Диккенс Чарльз. Посмертные записки Пиквикского Клуба

   Мистер Пиквик был так расстроен, что не мог этого вынести и пошел наверх спать.
   Хотя комната смотрителя была весьма некомфортабельна (по обстановке и удобствам она занимала место на несколько сот ступеней ниже обыкновенной больничной палаты в провинциальной тюрьме), но в данный момент она отличалась тем преимуществом, что в ней не было никого, кроме самого мистера Пиквика. Поэтому он присел на маленькую железную кровать и задумался над тем, сколько денег смотритель извлекает за год из этой грязной комнаты. Убедившись посредством математических вычислений, что это помещение приносит примерно такой же годовой доход, как улочка в предместьях Лондона, он начал размышлять о том, какой соблазн мог привести грязноватую муху, которая ползала по его панталонам, в эту душную тюрьму, когда она могла выбрать любое приятное помещение. Эти размышления привели его к выводу, что насекомое помешалось. Разрешив этот вопрос, он заметил, что его клонит ко сну, после чего он вытащил ночной колпак из кармана, куда предусмотрительно сунул его утром, не спеша разделся, лег в постель и заснул.
   — Браво! Пяткой кверху… режь и скользи… отбивайте, Зефир! Будь я проклят, если балет не ваша стихия! Валяйте дальше! Ура!
   Эти неистовые восклицания, сопровождаемые оглушительным смехом, пробудили мистера Пиквика от того крепкого сна, который продолжается около получаса, но спящему кажется растянувшимся на три недели или месяц.
   Едва умолк голос, как все в комнате задрожало с такой силой, что задребезжали оконные стекла, а кровати затряслись. Мистер Пиквик привскочил, сел и в течение нескольких минут смотрел в немом изумлении на разыгрывавшуюся перед ним сцену.
   Посреди комнаты человек в зеленой куртке с широкими фалдами, в полосатых коротких штанах и серых бумажных чулках выделывал популярнейшие па матросского танца с вульгарной и шутовской пародией на грацию и легкость, что в соединении с его костюмом производило крайне нелепое впечатление. Другой, по-видимому очень пьяный, которого, должно быть, уложили в постель его товарищи, сидел, прикрытый одеялом, распевая с большим чувством и выразительностью куплеты какой-то комической песни; третий, присев на одну из кроватей, аплодировал обоим с видом глубокого знатока и поощрял их тем пылким проявлением чувств, которое и разбудило мистера Пиквика.
   Этот человек был превосходным образчиком той породы людей, которую можно увидеть во всем ее блеске только в таких местах. Пожалуй, иной раз встретишь их не во всем блеске по соседству с конюшнями и трактирами, но полного расцвета они достигают только в этих теплицах, которые как будто заботливо созданы законодательной властью с единственной целью их выращивать.
   Это был рослый человек с оливковым цветом лица, длинными темными волосами и очень густыми бакенбардами, сходившимися под подбородком; галстука на нем не было, так как он весь день играл в мяч, и открытый ворот рубахи позволял видеть бакенбарды во всем их великолепии. На голове у него торчала простая восемнадцатипенсовая французская шапочка с болтающейся яркой кисточкой, которая прекрасно гармонировала с простой бумазейной курткой. Его ноги, длинные и тощие, были украшены штанами цвета перца с солью, скроенными так, чтобы подчеркнуть полную симметрию упомянутых конечностей. Однако, будучи довольно небрежно подтянуты и вдобавок кое-как застегнуты, они спускались не слишком изящными складками на пару башмаков, в достаточной мере стоптанных, чтобы обнаружить пару очень грязных белых носков. Было во всем облике этого человека нечто непристойно франтовское и какаято хвастливая наглость, стоившая золотого слитка.
   Этот субъект первый заметил, что мистер Пиквик на них смотрит. Он подмигнул Зефиру и с насмешливой серьезностью попросил его не будить джентльмена.
   — Как! Да благословит бог честное сердце и душу джентльмена! — воскликнул Зефир, оглядываясь и притворяясь крайне изумленным. — А ведь джентльмен не спит. Эй, Шекспир!.. Как поживаете, сэр? Как поживают Мэри и Сара, сэр? Как поживает милая старая леди у себя дома, сэр? Не будете ли вы столь любезны уложить мои поклоны в первый же маленький пакет, какой вы пошлете туда, сэр, и сказать, что я бы их раньше прислал, да только боялся, как бы они не разбились в повозке, сэр?
   — Не надоедайте джентльмену банальными любезностями, когда вы видите, что ему не терпится выпить, — игриво сказал джентльмен с бакенбардами. — Почему вы не спросите джентльмена, что он будет пить?
   — Ах, боже мой, я совсем забыл, — отозвался тот. Что вы будете пить, сэр? Желаете ли вы портвейну, сэр, или хересу, сэр? Я порекомендовал бы эль, сэр, или, может быть, вы хотите отведать портеру, сэр? Осчастливьте меня разрешением повесить ваш ночвой колпак, сэр.
   С этими словами говоривший сорвал сей предмет туалета с головы мистера Пиквика и мгновенно напялил его на голову пьяного, который, твердо убедившись в том, что услаждает многочисленную аудиторию, продолжал меланхолически распевать комические куплеты.
   Насильно сорвать ночной колпак со лба человека и водрузить его на голову неизвестному джентльмену неопрятной внешности — такой остроумный поступок, как бы он ни был оригинален сам по себе, относится бесспорно к разряду тех, которые именуются издевательством. Оценив его именно так, мистер Пиквик, отнюдь не предупреждая о своем намерении, энергически спрыгнул с постели и нанес Зефиру такой ловкий удар в грудь, что в значительной мере лишил его той легкости дыхания, которая связывается иногда с именем Зефира; после сего, снова завладев своим ночным колпаком, он смело принял оборонительную позицию.
   — А теперь выходите, оба… оба! — воскликнул мистер Пиквик, задыхаясь как от волнения, так и от потери некоторого запаса энергии.
   После такого смелого приглашения достойный джентльмен придал своим кулакам вращательное движение, дабы устрашить противников научными приемами.
   Храбрость ли мистера Пиквика, весьма неожиданная, или сложный маневр, проделанный им, когда он вскочил с постели и набросился на человека, отплясывающего матросский танец, произвели впечатление на его противников неведомо, но впечатление было произведено, ибо, вместо того чтобы немедленно покуситься на человекоубийство, — а мистер Пиквик твердо верил, что они это сделают, — они приостановились, поглядели друг на друга и, наконец, от души расхохотались.
   — Ну, вы молодчина, и теперь вы мне еще больше нравитесь! — объявил Зефир. — Прыгайте скорее в постель, пока не схватили ревматизма. Надеюсь, не сердитесь? — добавил он, протягивая руку величиною с желтую гроздь пальцев, которая раскачивается иной раз над дверью перчаточника.
   — Нисколько! — отвечал мистер Пиквик с большой поспешностью, ибо теперь, когда возбуждение улеглось, он почувствовал, что у него зябнут ноги.
   — Удостойте чести и меня, — сказал с вульгарным акцентом джентльмен, украшенный бакенбардами, подавая правую руку.
   — С большим удовольствием, сэр, — сказал мистер Пиквик и после продолжительного и торжественного рукопожатия снова забрался в постель.
   — Меня зовут Сменгль, сэр, — сказал человек с бакенбардами.
   — О! — сказал мистер Пиквик. — Меня — Майвинс, — сказал человек в чулках.
   — Очень рад слышать, сэр, — сказал мистер Пиквик.
   — Кхе, — кашлянул мистер Сменгль.
   — Вы что-то сказали, сэр? — осведомился мистер Пиквик.
   — Нет, я ничего не говорил, сэр, — отвечал мистер Сменгль.
   — Мне послышалось, будто вы что-то сказали, сэр, — пояснил мистер Пиквик.
   Все это было очень изысканно и вежливо, и в довершение удовольствия мистер Сменгль многократно заверил мистера Пиквика в том, что питает величайшее уважение к чувствам джентльмена, каковое заявление несомненно делало ему честь, ибо отнюдь нельзя было предположить, чтобы он знал, каковы эти чувства.
   — Проходили через суд, сэр? — полюбопытствовал мистер Сменгль.
   — Как? — переспросил мистер Пиквик.
   — Через суд… на Портюгел-стрит…^[138] Суд для освобождения от… Ну, да вы знаете.
   — О нет, — отвечал мистер Пиквик. — Нет!
   — Надеетесь скоро выйти? — предположил Майвинс.
   — Боюсь, что нет, — ответил мистер Пиквик. — Я отказался уплатить возмещение убытков и в результате очутился здесь.
   — А меня погубила бумага, — сказал мистер Сменгль.
   — Вероятно, торговали писчебумажными товарами, сэр? — наивно осведомился мистер Пиквик.
   — Торговал писчебумажными товарами? Нет, черт бы меня подрал! Так низко я никогда не опускался. Никакой торговли. Под «бумагой» я подразумеваю расписки.
   — О, вы употребляете это слове в таком смысле? Понимаю, — сказал мистер Пиквик.
   — Черт возьми! Джентльмен должен быть готов к превратностям судьбы, продолжал Сменгль. — В чем же дело? Вот я сижу во Флитской тюрьме. Так. Прекрасно. Ну, так что же? От этого мне не хуже, правда?
   — Еще бы! — отвечал мистер Майвинс.
   И он был совершенно прав, ибо мистеру Сменглю отнюдь не стало хуже, ему стало даже лучше, ибо для того, чтобы попасть в тюрьму, он без затрат приобрел некоторые драгоценности, давным-давно заложенные ростовщику.
   — Да, но послушайте, — сказал мистер Сменгль, — во рту пересохло. Давайте прополощем горло каплей горячего хереса. Новичок ставит, Майвинс доставляет, я помогу распить. Это во всяком случае справедливое и достойное джентльмена разделение труда, будь я проклят!
   Не желая затевать новую ссору, мистер Пиквик охотно согласился на это предложение и вручил деньги мистеру Майвинсу, который немедленно отправился в столовую исполнять поручение.
   — Послушайте, — шепнул Сменгль, как только его друг вышел из комнаты, сколько вы ему дали?
   — Полсоверена, — сказал мистер Пиквик.
   — Он чертовски приятный джентльмен, — сообщил мистер Сменгль, дьявольски приятный. Другого такого я не знаю, но…
   Тут мистер Сменгль запнулся и с сомнением покачал головой.
   — Вы допускаете возможность, что он присвоит эти деньги? — осведомился мистер Пиквик.
   — О нет! Заметьте — я этого не говорю, я подчеркиваю, что он чертовски приятный джентльмен, — сказал мистер Сменгль. — Но, пожалуй, если бы кто-нибудь сбегал вниз посмотреть, не сунул ли он случайно носа в кувшин или как-нибудь по ошибке не потерял денег, когда будет возвращаться сюда, это было бы неплохо. Эй, вы, сэр, сбегайте-ка вниз да присмотрите за джентльменом, слышите?
   Эта просьба была адресована робкому нервному человечку, чья внешность свидетельствовала о большой бедности который все время сидел съежившись на кровати, по-видимому ошеломленный новизной своего положения.
   — Вы знаете, где столовая, — сказал Сменгль. — Сбегайте туда и скажите джентльмену, что вы пришли по мочь ему нести кувшин. Или нет… постойте… вот что я вам скажу… я вам скажу, как мы его надуем, — сообщил Сменгль с лукавой миной.
   — Как? — полюбопытствовал мистер Пиквик.
   — Передайте ему, чтобы он истратил сдачу на сигары. Блестящая мысль! Бегите и скажите ему, слышите? Не пропадут! — обратился Сменгль к мистеру Пиквику. — Я их выкурю.
   Этот маневр был столь остроумен и вдобавок проведен с таким невозмутимым спокойствием и хладнокровием, что мистер Пиквик не имел ни малейшего желания ему препятствовать, даже если бы это было в его власти.
   Вскоре мистер Майвинс вернулся с хересом, который мистер Сменгль налил в две маленькие надтреснутые кружки, предварительно заметив, — имея в виду самого себя, — что джентльмен не должен привередничать при таких обстоятельствах и что он лично не считает для себя унизительным пить прямо из кувшина. В доказательство своей искренности он немедленно выпил половину залпом за здоровье всей компании.
   Когда таким путем была достигнута полная гармония, мистер Сменгль начал занимать своих слушателей рассказом о различных романических похождениях, которым он время от времени предавался, включая в свой рассказ интересные анекдоты о чистокровной лошади и великолепной еврейке — обе отличались исключительной красотой и обеих домогались аристократы и дворяне Соединенного королевства.
   Задолго до того, как закончилось сообщение этих занимательных подробностей из биографии джентльмена, мистер Майвинс улегся в постель и захрапел, предоставив робкому незнакомцу и мистеру Пиквику извлекать пользу из жизненного опыта мистера Сменгля.
   Но и эти два упомянутых джентльмена получили меньше пользы от трогательных повествований, чем могли бы получить. Мистер Пиквик некоторое время пребывал в дремотном состоянии, как вдруг ему смутно почудилось, будто пьяный возобновил свои комические куплеты, а мистер Сменгль с помощью кувшина воды деликатно намекнул ему о нежелании присутствующих слушать пение. Затем мистер Пиквик опять погрузился в сон, неясно сознавая, что мистер Сменгль все еще рассказывает историю, суть коей, по-видимому, сводилась к детальному разъяснению вопроса о том, как он одновременно подделал расписку и поддел джентльмена.

Глава XLII,

   доказывающая, подобно предыдущей, справедливость старой истины, что несчастье сводит человека со странными сожителями, а также содержащая невероятное и поразительное заявление мистера Пиквика мистеру Сэмюелу Уэллеру

 
   На следующее утро, когда мистер Пиквик открыл глаза, первое, на чем они остановились, был Сэмюел Уэллер, который восседал на маленьком черном чемодане и, пребывая, по-видимому, в глубокой рассеянности, пристально смотрел на величавую фигуру бойкого мистера Сменгля, тогда как сам мистер Сменгль, полуодетый, сидел на своей кровати, занимаясь совершенно безнадежной попыткой заставить мистера Уэллера опустить глаза. Мы сказали совершенно безнадежной, ибо Сэм, одним взглядом окинув одновременно шапочку, башмаки, голову, лицо, ноги и бакенбарды мистера Сменгля, продолжал смотреть на него в упор, явно выражая живейшее удовольствие, но проявляя к чувствам мистера Сменгля не больше внимания, чем проявил бы, созерцая деревянную статую или набитое соломой чучело Гая Фокса^[139].
   — Ну, что? Узнаете меня теперь? — нахмурившись, спросил мистер Сменгль.
   — Готов показать под присягой, — весело ответил Сэм.
   — Не говорите дерзостей джентльмену, сэр, — сказал мистер Сменгль.
   — Ни под каким видом, — отвечал Сэм. — Если вы мне сообщите, когда он проснется, я буду держать себя самым экстра-наилучшим образом.
   Это замечание, включавшее туманный намек на то, что мистер Сменгль не джентльмен, разожгло его гнев.
   — Майвинс! — с раздражением сказал мистер Сменгль.
   — Что прикажете? — откликнулся этот джентльмен со своего ложа.
   — Кто этот парень, черт бы его подрал?
   — Ей-богу, об этом я вас должен спросить, — сказал мистер Майвинс, лениво выглядывая из-под одеяла. — Он здесь по какому-нибудь делу?
   — Нет, — отвечал мистер Сменгль.
   — Так спустите его с лестницы и скажите, чтобы не смел подниматься, пока я не приду и не попотчую его, — заявил мистер Майвинс.
   Быстро дав такой совет, сей превосходный джентльмен погрузился в сон.
   Судя по этим недвусмысленным симптомам, разговор грозил перейти «на личности», и мистер Пиквик счел своевременным вмешаться.
   — Сэм! — сказал мистер Пиквик.
   — Сэр? — откликнулся сей джентльмен.
   — Ничего нового не случилось со вчерашнего дня?
   — Особенного ничего, сэр, — отвечал Сэм, взглянув на бакенбарды мистера Сменгля. — Избыток спертого воздуха в тюрьме помог произрастанию сорной травы самого низкого сорта, но за исключением этого все обстоит благополучно.
   — Я встану, — сказал мистер Пиквик. — Дайте мне чистое белье.
   Какие бы враждебные замыслы ни лелеял мистер Сменгль, он быстро от них отвлекся при распаковке чемодана, содержимое которого, казалось, побудило его немедленно составить наилучшее мнение не только о мистере Пиквике, но и о Сэме, каковой был самым чистокровным оригиналом, стало быть как раз ему по душе, — об этом мистер Сменгль поспешил заявить достаточно громко, чтобы этот эксцентрический субъект мог услышать. Что же касается мистера Пиквика, то любовь, которой мистер Сменгль воспылал к нему, не знала границ.
   — Не могу ли я что-нибудь для вас сделать, дорогой сэр? — осведомился Сменгль.
   — Ничего, насколько мне известно. Очень вам признателен, — отвечал мистер Пиквик.
   — Нет ли у вас белья, которое нужно отдать в стирку? Я знаю прекрасную прачку, которая два раза в неделю приходит за моим бельем, и… — ей-богу, какая чертовская удача!.. — как раз сегодня она должна зайти. Не уложить ли мне кое-что из этих вещей вместе с моим бельем? К чему упоминать о беспокойстве? Черт побери! Если один джентльмен, попавший в беду, не побеспокоится немного, чтобы помочь другому джентльмену, находящемуся в таком же положении, чего стоит человеческая природа!
   Так говорил мистер Сменгль, бочком пробираясь как можно ближе к чемодану и бросая взгляды, выражающие самую пламенную и бескорыстную дружбу.
   — Может быть, вам, любезнейший, нужно выколотить платье? — продолжал Сменгль.
   — Не нужно, приятель, — отозвался Сэм, беря ответ на себя. — Если бы можно было кого-нибудь отколотить, не беспокоя слуг, это, пожалуй, было бы приятнее обеим сторонам, как сказал учитель, когда молодой джентльмен возражал против того, чтобы его высек дворецкий.
   — И не найдется ничего, что можно было бы отослать в моей корзине в стирку? — спросил Сменгль, с обескураженным видом переводя взгляд с Сэма на мистера Пиквика.
   — Решительно ничего, сэр, — отрезал Сэм. — Боюсь, что ваша корзина и без того набита доверху вашим собственным бельем.
   Эта реплика сопровождалась таким выразительным взглядом, устремленным на ту часть туалета мистера Сменгля, которая обычно свидетельствует об искусстве прачек стирать джентльменское белье, что Сменглю оставалось только повернуться на каблуках и хотя бы на время отказаться от всяких притязаний на кошелек и гардероб мистера Пиквика. Поэтому он мрачно удалился во двор для игры в мяч, где позавтракал достаточно легко, но с пользой для здоровья парой сигар, купленных накануне вечером.
   Мистер Майвинс, который не курил и чей счет за мелкие продукты также спустился до конца доски и «перебрался» на другую сторону, остался в постели и, по его собственным словам, «решил закусить во сне».
   Позавтракав в маленьком чулане рядом со столовой, который носил громкое название «кабинета» и временный обитатель коего пользовался, принимая во внимание ничтожную доплату, великим преимуществом подслушивать все разговоры в упомянутой столовой, мистер Пиквик послал мистера Уэллера с неотложными поручениями и отправился в комнату дежурного посоветоваться с мистером Рокером по вопросу о своем будущем помещении.
   — Помещение? — переспросил этот джентльмен, заглянув в большую книгу. Сколько угодно, мистер Пиквик. Ваш сожительский билетик будет в двадцать седьмом на третьем.
   — О! — отозвался мистер Пиквик. — Как вы сказали, какой билетик?
   — Ваш сожительский билетик, — повторил мистер Рокер. — Сообразили?
   — Не совсем, — улыбаясь, ответил мистер Пиквик.
   — Да ведь это ясно, как день, — сказал мистер Рокер. — Вы получите сожительский билет в двадцать седьмой номер на третьем этаже, и живущие в этой камере будут вашими сожителями.
   — А сколько их? — нерешительно осведомился мистер Пиквик.
   — Трое, — сообщил мистер Рокер.
   Мистер Пиквик кашлянул.
   — Один из них священник, — продолжал мистер Рокер, записывая что-то на клочке бумаги, — другой мясник.
   — Как? — переспросил мистер Пиквик.
   — Мясник, — повторил мистер Рокер, постукивая кончиком пера но конторке, чтобы излечить его от нежелания писать. — Каким он был когда-то молодчиной! Вы помните Тома Мартина, Недди? — добавил Рокер, обращаясь к другому стражу, который соскабливал грязь со своих башмаков складным ножом о двадцати пяти лезвиях.
   — Еще бы я не помнил! — отозвался тот, к кому был обращен вопрос, делая ударение на личном местоимении.
   — О, господи! — сказал мистер Рокер, медленно покачивая головой и рассеянно глядя прямо перед собой в зарешеченное окно; казалось, будто он любовно припоминал какую-то мирную сцену из ранней молодости. Кажется мне, не дальше чем вчера он огрел грузчика возле пристани, в «Лисе под холмом». Я как сейчас его вижу: идет по Стренду между двух сторожей, малость протрезвился от синяков, над правым глазом уксусный пластырь, а этот миленький бульдог, который потом искусал мальчика, бежит за ним по пятам. Занятная штука — время, правда, Недди?
   Джентльмен, к которому были обращены эти замечания, принадлежал, казалось, к разряду молчаливых и задумчивых и только повторил вопрос. Мистер Рокер, оборвав поэтически-меланхолическую нить размышлений, которым он предавался, вернулся к повседневной жизни и снова взялся за перо.
   — Вам известно, кто третий джентльмен? — полюбопытствовал мистер Пиквик, не слишком очарованный описанием своих будущих сожителей.
   — Кто такой этот Симпсон, Недди? — спросил мистер Рокер, обращаясь к своему приятелю.
   — Какой Симпсон? — сказал Недди.
   — Да тот, что в двадцать седьмом номере на третьем, с которым будет жить этот джентльмен.
   — Ах, тот! — отозвался Недди. — Он, собственно, никто. Был лошадиным барышником, теперь шулер.
   — Я так и думал! — подхватил мистер Рокер, закрывая книгу и вручая мистеру Пиквику клочок бумаги. Вот билет, сэр.
   Весьма озадаченный таким быстрым разрешением вопроса о своей особе, мистер Пиквик вернулся в тюрьму, размышляя о том, что ему делать. Убедившись, однако, что разумнее будет не предпринимать дальнейших шагов до встречи и беседы с тремя джентльменами — его предполагаемыми сожителями, он отправился прямо на третий этаж.
   Проблуждав некоторое время по галерее и пытаясь разобрать при тусклом свете цифры на дверях, он, наконец, обратился за помощью к слуге, которого застал за его утренним занятием — собиранием оловянной посуды.
   — Где номер двадцать седьмой, любезный? — спросил мистер Пиквик.
   — Дальше, шестая дверь, — ответил слуга. — Там на двери нарисован мелом человек на виселице, с трубкой во рту.
   Руководствуясь этим указанием, мистер Пиквик медленно пошел по галерее, пока не встретился с вышеупомянутым «портретом джентльмена», по чьей физиономии он постучал согнутым указательным пальцем — сначала осторожно, а потом громко. Повторив эту операцию несколько раз безуспешно, он решился открыть дверь и заглянуть. В камере был всего один человек, да и тот высунулся из окна ровно настолько, чтобы не потерять равновесия, и настойчиво старался плюнуть на шляпу своего друга, стоявшего внизу по дворе. Так-так слова, кашель, чиханье, стук и все прочие обычные способы привлечь внимание не подействовали на этого субъекта, не замечавшего гостя, мистер Пиквик после некоторого колебания подошел к окну и тихонько дернул обитателя камеры за фалду.
   Субъект с большим проворством отпрянул от окна — и, оглядев мистера Пиквика с головы до пят, грубо спросил, какого… черта… ему здесь нужно.
   — Мне кажется, — сказал мистер Пиквик, взглянув на свой билет, — мне кажется, это номер двадцать седьмой на третьем?
   — Ну так что же? — отозвался джентльмен.
   — Я пришел сюда, потому что получил этот клочок бумаги, — сообщил мистер Пиквик.
   — Покажите, — сказал джентльмен.
   Мистер Пиквик повиновался.
   — Рокер мог бы поместить вас с кем-нибудь другим, — сказал мистер Симпсон (он-то и был шулер) после паузы, выражавшей большое неудовольствие.
   Мистер Пиквик думал то же самое, но при данных обстоятельствах счел целесообразным промолчать.
   Мистер Симпсон размышлял несколько секунд, а затем, высунувшись из окна, пронзительно свистнул и несколько раз выкрикнул какое-то слово. Что это было за слово, мистер Пиквик не мог разобрать, но он предположил, что это, должно быть, прозвище мистера Мартина, ибо несколько джентльменов внизу на дворе немедленно начали кричать: «Мясник!» — имитируя возглас, которым достойные представители этой полезной для общества профессии ежедневно возвещают кухаркам о своем прибытии.