Данливи Дж.. Волшебная сказка Нью-Йорка

---------------------------------------------------------------
Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома
и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.

По любым вопросам, касающихся этого произведения
обращайтесь непосредственно к переводчику:
Сергей Борисович Ильин, Email: [e-mail]
---------------------------------------------------------------
© Copyright 1994 Сергей Ильин, перевод
---------------------------------------------------------------

Перевод с английского Сергея Ильина

1

Февраль, три часа дня. Высокое синее небо. Знамена и
флаги, и стайки людей между ними. Приветствия и печаль.
Большой черный ящик поднимается из глубокого трюма,
раскачиваясь высоко над бортом парохода. Несколько грузчиков
стягивают шапки и капюшоны. Вполголоса переговариваясь, мягко
опускают ящик на рельсовую тележку и, подталкивая ее, увозят в
эллинг.
Корнелиус Кристиан стоит под буквой последней буквой
названия города, глядя на приближающегося таможеника.
-- Мне очень жаль, сэр. Я понимаю, сейчас не время
приставать к вам с вопросами, но если вы сможете пройти со мной
в контору, я постараюсь покончить с этим как можно быстрее. Это
всего лишь формальность.
Проход по пирсу сквозь грохот тележек, дуновенья духов,
мимо мехов и твида, к теплому домику, где клекочут пишущие
машинки. Рослый смуглый таможеник, кулак с карандашом лежит на
листке бумаги.
-- Я так понимаю, это случилось на борту судна.
-- Да.
-- Вы американец, а ваша жена была иностранкой.
-- Да.
-- И вы хотите похоронить ее здесь.
-- Да.
-- Видите ли, мы обязаны уточнять такие вещи, а то потом
неприятностей не оберешься. Но обременять вас больше, чем
нужно, мы не хотим. Дети путешествовали с вами.
-- Только я и моя жена.
-- Понимаю. Также остальное ваше имущество, собственность,
личные принадлежности. Ни произведений искусства, ни
антиквариата. Вы ничего не ввозите.
-- Нет.
-- Распишитесь вот здесь. Ну все, и если у вас возникнут
какие-нибудь сложности, без колебаний обращайтесь прямо ко мне.
Тут написано мое имя, я все улажу. Просто найдите Стива Келли,
на таможне меня знают. Сюда только что звонили из Погребального
дома Вайна. Я ему сказал, что все в порядке, он говорит, вы
можете зайти к нему в офис или позвонить в любое время, днем
или вечером. Так что не волнуйтесь.
-- Большое спасибо.
Таможеник похлопывает Кристиана по плечу.
-- И вот еще что, мистер Кристиан, обратитесь к грузчику,
такой парень в меховой куртке. Скажите ему, Стив говорил, что
вы поможете мне с вещами. О'кей. Ни о чем не тревожьтесь.
-- Спасибо.
Снаружи скрежет лебедок, цокот высоких каблуков, кипы
пестрого багажа, цветные наклейки. Высоченный борт парохода. Мы
подгялись на него, когда он покачивался на волнах в гавани
Корка. Крепкое, холодное судно. Все зябко кутались, пока буксир
волок его по неспокойной воде. Оставляя на берегу розоватые
домики, из которых каждое утро винтом уходит в небо дым
горящего торфа. Черные клепки стального корпуса. Я шел за ней
следом. По трапу, качавшемуся над водой. А теперь сквозь толпу
людей, принимающих друг друга в объятия. Вот этот грузчик в
меховой куртке, крюк засунут под мышку. Бугристые челюсти.
-- Извините, Стив сказал, что вы поможете мне с вещами.
-- А, да, конечно. Об чем разговор. Много у вас.
-- Три небольших чемодана, две сумки.
-- О'кей. Вы давайте сейчас идите за мной. Я их сложу на
транспортер. А вы меня подождете у лестницы внизу. Такси.
-- Да, пожалуйста.
Под крышей на решетчатых фермах полно указателей. Денег не
взял. Траеспортер, громыхая, тащит вниз ящики и чемоданы.
Бестолковщина и толкотня. При таком обращении с багажом гроб
может треснуть и развалиться. Как орут эти таксисты.
Гранд-Сентрал, пять зеленых. Пенсильванский, три пятьдесят.
Лицо у грузчика в шрамах, руки упер в бока.
-- Мистер Кристиан, этот парень отвезет вас куда захотите.
Багаж погружен.
-- Вот.
-- Нет-нет. Денег не надо. За любезность я денег не беру.
Вы тоже кому-то поможете. Так оно и пойдет по свету.
-- Спасибо.
-- Не на чем.
Корнелиус Кристиан, открывает дверцу поблескивающей
машины. Со все[ сторон сигналят. Водитель в зеленой фуражке
оборачивается.
-- Куда едем, приятель.
-- Не знаю. Пока не придумал.
-- Послушайте, у меня нет целого дня в запасе. Мне еще
одно судно встречать.
-- Вы не знаете, где бы я мог снять комнату.
-- Я же не справочник, приятель.
-- Любое место.
-- Тут целая куча отелей.
-- Может быть, вам известно какое-нибудь место, где можно
снять комнату.
-- Для людей вроде вас пансион -- самое милое дело. Знаю я
тут несколько дыр. Только искать, это ж время уйдет. Если
каждому искать комнату, ноги протянешь с голодухи. Такими
делами шиш чего заработаешь. О'кей. Есть одно местечко в
Вест-Сайде, рядом с музеем.
Такси разворачивается. Другие люди с улыбками, с пальто в
руках, рассаживаются по машинам. Путешествие окончено. Многие
подружились. А мы ползем вверх по холму, к ревущему шоссе.
-- Не мое дело, конечно, но как это парень вроде вас
отмахал такой конец, а податься ему некуда. По разговору вы не
из тех, у кого не бывает друзей, да и по виду тоже. Ну да
ладно. Все люди разные. Только и знаю, что твержу это жене, а
она все равно не верит. Думает, все вроде нее. А далеко вас
носило.
-- Я там учился в университете.
-- Там хорошее образование. Плохо, небось, одному.
-- Нет, я люблю одиночество.
-- Ну и правильно. Хотите чувствовать себя одиноким, ваше
полное право. Да только посмотрите вокруг, какое уж тут
одиночество. Вид у всех такой, будто вот-вот все взорвется. А у
меня и вовсе образина, как у макаки. Знаете почему. Потому что
у меня был зоомагазин, пока один мой родственничек не
додумался, как огрести уйму денег. Я и вылетел в трубу, в
результате. Теперь вот баранку кручу. Здесь все, как
вздрюченные, и все норовят деньгу с лету урвать. Что за жизнь.
Вертишься, вертишься, а потом уж и остановиться не можешь.
Кристиан складывает на коленях руки в белых перчатках.
Автомобили текут по шоссе. Вой проносящейся мимо полицейской
машины.
-- Слыхали, малый один за десять центов мать родную
угрохал. Люди, вроде меня, хочешь не хочешь, а вынуждены целый
день дуть молоко, чисто младенцы. Говорю вам, это преступление.
Из самого себя кишки выматывать. Жуть какая-то. В этом богом
проклятом городе от иностранцев не продохнешь. Думаешь, чего их
сюда навалило, в Европе им не сидится. Вы иностранец.
-- Нет.
-- А сошли бы за иностранца. По мне-то, мистер, все едино,
иностранец вы или нет. Моя мама сюда из Минска приехала.
Облака сереют, уходя на восток. Внизу вдоль берега
намерзает лед. Дымное красное слабое солнце.
Такси сворачивает с шоссе. Между опорами идущей поверху
улицы. Вон там можно выпить пива. Табуретки у стойки, опилки.
Грузчики с крюками. Как говорится, помалкивай, целее будешь. В
толпе безопасно. Протолкаться, орудуя локтями, туда, где вокруг
одни рукава и ладони, чтобы их пожимать и трясти.
-- О'кей, мистер, приехали. С вас пять зеленых.
Красновато-серый камень, его называют песчаником. Железная
ограда. За которой много лет назад жил богатей. Высокие
ступеньки. Первые пять долларов.
-- Вы позвоните хозяйке, мистер, а я затащу ваши чемоданы,
так не разбогатеешь, но уж больно вид у вас одинокий. Миссис
Гроц о вас позаботится. Она с приветом, да кто теперь без него.
Миссис Гроц, косоглазая, завернувшись в черное пальто с
воротником из черно-бурой лисицы, стоит в дверях.
-- Что вам здесь нужно, мистер.
-- Он в порядке, ма, только что из Европы, учился в
университете. У него просто нет друзей.
-- Друзья должны быть у всякого.
-- Откуда ты знаешь, может, он в них не нуждается.
-- Оттуда, чокнутый ты таксист, что дружба -- это все.
-- Вот и жена считает меня чокнутым, а детишки думают,
будто я господь бог.
-- Отправляйся домой, чокнутый таксист. Идите за мной,
мистер, у меня есть хорошая комната.
Волоку чемоданы вслед за крупной кормой, всползающей вверх
по лестнице. В луковое зловоние. И запах пыли.
-- Для меня, мистер, на лестницу влезть это труд. Все
приходится делать самой. После мужа. Упал и помер, как был, в
одних подштанниках. Прямо у меня на глазах. Такое потрясение.
Пошел свет выключать да ничком и рухнул. Я с тех пор нервная,
вся трясусь. Вот как мужья-то иногда мрут. А то думают, будто
они такие воспитанные, что тихо помирают в больнице.
Комната с высоко поднятыми красными шторами. Двойная
кровать вроде той, что я видел однажды в Вирджинии, когда вышел
гулять на улицу и забрался в стоявший под жарким солнцем
фургон. Всегда хотелось уметь запасаться на зиму теплом.
-- Четыре доллара пятьдесят за ночь или двадцать в неделю.
Видите, у меня тут радио, полки, газовая плита, горячая вода.
Радио громко не включайте.
-- Я вам дня через два скажу, надолго ли я задержусь.
-- Будем считать, до пятницы, а там уж решайте. Забавный у
вас говор, английский. В университете так выучились говорить.
-- Выучился немного.
-- Или может вы с таким выговором и родились.
-- Не знаю.
-- Давайте четыре доллара пятьдесят центов.

Вот ты
И купил себе
Бруклинский
Мост

2

Новый мир. Открываю, положив на постель, чемоданы. Включаю
обогреватель. Мимо еще одной мрачно окрашенной двери выхожу в
прихожую. Темным-темно. Только машины проплывают по улице,
словно лодки с цветными фонариками.
В ванной комнате, нахожу выключатель. На полу скомканное
зеленое полотенце. Поднимаю сиденье. Убедительная просьба ко
всем джентльменам. В детстве ты никогда сиденья не поднимал, и
мама говорила тебе: поднимай сиденье. Подбери полотенце.
Возвращаюсь. А на этой двери табличка под целлофаном. Все, что
мне остается теперь, это ждать, ждать и ждать. Должно пройти.
Ей никогда не приходилось укладываться и в чемодане у нее
полная каша. Я называл ее неряхой, почему ты не складываешь
одежду. Придется идти туда. В похоронное бюро. Умойся хотя бы.
И побыть-то с ней рядом некому. А я и сам переполнен смертью.
Надеюсь, мне удастся спустя столько лет найти туда дорогу. Во
сколько это мне обойдется. Вот так под конец оказаться в земле
среди множества посторонних людей.
Кристиан спускается по ступенькам на улицу. Серый твид
согревает спину. Белые перчатки на руках. Улица полна теней. И
запаркованных темных машин. А впереди по ходу старые стылые
пальцы деревьев. После такого обилия океана. Не знаю я, что мне
сказать этому человеку. Он, наверное, будет в черном. Дать ему,
что ли, на чай или сигару. Он может подумать, что я
недостаточно переживаю или не способен сосредоточиться на
мыслях о смерти.
Высокие серые окна музея. Вот и спуск в подземку. Все
вокруг жуют резинку. Турникет совсем как на скачках. Как
аккуратно входит монетка. Дзынь и там. Мог бы спуститься прямо
под поезд. Позволить ему с громом промчаться по мне. До чего
тут надо дотронуться, чтобы током убило. А как они догадаются,
что меня следует отвезти туда и положить рядом с Элен. Напиши
на чем-нибудь и сунь в бумажник. В случае моей смерти доставьте
меня в Погребальный дом Вайна и похороните вместе с Элен. До
того искромсало, что оставшиеся куски можно запихать в тот же
гроб. Просто я не смог свыкнуться с мыслью, что ты будешь
мерзнуть, а последние твои слова были о том, чтобы тебя
похоронили в земле. И ты всегда накладывала вокруг глаз зеленые
тени. Приближалась ко мне, шелестя шелковым платьем и по звуку
казалось, будто внутри у тебя пустота. Прислушивалась глазами.
А в первый день на море я не позволил тебе потратить два
доллара на шезлонг. Теперь-то я бы позволил. Теперь я бы все
тебе позволил. Элен, ты могла бы взять два шезлонга или три, я
бы ничего не сказал. Дело же не в деньгах. Я не хотел, чтобы ты
простудилась, потому что вид у тебя был такой нездоровый, ты бы
там закоченела, никто же не знал, до чего ты больна. Вот я и
выдернул полотенце. Выдрал его у тебя прямо из рук, когда ты
сказала, что не прочь потратить два доллара. Не в деньгах дело,
я бы порвал эти два доллара прямо здесь, на платформе. Нет,
господи, все же в деньгах. И я тебя потерял.
Голова никнет. Побелевшей костяшкой тру кожу под глазом.
Мужчина делает шаг в мою сторону.
-- Эй, приятель, с тобой все в порядке.
-- Да, все в порядке. Пыль попала в глаза.
-- О'кей, приятель, я просто на всякий случай.
Поезд, ревущий в туннеле. Вымахивает на станцию. Что-то
свиристит под полом вагона. Дверь с урчанием закрывается. Потом
вверх, наружу, пересекая каждую авеню, когда краснеет свет и
машины, скользя, застывают. И все так ново вокруг и так старо.
Давно, еще в юности, прогуливаясь здесь, я услышал, как
автомобиль заверещал и сбил мальчишку. Видел его плечо в белой
рубашке. И задавался вопросом, может быть, люди соберутся
вокруг него, чтобы ему было теплее, а не сбегут, как я.
Там, дальше, где улица опускается вниз, эстакада с поездом
на ней, высокие здания и река. Уже близко. Вот здесь. Двойные
занавешенные двери, две елочки по сторонам. Толкаю, вхожу.
Господи, разве тебе здесь место. Холл с мягким ковром,
впечатление роскоши. Теплый зеленый свет омывает стены. Все
здесь такое мягкое. Это неплохо. Вон открытая дверь. Она
поблескивает, я стучу. Мужские черные туфли и черные носки на
подвязках торчат из-под стола. Шевелятся и сияют. Передо мною
его рука.
-- Добрый вечер. Вы мистер Кристиан, не так ли.
-- Да.
-- Простите, что вынудил вас прийти. Я мистер Вайн,
садитесь, пожалуйста.
-- Спасибо.
-- Вы курите. Сигарету. Сигару.
-- Нет, спасибо.
-- Ну что же, устраивайтесь поудобнее. Нам нужно обсудить
лишь несколько мелочей. Человек из таможни, с которым вы
разговаривали, позвонил нам после того, как вы покинули пирс.
Очень любезно с его стороны, что же касается меня, то я
определенно сделаю все, что смогу, мистер Кристиан. Вот только
здесь распишитесь.
-- Спасибо.
-- Я не просто человек, который работает в этом бизнесе.
Для меня он очень многое значит, и если я могу кому-то чем-то
помочь, я делаю это с радостью. Имейте это в виду.
-- Вы очень любезны.
-- Выше себя, конечно, не прыгнешь, мистер Кристиан. Но мы
стараемся проникнуться скорбью клиента. Я договорился о
похоронах в Зеленом Доле. Вы Нью-Йорк знаете.
-- Да, я здесь родился.
-- Ну, значит, и Зеленый Дол вам известен. Одно из
красивейших кладбищ мира, всегда приятно его навещать. Моя жена
тоже там похоронена, так что я знаю, это место, где царит
покой. Мы понимаем, что значит скорбь, мистер Кристиан. Я
возьму на себя заботы обо всех мелочах, вы сможете потом
поговорить с моими сотрудниками. Все будет происходить под моим
личным руководством. Мы подготовим похороны к тому сроку, какой
вы укажете.
-- Нельзя ли сделать все завтра утром.
-- Да. Но достаточно ли времени даст это скорбящим.
Извещение появится только в завтрашней "Дейли Ньюс", у них
будет всего лишь пара часов, чтобы добраться сюда.
-- Я буду единственным скорбящим.
-- Понимаю.
-- Никто не знал, что мы приезжаем в Нью-Йорк.
-- Я могу отвести вам маленький покой, прямо за
вестибюлем.
-- Всего на несколько минут. Я хочу, чтобы церемония была
очень короткой.
-- Понимаю. Насчет цветов.
-- Я предпочел бы что-нибудь простое. Возможно, венок и на
нем "моей Элен".
-- Разумеется. Что-нибудь простое. Я сам позабочусь об
этом. Мы стараемся подружиться с печалью, мистер Кристиан. Так
легче ее познать. Что вы скажете о стекле. Оно прочнее всего.
-- Да, хорошо.
-- А где вы остановились.
-- Рядом с Музеем Естественной истории.
-- Приятное соседство. В этом здании многое наводит на
размышления. Мы пришлем за вами машину.
-- Мне придется отдельно ее оплатить.
-- Входит в стоимость похорон, мистер Кристиан. Когда вам
будет удобно -- девять тридцать, десять, назовите любое время.
-- Девять тридцать подходит.
-- Мистер Кристиан, вы не против того, чтобы немного
выпить перед уходом. Глоток шотландского.
-- Да, пожалуй. Вы ирландец, мистер Вайн.
-- Мать была ирландка. А отец немец.
Мистер Вайн, слегка подергивая головой и помаргивая,
пересекает мягкий канареечного цвета ковер. Сует опрятную белую
ладошку под ярко освещенную картину. Солнечный свет, сочащийся
сквозь горные сосны, и бронзовая табличка с названием "Под
зимним солнцем". Панели расходятся. Полки с бутылками,
стаканами и белой дверцей холодильника. Пьет, надо думать, как
рыба. Каждую ночь его выволакивают отсюда, точно труп. А мне не
хватает смелости сказать ему, что я вырос в Бронксе.
-- Содовой, мистер Кристиан.
-- Пожалуйста.
-- Как вы это произнесли. Всего одно слово. Я могу по
вашему выговору сказать, что вы человек образованный, мистер
Кристиан. И имя ваше мне нравится. Сам-то я особого образования
не получил. Разведывал нефть в Техасе, потом стал управляющим
на промыслах. Глядя на меня, такого не скажешь, верно. Оставил
школу в девять лет. Меня всегда тянуло к этому бизнесу, но
возможность прослушать школьный курс представилась мне лишь к
тридцати годам. Я тогда уже на флоте служил, а потом, после
флота, учился на курсах для владельцев похоронных бюро. Эта
работа дает ощущение близости к людям. В ней есть свое величие.
И искусство. Когда понимаешь, что ты способен сделать для
людей, которые поступают к тебе совершенно беспомощными.
Воссоздать их такими, какие они были при жизни. Позволяет
умерять людские скорби. Вы -- человек, с которым я могу
говорить свободно, личность с достойным складом ума. Эти вещи я
всегда чувствую. А есть, знаете, такие, что просто с души
воротит. Единственное, что не нравится мне в этом бизнесе, это
обилие шарлатанов, уж я их понавидался. Ну, давайте еще по
одной, за ваше здоровье.
-- Спасибо.
-- Некоторые считают меня человеком, чересчур откровенным,
но я испытываю чувство глубокого удовлетворения оттого, что
люди препоручают мне всех членов своих семей до последнего, и
это в таком огромном городе, как наш. Я открыл еще одно
отделение на пятидесятых западных улицах. Но здесь мне нравится
больше, здесь я начинал. Две мои дочурки выросли, они теперь
взрослые женщины. Здесь встречаешь людей самых разных занятий.
Я отчасти философ и мне кажется, что все, чему тебе суждено
научиться, ты изучишь, просто делая для людей то, что должен
делать, и в этом смысле я никогда не упускаю возможности
пополнить свое образование. В сущности говоря, у меня ведь нет
никакого диплома. Что представляется особенно грустным, когда
хоронишь людей, у которых он есть. И все же главное в том, как
человек себя ведет. Вот почему я понял о вас все, едва
таможеник сказал по телефону, что вы настоящий джентльмен. Вы
не будете против, если я покажу вам, как тут у нас все
устроено. Если вам не хочется, я не обижусь.
-- Нет, я не против.
-- Вы почувствуете, что она здесь как бы у себя дома, а
это утешительное чувство. Пойдемте, у нас сегодня пустовато,
всего двое усопших да и те в филиале, хотя, вообще говоря, в
это время года бизнес наш оживляется.
Мистер Вайн встает. Мягко наклоняет вперед корпус.
Встряхивает головой, поднимает одно плечо к уху. Морщинки у
глаз, волосы стоят торчком. Держит дверь приоткрытой. С улыбкой
на склоненном лице.
-- Я никогда не стремился слишком расширить дело, в
большом предприятии теряется персональный подход. Обстановка в
заведении должна быть теплая, интимная, чтобы люди чувствовали
себя, как дома. Я назвал филиал "Погребальным домом", перемена,
которая требует кое-каких расходов, потому что тут у нас на
неоновой вывеске стоит слово "бюро". У меня такое чувство, что
оно производит отчасти гнетущее впечатление. Как будто тут
что-то такое для бедных. Мне по душе слово "дом". Я не хочу
нагонять на людей тоску, я им улыбаюсь. Смерть это
воссоединение. И также своего рода пауза в жизни других людей.
Вы меня понимаете.
Низкий коридор. Мистер Вайн легкими прикосновениями
направляет мистера Кристиана сквозь строй неярких светильников,
по веренице мягких ступеней.
-- Здесь у нас различные покои. В этих двух имеются
отдельные уборные. С самого начала пользуются большим успехом.
Я не стал бы упоминать об этом в присутствии большинства людей,
но кончина дорого человека стимулирует у многих определенные
функции. Вы обратили внимание, как я использую зеленый свет,
как отсвечивают стены, это достигается с помощью особого сорта
стекла. В Нью-Йорке такого больше нет. Вы не против того, что я
все вам показываю.
-- Нет, все в порядке.
-- Через несколько лет я открою еще один филиал, за
городом. Для многих людей сельская местность символизирует мир
и покой. Помните картину -- лес под зимним солнцем. Она и
навеяла мне эту мысль. С улицы покой не приходит. Тут еще эта
железная дорога, слышите. Кажется, будто поезд рушится вниз.
Жду не дождусь. Просто зубы из головы вытрясает. Но я научился
мириться с этим. Здесь у нас часовня. Я решил сделать ее
круглой, это как бы подобие нашего мира, и опять-таки главный
мотив -- зеленый. А та дверь ведет в служебные помещения. Мы их
называем студиями.
-- Все очень красиво.
-- Приятно слышать. Я польщен. И надеюсь, вы будете
довольны, что обратились ко мне. Мне всегда хотелось, чтобы
люди уходили от меня с чувством удовлетворения. Вы можете
доверять мне и знайте, что я отношусь к своей работе с
уважением. Любить свое дело -- это счастье. Кроме прочего, оно
позволяет мне встречаться с людьми, подобными вам. Я никогда не
ошибаюсь в людях. Я видел слезы истинной смертной тоски и знаю:
они струятся не по щекам. А это самый большой из наших покоев,
первый, с которого я начал. Здесь побывала пара-другая
выдающихся личностей. Мистер Селк, промышленник. Мне выпала
честь схоронить его. Когда здесь кто-либо покоится, мы зажигаем
свечу за тем зеленым стеклом. По-моему, это придает или вернее,
как бы это сказать, сообщает происходящему некий благоговейный
оттенок.
-- Да, сообщает.
-- А теперь ступайте домой. Выбросьте из головы все
заботы. И как следует выспитесь. Помните, должно пройти
какое-то время. Но время -- друг всем нам. И помните также, что
я всегда здесь и ко мне можно обратиться с какой угодно
просьбой. Утром за вами придет наша машина. Доброй вам ночи,
мистер Кристиан.
Мистер Вайн с Кристианом обмениваются рукопожатием. Вайн
вручает Кристиану проспект. Толчок, дверь открывается в
холодное электрическое свечение улицы. Последняя улыбка, взмах
ладони.
Продуваемый ветром каньон Парк-авеню. Наперерез по зимнему
городу. Холод асфальта под подошвами. Швейцары, потирающие
руки, постукивающие каблуком о каблук, бросающие взгляды
вверх-вниз по улице. Начинающийся снегопад. Похоже на первую
мою зиму в Дублине. Когда небеса месяцами так и оставались
серыми. И я купил плотные шерстяные одеяла, пахнувшие овцами.
Кристиан, погрузив руки в карманы, едет пустой подземкой
на северо-запад. Снова в тени музея. Шагая вдоль каменных
зданий. В одном из которых мне предстоит пережить эту ночь.
Музыка, долетающая из-за двери с табличкой под целлофаном.
Тусклый свет в прихожей, запах мастики. Пыль в носу. Орущий
голос. Заткнулся.
Надо войти в эту дверь и заснуть. Раздвигаю тяжелые
красные шторы, чтобы меня разбудил утренний свет. Снег несется
под уличным фонарем. Чужой дом кажется в большей мере своим,
если в нем полно незнакомцев. Элен, я не привел бы тебя в
комнату вроде этой. В ней мне начинает казаться, будто я
ввергаю тебя в нищету, потому что ты в подобных местах никогда
не бывала. Тебе больше шли ванные комнаты с блестящими
вешалками и горячими полотенцами. Не этот пластиковый хлам. Не
может быть, чтобы она была в студии, пока мы разговаривали с
Вайном. Мы бы так разговаривать не могли. Но так мы и
разговаривали. Будто о пирогах, персиках, яйцах. Элен не пирог,
не персик и не яйцо. Она моя. Забери ее оттуда. Ушла. Туда, где
она всего ко мне ближе. Спит, лежа поверх моего мозга. Она
ходила со мной по всему кораблю, когда мне стало невмоготу
выносить, как они пялятся и шепчутся, где бы я ни появился. Наш
стол в середине столовой. Все они думали о дне, когда им
представится радостная возможность покрасоваться в бумажных
шляпах и с шариками в руках, а Элен сидела за столиком и
плакала, розовый носовой платок торчал из рукава, бисер, как
упавшие с лица крохотные капли, и никто из них больше ни разу
тебя не увидел. Они даже приходили к моей каюте, когда ты
умерла, послушать, плачу я или нет. И стюард, который сказал,
что они не станут тебя обмывать. Всунул загорелую рожу в дверь
и тихо прикрыл ее, увидев меня распростертым на койке. А перед
тобою он дверь просто захлопнул. Оба мы были совершенно
беспомощны, ни сказать ничего не могли, ни сделать. Я держал в
кулаке три доллара и смотрел, как его загорелая лапа
поднимается, втягивает их и тихонечко затворяет дверь.
Официант, наполнявший наши тарелки едой, которая нам была не
нужна, подошедший на второй день, чтобы сказать, ваша жена
совсем ничего не ест, и я ответил нет. А в завтрак опять
подошел и сказал, что он извиняется, не его дело, конечно,
просто метрдотель ему велел, вот, он принес тарелку с семгой.
Старался держаться как можно дальше от меня, до последнего
завтрака, только тогда подошел, надеясь на чаевые, и спросил,
может, я беженец. Я вышел наружу и, ухватившись за поручни,
смотрел на чужой плоский берег с хрупкими белыми пальцами в
небе. В этой каюте, Элен, где ты испустила дух, там мне
приходилось лежать по ночам между бессонными простынями, без
тебя.

Тьмою полно
Мое горе