Диккенс Чарльз. Посмертные записки Пиквикского Клуба

   Затруднение было серьезное, непреодолимое. Когда на дозорщика воздействовали с помощью лести и мзды и когда он облегчил душу, щелкнув по голове изобретательного юнца за то, что тот предложил воспользоваться тачкой, — мистера Пиквика усадили в нее, и все тронулись в путь; Уордль и рослый дозорщик шли впереди, а мистер Пиквик в тачке, приводимой в движение Сэмом, замыкал шествие.
   — Стойте, Сэм! — сказал мистер Пиквик, когда они пересекали первое поле.
   — Ну, что еще случилось? — осведомился Уордль.
   — Эта тачка не подвинется ни на шаг вперед, — решительно заявил мистер Пиквик, — пока Уинкль не будет нести своего ружья иначе.
   — Да как же мне его нести? — спросил несчастный Уинкль.
   — Несите его дулом вниз, — ответил мистер Пиквик.
   — Это не принято у спортсменов, — возразил Уинкль.
   — Мне нет дела до того, принято это у спортсменов или не принято. — отвечал мистер Пиквик, — я не желаю, чтобы ради соблюдения приличий меня застрелили в тачке.
   — Я уверен, что джентльмен не успокоится, пока не всадит в кого-нибудь заряда, — проворчал долговязый.
   — Хорошо, хорошо, мне все равно! — сказал бедный Уинкль. поворачивая ружье прикладом вверх. — Ну вот!
   — Все что угодно за спокойную жизнь! — изрек мистер Уэллер, и они снова тронулись в путь.
   — Стойте! — крикнул мистер Пиквик, когда они прошли несколько ярдов.
   — Ну, что еще? — спросил Уордль.
   — Ружье в руках Тапмена небезопасно, решительно небезопасно! — сказал мистер Пиквик.
   — Как? Что? Небезопасно? — воскликнул с большой тревогой мистер Тапмен.
   — Да, раз вы его так держите, — отвечал мистер Пиквик. — Мне очень неприятно снова вмешиваться, но я не соглашусь ехать дальше, пока вы не будете держать его так же, как Уинкль.
   — Лучше, если вы примете этот совет, сэр, — сказал рослый дозорщик, иначе вы можете всадить заряд в самого себя или в кого-нибудь другого.
   Мистер Тапмен с самой учтивой поспешностью повернул должным образом ружье, и компания снова двинулась вперед. Оба любителя охоты шагали с опущенными дулом вниз ружьями, как солдаты на королевских похоронах.
   Собаки вдруг остановились как вкопанные, и охотники, ступив шаг вперед, тоже остановились.
   — Что это случилось у собак с ногами? — прошептал мистер Уинкль. — Как странно они стоят!
   — Нельзя ли потише! — шепотом отозвался Уордль. — Вы не видите, что они делают стойку?
   — Делают стойку? — повторил мистер Уинкль, осматриваясь по сторонам, словно надеясь обнаружить какие-то исключительные красоты в пейзаже, к которым умные животные старались привлечь особое внимание. — Делают стойку? А зачем же им стоять?
   — Не зевайте! — сказал Уордль, который в этот волнующий момент пропустил вопрос мимо ушей. — Ну!
   Раздалось громкое хлопанье крыльев, заставившее мистера Уинкля отскочить, точно его самого подстрелили. «Бах, бах!» — прозвучали два выстрела. Дым быстро пронесся над полем и заклубился в воздухе.
   — Где они? — воскликнул мистер Уинкль, который, находясь в состоянии крайнего возбуждения, вертелся, как волчок. — Где они? Скажите, когда стрелять. Где они? Где они?
   — Где они? — повторил Уордль, поднимая двух птиц, которых собаки притащили к его ногам. — Да вот они.
   — Нет, нет, я говорю о других! — сказал ошеломленный Уинкль.
   — Сейчас уже довольно далеко от нас, — ответил Уордль, спокойно заряжая ружье.
   — Вероятно, минут через пять мы наткнемся на другой выводок, — сказал рослый дозорщик. — Если джентльмен начнет стрелять сейчас, пожалуй он выпустит заряд как раз к тому времени, когда они взлетят.
   — Ха-ха-ха! — расхохотался мистер Уэллер.
   — Сэм! — сказал мистер Пиквик, сочувствуя своему сконфуженному и растерянному ученику.
   — Сэр?
   — Не смейтесь.
   — Слушаю, сэр.
   В виде компенсации мистер Уэллер, стоя за тачкой, состроил гримасу исключительно для увеселения мальчика в гетрах, разразившегося громким смехом и немедленно получившего удар кулаком от рослого дозорщика, которому нужен был предлог отвернуться, чтобы скрыть улыбку.
   — Браво, старина! — сказал Уордль мистеру Тапмену. — На этот раз вы несомненно выстрелили.
   — О да! — отвечал мистер Тапмен с понятной гордостью. — Я спустил курок.
   — Прекрасно, в следующий раз вы что-нибудь подстрелите, если будете смотреть в оба. Это очень легко, не правда ли?
   — Да, это очень легко, — согласился мистер Тапмен. — А все-таки как больно бьет в плечо! Меня едва не опрокинуло. Я понятия не имел, что эти маленькие ружья так отдают.
   — Ах, вот что! — улыбаясь, отозвался пожилой джентльмен. — Со временем вы к этому привыкнете. Ну что, все готовы? Все обстоит благополучно с тачкой?
   — Все в порядке, сэр, — ответил мистер Уэллер.
   — В таком случае вперед!
   — Держитесь крепко, сэр, — сказал Сэм, берясь за тачку.
   — Держусь, — сказал мистер Пиквик, и они двинулись дальше, развив соответствующую скорость.
   — Теперь задержите эту тачку! — крикнул Уордль, когда ее перетащили через перелаз на другое поле и мистер Пиквик был снова в нее водворен.
   — Все в порядке, сэр, — ответил мистер Уэллер приостанавливаясь.
   — Ну, Уинкль, — сказал пожилой джентльмен, — ступайте осторожно за мною и постарайтесь не опоздать на этот раз.
   — Будьте покойны, — отозвался мистер Уинкль. — Они делают стойку?
   — Нет, нет! еще нет! тише! тише!
   Они осторожно подвигались вперед и подошли бы очень тихо, если бы мистер Уинкль, совершая какие-то весьма сложные манипуляции со своим ружьем, случайно не выпалил в самый критический момент над головой мальчика, как раз в то самое место, где находился бы мозг рослого дозорщика, будь тот на месте мальчика.
   — Да на кой черт вы стреляли? — воскликнул старый Уордль, когда птицы улетели, нимало не пострадав.
   — В жизни не видал такого ружья, — отвечал бедный мистер Уинкль, разглядывая замок, как будто это могло исправить дело. — Оно стреляет само. Стреляет, да и только.
   — Стреляет, да и только! — повторил Уордль слегка раздраженным тоном. Хотел бы я, чтобы оно само что-нибудь застрелило.
   — Оно и застрелит, сэр, — заметил дозорщик тихим пророческим тоном.
   — Что вы хотите этим сказать, сэр? — сердито спросил мистер Уинкль.
   — Ничего, сэр, ничего, — отвечал дозорщик, — а мать вот этого мальчика получит кое-какие блага от сэра Джеффри, если мальчик будет убит на его земле. Заряжайте, сэр, заряжайте.
   — Отнимите у него ружье! — кричал из тачки мистер Пиквик, устрашенный мрачными намеками дозорщика, — Пусть кто-нибудь отнимет у него ружье, слышите?
   Никто, однако, не вызвался исполнить приказание, и мистер Уинкль, бросив строптивый взгляд на мистера Пиквика. зарядил ружье и продолжал путь имеете с другими.
   Мы вынуждены, опираясь на авторитет мистера Пиквика, заявить, что приемы мистера Тапмена отличались значительно большей осторожностью и осмотрительностью, чем приемы, усвоенные мистером Уинклем. Тем не менее это нисколько не умаляет значительного авторитета сего последнего джентльмена во всех вопросах, связанных со спортом; ибо, — как правильно замечает мистер Пиквик, — с незапамятных времен почему-то случалось так, что многие из наилучших и способнейших философов, которые были истинными светочами науки в области теории, оказывались совершенно неспособными применять эти теории на практике.
   Метод мистера Тапмена, подобно многим нашим замечательнейшим открытиям, был чрезвычайно прост. С быстротой и проницательностью гения он сразу подметил, что нужно придерживаться двух важнейших правил: первое — стрелять так, чтобы не причинить вреда самому себе, и второе — стрелять так, чтобы не подвергать опасности окружающих; ясно, что наилучший способ, когда преодолена трудность самого выстрела, заключается в том, чтобы плотно зажмурить глаза и палить в воздух.
   Случилось так, что, совершив этот подвиг, мистер Тапмен открыл глаза и увидел, как падала на землю подстреленная жирная куропатка. Он собирался поздравить мистера Уордля с неизменным успехом, но этот джентльмен приблизился к нему и с жаром пожал ему руку.
   — Тапмеп, — сказал пожилой джентльмен, — вы наметили именно эту птицу?
   — Нет, — сказал мистер Тапмен, — нет.
   — Наметили, — возразил мистер Уордль. — Я видел… я заметил, как вы ее выбрали… я обратил внимание на вас, когда вы подняли ружье и прицелились, и вот что я скажу: лучший стрелок не сделал бы этого с большим искусством. Вы вовсе не такой новичок, каким я считал вас, Тапмен, — вы охотились раньше.
   Тщетно возражал мистер Тапмен с улыбкой самоотречения, что он никогда не охотился. Даже улыбка была принята как доказательство противоположного, и с этого дня его репутация была установлена. Это не единственная репутация, приобретенная с такою ловкостью, и столь счастливое стечение обстоятельств бывает не только во время охоты на куропаток.
   Между тем мистер Уинкль палил, гремел и пускал дым, не достигая никаких осязательных результатов, достойных упоминания: то посылал заряд в воздух, то предоставлял ему скользить так низко над поверхностью земли, что жизнь двух собак все время находилась в некоторой опасности. Его манера стрелять как пример стрельбы фантастической — была очень изменчива и любопытна; как демонстрирование стрельбы в цель, она была, пожалуй, неудачна. Считается признанной аксиомой, что «всякой пуле своя доля». Если она применима в равной степени к дроби, то дробинки мистера Уинкля были несчастными подкидышами, лишенными естественных прав, обреченными скитаться по миру и обездоленными.
   — Ну, — сказал Уордль, подходя к тачке и вытирая пот, струившийся по его веселой красной физиономии, — горячий денек, не правда ли?
   — Да, что и говорить, — отозвался мистер Пиквик. — Солнце ужасно припекает, даже я это чувствую. Не представляю себе, каково приходится вам.
   — Да. — сказал пожилой джентльмен, — довольно жарко. Но уже первый час. Видите вон тот зеленый холм?
   — Конечно.
   — Там мы будем завтракать. И клянусь Юпитером, мальчик с корзинкой уже там — точен, как часовой механизм.
   — Совершенно верно, — просияв, сказал мистер Пиквик. — Славный малый! Сейчас дам ему шиллинг. Ну, Сэм, катите меня.
   — Держитесь, сэр, — сказал мистер Уэллер, оживившись от предвкушения завтрака. — Прочь с дороги, кожаные гетры! Если вы дорожите моей жизнью, не опрокиньте меня, как говорил джентльмен вознице, когда тот вез его на Тайбурн^[61].
   И, разбежавшись, мистер Уэллер легко покатил своего хозяина к зеленому холму, ловко вывалил его у самой корзины и принялся ее распаковывать с величайшим проворством.
   — Телятина в тесте, — беседовал сам с собой мистер Уэллер, раскладывая съестные припасы на траве. — Очень хорошая штука — телятина в тесте, если вы знаете леди, которая ее готовила, и совершенно уверены, что это не кошатина, а в конце концов не все ли равно, если кошка так похожа на телятину, что даже сами пирожники не могут отличить.
   — Не могут, Сэм? — спросил мистер Пиквик.
   — Не могут, сэр, — отвечал мистер Уэллер, прикасаясь рукою к шляпе. Когда-то я жил в одном доме с пирожником, сэр, и очень он был хороший человек — регулярная голова вдобавок, — паштеты умел выделывать из чего угодно. «У вас много кошек, мистер Брукс», — говорю я ему, когда подружился с ним. «Да, говорит, у меня их очень много», — говорит. «Должно быть, очень любите кошек», — говорю. «Не я, а другие любят, — говорит и подмигивает мне, — а впрочем, сейчас не их сезон, подождем зимы», — говорит. «Не их сезон!» говорю. «Да, говорит, фрукты в сезон — кошки вон». — «Что вы хотите этим сказать?» — говорю. «Что хочу сказать? — говорит. — Да то, что я никогда не войду в союз мясников, чтобы повышать цену на мясо, — говорит. — Мистер Уэллер, — говорит он, жмет мне руку очень крепко и шепчет на ухо: — Вы этого никогда не повторяйте, но все дело в том, чтобы их подсезонить. От этого они все превращаются в благородных животных, — говорит и показывает на очень хорошенького серого котенка, — и я их сезоню под бифштекс, телятину или почки, смотря по спросу. Я вам больше скажу, — говорит он, — телятину я могу сделать бифштексом, бифштекс — почками, либо и то и другое — бараниной в один момент, как только изменится спрос на рынке и аппетиты потребуют разнообразия».
   — Должно быть, это был очень изобретательный молодой человек, Сэм, заметил с легкой дрожью мистер Пиквик.
   — Вот именно, сэр, — ответил мистер Уэллер, продолжая выгружать корзину, — и паштеты были прекрасные. Язык — очень хорошая штука, если это не женский язык. Хлеб, окорок ветчины — ну и картина!.. Холодный ростбиф нарезанный — очень хорошо! А что в этих глиняных кувшинах, молодой повеса?
   — В одном пиво, — сказал мальчик, снимая с плеча две больших глиняных бутыли, связанные кожаным ремнем, — в другом холодный пунш.
   — А завтрак получился очень недурной, — заметил мистер Уэллер, с большим удовлетворением обозревая расставленные им закуски. — Ну-с, джентльмены, милости просим, как сказали, примкнув штыки, англичане французам.
   Второго приглашения не понадобилось, чтобы побудить компанию воздать должное трапезе; не пришлось также настаивать, чтобы мистер Уэллер, рослый дозорщик и двое мальчиков расположились на траве неподалеку и начали уничтожать соответствующее количество яств. Старый дуб предоставил свою тень охотникам, а перед ними расстилалась широкая перспектива полей и лугов, пересеченных живыми изгородями и пышно декорированных лесом.
   — Восхитительно, поистине восхитительно! — воскликнул мистер Пиквик, на чьем выразительном лице кожа под действием солнца быстро начала лупиться.
   — Верно, верно, старина! — отозвался Уордль. — Ну-ка, стаканчик пунша!
   — С большим удовольствием, — сказал мистер Пиквик, и довольная его физиономия, когда, пунш был выпит, подтверждала искренность ответа.
   — Хорошо! — причмокивая, сказал мистер Пиквик. — Очень хорошо. Выпью еще стаканчик. Холодный, очень холодный. Ну-с, джентльмены, — продолжал мистер Пиквик, все еще не выпуская из рук кувшина, — тост! За наших друзей в Дингли Делле.
   Тост был принят под громкие возгласы.
   — Я вам скажу, что я намерен сделать, чтобы наловчиться в стрельбе, начал мистер Уинкль, который ел ветчину с хлебом, пользуясь складным ножом. — Я посажу чучело куропатки на столб и буду упражняться, начну с небольшого расстояния и постепенно буду его увеличивать. Мне кажется, это превосходная практика.
   — Я знаю одного джентльмена, сэр, — сказал мистер Уэллер, — который так и сделал и начал с двух ярдов, но больше ему не пришлось стрелять, потому что начисто сдул птицу с первого же выстрела, так что и перышка ее никто с тех пор не видал.
   — Сэм! — сказал мистер Пиквик.
   — Сэр? — отозвался мистер Уэллер.
   — Будьте добры, приберегите свои анекдоты, пока они не потребуются.
   — Слушаю, сэр.
   При этом мистер Уэллер так искусно подмигнул глазом, не заслоненным кружкой пива, которую он поднес к губам, что с двумя мальчиками сделались конвульсии и даже долговязый дозорщик снисходительно улыбнулся.
   — Да, это, несомненно, превосходнейший холодный пунш, — сказал мистер Пиквик, многозначительно поглядывая на глиняную бутыль, — а день чрезвычайно жаркий, и… Тапмен, мой дорогой друг, стаканчик пунша?
   — С величайшим наслаждением, — ответил мистер Тапмен, и, осушив этот стаканчик, мистер Пиквик выпил еще один, но лишь затем, чтобы узнать, нет ли в пунше апельсинной корки, ибо от апельсинной корки ему всегда бывало худо; убедившись, что ее нет, мистер Пикник выпил еще стаканчик за здоровье отсутствующего друга, а затем почувствовал безусловную необходимость выпить за неизвестного составителя пунша.
   Это непрерывное осушение стаканчиков возымело заметное действие на мистера Пиквика; его физиономия сияла самыми солнечными улыбками, губы подергивались от смеха, в глазах светилось благодушное веселье. Уступая мало-помалу действию возбуждающего напитка, оказывавшего особенное влияние благодаря жаре, мистер Пиквик выразил сильное желание вспомнить песенку, которую слышал в детстве, и, так как попытка оказалась неудачной, попробовал подстегнуть свою память еще несколькими стаканчиками пунша, каковые, по-видимому, оказали как раз обратное действие; ибо, забыв слова песни, он начал забывать и членораздельное произношение слов; в заключение он встал, желая обратиться к обществу с красноречивым спичем, но свалился в тачку и моментально заснул крепким сном.
   Когда корзину вновь увязали и выяснилась полная невозможность вывести мистера Пиквика из оцепенения, стали совещаться, как поступить: отвезти ли мистеру Уэллеру своего хозяина назад, или оставить его на месте пока они не соберутся в обратный путь. В конце, концов остановились на последнем решении; и так как предстоящая экспедиция должна была занять не больше часу и так как мистер Уэллер очень настойчиво просил их взять его с собой, решено было оставить мистера Пиквика спать в тачке и зайти за ним на обратном пути. Таким образом. они пустились в путь, а мистер Пиквик с полным комфортом храпел в тени.
   Нет никаких разумных оснований сомневаться в том, что мистер Пиквик все храпел бы и храпел в тени, пока не вернутся его друзья или, в случае их опоздания, пока не спустятся на землю вечерние тени, — при условии, конечно, что его покой ничем не будет нарушен. По его покой был нарушен. И вот как это произошло.
   Капитан Болдуиг был маленький сердитый человек в синем сюртуке и жестком черном галстуке; когда он снисходил до прогулки по своим владениям, то совершал ее в обществе толстой трости с медным наконечником, а также садовника и его помощника с раболепными физиономиями, которым (садовникам, не трости) капитан Болдуиг отдавал приказания со всем подобающим величием и строгостью; ибо свояченица капитана Болдуига была замужем за маркизом, дом капитана был виллой, а земля его «владениями», и все это было очень внушительно, даже величественно.
   Мистер Пиквик не проспал и получаса, как явился маленький капитан Болдуиг в сопровождении двух садовников, шагая со всей быстротой, какую допускали его осанка и важность. Приблизившись к дубу, капитан Болдуиг остановился, глубоко перевел дух и окинул взглядом расстилавшийся перед ним пейзаж, словно этот пейзаж должен был испытывать великое удовольствие от того, что капитан Болдуиг обращает на него внимание; засим он выразительно ударил по земле тростью и позвал старшего садовника.
   — Хант! — сказал капитан Болдуиг.
   — Что прикажете, сэр? — сказал садовник.
   — Завтра утром утрамбовать здесь, слышите, Ханг.
   — Слушаю, сэр.
   — И позаботьтесь о том, чтобы содержать это место в полном порядке. Слышите, Хант?
   — Слушаю, сэр.
   — И напомните мне сделать объявление о нарушителях права владения, пороховых ловушках^[62] и тому подобном, чтобы сюда не лазили. Слышите, Хант… Слышите?..
   — Не забуду, сэр.
   — Прошу прощенья, сэр, — сказал второй садовник, приподнимая шляпу.
   — В чем дело, Уилкинс? — спросил капитан Болдуиг.
   — Прошу прошенья, сэр, но, мне кажется, здесь кто-то уже побывал сегодня.
   — Ка-ак! — сказал капитан, грозно озираясь.
   — Да, сэр, мне кажется, здесь обедали, сэр.
   — Проклятье! Какая наглость! Совершенно верно! — сказал капитан Болдуиг, когда его взгляд упал на корки хлеба и объедки, валявшиеся на траве. — Здесь действительно жрали. Хотел бы я застать этих бродяг! воскликнул капитан Болдуиг, сжимая свою толстую трость.
   — Прошу прощенья, сэр, — сказал Уилкинс, — но…
   — Что «но»? А? — заревел капитан, и, следуя за робким взглядом Уилкинса, его глаза остановились на тачке и мистере Пиквике.
   — Кто вы такой, негодяй? — спросил капитан, тыкая толстой тростью в мистера Пиквика. — Как ваше имя?
   — Холодный пу…унш… — пробормотал мистер Пиквик, снова погружаясь в сон.
   — Что? — вопросил капитан Болдуиг.
   Никакого ответа.
   — Как он себя назвал? — спросил капитан.
   — Кажется, Панч, сэр, — ответил Уилкинс.
   — Вот наглость, черт подери, вот наглец! — воскликнул капитан Болдуиг. — Он только притворяется, будто спит! — яростно кричал капитан Болдуиг. — Он пьян! Пьяный плебей! Увезите его, Уилкинс, увезите его немедленно!
   — Куда прикажете, сэр? — робко осведомился Уилкинс.
   — К черту! — отвечал капитан Болдуиг.
   — Очень хорошо, сэр, — сказал Уилкинс.
   — Стойте! — сказал капитан.
   Уилкинс послушно остановился.
   — Отвезите его, — сказал капитан, — в загон для скота, и посмотрим, назовет ли он себя Панчем, когда очнется. Я не позволю над собой издеваться, я не позволю над собой издеваться! Увезите его!
   И мистера Пиквика увезли, подчиняясь категорическому предписанию, а величественный капитан Болдуиг, пыжась от негодования, продолжал прогулку.
   Трудно передать изумление охотников, когда они, вернувшись, обнаружили, что мистер Пиквик исчез вместе со своею тачкой. Случай был весьма таинственный и необъяснимый. Ибо одно то, что хромой человек вдруг встал на ноги и ушел, было фактом чрезвычайным; но если он вдобавок покатил перед собой для развлечения тяжелую тачку — случай казался поистине сверхъестественным. Все вместе и каждый поодиночке они обшарили все уголки и закоулки; они кричали, свистали, хохотали, звали — и все безрезультатно. Мистер Пиквик пропал бесследно. После нескольких часов бесплодных поисков они пришли к печальному выводу, что придется вернуться домой без него.
   Между тем мистер Пиквик, по-прежнему спавший в своей тачке, был отвезен в загон для скота и бережно водворен там, к невыразимому восторгу не только всех деревенских мальчишек, но и трех четвертей взрослого населения, собравшегося в ожидании его пробуждения. Если одно его появление в тачке доставило им величайшее удовольствие, то во сколько же раз усилился их восторг, когда, после нескольких невнятных возгласов: «Сэм!» — он приподнялся, сел в тачке и с неописуемым удивлением воззрился па лица, перед ним находившиеся.
   Крики толпы были, конечно, сигналом его пробуждения; его невольный вопрос: «Что случилось?» — вызвал новый взрыв криков, пожалуй еще более громкий.
   — Вот так потеха! — ревела толпа.
   — Где я? — воскликнул мистер Пиквик.
   — В загоне, — отвечали голоса.
   — Как я сюда попал? Что со мной было? Откуда меня привезли? Выпустите меня! — кричал мистер Пиквик. — Где мой слуга? Где мои друзья?
   — Какие еще друзья! Ура! — И в мистера Пиквика полетели брюква, картофель, яйца и другие знаки игривого расположения духа.
   Трудно сказать, сколь долго тянулась бы эта сцепа и сколько пришлось бы претерпеть мистеру Пиквику, если бы быстро мчавшийся мимо загона экипаж не остановился и из него не вышли старик Уордль и Сэм Уэллер: первый значительно быстрей, чем можно это описать и даже прочесть, проложил себе дорогу к мистеру Пиквику и усадил его в экипаж как раз в тот момент, когда второй, вступив в единоборство с бидлом^[63], закончил третий и последний раунд.
   — Бегите к судье! — раздались голоса.
   — Вот-вот, бегите, — сказал мистер Уэллер, вскакивая на козлы. — Привет от меня, привет от мистера Уэллера судье, и скажите ему, что я намял бока его бидлу, а если он назначит нового, я зайду завтра, чтобы и тому намять бока. Погоняйте, старина!
   — Как только приеду в Лондон, подам жалобу на этого капитана Болдуига и привлеку его к суду за незаконное задержание, — сказал мистер Пиквик, когда экипаж выехал из города.
   — Кажется, мы вторглись в чужие владения, — заметил Уордль.
   — Мне все равно, — отвечал мистер Пиквик, — я подам в суд.
   — Нет, не подадите, — возразил Уордль.
   — Подам, клянусь… — Но, заметив насмешливое выражение лица Уордля, мистер Пиквик запнулся и спросил: — А что?
   — Да то, — сказал старый Уордль, заливаясь смехом, — что дело можно обратить против кое-кого из нас и сказать, что мы выпили слишком много холодного пунша.
   Как ни удерживался мистер Пиквик, но на лице его появилась улыбка, улыбка уступила место смеху, смех — хохоту; хохотали все. А для того чтобы поддержать хорошее расположение духа, остановились у первой придорожной таверны и потребовали по стаканчику грога для всех и большой стакан экстраординарной крепости для мистера Сэмюела Уэллера.

Глава XX,

   повествующая о том, какими дельцами были Додсон и Фогг, и какими повесами их клерки, и как происходило трогательное свидание мистера Уэллера с его давно пропавшим родителем; а также о том, какое избранное общество собралось в «Сороке и Пне» и какой превосходной будет следующая глава