дю Морье Дафна. Паразиты

- Она развлечет меня, дорогая, пока ты будешь у Харрисона, - сказал
Папа. - Есть одна планета, никак не могу запомнить, какая именно, кажется,
Юпитер, у которой целых две луны. Они вращаются вокруг нее день и ночь.
Подумать только... Юпитер - один в кромешной тьме и при нем две луны.
Она оставила Папу в малой гостиной, где он в самом благостном
расположении духа полулежал на двух креслах, готовый отойти ко сну. На
столике рядом с ним лежал объемистый трактат о звездах. Горничной было
строго наказано время от времени заглядывать в гостиную на случай, если ему
что-нибудь понадобится и уж, конечно, незамедлительно явиться, если он
позвонит.
В автобусе по дороге с Веллингтон Роуд до Марилебон и потом в такси
Селию не оставляли мысли о Марии; удалось ли ей справиться с Кэролайн; и
вновь она переживала угрызения совести за то, что не смогла выручить ее в
трудную минуту.
- Из-за Кэролайн я привязана к дому, - сказала ей Мария по телефону, -
буквально привязана на целый день.
- Но ведь это всего один раз, - возразила Селия. - У вас очень хорошая
няня. Она никогда не просит разрешения отлучиться от дома.
- Это лишь первый шаг, - сказала Мария. - Стоит только начать. Быть
матерью - огромная ответственность.
Ох уж этот сердитый, избалованный голос. Одни пустые слова. Селия
слишком хорошо знала этот голос. Через пару минут Мария забудет все, о чем
просила Селию и примется строить совсем другие планы. Если бы только Мария
жила поближе, можно было бы разделить с ней ответственность за Кэролайн.
Тогда всего-навсего пришлось бы присматривать не за одним, а за двумя
младенцами. Ведь Папа, в сущности, тоже младенец. Он ничуть не меньше
нуждается в заботе, в том, чтобы ему потакали, чтобы его уговаривали,
увещевали.
Неожиданно для себя Селия обнаружила, что последние дни разговаривает с
Папой особым тоном, мягким, добродушно-шутливым, в котором так и слышится
что-нибудь вроде "Ну-ну, в чем дело?" А если он лениво тыкал вилкой в
тарелку, она делала вид, что ничего не замечает - ведь это чисто детская
уловка, к которой малыши прибегают, чтобы привлечь к себе внимание - зато,
когда он ел с аппетитом, непременно хвалила его и одобрительно улыбалась.
"Ах, как хорошо, ты справился с целым крылышком. Я очень рада. Может быть
съешь еще кусочек цыпленка?"
Не странно ли, что человек, завершая свой жизненный цикл, на склоне лет
возвращается к тому, с чего началась его жизнь. Что мужчина, некогда
младенец и мальчик, затем любовник и отец, вновь становится ребенком. Не
странно ли, что когда-то она была маленькой девочкой, забиралась Папе на
колени, прижималась лицом к его плечу, искала у него защиты, а он был молод,
силен и во всем походил на одного из богов древности. И вот все позади, все,
что составляло цель и смысл его жизни. Сила угасла. Человек, который жил,
любил, дарил красоту своего голоса миллионам, теперь усталый, капризный,
раздражительный следит недовольным взглядом за каждым движением своей
дочери, которую в былые дни защищал и качал на руках.
Да, Папа завершил свой жизненный цикл. Он вернулся на ту дорогу, с
которой начал путь. Но почему? Для чего? Узнает об этом хоть кто-нибудь,
хоть когда-нибудь?
Такси остановилось у здания на углу одной из улиц в Блумсбери.
Охваченная внезапным волнением Селия расплатилась с шофером, неуверенно
вошла в здание и, подойдя к двери с вывеской "Справочное", спросила, как
пройти к мистеру Харрисону. Девушка в пенсне улыбнулась и сказала, что
мистер Харрисон ждет ее. Всегда испытываешь приятное удивление и теплеет на
душе, когда совершенно незнакомые люди оказываются столь доброжелательны и
любезны. Как эта девушка в пенсне. Или водители автобусов. Или продавцы в
рыбных магазинах при разговоре по телефону. Тогда, подумала Селия, день
светлеет.
Когда Селию ввели в кабинет, мистер Харрисон сразу встал из-за
письменного стола и с улыбкой на лице подошел поздороваться. Она ожидала
увидеть строгого, бодрого человека с резкими, решительными манерами
школьного учителя. Но мистер Харрисон принял ее ласково и по-отечески нежно.
Он подвинул ей стул, и она вдруг почувствовала себя легко и свободно; он
заговорил о Марии.
- Надеюсь, она не оставила сцену, - сказал мистер Харрисон. - Это было
бы большой утратой для всех ее почитателей.
Селия рассказала о ребенке, он кивнул и сказал, что все знает,
поскольку его племянник знаком с Чарльзом.
- Ваш брат написал музыку для нового ревю, не так ли? - спросил мистер
Харрисон, переведя разговор с Марии на Найэла и на то, чего Найэл добился в
Париже. Селии пришлось объяснить всю сложность их родственных связей, что
она сводная сестра обоим и что Найэл и Мария вообще не кровные родственники.
- Однако они очень близки, - сказала она. - И прекрасно понимают друг
друга.
- Ваша семья очень талантлива, действительно, очень талантлива, -
сказал мистер Харрисон.
Немного помолчав, он протянул руку к бумагам, лежавшим на письменном
столе, и Селия увидела листы, исписанные ее собственным почерком, и свои
рисунки, прикрытые пачкой бумаг.
- Вы хорошо помните свою матушку? - резко спросил мистер Харрисон, беря
со стола очки.
Селия ощутила волнение - ей показалось, что он вдруг стал похож на
школьного учителя, которого она так боялась увидеть.
- Да, - ответила она. - Мне было около одиннадцати, когда Мама умерла.
Никто из нас ее не забыл. Но мы редко о ней разговариваем.
- Я много раз видел, как она танцует, - сказал мистер Харрисон. - Она
обладала даром, присущим ей одной, даром, который, насколько мне известно,
еще никто не сумел ни определить, ни описать. То не был балет в
общепризнанном виде. То было нечто исключительное, неповторимое. Ни
ансамбля, ни традиционных поз и па. Танцуя, она рассказывала историю целой
жизни, и танец ее был сама жизнь. Одно движение, один взмах рук живописали
боль и слезы целого мира. Она ни в ком и ни в чем не искала поддержки, даже
в музыке. Музыка была вторична по отношению к движению. Она танцевала одна.
И в этом была ее сила, лишь ей одной доступное понимание красоты.
Мистер Харрисон снял очки и протер их. Он был очень взволнован. Селия
ждала, когда он снова заговорит. Она не знала, что сказать.
- А вы? - спросил мистер Харрисон. - Неужели вы хотите сказать, что не
танцуете?
Селия робко улыбнулась. Ей показалось, что он почему-то сердится на
нее.
- О, нет, - ответила она. - Я совсем не умею танцевать. Я страшно
неуклюжая и всегда была слишком полной. Если меня пригласят на фокстрот, я
кое-как станцую, но Найэл говорит, что я слишком тяжела и вечно ставлю ему
подножки. Сам Найэл прекрасно танцует. Мария тоже.
- Тогда, - сказал мистер Харрисон, - как же вы умудряетесь так
рисовать?
Он вынул из-под стопки бумаг один из рисунков Селии и протянул его к
ней, словно предъявляя обвинительный акт. Этот рисунок Селии не очень
нравился. На нем был изображен ребенок, который убегает от Четырех ветров;
чтобы не слышать, как они зовут его, он зажал уши руками. Она старалась
показать, что мальчик спотыкается на бегу, но всегда считала, что ей это не
удалось. К тому же фон получился слишком размытым. Деревья вышли темными, но
не настолько темными, как ей хотелось. Да и заканчивала она этот рисунок в
спешке: ее позвал Папа, а когда на следующий день она попробовала как-нибудь
исправить деревья, настроение уже прошло.
- Мальчик не танцует, - сказала Селия. - Имеется в виду, что он
убегает. Он испугался. В рассказе, к которому сделан этот рисунок, все
объясняется. Но у меня есть другие рисунки, лучше этого.
- Я отлично понимаю, что он не танцует, - сказал мистер Харрисон. - Я
знаю, что он убегает. Как давно вы занимаетесь рисунком? Года два? Три?
- Ах, гораздо дольше, - сказала Селия. - Дело в том, что я всегда
рисовала. Я рисую всю жизнь. Это единственное, что я умею.
- Единственное? Чего же вы еще хотите, дитя мое? Неужели вам этого
мало?
Мистер Харрисон подошел к камину и остановился, глядя на Селию сверху
вниз.
- Я только что говорил о вашей матери, - сказал он. - И о некоем даре,
которым она обладала. Ни до, ни после нее я не встречал его проявления ни в
одном из искусств, не встречал до этой недели. Сейчас я вновь увидел его. В
ваших рисунках. Бог с ними, с рассказами. Меня они совершенно не интересуют.
Они эффектны, очаровательны и хорошо пойдут. Но ваши рисунки, вот эти сырые
рисунки - неподражаемы, неповторимы.
Селия в недоумении воззрилась на мистера Харрисона. Как странно.
Рисунки давались ей так легко. А на рассказы уходили часы и часы работы. И
все впустую - мистер Харрисон о них самого невысокого мнения.
- Вы имеете в виду, - сказала Селия, - что рисунки лучше?
- Я вам уже сказал, - мистер Харрисон оказался на редкость терпелив, -
они неповторимы. Я вообще не знаю никого, кто сегодня так работает. Мне они
чрезвычайно нравятся. Надеюсь и вам тоже. Вас ждет большое будущее.
Со стороны мистера Харрисона, подумала Селия, очень любезно и мило так
расхваливать мои рисунки. Едва ли это случилось бы не будь он приятелем
Папы, членом "Гаррика" и давним поклонником Мамы.
- Благодарю вас, - сказала Селия. - Я вам очень признательна.
- Не благодарите меня. Я всего-навсего просмотрел ваши рисунки и
показал их специалисту, который согласился с моим мнением. Ну, а теперь, к
делу. Вы принесли еще что-нибудь из рисунков? Что у вас в сумке?
- Там... там еще несколько рассказов, - извиняющимся тоном сказала
Селия. - Да два или три рисунка... не слишком хорошие. Может быть эти
рассказы лучше тех, которые вы видели.
Мистер Харрисон сделал отрицательный жест рукой. Рассказы ему до смерти
надоели.
- Давайте взглянем на рисунки, - сказал он.
Он внимательно изучал их один за другим, поднес к столу, поближе к
свету. Он напоминал ученого с микроскопом.
- Да, - сказал он, - эти последние сделаны в спешке, не так ли? Вы не
слишком усердствовали.
- Папа был нездоров, - сказала Селия. - Я очень за него беспокоилась.
- Видите ли, - сказал мистер Харрисон, - для книги, которую я задумал,
у нас не хватает рисунков. Вы должны еще поработать. Сколько времени вам
понадобится, чтобы закончить один из этих рисунков? Три, четыре дня?
- Как получится, - ответила Селия. - Я действительно не могу работать
по заранее намеченному плану. Из-за Папы.
От Папы мистер Харрисон отмахнулся столь же решительно, как и от новых
рассказов.
- Об отце не беспокойтесь, - сказал он. - Я поговорю с ним. Он знает,
что такое работать. Сам прошел через это.
Селия промолчала. Как объяснить мистеру Харрисону, каково ей приходится
дома.
- Видите ли, - сказала она, - весь дом на мне. Я заказываю еду... ну и
все прочее. За последние дни Папа очень ослаб. Вы, должно быть, заметили. У
меня почти нет времени.
- Вы должны сделать так, чтобы оно появилось, - сказал мистер Харрисон.
- К такому таланту, как ваш, нельзя относиться словно вам до него нет дела.
Я этого не допущу.
В конце концов, он действительно похож на школьного учителя. Опасения
были не напрасны. Теперь он поднимет шум вокруг ее рисунков, напишет Папе,
причинит Папе лишнее беспокойство, сообщит, что ей необходимо время для
работы, и все это превратится в спектакль, в ритуал и только усложнит ей
жизнь. Из отдушины рисование превратится в обузу. Со стороны мистера
Харрисона было очень любезно брать на себя лишние хлопоты, но
Селия пожалела, что пришла.
- Право, - сказала она, вставая со стула, - с вашей стороны чрезвычайно
любезно брать на себя такой труд, но...
- Вы куда? Что вы делаете? - спросил мистер Харрисон. - Мы еще не
обсудили ваш контракт, не поговорили о деле.
Ей удалось уйти только после половины шестого вечера. Пришлось выпить
чая, встретиться еще с двумя мужчинами; ее заставили подписать какую-то
устращающую бумагу, похожую на смертный приговор, согласно которой она
обещала отдавать все свои работы мистеру Харрисону. Он, как и двое других,
настаивал на том, что рассказы без рисунков ничего собой не представляют и
выразил желание как можно скорее, недели через три-четыре, получить
остальные рисунки. Селия понимала, что ей не справиться, и у нее было
чувство, что она попала в ловушку. Интересно, размышляла она, что случится,
если подписав контракт, она их подведет? Может быть, они станут преследовать
ее судебным порядком?
Наконец после двойного рукопожатия с каждым из них Селия вырвалась из
конторы мистера Харрисона, второпях забыв попрощаться с девушкой в пенсне,
которая с улыбкой встретила ее появление у справочного бюро.
Такси нигде не было видно, и только дойдя до Юстонского вокзала*, Селия
сумела найти машину. Было уже шесть часов, и быстро темнело. Первое, что она
заметила, вернувшись домой, - открытые двери гаража. Машины в гараже не
было. Вот уже несколько недель Папа не садился за руль. С тех самых пор, как
ему стало нездоровится, либо она сама возила его, либо он брал такси. С
сильно бьющимся сердцем Селия бегом поднялась по лестнице, нащупывая в
кармане ключи... Открыла дверь и, вбежав в дом, позвала горничную.
- Где мистер Делейни? - спросила она. - Что случилось?
У горничной был испуганный и взволнованный вид.
- Он ушел, мисс, - сказала она. - Мы не могли его остановить. И мы не
знали, где вы, чтобы сообщить вам.
- Что значит ушел?
- После вашего ухода он, должно быть, заснул. Я дважды заглядывала в
комнату, он тихо, спокойно сидел в своем кресле. А потом, около пяти часов,
мы услышали, как он спускается в холл. Я подумала, что ему что-нибудь нужно
и вышла из кухни, а он выглядел очень странно, мисс, на себя не похож, лицо
очень красное, а глаза такие чудные и будто застывшие. Я очень испугалась. "
- Я еду в театр, - сказал он, - я и понятия не имел, что так поздно".
По-моему, мисс, он бредил. Он прошмыгнул мимо меня и спустился в гараж. Я
слышала, как он заводит машину. Я ничего не могла сделать. Мы ждали вас
здесь, мисс, пока вы не пришли.
Дальше Селия не слушала. Она пошла в малую гостиную. Вставая с кресла,
Папа оттолкнул его от камина. Книга о звездах валялась на полу. Она даже не
была открыта. Ничто в комнате не указывало на то, куда он ушел. Абсолютно
ничего.
Селия позвонила в "Гаррик". Нет, ответили ей, мистер Делейни не заходил
в клуб. Позвонила доктору Плейдону. Доктора Плейдона нет дома. Его ожидают к
половине восьмого. Селия вернулась в холл и снова стала расспрашивать
горничную.
- Что он сказал? Постарайтесь вспомнить слово в слово.
Горничная повторила то, что говорила раньше.
- Мистер Делейни сказал: я еду в театр. Я и понятия не имел, что так
поздно.
Театр? Какой театр? В каких сумрачных, пыльных лабиринтах памяти бродил
Папа? Селия вызвала такси и по пути в Лондон попыталась объяснить шоферу,
что она собирается делать.
- Машина марки "Санбим", - сказала она, - и я думаю, что мой отец
попробует поставить ее у служебного входа какого-нибудь театра. Но не знаю,
какого именно. Это может быть практически любой театр.
- Ничего себе задачка, а? - сказал шофер. - Говорите, любой театр?
Уэст-Энд или Хаммерсмит*? Мюзикхолл, варьете, Шафтсбери Авеню*, Стрэнд*...
- "Адельфи"*, - сказала Селия. - Поезжайте в "Адельфи".
Не в "Адельфи" ли они выступали в тот, последний сезон? Папа и Мама? В
последний зимний лондонский сезон перед Маминой смертью.
С трудом прокладывая себе путь в беспрерывном потоке машин, такси
кружило, то и дело сворачивало из стороны в сторону. Шофер выбрал не тот
путь, какой следовало, и вез ее самой длинной дорогой через Хеймаркет,
Трафальгарская площадь, Стрэнд...
Подъехав к "Адельфи", шофер резко остановил машину, посмотрел в окно
перегородки на Селию и сказал:
- Здесь, во всяком случае, пусто. Театр закрыт.
Он был прав. Двери закрыты на засов, на стенах ни одной афиши. - Все
верно, - сказал шофер. - Спектакли закончились на прошлой неделе. Шел
какой-то мюзикл.
- Пожалуй, я все же выйду, - сказала Селия. - Дойду до служебного
входа. Может быть вы подождете меня на улице за театром.
- Вам это обойдется не слишком-то дешево, - предупредил шофер, -
обшаривать все театры таким манером. Почему бы вам не обратиться в полицию?
Но Селия не слушала его. Она дернула запертую дверь закрытого театра.
Конечно, замки были надежны. Она свернула за угол и, сделав несколько шагов,
очутилась в темном, зловещем проходе, где когда-то был убит Билл Террис*.
Проход был пуст. Рваные афиши последнего спектакля, едва различимые во тьме,
смотрели на нее со стен по обеим сторонам служебного входа. Из темноты
вынырнул кот. Выгнув спину дугой и громко мурлыча, он потерся о ее ноги и
вновь скрылся во мраке.
Селия повернулась и, миновав проход, вышла на улицу. Шофер курил
сигарету и, скрестив руки на груди, смотрел на нее.
- С удачей? - спросил он.
- Нет, - ответила Селия. - Пожалуйста, подождите меня еще немного.
Шофер что-то проворчал в ответ; Селия отошла от машины и торопливо
прошла по одной улице, по другой... все дома похожи один на другой, темные,
безликие. Теперь она знала, что нужен ей, конечно, не "Адельфи", а "Ковент
Гарден"*.
Около оперного театра стоял полисмен. Когда Селия перешла улицу и
попробовала открыть дверцу стоявшего у тротуара "Санбима", он направил на
нее свет фонарика.
- Вы кого-нибудь ищете? - спросил полисмен.
- Я ищу моего отца, - ответила Селия. - Он не совсем здоров, а это его
машина. Я боюсь, что с ним что-то случилось.
- Вы мисс Делейни? - спросил полисмен.
- Да, - ответила Селия и ей вдруг стало страшно.
- Мне поручено ждать вас здесь, мисс, - сказал полисмен. Он говорил
спокойным, любезным тоном. - Инспектор подумал, что кто-нибудь из членов
семьи может придти сюда. Боюсь, что ваш отец заболел. Предположительно
потеря памяти. Его отвезли в Чаринг Кросс.
- Благодарю вас, - сказала Селия. - Я понимаю.
К ней вернулись ее обычные спокойствие и выдержка; панический страх
прошел. Папа отыскался. Он больше не бродит по улицам, одинокий, покинутый,
окруженный призраками умерших. Он в безопасности. Он в Чаринг-Кросской
больнице.
- Я отвезу вас туда в вашей машине, - сказал полисмен. - Он оставил
ключ. Должно быть, он упал через несколько минут после того как вышел из
машины.
- Упал? - спросила Селия.
- Да, мисс. Швейцар служебного входа в оперный театр стоял у открытой
двери как раз в тот момент, когда ваш отец упал. Он сразу подошел к нему. И
узнал мистера Делейни. Он позвал меня, я вызвал инспектора, и мы позвонили в
скорую помощь. Потеря памяти, вот что они об этом думают. Но вам все скажут
в больнице.
- За углом, у театра "Адельфи" меня ждет такси, - сказала Селия. -
Прежде чем мы поедем в больницу, мне надо расплатиться.
- Хорошо, мисс, - сказал полисмен. - Это по дороге.
Второй раз за день Селию поразила человеческая доброта. Даже шофер
такси, который поначалу казался угрюмым и недружелюбным, проявил искреннее
сочувствие, когда Селия расплачивалась с ним.
- Мне очень жаль, если вы получили недобрые вести, - сказал он. - Может
быть, мне поехать с вами и подождать вас у больницы?
- Нет, - сказала Селия. - Все в порядке. Большое вам спасибо. Всего
доброго.
Когда она вошла в больницу, у нее возникло чувство, будто каким-то
непостижимым образом повторяется то, что произошло днем. Ей опять пришлось
войти в комнату с вывеской "Справочное", и опять за столом она увидела
женщину в пенсне. Но на этот раз женщина была одета в форму медсестры. И она
не улыбалась. Она выслушала ее, кивнула и сняла телефонную трубку.
- Все в порядке, - сказала она, - вас ждут. - Она нажала кнопку звонка,
и Селия следом за другой медсестрой проследовала в лифт.
Как много этажей, как много коридоров, как много медсестер, думала
Селия, и где-то в этом огромном здании лежит Папа... он ждет меня, он совсем
один, и он никогда, никогда не поймет. Он думает, что я сделала то, чего
обещала никогда не делать. Что я ушла и бросила его, что теперь у него
никого и ничего не осталось.
Наконец они вошли не в общее отделение, чего она опасалась, а в
одноместную палату. Папа лежал на кровати, глаза у него были закрыты.
Он, конечно, умер, подумала Селия. Давно умер. Наверное, он умер как
только вышел из машины и посмотрел через дорогу на служебный вход "Ковент
Гардена".
В палате находились врач, сиделка и медсестра. На враче был белый
халат. На шее у него висел стетоскоп.
- Вы мисс Делейни? - спросил он.
У врача был удивленный и несколько озадаченный вид. Селия поняла, что
они, наверное, ожидали увидеть Марию. Они не знали о ее существовании. Не
предполагали, что есть еще одна дочь.
- Да, - сказала она. - Я самая младшая. Я живу вместе с моим отцом.
- Боюсь, что вы услышите неприятные новости, - сказал врач.
- Понимаю, - сказала Селия. - Он умер, да?
- Нет, - сказал врач, - но он перенес удар. Он действительно очень
болен.
Они подошли к кровати. Папу закутали в больничную рубашку, и было
нестерпимо тяжело видеть его в этой одежде, а не в его собственной пижаме,
не на его собственной кровати. Он тяжело и непривычно громко дышал.
- Если он должен умереть, - сказала Селия, - то я бы хотела, чтобы он
умер дома. Он всегда боялся больниц. Он не хотел бы, чтобы это случилось
здесь.
Они как-то странно посмотрели на нее - и врач, и сестра, и сиделка, и
Селия подумала, что все трое сочли ее грубой и неблагодарной, ведь они так
старались помочь Папе, положили его сюда, на эту кровать и заботятся о нем.
- Мне понятны ваши чувства, - сказал врач. - Все мы немного боимся
больниц. Но вовсе не обязательно, что ваш отец умрет, мисс Делейни. Сердце
работает нормально. Пульс ровный. У него на редкость здоровый организм.
Дело в том, что в подобных случаях практически невозможно предсказать.
Не исключено, что в таком состоянии с незначительными изменениями он
проживет недели, месяцы.
- Он будет чувствовать боль? - спросила Селия. - Остальное не имеет
значения. Он будет чувствовать боль?
- Нет, - ответил врач. - Нет, боли не будет. Но он будет абсолютно
беспомощным. Вы это понимаете. Днем и ночью за ним будет необходим
профессиональный уход. У вас дома есть такие возможности?
- Да, - сказала Селия. - Да, конечно.
Она сказала так, чтобы убедить врача и тут же с поразительной при
данных обстоятельствах ясностью мыслей и бесстрастной предусмотрительностью
стала думать о том, как переделать бывшую комнату Марии в комнату для
сиделки и как они с сиделкой будут по очереди ухаживать за Папой; слуги,
конечно, будут недовольны, ведь им прибавится работы; они даже могут
пригрозить уйти, но тогда придется что-нибудь придумать; возможно, Труда
сумеет приехать на несколько недель; а то и удастся уговорить Андре
вернуться на какое-то, пусть самое непродолжительное, время; во всяком
случае, новая молоденькая горничная очень старательная и усердная.
Мыслями Селия умчалась в будущее, и уже думала о том, что как только
потеплеет, можно перенести кровать Папы в старую гостиную на втором этаже,
которой они давно не пользовались. Понадобятся новые портьеры, но их найти
не сложно, зато там ему будет веселее и спокойнее.
Врач протягивал ей стакан с какой-то жидкостью.
- Чего вы от меня хотите? Что это? - спросила она.
- Выпейте, - спокойно сказал врач. - Видите ли, вы перенесли сильное
потрясение.
Селия проглотила содержимое стакана, но лучше ей отнюдь не стало.
Жидкость была горькой, неприятной на вкус; ноги Селии вдруг ослабли,
сделались ватными, и она почувствовала безграничную усталость.
- Я бы хотела позвонить сестре, - сказала она.
- Разумеется, - сказал врач.
Он вывел Селию в коридор, и она вдохнула кошмарный стерильный безликий
запах больницы, запах, впитавшийся в стены здания, увидела яркий свет,
голые, до блеска вымытые полы и стены. Они не имели никакого отношения ни к
медсестре, которая шла рядом с ней, ни к врачу, который крутил на пальце
стетоскоп, ни к Папе, оставшемся лежать в беспамятстве в той комнате, где
они его положили, ни к другим больным, распростертым на своих кроватях.
Врач ввел Селию в небольшую комнату и включил свет.
- Можете позвонить отсюда, - сказал он. - Вы знаете номер?
- Да, - ответила Селия. - Благодарю вас.
Он вышел в коридор. Селия набрала номер Марии в Ричмонде. Но к телефону
подошла не Мария. А Глэдис, горничная.
- Миссис Уиндэм еще не вернулась, - сказала Глэдис. - Она ушла днем с
ребенком, и с тех пор мы о ней не слышали, почти с двух часов.
В голосе горничной слышалось удивление и легкая обида. Она словно
давала понять, что миссис Уиндэм, по меньшей мере, могла предупредить, что
задержится.
Селия прижала руки к глазам.
- Хорошо, - сказала она. - Неважно. Я позвоню позднее.
Она опустила трубку и снова сняла ее. Попросила дать ей номер телефона
комнаты Найэла в театре. Набрала его и ждала, ждала. Конечно, думала она в
новом приливе смертельного отчаяния, сознавая свою полную
беспомощность, не может быть, чтобы их обоих не было дома именно
теперь, в эту минуту моей жизни, именно теперь, когда они мне так нужны;
конечно же, хоть один из них непременно придет мне на помощь? Потому что я
не хочу идти домой одна. Не хочу оставаться в доме одна, без Папы.
Из трубки все летели и летели гудки.
- Извините, - наконец услышала она голос телефонистки. - Никто не
отвечает.
Голос телефонистки звучал холодно, отчужденно, и сама она была не
более, чем номер на коммутаторе, а не человек с душой и сердцем.
Селия выключила в комнате свет и стала нащупывать дверную ручку. Но не
могла найти ее. Ее руки скользили по ровной, гладкой поверхности двери. И в
приступе внезапной паники она принялась бить в нее кулаками.