Нельсон Демилль
Одиссея Талбота
Часть первая
Первое мая
Пролог
— Вот таким образом настанет конец света, — сказал Виктор Андров, — без шума, без стонов, а вот так просто — пип… пип… пип. — Он попытался подражать радиосигналу.
Широкое лицо Андрова расплылось в улыбке, и он указал на электронные приборы, располагавшиеся вдоль стен большого, тускло освещенного чердака.
Высокий пожилой американец, стоявший рядом с ним, заметил:
— Не совсем конец, Андров. Перемена. И главное, все это произойдет без кровопролития.
Андров пошел к лестнице, и звуки его шагов гулко раздавались по всему чердаку.
— Да, конечно, — согласился Андров, обернувшись и изучая американца в царившей здесь полутьме. Для своего возраста тот был достаточно привлекательным, с ясными голубыми глазами и шапкой седых волос. Правда, держался он, с точки зрения Андрова, чересчур аристократически.
— Пойдемте. У меня для вас есть сюрприз — ваш давний друг, которого вы не видели уже сорок лет, — сказал Андров американцу.
— Кто это?
— Бакалейщик. Вы никогда не задумывались, что с ним произошло? Теперь он бизнесмен. — И, кивнув в сторону лестницы, Андров добавил: — Следуйте за мной. Ступеньки слабо освещены, так что будьте внимательны.
Коренастый русский спустился по узкой лестнице в маленькую комнату с обшитыми деревом стенами, освещенную единственным бра.
Андров сказал спутнику:
— Очень жаль, что вы не можете присоединиться к нам на празднование Первого мая. Каждый год мы приглашаем дружественно настроенных к нам американцев, и — всякое бывает — даже после стольких лет кто-то из них может вас узнать.
Американец промолчал. Тогда Андров продолжил:
— На этот раз мы пригласили ветеранов бригады имени Авраама Линкольна, и наверняка они замучают всех своими рассказами о том, сколько фашистов они убили в Испании полвека тому назад.
— Я прекрасно проведу время у себя в комнате.
— Отлично. Мы пришлем вам вина. И, конечно, еды. Продукты здесь великолепные.
— Это я уже понял.
Андров удовлетворенно похлопал себя по животу и сказал:
— А к следующим майским праздникам в Россию будет импортировано много американского продовольствия на очень выгодных условиях.
Улыбнувшись, он толкнул одну из панелей в стене.
— Пойдемте.
Они оказались в большой часовне в елизаветинском стиле.
— Сюда, пожалуйста.
Американец прошелся по часовне, превращенной в рабочий кабинет, и сел в кресло. Оглядевшись, он спросил:
— Это ваш кабинет?
— Да.
Поскольку американец не мог представить себе, что в этом доме может быть еще более роскошный кабинет, он понял, что у главы миссии СССР при ООН условия для работы похуже. Виктор Андров, резидент КГБ в Нью-Йорке, определенно был большой шишкой.
— Ваш старый приятель скоро будет здесь, — пообещал ему Андров. — Он живет неподалеку. У нас есть время, чтобы сперва немного выпить.
Американец посмотрел в дальний угол часовни. Над местом, где раньше был алтарь, теперь висели портреты Маркса, Энгельса и Ленина, этой красной троицы. Он перевел взгляд на Андрова.
— Вы знаете, когда будет нанесен удар?
Андров разлил шерри в два бокала и, протянув один из них американцу, ответил:
— Да. Конец настанет в тот же день, когда все это началось. Четвертого июля.
Он поднял свой бокал.
— Ваше здоровье! — по-русски сказал он.
— Ваше здоровье! — также по-русски ответил ему американец.
1
Патрик О'Брайен стоял на площадке обозрения, расположенной на крыше шестидесятидевятиэтажного здания Американской радиокорпорации в Рокфеллеровском центре, и смотрел на юг. Небоскребы спускались подобно горной гряде в долину более низких зданий в центре города, поднимаясь затем вновь к высоким вершинам Уолл-стрит.
О'Брайен, не оборачиваясь, говорил стоявшему рядом с ним человеку:
— Когда я был еще мальчиком, анархисты и коммунисты часто швыряли бомбы на Уолл-стрит. Они убили несколько человек, в основном людей своего класса — рабочих, мелких служащих, рассыльных. Я не слышал, чтобы хоть раз пристукнули какого-нибудь бизнесмена или хоть на пять минут помешали работе биржи.
Стоявший рядом с О'Брайеном мужчина, Тони Абрамс, родители которого были коммунистами, хитро улыбнулся:
— Эти акции носили символический характер.
— Думаю, именно так о них можно сказать сегодня. — О'Брайен бросил взгляд на Эмпайр-Стейт-Билдинг.
— Здесь, наверху, так тихо. Каждый, кто провел хоть какое-то время в Нью-Йорке, это отмечает. Вот эту тишину. — Он взглянул на Абрамса. — Я люблю подниматься сюда по вечерам после работы. А вы здесь раньше бывали?
— Нет.
Абрамс уже больше года работал в «О'Брайен, Кимберли и Роуз» — юридической фирме О'Брайена, расположенной на сорок четвертом этаже здания Радиокорпорации. Он оглядел почти пустую крышу. Она имела форму подковы, огибавшей с южной, западной и северной сторон техническое сооружение, в котором размещались подъемные механизмы лифтов. Крыша была вымощена терракотовой плиткой и украшена несколькими сосенками, высаженными в кадках. Кучки туристов, в основном азиатов, расположились вдоль серых железных перил, фотографируя раскинувшийся под ними ярко освещенный город.
Абрамс добавил:
— Должен признаться, я никогда не поднимался ни на статую Свободы, ни на Эмпайр-Стейт-Билдинг.
О'Брайен рассмеялся:
— Типичный житель Нью-Йорка!
Некоторое время оба стояли молча. Абрамс ломал голову над тем, зачем О'Брайен попросил его разделить с ним это вечернее созерцание города. Мелкий служащий, проводящий вечера над дипломной работой по юриспруденции, он даже ни разу не был в кабинете старика, да и вообще ему не довелось перекинуться с ним и дюжиной слов.
О'Брайен казался поглощенным осмотром Верхнего Залива. Порывшись в кармане, он спросил у Абрамса, нет ли у того двадцатипятицентовика.
Абрамс дал ему монету.
О'Брайен подошел к подзорной трубе, укрепленной на металлической опоре, и опустил монету в приемник. Аппарат загудел. О'Брайен посмотрел на прикрепленную к нему табличку.
— Так, номер девяносто семь.
Он повернул трубу так, что стрелка указателя остановилась на цифре 97.
— Ага, вот она.
С минуту он внимательно смотрел в окуляры, а потом сказал:
— При виде этой леди в бухте у меня по телу бегают мурашки.
Он выпрямился и взглянул на Абрамса:
— Вы патриот?
Абрамсу вопрос показался достаточно провокационным.
— Мне еще не представлялось случая выяснить это, — ответил он.
По лицу О'Брайена нельзя было сказать, доволен он ответом или нет.
— Хотите посмотреть?
Труба скрипнула и перестала гудеть.
Абрамс заметил:
— Я боюсь, что время истекло.
О'Брайен недовольно взглянул на аппарат:
— Трех минут не прошло, никак не прошло. Напишите в редакцию «Таймс», Абрамс.
— Да, сэр.
О'Брайен засунул руки в карманы.
— Что-то здесь становится прохладно.
— Может, нам стоит вернуться в помещение?
О'Брайен оставил предложение незамеченным и спросил:
— Вы говорите по-русски, Абрамс?
Тот бросил взгляд на своего собеседника. Такие вопросы не задают просто так. Их задают только тогда, когда заранее знают ответ.
— Да. Мои родители…
— Точно, — перебил его О'Брайен. — Кажется, кто-то мне об этом говорил. У нас есть несколько говорящих по-русски клиентов. Евреи-эмигранты из Бруклина. По-моему, это недалеко от того места, где вы живете.
Абрамс кивнул.
— Я уже немного подзабыл язык, но уверен, что смогу с ними объясняться.
— Отлично. Не будет ли для вас слишком обременительно, если я попрошу вас усовершенствовать ваш русский? Я бы мог достать лингафонный курс госдепартамента.
Абрамс взглянул на него и ответил:
— Я согласен.
О'Брайен несколько секунд смотрел на запад, затем произнес:
— Когда вы работали в полиции, в ваши служебные обязанности входила охрана русской миссии при ООН на Шестьдесят седьмой Восточной улице?
Абрамс замялся.
— Когда я увольнялся из полиции, то дал подписку о неразглашении своих прошлых служебных обязанностей.
— Вы действительно дали такую подписку? Ах да! Вы ведь служили в разведывательном отделе полиции? В «Красном отряде»?
— Так его больше не называют. Звучит слишком…
— Слишком правдиво. Господи, мы же живем в эпоху эвфемизмов! Так как вы называли это между собой, когда поблизости не было начальства?
— «Красный отряд», — ответил Абрамс, улыбнувшись.
О'Брайен тоже улыбнулся и продолжал:
— На самом-то деле вы не охраняли русскую миссию, а занимались шпионажем… Вы должны были достаточно хорошо знать основных сотрудников из состава советской миссии при ООН.
— Возможно.
— А как насчет Виктора Андрова?
— Что вы имеете в виду?
— Действительно, что? Вы когда-нибудь бывали в Глен-Коуве?
Абрамс отвернулся и стал смотреть на закат солнца над Нью-Джерси. Наконец он ответил:
— Я был всего лишь городским полицейским, мистер О'Брайен, а не Джеймсом Бондом. Мои полномочия не выходили за пределы города. А Глен-Коув находится в графстве Нассау.
— И все равно вы, конечно, бывали там.
— Возможно.
— А вы вели для себя какие-нибудь записи, связанные с этими людьми?
Абрамс несколько нетерпеливо ответил:
— В мою задачу не входило наблюдать за ними. Этим занималось ФБР. Мне вменялось в обязанности лишь следить за их контактами с отдельными лицами и группами, которые могли бы оказаться опасными для Нью-Йорка и его жителей.
— Что это за группы?
— Обычный состав: пуэрториканкские освободительные организации, «Черные пантеры», «зеленые». Если бы русские захотели украсть химические формулы из городской исследовательской лаборатории или рецепт Ратнера для приготовления блинчиков с сыром, меня бы это не тронуло. Вот и все, что я могу вам сообщить по этому поводу.
— Но, как гражданина, вас это не могло бы не волновать, и вы доложили бы об этом ФБР, что вы несколько раз и делали.
Абрамс посмотрел на О'Брайена. Ясно, что этот человек знает очень много. А может быть, он просто блефует? О'Брайен был прекрасным адвокатом, и такое было бы в его стиле.
— Вы готовы к сдаче экзаменов на адвоката в июле? — неожиданно спросил О'Брайен.
— А вы были к этому готовы?
О'Брайен улыбнулся:
— Это было так давно!
Абрамс слышал от других, что у Патрика О'Брайена есть привычка, которая часто приводит в замешательство собеседников: быстро менять тему разговора, казалось бы, наобум, но на самом деле это скорее напоминало действия картежника-профессионала, способного так тасовать колоду перед сдачей, чтобы ему выпали карты одной масти. Абрамс спросил:
— Вы, кажется, собирались сказать что-то еще о взрывах бомб на Уолл-стрит?
О'Брайен взглянул на него:
— О нет! Просто сегодня первое мая. Праздник Первого мая. Это напомнило мне о праздновании Первого мая, которое я видел на Юнион-сквер. Вы когда-нибудь там бывали?
— Много раз. Родители брали меня с собой. И когда я работал в полиции, то тоже часто там бывал. Несколько раз в форме, а последние годы — в штатском.
О'Брайен немного помолчал и сказал:
— Посмотрите вон туда. Финансовый центр Америки, а по сути — и всего мира. Какой, по вашему мнению, будет эффект от небольшого ядерного взрыва на Уолл-стрит?
— Может остановить биржу на пять минут.
— Мне хотелось бы услышать серьезный ответ.
Абрамс закурил и сказал:
— Сотни тысяч убитых.
О'Брайен кивнул и добавил:
— Лучшие финансовые умы нации просто испарятся. Это будет экономический крах для миллионов, хаос и паника.
— Весьма возможно.
— Это приведет к социальному взрыву, беспорядкам, насилию, политической нестабильности.
— Почему мы вдруг заговорили о ядерном взрыве на Уолл-стрит, мистер О'Брайен?
— Просто неожиданная мысль в счастливый день Первого мая. Экстраполяция образа одетого в черное маленького анархиста или коммуниста, швыряющего круглую бомбу с зажженным фитилем.
О'Брайен достал металлическую флягу, отвинтил крышку и, налив в нее немного, выпил.
— У меня простуда.
— Выглядите вы вполне здоровым.
Тот засмеялся:
— Я, по идее, должен быть у Джорджа ван Дорна на Лонг-Айленде. Если он все-таки меня достанет, то в таком случае у меня простуда.
Быть соучастником маленького обмана, объектом которого к тому же является Джордж ван Дорн, партнер О'Брайена, означало возможность участия в более крупных жульничествах.
О'Брайен наполнил крышку вновь и протянул ее Абрамсу:
— Коньяк. Очень хороший.
Абрамс выпил и вернул крышку. О'Брайен выпил еще раз и спрятал флягу. Он, казалось, был погружен в свои мысли.
— Информация. Наша цивилизация держится исключительно на информации. Ее обработке, хранении, изъятии и распространении. Мы дошли до той точки в развитии, когда уже не можем функционировать, как общество, без всех этих миллиардов бит информации. Подумайте только: операции с акциями и ценными бумагами, сделки по купле-продаже товаров, металла, учет банковских чеков и ведение текущих банковских счетов, международная перекачка капитала, деятельность транснациональных корпораций… И практически всем этим заправляют вон там. — Он кивком указал в пространство перед собой. — Представьте себе, как миллионы людей пытаются доказать, сколько они потеряли. Мы просто превратимся в нацию нищих.
— Мы вновь говорим о возможных последствиях ядерного взрыва на Уолл-стрит? — спросил Абрамс.
— Может быть.
О'Брайен прошел вдоль края крыши и остановился у перил с восточной стороны площадки обозрения. Он посмотрел вниз, на комплекс Рокфеллеровского центра.
— Фантастическое место. Вы знаете, что площадь садов на крышах этих зданий около четырех гектаров?
Абрамс подошел к нему.
— Нет, не знал.
— Но это факт, и сей факт будет стоить вам еще двадцать пять центов.
О'Брайен взял у Абрамса монетку и опустил в другой аппарат обозрения. Он приблизил лицо к окулярам, развернул аппарат и навел на резкость.
— Глен-Коув отсюда милях в двадцати пяти, и это совершенно иной мир. Я стараюсь рассмотреть пиротехнику ван Дорна.
— Пиротехнику?
— Это длинная история, Абрамс. Суть в том, что ван Дорн, живущий рядом с русскими, якобы изводит их. Вы могли прочитать об этом в газетах.
— Да, припоминаю.
— Они собираются возбудить против него дело в суде графства Нассау. — О'Брайен опять повернул аппарат. — И собираются нанять местных адвокатов. Вот, посмотрите.
— На местных адвокатов?
— Нет, мистер Абрамс. На Глен-Коув.
Абрамс нагнулся к аппарату и навел на резкость. Равнинные районы Хэмпстед-Плэйнс мягко переходили в холмистую северную оконечность Лонг-Айленда, где царили богатство и комфорт для избранных. Хотя на таком расстоянии разглядеть мелкие детали было трудно, Абрамс был согласен с О'Брайеном, что Глен-Коув — это другой мир.
— Что-то я не вижу фейерверков.
— Как не увидите и разрывающихся в воздухе бомб, и нашего национального флага над домом ван Дорна, но, уверяю вас, он там.
Абрамс, выпрямившись, посмотрел на часы.
— Что же, даже Дракуле понадобился хороший адвокат, — произнес О'Брайен. — Бедный Джонатан Харкер! Он неожиданно для себя понял, что если вас приглашают в мрачный замок, то могут возникнуть проблемы с тем, как оттуда выбраться.
Абрамс понимал, что сама по себе возможность постоять с боссом на крыше здания очень многое для него значила, но его начинали раздражать странные зигзаги в рассуждениях О'Брайена.
— Я вас не очень понимаю, — проворчал он.
— В моей фирме всего несколько сотрудников, которые осмеливаются в этом признаться. Обычно все улыбаются и кивают, дожидаясь, пока я подойду к делу.
Абрамс прислонился спиной к перилам. Несколько туристов еще бродили по крыше. Небо порозовело, и вид с крыши открывался просто великолепный.
О'Брайен снова приник к трубе обозрения, но раздался щелчок.
— Черт, у вас не найдется еще одной монеты?
— Нет.
О'Брайен возвращался обратно тем же путем, которым они пришли сюда. Абрамс шел рядом.
— Видите ли, дело в том, что в конце этого месяца я, вероятно, вас уволю. Вас примут на работу в адвокатскую фирму графства Нассау «Эдвардс и Стайлер». Они представляют интересы русских в тяжбе с ван Дорном, — сказал О'Брайен.
— Эта затея с моим переходом на новую работу выглядит не очень этично. Ведь в настоящее время я работаю на вас и, следовательно, на ван Дорна.
— В конце концов русские уступят просьбе «Эдвардс и Стайлер» о посещении дачи миссии, когда ван Дорн особенно разойдется. Сегодня они отказались допустить представителей конторы на свою территорию, но могут согласиться во время проведения ван Дорном очередной вечеринки. Может быть, в День поминовения павших. Вы будете сопровождать адвокатов «Эдвардс и Стайлер» и затем доложите мне о результатах переговоров.
— Послушайте, — сказал Абрамс, — если ван Дорн действительно так донимает русских, то он заслуживает этого иска и должен проиграть в суде. Думается, русским следовало бы намекнуть об этом ван Дорну и попытаться по-тихому отучить его от своих выходок.
— Они как раз пытаются сделать это через «Эдвардс и Стайлер». Но судья Баршан — мой друг, между прочим, — никак не может решить эту дилемму: где граница между созданием неудобства для русских соседей и реализацией гарантированного конституцией права ван Дорна устраивать вечеринки, когда ему заблагорассудится.
— Извините, — вставил Абрамс, — но из всего, что я читал об этом деле, складывается впечатление, что мистер ван Дорн не самый лучший сосед. В его действиях просматриваются злостный умысел и какой-то, я бы сказал, нездоровый ура-патриотизм.
О'Брайен слегка улыбнулся:
— Внешне именно так все и выглядит. Но дело это — нечто большее, чем гражданский иск.
Абрамс остановился и посмотрел на север, в сторону Центрального парка. Да, это дело — нечто большее, чем простая гражданская тяжба. Значит, все вопросы о его знании русского, его патриотизме, «Красном отряде» — все эти вроде бы разрозненные и прямо не относящиеся к разговору вопросы, оказывается, преследовали весьма определенную цель. Так О'Брайен играл всегда.
— И что же я должен буду делать, когда окажусь у этих русских? — спросил Абрамс.
— То же, что делал Джонатан Харкер. Проявлять любопытство.
— Но Джонатан Харкер погиб.
— Хуже. Он потерял бессмертие. Но поскольку вы собираетесь стать адвокатом, успешное выполнение этого поручения благоприятно отразится на вашей карьере.
Абрамс натянуто улыбнулся:
— Что еще вы можете рассказать мне?
— Пока ничего. Вероятно, пройдет какое-то время, прежде чем я вновь заговорю с вами об этом деле. И вам не следует говорить о нем ни с кем другим. Если наш план удастся, вы будете информировать меня и никого больше, даже в том случае, если этот кто-то начнет утверждать, что действует по моему поручению. Понятно?
— Понятно.
— Хорошо. А пока я достану вам этот лингафонный курс. Если даже из нашей операции ничего не выйдет, то вы, по крайней мере, усовершенствуете свой русский.
— Чтобы работать с вашими клиентами, евреями-эмигрантами?
— У меня нет таких клиентов.
Абрамс кивнул и сказал:
— В любом случае мне нужно готовиться к июльским экзаменам.
О'Брайен произнес неожиданно резким тоном:
— Мистер Абрамс, этих экзаменов в июле может и не быть.
Абрамс уставился на него в полутьме сгущавшихся сумерек. Судя по всему, О'Брайен говорил серьезно. Однако пытаться попросить его прояснить это странное заявление было бессмысленно.
— В таком случае мне даже необходимо заниматься русским, он мне может понадобиться.
О'Брайен криво усмехнулся:
— Вполне возможно, что необходимость в нем возникнет у вас уже в августе. Спокойной ночи, мистер Абрамс.
Он повернулся и зашагал к лифтам. Абрамс несколько секунд смотрел ему вслед, затем проговорил:
— Спокойной ночи, мистер О'Брайен.
2
Питер Торп смотрел вниз из нанятого им вертолета. Под ним раскинулось возникшее еще триста лет назад у пролива Лонг-Айленд поселение Глен-Коув.
Показалась дача русской миссии при ООН. Это был большой особняк в елизаветинском стиле, с гранитными стенами, шиферной крышей, сводчатыми окнами и печными трубами. Два его крыла образовывали букву "Т", а с южной стороны было пристроено третье, поменьше. Раньше эта усадьба называлась Килленуорт, ее выстроил для одного из своих сыновей миллиардер Чарльз Пратт, создавший «Стэндард Ойл». В доме было больше полусотни комнат, он располагался на небольшом холме, окруженный тридцатью семью акрами леса. Это место называлось Золотым Берегом Лонг-Айленда. Там стояло еще пять-шесть усадеб, принадлежавших ранее Пратту. Одна из них использовалась теперь в качестве дома для престарелых. Питер Торп бывал там пару раз, но, правда, не для того, чтобы навестить стариков.
Перед воротами дачи русской миссии Торп заметил большую группу демонстрантов. Он оглянулся на небоскребы Манхэттена и на секунду задержал свой взгляд на здании штаб-квартиры ООН.
— Русские когда-нибудь пользовались вашими услугами? — спросил Торп пилота.
— Да, один раз. Прошлым летом. И почему этому месту придается такое значение? Господи! А где же ваш замок?
Торп улыбнулся:
— Тот, который прямо к северу от русских.
— О'кей, я вижу его.
Вдруг слева от вертолета вспыхнула целая россыпь звезд.
— Что за черт?! — ошарашенно воскликнул пилот, навалившись всем телом на ручку управления. Вертолет резко накренился вправо.
Торп засмеялся:
— Это просто небольшой фейерверк. Хозяин виллы, видимо, начал свое ежегодное празднование Первого мая. Разворачивайтесь и заходите с севера.
— Хорошо, — кивнул пилот и направил вертолет по новому курсу.
Торп посмотрел вниз на поток машин, двигавшихся по Дозорис-лейн. Он знал, что местный мэр был настроен резко против русских и организовывал своих избирателей на битву с нежеланными соседями.
Глен-Коув боролся с русскими уже давно, еще с того момента, как они после Второй мировой войны купили усадьбу. В пятидесятых годах полицейские останавливали всех въезжавших и выезжавших из ворот и за малейшие нарушения правил парковки вокруг особняка выписывали русским штрафы, которые, однако, никто никогда не оплачивал. Затем, во время недолгого потепления в советско-американских отношениях, наступил период некоторой разрядки, но теперь ненависть к русским вернулась, охватив, как в пятидесятых, не только Глен-Коув, но и всю нацию.
Недавно, в отместку за введенный мэром Глен-Коува запрет для русских появляться в зоне отдыха, Москва запретила американским дипломатам пользоваться пляжами Москвы-реки. В «Правде» была опубликована большая статья, в которой Глен-Коув изображался бастионом «антисоветского шабаша». Статья эта, которую Торп читал в переводе с русского в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния, была такой же идиотской, как и породившие ее действия мэра, Доминика Париоли.
Торп с улыбкой вспомнил, что Глен-Коув доставил головную боль и госдепартаменту, но в конце концов прошлым летом федеральное правительство согласилось ежегодно выплачивать городку около ста тысяч долларов в счет компенсации потерь местного бюджета от безналогового статуса русской усадьбы. В ответ на это мэр Париоли согласился снизить активность антирусских выступлений. Но, судя по всему, Глен-Коув не спешил выполнять свою часть договоренностей. Торп вновь улыбнулся.
— Что за чертовщина происходит там внизу? — спросил пилот.
— Жители городка на деле используют свое право на свободу слова и собраний, — ответил Торп.
— Судя по тому, что видно отсюда, они там разошлись по-настоящему.
— Вроде того.
Но, в принципе, нужно быть справедливым по отношению к жителям Глен-Коува. За период, прошедший после достижения договоренностей между Глен-Коувом и Вашингтоном, ситуация вокруг «русского дома» претерпела серьезные изменения, в прессе начали часто мелькать сообщения о наличии на даче русской миссии сложного оборудования, предназначенного для электронного шпионажа.
В намерения русских, конечно, не входило сорвать просмотр футбольного матча в пятницу вечером. Их интересовала военная промышленность Лонг-Айленда: заводы фирм «Сперри-Рэнд», «Грумман эйркрафт», «Рипаблик авиэйшн» и еще десяток предприятий, производящих высокотехнологичное электронное оборудование и микросхемы. Торп знал, что русские занимались также прослушиванием большинства дипломатических представительств, расположенных на Лонг-Айленде и в Манхэттене.
Постоянно возникал вопрос: каким образом и где русским удается получить в Америке такое разнообразное и высокотехнологичное шпионское оборудование? Официальная версия госдепартамента всегда сводилась к следующему: через дипломатическую почту, в больших ящиках, защищенных от досмотра и изъятия по дипломатическому протоколу. Но Торп знал, что дело обстояло не совсем так. Почти все оборудование, используемое русскими для шпионажа за военными предприятиями Глен-Коува, попадало к ним с самих же этих предприятий. Его приобретали через цепочку подставных лиц и доставляли прямо во внутренний двор русской дачи. Некоторые наиболее засекреченные приборы, которые невозможно было купить, просто выкрадывались и доставлялись запутанным путем: на грузовиках, катерах и только потом — на вертолете.