Страница:
Отдав приказ, Нельсон бросил последний взгляд на «Минерву», продолжавшую, лавируя по бурным волнам, лететь с легкостью птицы, и, оставив на Генри управление кораблем, сошел в большую каюту, куда был подан обед.
Никто не спешил к столу, даже король Фердинанд, который вообще любил покушать.
Сначала морская болезнь, потом глухая постоянная тревога отбили у него всякий аппетит. Однако вид Нельсона, как всегда, успокоил именитых беглецов, и все приблизились к столу, кроме Эммы Лайонны и маленького принца: рвота у него усилилась вдвое и приобрела угрожающий характер.
Корабельный хирург, доктор Битти, дважды посещал королевское дитя. Но ему были неизвестны еще и поныне неведомые науке средства, что могут остановить эту страшную болезнь.
Доктор ограничился тем, что рекомендовал чай и лимонад в больших количествах. Маленький принц принимал все только из рук Эммы Лайонны, так что королева — она, впрочем, не понимала всей серьезности его положения — в порыве материнской ревности всецело предоставила ребенка заботам леди Гамильтон.
Что касается короля, то он был довольно бесчувствен к страданиям других, и, хотя любил своих детей больше, чем королева, собственные заботы помешали ему обратить на болезнь маленького принца то внимание, которого она заслуживала.
Нельсон подошел к ребенку, чтобы приблизиться к Эмме Лайонне.
С некоторого времени ветер стал стихать, но судно тяжело подрагивало, раскачиваемое легкой зыбью. Теперь к страданиям от перемены галсов прибавилась пытка от бортовой качки.
— Взгляните! — сказала Эмма, протягивая Нельсону почти безжизненное тело ребенка.
— Да, теперь я понимаю, почему королева просила меня войти в какую-нибудь гавань. К несчастью, я не знаю ни одной гавани во всем Липарском архипелаге, которая могла бы принять судно таких размеров, как «Авангард», особенно когда ему доверены судьбы королевства, а мы еще далеко от Мессины, Милаццо или залива Санта Эуфемия.
— Мне кажется, что буря стихает, — заметила Эмма.
— Вы хотите сказать — стихает ветер, потому что бури сегодня не было. Бог да сохранит нас, миледи, от бури, особенно в этих местах! Да, ветер спал; но это только временное затишье, и, не скрою от вас, я боюсь, что нынешняя ночь будет хуже минувшей.
— Ваши слова не слишком утешительны, милорд, — сказала королева: она тихо подошла к каюте и, зная английский язык, поняла, о чем говорил Нельсон.
— Но ваше величество, по крайней мере, могут быть уверены, что уважение и преданность неизменно берегут вас.
В это мгновение дверь большой каюты открылась и лейтенант Паркинсон осведомился, не в апартаментах ли их величеств находится адмирал.
Нельсон услышал голос молодого офицера и пошел ему навстречу.
Они вполголоса обменялись несколькими словами.
— Хорошо! — произнес Нельсон довольно громко и перешел на повелительный тон: — Закрепить пушки, принайтовить их самыми крепкими канатами, какие только можно найти. Я поднимаюсь на палубу… Государыня, — обратился он к королеве, — если бы я не имел на борту столь драгоценный груз, я предоставил бы капитану Генри управлять судном по его усмотрению; но, имея честь сопровождать ваше величество, я беру на себя заботу командовать кораблем сам. Пусть ваше величество ни о чем не беспокоится, даже если я вынужден лишить себя счастья находиться рядом с ней.
И он быстро направился к двери.
— Постойте, постойте, милорд, — сказал Фердинанд, — я подымусь вместе с вами.
— Что говорит его величество? — спросил Нельсон, не владевший итальянским языком.
Королева перевела ему слова мужа.
— Ради Бога, государыня, уговорите короля остаться здесь! Его присутствие на юте будет смущать офицеров и затруднит управление судном.
Королева объяснила супругу просьбу Нельсона.
— Ах, Караччоло, Караччоло! — вздохнул король, падая в кресло.
CII. БУРЯ (Продолжение)
Никто не спешил к столу, даже король Фердинанд, который вообще любил покушать.
Сначала морская болезнь, потом глухая постоянная тревога отбили у него всякий аппетит. Однако вид Нельсона, как всегда, успокоил именитых беглецов, и все приблизились к столу, кроме Эммы Лайонны и маленького принца: рвота у него усилилась вдвое и приобрела угрожающий характер.
Корабельный хирург, доктор Битти, дважды посещал королевское дитя. Но ему были неизвестны еще и поныне неведомые науке средства, что могут остановить эту страшную болезнь.
Доктор ограничился тем, что рекомендовал чай и лимонад в больших количествах. Маленький принц принимал все только из рук Эммы Лайонны, так что королева — она, впрочем, не понимала всей серьезности его положения — в порыве материнской ревности всецело предоставила ребенка заботам леди Гамильтон.
Что касается короля, то он был довольно бесчувствен к страданиям других, и, хотя любил своих детей больше, чем королева, собственные заботы помешали ему обратить на болезнь маленького принца то внимание, которого она заслуживала.
Нельсон подошел к ребенку, чтобы приблизиться к Эмме Лайонне.
С некоторого времени ветер стал стихать, но судно тяжело подрагивало, раскачиваемое легкой зыбью. Теперь к страданиям от перемены галсов прибавилась пытка от бортовой качки.
— Взгляните! — сказала Эмма, протягивая Нельсону почти безжизненное тело ребенка.
— Да, теперь я понимаю, почему королева просила меня войти в какую-нибудь гавань. К несчастью, я не знаю ни одной гавани во всем Липарском архипелаге, которая могла бы принять судно таких размеров, как «Авангард», особенно когда ему доверены судьбы королевства, а мы еще далеко от Мессины, Милаццо или залива Санта Эуфемия.
— Мне кажется, что буря стихает, — заметила Эмма.
— Вы хотите сказать — стихает ветер, потому что бури сегодня не было. Бог да сохранит нас, миледи, от бури, особенно в этих местах! Да, ветер спал; но это только временное затишье, и, не скрою от вас, я боюсь, что нынешняя ночь будет хуже минувшей.
— Ваши слова не слишком утешительны, милорд, — сказала королева: она тихо подошла к каюте и, зная английский язык, поняла, о чем говорил Нельсон.
— Но ваше величество, по крайней мере, могут быть уверены, что уважение и преданность неизменно берегут вас.
В это мгновение дверь большой каюты открылась и лейтенант Паркинсон осведомился, не в апартаментах ли их величеств находится адмирал.
Нельсон услышал голос молодого офицера и пошел ему навстречу.
Они вполголоса обменялись несколькими словами.
— Хорошо! — произнес Нельсон довольно громко и перешел на повелительный тон: — Закрепить пушки, принайтовить их самыми крепкими канатами, какие только можно найти. Я поднимаюсь на палубу… Государыня, — обратился он к королеве, — если бы я не имел на борту столь драгоценный груз, я предоставил бы капитану Генри управлять судном по его усмотрению; но, имея честь сопровождать ваше величество, я беру на себя заботу командовать кораблем сам. Пусть ваше величество ни о чем не беспокоится, даже если я вынужден лишить себя счастья находиться рядом с ней.
И он быстро направился к двери.
— Постойте, постойте, милорд, — сказал Фердинанд, — я подымусь вместе с вами.
— Что говорит его величество? — спросил Нельсон, не владевший итальянским языком.
Королева перевела ему слова мужа.
— Ради Бога, государыня, уговорите короля остаться здесь! Его присутствие на юте будет смущать офицеров и затруднит управление судном.
Королева объяснила супругу просьбу Нельсона.
— Ах, Караччоло, Караччоло! — вздохнул король, падая в кресло.
CII. БУРЯ (Продолжение)
Ступив на ют, Нельсон увидел нечто не только серьезное, но вообще небывалое на море и на борту судна.
Серьезное — это был не просто шквал, но буря, охватившая уже весь небосклон.
Небывалое — это была буссоль, стрелка которой потеряла равновесие и все время колебалась, отклоняясь с севера на восток.
Нельсон сразу понял, что близость вулкана породила магнитные токи, а их действию подчинилась стрелка буссоли.
К несчастью, ночь выдалась темная; на небе не светилась ни одна звезда, которой можно было бы руководствоваться при отсутствии буссоли, сошедшей с ума.
Если бы южный ветер продолжал стихать и море успокаивалось, опасность становилась бы все меньше и даже совсем бы исчезла: судно легло бы в дрейф и спокойно дождалось утра. Но, на беду, все шло не так, и вскоре стало ясно, что направление ветра изменилось: стихая на юге, он начинает дуть с другой стороны.
Последние порывы южного ветра постепенно слабели и наконец совсем замерли; вскоре стало слышно, как тяжелые паруса бьются о мачты. Угрожающая тишина спустилась на море. Матросы и офицеры тревожно переглянулись: тишина неба казалась передышкой, дарованной великодушным, но смертельным врагом своему противнику, чтобы дать ему время приготовиться к решительной схватке. Вдруг к небу взметнулся столб огня. Волны угрюмо бились о борт судна, и из глубин моря подымались на поверхность неведомые звуки, полные таинственной торжественности.
— Страшная ночь ожидает нас, милорд, — сказал Генри.
— Не более страшная, чем день Абукира.
— Не гром ли там слышен? И если гром, то почему буря надвигается сзади, а гром грохочет впереди?
— Это не гром, Генри. Это вулкан Стромболи. Сейчас налетит шквал, и он будет страшен! Прикажите убрать брамселя, фор-марселя, грот и бизань.
Генри повторил приказ адмирала, и матросы, возбужденные до крайности надвигающейся опасностью, бросились к снастям; не прошло и пяти минут, как огромные полотнища парусины были для безопасности подтянуты к реям.
Безмолвие становилось все более глубоким. Валы перестали разбиваться о нос корабля. Само море, казалось, предупреждало о том, что готовится близкая и страшная перемена.
Легкие вихри, предвестники шквала, закружились вокруг мачт. Вдруг впереди, так далеко, куда только достигал взгляд, среди мрака на поверхности моря появилось волнение. Это неспокойное пространство покрылось пеной, страшный рев донесся от горизонта, и западный ветер, самый свирепый из всех ветров, обрушился на судно, которое, повернувшись бортом, резко наклонило свои мачты под непреодолимым натиском бури.
— Руль к ветру! — закричал Нельсон. — Руль к ветру!
И потом, совсем тихо, словно самому себе, он прошептал:
— Дело касается жизни!
Рулевой повиновался; но в течение минуты, которая показалась экипажу вечностью, судно оставалось накрененным на левый борт.
Во время этого мучительного ожидания пушка с правого борта порвала крепления и, прокатившись через всю палубу, убила одного и ранила пять или шесть человек.
Генри сделал движение, чтобы броситься на палубу; Нельсон рукой удержал его.
— Хладнокровие! — сказал он. — Пусть люди стоят наготове с топорами. Я срублю мачты, как у блокшива, если будет необходимо.
— Подымается! Подымается! — раздался одновременный крик ста голосов.
И действительно, корабль медленно, величественно выпрямился, как учтивый и мужественный противник, который перед началом битвы кланяется врагу; затем, повинуясь управлению и подставив ветру свою высокую корму, он, рассекая волны, понесся впереди бури.
— Посмотрите, установилась ли буссоль, — сказал Нельсон Генри.
Генри подошел к буссоли и тут же вернулся.
— Нет, милорд, — сказал он, — и я боюсь, что мы идем прямо на Стромболи.
В эту минуту, как бы в ответ на удар грома, донесшийся с запада, впереди раздался гул, предшествующий извержению вулкана. Затем огромный столб пламени поднялся к небу и почти тотчас же погас.
Этот огненный столб взметнулся едва ли не в миле впереди них. Как и боялся Генри, судно неслось прямо на вулкан: тот, словно нарочно, зажег свой маяк, чтобы указать Нельсону на опасность.
— Право руля! — закричал адмирал.
Рулевой повиновался, и судно, повернув с востока-юго-востока на юго-восток, подчинилось команде.
— Ваша милость знает, что от Стромболи до Панареа, иначе говоря, на протяжении семи или восьми миль, море усеяно мелкими островками и скалами вровень с водой? — спросил Генри.
— Да, — ответил Нельсон. — Пошлите на нос одного из ваших лучших вахтенных, к вантам одного из лучших старшин, а Паркинсону поручите наблюдать за промерами глубины.
— Я буду наблюдать сам, — сказал Генри. — Принесите свет к вант-путенсам грот-мачты. Милорд должен на юте слышать то, что я буду говорить.
Таким образом, наступило время подготовить экипаж к решительной минуте. Нельсон подошел к буссоли, чтобы самому вести наблюдение: магнитная стрелка продолжала колебаться.
— Рифы впереди! — закричал впередсмотрящий с фок-мачты.
— Лево руля! — крикнул Нельсон.
Судно слегка повернулось к югу. Буря воспользовалась этим и ворвалась в паруса. Послышался треск; мгновение казалось, что облако наплывает на «Авангард». Затем раздался звук, подобный взрыву. Это лопнуло множество канатов, и огромный кусок паруса был унесен ветром.
— Ничего! — закричал Генри. — Это большой фок освободился от ликтросов!
— Буруны справа! — крикнул впередсмотрящий. «Бесполезно пытаться лавировать при такой погоде, — пробормотал про себя Нельсон, — уваливание нам не удастся. Но как бы ни были близки друг от друга эти островки, между ними всегда остается проход для судна».
— Право руля! — скомандовал он.
Эта команда повергла в трепет весь экипаж. Судно шло навстречу страшной опасности. Предстояло или броситься в нее очертя голову, или взять, как говорит поговорка, быка за рога.
— Бросай лот! — раздался твердый и повелительный голос Нельсона, перекрывающий шум бури.
— Десять саженей! — откликнулся голос Генри.
— Внимание всем! — закричал Нельсон.
— Буруны слева! — крикнул впередсмотрящий. Нельсон приблизился к ограждению борта и увидел, что морские валы яростно клубятся на расстоянии полукабельтова от судна.
Оно неслось с такой быстротой, что буруны были уже почти пройдены.
— Держи крепче руль! — сказал Нельсон лоцману.
— Буруны справа! — закричал впередсмотрящий.
— Бросай лот! — скомандовал Нельсон.
— Семь саженей! — отвечал Генри. — Но, по-моему, мы идем слишком быстро и, если буруны окажутся впереди, нам не удастся их избежать.
— Спусти марселя фока и грота! Возьми три рифа на крюйселе! Бросай лот! — скомандовал Нельсон.
— Шесть саженей! — ответил Генри.
— Мы проходим между Панареа и Стромболи, — сказал Нельсон и добавил тихо: — Через десять минут мы или спасемся, или будем на дне моря.
И действительно, вместо своего рода регулярности, что всегда сохраняет движение морских валов даже в разгар шторма, на этот раз волны, казалось, разбивались друг о друга; однако в хаосе пены, гул которого напоминал завывание псов Сциллы, виднелась темная линия, прочерченная между двумя стенами бурунов.
Это и был тот узкий пролив, через который должен был пройти «Авангард».
— Сколько саженей? — спросил Нельсон.
— Шесть.
Адмирал нахмурил брови: еще на одну сажень меньше — и корабль сядет на мель.
— Милорд, — глухим голосом сказал рулевой, — судно дальше не идет.
В самом деле, движение «Авангарда» стало едва ощутимым; если раньше он летел, уходя от бури, со скоростью одиннадцать узлов, то теперь, если бросили бы лаг, то оказалось бы, что он делает не больше трех узлов.
Нельсон огляделся вокруг. Сила ветра умерялась скалистыми островками, среди которых проходило судно, и он мог быть подхвачен только верхними парусами, если бы они были поставлены. С другой стороны, подводное течение, казалось, препятствовало ходу судна.
— Сколько саженей? — спросил Нельсон.
— Все еще шесть, — отвечал Генри.
— Милорд, — сказал понимавший тревогу Нельсона старик-рулевой, уроженец сицилийской деревеньки Паче, — милорд, с вашего позволения мне бы хотелось сказать вам словечко.
— Говори.
— Поднимается течение.
— Какое течение?
— Течение пролива. И, к счастью, оно повысит уровень воды на полфута и даже на фут.
— Ты думаешь, что течение доходит досюда?
— Оно доходит до Паолы, милорд.
— Приготовиться поднять марселя и брамселя! — закричал Нельсон.
Хотя приказ удивил матросов, они выполнили его молча, с тем бесстрастным повиновением, которое составляет первое достоинство моряков, особенно в часы опасности.
Как только приказ адмирала был повторен вахтенным офицером, вдоль мачт и коротких мачт развернулись верхние паруса — только они одни могли принять ветер.
— Движется! Движется! — радостно вскричал рулевой, который еще минуту назад боялся, что «Авангард», вместо того чтобы послушно и верно следовать намеченным путем, останется качаться на окружающих бурунах.
— Бросайте лот! — закричал Нельсон.
— Семь саженей, — отвечал Генри.
— Буруны впереди! — крикнул с фор-марса впередсмотрящий.
— Буруны справа! — закричал матрос с передней шлюпбалки.
— Право руля! — громовым голосом скомандовал Нельсон. — До упора! До упора! До упора!
Этот трижды повторенный приказ адмирала свидетельствовал о том, сколь велика опасность. Судно действительно повиновалось только в ту минуту, когда два матроса общими усилиями повернули руль вправо до упора, а оконечность утлегаря уже повисла над пеной.
Все, кто был на палубе, с тревогой следили за движением судна. Еще десять секунд сопротивления рулю — и корабль остановился.
К несчастью, подставив левый борт, «Авангард» попал под удары ветра, от которого у него не было защиты. Ужасающий шквал обрушился на судно; оно во второй раз резко накренилось вправо, так что концы его грот-рей коснулись серебристого гребня валов. Мачты гнулись и скрипели, а так как они не поддерживались нижними парусами, три брам-стеньги сломались со страшным треском.
— Людей с ножами на марсы! — закричал Нельсон. — Режьте все и бросайте в море!
Дюжина матросов, исполняя приказ, бросились к вантам и, несмотря на их наклонное положение, вскарабкались на них с ловкостью четвероруких; добравшись до места поломки, они принялись кромсать с таким ожесточением, что за несколько минут все паруса, реи и короткие мачты оказались сброшенными в море.
Корабль медленно выпрямился; но в то самое мгновение, когда он поднялся, огромная масса воды нахлынула на блинд, неспособный выдержать подобной нагрузки; блинда-рея сломалась с таким оглушительным треском, что, казалось, переломился надвое сам корабль.
Но и на этот раз удалось чудесным образом избежать кораблекрушения. Матросы с облегчением перевели дух и оглянулись вокруг, как люди, к которым после обморока снова возвращается сознание.
В то же мгновение раздался женский крик:
— Милорд, во имя Неба, спуститесь к нам!
Нельсон узнал голос Эммы Лайонны, взывавший о помощи. Он огляделся в тревоге. Позади — Стромболи, курящийся и грохочущий; по обе стороны — безмерность морского пространства; впереди — широкая водная пустыня, простирающаяся до берегов Калабрии, и на ней корабль, величественно миновавший все рифы, изуродованный, но победивший.
Нельсон дал приказ спустить фор-марселя и плыть в открытое море под марселями, фоком, бом-кливером и фок-стакселем. Затем, передав Генри рупор — иными словами, командование, — он поспешил сойти вниз, где его ждала Эмма Лайонна.
— Ах, друг мой! — воскликнула она. — Идите, идите же скорее! Король обезумел от страха, королева без чувств, маленький принц скончался!
Нельсон вошел в каюту. Король стоял на коленях, зарывшись головой в диванные подушки, а королева без сил лежала, простершись на диване, и сжимала в объятиях труп своего сына!
Мы только что попытались описать то, что творилось на палубе, однако эти события имели свое отражение и в главной каюте. Странное движение судна, свист бури, удары грома, суетливая работа команды, вопросы Нельсона, ответы Генри — ничто не ускользнуло от внимания именитых беглецов. Особенно страшной была минута, когда, пройдя рифы, судно испытало ужасающий боковой натиск ветра, который подмял его под себя. Король, королева и даже Эмма Лайонна думали, что настал их последний час. Крен «Авангарда» действительно был настолько велик, что ядра выкатывались из ящиков, стоявших между пушками, и, катясь по палубе корабля со страшным грохотом, внушали пассажирам непреодолимый страх.
Что касается бедного маленького принца, то мы видели, как он страдал все время пути. Морская болезнь проявлялась у него в виде острых приступов. При каждом резком движении судна у него начинались пугающие конвульсии, настолько мучительные, что к утру он уже отказался что-либо принимать даже из рук Эммы, хотя и не сходил с ее колен; он не ел ничего в течение двух дней — рвота сменялась конвульсиями. Когда «Авангард» резко накренился набок, толчок был настолько силен и страх, что судно гибнет, так велик, что у маленького принца лопнул в груди сосуд, кровь хлынула горлом и после короткой агонии он скончался на руках у Эммы.
Ребенок был уже до того слаб и переход его от жизни к смерти так незаметен, что Эмма, испуганная кровотечением и сопровождавшими его конвульсиями, приняла неподвижность мальчика за покой, что следует за кризисом, и только через несколько мгновений, поняв ее истинную причину, охваченная непреодолимым страхом, вскричала, забыв о предосторожностях — то ли потому, что знала чувства королевы, то ли просто поддавшись ужасу и пренебрегая условностями:
— Великий Боже! Государыня, принц умер!
Этот крик отчаяния, вырвавшийся у Эммы из глубины души, произвел на Каролину и Фердинанда впечатления совершенно противоположные.
Королева отозвалась:
— Бедное дитя! Ты так ненамного опередил нас на пути к могиле, что едва ли стоит труда тебя оплакивать. Но если когда-нибудь я возвращу себе корону, горе тем, кто был причиной твоей смерти!
Мрачная улыбка последовала за этой угрозой. Потом, протянув руки к Эмме, Каролина потребовала:
— Дай мне ребенка.
Эмма повиновалась, считая, что нельзя не передать матери, сколь бы холодна она ни была, тело ее сына.
Что касается Фердинанда, то опасность, подступившая так близко, уничтожила в нем все следы недомогания, которые он испытывал вначале. Не осмеливаясь более показываться на юте, после того как ему передали просьбу Нельсона остаться в главной каюте, дабы не мешать управлению кораблем своим королевским присутствием, он прошел все стадии мучительного страха, тем большего, что, незнакомый с морской стихией, он не мог составить себе верного представления о характере и размерах опасности и его фантазия рисовала ее неописуемо грозной. Поэтому, когда ядра, выкатившись из ящиков от резкого крена судна, наполнили верхнюю батарею грохотом, подобным раскатам грома, он, как сказала Эмма, действительно почти помешался от страха; когда же она закричала: «Великий Боже! Государыня, принц умер!» — он бросился на колени, причем, выражая свое презрение святому Януарию, покинувшему его в столь тяжелую минуту, тут же во всеуслышание дал обет блаженному Франциску Паоланскому, жившему спустя тысячу лет после святого Януария, выстроить ему храм, подобный собору святого Петра в Риме.
Это было как раз в ту минуту, когда Эмма, положив тельце маленького принца на колени королевы и освободившись, вышла из каюты, подбежала к трапу, ведущему на ют, и позвала Нельсона.
Нельсон окинул каюту быстрым взглядом, увидел, как мы уже говорили, королеву, откинувшуюся на диване с мертвым принцем на руках, и короля, перед лицом собственной гибели забывшего отцовские чувства: он коленопреклоненно давал обет, прося блаженного Франциска о собственном спасении и не подумав включить в эту молитву хоть словечко об избавлении от беды членов своей семьи, которые должны были бы быть ему наиболее дороги. Нельсон поспешил успокоить именитых пассажиров.
— Государыня, — обратился он к королеве, — я бессилен против горя, только что вас постигшего, ибо оно касается вас и Господа Бога, кому дано утешать, но могу заверить, по крайней мере, что мы вне всякой опасности.
— Слышите, дорогая королева? — воскликнула Эмма, приподымая руками голову Каролины. — Слышите, государь?
— Увы, нет! — отвечал король. — Вы отлично знаете, миледи, что я не понимаю ни слова в вашей тарабарщине.
— Милорд говорит, что опасность миновала. Король поднялся.
— А-а! — пробормотал он. — Милорд так сказал?
— Да, государь.
— И не из угождения, не для того, чтобы нас успокоить?
— Милорд так сказал потому, что это правда. Король встал и смахнул пыль с колен.
— Мы уже в Палермо? — осведомился он.
— Нет еще, — ответил Нельсон, когда Эмма перевела вопрос короля, — но, вероятно, будем там на рассвете, а если ветер повернет к северу или к югу, можем прибыть туда сегодня вечером. Мы ведь изменили ранее намеченный путь только по приказу королевы.
— Вы хотите сказать, по моей просьбе, милорд. Но сейчас вы уже можете следовать тем путем, каким пожелаете. Теперь я буду просить только Бога и буду молиться только за ребенка, что лежит мертвый на моих руках.
— Стало быть, я должен просить указаний у короля?
— Мои указания? — повторил король. — Что ж, теперь, когда вы сообщили, что опасности больше нет, мои указания таковы: я предпочел бы идти прямо в Палермо, а не в какое-нибудь еще другое место. Но, — продолжал он, пошатываясь от бортовой качки, — мне кажется, что в вашем дьявольском трясучем дворце еще не так-то спокойно, и если мы расположены пожелать счастливого пути буре, то она отнюдь не склонна пожелать нам того же.
— Дело в том, что мы еще не совсем покончили с нею, — сказал Нельсон. — Но или я очень ошибаюсь, или самый сильный гнев ее утих.
— Тогда каковы будут ваши советы?
— По-моему, королю и королеве следует отдохнуть, в чем, мне кажется, они сильно нуждаются, а мое дело позаботиться о дальнейшем пути.
— Что вы скажете на это, моя милая наставница?
— Я полагаю, что следовать советам милорда всегда разумно, особенно если это касается морских дел.
— Вы слышите, милорд? Действуйте по своему усмотрению. Все, что вы сделаете, будет хорошо.
Нельсон поклонился, и так как под грубой оболочкой в нем билось сердце, исполненное религиозного, а порой и поэтического пыла, то прежде чем выйти из каюты, он преклонил колена перед маленьким принцем.
— Спите спокойно, ваше высочество, — сказал он над телом ребенка. — Вам не в чем давать отчет Богу, который в своей неисповедимой благости послал ангела смерти принять вашу душу на пороге жизни. О, если бы и мы могли обладать такой же чистой душой, когда в свой черед предстанем перед престолом Господа отдать отчет в наших поступках! Amen! 20
Потом, поднявшись с колен, он еще раз поклонился и вышел.
Когда Нельсон снова вступил на капитанский мостик, стала заниматься заря и обессилевшая буря испускала свои последние вздохи, ужасные вздохи, подобные тем, которыми титан, поворачиваясь в своей могиле, всякий раз сдвигает с места Сицилию.
Любой другой человек, кому это зрелище менее знакомо, чем Нельсону, был бы поражен его величием. Ветер постепенно стихал, и, подобно синеющему туману, вдали вставали вершины Апеннин; по левому борту раскинулись необъятные морские просторы — поле ночной битвы, где ветер и море схватились в смертельном бою; по правому борту на фоне чистого неба вырисовывались берега Сицилии, и над ними высилась как причуда творения огромная Этна, вершина которой терялась в облаках; позади остались, белея среди морских валов, скалы, обломки потухших и разрушившихся вулканов, столкновения с которыми лишь чудом удалось избежать; и наконец, в довершение картины, под днищем корабля дышало море, взволнованное до самых глубин, взрытое черными провалами, куда «Авангард» опускался со стоном, и при каждом падении казалось, что его сейчас навеки поглотит бездна.
Нельсон бросил взгляд на великолепную панораму, которую природа развернула перед его глазами; но он слишком часто видел подобные зрелища, чтобы они, как бы прекрасны ни были, могли надолго привлечь его внимание.
Он подозвал Генри:
— Что вы думаете о погоде?
Было очевидно, что Генри, этот опытный капитан, к которому обратился Нельсон, не ждал в ту минуту, что его попросят высказать свое суждение по такому поводу. Но, не желая говорить необдуманно, он еще раз обвел взглядом горизонт, пытаясь сквозь туман и тучи вглядеться в таинственные необозримые дали.
— Милорд, — сказал он наконец, — испытание уже позади: полагаю, что с бурей мы покончили: через час последние ее порывы утихнут. Но тогда, я думаю, ветер повернет либо к югу, либо к северу, однако в любом случае он окажется для нас благоприятным, потому что мы будем в открытом море.
— Именно это я сказал их величествам. Я взял на себя смелость пообещать им, что сегодняшнюю ночь они проведут во дворце короля Рожера.
— Тогда остается только сдержать обещание милорда, — сказал Генри, — и это я беру на себя.
— Вы устали так же, как я, Генри, нет, простите, больше, чем я, вы ведь не спали.
Серьезное — это был не просто шквал, но буря, охватившая уже весь небосклон.
Небывалое — это была буссоль, стрелка которой потеряла равновесие и все время колебалась, отклоняясь с севера на восток.
Нельсон сразу понял, что близость вулкана породила магнитные токи, а их действию подчинилась стрелка буссоли.
К несчастью, ночь выдалась темная; на небе не светилась ни одна звезда, которой можно было бы руководствоваться при отсутствии буссоли, сошедшей с ума.
Если бы южный ветер продолжал стихать и море успокаивалось, опасность становилась бы все меньше и даже совсем бы исчезла: судно легло бы в дрейф и спокойно дождалось утра. Но, на беду, все шло не так, и вскоре стало ясно, что направление ветра изменилось: стихая на юге, он начинает дуть с другой стороны.
Последние порывы южного ветра постепенно слабели и наконец совсем замерли; вскоре стало слышно, как тяжелые паруса бьются о мачты. Угрожающая тишина спустилась на море. Матросы и офицеры тревожно переглянулись: тишина неба казалась передышкой, дарованной великодушным, но смертельным врагом своему противнику, чтобы дать ему время приготовиться к решительной схватке. Вдруг к небу взметнулся столб огня. Волны угрюмо бились о борт судна, и из глубин моря подымались на поверхность неведомые звуки, полные таинственной торжественности.
— Страшная ночь ожидает нас, милорд, — сказал Генри.
— Не более страшная, чем день Абукира.
— Не гром ли там слышен? И если гром, то почему буря надвигается сзади, а гром грохочет впереди?
— Это не гром, Генри. Это вулкан Стромболи. Сейчас налетит шквал, и он будет страшен! Прикажите убрать брамселя, фор-марселя, грот и бизань.
Генри повторил приказ адмирала, и матросы, возбужденные до крайности надвигающейся опасностью, бросились к снастям; не прошло и пяти минут, как огромные полотнища парусины были для безопасности подтянуты к реям.
Безмолвие становилось все более глубоким. Валы перестали разбиваться о нос корабля. Само море, казалось, предупреждало о том, что готовится близкая и страшная перемена.
Легкие вихри, предвестники шквала, закружились вокруг мачт. Вдруг впереди, так далеко, куда только достигал взгляд, среди мрака на поверхности моря появилось волнение. Это неспокойное пространство покрылось пеной, страшный рев донесся от горизонта, и западный ветер, самый свирепый из всех ветров, обрушился на судно, которое, повернувшись бортом, резко наклонило свои мачты под непреодолимым натиском бури.
— Руль к ветру! — закричал Нельсон. — Руль к ветру!
И потом, совсем тихо, словно самому себе, он прошептал:
— Дело касается жизни!
Рулевой повиновался; но в течение минуты, которая показалась экипажу вечностью, судно оставалось накрененным на левый борт.
Во время этого мучительного ожидания пушка с правого борта порвала крепления и, прокатившись через всю палубу, убила одного и ранила пять или шесть человек.
Генри сделал движение, чтобы броситься на палубу; Нельсон рукой удержал его.
— Хладнокровие! — сказал он. — Пусть люди стоят наготове с топорами. Я срублю мачты, как у блокшива, если будет необходимо.
— Подымается! Подымается! — раздался одновременный крик ста голосов.
И действительно, корабль медленно, величественно выпрямился, как учтивый и мужественный противник, который перед началом битвы кланяется врагу; затем, повинуясь управлению и подставив ветру свою высокую корму, он, рассекая волны, понесся впереди бури.
— Посмотрите, установилась ли буссоль, — сказал Нельсон Генри.
Генри подошел к буссоли и тут же вернулся.
— Нет, милорд, — сказал он, — и я боюсь, что мы идем прямо на Стромболи.
В эту минуту, как бы в ответ на удар грома, донесшийся с запада, впереди раздался гул, предшествующий извержению вулкана. Затем огромный столб пламени поднялся к небу и почти тотчас же погас.
Этот огненный столб взметнулся едва ли не в миле впереди них. Как и боялся Генри, судно неслось прямо на вулкан: тот, словно нарочно, зажег свой маяк, чтобы указать Нельсону на опасность.
— Право руля! — закричал адмирал.
Рулевой повиновался, и судно, повернув с востока-юго-востока на юго-восток, подчинилось команде.
— Ваша милость знает, что от Стромболи до Панареа, иначе говоря, на протяжении семи или восьми миль, море усеяно мелкими островками и скалами вровень с водой? — спросил Генри.
— Да, — ответил Нельсон. — Пошлите на нос одного из ваших лучших вахтенных, к вантам одного из лучших старшин, а Паркинсону поручите наблюдать за промерами глубины.
— Я буду наблюдать сам, — сказал Генри. — Принесите свет к вант-путенсам грот-мачты. Милорд должен на юте слышать то, что я буду говорить.
Таким образом, наступило время подготовить экипаж к решительной минуте. Нельсон подошел к буссоли, чтобы самому вести наблюдение: магнитная стрелка продолжала колебаться.
— Рифы впереди! — закричал впередсмотрящий с фок-мачты.
— Лево руля! — крикнул Нельсон.
Судно слегка повернулось к югу. Буря воспользовалась этим и ворвалась в паруса. Послышался треск; мгновение казалось, что облако наплывает на «Авангард». Затем раздался звук, подобный взрыву. Это лопнуло множество канатов, и огромный кусок паруса был унесен ветром.
— Ничего! — закричал Генри. — Это большой фок освободился от ликтросов!
— Буруны справа! — крикнул впередсмотрящий. «Бесполезно пытаться лавировать при такой погоде, — пробормотал про себя Нельсон, — уваливание нам не удастся. Но как бы ни были близки друг от друга эти островки, между ними всегда остается проход для судна».
— Право руля! — скомандовал он.
Эта команда повергла в трепет весь экипаж. Судно шло навстречу страшной опасности. Предстояло или броситься в нее очертя голову, или взять, как говорит поговорка, быка за рога.
— Бросай лот! — раздался твердый и повелительный голос Нельсона, перекрывающий шум бури.
— Десять саженей! — откликнулся голос Генри.
— Внимание всем! — закричал Нельсон.
— Буруны слева! — крикнул впередсмотрящий. Нельсон приблизился к ограждению борта и увидел, что морские валы яростно клубятся на расстоянии полукабельтова от судна.
Оно неслось с такой быстротой, что буруны были уже почти пройдены.
— Держи крепче руль! — сказал Нельсон лоцману.
— Буруны справа! — закричал впередсмотрящий.
— Бросай лот! — скомандовал Нельсон.
— Семь саженей! — отвечал Генри. — Но, по-моему, мы идем слишком быстро и, если буруны окажутся впереди, нам не удастся их избежать.
— Спусти марселя фока и грота! Возьми три рифа на крюйселе! Бросай лот! — скомандовал Нельсон.
— Шесть саженей! — ответил Генри.
— Мы проходим между Панареа и Стромболи, — сказал Нельсон и добавил тихо: — Через десять минут мы или спасемся, или будем на дне моря.
И действительно, вместо своего рода регулярности, что всегда сохраняет движение морских валов даже в разгар шторма, на этот раз волны, казалось, разбивались друг о друга; однако в хаосе пены, гул которого напоминал завывание псов Сциллы, виднелась темная линия, прочерченная между двумя стенами бурунов.
Это и был тот узкий пролив, через который должен был пройти «Авангард».
— Сколько саженей? — спросил Нельсон.
— Шесть.
Адмирал нахмурил брови: еще на одну сажень меньше — и корабль сядет на мель.
— Милорд, — глухим голосом сказал рулевой, — судно дальше не идет.
В самом деле, движение «Авангарда» стало едва ощутимым; если раньше он летел, уходя от бури, со скоростью одиннадцать узлов, то теперь, если бросили бы лаг, то оказалось бы, что он делает не больше трех узлов.
Нельсон огляделся вокруг. Сила ветра умерялась скалистыми островками, среди которых проходило судно, и он мог быть подхвачен только верхними парусами, если бы они были поставлены. С другой стороны, подводное течение, казалось, препятствовало ходу судна.
— Сколько саженей? — спросил Нельсон.
— Все еще шесть, — отвечал Генри.
— Милорд, — сказал понимавший тревогу Нельсона старик-рулевой, уроженец сицилийской деревеньки Паче, — милорд, с вашего позволения мне бы хотелось сказать вам словечко.
— Говори.
— Поднимается течение.
— Какое течение?
— Течение пролива. И, к счастью, оно повысит уровень воды на полфута и даже на фут.
— Ты думаешь, что течение доходит досюда?
— Оно доходит до Паолы, милорд.
— Приготовиться поднять марселя и брамселя! — закричал Нельсон.
Хотя приказ удивил матросов, они выполнили его молча, с тем бесстрастным повиновением, которое составляет первое достоинство моряков, особенно в часы опасности.
Как только приказ адмирала был повторен вахтенным офицером, вдоль мачт и коротких мачт развернулись верхние паруса — только они одни могли принять ветер.
— Движется! Движется! — радостно вскричал рулевой, который еще минуту назад боялся, что «Авангард», вместо того чтобы послушно и верно следовать намеченным путем, останется качаться на окружающих бурунах.
— Бросайте лот! — закричал Нельсон.
— Семь саженей, — отвечал Генри.
— Буруны впереди! — крикнул с фор-марса впередсмотрящий.
— Буруны справа! — закричал матрос с передней шлюпбалки.
— Право руля! — громовым голосом скомандовал Нельсон. — До упора! До упора! До упора!
Этот трижды повторенный приказ адмирала свидетельствовал о том, сколь велика опасность. Судно действительно повиновалось только в ту минуту, когда два матроса общими усилиями повернули руль вправо до упора, а оконечность утлегаря уже повисла над пеной.
Все, кто был на палубе, с тревогой следили за движением судна. Еще десять секунд сопротивления рулю — и корабль остановился.
К несчастью, подставив левый борт, «Авангард» попал под удары ветра, от которого у него не было защиты. Ужасающий шквал обрушился на судно; оно во второй раз резко накренилось вправо, так что концы его грот-рей коснулись серебристого гребня валов. Мачты гнулись и скрипели, а так как они не поддерживались нижними парусами, три брам-стеньги сломались со страшным треском.
— Людей с ножами на марсы! — закричал Нельсон. — Режьте все и бросайте в море!
Дюжина матросов, исполняя приказ, бросились к вантам и, несмотря на их наклонное положение, вскарабкались на них с ловкостью четвероруких; добравшись до места поломки, они принялись кромсать с таким ожесточением, что за несколько минут все паруса, реи и короткие мачты оказались сброшенными в море.
Корабль медленно выпрямился; но в то самое мгновение, когда он поднялся, огромная масса воды нахлынула на блинд, неспособный выдержать подобной нагрузки; блинда-рея сломалась с таким оглушительным треском, что, казалось, переломился надвое сам корабль.
Но и на этот раз удалось чудесным образом избежать кораблекрушения. Матросы с облегчением перевели дух и оглянулись вокруг, как люди, к которым после обморока снова возвращается сознание.
В то же мгновение раздался женский крик:
— Милорд, во имя Неба, спуститесь к нам!
Нельсон узнал голос Эммы Лайонны, взывавший о помощи. Он огляделся в тревоге. Позади — Стромболи, курящийся и грохочущий; по обе стороны — безмерность морского пространства; впереди — широкая водная пустыня, простирающаяся до берегов Калабрии, и на ней корабль, величественно миновавший все рифы, изуродованный, но победивший.
Нельсон дал приказ спустить фор-марселя и плыть в открытое море под марселями, фоком, бом-кливером и фок-стакселем. Затем, передав Генри рупор — иными словами, командование, — он поспешил сойти вниз, где его ждала Эмма Лайонна.
— Ах, друг мой! — воскликнула она. — Идите, идите же скорее! Король обезумел от страха, королева без чувств, маленький принц скончался!
Нельсон вошел в каюту. Король стоял на коленях, зарывшись головой в диванные подушки, а королева без сил лежала, простершись на диване, и сжимала в объятиях труп своего сына!
Мы только что попытались описать то, что творилось на палубе, однако эти события имели свое отражение и в главной каюте. Странное движение судна, свист бури, удары грома, суетливая работа команды, вопросы Нельсона, ответы Генри — ничто не ускользнуло от внимания именитых беглецов. Особенно страшной была минута, когда, пройдя рифы, судно испытало ужасающий боковой натиск ветра, который подмял его под себя. Король, королева и даже Эмма Лайонна думали, что настал их последний час. Крен «Авангарда» действительно был настолько велик, что ядра выкатывались из ящиков, стоявших между пушками, и, катясь по палубе корабля со страшным грохотом, внушали пассажирам непреодолимый страх.
Что касается бедного маленького принца, то мы видели, как он страдал все время пути. Морская болезнь проявлялась у него в виде острых приступов. При каждом резком движении судна у него начинались пугающие конвульсии, настолько мучительные, что к утру он уже отказался что-либо принимать даже из рук Эммы, хотя и не сходил с ее колен; он не ел ничего в течение двух дней — рвота сменялась конвульсиями. Когда «Авангард» резко накренился набок, толчок был настолько силен и страх, что судно гибнет, так велик, что у маленького принца лопнул в груди сосуд, кровь хлынула горлом и после короткой агонии он скончался на руках у Эммы.
Ребенок был уже до того слаб и переход его от жизни к смерти так незаметен, что Эмма, испуганная кровотечением и сопровождавшими его конвульсиями, приняла неподвижность мальчика за покой, что следует за кризисом, и только через несколько мгновений, поняв ее истинную причину, охваченная непреодолимым страхом, вскричала, забыв о предосторожностях — то ли потому, что знала чувства королевы, то ли просто поддавшись ужасу и пренебрегая условностями:
— Великий Боже! Государыня, принц умер!
Этот крик отчаяния, вырвавшийся у Эммы из глубины души, произвел на Каролину и Фердинанда впечатления совершенно противоположные.
Королева отозвалась:
— Бедное дитя! Ты так ненамного опередил нас на пути к могиле, что едва ли стоит труда тебя оплакивать. Но если когда-нибудь я возвращу себе корону, горе тем, кто был причиной твоей смерти!
Мрачная улыбка последовала за этой угрозой. Потом, протянув руки к Эмме, Каролина потребовала:
— Дай мне ребенка.
Эмма повиновалась, считая, что нельзя не передать матери, сколь бы холодна она ни была, тело ее сына.
Что касается Фердинанда, то опасность, подступившая так близко, уничтожила в нем все следы недомогания, которые он испытывал вначале. Не осмеливаясь более показываться на юте, после того как ему передали просьбу Нельсона остаться в главной каюте, дабы не мешать управлению кораблем своим королевским присутствием, он прошел все стадии мучительного страха, тем большего, что, незнакомый с морской стихией, он не мог составить себе верного представления о характере и размерах опасности и его фантазия рисовала ее неописуемо грозной. Поэтому, когда ядра, выкатившись из ящиков от резкого крена судна, наполнили верхнюю батарею грохотом, подобным раскатам грома, он, как сказала Эмма, действительно почти помешался от страха; когда же она закричала: «Великий Боже! Государыня, принц умер!» — он бросился на колени, причем, выражая свое презрение святому Януарию, покинувшему его в столь тяжелую минуту, тут же во всеуслышание дал обет блаженному Франциску Паоланскому, жившему спустя тысячу лет после святого Януария, выстроить ему храм, подобный собору святого Петра в Риме.
Это было как раз в ту минуту, когда Эмма, положив тельце маленького принца на колени королевы и освободившись, вышла из каюты, подбежала к трапу, ведущему на ют, и позвала Нельсона.
Нельсон окинул каюту быстрым взглядом, увидел, как мы уже говорили, королеву, откинувшуюся на диване с мертвым принцем на руках, и короля, перед лицом собственной гибели забывшего отцовские чувства: он коленопреклоненно давал обет, прося блаженного Франциска о собственном спасении и не подумав включить в эту молитву хоть словечко об избавлении от беды членов своей семьи, которые должны были бы быть ему наиболее дороги. Нельсон поспешил успокоить именитых пассажиров.
— Государыня, — обратился он к королеве, — я бессилен против горя, только что вас постигшего, ибо оно касается вас и Господа Бога, кому дано утешать, но могу заверить, по крайней мере, что мы вне всякой опасности.
— Слышите, дорогая королева? — воскликнула Эмма, приподымая руками голову Каролины. — Слышите, государь?
— Увы, нет! — отвечал король. — Вы отлично знаете, миледи, что я не понимаю ни слова в вашей тарабарщине.
— Милорд говорит, что опасность миновала. Король поднялся.
— А-а! — пробормотал он. — Милорд так сказал?
— Да, государь.
— И не из угождения, не для того, чтобы нас успокоить?
— Милорд так сказал потому, что это правда. Король встал и смахнул пыль с колен.
— Мы уже в Палермо? — осведомился он.
— Нет еще, — ответил Нельсон, когда Эмма перевела вопрос короля, — но, вероятно, будем там на рассвете, а если ветер повернет к северу или к югу, можем прибыть туда сегодня вечером. Мы ведь изменили ранее намеченный путь только по приказу королевы.
— Вы хотите сказать, по моей просьбе, милорд. Но сейчас вы уже можете следовать тем путем, каким пожелаете. Теперь я буду просить только Бога и буду молиться только за ребенка, что лежит мертвый на моих руках.
— Стало быть, я должен просить указаний у короля?
— Мои указания? — повторил король. — Что ж, теперь, когда вы сообщили, что опасности больше нет, мои указания таковы: я предпочел бы идти прямо в Палермо, а не в какое-нибудь еще другое место. Но, — продолжал он, пошатываясь от бортовой качки, — мне кажется, что в вашем дьявольском трясучем дворце еще не так-то спокойно, и если мы расположены пожелать счастливого пути буре, то она отнюдь не склонна пожелать нам того же.
— Дело в том, что мы еще не совсем покончили с нею, — сказал Нельсон. — Но или я очень ошибаюсь, или самый сильный гнев ее утих.
— Тогда каковы будут ваши советы?
— По-моему, королю и королеве следует отдохнуть, в чем, мне кажется, они сильно нуждаются, а мое дело позаботиться о дальнейшем пути.
— Что вы скажете на это, моя милая наставница?
— Я полагаю, что следовать советам милорда всегда разумно, особенно если это касается морских дел.
— Вы слышите, милорд? Действуйте по своему усмотрению. Все, что вы сделаете, будет хорошо.
Нельсон поклонился, и так как под грубой оболочкой в нем билось сердце, исполненное религиозного, а порой и поэтического пыла, то прежде чем выйти из каюты, он преклонил колена перед маленьким принцем.
— Спите спокойно, ваше высочество, — сказал он над телом ребенка. — Вам не в чем давать отчет Богу, который в своей неисповедимой благости послал ангела смерти принять вашу душу на пороге жизни. О, если бы и мы могли обладать такой же чистой душой, когда в свой черед предстанем перед престолом Господа отдать отчет в наших поступках! Amen! 20
Потом, поднявшись с колен, он еще раз поклонился и вышел.
Когда Нельсон снова вступил на капитанский мостик, стала заниматься заря и обессилевшая буря испускала свои последние вздохи, ужасные вздохи, подобные тем, которыми титан, поворачиваясь в своей могиле, всякий раз сдвигает с места Сицилию.
Любой другой человек, кому это зрелище менее знакомо, чем Нельсону, был бы поражен его величием. Ветер постепенно стихал, и, подобно синеющему туману, вдали вставали вершины Апеннин; по левому борту раскинулись необъятные морские просторы — поле ночной битвы, где ветер и море схватились в смертельном бою; по правому борту на фоне чистого неба вырисовывались берега Сицилии, и над ними высилась как причуда творения огромная Этна, вершина которой терялась в облаках; позади остались, белея среди морских валов, скалы, обломки потухших и разрушившихся вулканов, столкновения с которыми лишь чудом удалось избежать; и наконец, в довершение картины, под днищем корабля дышало море, взволнованное до самых глубин, взрытое черными провалами, куда «Авангард» опускался со стоном, и при каждом падении казалось, что его сейчас навеки поглотит бездна.
Нельсон бросил взгляд на великолепную панораму, которую природа развернула перед его глазами; но он слишком часто видел подобные зрелища, чтобы они, как бы прекрасны ни были, могли надолго привлечь его внимание.
Он подозвал Генри:
— Что вы думаете о погоде?
Было очевидно, что Генри, этот опытный капитан, к которому обратился Нельсон, не ждал в ту минуту, что его попросят высказать свое суждение по такому поводу. Но, не желая говорить необдуманно, он еще раз обвел взглядом горизонт, пытаясь сквозь туман и тучи вглядеться в таинственные необозримые дали.
— Милорд, — сказал он наконец, — испытание уже позади: полагаю, что с бурей мы покончили: через час последние ее порывы утихнут. Но тогда, я думаю, ветер повернет либо к югу, либо к северу, однако в любом случае он окажется для нас благоприятным, потому что мы будем в открытом море.
— Именно это я сказал их величествам. Я взял на себя смелость пообещать им, что сегодняшнюю ночь они проведут во дворце короля Рожера.
— Тогда остается только сдержать обещание милорда, — сказал Генри, — и это я беру на себя.
— Вы устали так же, как я, Генри, нет, простите, больше, чем я, вы ведь не спали.