Страница:
— Общая сумма равняется многим тысячам фунтов, — заметил поверенный, просматривая бумаги.
— Да, — подтвердил клиент.
— Что же мы предпримем? — осведомился делец.
— Что предпримем? — неожиданно воспламеняясь, воскликнул клиент. — Приведем в движение все колеса закона, прибегнем ко всем уловкам, какие изобретательность может придумать, а подлость — осуществить, прибегнем к средствам честным и бесчестным, к открытому нажиму на закон, подкрепленному всеми ухищрениями самых хитроумных его исполнителей. Я хочу, чтобы его смерть сопровождалась страшной и длительной агонией. Разорите его, захватите и продайте все его движимое и недвижимое имущество, выгоните его из дому и родного гнезда, заставьте нищенствовать на старости лет и умереть в тюрьме!
— Но издержки, мой дорогой сэр, связанные с этим издержки! — возразил поверенный, оправившись от изумления. — Если ответчик окажется нищим, кто оплатит издержки, сэр?
— Назовите любую сумму, — ответил незнакомец, рука у него так сильно дрожала от волнения, что он едва мог удержать перо, которое схватил, — любую сумму, и вы ее получите. Не бойтесь назвать ее. Мне она не покажется чрезмерной, если вы достигнете цели.
Поверенный назвал наугад большую сумму — аванс, необходимый для того, чтобы обеспечить себя на случай проигрыша дела, но скорее с целью удостовериться, далеко ли думает зайти его клиент, чем в надежде на то, что он удовлетворит требование. Незнакомец выписал на своего банкира чек на всю сумму и удалился.
Чек был оплачен, и поверенный, убедившись, что на странного клиента можно вполне положиться, принялся за дело всерьез. В течение следующих двух лет Хейлинг целыми днями просиживал в конторе, изучая бумаги, по мере того как они накапливались, и с глазами, сверкающими от радости, перечитывал снова и снова письма с протестами, мольбы о небольшой отсрочке, указания на неизбежное разорение, грозившее противной стороне. Письма, которые притекали потоком, когда начались тяжба за тяжбой и процесс за процессом. На все просьбы о ничтожном снисхождении ответ был один: деньги должны быть уплачены. Земля, дом, мебель — все по очереди было отобрано по многочисленным исполнительным листам, и самого старика заключили бы в тюрьму, не ускользни он от бдительности судебных исполнителей и не обратись в бегство.
Неумолимая злоба Хейлинга, отнюдь не утоленная успехом преследования, усилилась во сто крат после вызванного им разорения. Когда ему сообщили о бегстве старика, ярость его была безгранична. Он в бешенстве скрежетал зубами, рвал на себе волосы и осыпал страшными проклятиями людей, которым было поручено произвести арест. Его удалось кое-как успокоить только повторными уверениями, что беглец несомненно будет найден. Агенты были разосланы на поиски во всех направлениях, прибегли ко всем уловкам, какие только можно было изобрести с целью обнаружить его убежище, но все было тщетно. Прошло полгода, а его все еще не нашли.
Однажды поздним вечером Хейлинг, которого нигде не видно было в течение многих недель, явился на квартиру своего поверенного и приказал доложить, что джентльмен желает видеть его немедленно. Не успел поверенный, который с верхней площадки лестницы узнал его голос, распорядиться, чтобы его впустили, как он уже взбежал по лестнице и вошел в приемную, бледный и задыхающийся. Закрыв дверь, чтобы их не подслушали, он опустился на стул и сказал, понизив голос:
— Тише! Наконец-то я его нашел.
— Неужели? — воскликнул поверенный. — Прекрасно, дорогой сэр!
— Он скрывается в жалкой лачуге в Кемден-Тауне, сказал Хейлинг. — Пожалуй, это хорошо, что мы потеряли его из виду, так как все это время он жил там один, в жестокой нищете, он беден, очень беден.
— Отлично, — сказал поверенный. — Конечно, вы хотите, чтобы его арестовали завтра?
— Да, — ответил Хейлинг. — Позвольте! Нет! Послезавтра. Вы удивляетесь, что я хочу это отложить, — добавил он с мрачной улыбкой, — но я совсем забыл. Послезавтра годовщина одного события в его жизни, пусть это совершится послезавтра.
— Отлично, — сказал поверенный. — Быть может, вы сообщите полицейскому чиновнику?
— Нет. Мы встретимся с ним здесь в восемь часов вечера, — я отправлюсь вместе с ним.
Они встретились в назначенный вечер и, наняв карету, приказали кучеру остановиться на том углу старой Пенкрес-роуд, где находится приходский работный дом. Когда они приехали туда, уже совсем стемнело; пройдя вдоль глухой стены перед Ветеринарным госпиталем, они свернули в маленькую боковую улицу, которая называется, или в то время называлась, Литтл Колледж-стрит, и какой бы ни была она теперь, но в те дни являлась довольно жалкой улицей, окруженной полями и канавами.
Надвинув на глаза дорожную шляпу и завернувшись в плащ, Хейлинг остановился перед самым жалким домом на этой улице и тихо постучал в дверь. Ее тотчас же открыла женщина, которая, узнав его, сделала реверанс, а Хейлинг, шепотом приказав полицейскому чиновнику остаться внизу, осторожно поднялся по лестнице и, открыв дверь комнаты, выходящей на улицу, быстро вошел.
Тот, кого он искал и так ненавидел — теперь это был дряхлый старик, сидел за простым сосновым столом, на котором стояла жалкая свеча. Старик вздрогнул, когда вошел незнакомец, и с трудом встал.
— Что еще? — спросил он. — Еще какая-нибудь беда? Что вам нужно.
— Сказать вам несколько слов, — ответил Хейлинг.
С этими словами он присел к другому концу стола и, сняв плащ и шляпу, повернулся лицом к старику.
Старик, казалось, мгновенно лишился дара речи. Он откинулся на спинку стула и, сжимая руки, смотрел на посетителя с отвращением и страхом.
— Сегодня, — сказал Хейлинг, — исполнилось шесть лет с тех пор, как я потребовал от вас жизнь, которую вы должны были отдать мне за жизнь моего ребенка. Старик! Над бездыханным телом вашей дочери я поклялся посвятить свою жизнь мести. Я не уклонялся от этого намерения ни на мгновенье, но если бы уклонился, одно воспоминание об ее покорном страдальческом взгляде, когда она умирала, или об изможденном лице невинного ребенка придало бы мне сил для осуществления замысла. Мой первый акт отмщения вы помните хорошо, сегодня — последний.
Старик задрожал, и руки его бессильно опустились.
— Завтра я покидаю Англию, — продолжал Хейлинг после краткой паузы. — С сегодняшней ночи вы будете заживо погребены в той самой могиле, на которую обрекли ее… в тюрьме, без надежды покинуть…
Он взглянул на старика и умолк. Поднес свечу к его лицу, осторожно поставил ее на стол и вышел из комнаты.
— Вы бы наведались к старику. — сказал он женщине и, открыв дверь, дал знак чиновнику идти вслед за ним на улицу. — Мне кажется, он болен.
Женщина закрыла дверь, быстро взбежала по лестнице и нашла старика бездыханным.
Под простой могильной плитой, на одном из самых мирных и уединенных кладбищ Кента, где полевые цветы пестреют в траве и спокойный пейзаж обрамляет прекраснейший уголок в саду Англии, покоятся останки молодой матери и ее кроткого ребенка. Но прах отца не смешался с их прахом, и, начиная с той ночи, поверенный не мог добыть никаких сведений о дальнейшей судьбе своего странного клиента.
Закончив рассказ, старик подошел к вешалке в углу, снял свою шляпу и пальто, надел их с величайшим спокойствием и, не прибавив больше ни слова, медленно удалился. Так как джентльмен с мозаичными запонками заснул, а большая часть присутствующих увлеклась веселой забавой — капала ему в грог сало с подтаявшей свечи, то мистер Пиквик вышел, никем не замеченный, и, расплатившись за себя и за мистера Уэллера, покинул вместе с этим джентльменом обитель «Сороки и Пня».
— Да, — подтвердил клиент.
— Что же мы предпримем? — осведомился делец.
— Что предпримем? — неожиданно воспламеняясь, воскликнул клиент. — Приведем в движение все колеса закона, прибегнем ко всем уловкам, какие изобретательность может придумать, а подлость — осуществить, прибегнем к средствам честным и бесчестным, к открытому нажиму на закон, подкрепленному всеми ухищрениями самых хитроумных его исполнителей. Я хочу, чтобы его смерть сопровождалась страшной и длительной агонией. Разорите его, захватите и продайте все его движимое и недвижимое имущество, выгоните его из дому и родного гнезда, заставьте нищенствовать на старости лет и умереть в тюрьме!
— Но издержки, мой дорогой сэр, связанные с этим издержки! — возразил поверенный, оправившись от изумления. — Если ответчик окажется нищим, кто оплатит издержки, сэр?
— Назовите любую сумму, — ответил незнакомец, рука у него так сильно дрожала от волнения, что он едва мог удержать перо, которое схватил, — любую сумму, и вы ее получите. Не бойтесь назвать ее. Мне она не покажется чрезмерной, если вы достигнете цели.
Поверенный назвал наугад большую сумму — аванс, необходимый для того, чтобы обеспечить себя на случай проигрыша дела, но скорее с целью удостовериться, далеко ли думает зайти его клиент, чем в надежде на то, что он удовлетворит требование. Незнакомец выписал на своего банкира чек на всю сумму и удалился.
Чек был оплачен, и поверенный, убедившись, что на странного клиента можно вполне положиться, принялся за дело всерьез. В течение следующих двух лет Хейлинг целыми днями просиживал в конторе, изучая бумаги, по мере того как они накапливались, и с глазами, сверкающими от радости, перечитывал снова и снова письма с протестами, мольбы о небольшой отсрочке, указания на неизбежное разорение, грозившее противной стороне. Письма, которые притекали потоком, когда начались тяжба за тяжбой и процесс за процессом. На все просьбы о ничтожном снисхождении ответ был один: деньги должны быть уплачены. Земля, дом, мебель — все по очереди было отобрано по многочисленным исполнительным листам, и самого старика заключили бы в тюрьму, не ускользни он от бдительности судебных исполнителей и не обратись в бегство.
Неумолимая злоба Хейлинга, отнюдь не утоленная успехом преследования, усилилась во сто крат после вызванного им разорения. Когда ему сообщили о бегстве старика, ярость его была безгранична. Он в бешенстве скрежетал зубами, рвал на себе волосы и осыпал страшными проклятиями людей, которым было поручено произвести арест. Его удалось кое-как успокоить только повторными уверениями, что беглец несомненно будет найден. Агенты были разосланы на поиски во всех направлениях, прибегли ко всем уловкам, какие только можно было изобрести с целью обнаружить его убежище, но все было тщетно. Прошло полгода, а его все еще не нашли.
Однажды поздним вечером Хейлинг, которого нигде не видно было в течение многих недель, явился на квартиру своего поверенного и приказал доложить, что джентльмен желает видеть его немедленно. Не успел поверенный, который с верхней площадки лестницы узнал его голос, распорядиться, чтобы его впустили, как он уже взбежал по лестнице и вошел в приемную, бледный и задыхающийся. Закрыв дверь, чтобы их не подслушали, он опустился на стул и сказал, понизив голос:
— Тише! Наконец-то я его нашел.
— Неужели? — воскликнул поверенный. — Прекрасно, дорогой сэр!
— Он скрывается в жалкой лачуге в Кемден-Тауне, сказал Хейлинг. — Пожалуй, это хорошо, что мы потеряли его из виду, так как все это время он жил там один, в жестокой нищете, он беден, очень беден.
— Отлично, — сказал поверенный. — Конечно, вы хотите, чтобы его арестовали завтра?
— Да, — ответил Хейлинг. — Позвольте! Нет! Послезавтра. Вы удивляетесь, что я хочу это отложить, — добавил он с мрачной улыбкой, — но я совсем забыл. Послезавтра годовщина одного события в его жизни, пусть это совершится послезавтра.
— Отлично, — сказал поверенный. — Быть может, вы сообщите полицейскому чиновнику?
— Нет. Мы встретимся с ним здесь в восемь часов вечера, — я отправлюсь вместе с ним.
Они встретились в назначенный вечер и, наняв карету, приказали кучеру остановиться на том углу старой Пенкрес-роуд, где находится приходский работный дом. Когда они приехали туда, уже совсем стемнело; пройдя вдоль глухой стены перед Ветеринарным госпиталем, они свернули в маленькую боковую улицу, которая называется, или в то время называлась, Литтл Колледж-стрит, и какой бы ни была она теперь, но в те дни являлась довольно жалкой улицей, окруженной полями и канавами.
Надвинув на глаза дорожную шляпу и завернувшись в плащ, Хейлинг остановился перед самым жалким домом на этой улице и тихо постучал в дверь. Ее тотчас же открыла женщина, которая, узнав его, сделала реверанс, а Хейлинг, шепотом приказав полицейскому чиновнику остаться внизу, осторожно поднялся по лестнице и, открыв дверь комнаты, выходящей на улицу, быстро вошел.
Тот, кого он искал и так ненавидел — теперь это был дряхлый старик, сидел за простым сосновым столом, на котором стояла жалкая свеча. Старик вздрогнул, когда вошел незнакомец, и с трудом встал.
— Что еще? — спросил он. — Еще какая-нибудь беда? Что вам нужно.
— Сказать вам несколько слов, — ответил Хейлинг.
С этими словами он присел к другому концу стола и, сняв плащ и шляпу, повернулся лицом к старику.
Старик, казалось, мгновенно лишился дара речи. Он откинулся на спинку стула и, сжимая руки, смотрел на посетителя с отвращением и страхом.
— Сегодня, — сказал Хейлинг, — исполнилось шесть лет с тех пор, как я потребовал от вас жизнь, которую вы должны были отдать мне за жизнь моего ребенка. Старик! Над бездыханным телом вашей дочери я поклялся посвятить свою жизнь мести. Я не уклонялся от этого намерения ни на мгновенье, но если бы уклонился, одно воспоминание об ее покорном страдальческом взгляде, когда она умирала, или об изможденном лице невинного ребенка придало бы мне сил для осуществления замысла. Мой первый акт отмщения вы помните хорошо, сегодня — последний.
Старик задрожал, и руки его бессильно опустились.
— Завтра я покидаю Англию, — продолжал Хейлинг после краткой паузы. — С сегодняшней ночи вы будете заживо погребены в той самой могиле, на которую обрекли ее… в тюрьме, без надежды покинуть…
Он взглянул на старика и умолк. Поднес свечу к его лицу, осторожно поставил ее на стол и вышел из комнаты.
— Вы бы наведались к старику. — сказал он женщине и, открыв дверь, дал знак чиновнику идти вслед за ним на улицу. — Мне кажется, он болен.
Женщина закрыла дверь, быстро взбежала по лестнице и нашла старика бездыханным.
Под простой могильной плитой, на одном из самых мирных и уединенных кладбищ Кента, где полевые цветы пестреют в траве и спокойный пейзаж обрамляет прекраснейший уголок в саду Англии, покоятся останки молодой матери и ее кроткого ребенка. Но прах отца не смешался с их прахом, и, начиная с той ночи, поверенный не мог добыть никаких сведений о дальнейшей судьбе своего странного клиента.
Закончив рассказ, старик подошел к вешалке в углу, снял свою шляпу и пальто, надел их с величайшим спокойствием и, не прибавив больше ни слова, медленно удалился. Так как джентльмен с мозаичными запонками заснул, а большая часть присутствующих увлеклась веселой забавой — капала ему в грог сало с подтаявшей свечи, то мистер Пиквик вышел, никем не замеченный, и, расплатившись за себя и за мистера Уэллера, покинул вместе с этим джентльменом обитель «Сороки и Пня».
Глава XXII
Мистер Пиквик едет в Ипсуич и наталкивается романтическое приключение с леди средних лет в желтых папильотках
— Это и есть багаж твоего хозяина, Сэмми? — осведомился мистер Уэллер у своего любящего сына, когда тот явился во двор гостиницы «Бык» в Уайтчепле, с дорожным саком и небольшим чемоданом.
— Догадка хоть куда, могла быть хуже, старина, отвечал мистер Уэллер-младший, складывая свою ношу на дворе и усаживаясь на нее. — Сейчас прибудет и сам хозяин.
— Должно быть, едет в кэбе? — предположил отец.
— Да, две мили опасностей по восьми пенсов за милю, — дал ответ сын. Как поживает сегодня мачеха?
— Чудно, Сэмми, чудно, — с внушительной серьезностью ответил старший мистер Уэллер. — За последнее время она вроде как в методистский орден[83] записалась, Сэмми, и она на редкость благочестива, уж это верно. Она слишком хороша для меня, Сэмми. Я чувствую, что я ее не заслуживаю.
— Вот как! — сказал мистер Сэмюел. — Это очень самоотверженно с вашей стороны.
— Очень, — со вздохом подтвердил его родитель. — Она ухватилась за какую-то выдумку, будто взрослые люди рождаются снова, Сэмми; новое рождение, — так, кажется, это у них называется. Очень бы мне хотелось посмотреть, как эта система работает, Сэмми. Очень бы мне хотелось видеть новое рождение твоей мачехи. Уж я бы ее спровадил к кормилице!
— Как ты думаешь, что эти женщины устроили на днях? — продолжал мистер Уэллер после непродолжительного молчания, в течение которого он многозначительно постукивал себя указательным пальцем по носу. — Как ты думаешь, что они устроили на днях, Сэмми?
— Не знаю, — ответил Сэм. — А что?
— Собрались и устроили большое чаепитие для одного молодца, которого называют своим пастырем, — сказал мистер Уэллер. — Я стоял и глазел у нашей лавочки с картинками, вдруг вижу маленькое объявление: «Билеты полкроны. Со всеми заявлениями обращаться в комитет. Секретарь миссис Уэллер». А когда пришел домой, вижу — этот комитет заседает у нас в задней комнате. Четырнадцать женщин. Ты бы их послушал, Сэмми! Выносили резолюции, голосовали смету, и всякая такая потеха. Ну, тут твоя мачеха пристала, чтобы и я пошел, да я и сам думал, что надо идти, увижу диковинные вещи, я а записался на билет. В пятницу вечером, в шесть часов, я нарядился, и мы отправились со старухой; поднимаемся на второй этаж, там стол накрыт на тридцать человек и целая куча женщин, начинают шептаться и глазеть на меня, — словно никогда не видывали довольно плотного джентльмена лет пятидесяти восьми. Сидим. Вдруг поднимается суматоха на лестнице, вбегает долговязый парень с красным носом и в белом галстуке и кричит: «Се грядет пастырь навестить свое верное стадо!» — и входит жирный молодец в черном, с широкой белой физиономией, улыбается — прямо циферблат. Ну, и пошла потеха, Сэмми! «Поцелуй мира», — говорит пастырь и пошел целовать женщин всех подряд, а когда кончил, за дело принялся красноносый. Только я подумал, не начать ли и мне, — нужно сказать, со мной рядом сидела очень приятная леди, — как вдруг появляется твоя мачеха с чаем, — она внизу кипятила чайник. За дело принялись не на шутку. Какой оглушительный гомон, Сэмми, пока заваривали чай, какая молитва перед едой, как ели и пили! А поглядел бы ты, как пастор набросился на ветчину и пышки! В жизни не видал такого мастера по части еды и питья… никогда не видал! Красноносый тоже был не из тех, кого выгодно нанять за харчи, но куда ему до пастыря! Ну, напились чаю, спели еще гимн, и пастырь начал проповедь, и очень хорошо проповедовал, если вспомнить, как он набил себе живот пышками. Вдруг он приосанился да как заорет: «Где грешник? Где жалкий грешник?» Тут все женщины воззрились на меня и давай стонать, точно вот-вот помрут. Довольно-таки странно, но я все-таки молчу. Вдруг он снова приосанивается, смотрит на меня во все глаза и говорит: «Где грешник? Где жалкий грешник?» А все женщины опять застонали, в десять раз громче. Я тогда малость рассвирепел, шагнул вперед и говорю: «Друг мой, говорю, это замечание вы сделали на мой счет?» Вместо того чтобы извиниться, как полагается джентльмену, он начал браниться еще пуще: назвал меня сосудом, Сэмми, сосудом гнева и всякими такими именами. Тут кровь у меня, регулярно, вскипела, и сперва я влепил две-три оплеухи ему самому, потом еще две-три для передачи красноносому, с тем и ушел. Послушал бы ты, Сэмми, как визжали женщины, когда вытаскивали пастыря из-под стола… Ба! А вот и командир, в натуральную величину!
В это время мистер Пиквик вышел из кэба и вошел во двор.
— Славное утро, сэр, — сказал мистер Уэллер-старший.
— И в самом деле прекрасное, — отозвался мистер Пиквик.
— И в самом деле прекрасное, — подхватил рыжеволосый челевек с пытливым носом и синими очками, который выкарабкался из другого кэба одновременно с мистером Пиквиком. — В Ипсуич, сэр?
— Да, — ответил мистер Пиквик.
— Необычайное совпадение. Я тоже.
Мистер Пиквик поклонился.
— Наружное место? — спросил рыжеволосый.
Мистер Пиквик снова поклонился.
— Ах, боже мой, вот удивительно — у меня тоже наружное! — сказал рыжеволосый. — Решительно мы едем вместе!
И рыжеволосый субъект внушительного вида, востроносый, обладавший привычкой загадочно выражаться и птичьей манерой вскидывать голову после каждой произнесенной фразы, улыбнулся, словно сделал одно из удивительнейших открытий, какие когда-либо выпадали на долю мудреца.
— Меня радует перспектива путешествовать в вашем обществе, сэр, сказал мистер Пиквик.
— Ах! Это очень приятно для, нас обоих, не так ли? — отозвался вновь прибывший. — Общество, видите ли… общество — это… это совсем не то, что одиночество, не правда ли?
— Этого никак нельзя отрицать, — с приветливой улыбкой вмешался в разговор мистер Уэллер. — Это я называю истиной, не требующей доказательств, как заметил продавец собачьего корма, когда служанка сказала ему, что он не джентльмен.
— Что? — спросил рыжеволосый, высокомерно окинув взглядом мистера Уэллера с головы до ног, — Ваш друг, сэр?
— Не совсем так, — понизив голос, ответил мистер Пиквик. — Дело в том, что это мой слуга, но я ему разрешаю многие вольности, ибо, говоря между нами, мне приятно думать, что он — оригинал, и я, пожалуй, горжусь им.
— Ах так… — отозвался рыжеволосый. — Это, видите ли, дело вкуса. Я не любитель оригинального. Мне оно не нравится, не вижу никакой необходимости в нем. Ваше имя, сэр?
— Вот моя карточка, сэр, — ответил мистер Пиквик, которого очень позабавил этот неожиданный вопрос и странные манеры незнакомца.
— Так! — сказал рыжеволосый, пряча карточку в бумажник. — Пиквик. Очень хорошо. Я люблю знать фамилию человека, это избавляет от многих затруднений. Вот моя карточка, сэр. Магнус, изволите видеть, сэр. Магнус моя фамилия. Неплохая фамилия, не правда ли, сэр?
— Действительно, очень хорошая, — сказал мистер Пиквик, которому не удалось скрыть улыбку.
— Да, я тоже так думаю, — продолжал мистер Магнус. — И перед ней стоит хорошее имя, изволите видеть. Разрешите, сэр… если держать карточку слегка наклонно, вот так, свет упадет на верхнюю строку. Вот — Питер Магнус. Мне кажется, звучит хорошо, сэр.
— Очень хорошо, — согласился мистер Пиквик.
— Любопытное совпадение инициалов, сэр, — продолжал мистер Магнус. Как видите, Р.М. — post meridiem. В спешных записках близким приятелям я иногда подписываюсь: «Пополудни». Это чрезвычайно забавляет моих друзей.
— Я полагаю, это доставляет им величайшее удовольствие, — заметил мистер Пиквик, позавидовав легкости, с какой можно позабавить друзей мистера Магнуса.
— Джентльмены, — сказал конюх, — карета подана, пожалуйте.
— Все ли мои вещи уложены? — осведомился мистер Магнус.
— Все в порядке, сэр.
— Красный сак уложен?
— Уложен, сэр.
— А полосатый?
— Под козлами, сэр.
— А пакет в оберточной бумаге?
— Под сиденьем, сэр.
— А кожаный футляр для шляп?
— Все уложено, сэр.
— Не пора ли садиться? — спросил мистер Пиквик.
— Простите! — отозвался мистер Магнус, стоя на колесе. — Простите, мистер Пиквик. Я не могу сесть, пока мои сомнения не рассеялись. Поведение этого человека совершенно убедило меня в том, что кожаный футляр не уложен.
Торжественные уверения конюха ни к чему не привели, и кожаный футляр пришлось извлечь из самой глубины ящика под козлами, дабы убедить мистера Магнуса и том, что футляр был надежно уложен. А когда он успокоился касательно этого пункта, у него возникло серьезное предчувствие, что красный сак положен не туда, куда следует, полосатый украден, а пакет в оберточной бумаге «развязался». Наконец, получив наглядное доказательство полной необоснованности всех этих подозрений, он согласился вскарабкаться на крышу кареты, заметив, что теперь, когда все его опасения рассеялись, он чувствует себя вполне довольным и счастливым.
— У вас нервы разошлись, сэр? — осведомился мистер Уэллер-старший, искоса поглядывая на незнакомца, когда тот занял свое место.
— Да, они у меня всегда немного пошаливают вот из-за таких мелочей, ответил незнакомец, — но сейчас все в порядке, в полном порядке.
— Ну, и слава богу, — сказал мистер Уэллер. — Сэмми, помоги хозяину взобраться ко мне на козлы. Другую ногу, сэр, вот так, дайте нам руку, сэр. Пожалуйте наверх. Мальчиком вы были полегче, сэр.
— Совершенно верно, мистер Уэллер, — добродушно отозвался запыхавшийся мистер Пиквик, заняв место рядом с ним на козлах.
— Прыгай на переднее место, Сэмми, — сказал мистер Уэллер. — Ну, Уильям, выводи коней. Берегитесь арки, джентльмены. «Берегите головы!» — как говорит пирожник с лотком на голове. Уильям, пусти их.
И карета покатила по Уайтчеллу, к великому восторгу всех обитателей этого густо населенного квартала.
— Не очень-то красивая местность, сэр, — заметил Сэм, притронувшись к шляпе, что делал всегда, вступая в беседу с хозяином.
— Да, действительно некрасивая, — согласился мистер Пиквик, обозревая людную и грязную улицу.
— Очень замечательное обстоятельство, сэр, — сказал Сэм, — что бедность и устрицы всегда идут как будто рука об руку.
— Я вас не понимаю, Сэм, — отозвался мистер Пиквик.
— Вот что я хочу сказать, сэр, — пояснил Сэм, — чем беднее место, тем больше спрос на устриц. Посмотрите, сэр, здесь на каждые пять-шесть домов приходится лоток с устрицами. Улица завалена ими. Провалиться мне на месте, но мне кажется, когда человек очень беден, он выбегает из дому и в регулярном отчаянии поедает устрицы.
— Так и есть, — подтвердил мистер Уэллер-старший, — и точь-в-точь то же самое с маринованной лососиной!
— Это два весьма замечательных факта, над которыми я до сих пор не задумывался, — сказал мистер Пиквик. На первой же остановке я его запишу.
К тому времени они доехали до заставы у Майль-Энда; глубокое молчание не нарушалось, пока они не проехали еще двух-трех миль, а тогда мистер Уэллер-старший неожиданно повернулся к мистеру Пиквику и сказал:
— Чудную жизнь ведет заставщик, сэр.
— Кто? — спросил мистер Пиквик.
— Заставщик.
— Кого вы называете заставщиком? — осведомился мистер Питер Магнус.
— Старик говорит о сторожах у заставы, — заметил в виде пояснения мистер Сэмюел Уэллер.
— А! — сказал мистер Пиквик. — Понимаю! Да, очень странная жизяь… Очень беспокойная.
— Все эти люди повстречались с каким-нибудь разочарованием в жизни, сказал мистер Уэллер-старший.
— Неужели? — отозвался мистер Пиквик.
— Да. А потому они ушли от мира и заперлись в этих будках, чтобы жить в одиночестве и чтобы отомстить людям, заставляя их платить пошлину.
— Ах, боже мой! — сказал мистер Пиквик. — Я этого раньше не знал.
— Факт, сэр, — отвечал мистер Уэллер, — будь они джентльменами, вы бы их назвали мизантропами, а так они считаются только заставщиками.
Такого рода разговорами, отличавшимися неоценимым очарованием, поскольку в них приятное сочеталось с полезным, мистер Уэллер скрашивал томительное путешествие в течение доброй половины дня. В темах для разговора не было недостатка, ибо, если даже иссякала разговорчивость мистера Уэллера, ее с избытком возмещало желание мистера Магнуса познакомиться с полной биографией его попутчиков и громко выражаемое им на каждой остановке беспокойство касательно сохранности и благополучив двух саков, кожаного футляра и пакета в оберточной бумаге.
На главной улице Ипсуича, по левой стороне, — если миновать площадь перед ратушей, — находится гостиница, широко известная под названием «Большой Белый Конь», которая привлекает к себе особое внимание вознесенной над главным входом каменной статуей какого-то буйного животного с развевающимися гривой и хвостом, отдаленно напоминающего взбесившуюся ломовую лошадь. «Большой Белый Конь» славится в окрестностях — до известной степени по той же причине, что и премированный бык, или брюква, отмеченная в газете графства, или чудовищная свинья, а именно своими огромными размерами. Никогда еще не встречалось под одной крышей такого лабиринта коридоров, не покрытых коврами, такого скопления сырых и плохо освещенных комнат, такого великого множества каморок для еды или спанья, как те, что были заключены между четырьмя стенами «Большого Белого Коня» в Ипсуиче.
Перед этой-то неестественно разросшейся таверной лондонская карета останавливалась каждый вечер в один и тот же час; и с крыши этой самой лондонской кареты спустились мистер Пиквик, Сэм Уэллер и мистер Питер Магнус в тот вечер, о котором повествует настоящая глава.
— Вы здесь остановитесь, сэр? — осведомился мистер Питер Магнус, когда полосатый сак, красный сак, пакет в оберточной бумаге и кожаный футляр были перенесены в коридор. — Вы здесь остановитесь, сэр?
— Да, сэр, — ответил мистер Пиквик.
— Ах, боже мой! — воскликнул мистер Магнус. — Никогда не слышал о таких изумительных совпадениях. Да ведь я тоже здесь остановлюсь. Надеюсь, мы обедаем вместе?
— С удовольствием, — ответил мистер Пиквик. — Но, может быть, я встречу здесь кое-кого, из… своих друзей. Послушайте, милейший, нет ли здесь среди ваших постояльцев джентльмена по фамилии Тапмен?
Толстяк — под мышкой у него была салфетка, отслужившая две недели, на ногах — чулки, сверстники салфетки, — неохотно оторвался от своего занятия, заключавшегося в созерцании улицы, когда мистер Пиквик задал ему этот вопрос, и, после тщательного осмотра внешности этого джентльмена, начиная с тульи шляпы и кончая последней пуговицей на гетрах, ответил выразительно:
— Нет!
— А джентльмена по фамилии Снодграсс? — осведомился мистер Пиквик.
— Нет!
— А Уинкль?
— Нет!
— Моих друзей еще нет, сэр, — сказал мистер Пиквик. — Стало быть, мы пообедаем вдвоем. Милейший, проводите нас в отдельную комнату.
По предъявлении такого требования толстяк снизошел до того, что приказал коридорным внести багаж джентльменов, и, шествуя впереди по длинному темному коридору, ввел их в большую плохо меблированную комнату с грязным камином, в котором маленький огонек делал отчаянные попытки казаться бодрым, но быстро поникал под влиянием унылой обстановки. По прошествии часа путешественникам подали по куску рыбы и мяса, и когда с обедом было покончено, мистер Пиквик и мистер Питер Магнус придвинули свои стулья к камину и, заказав бутылку самого скверного портвейна по самой высокой цене, на радость хозяину, принялись за грог к собственному своему удовольствию.
Мистер Питер Магнус был от природы весьма общителен, а грог творил чудеса, извлекая из его груди самые сокровенные тайны. Сообщив всяческие сведения о себе самом, своей семье, своих связях, своих друзьях, своих шутках, своей профессии и своих братьях (болтливые люди могут много порассказать о своих братьях), мистер Магнус в течение нескольких минут созерцал мистера Пиквика в голубом свете сквозь цветные стекла своих очков, а затем сказал с застенчивым видом:
— А как вы думаете, как вы думаете, мистер Пиквик, зачем я сюда приехал?
— Честное слово, — сказал мистер Пиквик, — я никак не могу угадать. Быть может, по делу.
— Отчасти вы правы, сэр, — ответил мистер Питер Магнус, — а отчасти не правы. Попытайтесь еще раз, мистер Пиквик.
Право же, — сказал мистер Пиквик, — я должен просить у вас пощады! Как вам угодно, можете не говорить, но мне не угадать, хотя бы я строил предположения всю ночь.
— Ну, в таком случае… хи-хи-хи! — начал мистер Питер Магнус, застенчиво хихикая, — что вы скажете, мистер Пиквик, если я приехал сюда сделать предложение, сэр, а? Хи-хи-хи!
— Что я скажу? Бы, по всей вероятности, достигнете цели, — ответил мис— тер Пиквик, посылая одну из своих лучезарных улыбок.
— Ну! — воскликнул мистер Магнус. — Но вы действительно так думайте, мистер Пиквик? Вы так думаете?
— Это и есть багаж твоего хозяина, Сэмми? — осведомился мистер Уэллер у своего любящего сына, когда тот явился во двор гостиницы «Бык» в Уайтчепле, с дорожным саком и небольшим чемоданом.
— Догадка хоть куда, могла быть хуже, старина, отвечал мистер Уэллер-младший, складывая свою ношу на дворе и усаживаясь на нее. — Сейчас прибудет и сам хозяин.
— Должно быть, едет в кэбе? — предположил отец.
— Да, две мили опасностей по восьми пенсов за милю, — дал ответ сын. Как поживает сегодня мачеха?
— Чудно, Сэмми, чудно, — с внушительной серьезностью ответил старший мистер Уэллер. — За последнее время она вроде как в методистский орден[83] записалась, Сэмми, и она на редкость благочестива, уж это верно. Она слишком хороша для меня, Сэмми. Я чувствую, что я ее не заслуживаю.
— Вот как! — сказал мистер Сэмюел. — Это очень самоотверженно с вашей стороны.
— Очень, — со вздохом подтвердил его родитель. — Она ухватилась за какую-то выдумку, будто взрослые люди рождаются снова, Сэмми; новое рождение, — так, кажется, это у них называется. Очень бы мне хотелось посмотреть, как эта система работает, Сэмми. Очень бы мне хотелось видеть новое рождение твоей мачехи. Уж я бы ее спровадил к кормилице!
— Как ты думаешь, что эти женщины устроили на днях? — продолжал мистер Уэллер после непродолжительного молчания, в течение которого он многозначительно постукивал себя указательным пальцем по носу. — Как ты думаешь, что они устроили на днях, Сэмми?
— Не знаю, — ответил Сэм. — А что?
— Собрались и устроили большое чаепитие для одного молодца, которого называют своим пастырем, — сказал мистер Уэллер. — Я стоял и глазел у нашей лавочки с картинками, вдруг вижу маленькое объявление: «Билеты полкроны. Со всеми заявлениями обращаться в комитет. Секретарь миссис Уэллер». А когда пришел домой, вижу — этот комитет заседает у нас в задней комнате. Четырнадцать женщин. Ты бы их послушал, Сэмми! Выносили резолюции, голосовали смету, и всякая такая потеха. Ну, тут твоя мачеха пристала, чтобы и я пошел, да я и сам думал, что надо идти, увижу диковинные вещи, я а записался на билет. В пятницу вечером, в шесть часов, я нарядился, и мы отправились со старухой; поднимаемся на второй этаж, там стол накрыт на тридцать человек и целая куча женщин, начинают шептаться и глазеть на меня, — словно никогда не видывали довольно плотного джентльмена лет пятидесяти восьми. Сидим. Вдруг поднимается суматоха на лестнице, вбегает долговязый парень с красным носом и в белом галстуке и кричит: «Се грядет пастырь навестить свое верное стадо!» — и входит жирный молодец в черном, с широкой белой физиономией, улыбается — прямо циферблат. Ну, и пошла потеха, Сэмми! «Поцелуй мира», — говорит пастырь и пошел целовать женщин всех подряд, а когда кончил, за дело принялся красноносый. Только я подумал, не начать ли и мне, — нужно сказать, со мной рядом сидела очень приятная леди, — как вдруг появляется твоя мачеха с чаем, — она внизу кипятила чайник. За дело принялись не на шутку. Какой оглушительный гомон, Сэмми, пока заваривали чай, какая молитва перед едой, как ели и пили! А поглядел бы ты, как пастор набросился на ветчину и пышки! В жизни не видал такого мастера по части еды и питья… никогда не видал! Красноносый тоже был не из тех, кого выгодно нанять за харчи, но куда ему до пастыря! Ну, напились чаю, спели еще гимн, и пастырь начал проповедь, и очень хорошо проповедовал, если вспомнить, как он набил себе живот пышками. Вдруг он приосанился да как заорет: «Где грешник? Где жалкий грешник?» Тут все женщины воззрились на меня и давай стонать, точно вот-вот помрут. Довольно-таки странно, но я все-таки молчу. Вдруг он снова приосанивается, смотрит на меня во все глаза и говорит: «Где грешник? Где жалкий грешник?» А все женщины опять застонали, в десять раз громче. Я тогда малость рассвирепел, шагнул вперед и говорю: «Друг мой, говорю, это замечание вы сделали на мой счет?» Вместо того чтобы извиниться, как полагается джентльмену, он начал браниться еще пуще: назвал меня сосудом, Сэмми, сосудом гнева и всякими такими именами. Тут кровь у меня, регулярно, вскипела, и сперва я влепил две-три оплеухи ему самому, потом еще две-три для передачи красноносому, с тем и ушел. Послушал бы ты, Сэмми, как визжали женщины, когда вытаскивали пастыря из-под стола… Ба! А вот и командир, в натуральную величину!
В это время мистер Пиквик вышел из кэба и вошел во двор.
— Славное утро, сэр, — сказал мистер Уэллер-старший.
— И в самом деле прекрасное, — отозвался мистер Пиквик.
— И в самом деле прекрасное, — подхватил рыжеволосый челевек с пытливым носом и синими очками, который выкарабкался из другого кэба одновременно с мистером Пиквиком. — В Ипсуич, сэр?
— Да, — ответил мистер Пиквик.
— Необычайное совпадение. Я тоже.
Мистер Пиквик поклонился.
— Наружное место? — спросил рыжеволосый.
Мистер Пиквик снова поклонился.
— Ах, боже мой, вот удивительно — у меня тоже наружное! — сказал рыжеволосый. — Решительно мы едем вместе!
И рыжеволосый субъект внушительного вида, востроносый, обладавший привычкой загадочно выражаться и птичьей манерой вскидывать голову после каждой произнесенной фразы, улыбнулся, словно сделал одно из удивительнейших открытий, какие когда-либо выпадали на долю мудреца.
— Меня радует перспектива путешествовать в вашем обществе, сэр, сказал мистер Пиквик.
— Ах! Это очень приятно для, нас обоих, не так ли? — отозвался вновь прибывший. — Общество, видите ли… общество — это… это совсем не то, что одиночество, не правда ли?
— Этого никак нельзя отрицать, — с приветливой улыбкой вмешался в разговор мистер Уэллер. — Это я называю истиной, не требующей доказательств, как заметил продавец собачьего корма, когда служанка сказала ему, что он не джентльмен.
— Что? — спросил рыжеволосый, высокомерно окинув взглядом мистера Уэллера с головы до ног, — Ваш друг, сэр?
— Не совсем так, — понизив голос, ответил мистер Пиквик. — Дело в том, что это мой слуга, но я ему разрешаю многие вольности, ибо, говоря между нами, мне приятно думать, что он — оригинал, и я, пожалуй, горжусь им.
— Ах так… — отозвался рыжеволосый. — Это, видите ли, дело вкуса. Я не любитель оригинального. Мне оно не нравится, не вижу никакой необходимости в нем. Ваше имя, сэр?
— Вот моя карточка, сэр, — ответил мистер Пиквик, которого очень позабавил этот неожиданный вопрос и странные манеры незнакомца.
— Так! — сказал рыжеволосый, пряча карточку в бумажник. — Пиквик. Очень хорошо. Я люблю знать фамилию человека, это избавляет от многих затруднений. Вот моя карточка, сэр. Магнус, изволите видеть, сэр. Магнус моя фамилия. Неплохая фамилия, не правда ли, сэр?
— Действительно, очень хорошая, — сказал мистер Пиквик, которому не удалось скрыть улыбку.
— Да, я тоже так думаю, — продолжал мистер Магнус. — И перед ней стоит хорошее имя, изволите видеть. Разрешите, сэр… если держать карточку слегка наклонно, вот так, свет упадет на верхнюю строку. Вот — Питер Магнус. Мне кажется, звучит хорошо, сэр.
— Очень хорошо, — согласился мистер Пиквик.
— Любопытное совпадение инициалов, сэр, — продолжал мистер Магнус. Как видите, Р.М. — post meridiem. В спешных записках близким приятелям я иногда подписываюсь: «Пополудни». Это чрезвычайно забавляет моих друзей.
— Я полагаю, это доставляет им величайшее удовольствие, — заметил мистер Пиквик, позавидовав легкости, с какой можно позабавить друзей мистера Магнуса.
— Джентльмены, — сказал конюх, — карета подана, пожалуйте.
— Все ли мои вещи уложены? — осведомился мистер Магнус.
— Все в порядке, сэр.
— Красный сак уложен?
— Уложен, сэр.
— А полосатый?
— Под козлами, сэр.
— А пакет в оберточной бумаге?
— Под сиденьем, сэр.
— А кожаный футляр для шляп?
— Все уложено, сэр.
— Не пора ли садиться? — спросил мистер Пиквик.
— Простите! — отозвался мистер Магнус, стоя на колесе. — Простите, мистер Пиквик. Я не могу сесть, пока мои сомнения не рассеялись. Поведение этого человека совершенно убедило меня в том, что кожаный футляр не уложен.
Торжественные уверения конюха ни к чему не привели, и кожаный футляр пришлось извлечь из самой глубины ящика под козлами, дабы убедить мистера Магнуса и том, что футляр был надежно уложен. А когда он успокоился касательно этого пункта, у него возникло серьезное предчувствие, что красный сак положен не туда, куда следует, полосатый украден, а пакет в оберточной бумаге «развязался». Наконец, получив наглядное доказательство полной необоснованности всех этих подозрений, он согласился вскарабкаться на крышу кареты, заметив, что теперь, когда все его опасения рассеялись, он чувствует себя вполне довольным и счастливым.
— У вас нервы разошлись, сэр? — осведомился мистер Уэллер-старший, искоса поглядывая на незнакомца, когда тот занял свое место.
— Да, они у меня всегда немного пошаливают вот из-за таких мелочей, ответил незнакомец, — но сейчас все в порядке, в полном порядке.
— Ну, и слава богу, — сказал мистер Уэллер. — Сэмми, помоги хозяину взобраться ко мне на козлы. Другую ногу, сэр, вот так, дайте нам руку, сэр. Пожалуйте наверх. Мальчиком вы были полегче, сэр.
— Совершенно верно, мистер Уэллер, — добродушно отозвался запыхавшийся мистер Пиквик, заняв место рядом с ним на козлах.
— Прыгай на переднее место, Сэмми, — сказал мистер Уэллер. — Ну, Уильям, выводи коней. Берегитесь арки, джентльмены. «Берегите головы!» — как говорит пирожник с лотком на голове. Уильям, пусти их.
И карета покатила по Уайтчеллу, к великому восторгу всех обитателей этого густо населенного квартала.
— Не очень-то красивая местность, сэр, — заметил Сэм, притронувшись к шляпе, что делал всегда, вступая в беседу с хозяином.
— Да, действительно некрасивая, — согласился мистер Пиквик, обозревая людную и грязную улицу.
— Очень замечательное обстоятельство, сэр, — сказал Сэм, — что бедность и устрицы всегда идут как будто рука об руку.
— Я вас не понимаю, Сэм, — отозвался мистер Пиквик.
— Вот что я хочу сказать, сэр, — пояснил Сэм, — чем беднее место, тем больше спрос на устриц. Посмотрите, сэр, здесь на каждые пять-шесть домов приходится лоток с устрицами. Улица завалена ими. Провалиться мне на месте, но мне кажется, когда человек очень беден, он выбегает из дому и в регулярном отчаянии поедает устрицы.
— Так и есть, — подтвердил мистер Уэллер-старший, — и точь-в-точь то же самое с маринованной лососиной!
— Это два весьма замечательных факта, над которыми я до сих пор не задумывался, — сказал мистер Пиквик. На первой же остановке я его запишу.
К тому времени они доехали до заставы у Майль-Энда; глубокое молчание не нарушалось, пока они не проехали еще двух-трех миль, а тогда мистер Уэллер-старший неожиданно повернулся к мистеру Пиквику и сказал:
— Чудную жизнь ведет заставщик, сэр.
— Кто? — спросил мистер Пиквик.
— Заставщик.
— Кого вы называете заставщиком? — осведомился мистер Питер Магнус.
— Старик говорит о сторожах у заставы, — заметил в виде пояснения мистер Сэмюел Уэллер.
— А! — сказал мистер Пиквик. — Понимаю! Да, очень странная жизяь… Очень беспокойная.
— Все эти люди повстречались с каким-нибудь разочарованием в жизни, сказал мистер Уэллер-старший.
— Неужели? — отозвался мистер Пиквик.
— Да. А потому они ушли от мира и заперлись в этих будках, чтобы жить в одиночестве и чтобы отомстить людям, заставляя их платить пошлину.
— Ах, боже мой! — сказал мистер Пиквик. — Я этого раньше не знал.
— Факт, сэр, — отвечал мистер Уэллер, — будь они джентльменами, вы бы их назвали мизантропами, а так они считаются только заставщиками.
Такого рода разговорами, отличавшимися неоценимым очарованием, поскольку в них приятное сочеталось с полезным, мистер Уэллер скрашивал томительное путешествие в течение доброй половины дня. В темах для разговора не было недостатка, ибо, если даже иссякала разговорчивость мистера Уэллера, ее с избытком возмещало желание мистера Магнуса познакомиться с полной биографией его попутчиков и громко выражаемое им на каждой остановке беспокойство касательно сохранности и благополучив двух саков, кожаного футляра и пакета в оберточной бумаге.
На главной улице Ипсуича, по левой стороне, — если миновать площадь перед ратушей, — находится гостиница, широко известная под названием «Большой Белый Конь», которая привлекает к себе особое внимание вознесенной над главным входом каменной статуей какого-то буйного животного с развевающимися гривой и хвостом, отдаленно напоминающего взбесившуюся ломовую лошадь. «Большой Белый Конь» славится в окрестностях — до известной степени по той же причине, что и премированный бык, или брюква, отмеченная в газете графства, или чудовищная свинья, а именно своими огромными размерами. Никогда еще не встречалось под одной крышей такого лабиринта коридоров, не покрытых коврами, такого скопления сырых и плохо освещенных комнат, такого великого множества каморок для еды или спанья, как те, что были заключены между четырьмя стенами «Большого Белого Коня» в Ипсуиче.
Перед этой-то неестественно разросшейся таверной лондонская карета останавливалась каждый вечер в один и тот же час; и с крыши этой самой лондонской кареты спустились мистер Пиквик, Сэм Уэллер и мистер Питер Магнус в тот вечер, о котором повествует настоящая глава.
— Вы здесь остановитесь, сэр? — осведомился мистер Питер Магнус, когда полосатый сак, красный сак, пакет в оберточной бумаге и кожаный футляр были перенесены в коридор. — Вы здесь остановитесь, сэр?
— Да, сэр, — ответил мистер Пиквик.
— Ах, боже мой! — воскликнул мистер Магнус. — Никогда не слышал о таких изумительных совпадениях. Да ведь я тоже здесь остановлюсь. Надеюсь, мы обедаем вместе?
— С удовольствием, — ответил мистер Пиквик. — Но, может быть, я встречу здесь кое-кого, из… своих друзей. Послушайте, милейший, нет ли здесь среди ваших постояльцев джентльмена по фамилии Тапмен?
Толстяк — под мышкой у него была салфетка, отслужившая две недели, на ногах — чулки, сверстники салфетки, — неохотно оторвался от своего занятия, заключавшегося в созерцании улицы, когда мистер Пиквик задал ему этот вопрос, и, после тщательного осмотра внешности этого джентльмена, начиная с тульи шляпы и кончая последней пуговицей на гетрах, ответил выразительно:
— Нет!
— А джентльмена по фамилии Снодграсс? — осведомился мистер Пиквик.
— Нет!
— А Уинкль?
— Нет!
— Моих друзей еще нет, сэр, — сказал мистер Пиквик. — Стало быть, мы пообедаем вдвоем. Милейший, проводите нас в отдельную комнату.
По предъявлении такого требования толстяк снизошел до того, что приказал коридорным внести багаж джентльменов, и, шествуя впереди по длинному темному коридору, ввел их в большую плохо меблированную комнату с грязным камином, в котором маленький огонек делал отчаянные попытки казаться бодрым, но быстро поникал под влиянием унылой обстановки. По прошествии часа путешественникам подали по куску рыбы и мяса, и когда с обедом было покончено, мистер Пиквик и мистер Питер Магнус придвинули свои стулья к камину и, заказав бутылку самого скверного портвейна по самой высокой цене, на радость хозяину, принялись за грог к собственному своему удовольствию.
Мистер Питер Магнус был от природы весьма общителен, а грог творил чудеса, извлекая из его груди самые сокровенные тайны. Сообщив всяческие сведения о себе самом, своей семье, своих связях, своих друзьях, своих шутках, своей профессии и своих братьях (болтливые люди могут много порассказать о своих братьях), мистер Магнус в течение нескольких минут созерцал мистера Пиквика в голубом свете сквозь цветные стекла своих очков, а затем сказал с застенчивым видом:
— А как вы думаете, как вы думаете, мистер Пиквик, зачем я сюда приехал?
— Честное слово, — сказал мистер Пиквик, — я никак не могу угадать. Быть может, по делу.
— Отчасти вы правы, сэр, — ответил мистер Питер Магнус, — а отчасти не правы. Попытайтесь еще раз, мистер Пиквик.
Право же, — сказал мистер Пиквик, — я должен просить у вас пощады! Как вам угодно, можете не говорить, но мне не угадать, хотя бы я строил предположения всю ночь.
— Ну, в таком случае… хи-хи-хи! — начал мистер Питер Магнус, застенчиво хихикая, — что вы скажете, мистер Пиквик, если я приехал сюда сделать предложение, сэр, а? Хи-хи-хи!
— Что я скажу? Бы, по всей вероятности, достигнете цели, — ответил мис— тер Пиквик, посылая одну из своих лучезарных улыбок.
— Ну! — воскликнул мистер Магнус. — Но вы действительно так думайте, мистер Пиквик? Вы так думаете?