дю Морье Дафна. Паразиты

в несмолкающем реве. Даже небольшую рощицу, единственное место для прогулок
в дождливую погоду и издали напоминавшую рисунки Рэгхэма*, портил неуместный
там пруд с лилиями, на берегу которого сидела прижавшись к земле свинцовая
лягушка.
- Эта старая лягушка мое первое воспоминание в жизни, - сказал Чарльз,
когда впервые привез Марию в Колдхаммер. - И Мария, делая вид, что восхищена
скульптурой, тут же подумала, хоть и испытала при этом чувство вины, что
лягушка обладает досадным и даже зловещим сходством с самим лордом Уиндэмом.
Найэл, разумеется, тоже сразу обратил на это внимание.
- Старую одежду для деревни, - сказал Папа перед поездкой. - Старая
одежда как раз то, что надо. Того, кто отправляется в деревню в лондонском
костюме следует исключить из его клуба.
- Только не старый свитер, он весь в заплатах из моих чулок, -
запротестовала Селия. - И не пижаму с дырявыми брюками.
- Я буду спать один в огромной кровати с пологом, - сказал Папа. -
Если, конечно, ее светлость не соблаговолит посетить меня. Как по твоему, на
это есть шансы?
- Один против ста, - ответила Селия. - Если не случится чего-нибудь
вроде пожара. Только не этот галстук, Папа. Он слишком яркий.
- Мне обязательно нужен цвет, - сказал Папа. - Цвет это все. Красный
галстук отлично подойдет к твидовому пиджаку. Такое сочетание лишено
официальности. К черту официальность.
У Папы было слишком много багажа. Целый чемодан лекарств, коричное
масло, настойка росноладанной смолы, даже шприцы и резиновые трубки.
- Как знать, дорогая, - сказал Папа. - Я могу заболеть. Может быть, мне
придется провести в Колдхаммере несколько месяцев, и около меня день и ночь
будут сидеть две сиделки.
- Но, Папа! Ведь мы едем всего на одну ночь.
- Когда я собираюсь в дорогу, то собираюсь на всю вечность.
И он крикнул Андре, чтобы тот принес трость из ротанда, когда-то
подаренную ему лордом-мэром, а также гавайские рубашки и соломенные сандалии
на случай жаркой погоды. А еще том Шекспира и несокращенное издание
"Декамерона" с иллюстрациями какого-то француза.
- Старику Уиндэму это, наверное, понравится. Я должен сделать подарок
старику Уиндэму. Вчера в "Бампа"* я заплатил за них пять фунтов.
Было решено нанять такси, поскольку в Папиной машине на всех не хватило
бы места. Во всяком случае, с багажом.
Накануне поездки Папа совершил роковую ошибку - купил себе кепку. Он
был убежден, что к твидовому костюму необходима именно кепка. Она была новой
и выглядела таковой. Не только новой, но и на редкость вульгарной. В ней
Папа походил на уличного торговца в пасхальное воскресенье.
- Она куплена в "Скоттс"*, - заявил Папа, - и не может быть вульгарной.
Он водрузил кепку на голову и, заняв место рядом с шофером, положил на
колени огромную карту, на которой при отсутствии главных дорог, была
отмечена каждая верховая тропа в непосредственной близости от Колдхаммера.
На протяжении всех семидесяти миль пути Папа постоянно возражал против
каждой дороги, каждого поворота, выбираемых шофером. Тот факт, что карта
была издана в восемнадцатом веке его нисколько не смущал.
Если Папа привез с собой слишком много вещей, с трудом уместившихся в
нескольких чемоданах, то Фрида впала в противоположную крайность и приехала
почти без ничего: с несколькими мелочами, завернутыми в бумажные пакеты и с
вечерним платьем, засунутым в некое подобие почтовой сумки, которую она
носила перекинутой через плечо. Фрида и Найэл приехали в Лондон на свадьбу с
намерением пробыть там два дня, а задержались на целых четыре недели, но ни
тот, ни другой так и не удосужились приобрести чемоданы.
Лишь перед самым отъездом в Колдхаммер в душе Найэла зародились дурные
предчувствия.
Наряд Фриды не отличался излишним вкусом. На ней было длинное шелковое
платье в полоску, которая еще больше подчеркивала ее рост, голову украшала
огромная широкополая шляпа с перьями, купленная ею специально для свадьбы.
Белые перчатки по локоть наводили на мысль, будто она отправляется на
королевский бал под открытым воздухом.
- В чем дело? Что-нибудь не так? - спросила его Фрида.
- Не знаю, - ответил Найэл. - По-моему, шляпа.
Фрида сорвала шляпу с головы. Но посещение парикмахерской не пошло на
пользу ее волосам. Мастер переборщил краски, и волосы стали, мягко говоря,
слишком яркими. Найэл промолчал, но Фрида все поняла.
- Да, знаю, - сказала она, - потому то мне и приходится надевать эту
чертову шляпу.
- А как быть вечером? - спросил Найэл.
- Тюль, - беззаботно ответила Фрида. - Я повяжу голову тюлем. И скажу
леди Уиндэм, что это последняя парижская мода.
- Что бы ни случилось, - сказал Найэл, - нам нельзя подводить Марию. Мы
должны помнить, что это ее день.
Он принялся грызть ногти. Он нервничал. Мысль о том, что он снова
увидит Марию через месяц после свадьбы причиняла ему боль. Жизнь в Париже,
жизнь с Фридой, внезапный, неожиданный успех его грошовых песенок не имели
для него никакого значения.
От недавно обретенных легкости и непринужденности не осталось и следа.
Найэл Делейни, за которым в Париже бегали толпы поклонниц, Найэл Делейни,
избалованный и обласканный многими, вновь превратился в пугливого мальчика с
нервными руками.
- Мы должны помнить, - повторил он, - что какой бы пустой и лицемерной
не казалась нам вся эта затея с посещением Колдхаммера, она дьявольски важна
для Марии.
- А кто говорит о лицемерии? - спросила Фрида. - Я испытываю
глубочайшее уважение к английской сельской жизни. Перестань грызть ногти.
Она натянула перчатки чуть выше локтей и, размахивая сумкой, спустилась
к ожидавшей их машине.
Нас просили прибыть к завтраку. Легкому завтраку, как было угодно
выразиться леди Уиндэм. К легкому завтраку в четверть второго пополудни. "Но
приезжайте около половины первого, - писала она, чтобы успеть как следует
устроиться".
Но из-за Папиной карты двухвековой давности машина сразу за
Гайд-Парк-Корнер свернула не в ту сторону. Где уж там как следует
устроиться. Машина прибыла в Колдхаммер лишь в пять минут третьего. Селия
была в отчаянии.
- Надо сделать вид, что мы уже позавтракали, - сказала она. - Они
махнут на нас рукой. Теперь мы просто не можем просить, чтобы нам подали
завтрак. До обеда Мария раздобудет для нас немного печенья.
- Ты, кажется, принимаешь меня за охотничью собаку? - спросил Папа,
оборачиваясь с переднего сиденья и глядя на Селию через съехавшие на кончик
носа очки. - Неужели, проделав весь этот путь, я удовольствуюсь каким-то
печеньем? Колдхаммер один из самых достойных домов Англии. Я намерен поесть,
моя дорогая, поесть от души. Ах! Что я вам говорил... - Он подался вперед, и
когда машина неожиданно вылетела на какую-то узкую дорогу, подтолкнул шофера
локтем. - Это одна из верховых дорожек. Она четко отмечена на моей карте.
Чрезвычайно взволнованный, он угрожающе взмахнул картой в воздухе.
Фрида открыла глаза и зевнула.
- Мы почти на месте? - спросила она. - Какой здесь ароматный воздух.
Надо непременно спросить, чтобы леди Уиндэм позволила нам спать на лужайке.
Интересно, найдутся ли у них складные кровати?
Найэл промолчал. Его тошнило. В машине на заднем сиденьи его всегда
тошнило. Этот злосчастный недостаток среди прочих так и не прошел с годами.
Вскоре машина остановилась перед коваными чугунными воротами. Их обрамляли
две колонны, на которых высились грифоны на задних лапах.
- Селия, дорогая, взгляни на грифонов. Может быть они исторические.
Надо спросить старика Уиндэма. Водитель, дайте гудок.
Водитель дал гудок. За семьдесят миль пути он постарел на несколько
лет. Из сторожки выбежала женщина и распахнула ворота. Машина рванулась в
них, и Папа поклонился женщине в открытое окно.
- Прелестный штрих, - сказал он. - Всю жизнь с Уиндэмами. Качала
Чарльза на коленях. Надо выяснить ее имя. Всегда полезно знать как кого
зовут.
Подъездная аллея вилась через парк к дому, который невыразительной,
бесстрастной массой виднелся вдали.
- Адамс*, - тут же объяснил Папа. - Дорические колонны.
- Может быть, вы имеете в виду Кента*? - спросила Фрида.
- Кент и Адамс, - великодушно согласился Папа.
Машина сделала полукруг и остановилась перед серым фасадом. Мария и
Чарльз, держась за руки, стояли на ступенях лестницы. Повсюду было великое
множество собак самых разнообразных пород.
Мария выдернула руку из руки Чарльза и побежала вниз по лестнице
открыть дверцу машины. В конце концов, родственные чувства оказались
настолько сильны, что ей не удалось выдержать позу, позаимствованную в одном
из светских журналов. Почти два часа простояла она на лестнице в окружении
бесчисленных собак.
- Вы страшно опоздали. Что случилось? - спросила она.
Голос Марии звучал высоко и неестественно, и по выражению ее лица -
кто-кто, а он знал его слишком хорошо - Найэл догадался, что она взволнована
не меньше его. Только Папа сохранял невозмутимость.
- Моя дорогая, - сказал он, - моя красавица. - И под яростный лай собак
шагнул из машины, рассыпая на подъездную дорогу пледы, подушки, трости и
тома Шекспира.
Чарльз со спокойной твердостью человека, привыкшего иметь дело с
дисциплинированными людьми, стал объяснять шоферу, который находился на
грани нервного срыва, как лучше подъехать к гаражу, расположенному на
конюшенном дворе.
- Оставьте все в машине, - сказала Мария по-прежнему неестествено
высоким голосом. - Воган этим займется. Воган знает, куда все отнести.
Воганом был лакей, который навытяжку стоял за Марией.
- Какое разочарование, - сказала Фрида громче чем следовало. - Я
надеялась, что на слугах будут пудреные парики. Но все равно, выглядит он
превосходно.
Она стала выходить из машины, но зацепилась каблуком за отставший кусок
резины на подножке и во весь рост растянулась у самых ног лакея, широко
раскинув руки, как при прыжках в воду ласточкой.
- Очень эффектно, - сказал Папа. - Повторите.
Воган и Чарльз помогли Фриде подняться. С разбитой губой и порванными
чулками, но широко улыбаясь, она заверила их обоих, что упасть при входе в
незнакомый дом значит принести удачу его хозяевам.
- Но у вас идет кровь из губы, - сказал Папа с пробудившимся интересом.
- Где наша сумка с лекарствами?
Он повернулся к багажнику и принялся раздвигать чемоданы.
- Полагаю, ничего серьезного, - сказал Чарльз, предлагая свой носовой
платок с галантностью, достойной самого Рейли*. - Всего лишь царапина в
уголке рта.
- Но, мой дорогой, у нее может случиться столбняк, - запротестовал
Папа. - Нельзя так беспечно относиться к царапинам. В Сиднее я слышал про
одного человека, у которого через сутки случился столбняк. Он умер в
страшных муках, изогнувшись дугой. - И он стал лихорадочно выбрасывать багаж
на подъездную дорогу. Сумка с лекарствами оказалась на самом дне. - Вот!
Есть! - воскликнул Папа. - Йод. Никогда не путешествуйте без
йода. Но губу надо сперва промыть. Чарльз, где Фрида может умыться?
Необходимо, чтобы Фрида умылась.
На верхней ступени лестницы появился лорд Уиндэм с часами в руках.
- Рад вас видеть. Рад вас видеть, - бормотал он, и лицо его покрывали
жесткие, хмурые морщины. - Мы опасались несчастного случая. Сейчас как раз
подают на стол. Мы сядем, не откладывая? Сейчас ровно восемь с половиной
минут третьего.
- Фрида может вымыться потом, - прошептала Селия. - Столбняк не
развивается так быстро. Мы всех заставляем ждать.
- Я тоже хочу вымыться, - громко сказал Папа. - Если я сейчас не
вымоюсь, мне придется покинуть стол после первого блюда.
Когда все общество поднялось по лестнице и, пройдя между колоннами,
вошло в дом, Найэл через плечо взглянул на машину. Он увидел, что Воган во
все глаза смотрит на почтовую сумку.
Только после половины третьего все наконец заняли свои места в большой
квадратной столовой. Папа, сидевший по правую руку от леди Уиндэм, говорил
без умолку. Селия чувствовала, что для леди Уиндэм это было огромным
облегчением; на ее лице застыло выражение хозяйки дома, которая знает, что
меню, с такой уверенностью заказанное ею накануне, вышло из-под контроля.
Она сидела во главе стола и наблюдала за тем, как дворецкий и его
помощники подают блюда, а гости едят то, что лежит перед ними, как
расстроенный постановщик спектакля смотрит на свою труппу во время
незаладившейся с самого начала репетиции.
Фрида, сидевшая по левую руку от лорда Уиндэма, пустилась в обсуждение
шведской оловянной посуды, каковое было заведомо обречено на неудачу.
Несколько раньше на консоли в дальнем конце столовой она заметила старинную
пивную кружку, но лорд Уиндэм явно отказывался проявить к ней хоть
какой-нибудь интерес.
- Шведская? - пробормотал он. - Возможно. Не имею представления. Может
быть и шведская. Не могу сказать, чтобы меня особенно интересовало шведская
она или японская. Эта кружка стоит там со времен моего детства. Возможно еще
дольше.
Найэл смотрел на Марию, которая теперь, когда все, наконец, уладилось,
вновь обрела свою всегдашнюю невозмутимость и всецело отдалась исполнению
роли Дост.миссис Чарльз. В качестве молодой жены она на правах почетной
гостьи сидела по правую руку от лорда Уиндэма. Один из родственников или
соседей Уиндэма, человек с жесткими рыжеватыми усами сидел рядом с ней с
другой стороны.
- Вы, разумеется, приедете к нам, чтобы посетить Аскот, - говорила
Мария. - Но вы должны приехать, непременно должны. У нас своя ложа. Будут
Лейла и Бобби Лавенгтон, из Виндзора приедут Хоптон-Д,Акрис с целой
компанией. Вы не знали, что через две недели мы с Чарльзом переезжаем в
наш ричмондский дом? Стиль регенства. Мы просто без ума от него. Папа и мама
были так милы. Подарили нам очаровательную мебель из Колдхаммера.
Она с признательностью протянула руку лорду Уиндэму, который
пробормотал что-то невразумительное. Папа и мама... Она называет Уиндэмов
папой и мамой.
- Мы полагаем, - продолжала Мария, - что самое удобное - жить в
окрестностях Лондона. Удобнее встречаться с друзьями.
Мария поймала взгляд Найэла и поспешно отвела глаза, сминая в пальцах
кусочек хлеба. У нее была новая прическа: волосы немного длиннее чем раньше,
слегка взбиты и зачесаны за уши. Лицо слегка похудело. Она красива, как
никогда, - подумал Найэл, - бледно-голубое платье подстать цвету глаз. Мария
знала, что Найэл смотрит на нее, а потому высокомерно вскинула голову и еще
громче заговорила про Аскот. Ее голос, ее слова причиняли Найэлу боль - он
слишком сильно любил ее - кусок не шел в горло. Ему хотелось ударить ее,
ударить сильно, очень сильно.
В четверть четвертого завтрак закончился; невыносимая апатия охватила
гостей, но Папа, повеселевший после портвейна и стилтона*, объявил о своем
твердом намерении осмотреть каждый дюйм Колдхаммера от подвалов до кухонь.
- И не забыть про усадьбу, - сказал он, взмахнув руками в направлении
террасы, - службы, свинарники, кладовые, винные погреба. Я должен увидеть
все.
- Наша домашняя ферма в целых трех милях от замка, - сказала леди
Уиндэм, стараясь поймать взгляд мужа. - И в Колдхаммере никогда не держали
скота. Но думаю, что если мы перенесем чай на пять часов, у вас будет время
пройтись по саду. Разумеется, если Доббин не запланировал чего-нибудь
другого.
Леди Уиндэм перевела взгляд с мужа на дворецкого. Они поняли друг
друга, словно обменялись одним им ведомым кодом. Селия догадалась, что это
означает "Чай в пять часов", хотя уста леди Уиндэм не произнесли ни слова.
- Теперь слишком поздно следовать моим планам, - отрезал лорд Уиндэм. -
По моим планам с садом мы должны были покончить к трем часам. В четверть
четвертого нам следовало выехать для осмотра вида трех графств с Маячного
холма над "Причудой охотника".
- Причуда охотника? Это напоминает народные предания и сказки про фей и
эльфов, - сказала Фрида. - Нельзя ли посетить это место вечером при свете
луны? Может быть, это то самое, Найэл, что тебе надо для танца
призраков, который ты задумал.
- Всего навсего часть разбитой стены, - сказала леди Уиндэм. - Не
думаю, что при взгляде на нее у кого-то возникнет желание танцевать.
Возможно утром... хотя если вы желаете посмотреть вид...
Лорд Уиндэм сверил свои часы с каминными часами в гостиной, после чего
леди Уиндэм поспешила взять зонтик от солнца. Угрюмые, сосредоточенные, со
страдальческим выражением лица крестоносцев, измученных тяжелым походом, они
повели нас на террасу: в первых рядах, размахивая малаккской тростью, шел
Папа с новой твидовой кепкой на голове.
Наконец на смену бесконечно долгому, томительному дню пришел вечер. За
изнурительной прогулкой к роще и осмотром дома последовало чаепитие, на
котором подали нечто крепкое и неудобоваримое, и прибытие еще нескольких
гостей, приглашенных только на эту церемонию. Папа никогда не прикасавшийся
к чаю, почувствовал необходимость принять что-нибудь бодрящее. Селия
увидела, что его взгляд устремлен в сторону столовой.
Вопрос в том, насколько хорошо я знаю Чарльза? Придет ли Чарльз на
выручку? Или просьба дать мне виски в четверть шестого дня может показаться
странной со стороны отца новобрачной? Конечно, на случай крайней
необходимости наверху есть фляжка, но было бы крайне досадно прибегать к ней
так рано. Селия знала, что именно такие мысли занимают Папу. Она направилась
к стоявшей у окна Марии и дернула ее за рукав.
- Я знаю, что Папа хочет выпить, - прошептала она. - Есть надежда?
Мария встревожилась.
- Это не слишком удобно, - прошептала она в ответ. - Здесь ничего не
пьют до обеда, да и тогда только шерри. Разве он не захватил свою фляжку?
- Захватил. Но она понадобится ему позже.
Мария кивнула.
- Я постараюсь добраться до Чарльза.
Чарльза нигде не было видно, и Марии пришлось отправиться на поиски.
Волнение Селии все возрастало. До начала седьмого Папа никогда не
выдерживал. Ему как младенцу была необходима соска. Неизменно в одно и то же
время он испытывал потребность в виски и если не получал своего, весь его
организм разлаживался.
Вскоре Чарльз появился вместе с Марией. Он подошел к Папе, наклонил
голову и что-то тихо сказал ему. Затем оба покинули гостиную. Селия
вздохнула с облегчением. Должно быть в таких вещах между мужчинами
существует полное взаимопонимание.
- Ваш отец не притронулся к чаю, - сказала леди Уиндэм. - Он дал ему
остыть. Я распоряжусь вылить старый и налить свежего. Куда он ушел?
- По-моему Чарльз показывает ему картины в столовой, - ответила Селия.
- Там нет ничего достойного внимания, - заметила леди Уиндэм. - Если
ваш отец хотел посмотреть Винтерхальтера*, то он висит на верхней площадке
лестницы, но освещение сейчас не годится для осмотра картин.
Обязанности хозяйки не позволили ей продолжить разговор, а Папа вскоре
вернулся в гостиную с выражением ласковой невинности на лице.
В четверть седьмого раздался удар гонга, означавший, что настало время
переодеваться к обеду, и утомленные гости равно как и хозяева уединились в
своих комнатах. Найэл бросился на кровать и закурил сигарету. В эту минуту
она была ему также необходима, как кокаин наркоману. Внизу он уже курил, но
курить там и здесь, одному в пустой комнате - совсем разные вещи.
Едва он закрыл глаза, как в дверь осторожно постучали. Это была Фрида.
- Я не могу найти свои вещи, - сказала она. - У меня огромная спальня,
совсем как в Версале*, но нигде нет никаких следов моих бумажных пакетов и
почтовой сумки. Могу я позвонить?
- Да, - сказал Найэл. - Но не отсюда. Тебя не должны видеть в моей
комнате.
- Верно, - сказала Фрида. - Они все думают, что я твоя мать.
Разведенная жена Папы. Поди тут разберись, но иногда это нам на руку.
- Возмутительно, - сказал Найэл. - Почему тебе обязательно надо кем-то
быть?
- Эти люди любят ко всему приклеивать ярлыки, - сказала Фрида. - Будь
паинькой, спустись вниз и поищи мою почтовую сумку. Где-то ведь она должна
быть. Я хочу принять ванну. У меня изумительная ванная комната со
ступеньками. Стены увешаны эстампами Маркуса Стоуна*. Истинный символ
викторианской эпохи. Мне нравятся такие дома.
У Найэла не хватило смелости позвонить. Или распрашивать слуг. После
долгих поисков он, наконец, нашел почтовую сумку Фриды. Она стояла внизу в
гардеробной рядом с несколькими сумками с клюшками для игры в гольф.
Он поднимался с ней по лестнице, когда одетый к обеду лорд Уиндэм
появился на площадке, вперив взгляд в свои часы.
- Обед через пятнадцать минут, - пробормотал он. - У вас ровно
пятнадцать минут на то, чтобы переодеться. Что вы намерены делать с этим
мешком?
- В нем кое что есть, - сказал Найэл. - Крайне дорогое...
- Кролики, вы сказали? - рявкнул лорд Уиндэм. - Никаких кроликов в этом
доме. Позвоните Вогану. Воган их заберет.
- Нет, сэр, - сказал Найэл. - Нечто дорогое для... для моей матери. -
Он поклонился и пошел дальше по коридору.
Лорд Уиндэм проводил Найэла пристальным взглядом.
- Странный юноша, - пробормотал он. - Композитор... Париж... Все они
одним миром мазаны. - И он поспешил вниз по лестнице, чтобы сверить свои
часы с часами первого этажа.
Ванную комнату Фриды заполняли клубы пара. Она стояла в ванной и
намыливаясь с головы до пят, громко пела. При виде почтовой сумки она издала
победный клич.
- Молодец, - сказала она. - Повесь платье на дверь, малыш. От пара
складки разгладятся. Бумажные пакеты я нашла. Они все до единого лежали в
нижнем ящике шкафа.
- Тебе бы неплохо поспешить, - сказал Найэл. - До обеда осталось всего
пятнадцать минут.
- Какое наслаждение это мыло. Коричневый виндзор. Добрая, старомодная
марка. Я захвачу его с собой. Они не хватятся. Потри мне спину, ангел мой,
вот здесь, между лопатками.
Найэл изо всех сил натер Фриде спину ее потрепанной мочалкой, после
чего она одновременно открыла краны горячей и холодной воды, и мощный поток
хлынул в ванну.
- Мыться так мыться на все деньги, что мы платим за воду в Париже.
Уверена, когда мы вернемся, наш хилый кран совсем заглохнет. Консьержка и не
подумает присмотреть за ним.
- Ну что, хватит? - спросил Найэл, стряхивая воду с манжет. - Мне надо
идти переодеваться. Я и так здорово опаздываю.
Вытирая влажные от пара глаза, он вошел в спальню Фриды. За шумом воды
ни один из них не услышал стука в дверь. На пороге стояла леди Уиндэм в
черном бархатном платье.
- Прошу прощения, - сказала она. - Со слов горничной я поняла, что с
багажом вашей... вашей матушки произошло какое-то недоразумение.
- Все в порядке, - едва выдавил из себя Найэл, - я его нашел.
- Эй! - крикнула Фрида из ванной, - прежде чем уйти, малыш, принеси мне
полотенце со стула. Пожалуй, я и его прихвачу с собой. Должно быть Уиндэмы
потеряли счет полотенцам.
Ни один мускул не дрогнул в лице леди Уиндэм, но в глазах ее отразилось
недоумение.
- Значит, у вашей матушки есть все, что ей нужно? - спросила она.
- Да, - ответил Найэл.
- В таком случае, я покидаю вас обоих, чтобы вы могли переодеться, -
сказала леди Уиндэм. - Полагаю, вам известно, что ваша комната по другому
коридору.
И она удалилась, величественная и неприступная, в тот самый момент,
когда Фрида в чем мать родила и мокрая с головы до пят, шлепая босыми ногами
по полу, вошла в спальню.
Ни один из Делейни не явился к обеду вовремя. Даже Мария, хоть она как
никто должна была знать местные порядки, сбежала по лестнице через десять
минут после удара гонга. Извинением ей служило новое платье, недавно
полученное от портнихи, которое самым странным манером застегивалось на
спине. А Чарльз, объяснила она, своими неуклюжими пальцами никак не мог его
застегнуть. Найэл понимал, что эта история - сущий вымысел. Будь он на месте
Чарльза, платье Марии так и осталось бы незастегнутым. И за обедом пришлось
бы обойтись без них...
Папа, раскрасневшийся, в слегка съехавшем набок черном галстуке
признался ближайшим членам своего семейства, что подкрепление, принятое им
после чаепития, оказалось недостаточным и чтобы продержаться до обеда ему
пришлось прибегнуть к содержимому своей фляжки. Его широкая улыбка была сама
терпимость. Селия наблюдала за ним, как молодая мать, не уверенная в
поведении своего ребенка. То обстоятельство, что она забыла упаковать свои
вечерние туфли, ее не тревожило. Вполне сойдут и тапки без задников. Лишь бы
Папа вел себя прилично, остальное не имеет значения.
Фрида появилась последней. Не намеренно, не из тщеславия - она была
начисто лишена его - но потому, что обвязывание головы тюлем заняло
определенное время. Результат был несколько ошеломляющим и отнюдь не тем, на
который она рассчитывала. Она словно сошла с картины, изображавшей бегство в
Египет* и написанной посредственным примитивистом*.
Как только она прибыла лорд Уиндэм схватил свои часы.
- Двадцать три с половиной минуты девятого, - буркнул он.
В полном молчании общество гуськом проследовало в столовую и Фриде,
которая, приступая к супу, всегда закуривала сигарету, на сей раз не хватило
на это мужества.
Когда подали рыбу и разлили по бокалам шампанское, ледяную скованность
принужденной беседы разбил теплый, добродушный голос Папы, в котором, как и
всегда по вечерам, игривые интонации звучали более явственно, чем в любое
другое время суток.
- Мне жаль огорчать вас, мой дорогой, - обратился он через весь стол в
хозяину дома, - но я должен сделать одно заявление. Дело в том, что ваше
шампанское пахнет пробкой.
Мгновенно наступила тишина.