице. Визжа и толкаясь. И кто-то бухает в двери
лифта.
-- Лучше не торчать тут внизу, целее будешь.
-- Не паникуй.
-- Слыхали его, не паникуй. Ты вот давай спустись и здесь
это скажи.
Загорается свет. Стен рядом с распростертым отцом.
Несколько человек возвращаются и медленно разбредаются по
комнате кто куда. Окружают мистера Мотта. Стен отстраняет их,
вытянув руку.
-- Отойдите все назад, отойдите, он в порядке. Ну ты
даешь, пап, что случилось.
-- Все хорошо, помоги мне подняться. Бренди мне принесите.
Хорошего, из кладовки. Что за чертовщина с этим проклятым
ящиком. Уберите его отсюда, пока он никого не убил. Все в
порядке, ребята, я в норме. На волос бы в сторону и каюк. Один
из тех случаев, когда проверяется твоя способность действовать
в критической обстановке. Но вроде обошлось.
-- Да уж, мистер Мотт.
-- В такие минуты вся жизнь так и пролетает перед глазами.
Как ты купался, как рыбу ловил, как тебя били, чтобы не лез с
советами в чужую игру. Вы, парни, небось, знаете, как это
бывает.
-- Мистер Мотт, я думаю, это вроде как на фронте. Когда
подорвешься на мине.
-- Терри, мальчик, это ты точно сказал. Вот почему нашим
парням, если дело дойдет до бойни, лучше иметь опыт по этой
части. У меня есть магнитофонная пленка с записью звуков боя.
Хорошо бы вам, парни, ее как-нибудь послушать. Будь у меня
побольше времени, я бы только ее и слушал. Ладно, парни, вы
меня извините, со мной все в порядке. Но я лучше пойду прилягу.
Хотя наверное что-то все же не так, красное пятно куда-то
запропастилось.
Мистеру Мотту помогают добраться до раздвижной двери в
стене. Оборачивается, чтобы всем помахать на прощание, пожелать
доброй ночи. Дверь разъезжается. С жужжаньем, щелчками и
лязгом. Мистер Мот уезжает. Наверх. В собственном лифте.
Мальчик Терри, потирает ладони. Стен открывает банку с
пивом.
-- Давайте, ребята, неприятно, конечно, что так вышло с
папой, но мы же повеселиться собрались.
-- А он у тебя храбрец, Стен. Так все хладнокровно
воспринял.
-- Да, Терри, я тоже так думаю.
-- И соображает быстро. Как он нас всех успокаивать начал.
-- Да уж, а народ-то как по лестнице дернул.
-- Знаешь, Стен, тут ведь могла начаться настоящая паника.
-- Ну, ведь не началась же.
-- Вот тут ты прав, Стен, тут ты прав. Но ты должен
признать, что это твоему отцу надо спасибо сказать, его
выдержке. Хотел бы я иметь такого отца.
-- Да, Терри. Да, я знаю.
-- Во всяком случае, Стен, меня поразило, как он с ходу
овладел ситуацией.
-- Как медведь слонихой.
Стен резко разворачивается, шаря глазами по лицам.
-- Кто это сказал.

Это был
Я
Толпа
Остолопов

17

Свет ранней зари. Угол Пятой и Пятьдесят Седьмой улицы.
Корнелиус Кристиан сидит на сдвоенном медном патрубке пожарного
гидранта, торчащем из каменной стены под надписью "Здание
Производственного Треста". В квартале от него прогулочным шагом
передвигается одинокая фигура. Грузовик управления по уборке
мусора, серая, похожая на неуклюжее насекомое машина, едет,
поливая сточную канаву водой и продирая ее вращающейся щеткой.
Мигает светофор. Зеленый, желтый, красный. И ветерок, сдувая
покидающие меня иллюзии, уносит их вдоль по улице.
Шарлотта заявила, что я был пьян и вел себя неуважительно.
С людьми, которые всего только старались быть со мною
любезными. Уверял их, что я похоронщик. Бальзамирующий их
папочек. Изнуренных, сломленных рабочих кляч, уже отвопивших
свое в ночных кошмарах. Породивших сыночков, которые выросли и
стали подобны богам. Настолько же честные и отважные, насколько
вороватыми и трусливыми были их папаши.
Слезы стояли в глазах Шарлотты. Когда я прощался с ней на
крыльце.
-- О, Корнелиус, не может быть, чтобы ты действительно так
думал. Наша страна совсем не такая.
Я наклонился, чтобы поцеловать ее. Легко коснулся губами
губ. И убежал, громко крича. Нации нужен король. Перескочил
через изгородь и, не выбирая направления, целую милю тащился
подлеском, продираясь через кусты. На мощеной лесной дороге
остановил машину. Сообщил, что выпал из самолета. Парашют
зацепился за дерево. А я свалился мордой в колючую чащу. Малого
так взволновал мой рассказ, что у него баранка в руках
заплясала. Сказал, что я мог бы продать эту историю киношникам.
Надо только немного углубить интригу. Он бы с удовольствием
взял на себя обязанности моего агента. В конце концов я
объяснил ему, что осуждаю алчность и отвергаю оппортунизм. А он
сказал, что ему вообще-то в другую сторону.
Кое-как вскарабкался по ступенькам станции. Нависающей над
закусочной, в которой я разжился виски для Фанни. Встретил
пьянчугу, пошатываясь, выползавшего из последнего вагона.
Путаясь в слогах и тыча пальцем. Он заявил, что теперь его
место прямо вон там. Спросил у него, где было там и когда было
теперь. Он пробурчал, что там было вон там, а теперь было прямо
теперь. В общем, довольно верно. Белые надгробные камни и
мавзолеи, воздвигнутые на земле, в которой зарыта моя Элен. В
этой огромной ночи он единственный странник, сознающий, куда
бредет. Там, на вечеринке, мальчик Терри рассказал мне, что
Стену, видать, придется жениться. Потому что его девушка, когда
он расположился на ней, сказала. Не бойся, можешь в меня
спустить. Оказывается, она уже при брюхе. И при адвокате тоже.
Стенов папаша рвал и метал. Отправил ее в Париж, чтобы она там
сделала аборт и посетила всех, какие есть, прославленных
модельеров. Месяца через три она возвратилась, гораздо лучше
одетая, с гораздо большим пузом и уже с двумя адвокатами.
Теперь ей в Венецию хочется. А я, когда был мальчишкой, хотел
лишь одного, чтобы кто-нибудь сводил меня на родео.
Сижу, обтрепанный и ободранный. Насупротив огромной
витрины, в которой выставлены бриллианты и бусы. В уютные
утренние часы женщины, подобные Фанни, выступают из пузырящейся
ванны. И припудрясь и надушившись, танцующей поступью минуют
вечно прищуренных детективов, заходя вовнутрь, чтобы купить
себе к завтраку изумрудов. В поезде, которым я доехал до
города, был еще только один пассажир, спросивший меня, не
нуждаюсь ли я в медицинской помощи. Я ответил, нуждаюсь, в
психиатрической. Но когда он рванул к дверям, я его успокоил.
Сказал, что со мной все в порядке. Просто у нас сию минуту
закончился ночной кросс знаменитостей. Пересекли всю страну.
Преследуя благотворительные цели. И мой шофер, он бежал сзади
меня, нес мою глюкозу, сломал ногу. Поезд качало, и автограф,
который мне пришлось дать, вышел немного шатким. Пассажир
уставился на него, потом сказал, сроду о вас не слышал, мистер,
но все равно, большое спасибо.
Кристиан ладонью захватывает прядь волос. Тянет ее книзу,
закрывая левый глаз. Этот одинокий прохожий уже близко.
Останавливается, смотрит. Должен же он увидеть, это просто на
мне написано. До чего мне необходим человек, который сводит
меня на родео. Прохожий делает шаг. Вновь останавливается и
оглядывается.
-- Бездельники проклятые, чтоб вам пусто было.
Кристиан поднимает глаза. Нет больше на Пятой авеню ни
единой души, кажется, могла бы эта ходячая гнида ощутить прилив
братской любви. Проникнуться сочувствием к моему горю. Горю
отставного бальзамировщика, нуждающегося в работе. Озирающего
это устланное асфальтом ущелье в поисках друга. И видящего лишь
трех воробьев, вспорхнувших на край мусорной урны. Так нет же.
Он издевательски морщит нос и кривит губы, изрыгая
ругательства. А я ощущаю себя слишком усталым, чтобы прямо
сейчас преподать этой нации урок. Достойного поведения ранним
утром в общественном месте.
-- Что ты здесь делаешь, педик паршивый. Вот такие
бездельники и позорят этот прекрасный район. Я тебя за два
квартала углядел, расселся тут.
Мужик, чем дальше отходит, тем храбрее становится. Извлеки
я что-либо отборное из котла, в котором кипят у меня гневные
тирады, и предъяви ему, сукин сын наверняка удерет. Лови его
потом. Всегда полагал, что если уж рявкать, то громко.
Предоставляя человеку честный шанс убраться подальше от моей
плотоядной пасти. Пристыженно свешиваю голову. Усугубляя его
отвагу. Пусть этот простодушный мудак подберется поближе, чтобы
еще раз меня обложить. И мы с ним сольемся в экстазе, который