Страница:
- Я подумывала о венке.
- Значит finito1?
- Finito*.
* Кончено (итал.).
Он поднял ее руку за запястье и посмотрел на стрелки часов с браслетом.
- Ну, ты всегда такова, - сказал Найэл. - И нет здесь ничего
бесплотного. Он подарил их в знак прощания?
- Нет, - ответила Мария. - Он подарил их как "Вариации "Загадка".
Когда такси свернуло на Елисейские поля, Мария быстро выпрямилась,
подалась вперед и посмотрела в окно.
- Ах, Найэл, это мы - это ты и я.
Двое детей ждали, чтобы перейти улицу. На мальчике были надеты блуза и
берет; девочка была немного постарше и нетерпеливо дергала его за руку,
волосы разметались у нее по лицу.
- Ты и я, - повторила Мария. - Мы убежали от Труды. И как я не понимала
этого раньше? Лондон для нас не дом. Никогда не будет домом.
- Потому я и приехал в Париж, - сказал Найэл.
Мария отвернулась от окна и взглянула на него. Ее глаза были темны и
лишены выражения, как глаза слепого.
- Да, - сказала она. - Но ты приехал не с тем, с кем надо.
Такси круто свернуло вправо и резко остановилось перед гостиницей
Марии.
В меблированных комнатах дома, что неподалеку от авеню Нейи, Фрида
принимала Папу и Селию. После отдыха на итальянских озерах они возвращались
в Англию проездом через Париж. Майорка Папу не привлекла, и он отказался от
намерения посетить ее. Зато его воображением внезапно овладели прозрачные
воды и высящиеся вдали горы, на которые ему нет надобности взбираться. В
долинах черномордые коровы с колокольчиками на шее...
- Но шел дождь, Фрида, шел дождь, - сказал Папа. С набухшего от влаги
неба лились слезы всего мира.
- Чем же вы занимались? - спросила Фрида.
- Играли в bezique, - ответил Папа.
Селия ощутила на себе сочувственный взгляд Фриды и отвела глаза. В
квартире Фриды она испытывала странные чувства. Сама не зная почему, она
подумала, что это оттого, что квартира очень мала. Всего одна спальня, и
халат Найэла висит на двери...
Она попробовала представить Фриду кем-то вроде Труды, кто так же
присматривает за Найэлом. Но ничего не вышло. "Должно быть это предрассудки,
- говорила она себе, - если я не возражаю против того, что позволяет себе
Мария; то почему должна возражать, когда так поступает Найэл?"
Квартира была очень неопрятной. Повсюду валялись исписанные нотами
листы бумаги, открытые книги, в углах - наспех снятая обувь. Возможно, все
дело в обуви... Папа, который некогда так гневался на Фриду, теперь казался
совершенно спокойным. Он полулежал в кресле и, ковыряя золотой зубочисткой в
дупле зуба, обсуждал с Фридой ее планы.
- Займись им, - сказал он, помахивая рукой, - покажи ему мир. Пусть
повыступает во всех европейских столицах, как его мать до него и закончит
Америкой. Я даю свое разрешение.
Селия смотрела, как Фрида роняет на пол пепел. На столе стояла
пепельница, но она ею не пользовалась. Вместо пепла в пепельнице лежал пучок
аспарагуса с обкусанными кончиками.
- Найэл не хочет путешествовать, - сказала Фрида. - У него нет
честолюбия.
- Нет честолюбия? Не желает путешествовать? Что же он любит?
- Он любит поесть.
Селия подумала, что ответ Фриды объясняет и кончики аспарагуса, и
коробки из под шоколада. Когда вернемся домой, надо не забыть рассказать
Труде.
- А чем он любит заниматься? - спросил Папа, проявляя явное
любопытство.
Но Фрида только пожала плечами. И вставила в мундштук новую сигарету.
- Он читает, - сказала она, - и спит. Он спит часами.
- Но весь этот успех? этот eclat*? - сказал Папа, - он не вскружил ему
голову, не избаловал?
- Не думаю, чтобы он догадывался обо всем этом, - ответила Фрида.
- Совсем как его мать, - сказал Папа. - Ей было все равно.
- Но она не щадила себя, - возразила Фрида. - Она работала. Одному Богу
известно, как она работала. У нее были упорство и тяга к работе. У Найэла
нет ни того, ни другого. Ему просто все равно.
Папа покачал головой и свистнул.
- Это плохо, - сказал он. - Все дело в его французской крови.
Селия вспомнила голубую венку на руке Найэла и подумала французская она
или нет. Затем посмотрела на свои собственные руки, широкие и квадратные,
как у Папы. Вены на них видны не были.
- Мария труженица, - сказал Папа. - Но Мария девушка. И ни капли лени.
На следующей неделе у нее снова начинаются репетиции. Вся в отца. Слава
Богу, в Марии нет ничего французского.
Селию очень занимал вопрос, а нет ли во Фриде чего-нибудь французского.
Она владеет двумя языками, а живет во Франции. Иногда Папа бывает таким
бестактным.
- Интересно, приехала она или нет, - сказала Селия, желая сменить тему
разговора. - Поезд должен был прибыть час назад.
- Найэл сказал, что отвезет ее прямо в гостиницу, - заметила Фрида. - Я
предлагаю вам поехать и посмотреть, там она или нет. Найэл может приехать с
минуты на минуту, чтобы переодеться.
Все же очень похоже на Труду, решила Селия. Фрида знает, когда Найэл
приедет переодеться. Интересно, она ему стирает, считает его рубашки?
Вот-вот она назовет его "мой мальчик".
В гостиницу Папа и Селия отправились на такси.
- Интересно, как у них идут дела, - в голосе Папы звучало любопытство.
- Я имею в виду этот странный союз... Найэл и забавная старушка Фрида.
Завтра я должен пригласить ее на ленч и все выяснить.
- Ах, Папа, не надо! - ужаснулась Селия.
- А почему бы и нет, дорогая?
- Подумай, в какое неловкое положение ты поставишь Найэла, - ответила
Селия.
- Не вижу ничего неловкого, - сказал Папа. - Такие вещи очень важны с
медицинской точки зрения. Я смотрю на Фриду как смотрел бы на преподавателя
Оксфорда, Кембриджа или Гейдельберга*. Она знает свое дело.
И он принялся вспоминать годы знакомства с Фридой, дойдя до тысяча
девятьсот двенадцатого, тысяча девятьсот девятого.
Когда они прибыли в гостиницу, портье сообщил им, что мисс Делейни
приехала, распаковала вещи и ушла, не сказав куда. Ушла полчаса назад.
Джентльмен тоже ушел. Наверху в номере-люкс - Папа путешествовал лишь в тех
случаях, когда ему удавалось снять номер-люкс - они обнаружили полнейший
беспорядок. Все кровати измяты и на них - вещи Марии. Полотенца раскиданы,
тальк просыпан.
- Отвратительно, - сказал Папа. - Совсем как австрийская горничная.
Селия стала лихорадочно приводить комнату в порядок. Мария уже не была вся в
отца.
- Они, к тому же, и пили, - сказал Папа, обследуя стакан для полосканья
рта. - Судя по запаху, коньяк. Никогда не подозревал, что моя дочь пьет.
- Она не пьет, - возразила Селия, поправляя Папину постель. - Только
оранжад. Иногда после премьеры выпьет шампанского.
- Тогда это, должно быть, Найэл, - сказал Папа. - Некто (и кто, как не
Найэл) наливал коньяк в мой стакан для полосканья. Я покажу Фриде. Фрида
несет ответственность.
И он до краев налил себе коньяка в свой стакан для полосканья.
- Выйди пока я переоденусь, дорогая, - сказал Папа. - Если Мария
намерена превратить наш номер в публичный дом, то она ответит за это, когда
вернется. Я положу конец ее выступлениям в роли Мари Роз. Впрочем, я пошлю
Барри телеграмму.
Он стал искать в шкафу свой вечерний костюм, швыряя на пол все, что
попадалось под руку.
Селия пошла к себе переодеться. К подушке была приколота записка
"Увидимся в кабаре. Мы обедаем в городе". Ящик туалетного столика Селии был
выдвинут, из него исчезла ее вечерняя сумочка. Наверное, Мария забыла
привезти свою и поэтому взяла сумочку Селии. Заодно она взяла и серьги.
Новые, те, что Папа купил Селии в Милане. Селия начала переодеваться с
тяжелым сердцем. Она чувствовала, что вечер не сулит ничего хорошего...
Найэл и Мария сидели бок о бок на речном трамвайчике, который плыл к
Сен Клу. Париж, прекрасная призрачная дымка, остался позади. Они сидели на
верхней палубе и ели вишни, бросая косточки на головы пассажиров. Поверх
вечернего платья Мария накинула пиджак Найэла из верблюжей шерсти. Платье
было зеленого цвета и яшмовые серьги Селии безупречно подходили к нему.
- Дело в том, - сказала Мария, - что мы должны никогда не расставаться.
- Мы никогда и не расставались, - сказал Найэл.
- А сейчас? - спросила Мария. - Ты в Париже, я в Лондоне. Это ужасно.
Для меня это невыносимо. Именно поэтому я так несчастна.
- Разве ты несчастна?
- Очень.
Она выплюнула вишневую косточку на лысину пожилого француза. Тот
посмотрел наверх, готовый разразиться проклятиями, но, увидев Марию,
улыбнулся и поклонился ей. Затем он огляделся в поисках лестницы на верхнюю
палубу.
- Я так одинока, - сказала Мария. - Меня никто не смешит.
- Через несколько недель тебе будет не до смеха, - заметил Найэл. - У
тебя начнутся репетиции.
Пароходик, пыхтя, плыл по извилистой реке, обрамленной погруженными в
тень деревьями. На набережные опустились сумерки. В воздухе витали шумы и
запахи Парижа.
- Давай уедем, - сказал Найэл. - Вот так, все бросим и уедем.
- И куда же мы могли бы уехать?
- Мы могли бы уехать в Мексику.
Они держали друг друга за руки и смотрели поверх реки на деревья.
- Шляпы с остроконечными тульями... - сказала Мария, - не думаю, что
мне нравятся мексиканские шляпы.
- Тебе и не нужна шляпа. Только туфли из особой кожи с запахом.
- Ни ты, ни я не умеем ездить верхом, - сказала Мария. - А в Мексике
обязательно надо уметь ездить верхом. Мулы. И все вокруг стреляют.
Она смяла бумажный пакетик из под вишни и бросила его в реку.
- Дело в том, - сказала она, - что я вовсе не уверена, хочу я уехать
или нет.
- Дело в том, - сказал Найэл, - что я предпочел бы жить на маяке.
- Почему на маяке?
- Ну, на мельнице. В хмелесущилке. Или на барже.
Мария вздохнула и прислонилась к плечу Найэла.
- Надо смотреть фактам в лицо: мы никогда не будем вместе, - сказал
Найэл.
- Мы могли бы быть вместе... иногда, - сказала Мария, - время от
времени. До Сен Клу еще далеко?
- Не знаю. Почему ты об этом спрашиваешь?
- Так, любопытно. Мы должны успеть... кабаре, Фрида, твои песни.
Найэл рассмеялся и обнял Марию.
- Видишь ли, - сказал он, - для тебя побег - своего рода игра,
представление. А Сен-Клу - все равно, что Мексика, только ближе.
- Мы могли бы сделать из этого символ... - сказала Мария. - Нечто
такое, к чему мы всегда стремимся и чего никогда не обретаем. Нечто такое,
что всегда остается вне пределов досягаемости. Кажется есть одно
стихотворение, которое начинается словами: "О Господи - Монреаль!"* Мы можем
сказать: "О Господи - Сен Клу!"
Повеяло холодом. Мария застегнула пиджак на все пуговицы.
- Вот что мы можем сделать, - сказала она. - Мы можем получить лучшее
от обоих миров, вернувшись в Париж через Булонский лес на такси. Такси может
ехать медленно... специально. Скорее всего шофер проявит тактичность.
- Во Франции шоферы никогда не оглядываются на заднее сиденье. Они
слишком хорошо обучены...
- ...как бы то ни было, - словно продолжая прерванную фразу, проговорил
Найэл, когда такси выезжало из Булонского леса, - я бы предпочел поехать в
Мексику.
- Нищим выбирать не приходится, - сказала Мария. - И все же...
- Что, все же...?
- Я все еще пахну горчицей?
А в Париже Папа, Фрида и Селия обедали в напряженной, натянутой
атмосфере. Папа был раздражен и сердит. Он взял на себя труд навестить
пасынка, а его пасынок и пальцем не пошевелил, чтобы увидеться с ним. Он
оплатил проезд дочери из Лондона и ее проживание в гостинице, а она шляется
по улицам, как венская проститутка.
Все это было громко высказано Фриде за обедом.
- Я умываю руки во всем, что касается этих двоих, - сказал он. - Найэл
просто-напросто избалованный сводник. Мария - потаскуха. В обоих течет
дерная кровь. Оба плохо кончат. Слава Богу, у меня есть вот этот ребенок.
Благодарение Богу за Селию.
Фрида только улыбалась и сигарета за сигаретой курила свой
"Честерфилд". Возможно, она и в самом деле похожа на наставника, подумала
Селия, на снисходительного, отзывчивого наставника.
- Они скоро появятся, - сказала Фрида. - Я и сама была молодой... в
Париже. Когда-то.
Долгий обед закончился. Но впереди были ужин и кабаре. Папа молча
оплатил счет, и они также молча отбыли на машине в то место, которое Папа
предпочел назвать boite de nuit*.
* Ночное кафе, кабачок (фр.).
- Все они одинаковые, эти заведения, - с мрачным видом сказал он. -
Убежища порока. Совсем не то, что в мое время. Как низко вы пали, моя
дорогая Фрида. Досадно низко. - Он пожал плечами и покачал головой.
По словам Папы, Селия ожидала, что boite de nuit будет помещаться в
чем-то вроде подвала, погребенного глубоко под землей. С бледными, зловещего
вида посетителями, танцующими прижавшись щека к щеке. Она очень удивилась,
когда вошла в ресторан, похожий на Посольский клуб в Лондоне. Изысканно
одетые женщины. Некоторые из них знали Папу. Он улыбался и раскланивался с
ними. Фрида провела их к столику в углу зала. Вскоре к нему подошел молодой
человек с осиной талией; щелкнув каблуками, он низко поклонился Селии и
пригласил ее на танец. Она вспыхнула и взглянула на Папу. Наверное, он, по
меньшей мере, маркиз или даже принц из дома Бурбонов*.
- Все в порядке, - сказала ей Фрида. - Это всего-навсего профи. С ним
можно не разговаривать.
Разочарованная Селия встала и пошла танцевать. Все же это своего рода
комплимент. И она как пушинка унеслась в руках молодого человека.
Представление началось немного позднее. В нем принимали участие два
исполнителя. Француз-рассказчик и Фрида. Француз был очень маленьким и очень
толстым. Как только он появился, Папа начал смеяться и хлопать в ладоши.
Папа был именно таким зрителем. Он от всего получал удовольствие. Селия не
понимала ни слова, но не потому, что забыла французский язык, а потому, что
рассказчик говорил на той его разновидности, которую она никогда не
понимала. Наверное, он был до крайности вульгарен, раз Папа беспрерывно
смеялся. Он смеялся, пока по щекам у него не потекли слезы и он не стал
задыхаться. Француз был в восторге, его выступление еще никогда не проходило
с таким успехом. Затем настала очередь Фриды; она встала из-за столика и
подошла к роялю. Селия почувствовала, что краснеет. Всегда испытываешь
некоторую неловкость, когда кто-то из знакомых выступает совсем рядом, а не
на сцене. Фрида оказалась весьма предусмотрительной. Сперва она исполнила
несколько номеров, в которых кого-то имитировала, и хотя Селия не знала,
кого именно - все они были французы - по дружным аплодисментам она поняла,
что эти певцы пользуются любовью зрителей.
Но вот в зале приглушили свет, и Фрида стала петь песни Найэла.
Слова были написаны другими, но музыку, конечно, сочинил Найэл.
Некоторые песни исполнялись на английском языке, некоторые на французском. У
Фриды был низкий, хрипловатый голос, иногда она фальшивила, на что никто не
обращал внимания - столько в нем было тепла и выразительности. Песни,
которые Селия слышала впервые, были хорошо известны людям, сидевшим за
столиками. Они стали подпевать Фриде, сперва тихо, затем все громче и
громче. Сердце Селии радостно билось, она испытывала гордость. Не за Фриду -
она ее едва знала, а за Найэла - своего брата. Песни, написанные им, его
достояние, как и рисунки, выполненные ею, принадлежат только ей. Незаметно
для себя самой Селия стала подпевать вместе со всеми и, взглянув на Папу,
увидела, что он тоже подхватил мелодию. В глазах у него стояли слезы, но на
сей раз не шампанское было тому виной. То были слезы гордости за Найэла, его
пасынка, в жилах которого текла дурная французская кровь...
В вестибюле Найэл ждал Марию - она пудрила нос в туалете. Он надеялся,
что они опоздают, что к их приходу представление закончится, но они явились
вовремя. Он слышал звуки рояля и голос Фриды. Она пела последний куплет
песни, который всегда вызывал самый бурный восторг слушателей. Возможно, оно
и к лучшему; он не мог сказать наверняка. В конце концов, не все ли равно?
Мария вышла из туалета.
- Как я выгляжу? Все в порядке? - спросила она.
- На моей памяти ты выглядела и хуже, - ответил он. - Нам,
действительно, надо войти?
- Конечно, - сказала она. - Постой, я слышу твою песню.
Они вошли в зал и остановились у входа, глядя на Фриду. Все собравшиеся
пели вместе с ней; кое-кто отбивал такт ногой. Несколько голосов повернулись
в сторону Найэла и Марии. Мария услышала легкий шепот и едва слышный всплеск
аплодисментов.
Она улыбнулась и бессознательно сделала шаг вперед - вторая натура: при
звуке аплодисментов улыбаться и делать шаг вперед. Потом она заметила, что
головы собравшихся обращены не к ней, а к Найэлу. Люди улыбались и
показывали на Найэла. Фрида, смеясь, отвернулась от рояля и улыбалась ему;
шепот публики стал более громким и настойчивым.
"Ze petit Niall... Ze petit Niall..." - крикнул кто-то, и Мария, на
которую никто не обращал внимания, одиноко стоя у стены, видела, как Найэл с
усталым, безразличным видом подошел к роялю и, слегка подтолкнув Фриду, сел
на стул и начал играть. Все засмеялись и зааплодировали, а Фрида, облокотясь
на рояль, запела под аккомпанемент Найэла.
Никем не замеченная Мария прошла между столиками в дальний угол, где
сидели Папа с Селией, и шепотом принялась извиняться за опоздание.
- Шш... Шш..., - нетерпеливо прервал ее Папа. - Слушай Найэла.
Мария села и, сложив руки на коленях, стала вертеть кольцо, подаренное
Найэлом. Единственная из всех присутствующих она не пела.
Немного позднее, когда программа закончилась и все ужинали за своими
столиками, а Папа и Фрида попутно обсуждали различные профессиональные
тонкости, Мария повернулась к Найэлу и сказала:
- Ты ужасно выглядел. Мне было просто стыдно. Во всем зале только ты не
одет подобающим образом.
- А к чему мне так одеваться? - спросил Найэл. - Они не имели бы ничего
против даже в том случае, если бы на мне был жилет и башмаки, подбитые
гвоздями.
- Просто успех вскружил тебе голову, - сердито сказала Мария. - Я
думала, что этого не произойдет, но, увы, произошло. В Лондоне ты бы
провалился.
Официант предложил ей шампанского, но она покачала головой.
- Воды со льдом, пожалуйста, - сказала она.
- Теперь ты понимаешь, - сказал Найэл, - что я имел в виду, говоря о
маяке или барже?
Мария не удостоила его ответом и повернулась к нему спиной.
- Я писала тебе про сына лорда Уиндэма? - спросила она Селию.
- Да, - ответила Селия. - Ты писала, что у него довольно
привлекательная внешность.
- Действительно, привлекательная. Он очень увлечен мною. К тому же, не
женат.
Уголком глаза Селия видела, что профессиональный танцор с осиной талией
снова приближается к их столику. Готовая принять его приглашение, она
отодвинула стул. Но профи даже не взглянул на нее. Он низко поклонился
Марии.
Мария улыбнулась, встала из-за стола и, что-то быстро говоря
по-французски, упорхнула вместе с ним. Впервые с тех пор, как закончилась
программа, сидевшие за соседними столиками перестали смотреть на Найэла и
устремили взоры на Марию.
Серьги ей очень к лицу, с грустью подумала Селия, гораздо больше, чем
мне. Может быть она захочет, чтобы я ей их отдала?
Сидевший рядом Папа взволнованно разговаривал с Фридой.
- Горжусь детьми? Конечно, я горжусь ими, - говорил он. - Уменье
показать товар лицом у них в крови. И мне безразлично, молочная то корова
или жеребец - воспитание сказывается.
Мария в паре с профессионалом промелькнула перед их столиком. Она
оглянулась через плечо и показала Найэлу язык.
Высокие напольные часы пробили шесть раз. Сверху, из ванной донесся шум
льющейся воды. Должно быть Чарльз промок во время прогулки, и теперь
принимал ванну. Было что-то зловещее в том, что он сразу поднялся наверх, не
заглянув в гостиную. Это значило, что настроение его не изменилось. И мы все
еще были паразитами.
- Перспектива ужина мне не слишком улыбается, - сказал Найэл. -
Невеселое занятие сидеть за столом, когда никто словом не обмолвится. Кроме
Полли, которая снова заведет свои вечные разговоры: "Ах, мамочка, я должна
рассказать вам, что говорили детки, пока раздевались" и пойдет, и пойдет.
- Ее рассказ нарушит молчание, - сказала Селия. - Пусть уж лучше
говорит Полли, чем кто-нибудь из нас. К тому же, Чарльз никогда не слушает.
Он привык к ее разговорам, как к тиканью часов.
- Я бы не возражал, если бы дети говорили что-нибудь забавное, - сказал
Найэл. - Но ведь такого не бывает. Хотя, возможно, они и говорят, но в
пересказе Полли исчезнет весь юмор.
- Ты слишком суров к Полли, - заметила Селия. - Я, действительно, не
знаю, что стало бы с этим домом без нее.
- Если бы только не приходилось сидеть с ней за одним столом, - сказал
Найэл. - Это пробуждает во мне самые низменные инстинкты. Так и хочется
поковырять в зубах и срыгнуть.
- Ты, во всяком случае, так и поступаешь. Относительно общего стола с
Полли я согласна, но что предложить ей взамен? Поднос? Кто и куда его
отнесет? Что на него положат? Ножку холодного цыпленка с нашего стола?
- В столовой она именно это и получает, - заметил Найэл.
- Да, - согласилась Мария. - Но она сама ее себе отрезает. Было бы
гораздо более оскорбительно, если бы эту ножку отрезал кто-то другой и
посылал ей на тарелке неизвестно куда, словно собачонке. Как бы то ни было,
это началось во время войны, когда все ужинали в половине седьмого.
- Все, кроме меня, - сказал Найэл.
- Еще бы, - заметила Мария. - Как это похоже на тебя. Дежурить в
качестве пожарного на крыше какого-нибудь склада, куда никто больше не
поднимался.
- Это было очень опасно, - сказал Найэл. - Я совсем один стоял на крыше
непонятной формы, а вокруг падали разные штуки. Никто никогда не поймет, что
я проявлял чертовскую храбрость. Куда большую, чем Чарльз, который чем-то
занимался в J.H.D.E.F. или где-то еще.
- Не в J.H.D.E.F., - сказала Мария.
- Все они звучат одинаково, - сказал Найэл. - Как ты и J.H.D.E.F. Люди
так привыкли к униформе и цепочкам букв, что все глотали. Помню, как я
сказал одной женщине, что работаю в Д.Е.Р.Ь.М.О., и она поверила.
Селия встала и принялась поправлять подушки, собирать бумаги. Кроме нее
никто бы этого не сделал. А Чарльз терпеть не мог беспорядок. В ее
лондонской квартире не было ни пылинки, хотя возможно оттого, что она там
хозяйка. А Фартинга принадлежал Чарльзу.
- Знаешь, Найэл, - сказала Селия, - по-моему Чарльз недолюбливает тебя
именно потому, что тебе недостает уважения к традициям.
- Не понимаю, что ты имеешь в виду, - сказал Найэл. - Я с огромным
уважением отношусь к традициям.
- Да, - сказала Селия, - но к другим. Когда ты говоришь о традициях, то
думаешь о том, как королева Елизавета*, сидя на коне, произносит речь в
Гринвиче*, а потом размышляет, не послать ли за Эссексом или кем-то еще, кто
был дорог ее сердцу в то время. Когда о традициях говорит Чарльз, он имеет в
виду современный мир. Гражданственность, исполнение долга, борьбу добра со
злом, то, на чем стоит наша страна.
- Как скучно, - сказал Найэл.
- Вот-вот, - сказала Селия. - Такое отношение и вызывает у Чарльза
нескрываемое отвращение. Неудивительно, что он называет тебя паразитом.
- Но вовсе не поэтому, - возразила Мария, встав и посмотревшись в
зеркало над камином. - Причина подобного отношения носит сугубо личный
характер. Это глубоко затаившаяся зависть. Я всегда знала о ней, но делала
вид, что не замечаю. Раз уж сегодня мы так разоткровенничались, признаем и
это.
- Что признаем? - спросил Найэл.
- То, что Чарльз всегда ревновал к тебе, - сказала Мария.
Наступило долгое молчание. Прежде ни у одного из нас не хватало
решимости высказать это вслух; во всяком случае, столь многословно.
- Не надо играть в правдивость, я терпеть этого не могу, - поспешно
сказала Селия.
Мария всегда была так сдержана. Если ее прорвало, всякое может
случиться. Но дело сделано. Однако стоило ей об этом подумать, как она тут
же задала себе вопрос: а что она имеет в виду? Какое дело и почему сделано?
Все слишком запутано. Теперь можно всего ожидать.
- Когда это началось? - спросил Найэл.
- Что началось?
- Ревность.
Из-за канделябра на камине Мария достала губную помаду и стала красить
губы.
- Ах, не знаю, - сказала она. - Думаю, очень давно. Возможно, когда я
вернулась на сцену после рождения Кэролайн. Чарльз отнес мое возвращение на
твой счет. Он считал, что ты имеешь на меня влияние.
- На тебя никто никогда не имел влияния, - сказал Найэл. - И я менее
всех.
- Знаю, но он этого не понял.
- Он хоть раз что-нибудь сказал? - спросила Селия.
- Нет, просто я почувствовала. Между нами возникла странная
напряженность.
- Но ему следовало знать, что это случится, - возразила Селия. - Я имею
в виду твое желание выступать на сцене. Не мог же он надеяться, что ты
поселишься в деревне, как обыкновенная женщина.
- Думаю, что надеялся, - сказала Мария. - По-моему, он с самого начала
неправильно понял мой характер. Я уже говорила вам, что виной тому мое
исполнение роли Мэри Роз. Мэри Роз деревенская девушка. Постоянно прячется
среди яблонь, а потом исчезает на острове. Она была призраком, и Чарльз
полюбил призрак.
- А кого полюбила ты? - спросил Найэл.
- Раз я была Мэри Роз, то я полюбила Саймона, - ответила Мария. -
Чарльз был воплощением всего того, что я видела в Саймоне. Спокойный,
надежный, преданный. К тому же в то время рядом со мной никого не было. И
все эти цветы...
- Чарльз не единственный, кто посылал тебе цветы, - сказала Селия. - Ты
их от многих получала. Один богатый американец каждую неделю посылал тебе
орхидеи. Как его звали?
- Хайрэм как-то-там-еще, - сказала Мария. - Однажды он нанял самолет,
чтобы свозить меня в Ле Туке*. Меня стошнило прямо на его пиджак. Он очень
мило к этому отнесся.
- Значит finito1?
- Finito*.
* Кончено (итал.).
Он поднял ее руку за запястье и посмотрел на стрелки часов с браслетом.
- Ну, ты всегда такова, - сказал Найэл. - И нет здесь ничего
бесплотного. Он подарил их в знак прощания?
- Нет, - ответила Мария. - Он подарил их как "Вариации "Загадка".
Когда такси свернуло на Елисейские поля, Мария быстро выпрямилась,
подалась вперед и посмотрела в окно.
- Ах, Найэл, это мы - это ты и я.
Двое детей ждали, чтобы перейти улицу. На мальчике были надеты блуза и
берет; девочка была немного постарше и нетерпеливо дергала его за руку,
волосы разметались у нее по лицу.
- Ты и я, - повторила Мария. - Мы убежали от Труды. И как я не понимала
этого раньше? Лондон для нас не дом. Никогда не будет домом.
- Потому я и приехал в Париж, - сказал Найэл.
Мария отвернулась от окна и взглянула на него. Ее глаза были темны и
лишены выражения, как глаза слепого.
- Да, - сказала она. - Но ты приехал не с тем, с кем надо.
Такси круто свернуло вправо и резко остановилось перед гостиницей
Марии.
В меблированных комнатах дома, что неподалеку от авеню Нейи, Фрида
принимала Папу и Селию. После отдыха на итальянских озерах они возвращались
в Англию проездом через Париж. Майорка Папу не привлекла, и он отказался от
намерения посетить ее. Зато его воображением внезапно овладели прозрачные
воды и высящиеся вдали горы, на которые ему нет надобности взбираться. В
долинах черномордые коровы с колокольчиками на шее...
- Но шел дождь, Фрида, шел дождь, - сказал Папа. С набухшего от влаги
неба лились слезы всего мира.
- Чем же вы занимались? - спросила Фрида.
- Играли в bezique, - ответил Папа.
Селия ощутила на себе сочувственный взгляд Фриды и отвела глаза. В
квартире Фриды она испытывала странные чувства. Сама не зная почему, она
подумала, что это оттого, что квартира очень мала. Всего одна спальня, и
халат Найэла висит на двери...
Она попробовала представить Фриду кем-то вроде Труды, кто так же
присматривает за Найэлом. Но ничего не вышло. "Должно быть это предрассудки,
- говорила она себе, - если я не возражаю против того, что позволяет себе
Мария; то почему должна возражать, когда так поступает Найэл?"
Квартира была очень неопрятной. Повсюду валялись исписанные нотами
листы бумаги, открытые книги, в углах - наспех снятая обувь. Возможно, все
дело в обуви... Папа, который некогда так гневался на Фриду, теперь казался
совершенно спокойным. Он полулежал в кресле и, ковыряя золотой зубочисткой в
дупле зуба, обсуждал с Фридой ее планы.
- Займись им, - сказал он, помахивая рукой, - покажи ему мир. Пусть
повыступает во всех европейских столицах, как его мать до него и закончит
Америкой. Я даю свое разрешение.
Селия смотрела, как Фрида роняет на пол пепел. На столе стояла
пепельница, но она ею не пользовалась. Вместо пепла в пепельнице лежал пучок
аспарагуса с обкусанными кончиками.
- Найэл не хочет путешествовать, - сказала Фрида. - У него нет
честолюбия.
- Нет честолюбия? Не желает путешествовать? Что же он любит?
- Он любит поесть.
Селия подумала, что ответ Фриды объясняет и кончики аспарагуса, и
коробки из под шоколада. Когда вернемся домой, надо не забыть рассказать
Труде.
- А чем он любит заниматься? - спросил Папа, проявляя явное
любопытство.
Но Фрида только пожала плечами. И вставила в мундштук новую сигарету.
- Он читает, - сказала она, - и спит. Он спит часами.
- Но весь этот успех? этот eclat*? - сказал Папа, - он не вскружил ему
голову, не избаловал?
- Не думаю, чтобы он догадывался обо всем этом, - ответила Фрида.
- Совсем как его мать, - сказал Папа. - Ей было все равно.
- Но она не щадила себя, - возразила Фрида. - Она работала. Одному Богу
известно, как она работала. У нее были упорство и тяга к работе. У Найэла
нет ни того, ни другого. Ему просто все равно.
Папа покачал головой и свистнул.
- Это плохо, - сказал он. - Все дело в его французской крови.
Селия вспомнила голубую венку на руке Найэла и подумала французская она
или нет. Затем посмотрела на свои собственные руки, широкие и квадратные,
как у Папы. Вены на них видны не были.
- Мария труженица, - сказал Папа. - Но Мария девушка. И ни капли лени.
На следующей неделе у нее снова начинаются репетиции. Вся в отца. Слава
Богу, в Марии нет ничего французского.
Селию очень занимал вопрос, а нет ли во Фриде чего-нибудь французского.
Она владеет двумя языками, а живет во Франции. Иногда Папа бывает таким
бестактным.
- Интересно, приехала она или нет, - сказала Селия, желая сменить тему
разговора. - Поезд должен был прибыть час назад.
- Найэл сказал, что отвезет ее прямо в гостиницу, - заметила Фрида. - Я
предлагаю вам поехать и посмотреть, там она или нет. Найэл может приехать с
минуты на минуту, чтобы переодеться.
Все же очень похоже на Труду, решила Селия. Фрида знает, когда Найэл
приедет переодеться. Интересно, она ему стирает, считает его рубашки?
Вот-вот она назовет его "мой мальчик".
В гостиницу Папа и Селия отправились на такси.
- Интересно, как у них идут дела, - в голосе Папы звучало любопытство.
- Я имею в виду этот странный союз... Найэл и забавная старушка Фрида.
Завтра я должен пригласить ее на ленч и все выяснить.
- Ах, Папа, не надо! - ужаснулась Селия.
- А почему бы и нет, дорогая?
- Подумай, в какое неловкое положение ты поставишь Найэла, - ответила
Селия.
- Не вижу ничего неловкого, - сказал Папа. - Такие вещи очень важны с
медицинской точки зрения. Я смотрю на Фриду как смотрел бы на преподавателя
Оксфорда, Кембриджа или Гейдельберга*. Она знает свое дело.
И он принялся вспоминать годы знакомства с Фридой, дойдя до тысяча
девятьсот двенадцатого, тысяча девятьсот девятого.
Когда они прибыли в гостиницу, портье сообщил им, что мисс Делейни
приехала, распаковала вещи и ушла, не сказав куда. Ушла полчаса назад.
Джентльмен тоже ушел. Наверху в номере-люкс - Папа путешествовал лишь в тех
случаях, когда ему удавалось снять номер-люкс - они обнаружили полнейший
беспорядок. Все кровати измяты и на них - вещи Марии. Полотенца раскиданы,
тальк просыпан.
- Отвратительно, - сказал Папа. - Совсем как австрийская горничная.
Селия стала лихорадочно приводить комнату в порядок. Мария уже не была вся в
отца.
- Они, к тому же, и пили, - сказал Папа, обследуя стакан для полосканья
рта. - Судя по запаху, коньяк. Никогда не подозревал, что моя дочь пьет.
- Она не пьет, - возразила Селия, поправляя Папину постель. - Только
оранжад. Иногда после премьеры выпьет шампанского.
- Тогда это, должно быть, Найэл, - сказал Папа. - Некто (и кто, как не
Найэл) наливал коньяк в мой стакан для полосканья. Я покажу Фриде. Фрида
несет ответственность.
И он до краев налил себе коньяка в свой стакан для полосканья.
- Выйди пока я переоденусь, дорогая, - сказал Папа. - Если Мария
намерена превратить наш номер в публичный дом, то она ответит за это, когда
вернется. Я положу конец ее выступлениям в роли Мари Роз. Впрочем, я пошлю
Барри телеграмму.
Он стал искать в шкафу свой вечерний костюм, швыряя на пол все, что
попадалось под руку.
Селия пошла к себе переодеться. К подушке была приколота записка
"Увидимся в кабаре. Мы обедаем в городе". Ящик туалетного столика Селии был
выдвинут, из него исчезла ее вечерняя сумочка. Наверное, Мария забыла
привезти свою и поэтому взяла сумочку Селии. Заодно она взяла и серьги.
Новые, те, что Папа купил Селии в Милане. Селия начала переодеваться с
тяжелым сердцем. Она чувствовала, что вечер не сулит ничего хорошего...
Найэл и Мария сидели бок о бок на речном трамвайчике, который плыл к
Сен Клу. Париж, прекрасная призрачная дымка, остался позади. Они сидели на
верхней палубе и ели вишни, бросая косточки на головы пассажиров. Поверх
вечернего платья Мария накинула пиджак Найэла из верблюжей шерсти. Платье
было зеленого цвета и яшмовые серьги Селии безупречно подходили к нему.
- Дело в том, - сказала Мария, - что мы должны никогда не расставаться.
- Мы никогда и не расставались, - сказал Найэл.
- А сейчас? - спросила Мария. - Ты в Париже, я в Лондоне. Это ужасно.
Для меня это невыносимо. Именно поэтому я так несчастна.
- Разве ты несчастна?
- Очень.
Она выплюнула вишневую косточку на лысину пожилого француза. Тот
посмотрел наверх, готовый разразиться проклятиями, но, увидев Марию,
улыбнулся и поклонился ей. Затем он огляделся в поисках лестницы на верхнюю
палубу.
- Я так одинока, - сказала Мария. - Меня никто не смешит.
- Через несколько недель тебе будет не до смеха, - заметил Найэл. - У
тебя начнутся репетиции.
Пароходик, пыхтя, плыл по извилистой реке, обрамленной погруженными в
тень деревьями. На набережные опустились сумерки. В воздухе витали шумы и
запахи Парижа.
- Давай уедем, - сказал Найэл. - Вот так, все бросим и уедем.
- И куда же мы могли бы уехать?
- Мы могли бы уехать в Мексику.
Они держали друг друга за руки и смотрели поверх реки на деревья.
- Шляпы с остроконечными тульями... - сказала Мария, - не думаю, что
мне нравятся мексиканские шляпы.
- Тебе и не нужна шляпа. Только туфли из особой кожи с запахом.
- Ни ты, ни я не умеем ездить верхом, - сказала Мария. - А в Мексике
обязательно надо уметь ездить верхом. Мулы. И все вокруг стреляют.
Она смяла бумажный пакетик из под вишни и бросила его в реку.
- Дело в том, - сказала она, - что я вовсе не уверена, хочу я уехать
или нет.
- Дело в том, - сказал Найэл, - что я предпочел бы жить на маяке.
- Почему на маяке?
- Ну, на мельнице. В хмелесущилке. Или на барже.
Мария вздохнула и прислонилась к плечу Найэла.
- Надо смотреть фактам в лицо: мы никогда не будем вместе, - сказал
Найэл.
- Мы могли бы быть вместе... иногда, - сказала Мария, - время от
времени. До Сен Клу еще далеко?
- Не знаю. Почему ты об этом спрашиваешь?
- Так, любопытно. Мы должны успеть... кабаре, Фрида, твои песни.
Найэл рассмеялся и обнял Марию.
- Видишь ли, - сказал он, - для тебя побег - своего рода игра,
представление. А Сен-Клу - все равно, что Мексика, только ближе.
- Мы могли бы сделать из этого символ... - сказала Мария. - Нечто
такое, к чему мы всегда стремимся и чего никогда не обретаем. Нечто такое,
что всегда остается вне пределов досягаемости. Кажется есть одно
стихотворение, которое начинается словами: "О Господи - Монреаль!"* Мы можем
сказать: "О Господи - Сен Клу!"
Повеяло холодом. Мария застегнула пиджак на все пуговицы.
- Вот что мы можем сделать, - сказала она. - Мы можем получить лучшее
от обоих миров, вернувшись в Париж через Булонский лес на такси. Такси может
ехать медленно... специально. Скорее всего шофер проявит тактичность.
- Во Франции шоферы никогда не оглядываются на заднее сиденье. Они
слишком хорошо обучены...
- ...как бы то ни было, - словно продолжая прерванную фразу, проговорил
Найэл, когда такси выезжало из Булонского леса, - я бы предпочел поехать в
Мексику.
- Нищим выбирать не приходится, - сказала Мария. - И все же...
- Что, все же...?
- Я все еще пахну горчицей?
А в Париже Папа, Фрида и Селия обедали в напряженной, натянутой
атмосфере. Папа был раздражен и сердит. Он взял на себя труд навестить
пасынка, а его пасынок и пальцем не пошевелил, чтобы увидеться с ним. Он
оплатил проезд дочери из Лондона и ее проживание в гостинице, а она шляется
по улицам, как венская проститутка.
Все это было громко высказано Фриде за обедом.
- Я умываю руки во всем, что касается этих двоих, - сказал он. - Найэл
просто-напросто избалованный сводник. Мария - потаскуха. В обоих течет
дерная кровь. Оба плохо кончат. Слава Богу, у меня есть вот этот ребенок.
Благодарение Богу за Селию.
Фрида только улыбалась и сигарета за сигаретой курила свой
"Честерфилд". Возможно, она и в самом деле похожа на наставника, подумала
Селия, на снисходительного, отзывчивого наставника.
- Они скоро появятся, - сказала Фрида. - Я и сама была молодой... в
Париже. Когда-то.
Долгий обед закончился. Но впереди были ужин и кабаре. Папа молча
оплатил счет, и они также молча отбыли на машине в то место, которое Папа
предпочел назвать boite de nuit*.
* Ночное кафе, кабачок (фр.).
- Все они одинаковые, эти заведения, - с мрачным видом сказал он. -
Убежища порока. Совсем не то, что в мое время. Как низко вы пали, моя
дорогая Фрида. Досадно низко. - Он пожал плечами и покачал головой.
По словам Папы, Селия ожидала, что boite de nuit будет помещаться в
чем-то вроде подвала, погребенного глубоко под землей. С бледными, зловещего
вида посетителями, танцующими прижавшись щека к щеке. Она очень удивилась,
когда вошла в ресторан, похожий на Посольский клуб в Лондоне. Изысканно
одетые женщины. Некоторые из них знали Папу. Он улыбался и раскланивался с
ними. Фрида провела их к столику в углу зала. Вскоре к нему подошел молодой
человек с осиной талией; щелкнув каблуками, он низко поклонился Селии и
пригласил ее на танец. Она вспыхнула и взглянула на Папу. Наверное, он, по
меньшей мере, маркиз или даже принц из дома Бурбонов*.
- Все в порядке, - сказала ей Фрида. - Это всего-навсего профи. С ним
можно не разговаривать.
Разочарованная Селия встала и пошла танцевать. Все же это своего рода
комплимент. И она как пушинка унеслась в руках молодого человека.
Представление началось немного позднее. В нем принимали участие два
исполнителя. Француз-рассказчик и Фрида. Француз был очень маленьким и очень
толстым. Как только он появился, Папа начал смеяться и хлопать в ладоши.
Папа был именно таким зрителем. Он от всего получал удовольствие. Селия не
понимала ни слова, но не потому, что забыла французский язык, а потому, что
рассказчик говорил на той его разновидности, которую она никогда не
понимала. Наверное, он был до крайности вульгарен, раз Папа беспрерывно
смеялся. Он смеялся, пока по щекам у него не потекли слезы и он не стал
задыхаться. Француз был в восторге, его выступление еще никогда не проходило
с таким успехом. Затем настала очередь Фриды; она встала из-за столика и
подошла к роялю. Селия почувствовала, что краснеет. Всегда испытываешь
некоторую неловкость, когда кто-то из знакомых выступает совсем рядом, а не
на сцене. Фрида оказалась весьма предусмотрительной. Сперва она исполнила
несколько номеров, в которых кого-то имитировала, и хотя Селия не знала,
кого именно - все они были французы - по дружным аплодисментам она поняла,
что эти певцы пользуются любовью зрителей.
Но вот в зале приглушили свет, и Фрида стала петь песни Найэла.
Слова были написаны другими, но музыку, конечно, сочинил Найэл.
Некоторые песни исполнялись на английском языке, некоторые на французском. У
Фриды был низкий, хрипловатый голос, иногда она фальшивила, на что никто не
обращал внимания - столько в нем было тепла и выразительности. Песни,
которые Селия слышала впервые, были хорошо известны людям, сидевшим за
столиками. Они стали подпевать Фриде, сперва тихо, затем все громче и
громче. Сердце Селии радостно билось, она испытывала гордость. Не за Фриду -
она ее едва знала, а за Найэла - своего брата. Песни, написанные им, его
достояние, как и рисунки, выполненные ею, принадлежат только ей. Незаметно
для себя самой Селия стала подпевать вместе со всеми и, взглянув на Папу,
увидела, что он тоже подхватил мелодию. В глазах у него стояли слезы, но на
сей раз не шампанское было тому виной. То были слезы гордости за Найэла, его
пасынка, в жилах которого текла дурная французская кровь...
В вестибюле Найэл ждал Марию - она пудрила нос в туалете. Он надеялся,
что они опоздают, что к их приходу представление закончится, но они явились
вовремя. Он слышал звуки рояля и голос Фриды. Она пела последний куплет
песни, который всегда вызывал самый бурный восторг слушателей. Возможно, оно
и к лучшему; он не мог сказать наверняка. В конце концов, не все ли равно?
Мария вышла из туалета.
- Как я выгляжу? Все в порядке? - спросила она.
- На моей памяти ты выглядела и хуже, - ответил он. - Нам,
действительно, надо войти?
- Конечно, - сказала она. - Постой, я слышу твою песню.
Они вошли в зал и остановились у входа, глядя на Фриду. Все собравшиеся
пели вместе с ней; кое-кто отбивал такт ногой. Несколько голосов повернулись
в сторону Найэла и Марии. Мария услышала легкий шепот и едва слышный всплеск
аплодисментов.
Она улыбнулась и бессознательно сделала шаг вперед - вторая натура: при
звуке аплодисментов улыбаться и делать шаг вперед. Потом она заметила, что
головы собравшихся обращены не к ней, а к Найэлу. Люди улыбались и
показывали на Найэла. Фрида, смеясь, отвернулась от рояля и улыбалась ему;
шепот публики стал более громким и настойчивым.
"Ze petit Niall... Ze petit Niall..." - крикнул кто-то, и Мария, на
которую никто не обращал внимания, одиноко стоя у стены, видела, как Найэл с
усталым, безразличным видом подошел к роялю и, слегка подтолкнув Фриду, сел
на стул и начал играть. Все засмеялись и зааплодировали, а Фрида, облокотясь
на рояль, запела под аккомпанемент Найэла.
Никем не замеченная Мария прошла между столиками в дальний угол, где
сидели Папа с Селией, и шепотом принялась извиняться за опоздание.
- Шш... Шш..., - нетерпеливо прервал ее Папа. - Слушай Найэла.
Мария села и, сложив руки на коленях, стала вертеть кольцо, подаренное
Найэлом. Единственная из всех присутствующих она не пела.
Немного позднее, когда программа закончилась и все ужинали за своими
столиками, а Папа и Фрида попутно обсуждали различные профессиональные
тонкости, Мария повернулась к Найэлу и сказала:
- Ты ужасно выглядел. Мне было просто стыдно. Во всем зале только ты не
одет подобающим образом.
- А к чему мне так одеваться? - спросил Найэл. - Они не имели бы ничего
против даже в том случае, если бы на мне был жилет и башмаки, подбитые
гвоздями.
- Просто успех вскружил тебе голову, - сердито сказала Мария. - Я
думала, что этого не произойдет, но, увы, произошло. В Лондоне ты бы
провалился.
Официант предложил ей шампанского, но она покачала головой.
- Воды со льдом, пожалуйста, - сказала она.
- Теперь ты понимаешь, - сказал Найэл, - что я имел в виду, говоря о
маяке или барже?
Мария не удостоила его ответом и повернулась к нему спиной.
- Я писала тебе про сына лорда Уиндэма? - спросила она Селию.
- Да, - ответила Селия. - Ты писала, что у него довольно
привлекательная внешность.
- Действительно, привлекательная. Он очень увлечен мною. К тому же, не
женат.
Уголком глаза Селия видела, что профессиональный танцор с осиной талией
снова приближается к их столику. Готовая принять его приглашение, она
отодвинула стул. Но профи даже не взглянул на нее. Он низко поклонился
Марии.
Мария улыбнулась, встала из-за стола и, что-то быстро говоря
по-французски, упорхнула вместе с ним. Впервые с тех пор, как закончилась
программа, сидевшие за соседними столиками перестали смотреть на Найэла и
устремили взоры на Марию.
Серьги ей очень к лицу, с грустью подумала Селия, гораздо больше, чем
мне. Может быть она захочет, чтобы я ей их отдала?
Сидевший рядом Папа взволнованно разговаривал с Фридой.
- Горжусь детьми? Конечно, я горжусь ими, - говорил он. - Уменье
показать товар лицом у них в крови. И мне безразлично, молочная то корова
или жеребец - воспитание сказывается.
Мария в паре с профессионалом промелькнула перед их столиком. Она
оглянулась через плечо и показала Найэлу язык.
Высокие напольные часы пробили шесть раз. Сверху, из ванной донесся шум
льющейся воды. Должно быть Чарльз промок во время прогулки, и теперь
принимал ванну. Было что-то зловещее в том, что он сразу поднялся наверх, не
заглянув в гостиную. Это значило, что настроение его не изменилось. И мы все
еще были паразитами.
- Перспектива ужина мне не слишком улыбается, - сказал Найэл. -
Невеселое занятие сидеть за столом, когда никто словом не обмолвится. Кроме
Полли, которая снова заведет свои вечные разговоры: "Ах, мамочка, я должна
рассказать вам, что говорили детки, пока раздевались" и пойдет, и пойдет.
- Ее рассказ нарушит молчание, - сказала Селия. - Пусть уж лучше
говорит Полли, чем кто-нибудь из нас. К тому же, Чарльз никогда не слушает.
Он привык к ее разговорам, как к тиканью часов.
- Я бы не возражал, если бы дети говорили что-нибудь забавное, - сказал
Найэл. - Но ведь такого не бывает. Хотя, возможно, они и говорят, но в
пересказе Полли исчезнет весь юмор.
- Ты слишком суров к Полли, - заметила Селия. - Я, действительно, не
знаю, что стало бы с этим домом без нее.
- Если бы только не приходилось сидеть с ней за одним столом, - сказал
Найэл. - Это пробуждает во мне самые низменные инстинкты. Так и хочется
поковырять в зубах и срыгнуть.
- Ты, во всяком случае, так и поступаешь. Относительно общего стола с
Полли я согласна, но что предложить ей взамен? Поднос? Кто и куда его
отнесет? Что на него положат? Ножку холодного цыпленка с нашего стола?
- В столовой она именно это и получает, - заметил Найэл.
- Да, - согласилась Мария. - Но она сама ее себе отрезает. Было бы
гораздо более оскорбительно, если бы эту ножку отрезал кто-то другой и
посылал ей на тарелке неизвестно куда, словно собачонке. Как бы то ни было,
это началось во время войны, когда все ужинали в половине седьмого.
- Все, кроме меня, - сказал Найэл.
- Еще бы, - заметила Мария. - Как это похоже на тебя. Дежурить в
качестве пожарного на крыше какого-нибудь склада, куда никто больше не
поднимался.
- Это было очень опасно, - сказал Найэл. - Я совсем один стоял на крыше
непонятной формы, а вокруг падали разные штуки. Никто никогда не поймет, что
я проявлял чертовскую храбрость. Куда большую, чем Чарльз, который чем-то
занимался в J.H.D.E.F. или где-то еще.
- Не в J.H.D.E.F., - сказала Мария.
- Все они звучат одинаково, - сказал Найэл. - Как ты и J.H.D.E.F. Люди
так привыкли к униформе и цепочкам букв, что все глотали. Помню, как я
сказал одной женщине, что работаю в Д.Е.Р.Ь.М.О., и она поверила.
Селия встала и принялась поправлять подушки, собирать бумаги. Кроме нее
никто бы этого не сделал. А Чарльз терпеть не мог беспорядок. В ее
лондонской квартире не было ни пылинки, хотя возможно оттого, что она там
хозяйка. А Фартинга принадлежал Чарльзу.
- Знаешь, Найэл, - сказала Селия, - по-моему Чарльз недолюбливает тебя
именно потому, что тебе недостает уважения к традициям.
- Не понимаю, что ты имеешь в виду, - сказал Найэл. - Я с огромным
уважением отношусь к традициям.
- Да, - сказала Селия, - но к другим. Когда ты говоришь о традициях, то
думаешь о том, как королева Елизавета*, сидя на коне, произносит речь в
Гринвиче*, а потом размышляет, не послать ли за Эссексом или кем-то еще, кто
был дорог ее сердцу в то время. Когда о традициях говорит Чарльз, он имеет в
виду современный мир. Гражданственность, исполнение долга, борьбу добра со
злом, то, на чем стоит наша страна.
- Как скучно, - сказал Найэл.
- Вот-вот, - сказала Селия. - Такое отношение и вызывает у Чарльза
нескрываемое отвращение. Неудивительно, что он называет тебя паразитом.
- Но вовсе не поэтому, - возразила Мария, встав и посмотревшись в
зеркало над камином. - Причина подобного отношения носит сугубо личный
характер. Это глубоко затаившаяся зависть. Я всегда знала о ней, но делала
вид, что не замечаю. Раз уж сегодня мы так разоткровенничались, признаем и
это.
- Что признаем? - спросил Найэл.
- То, что Чарльз всегда ревновал к тебе, - сказала Мария.
Наступило долгое молчание. Прежде ни у одного из нас не хватало
решимости высказать это вслух; во всяком случае, столь многословно.
- Не надо играть в правдивость, я терпеть этого не могу, - поспешно
сказала Селия.
Мария всегда была так сдержана. Если ее прорвало, всякое может
случиться. Но дело сделано. Однако стоило ей об этом подумать, как она тут
же задала себе вопрос: а что она имеет в виду? Какое дело и почему сделано?
Все слишком запутано. Теперь можно всего ожидать.
- Когда это началось? - спросил Найэл.
- Что началось?
- Ревность.
Из-за канделябра на камине Мария достала губную помаду и стала красить
губы.
- Ах, не знаю, - сказала она. - Думаю, очень давно. Возможно, когда я
вернулась на сцену после рождения Кэролайн. Чарльз отнес мое возвращение на
твой счет. Он считал, что ты имеешь на меня влияние.
- На тебя никто никогда не имел влияния, - сказал Найэл. - И я менее
всех.
- Знаю, но он этого не понял.
- Он хоть раз что-нибудь сказал? - спросила Селия.
- Нет, просто я почувствовала. Между нами возникла странная
напряженность.
- Но ему следовало знать, что это случится, - возразила Селия. - Я имею
в виду твое желание выступать на сцене. Не мог же он надеяться, что ты
поселишься в деревне, как обыкновенная женщина.
- Думаю, что надеялся, - сказала Мария. - По-моему, он с самого начала
неправильно понял мой характер. Я уже говорила вам, что виной тому мое
исполнение роли Мэри Роз. Мэри Роз деревенская девушка. Постоянно прячется
среди яблонь, а потом исчезает на острове. Она была призраком, и Чарльз
полюбил призрак.
- А кого полюбила ты? - спросил Найэл.
- Раз я была Мэри Роз, то я полюбила Саймона, - ответила Мария. -
Чарльз был воплощением всего того, что я видела в Саймоне. Спокойный,
надежный, преданный. К тому же в то время рядом со мной никого не было. И
все эти цветы...
- Чарльз не единственный, кто посылал тебе цветы, - сказала Селия. - Ты
их от многих получала. Один богатый американец каждую неделю посылал тебе
орхидеи. Как его звали?
- Хайрэм как-то-там-еще, - сказала Мария. - Однажды он нанял самолет,
чтобы свозить меня в Ле Туке*. Меня стошнило прямо на его пиджак. Он очень
мило к этому отнесся.