Страница:
- Выходные прошли успешно? - спросил Найэл.
- Нет. Меня все время не оставляли мысли о пиджаке. Так трудно
вычистить. А когда в воскресенье ночью мы летели обратно, пиджака с ним не
было.
- Наверное, он подарил его официанту, - сказал Найэл. - Или лакею.
Скорее всего лакею. Тот мог без лишних слов сбыть его с рук.
- Да, - сказала Селия, - и будучи лакеем, наверняка знал, как его
вычистить. Но как бы то ни было, два дня проведенные с Хайрэмом в Ла Туке,
еще не объясняют, почему Мария вышла за Чарльза. Цветы и надежность тоже не
причина. Не при чем здесь и Саймон с Мэри Роз. Все это Мария могла иметь и
не выходя замуж. Наверное, в Чарльзе было нечто такое, что побудило ее на
два года бросить театр и уехать в деревню.
- Не раздражай девушку, - сказал Найэл. - Нам прекрасно известно,
почему она это сделала. Не понимаю, отчего ты так скрытничаешь.
Мария положила пудреницу в вазу, где она лежала с прошлого воскресенья.
- Я не скрытничаю, - возразила она. - И если ты имеешь в виду, что я
еще до свадьбы забеременила Кэролайн, то это неправда. Чарльз слишком
достойный человек, чтобы позволить себе нечто подобное. Кэролайн родилась
день в день через девять месяцев после свадьбы. Просто я была одной из
светских невест. Замужество казалось мне таким романтичным. Словно с тебя
снимают покрывало.
- Ты, конечно, чувствовала себя немного лицемеркой? - спросила Селия.
- Лицемеркой? - Возмущенная Мария отвернулась от зеркала. - Ничуть.
Почему, черт возьми, я должна была чувствовать себя лицемеркой? До этого я
никогда не была замужем.
- Да, но...
- Это был один из самых волнующих моментов в моей жизни. И то, о чем я
говорила, и венчанье в церкви Св.Маргариты, и как я шла через придел,
опираясь на руку Папы, вся в белом с головы до пят. Правда, был и один
неприятный эпизод. На мне были новые туфли. Не помню почему, но я купила их
в страшной спешке, и на задниках у них была указана цена. Когда, преклонив
колени для молитвы, я вдруг вспомнила про это, то даже благословения не
услышала. В голове у меня стучала одна мысль: "О, Господи! Мать Чарльза
увидит цену на задниках моих туфель".
- А если бы и увидела, разве это так уж важно? - спросил Найэл.
- Да. Она бы узнала, где я их купила и что стоят они всего тридцать
шиллингов. Я бы этого не перенесла.
- Сноб, - сказал Найэл.
- Нет, - возразила Селия. - Вовсе не сноб. Девушки страшно
чувствительны к таким вещам. Я так до сих пор чувствительна, хотя, видит
Бог, уже не так молода. Если я покупаю платье в Харви Никола*, то всегда
отрываю этикетки. Тогда могут подумать, что платье сшито по индивидуальному
заказу у какого-нибудь знаменитого портного, а не куплено в магазине.
- Черт возьми, а кого это заботит?
- Нас. Нас, женщин. Довольно глупо, но для нас это предмет личной
гордости. Однако Мария пока так и не сказала, почему она вышла замуж за
Чарльза.
- Она хотела стать Достопочтенной миссис Чарльз Уиндем, - сказал Найэл.
- И если ты полагаешь, что была какая-нибудь иная причина, то ты никогда
по-настоящему не знала Марию, хоть Папа и породил вас обеих.
Найэл закурил сигарету и бросил зажженную спичку на камин рядом с
губной помадой Марии.
- Это правда? - спросила Селия. В ее голосе звучало сомнение. - Это и
было истинной причиной? Я хочу сказать, это правда?
Глаза Марии затуманились, и в них появилось отсутствующее выражение,
как всегда в тех редких случаях, когда она попадалась в ловушку.
- Да, - сказала она. - Да, это правда. Но я еще и любила его.
У нее был смущенный вид маленькой девочки, которая напроказила и просит
прощения.
- В конце концов, - сказала она, - Чарльз был очень красив. Он и сейчас
красив, хоть и располнел.
- Забавно, - сказала Селия, - можно быть близкими родственниками,
вместе вырасти и понятия не иметь ни о чем подобном. Чтобы ты вдруг захотела
стать Достопочтенной... Это просто не вяжется с твоим характером.
- С характером Марии ничто никогда не вязалось, - сказал Найэл. - Вот
почему Чарльзу было всегда так трудно с ней. Она хамелеон. Она меняется в
зависимости от настроения. Поэтому ей и скучно никогда не бывает. Наверное,
это очень забавно - каждый день быть кем-то другим. Ты и я, Селия, всегда
будем тем, что мы есть, изо дня в день, до конца дней своих.
- Но... Достопочтенной, - упорствовала Селия, не слушая Найэла. - Я
хочу сказать, что в сущности это не так уж и много. Будь он виконтом или
графом, тогда иное дело.
- На бумаге это выглядит очень недурно, - задумчиво проговорила Мария.
- Достопочтенная миссис Чарльз Уиндэм. Я нередко выводила эту подпись на
последней странице своей записной книжки. К тому же я не была знакома ни с
одним графом или виконтом.
- Могла бы и подождать, - сказала Селия. - В твоем положении рано или
поздно кто-нибудь обязательно подвернулся бы.
- Я не хотела ждать, - сказала Мария. - Я хотела выйти замуж за Чарльза
Уиндэма.
Мария представила себе Чарльза... как он выглядел в те дни. Стройный,
худощавый, без привычки сутулиться, которую приобрел в последнее время, без
намека на животик. Светлые, волнистые волосы. Без проседи. Кожа истинного
англичанина, румяная, но по-юношески румяная. Кожа отличного наездника и
ватерполиста. И непременно два раза в неделю в четвертом ряду партера
подавшаяся вперед фигура - рука, облокотившаяся на колено, поддерживает
голову... после спектакля стук в дверь уборной... ужин в городе. Полумрак
машины. "Алвис". Красные сиденья, черный плед, которым она укрывает ноги,
чтобы не замерзнуть.
В тот вечер, когда Чарльз впервые пригласил ее поужинать с ним, он
сказал, что перед сном всегда читает "Смерть Артура" Мэлори*.
- Почему бы не сделать по этой книге пьесу? - сказал он ей. - Почему бы
какому-нибудь автору не написать историю любви Ланселота и Элейны*? Вы могли
бы сыграть Элейну?
- Да, - сказала она. - Я с удовольствием сыграла бы Элейну.
И пока он пересказывал ей истории из "Смерти Артура" - на это ушел
почти весь ужин - а она слушала и кивала, мысли ее были заняты свадьбой, на
которой она присутствовала на прошлой неделе, но не в церкви Св.Маргариты, а
в церкви Св.Георга на Гановер Сквер... мальчики-хористы в белых одеяниях под
белыми в оборках стихарями... церковь утопает в лилиях. С хоров несется
"Голос, пронесшийся над Эдемом".
- Слишком далеко от нас рыцарский век, слишком давно ушел он в небытие,
- сказал Чарльз. - Если бы война не уничтожила цвет моего поколения, мы бы
его возродили. Теперь поздно. Нас осталось слишком мало.
Невеста в церкви Св.Георга была в белом с серебром. Когда, откинув
вуаль, она спускалась по ступеням паперти, все бросали конфетти. На приеме в
Портленд Плейс* были длинные столы со свадебными подарками. Огромные
серебряные чайники. Подносы. Абажуры. Новобрачные стояли в конце длинной
гостиной и принимали гостей. Перед тем как отправиться в дорогу новобрачная
переоделась в синее платье и набросила на плечи мех чернобурой лисы. "Это
тоже свадебный подарок", сказал кто-то Марии. Новобрачная помахала из окна
машины. На ней были новые белые перчатки до локтей. Мария представила себе,
как горничная разглаживает их и вместе с замшевым ридикюлем, тоже подарком,
подает новобрачной, подумала об оберточной бумаге на полу. Новобрачная
улыбается, думая лишь о том, как бы поскорее уехать вместе с мужем...
- Беда в том, - сказал Чарльз, - что Ланселот всегда казался мне
несколько посредственным. Как он флиртовал с Гвиневрой*. Без сомнения, она
сама увлекла его и позволила... А вот Парсифаль*, он был самым достойным в
этой компании. Помните, тот малый,который нашел Святой Грааль*?
Мария Делейни... Мария Уиндэм... Достопочтенная миссис Чарльз Уиндэм...
Двенадцать лет назад. Двенадцать лет - большой срок. И беда в том, что
она, Мария, такая же посредственность, как Гвиневра, а Чарльз по-прежнему
остается Парсифалем и все так же стремится отыскать Святой Грааль. Сейчас
Парсифаль наверху, в ванной, и пускает воду.
- Ума не приложу, - грустным голосом проговорила Мария, поворачивая
кольцо Найэла. - Как я могла бы все изменить, если бы нам было дано вновь
прожить эти годы. По крайней мере, я всегда была честна с Чарльзом. Во всем
до мелочей.
- Каких мелочей? - спросил Найэл.
Мария не ответила. Да и что могла она ответить?
- Ты говоришь, я хамелеон, - наконец заговорила она. - Вероятно, ты
прав. О себе трудно судить. Во всяком случае я никогда не пыталась
изображать из себя достойную особу. Я хочу сказать, по-настоящему достойную,
как Чарльз. Я изображала из себя кого угодно, но только не это. Я дурная, я
безнравственная, лживая, я эгоистична, часто язвительна, порой недобра. Все
это мне известно. Я не обманываюсь на свой счет и не приписываю себе ни
единой, даже самой пустяковой добродетели. Разве это не говорит в мою
пользу? Если я завтра умру, а Бог, действительно, существует, и я предстану
пред ним и скажу "Сэр" или как там обращаются к Богу, "это я, Мария, самая
ничтожная из земных тварей" - это будет честно. А ведь честность кое-чего
стоит, не так ли?
- Как знать? - сказал Найэл. - Странная она штука. Ведь неизвестно, что
Богу по душе, а что нет. Честность он может принять за бахвальство.
- В таком случае я погибла, - сказала Мария.
- Думаю, ты погибла в любом случае, - сказал Найэл.
- Я всегда надеюсь, - сказала Селия, что любому могут проститься его
грехи, ведь каждый, пусть очень давно, но сделал что-то хорошее и забыл об
этом. Разве не сказано в Библии: Всякий, кто даст ребенку чашу холодной воды
во имя мое будет прощен*.
- Я понимаю, что ты имеешь в виду, - сказала Мария с некоторым
сомнением, - но не слишком ли это аллегорично? Каждый из нас должен дать
людям что-нибудь заменяющее чаши с водой. Чаши - это всего-навсего
обыкновенная вежливость. И если это все, что нам следует сделать во имя
спасения, то к чему беспокоится?
- Подумайте о недобрых делах, про которые мы забыли, - сказал Найэл. -
Ведь именно за них нам предъявят счет. Иногда я просыпаюсь рано утром и
холодею при мысли о том, что я, наверное, сделал, но не могу вспомнить.
- Наверное, тебя научил этому Папа, - сказала Селия. - У Папы была
жуткая теория, которая сводилась к тому, что когда мы умираем, то идем в
театр, садимся и смотрим, как перед нами вновь разворачивается вся наша
жизнь. И ничего не пропущено. Ни одна отвратительная подробность. Мы должны
увидеть все.
- Правда? - спросила Мария. - Как похоже на Папу.
- Наверное, это очень забавно, - сказал Найэл. - Некоторые эпизоды моей
жизни я бы непрочь увидеть снова.
- Некоторые, - сказала Мария. - Но не все... Как ужасно, когда близится
сцена, в которой показывается нечто постыдное и некто знает, что через
несколько минут увидит абсолютно - ну, да ладно.
- Все зависит от того, с кем был этот некто, - сказал Найэл. - В театр
надо идти одному? Папа не сказал?
- Нет, не сказал, - ответила Селия. - Я думаю, одному. Хотя, возможно,
в сопровождении нескольких святых и ангелов. Если там есть ангелы.
- Какая невыносимая скука для ангелов, - сказала Мария. - Хуже, чем
быть театральным критиком. Просидеть чью-то бесконечно длинную жизнь с
начала до конца.
- Я в этом не уверен, - сказал Найэл. - Не исключено, что подобное
зрелище доставляет им удовольствие. Чего доброго, они даже предупреждают
друг друга, когда ожидается что-нибудь особенное. "Послушай, старина,
сегодня вечером мы увидим нечто потрясающее. В восемь пятнадцать Мария
Делейни.
- Какой вздор, - сказала Мария. - Будто святые и ангелы похожи на
стариков из провинциального клуба. Они выше того, о чем вы говорите.
- Значит не стоит и возражать. Они не более, чем ряд кукол.
Дверь отворилась, и мы, все трое, приняли застенчивый вид, как делали в
детстве, когда в комнату входили взрослые.
Это была Полин. Она просунула голову в полуоткрытую дверь - одна из ее
привычек, которая приводила Найэла в ярость. В комнату она никогда не
входила.
- Детки просто прелесть, - сказала она. - Сейчас они ужинают в своих
кроватках. Хотят, чтобы вы поднялись к ним и пожелали спокойной ночи.
Мы понимали, что это выдумка. Дети прекрасно обошлись бы и без нас. Но
Полли желала, чтобы мы их навестили. Увидели их аккуратно расчесанные
блестящие волосы, красные и голубые ночные рубашки, которые она купила в
"Даниел Нилз"*.
- Хорошо, - сказала Мария. - Мы все равно поднимемся наверх
переодеться.
- Я хотела помочь вам выкупать их, - сказала Селия, - но мы
заговорились. Я не думала, что уже так поздно.
- Они спрашивали, почему вы не пришли, - сказала Полли. - Не следует
надеяться, что тетя Селия будет постоянно бегать за вами, объяснила я.
Тетенька Селия любит поговорить с мамочкой и с дядей Найэлом.
Просунутая в комнату голова исчезла. Дверь закрылась. Быстрые шаги
застучали по лестнице.
- Хороша затрещина, - сказал Найэл. - В голосе целое море осуждения.
Уверен, что она подслушивала под дверью.
- Я действительно чувствую себя виноватой, - призналась Селия. - Купать
детей по выходным моя обязанность. У Полли так много работы.
- Не хотела бы я видеть Полли в партере нашего театра, ничего хуже
нельзя и придумать, - заметила Мария. - То есть с тех пор, как умер тот,
другой. На все, что бы я ни делала, она смотрит с нескрываемым осуждением.
Так и слышу, как она вздыхает "Ах, мамочка. И чем это мамочка занимается?"
- Посещение театра имело бы для нее образовательное значение, - сказал
Найэл, - открыло бы новые горизонты.
- Не уверена, что она поняла бы хоть половину, - сказала Селия. - С
таким же успехом человека, не различающего звуков, можно было бы привести на
симфонию Брамса.
- Чепуха, - сказал Найэл. - Полли понравилась бы бутафорская мебель.
- Почему Брамса? - спросила Мария.
На лестнице снова послышались шаги. На сей раз более тяжелые. За дверью
гостиной шаги помедлили, затем двинулись дальше, в столовую. Послышался
хлопок - из бутылки вынули пробку. Чарльз переливал вино в графины.
- У него все еще плохое настроение, - сказала Мария. - Если бы все было
в порядке, он зашел бы в гостиную.
- Не обязательно, - прошептал Найэл. - С вином у него связан целый
ритуал, нужная температура и прочее. Надеюсь, у него еще осталось немного
Chateau Latour?
- Не шепчи, - сказала Селия. - Словно мы в чем-то провинились. В конце
концов ничего не произошло. Просто он ходил прогуляться.
Она торопливо обвела взглядом комнату. Да, все на местах. Найэл уронил
пепел на пол. Она растерла его ногой по ковру.
- Идемте, надо переодеться, - сказала она. - Что мы жмемся здесь словно
преступники.
- Я чувствую себя совсем больным, - сказал Найэл. - Наверное,
простудился. Мария, можно мне взять поднос к себе в комнату?
- Нет, - ответила Мария. - Если кто и будет ужинать наверху, так это я.
- Поднос вам не нужен, ни тому, ни другому, - сказала Селия. - Вы
ведете себя, как маленькие дети. Мария, ты же привыкла улаживать домашние
неурядицы, ты ведь не Найэл?
- Я ничего не привыкла улаживать, - сказала Мария. - Мой путь всегда
был устлан розами.
- Значит, настало время пройтись по терниям, - сказала Селия.
Она открыла дверь и прислушалась. В столовой было тихо. Затем
послышался слабый булькающий звук жидкости, переливаемой из бутылки в
хрустальный графин.
- Капитан Кук* подмешивает яд в лекарство, - прошептал Найэл.
- Нет, это мой желудок, - так же шепотом ответила Мария. - На
репетициях он себя всегда так ведет. В половине первого, когда я уже
проголодалась.
- Этот звук напоминает мне те кошмарные дни, когда мы приехали в
Колдхаммер погостить у родителей Чарльза, - сказала Селия. - Сразу после
медового месяца Марии. Папа еще сказал лорду Уиндэму, что вино прокисло.
- Леди Уиндэм приняла Фриду за мою мать, - сказал Найэл. - Стихийное
бедствие с начала до конца. Фрида не закрыла кран в ванной. Вода протекла
вниз и испортила потолок.
- Ну, конечно, теперь я вспомнила, - сказала Мария. - Вот когда все,
должно быть, и началось.
- Что началось? - спросила Селия.
- Как что? То, что Чарльз стал ревновать к Найэлу, - ответила Мария.
Когда принимались за игру "Назовите троих или четверых, кого вы взяли
бы с собой на необитаемый остров", никто не выбирал Делейни. Нас не выбирали
даже поодиночке. Мы заработали - и нам кажется не совсем справедливо -
репутацию трудных гостей. Мы терпеть не можем останавливаться в чужих домах.
Мы ненавидим усилия, необходимые для приспособления к новому укладу. Дома,
которые не принадлежат ни одному из нас, или места, где мы не застолбили
участок, такие как жилища врачей, приемные дантистов, комнаты для ожидания
на вокзалах мы отторгаем от себя, не вписываемся в них.
К тому же нам не везет. Мы садимся не на те поезда и опаздываем к
обеду. Суфле безвозвратно погибает. Или сперва нанимаем машину и лишь потом
спрашиваем шофера, может ли он отвезти нас за город. Все это влечет за собой
лишние волнения. Ночью мы засиживаемся допоздна, по крайней мере Найэл,
особенно когда под рукой есть коньяк, а по утрам лежим в постели до начала
первого. Горничным, если таковые имеются, хотя в прежние времена обычно
имелись - с трудом удается попасть в наши комнаты.
Мы терпеть не можем делать то, чего ждут от нас наши хозяева. Мы
испытываем отвращение от встреч с их друзьями. Круговые игры и карты нам
омерзительны, разговоры тем паче. Единственный приемлемый способ проводить
выходные не у себя дома - притвориться больным и весь день прятаться под
одеялом или незаметно забраться в глубь сада. Мы не слишком щедры на чаевые.
И всегда одеты не по случаю. Право, куда лучше никогда не уезжать из дома,
разве что, когда вы влюблены. Тогда, говорил Найэл,игра стоит свеч, хотя бы
ради удовольствия прокрасться по коридору эдак часа в три утра. В первый год
своего замужества Мария вместе с Чарльзом довольно часто по нескольку дней
гостила в загородных домах: она еще играла роль миссис Чарльз Уиндэм. Но
удовольствия подобные визиты ей не доставляли. Разве что несколько первых
спусков по лестнице в развевающемся вечернем платье. Мужчины всегда слишком
надолго задерживались в столовой, и ей приходилось вести нескончаемые
разговоры с женщинами, которые, не закрывая рта, засыпали ее вопросами о
театре. Днем мужчины исчезали со своими ружьями, собаками и лошадьми, и
поскольку Мария не умела ни стрелять, ни ездить верхом, ни вообще что-нибудь
делать, она вновь оставалась с женщинами. Для нее это был сущий ад.
У Селии были другие проблемы.
Считая ее более доброжелательной и отзывчивой, чем Найэл или Мария,
каждый стремился поведать ей историю своей жизни. "Вы представить себе не
можете, что он со мной сделал", и она оказывалась вовлеченной в чужие беды;
искали ее совета, требовали ее помощи - все это походило на сеть, которая
стягивалась вокруг нее и выбраться из которой не было никакой возможности.
В то время в Колдхаммере каждый изо всех сил старался вести себя
подобающим образом. Нас пригласили посетить Колдхаммер излишне поспешно и
возможно не слишком искренне во время приема по случаю свадьбы Марии.
Ухаживание, свадьба - все произошло так стремительно, что бедные Уиндэмы
пребывали в полнейшем замешательстве и даже не успели разобраться кто есть
кто в семействе Делейни. Единственное, что запало в их идущие кругом головы
сводилось к тому, что их возлюбленный сын женится на очаровательной,
бесплотной девушке, которая играет в возобновленном спектакле "Мэри Роз" и
что она дочь того самого Делейни, чей красивый голос всегда вызывал слезы на
глазах леди Уиндэм.
- В конце концов, этот человек - джентльмен, - сказал, наверное, лорд
Уиндэм.
- И она так мила, - наверное, подхватила леди Уиндэм.
Леди Уиндэм была высока и величественна, как курица-аристократка, а ее
приятные манеры отличались какой-то странной холодностью, словно ее с
колыбели насильно заставляли быть учтивой. Мария объявила, что она особа
покладистая и ничуть не страшная; но пред этим леди Уиндэм подарила ей
бриллиантовый браслет и два меховых боа, и глаза у нее сияли как у Мэри Роз.
Селия сочла леди Уиндэм грозной и значительной. На свадебном приеме она
приперла Селию к стенке и заговорила о Тридцать девятой статье; и та в
первый момент безумия решила, что эта статья имеет какое-то отношение к
предметам, найденным в могиле Тутанхамона*. И лишь позднее, спросив Марию,
Селия открыла для себя, что коньком леди Уиндэм была реформа Молитвенника*.
Найэл настаивал на том, что леди Уиндэм извращенка и в потайном шкафу, о
существовании которого известно ей одной, держит хлыст и шпоры.
Лорд Уиндэм был суетливым маленьким человечком, очень педантичным во
всем, что имело отношение ко времени. Он постоянно вынимал часы на длинной
толстой цепочке, смотрел на стрелку и затем, что-то бормоча себе под нос,
сверял ее с показаниями остальные часы в доме. Он никогда не садился. Он
пребывал в постоянном движении. Его день представлял собой сплошное длинное
расписание, в котором была заполнена каждая секунда. Леди Уиндэм звала его
"Доббином", что абсолютно не соответствовало ни его внешности, ни характеру.
Возможно, именно это обстоятельство и навело Найэла на мысль о хлысте и
шпорах.
- Как только Чарльз и Мария вернутся из Шотландии, вы должны приехать в
Колдхаммер, - сказал Папе леди Уиндем в водовороте свадьбы.
А Мария, чье маленькое личико скрывал огромный букет лилий, добавила:
- Да, Папа, прошу тебя.
Взволнованная происходящим, она не понимала, что говорит, не отдавала
себе отчета в том, что увидеть Папу в Колдхаммере все равно, что бродить по
розовому саду епископа и неожиданно наткнуться на голого Иова.
Крепкий и энергичный, Папа легко сходился с королями и королевами
(особенно теми, что пребывали в изгнании), итальянскими аристократами,
французскими графинями и самыми богемными представителями того слоя
общества, который получил название "лондонская интеллигенция"; но среди
английских "джентри"*, а Уиндэмы были типичными "джентри", Папа был не на
месте.
- О, конечно, мы приедем в Колдхаммер, - сказал Папа, возвыщаясь над
гостями, которые рядом с ним казались пигмеями. - Но я настаиваю, чтобы мне
отвели спальню, где есть кровать с пологом. Вы можете предоставить мне
такую? Я должен спать на кровати с пологом.
Он проплакал все венчанье. Когда выходили из ризницы, Селии пришлось
поддерживать его. Можно было подумать, что он присутствует на похоронах
Марии. Но на приеме шампанское его оживило. Он горел любовью ко всем и
каждому. Он целовался с совершенно незнакомыми людьми. Замечание о кровати с
пологом было, разумеется, шуткой, на него не стоило обращать внимание. Но
леди Уиндэм отнеслась к нему со всей серьезностью.
- Кровать с пологом есть в покоях королевы Анны*, - сказала она. - Но
комнаты выходят на север и под ними подъездная дорога. Вид на юг гораздо
приятнее, особенно когда цветет Prinus Floribanda.
Папа приложил палец к носу. Затем наклонился к уху леди Уиндэм.
- Придержите вашу Prinus Flori для других, - сказал он громким шепотом.
- Когда я приеду с визитом в Колдхаммер, с меня хватит, если будет цвести
моя хозяйка.
Слова Папы оставили леди Уиндэм совершенно равнодушной, и на ее
невозмутимом челе ровно ничего не отразилось.
- Боюсь, что вы не садовод, - сказала она.
- Не садовод? - запротестовал Папа. - Цветы моя страсть. Все, что есть
в Природе растущего, приводит меня в восторг. Когда мы были молоды, моя жена
и я часто босиком бродили по лугам и пили росу с лепестков лютиков. В
Колдхаммере я к этому вернусь. Селия будет бродить со мной. Мы будем бродить
все вместе. Скольких из нас вы принимаете? Моего пасынка Найэла? Мою старую
любовь Фриду?
Он сделал легкий жест рукой, которым в своей щедрости, казалось, обнял
голов двенадцать.
- О, разумеется, - сказала леди Уиндэм. - Привозите кого желаете. Если
понадобится, мы можем разместить человек восемнадцать...
В ее голосе прозвучало некоторое сомнение. Антипатия боролась с
вежливостью. Когда взгляд леди Уиндэм остановился на Фриде, чья шляпа в этот
момент выглядела еще более нелепо, Найэл понял, что она пытается определить,
какие родственные узы их связывают. Значит, Фрида бывшая жена, а Найэл ее
сын? Или все они незаконнорожденные? Впрочем, неважно. Не стоит об этом
думать. Манеры прежде всего. Ведь Чарльз уже женился на Марии; она, во
всяком случае, кажется такой приличной девушкой, такой неиспорченной.
- Мы будем рады видеть всю вашу семью, - сказала леди Уиндэм. - Не так
ли, Доббин?
Лорд Уиндэм пробормотал что-то нечленораздельное и вытащил часы.
- Чем они занимаются? - спросил он. - Им пора переодеваться. Вот что
хуже всего в таких делах. Сколько можно липнуть друг к другу? - Он взглянул
на стенные часы. - Они не отстают?
Вот так Делейни и оказались в Колдхаммере. Это было большое,
величественное здание; видимо, строить ее начали еще до Тюдоров*, да так и
не довели до конца. Время от времени к нему пристраивали очередной флигель.
К обрамленной колоннами парадной двери вела широкая каменная лестница. От
окружающего парка дом был отделен рвом, который Уиндэмы называли Ха-Ха. С
южной стороны здания, за террасой были устроены площадки для развлечений.
Когда притупилась острота первых впечатлений, Мария нередко задавала себе
вопрос: каким развлечениям можно на них предаваться? Слишком много
извилистых дорожек, утрамбованных прилежными садовниками, расходилось в
разные стороны; постриженные в виде конусов симметричные тиссовые ограды
закрывали вид. Ничто не росло по воле природы, все было тщательно
распланировано. По бокам террасы стояли каменные львы с зевами, разверстыми
- Нет. Меня все время не оставляли мысли о пиджаке. Так трудно
вычистить. А когда в воскресенье ночью мы летели обратно, пиджака с ним не
было.
- Наверное, он подарил его официанту, - сказал Найэл. - Или лакею.
Скорее всего лакею. Тот мог без лишних слов сбыть его с рук.
- Да, - сказала Селия, - и будучи лакеем, наверняка знал, как его
вычистить. Но как бы то ни было, два дня проведенные с Хайрэмом в Ла Туке,
еще не объясняют, почему Мария вышла за Чарльза. Цветы и надежность тоже не
причина. Не при чем здесь и Саймон с Мэри Роз. Все это Мария могла иметь и
не выходя замуж. Наверное, в Чарльзе было нечто такое, что побудило ее на
два года бросить театр и уехать в деревню.
- Не раздражай девушку, - сказал Найэл. - Нам прекрасно известно,
почему она это сделала. Не понимаю, отчего ты так скрытничаешь.
Мария положила пудреницу в вазу, где она лежала с прошлого воскресенья.
- Я не скрытничаю, - возразила она. - И если ты имеешь в виду, что я
еще до свадьбы забеременила Кэролайн, то это неправда. Чарльз слишком
достойный человек, чтобы позволить себе нечто подобное. Кэролайн родилась
день в день через девять месяцев после свадьбы. Просто я была одной из
светских невест. Замужество казалось мне таким романтичным. Словно с тебя
снимают покрывало.
- Ты, конечно, чувствовала себя немного лицемеркой? - спросила Селия.
- Лицемеркой? - Возмущенная Мария отвернулась от зеркала. - Ничуть.
Почему, черт возьми, я должна была чувствовать себя лицемеркой? До этого я
никогда не была замужем.
- Да, но...
- Это был один из самых волнующих моментов в моей жизни. И то, о чем я
говорила, и венчанье в церкви Св.Маргариты, и как я шла через придел,
опираясь на руку Папы, вся в белом с головы до пят. Правда, был и один
неприятный эпизод. На мне были новые туфли. Не помню почему, но я купила их
в страшной спешке, и на задниках у них была указана цена. Когда, преклонив
колени для молитвы, я вдруг вспомнила про это, то даже благословения не
услышала. В голове у меня стучала одна мысль: "О, Господи! Мать Чарльза
увидит цену на задниках моих туфель".
- А если бы и увидела, разве это так уж важно? - спросил Найэл.
- Да. Она бы узнала, где я их купила и что стоят они всего тридцать
шиллингов. Я бы этого не перенесла.
- Сноб, - сказал Найэл.
- Нет, - возразила Селия. - Вовсе не сноб. Девушки страшно
чувствительны к таким вещам. Я так до сих пор чувствительна, хотя, видит
Бог, уже не так молода. Если я покупаю платье в Харви Никола*, то всегда
отрываю этикетки. Тогда могут подумать, что платье сшито по индивидуальному
заказу у какого-нибудь знаменитого портного, а не куплено в магазине.
- Черт возьми, а кого это заботит?
- Нас. Нас, женщин. Довольно глупо, но для нас это предмет личной
гордости. Однако Мария пока так и не сказала, почему она вышла замуж за
Чарльза.
- Она хотела стать Достопочтенной миссис Чарльз Уиндем, - сказал Найэл.
- И если ты полагаешь, что была какая-нибудь иная причина, то ты никогда
по-настоящему не знала Марию, хоть Папа и породил вас обеих.
Найэл закурил сигарету и бросил зажженную спичку на камин рядом с
губной помадой Марии.
- Это правда? - спросила Селия. В ее голосе звучало сомнение. - Это и
было истинной причиной? Я хочу сказать, это правда?
Глаза Марии затуманились, и в них появилось отсутствующее выражение,
как всегда в тех редких случаях, когда она попадалась в ловушку.
- Да, - сказала она. - Да, это правда. Но я еще и любила его.
У нее был смущенный вид маленькой девочки, которая напроказила и просит
прощения.
- В конце концов, - сказала она, - Чарльз был очень красив. Он и сейчас
красив, хоть и располнел.
- Забавно, - сказала Селия, - можно быть близкими родственниками,
вместе вырасти и понятия не иметь ни о чем подобном. Чтобы ты вдруг захотела
стать Достопочтенной... Это просто не вяжется с твоим характером.
- С характером Марии ничто никогда не вязалось, - сказал Найэл. - Вот
почему Чарльзу было всегда так трудно с ней. Она хамелеон. Она меняется в
зависимости от настроения. Поэтому ей и скучно никогда не бывает. Наверное,
это очень забавно - каждый день быть кем-то другим. Ты и я, Селия, всегда
будем тем, что мы есть, изо дня в день, до конца дней своих.
- Но... Достопочтенной, - упорствовала Селия, не слушая Найэла. - Я
хочу сказать, что в сущности это не так уж и много. Будь он виконтом или
графом, тогда иное дело.
- На бумаге это выглядит очень недурно, - задумчиво проговорила Мария.
- Достопочтенная миссис Чарльз Уиндэм. Я нередко выводила эту подпись на
последней странице своей записной книжки. К тому же я не была знакома ни с
одним графом или виконтом.
- Могла бы и подождать, - сказала Селия. - В твоем положении рано или
поздно кто-нибудь обязательно подвернулся бы.
- Я не хотела ждать, - сказала Мария. - Я хотела выйти замуж за Чарльза
Уиндэма.
Мария представила себе Чарльза... как он выглядел в те дни. Стройный,
худощавый, без привычки сутулиться, которую приобрел в последнее время, без
намека на животик. Светлые, волнистые волосы. Без проседи. Кожа истинного
англичанина, румяная, но по-юношески румяная. Кожа отличного наездника и
ватерполиста. И непременно два раза в неделю в четвертом ряду партера
подавшаяся вперед фигура - рука, облокотившаяся на колено, поддерживает
голову... после спектакля стук в дверь уборной... ужин в городе. Полумрак
машины. "Алвис". Красные сиденья, черный плед, которым она укрывает ноги,
чтобы не замерзнуть.
В тот вечер, когда Чарльз впервые пригласил ее поужинать с ним, он
сказал, что перед сном всегда читает "Смерть Артура" Мэлори*.
- Почему бы не сделать по этой книге пьесу? - сказал он ей. - Почему бы
какому-нибудь автору не написать историю любви Ланселота и Элейны*? Вы могли
бы сыграть Элейну?
- Да, - сказала она. - Я с удовольствием сыграла бы Элейну.
И пока он пересказывал ей истории из "Смерти Артура" - на это ушел
почти весь ужин - а она слушала и кивала, мысли ее были заняты свадьбой, на
которой она присутствовала на прошлой неделе, но не в церкви Св.Маргариты, а
в церкви Св.Георга на Гановер Сквер... мальчики-хористы в белых одеяниях под
белыми в оборках стихарями... церковь утопает в лилиях. С хоров несется
"Голос, пронесшийся над Эдемом".
- Слишком далеко от нас рыцарский век, слишком давно ушел он в небытие,
- сказал Чарльз. - Если бы война не уничтожила цвет моего поколения, мы бы
его возродили. Теперь поздно. Нас осталось слишком мало.
Невеста в церкви Св.Георга была в белом с серебром. Когда, откинув
вуаль, она спускалась по ступеням паперти, все бросали конфетти. На приеме в
Портленд Плейс* были длинные столы со свадебными подарками. Огромные
серебряные чайники. Подносы. Абажуры. Новобрачные стояли в конце длинной
гостиной и принимали гостей. Перед тем как отправиться в дорогу новобрачная
переоделась в синее платье и набросила на плечи мех чернобурой лисы. "Это
тоже свадебный подарок", сказал кто-то Марии. Новобрачная помахала из окна
машины. На ней были новые белые перчатки до локтей. Мария представила себе,
как горничная разглаживает их и вместе с замшевым ридикюлем, тоже подарком,
подает новобрачной, подумала об оберточной бумаге на полу. Новобрачная
улыбается, думая лишь о том, как бы поскорее уехать вместе с мужем...
- Беда в том, - сказал Чарльз, - что Ланселот всегда казался мне
несколько посредственным. Как он флиртовал с Гвиневрой*. Без сомнения, она
сама увлекла его и позволила... А вот Парсифаль*, он был самым достойным в
этой компании. Помните, тот малый,который нашел Святой Грааль*?
Мария Делейни... Мария Уиндэм... Достопочтенная миссис Чарльз Уиндэм...
Двенадцать лет назад. Двенадцать лет - большой срок. И беда в том, что
она, Мария, такая же посредственность, как Гвиневра, а Чарльз по-прежнему
остается Парсифалем и все так же стремится отыскать Святой Грааль. Сейчас
Парсифаль наверху, в ванной, и пускает воду.
- Ума не приложу, - грустным голосом проговорила Мария, поворачивая
кольцо Найэла. - Как я могла бы все изменить, если бы нам было дано вновь
прожить эти годы. По крайней мере, я всегда была честна с Чарльзом. Во всем
до мелочей.
- Каких мелочей? - спросил Найэл.
Мария не ответила. Да и что могла она ответить?
- Ты говоришь, я хамелеон, - наконец заговорила она. - Вероятно, ты
прав. О себе трудно судить. Во всяком случае я никогда не пыталась
изображать из себя достойную особу. Я хочу сказать, по-настоящему достойную,
как Чарльз. Я изображала из себя кого угодно, но только не это. Я дурная, я
безнравственная, лживая, я эгоистична, часто язвительна, порой недобра. Все
это мне известно. Я не обманываюсь на свой счет и не приписываю себе ни
единой, даже самой пустяковой добродетели. Разве это не говорит в мою
пользу? Если я завтра умру, а Бог, действительно, существует, и я предстану
пред ним и скажу "Сэр" или как там обращаются к Богу, "это я, Мария, самая
ничтожная из земных тварей" - это будет честно. А ведь честность кое-чего
стоит, не так ли?
- Как знать? - сказал Найэл. - Странная она штука. Ведь неизвестно, что
Богу по душе, а что нет. Честность он может принять за бахвальство.
- В таком случае я погибла, - сказала Мария.
- Думаю, ты погибла в любом случае, - сказал Найэл.
- Я всегда надеюсь, - сказала Селия, что любому могут проститься его
грехи, ведь каждый, пусть очень давно, но сделал что-то хорошее и забыл об
этом. Разве не сказано в Библии: Всякий, кто даст ребенку чашу холодной воды
во имя мое будет прощен*.
- Я понимаю, что ты имеешь в виду, - сказала Мария с некоторым
сомнением, - но не слишком ли это аллегорично? Каждый из нас должен дать
людям что-нибудь заменяющее чаши с водой. Чаши - это всего-навсего
обыкновенная вежливость. И если это все, что нам следует сделать во имя
спасения, то к чему беспокоится?
- Подумайте о недобрых делах, про которые мы забыли, - сказал Найэл. -
Ведь именно за них нам предъявят счет. Иногда я просыпаюсь рано утром и
холодею при мысли о том, что я, наверное, сделал, но не могу вспомнить.
- Наверное, тебя научил этому Папа, - сказала Селия. - У Папы была
жуткая теория, которая сводилась к тому, что когда мы умираем, то идем в
театр, садимся и смотрим, как перед нами вновь разворачивается вся наша
жизнь. И ничего не пропущено. Ни одна отвратительная подробность. Мы должны
увидеть все.
- Правда? - спросила Мария. - Как похоже на Папу.
- Наверное, это очень забавно, - сказал Найэл. - Некоторые эпизоды моей
жизни я бы непрочь увидеть снова.
- Некоторые, - сказала Мария. - Но не все... Как ужасно, когда близится
сцена, в которой показывается нечто постыдное и некто знает, что через
несколько минут увидит абсолютно - ну, да ладно.
- Все зависит от того, с кем был этот некто, - сказал Найэл. - В театр
надо идти одному? Папа не сказал?
- Нет, не сказал, - ответила Селия. - Я думаю, одному. Хотя, возможно,
в сопровождении нескольких святых и ангелов. Если там есть ангелы.
- Какая невыносимая скука для ангелов, - сказала Мария. - Хуже, чем
быть театральным критиком. Просидеть чью-то бесконечно длинную жизнь с
начала до конца.
- Я в этом не уверен, - сказал Найэл. - Не исключено, что подобное
зрелище доставляет им удовольствие. Чего доброго, они даже предупреждают
друг друга, когда ожидается что-нибудь особенное. "Послушай, старина,
сегодня вечером мы увидим нечто потрясающее. В восемь пятнадцать Мария
Делейни.
- Какой вздор, - сказала Мария. - Будто святые и ангелы похожи на
стариков из провинциального клуба. Они выше того, о чем вы говорите.
- Значит не стоит и возражать. Они не более, чем ряд кукол.
Дверь отворилась, и мы, все трое, приняли застенчивый вид, как делали в
детстве, когда в комнату входили взрослые.
Это была Полин. Она просунула голову в полуоткрытую дверь - одна из ее
привычек, которая приводила Найэла в ярость. В комнату она никогда не
входила.
- Детки просто прелесть, - сказала она. - Сейчас они ужинают в своих
кроватках. Хотят, чтобы вы поднялись к ним и пожелали спокойной ночи.
Мы понимали, что это выдумка. Дети прекрасно обошлись бы и без нас. Но
Полли желала, чтобы мы их навестили. Увидели их аккуратно расчесанные
блестящие волосы, красные и голубые ночные рубашки, которые она купила в
"Даниел Нилз"*.
- Хорошо, - сказала Мария. - Мы все равно поднимемся наверх
переодеться.
- Я хотела помочь вам выкупать их, - сказала Селия, - но мы
заговорились. Я не думала, что уже так поздно.
- Они спрашивали, почему вы не пришли, - сказала Полли. - Не следует
надеяться, что тетя Селия будет постоянно бегать за вами, объяснила я.
Тетенька Селия любит поговорить с мамочкой и с дядей Найэлом.
Просунутая в комнату голова исчезла. Дверь закрылась. Быстрые шаги
застучали по лестнице.
- Хороша затрещина, - сказал Найэл. - В голосе целое море осуждения.
Уверен, что она подслушивала под дверью.
- Я действительно чувствую себя виноватой, - призналась Селия. - Купать
детей по выходным моя обязанность. У Полли так много работы.
- Не хотела бы я видеть Полли в партере нашего театра, ничего хуже
нельзя и придумать, - заметила Мария. - То есть с тех пор, как умер тот,
другой. На все, что бы я ни делала, она смотрит с нескрываемым осуждением.
Так и слышу, как она вздыхает "Ах, мамочка. И чем это мамочка занимается?"
- Посещение театра имело бы для нее образовательное значение, - сказал
Найэл, - открыло бы новые горизонты.
- Не уверена, что она поняла бы хоть половину, - сказала Селия. - С
таким же успехом человека, не различающего звуков, можно было бы привести на
симфонию Брамса.
- Чепуха, - сказал Найэл. - Полли понравилась бы бутафорская мебель.
- Почему Брамса? - спросила Мария.
На лестнице снова послышались шаги. На сей раз более тяжелые. За дверью
гостиной шаги помедлили, затем двинулись дальше, в столовую. Послышался
хлопок - из бутылки вынули пробку. Чарльз переливал вино в графины.
- У него все еще плохое настроение, - сказала Мария. - Если бы все было
в порядке, он зашел бы в гостиную.
- Не обязательно, - прошептал Найэл. - С вином у него связан целый
ритуал, нужная температура и прочее. Надеюсь, у него еще осталось немного
Chateau Latour?
- Не шепчи, - сказала Селия. - Словно мы в чем-то провинились. В конце
концов ничего не произошло. Просто он ходил прогуляться.
Она торопливо обвела взглядом комнату. Да, все на местах. Найэл уронил
пепел на пол. Она растерла его ногой по ковру.
- Идемте, надо переодеться, - сказала она. - Что мы жмемся здесь словно
преступники.
- Я чувствую себя совсем больным, - сказал Найэл. - Наверное,
простудился. Мария, можно мне взять поднос к себе в комнату?
- Нет, - ответила Мария. - Если кто и будет ужинать наверху, так это я.
- Поднос вам не нужен, ни тому, ни другому, - сказала Селия. - Вы
ведете себя, как маленькие дети. Мария, ты же привыкла улаживать домашние
неурядицы, ты ведь не Найэл?
- Я ничего не привыкла улаживать, - сказала Мария. - Мой путь всегда
был устлан розами.
- Значит, настало время пройтись по терниям, - сказала Селия.
Она открыла дверь и прислушалась. В столовой было тихо. Затем
послышался слабый булькающий звук жидкости, переливаемой из бутылки в
хрустальный графин.
- Капитан Кук* подмешивает яд в лекарство, - прошептал Найэл.
- Нет, это мой желудок, - так же шепотом ответила Мария. - На
репетициях он себя всегда так ведет. В половине первого, когда я уже
проголодалась.
- Этот звук напоминает мне те кошмарные дни, когда мы приехали в
Колдхаммер погостить у родителей Чарльза, - сказала Селия. - Сразу после
медового месяца Марии. Папа еще сказал лорду Уиндэму, что вино прокисло.
- Леди Уиндэм приняла Фриду за мою мать, - сказал Найэл. - Стихийное
бедствие с начала до конца. Фрида не закрыла кран в ванной. Вода протекла
вниз и испортила потолок.
- Ну, конечно, теперь я вспомнила, - сказала Мария. - Вот когда все,
должно быть, и началось.
- Что началось? - спросила Селия.
- Как что? То, что Чарльз стал ревновать к Найэлу, - ответила Мария.
Когда принимались за игру "Назовите троих или четверых, кого вы взяли
бы с собой на необитаемый остров", никто не выбирал Делейни. Нас не выбирали
даже поодиночке. Мы заработали - и нам кажется не совсем справедливо -
репутацию трудных гостей. Мы терпеть не можем останавливаться в чужих домах.
Мы ненавидим усилия, необходимые для приспособления к новому укладу. Дома,
которые не принадлежат ни одному из нас, или места, где мы не застолбили
участок, такие как жилища врачей, приемные дантистов, комнаты для ожидания
на вокзалах мы отторгаем от себя, не вписываемся в них.
К тому же нам не везет. Мы садимся не на те поезда и опаздываем к
обеду. Суфле безвозвратно погибает. Или сперва нанимаем машину и лишь потом
спрашиваем шофера, может ли он отвезти нас за город. Все это влечет за собой
лишние волнения. Ночью мы засиживаемся допоздна, по крайней мере Найэл,
особенно когда под рукой есть коньяк, а по утрам лежим в постели до начала
первого. Горничным, если таковые имеются, хотя в прежние времена обычно
имелись - с трудом удается попасть в наши комнаты.
Мы терпеть не можем делать то, чего ждут от нас наши хозяева. Мы
испытываем отвращение от встреч с их друзьями. Круговые игры и карты нам
омерзительны, разговоры тем паче. Единственный приемлемый способ проводить
выходные не у себя дома - притвориться больным и весь день прятаться под
одеялом или незаметно забраться в глубь сада. Мы не слишком щедры на чаевые.
И всегда одеты не по случаю. Право, куда лучше никогда не уезжать из дома,
разве что, когда вы влюблены. Тогда, говорил Найэл,игра стоит свеч, хотя бы
ради удовольствия прокрасться по коридору эдак часа в три утра. В первый год
своего замужества Мария вместе с Чарльзом довольно часто по нескольку дней
гостила в загородных домах: она еще играла роль миссис Чарльз Уиндэм. Но
удовольствия подобные визиты ей не доставляли. Разве что несколько первых
спусков по лестнице в развевающемся вечернем платье. Мужчины всегда слишком
надолго задерживались в столовой, и ей приходилось вести нескончаемые
разговоры с женщинами, которые, не закрывая рта, засыпали ее вопросами о
театре. Днем мужчины исчезали со своими ружьями, собаками и лошадьми, и
поскольку Мария не умела ни стрелять, ни ездить верхом, ни вообще что-нибудь
делать, она вновь оставалась с женщинами. Для нее это был сущий ад.
У Селии были другие проблемы.
Считая ее более доброжелательной и отзывчивой, чем Найэл или Мария,
каждый стремился поведать ей историю своей жизни. "Вы представить себе не
можете, что он со мной сделал", и она оказывалась вовлеченной в чужие беды;
искали ее совета, требовали ее помощи - все это походило на сеть, которая
стягивалась вокруг нее и выбраться из которой не было никакой возможности.
В то время в Колдхаммере каждый изо всех сил старался вести себя
подобающим образом. Нас пригласили посетить Колдхаммер излишне поспешно и
возможно не слишком искренне во время приема по случаю свадьбы Марии.
Ухаживание, свадьба - все произошло так стремительно, что бедные Уиндэмы
пребывали в полнейшем замешательстве и даже не успели разобраться кто есть
кто в семействе Делейни. Единственное, что запало в их идущие кругом головы
сводилось к тому, что их возлюбленный сын женится на очаровательной,
бесплотной девушке, которая играет в возобновленном спектакле "Мэри Роз" и
что она дочь того самого Делейни, чей красивый голос всегда вызывал слезы на
глазах леди Уиндэм.
- В конце концов, этот человек - джентльмен, - сказал, наверное, лорд
Уиндэм.
- И она так мила, - наверное, подхватила леди Уиндэм.
Леди Уиндэм была высока и величественна, как курица-аристократка, а ее
приятные манеры отличались какой-то странной холодностью, словно ее с
колыбели насильно заставляли быть учтивой. Мария объявила, что она особа
покладистая и ничуть не страшная; но пред этим леди Уиндэм подарила ей
бриллиантовый браслет и два меховых боа, и глаза у нее сияли как у Мэри Роз.
Селия сочла леди Уиндэм грозной и значительной. На свадебном приеме она
приперла Селию к стенке и заговорила о Тридцать девятой статье; и та в
первый момент безумия решила, что эта статья имеет какое-то отношение к
предметам, найденным в могиле Тутанхамона*. И лишь позднее, спросив Марию,
Селия открыла для себя, что коньком леди Уиндэм была реформа Молитвенника*.
Найэл настаивал на том, что леди Уиндэм извращенка и в потайном шкафу, о
существовании которого известно ей одной, держит хлыст и шпоры.
Лорд Уиндэм был суетливым маленьким человечком, очень педантичным во
всем, что имело отношение ко времени. Он постоянно вынимал часы на длинной
толстой цепочке, смотрел на стрелку и затем, что-то бормоча себе под нос,
сверял ее с показаниями остальные часы в доме. Он никогда не садился. Он
пребывал в постоянном движении. Его день представлял собой сплошное длинное
расписание, в котором была заполнена каждая секунда. Леди Уиндэм звала его
"Доббином", что абсолютно не соответствовало ни его внешности, ни характеру.
Возможно, именно это обстоятельство и навело Найэла на мысль о хлысте и
шпорах.
- Как только Чарльз и Мария вернутся из Шотландии, вы должны приехать в
Колдхаммер, - сказал Папе леди Уиндем в водовороте свадьбы.
А Мария, чье маленькое личико скрывал огромный букет лилий, добавила:
- Да, Папа, прошу тебя.
Взволнованная происходящим, она не понимала, что говорит, не отдавала
себе отчета в том, что увидеть Папу в Колдхаммере все равно, что бродить по
розовому саду епископа и неожиданно наткнуться на голого Иова.
Крепкий и энергичный, Папа легко сходился с королями и королевами
(особенно теми, что пребывали в изгнании), итальянскими аристократами,
французскими графинями и самыми богемными представителями того слоя
общества, который получил название "лондонская интеллигенция"; но среди
английских "джентри"*, а Уиндэмы были типичными "джентри", Папа был не на
месте.
- О, конечно, мы приедем в Колдхаммер, - сказал Папа, возвыщаясь над
гостями, которые рядом с ним казались пигмеями. - Но я настаиваю, чтобы мне
отвели спальню, где есть кровать с пологом. Вы можете предоставить мне
такую? Я должен спать на кровати с пологом.
Он проплакал все венчанье. Когда выходили из ризницы, Селии пришлось
поддерживать его. Можно было подумать, что он присутствует на похоронах
Марии. Но на приеме шампанское его оживило. Он горел любовью ко всем и
каждому. Он целовался с совершенно незнакомыми людьми. Замечание о кровати с
пологом было, разумеется, шуткой, на него не стоило обращать внимание. Но
леди Уиндэм отнеслась к нему со всей серьезностью.
- Кровать с пологом есть в покоях королевы Анны*, - сказала она. - Но
комнаты выходят на север и под ними подъездная дорога. Вид на юг гораздо
приятнее, особенно когда цветет Prinus Floribanda.
Папа приложил палец к носу. Затем наклонился к уху леди Уиндэм.
- Придержите вашу Prinus Flori для других, - сказал он громким шепотом.
- Когда я приеду с визитом в Колдхаммер, с меня хватит, если будет цвести
моя хозяйка.
Слова Папы оставили леди Уиндэм совершенно равнодушной, и на ее
невозмутимом челе ровно ничего не отразилось.
- Боюсь, что вы не садовод, - сказала она.
- Не садовод? - запротестовал Папа. - Цветы моя страсть. Все, что есть
в Природе растущего, приводит меня в восторг. Когда мы были молоды, моя жена
и я часто босиком бродили по лугам и пили росу с лепестков лютиков. В
Колдхаммере я к этому вернусь. Селия будет бродить со мной. Мы будем бродить
все вместе. Скольких из нас вы принимаете? Моего пасынка Найэла? Мою старую
любовь Фриду?
Он сделал легкий жест рукой, которым в своей щедрости, казалось, обнял
голов двенадцать.
- О, разумеется, - сказала леди Уиндэм. - Привозите кого желаете. Если
понадобится, мы можем разместить человек восемнадцать...
В ее голосе прозвучало некоторое сомнение. Антипатия боролась с
вежливостью. Когда взгляд леди Уиндэм остановился на Фриде, чья шляпа в этот
момент выглядела еще более нелепо, Найэл понял, что она пытается определить,
какие родственные узы их связывают. Значит, Фрида бывшая жена, а Найэл ее
сын? Или все они незаконнорожденные? Впрочем, неважно. Не стоит об этом
думать. Манеры прежде всего. Ведь Чарльз уже женился на Марии; она, во
всяком случае, кажется такой приличной девушкой, такой неиспорченной.
- Мы будем рады видеть всю вашу семью, - сказала леди Уиндэм. - Не так
ли, Доббин?
Лорд Уиндэм пробормотал что-то нечленораздельное и вытащил часы.
- Чем они занимаются? - спросил он. - Им пора переодеваться. Вот что
хуже всего в таких делах. Сколько можно липнуть друг к другу? - Он взглянул
на стенные часы. - Они не отстают?
Вот так Делейни и оказались в Колдхаммере. Это было большое,
величественное здание; видимо, строить ее начали еще до Тюдоров*, да так и
не довели до конца. Время от времени к нему пристраивали очередной флигель.
К обрамленной колоннами парадной двери вела широкая каменная лестница. От
окружающего парка дом был отделен рвом, который Уиндэмы называли Ха-Ха. С
южной стороны здания, за террасой были устроены площадки для развлечений.
Когда притупилась острота первых впечатлений, Мария нередко задавала себе
вопрос: каким развлечениям можно на них предаваться? Слишком много
извилистых дорожек, утрамбованных прилежными садовниками, расходилось в
разные стороны; постриженные в виде конусов симметричные тиссовые ограды
закрывали вид. Ничто не росло по воле природы, все было тщательно
распланировано. По бокам террасы стояли каменные львы с зевами, разверстыми