Страница:
Правда, английский консул затребовал их, и после нескольких месяцев плена им была возвращена свобода. Но, так как они были освобождены слишком поздно, чтобы принять участие в событиях, о каких нам еще осталось рассказать, мы удовлетворимся тем, что успокоим наших читателей в отношении их судьбы, и вернемся к Де Чезари и Боккечиампе: как мы вскоре увидим, они творили настоящие чудеса.
Из Таранто они отправились в Мезанье, где были встречены со всеми почестями, подобающими их предполагаемому сану. Они остановились ненадолго в этом городе, установили порядок в провинции и заручились ее поддержкой роялистскому делу в предстоящей борьбе.
В Мезанье они узнали, что город Ориа настроен демократически. Они тотчас же пустились в путь, набрали по дороге сотню людей и восстановили там бурбонский порядок.
Между тем депутации следовали одна за другой. Они прибыли не только из Лечче, из провинции Бари, но еще и из Базиликаты, то есть со стороны, противоположной обеим Калабриям. Де Чезари принимал посланцев с большим достоинством, но и с благосклонной признательностью. От говорил всем, что каждый преданный слуга короля должен взять оружие и сражаться с революцией; его любезный прием и красноречие увеличивали число добровольцев.
Но дела не всегда шли так гладко. Во Франкавилле пришлось обменяться с демократами несколькими ружейными выстрелами и ударами ножа. Роялисты, чувствуя свой перевес, убили или ранили несколько противников. Прибытие Де Чезари и Боккечиампе, надо отдать им справедливость, сразу же прекратило убийства.
Мы держали в руках воззвание Де Чезари, подписанное так: «Франческо, герцог Калабрийский»; в нем мнимый принц выказывал свое человеколюбие, говорил, что «вершить правосудие самому значило бы узурпировать права королевского правосудия, что следует предоставить магистратам страшную ответственность за жизнь и смерть и что его высочество с большим неудовольствием видел, как роялисты предавались подобным крайностям».
Заявления в таком духе со стороны принца и его адъютанта выглядели довольно-таки неблагоразумно в то время, когда Фердинанд рекомендовал Руффо заняться истреблением якобинцев.
В Неаполе после этого в нем немедленно признали бы самозванца, но в Калабрии, несмотря на проявление столь неуместной жалости, его продолжали считать наследным принцем.
Пробыв два дня во Франкавилле, Де Чезари и Боккечиампе вошли в Остуни, где царила полнейшая анархия.
Партия роялистов, торжествуя при их приближении, захватила власть в свои руки и пожелала убить одного из самых известных и самых умных патриотов страны, а заодно и всю его семью.
Этого патриота, не только талантливого врача, но и, как мы увидим, благороднейшего человека, звали Аирольди.
Видя, что ему грозит неизбежная гибель, он решил пожертвовать собой, но спасти свою семью.
Поэтому он забаррикадировал главный вход в дом и готовился защищать его до самого конца, а семью заставил бежать через заднюю дверь, долгое время заколоченную, выходившую в мрачный, пустынный переулок.
Разбойники ломились с главного фасада в парадные двери, выходившие на главную улицу, а сейчас забаррикадированные.
В ту минуту, когда дверь отворилась, Аирольди принял меры, чтобы гнев толпы сосредоточился на нем: он выстрелил дважды, убил одного и ранил другого. Затем отбросил в сторону разряженное ружье и отдался в руки палачей.
А те уже разожгли костер, чтобы сжечь его, жену и троих детей; но последнее им, к их великому сожалению, не удалось, так что пришлось удовольствоваться одной жертвой.
Они бросили его, связанного, в костер и сожгли на медленном огне.
Де Чезари и Боккечиампе были предупреждены о том, что там происходит. Они пустили лошадей в галоп, но, как ни спешили, прибыли слишком поздно: доктор только что испустил дух.
Ах! Мы хорошо знаем, сколь печальна история, которую мы рассказываем здесь под видом романа; может быть, мы и придали ей эту форму только для того, чтобы иметь право ее опубликовать и быть уверенными, что ее прочтут; да, ужасны были союзники Бурбонов во все времена от Фердинанда 1 до Франческо II, от Маммоне до Ла Гала, союзники, которых Бурбоны сделали защитниками своего дела!
Но, следуя за историей теми же путями, какими шла она, мы счастливы, что можем исправить ее оценки в отношении некоторых людей. В частности, мы уже обрисовали кардинала Руффо таким, каков он был на самом деле, а не таким, каким представили его историки, не читавшие его переписки с Фердинандом.
Переходя ко второму плану этого повествования, не столь важному и более отдаленному, мы рады рассказать правду о Де Чезари и Боккечиампе.
Их приезд в Остуни остановил кровопролития и положил конец убийствам. По нашему убеждению, великая радость и огромная честь — спасти жизнь ближнему своему; но разве не столь же велики должны быть честь и радость снять с человека клеймо позора, которым запятнал его недобросовестный или плохо осведомленный историк, и восстановить доброе имя оклеветанного в глазах потомства?
Что придаст, мы надеемся, нашей книге особый отпечаток, так это строгая беспристрастность, с которой автор равно осветит всех участников событий, даже тех, кто, с точки зрения наших взглядов, был врагом, ведь порой бывает так, что, с точки зрения нашей совести, нам не подобает быть его судьею.
На площади Остуни, у костра доктора Аирольди, Фра Пачифико встретился с Де Чезари и его товарищем. Они были заняты тем, что принимали депутации, являвшиеся не только засвидетельствовать свое почтение мнимому принцу, но и просить помощи. Жители Лечче разделились на две партии, причем партия республиканцев была сильнее; Таранто и Мартина пребывали в том же положении, Аккуавива и Альтамура, напротив, были республиканскими до фанатизма. Альтамура дала клятву скорее погрести себя под развалинами, чем вернуться под иго Бурбонов. При учете всех этих обстоятельств успех не представлялся столь легким, как это казалось вначале.
Фра Пачифико подождал, пока мнимый принц не принял три или четыре депутации, и тогда выступил вперед, объявив, что он посланец главного наместника.
Де Чезари побледнел и взглянул на Боккечиампе; он подумал, что единственный человек, которого мог прислать к нему главный наместник, — это сам принц Франческо.
Смиренный вид посланца еще ничего не доказывал. Де Чезари сам выбирал своих посыльных из среды монахов низкого звания; монах, кто бы он ни был и какую бы одежду ни носил, повсюду в Южной Италии находил хороший прием, особенно если дал обет бедности и принадлежал к какому-нибудь нищенствующему ордену.
— Кто этот главный наместник? — спросил Де Чезари для успокоения совести, думая, что он заранее знает, каков будет ответ на этот вопрос.
— Этот главный наместник, — отвечал Фра Пачифико, — его преосвященство кардинал Руффо, и вот депеша, которую мне поручено передать вашему высочеству.
Де Чезари взглянул на Боккечиампе со все возрастающим беспокойством.
— Что ж, монсиньор, — сказал Боккечиампе, — распечатайте это послание и прочтите его, ведь оно адресовано вам.
Действительно, на письме была надпись:
«Его королевскому высочеству
монсиньору герцогу Калабрийскому»
Де Чезари вскрыл письмо и прочел:
«Монсиньор,
Ваш августейший отец, Его Величество Фердинанд, — да хранит его Господь! — оказал мне честь назначить меня своим наместником, поручив мне отвоевать его королевство на материке, захваченное французскими якобинцами и оказавшееся во власти их идей.
Узнав как в Палермо, так и в Мессине и особенно по приезде в Калабрию, где я высадился 8 февраля сего года, о смелом предприятии, которое Вы, Ваше высочество, проводите со своей стороны, и о чудесной поддержке, оказанной этому предприятию Господом Богом, я посылаю Вашему высочеству одного из самых ревностных и самых испытанных наших сторонников, дабы он сообщил Вам, что король, Ваш отец, — да хранит его Господь! — в своем великом доверии ко мне соизволил поставить Вас, Ваше высочество, несмотря на высочайшее положение, которое Вам предназначено занять, в зависимость от моих приказов, поэтому я имею честь просить Ваше высочество, как только Вы водворите порядок в провинциях, где сейчас находитесь, двинуться на соединение со мною со всеми своими добровольцами, вооружением и припасами, чтобы вместе идти на Неаполь; только там мы и можем уничтожить семиглавую гидру.
Всецело предоставляя Вашему высочеству заботу выбрать время, наиболее удобное для соединения со мною, я позволю себе заметить, что, чем скорее это совершится, тем лучше.
Имею честь пребывать со всем почтением Вашего королевского высочества покорнейшим слугой и подданным.
Ф. кардинал Руффо».
В это письмо была вложена маленькая бумажка, на которой кардинал Руффо самым мелким почерком набросал следующее слова:
«Капитан Де Чезари, королю известна Ваша преданность, он одобряет ее, так же как и верную службу Ваших товарищей. В тот день, когда Вы соединитесь со мною, Вы сложите с себя звание принца и примете от меня должность командира бригады.
Пока же оставайтесь для всех наследником престола, и да хранит Вас Бог не больше и не меньше как если бы Вы были им на самом деле!
Тот, кто передаст Вам эту записку, хотя и всецело предан нашему делу, не знает ничего, и мне представляется немаловажным, особенно если Вы пошлете его в Неаполь, чтобы он вернулся туда суверенностью, что Вы действительно герцог Калабрийский».
Де Чезари прочел письмо, вернее, два письма, с начала до конца с величайшим вниманием, какое только можно себе представить; потом он передал их Боккечиампе, между тем как Фра Пачифико, принимавший корсиканского авантюриста за истинного принца, держался в почтительном отдалении, ожидая его приказов.
— Вы умеете читать, друг мой? — спросил Боккечиампе, пробежав глазами оба письма и вернув Де Чезари записку, приложенную к официальной депеше.
— Божьей милостью, да, — отвечал Фра Пачифико.
— Тогда, поскольку его высочество не хочет иметь тайн от столь преданного слуги, каким вы нам кажетесь, и желает, чтобы вы знали, как вами дорожит кардинал, вам дозволено познакомиться с этим письмом.
Фра Пачифико взял, склонившись до земли, письмо из рук мнимого герцога Саксонского и в свою очередь прочел послание.
Затем он снова поклонился в знак благодарности и вернул письмо тому, кого принимал за наследного принца.
— Что ж, — сказал Де Чезари, — покончим, согласно указаниям кардинала, с теми городами, которые забыли свой долг и сопротивляются королевской власти; после чего, следуя тем же инструкциям, немедленно отправимся к кардиналу и, как того желает король, наш отец, поступим в его распоряжение.
— А я, монсиньор? — спросил Фра Пачифико, выпрямляясь во весь свой огромный рост с уверенностью человека, знающего, сколь полезен он может быть, если его использовать сообразно его возможностям. — Какое поручение дадите вы мне?
Молодые люди переглянулись, потом перевели взгляд на монаха.
— Нам нужен посланец храбрый и искусный, который прежде нас прибыл бы в Мартину и Таранто, проник бы в эти города и распространил там наше воззвание.
— Я готов, — сказал Фра Пачифико, ударив о землю своей дубинкой из лаврового дерева. — Ах, если бы у меня был Джакобино!
Молодые люди не знали, кто такой Джакобино, и монах объяснил им, что это осел, которого он оставил в Пиццо перед отъездом в Сицилию.
В тот же вечер Фра Пачифико отправился в Мартину, унося на себе груз прокламаций, равный тому, какой мог нести его Джакобино.
CXX. ГЛАВА, ГДЕ МНИМЫЙ ГЕРЦОГ КАЛАБРИЙСКИЙ ДЕЛАЕТ ТО, ЧТО ДОЛЖЕН БЫЛ СДЕЛАТЬ ГЕРЦОГ НАСТОЯЩИЙ
Из Таранто они отправились в Мезанье, где были встречены со всеми почестями, подобающими их предполагаемому сану. Они остановились ненадолго в этом городе, установили порядок в провинции и заручились ее поддержкой роялистскому делу в предстоящей борьбе.
В Мезанье они узнали, что город Ориа настроен демократически. Они тотчас же пустились в путь, набрали по дороге сотню людей и восстановили там бурбонский порядок.
Между тем депутации следовали одна за другой. Они прибыли не только из Лечче, из провинции Бари, но еще и из Базиликаты, то есть со стороны, противоположной обеим Калабриям. Де Чезари принимал посланцев с большим достоинством, но и с благосклонной признательностью. От говорил всем, что каждый преданный слуга короля должен взять оружие и сражаться с революцией; его любезный прием и красноречие увеличивали число добровольцев.
Но дела не всегда шли так гладко. Во Франкавилле пришлось обменяться с демократами несколькими ружейными выстрелами и ударами ножа. Роялисты, чувствуя свой перевес, убили или ранили несколько противников. Прибытие Де Чезари и Боккечиампе, надо отдать им справедливость, сразу же прекратило убийства.
Мы держали в руках воззвание Де Чезари, подписанное так: «Франческо, герцог Калабрийский»; в нем мнимый принц выказывал свое человеколюбие, говорил, что «вершить правосудие самому значило бы узурпировать права королевского правосудия, что следует предоставить магистратам страшную ответственность за жизнь и смерть и что его высочество с большим неудовольствием видел, как роялисты предавались подобным крайностям».
Заявления в таком духе со стороны принца и его адъютанта выглядели довольно-таки неблагоразумно в то время, когда Фердинанд рекомендовал Руффо заняться истреблением якобинцев.
В Неаполе после этого в нем немедленно признали бы самозванца, но в Калабрии, несмотря на проявление столь неуместной жалости, его продолжали считать наследным принцем.
Пробыв два дня во Франкавилле, Де Чезари и Боккечиампе вошли в Остуни, где царила полнейшая анархия.
Партия роялистов, торжествуя при их приближении, захватила власть в свои руки и пожелала убить одного из самых известных и самых умных патриотов страны, а заодно и всю его семью.
Этого патриота, не только талантливого врача, но и, как мы увидим, благороднейшего человека, звали Аирольди.
Видя, что ему грозит неизбежная гибель, он решил пожертвовать собой, но спасти свою семью.
Поэтому он забаррикадировал главный вход в дом и готовился защищать его до самого конца, а семью заставил бежать через заднюю дверь, долгое время заколоченную, выходившую в мрачный, пустынный переулок.
Разбойники ломились с главного фасада в парадные двери, выходившие на главную улицу, а сейчас забаррикадированные.
В ту минуту, когда дверь отворилась, Аирольди принял меры, чтобы гнев толпы сосредоточился на нем: он выстрелил дважды, убил одного и ранил другого. Затем отбросил в сторону разряженное ружье и отдался в руки палачей.
А те уже разожгли костер, чтобы сжечь его, жену и троих детей; но последнее им, к их великому сожалению, не удалось, так что пришлось удовольствоваться одной жертвой.
Они бросили его, связанного, в костер и сожгли на медленном огне.
Де Чезари и Боккечиампе были предупреждены о том, что там происходит. Они пустили лошадей в галоп, но, как ни спешили, прибыли слишком поздно: доктор только что испустил дух.
Ах! Мы хорошо знаем, сколь печальна история, которую мы рассказываем здесь под видом романа; может быть, мы и придали ей эту форму только для того, чтобы иметь право ее опубликовать и быть уверенными, что ее прочтут; да, ужасны были союзники Бурбонов во все времена от Фердинанда 1 до Франческо II, от Маммоне до Ла Гала, союзники, которых Бурбоны сделали защитниками своего дела!
Но, следуя за историей теми же путями, какими шла она, мы счастливы, что можем исправить ее оценки в отношении некоторых людей. В частности, мы уже обрисовали кардинала Руффо таким, каков он был на самом деле, а не таким, каким представили его историки, не читавшие его переписки с Фердинандом.
Переходя ко второму плану этого повествования, не столь важному и более отдаленному, мы рады рассказать правду о Де Чезари и Боккечиампе.
Их приезд в Остуни остановил кровопролития и положил конец убийствам. По нашему убеждению, великая радость и огромная честь — спасти жизнь ближнему своему; но разве не столь же велики должны быть честь и радость снять с человека клеймо позора, которым запятнал его недобросовестный или плохо осведомленный историк, и восстановить доброе имя оклеветанного в глазах потомства?
Что придаст, мы надеемся, нашей книге особый отпечаток, так это строгая беспристрастность, с которой автор равно осветит всех участников событий, даже тех, кто, с точки зрения наших взглядов, был врагом, ведь порой бывает так, что, с точки зрения нашей совести, нам не подобает быть его судьею.
На площади Остуни, у костра доктора Аирольди, Фра Пачифико встретился с Де Чезари и его товарищем. Они были заняты тем, что принимали депутации, являвшиеся не только засвидетельствовать свое почтение мнимому принцу, но и просить помощи. Жители Лечче разделились на две партии, причем партия республиканцев была сильнее; Таранто и Мартина пребывали в том же положении, Аккуавива и Альтамура, напротив, были республиканскими до фанатизма. Альтамура дала клятву скорее погрести себя под развалинами, чем вернуться под иго Бурбонов. При учете всех этих обстоятельств успех не представлялся столь легким, как это казалось вначале.
Фра Пачифико подождал, пока мнимый принц не принял три или четыре депутации, и тогда выступил вперед, объявив, что он посланец главного наместника.
Де Чезари побледнел и взглянул на Боккечиампе; он подумал, что единственный человек, которого мог прислать к нему главный наместник, — это сам принц Франческо.
Смиренный вид посланца еще ничего не доказывал. Де Чезари сам выбирал своих посыльных из среды монахов низкого звания; монах, кто бы он ни был и какую бы одежду ни носил, повсюду в Южной Италии находил хороший прием, особенно если дал обет бедности и принадлежал к какому-нибудь нищенствующему ордену.
— Кто этот главный наместник? — спросил Де Чезари для успокоения совести, думая, что он заранее знает, каков будет ответ на этот вопрос.
— Этот главный наместник, — отвечал Фра Пачифико, — его преосвященство кардинал Руффо, и вот депеша, которую мне поручено передать вашему высочеству.
Де Чезари взглянул на Боккечиампе со все возрастающим беспокойством.
— Что ж, монсиньор, — сказал Боккечиампе, — распечатайте это послание и прочтите его, ведь оно адресовано вам.
Действительно, на письме была надпись:
«Его королевскому высочеству
монсиньору герцогу Калабрийскому»
Де Чезари вскрыл письмо и прочел:
«Монсиньор,
Ваш августейший отец, Его Величество Фердинанд, — да хранит его Господь! — оказал мне честь назначить меня своим наместником, поручив мне отвоевать его королевство на материке, захваченное французскими якобинцами и оказавшееся во власти их идей.
Узнав как в Палермо, так и в Мессине и особенно по приезде в Калабрию, где я высадился 8 февраля сего года, о смелом предприятии, которое Вы, Ваше высочество, проводите со своей стороны, и о чудесной поддержке, оказанной этому предприятию Господом Богом, я посылаю Вашему высочеству одного из самых ревностных и самых испытанных наших сторонников, дабы он сообщил Вам, что король, Ваш отец, — да хранит его Господь! — в своем великом доверии ко мне соизволил поставить Вас, Ваше высочество, несмотря на высочайшее положение, которое Вам предназначено занять, в зависимость от моих приказов, поэтому я имею честь просить Ваше высочество, как только Вы водворите порядок в провинциях, где сейчас находитесь, двинуться на соединение со мною со всеми своими добровольцами, вооружением и припасами, чтобы вместе идти на Неаполь; только там мы и можем уничтожить семиглавую гидру.
Всецело предоставляя Вашему высочеству заботу выбрать время, наиболее удобное для соединения со мною, я позволю себе заметить, что, чем скорее это совершится, тем лучше.
Имею честь пребывать со всем почтением Вашего королевского высочества покорнейшим слугой и подданным.
Ф. кардинал Руффо».
В это письмо была вложена маленькая бумажка, на которой кардинал Руффо самым мелким почерком набросал следующее слова:
«Капитан Де Чезари, королю известна Ваша преданность, он одобряет ее, так же как и верную службу Ваших товарищей. В тот день, когда Вы соединитесь со мною, Вы сложите с себя звание принца и примете от меня должность командира бригады.
Пока же оставайтесь для всех наследником престола, и да хранит Вас Бог не больше и не меньше как если бы Вы были им на самом деле!
Тот, кто передаст Вам эту записку, хотя и всецело предан нашему делу, не знает ничего, и мне представляется немаловажным, особенно если Вы пошлете его в Неаполь, чтобы он вернулся туда суверенностью, что Вы действительно герцог Калабрийский».
Де Чезари прочел письмо, вернее, два письма, с начала до конца с величайшим вниманием, какое только можно себе представить; потом он передал их Боккечиампе, между тем как Фра Пачифико, принимавший корсиканского авантюриста за истинного принца, держался в почтительном отдалении, ожидая его приказов.
— Вы умеете читать, друг мой? — спросил Боккечиампе, пробежав глазами оба письма и вернув Де Чезари записку, приложенную к официальной депеше.
— Божьей милостью, да, — отвечал Фра Пачифико.
— Тогда, поскольку его высочество не хочет иметь тайн от столь преданного слуги, каким вы нам кажетесь, и желает, чтобы вы знали, как вами дорожит кардинал, вам дозволено познакомиться с этим письмом.
Фра Пачифико взял, склонившись до земли, письмо из рук мнимого герцога Саксонского и в свою очередь прочел послание.
Затем он снова поклонился в знак благодарности и вернул письмо тому, кого принимал за наследного принца.
— Что ж, — сказал Де Чезари, — покончим, согласно указаниям кардинала, с теми городами, которые забыли свой долг и сопротивляются королевской власти; после чего, следуя тем же инструкциям, немедленно отправимся к кардиналу и, как того желает король, наш отец, поступим в его распоряжение.
— А я, монсиньор? — спросил Фра Пачифико, выпрямляясь во весь свой огромный рост с уверенностью человека, знающего, сколь полезен он может быть, если его использовать сообразно его возможностям. — Какое поручение дадите вы мне?
Молодые люди переглянулись, потом перевели взгляд на монаха.
— Нам нужен посланец храбрый и искусный, который прежде нас прибыл бы в Мартину и Таранто, проник бы в эти города и распространил там наше воззвание.
— Я готов, — сказал Фра Пачифико, ударив о землю своей дубинкой из лаврового дерева. — Ах, если бы у меня был Джакобино!
Молодые люди не знали, кто такой Джакобино, и монах объяснил им, что это осел, которого он оставил в Пиццо перед отъездом в Сицилию.
В тот же вечер Фра Пачифико отправился в Мартину, унося на себе груз прокламаций, равный тому, какой мог нести его Джакобино.
CXX. ГЛАВА, ГДЕ МНИМЫЙ ГЕРЦОГ КАЛАБРИЙСКИЙ ДЕЛАЕТ ТО, ЧТО ДОЛЖЕН БЫЛ СДЕЛАТЬ ГЕРЦОГ НАСТОЯЩИЙ
Фра Пачифико отбыл, то есть жребий был брошен, и молодые люди принялись обсуждать, что им необходимо будет делать, если оба города окажут сопротивление.
Кое-какая армия у них имелась; но, поскольку она была вооружена только ножами и плохими ружьями (осадные орудия и боеприпасы отсутствовали), такая армия ничего не могла поделать против крепостных стен.
В эту минуту его королевское высочество монсиньора герцога Калабрийского уведомили, что некий Джованни Баттиста Петруччи просит его аудиенции. В случае если монсиньор герцог Калабрийский не может его принять, он желает быть принятым хотя бы герцогом Саксонским, ибо им принесены известия чрезвычайной важности.
И в самом деле, обеспокоить двух столь высоких особ в час ночи ради обычных новостей было бы поступком весьма нескромным.
Посетитель был тотчас введен в покои и предстал перед обоими молодыми людьми.
Дон Джованни Баттиста Петруччи был назначен Парте -нопейской республикой на должность инспектора морских сил. Он только что получил приказ послать в Лечче отряд кавалеристов и две пушки с зарядными ящиками, боевыми припасами и всем военным снаряжением.
Но, вместо того чтобы отправить все это в Лечче, он предложил герцогам передать в их распоряжение свою кавалерию и пушки.
Излишне говорить, что те с радостью приняли предложение, которое явилось для них весьма кстати.
Де Чезари немедленно повысил в чине инспектора дона Джованни Баттиста Петруччи, назначив его главным инспектором морских сил; он сверх того выдал ему свидетельство в благонадежности по той же форме, что и подлинное, и подписал его именем герцога Калабрийского; затем, вместо того чтобы ждать возвращения Фра Пачифико, пытаясь узнать, можно ли надеяться на Таранто и Мартину или следует их опасаться, Де Чезари и Боккечиампе решили не терять время, а двинуться на Лечче, который прислал депутацию с просьбой о помощи против республиканцев, и, в частности против Фортунато Андреоли, завладевшего крепостью и набравшего гражданскую гвардию, стрелков и кавалеристов.
Петруччи заявил о своем желании участвовать в походе, чтобы своим присутствием придать кавалеристам мужества.
В поход выступили в девять утра. По дороге к ним присоединилось две или три сотни стрелков, бежавших из Лечче, не желая вопреки своим убеждениям драться на стороне республиканцев. Эти сторонники Бурбонов образовали небольшую армию: в ней теперь насчитывалось больше тысячи человек.
Таким образом, Де Чезари вошел в Лечче с внушительными силами.
Андреоли укрылся в замке и укрепился там. Де Чезари потребовал сдачи крепости и после отказа дал приказ атаковать ее. Сопротивление было недолгим. При первых же ружейных выстрелах гарнизон крепости открыл ведущие в поля ворота и бежал через них.
Эта победа, хотя и легкая, тем не менее, имела огромное значение: то была первая встреча роялистов и республиканцев, закончившаяся тем, что при первых звуках ружейной пальбы республиканцы сдали крепость.
Мы намеренно повторяемся, говоря именно о ружейных выстрелах, потому что пушки бездействовали: артиллерия была, но артиллеристов не имелось.
Радость была огромна. Все колокола Лечче и его окрестностей принялись трезвонить, празднуя победу монсиньора герцога Калабрийского; в городе устроили иллюминацию и было светло как днем.
На другой день после взятия Лечче туда явился Фра Пачифико, привлеченный звоном колоколов. Он верно и толково выполнил свою миссию в двух городах и привез одновременно и добрые и дурные вести.
Добрые заключались в том, что Таранто был готов открыть ворота без единого выстрела.
Дурные — в том, что Мартина собиралась защищаться до последней крайности.
Тогда решили разделить маленькую армию на две части. Одна из них, под командованием Боккечиампе, соберет под бурбонское знамя всех жителей Таранто; другая, под водительством Де Чезари, медленно двинется к Мартине, чтобы соединиться с колонной Боккечиампе до прибытия к стенам города.
Таранто, как и предуведомил Фра Пачифико, сам открыл свои ворота, не ожидая никаких требований, и жители с королевским знаменем в руках вышли навстречу Боккечиампе; но ничего подобного не было в Мартине: муниципалитет издал указ о защите города и установил награду за головы двух герцогов. Калабрийского оценили в три тысячи дукатов, Саксонского — в полторы.
Быть может, сочтут, что это не слишком высокая цена. Но Мартина была небогатым городом.
За четверть льё до Мартины колонна Боккечиампе соединилась с колонной Де Чезари, после чего было решено штурмовать город — решение почти безрассудное, если принять во внимание отсутствие артиллеристов.
Прежде чем идти врукопашную, попытались использовать все средства, чтобы достичь соглашения мирным путем.
Вызвали трубача, велели ему взобраться на лошадь и отправиться в город с воззванием, извещавшим жителей Мартины о том, что «королевские войска далеки от желания принести хотя бы малейший вред жителям города и просят только одного — повиновения законным монархам; однако, если город откажется удовлетворить это справедливое требование, военные действия решат исход дела».
Трубач выехал на коне, сопровождаемый взглядами всей бурбонской армии, и в первую очередь своих двух начальников; но он не смог выполнить поручения. Едва он приблизился к противнику на расстояние выстрела, раздалась страшная ружейная пальба и человек с лошадью упали на мостовую.
Но убитой оказалась только лошадь. Человек поднялся, и, хотя туда он ехал верхом, а обратно двигался пешком, путь назад он одолел гораздо быстрее.
Де Чезари и Боккечиампе в ту же минуту дали команду идти на приступ, и осаждающие устремились к Мартине под градом пуль, атакуя аванпосты, расположенные перед воротами, и заставив их укрыться в стенах города.
Но в тот же миг проливной дождь и ужасающий град пришли на помощь осажденным и помешали королевским войскам воспользоваться победой, а так как после бури сразу же наступила ночь, то пришлось отложить осаду на следующий день.
Фра Пачифико не принимал участия в боях, но отнюдь не оставался праздным.
В Лечче, в Таранто, на дороге, повсюду среди добровольцев, присоединившихся к маленькому войску, он находил монахов.
Почти все они принадлежали к нищенствующим орденам, то есть подчинялись уставу святого Франциска.
Фра Пачифико, исполняя поручение кардинала, уже по одной этой причине, естественно, чувствовал над ними некоторое превосходство. Он составил из них отряд и, чтобы две пушки не оставались в бездействии, превратил монахов в артиллеристов.
Вечером, в день первой схватки, к великому удивлению обоих военачальников и в назидание армии, среди осаждающих появилась дюжина монахов, разбившихся на две шестерки, причем каждая тянула за собой по пушке; они втащили орудия на небольшую высоту и направили жерла прямо на городские ворота.
На рассвете обе пушки были готовы к бою.
Де Чезари, увидев расположение отряда Фра Пачифико, пожелал сам навестить батарею.
Все, что случилось, легко объяснить в двух словах.
В те времена, когда Фра Пачифико служил на борту «Минервы», он был там приставлен к пушке.
Сейчас он не только вспомнил свое прежнее ремесло, но за последние два-три дня еще и обучил ему завербованных им монахов.
Де Чезари тут же назначил Фра Пачифико командиром артиллерии.
Несмотря на счастливую перемену в положении роялистов, обещавшую им победу, Де Чезари захотел проявить терпимость по отношению к жителям Мартины и послал им второго парламентёра с тем же поручением, что и первого.
Но когда жители увидели парламентёра на расстоянии выстрела, они вновь открыли огонь.
В ответ на эту стрельбу загрохотали обе пушки Фра Пачифико и осыпали защитников крепостных стен градом сокрушительной картечи.
Такое внезапное вступление в бой неведомой артиллерии, которая без крика «берегись!» вдруг вмешалась в разговор и уложила на месте сразу добрую дюжину осажденных, вызвало в их рядах минутное замешательство.
Роялистские военачальники воспользовались этим.
Храбрые, как все корсиканцы, оба забыли о своем мнимом величии, которое должно было бы удержать их в отдалении от схватки, и с топорами в руках бросились к воротам.
Вся армия с воодушевлением последовала за ними: ка-лабрийцы никогда ранее не слышали, что принцы во время атаки могут идти впереди, а капуцины — быть артиллеристами. Под таким натиском ворота подались, и Де Чезари и Боккечиампе во главе небольшой армии ворвались в город, подобно потоку, прорвавшему плотину.
Жители пытались остановить этот человеческий поток, удержаться в домах, защищать площади, укрепиться в церквах. Но, преследуемые шаг за шагом, расстреливаемые в упор, они не могли объединиться и, поневоле спеша покинуть город, выбегали в беспорядке через ворота, противоположные тем, в которые ворвались сторонники Бурбонов.
Лишь одна группа республиканцев собралась вокруг дерева Свободы и полегла там вся, от первого до последнего.
Дерево было сломано, порублено на куски, сложено в костер, на котором сожгли убитых, а вместе с ними и кое-кого из раненых.
И на этот раз Де Чезари и Боккечиампе сделали все от них зависящее, чтобы остановить резню; но победители были охвачены таким возбуждением, что установить порядок здесь оказалось намного труднее, чем в других городах.
За падением Мартины последовало падение Аккуавивы, и двое наших искателей приключений уже думали, что в провинциях воцарилось спокойствие, как вдруг узнали, что город Бари, несмотря на печальный пример Мартины и Аккуавивы, только что установил республиканский образ правления и поклялся его защищать.
Сделать это ему было тем легче, что он получил по морю подкрепление в семьсот или восемьсот французов.
Де Чезари и Боккечиампе раздумывали над тем, следует ли им атаковать Бари, невзирая на это подкрепление, или, оставив у себя за спиной очаг революции, охраняемый французскими штыками, следовать приказу кардинала и идти на соединение с ним.
Тем временем пришло известие, что французы покинули Бари и продвигаются к Казамассиме. К тому же выяснилось, что французская колонна состояла всего лишь из семисот человек. Бурбонская армия насчитывала около двух тысяч — иными словами, была почти втрое сильнее. Тогда роялисты решили рискнуть и сразиться с регулярными войсками французов. Впрочем, к этой крайней мере им все равно пришлось бы прибегнуть.
Но чтобы еще вернее обеспечить себе победу, наши друзья договорились устроить французам засаду. Они поделили войско: Боккечиампе оставил Де Чезари тысячу человек, а сам с другой тысячей двинулся по дороге на Монтеросси.
В долине он заметил место, подходящее для засады, и расположился там со своими людьми.
Де Чезари, напротив, поднимаясь на холм Казамассима, держался на виду у неприятеля, стараясь привлечь к себе внимание и таким образом отвлечь от засады, устроенной Боккечиампе.
Тот должен был напасть на французов, а Де Чезари, воспользовавшись сумятицей, вызванной в рядах противника этой атакой, — довершить дело, обратив врага в бегство.
Де Чезари взял с Мартины и Аккуавивы контрибуцию в двенадцать лошадей и передал их Фра Пачифико для его артиллерии, обслуживаемой двенадцатью монахами, которые, упражняясь в стрельбе по три раза в день, стали отличными артиллеристами.
На этот раз Фра Пачифико с его пушками расположился на большой дороге, чтобы прийти на помощь своим, как только это потребуется, и стал ждать.
Все случилось так, как было задумано, за исключением развязки. Французы, занятые Чезари и его людьми, которых они заметили на вершине холма Казамассима, попали всем отрядом в засаду Боккечиампе. Яростно атакованные, французы вначале пришли в замешательство, но поняв, с каким врагом им предстоит сражаться, быстро построились на вершине холма, примыкавшего к лесу, и оттуда, поддерживаемые своей артиллерией, двинулись на Боккечиампе в штыковую атаку.
Случаю было угодно, чтобы в эту минуту среди роялистов распространился слух, будто большая колонна патриотов вышла из Бари, готовясь ударить им в тыл.
Это решило дело. Вооруженные стражники, кампиери, стрелки из Лечче первыми бросились бежать; их примеру последовали остальные.
Напрасно Де Чезари во главе нескольких кавалеристов, оставшихся верными ему, устремился в самую гущу битвы: он не мог остановить беглецов.
Неодолимая паника овладела людьми. К счастью для двух искателей приключений, французы, принявшие на себя сначала столь сокрушительный удар, видя, что прекратилась не только атака, но и всякое сопротивление, решили, что это какая-то военная хитрость, имеющая целью завлечь их во вторую засаду, и внезапно остановились; когда же они возобновили преследование, то продвигались вперед медленно, с большими предосторожностями.
Однако вскоре, поняв, что противник все же бежит, республиканская кавалерия возобновила преследование побежденных.
Как только она достигла большой дороги, Фра Пачифико встретил ее двумя орудийными залпами, и град картечи смел нескольких всадников с лошадьми; затем, перевернув один зарядный ящик и всунув туда фитиль, сообщающийся с пороховым приводом, он пустил в галоп остальную часть своей артиллерии.
Случаю ли было так угодно или тут действовал точный расчет капуцина, но в то самое мгновение, когда драгуны, стараясь не задеть перевернутый и загораживающий путь зарядный ящик, разделились на две цепочки и двигались по обеим сторонам дороги, огонь от фитиля по пороховому приводу добрался до зарядного ящика, и тот взорвался с ужасающим грохотом, разметав в клочья лошадей и людей, оказавшихся поблизости.
Кое-какая армия у них имелась; но, поскольку она была вооружена только ножами и плохими ружьями (осадные орудия и боеприпасы отсутствовали), такая армия ничего не могла поделать против крепостных стен.
В эту минуту его королевское высочество монсиньора герцога Калабрийского уведомили, что некий Джованни Баттиста Петруччи просит его аудиенции. В случае если монсиньор герцог Калабрийский не может его принять, он желает быть принятым хотя бы герцогом Саксонским, ибо им принесены известия чрезвычайной важности.
И в самом деле, обеспокоить двух столь высоких особ в час ночи ради обычных новостей было бы поступком весьма нескромным.
Посетитель был тотчас введен в покои и предстал перед обоими молодыми людьми.
Дон Джованни Баттиста Петруччи был назначен Парте -нопейской республикой на должность инспектора морских сил. Он только что получил приказ послать в Лечче отряд кавалеристов и две пушки с зарядными ящиками, боевыми припасами и всем военным снаряжением.
Но, вместо того чтобы отправить все это в Лечче, он предложил герцогам передать в их распоряжение свою кавалерию и пушки.
Излишне говорить, что те с радостью приняли предложение, которое явилось для них весьма кстати.
Де Чезари немедленно повысил в чине инспектора дона Джованни Баттиста Петруччи, назначив его главным инспектором морских сил; он сверх того выдал ему свидетельство в благонадежности по той же форме, что и подлинное, и подписал его именем герцога Калабрийского; затем, вместо того чтобы ждать возвращения Фра Пачифико, пытаясь узнать, можно ли надеяться на Таранто и Мартину или следует их опасаться, Де Чезари и Боккечиампе решили не терять время, а двинуться на Лечче, который прислал депутацию с просьбой о помощи против республиканцев, и, в частности против Фортунато Андреоли, завладевшего крепостью и набравшего гражданскую гвардию, стрелков и кавалеристов.
Петруччи заявил о своем желании участвовать в походе, чтобы своим присутствием придать кавалеристам мужества.
В поход выступили в девять утра. По дороге к ним присоединилось две или три сотни стрелков, бежавших из Лечче, не желая вопреки своим убеждениям драться на стороне республиканцев. Эти сторонники Бурбонов образовали небольшую армию: в ней теперь насчитывалось больше тысячи человек.
Таким образом, Де Чезари вошел в Лечче с внушительными силами.
Андреоли укрылся в замке и укрепился там. Де Чезари потребовал сдачи крепости и после отказа дал приказ атаковать ее. Сопротивление было недолгим. При первых же ружейных выстрелах гарнизон крепости открыл ведущие в поля ворота и бежал через них.
Эта победа, хотя и легкая, тем не менее, имела огромное значение: то была первая встреча роялистов и республиканцев, закончившаяся тем, что при первых звуках ружейной пальбы республиканцы сдали крепость.
Мы намеренно повторяемся, говоря именно о ружейных выстрелах, потому что пушки бездействовали: артиллерия была, но артиллеристов не имелось.
Радость была огромна. Все колокола Лечче и его окрестностей принялись трезвонить, празднуя победу монсиньора герцога Калабрийского; в городе устроили иллюминацию и было светло как днем.
На другой день после взятия Лечче туда явился Фра Пачифико, привлеченный звоном колоколов. Он верно и толково выполнил свою миссию в двух городах и привез одновременно и добрые и дурные вести.
Добрые заключались в том, что Таранто был готов открыть ворота без единого выстрела.
Дурные — в том, что Мартина собиралась защищаться до последней крайности.
Тогда решили разделить маленькую армию на две части. Одна из них, под командованием Боккечиампе, соберет под бурбонское знамя всех жителей Таранто; другая, под водительством Де Чезари, медленно двинется к Мартине, чтобы соединиться с колонной Боккечиампе до прибытия к стенам города.
Таранто, как и предуведомил Фра Пачифико, сам открыл свои ворота, не ожидая никаких требований, и жители с королевским знаменем в руках вышли навстречу Боккечиампе; но ничего подобного не было в Мартине: муниципалитет издал указ о защите города и установил награду за головы двух герцогов. Калабрийского оценили в три тысячи дукатов, Саксонского — в полторы.
Быть может, сочтут, что это не слишком высокая цена. Но Мартина была небогатым городом.
За четверть льё до Мартины колонна Боккечиампе соединилась с колонной Де Чезари, после чего было решено штурмовать город — решение почти безрассудное, если принять во внимание отсутствие артиллеристов.
Прежде чем идти врукопашную, попытались использовать все средства, чтобы достичь соглашения мирным путем.
Вызвали трубача, велели ему взобраться на лошадь и отправиться в город с воззванием, извещавшим жителей Мартины о том, что «королевские войска далеки от желания принести хотя бы малейший вред жителям города и просят только одного — повиновения законным монархам; однако, если город откажется удовлетворить это справедливое требование, военные действия решат исход дела».
Трубач выехал на коне, сопровождаемый взглядами всей бурбонской армии, и в первую очередь своих двух начальников; но он не смог выполнить поручения. Едва он приблизился к противнику на расстояние выстрела, раздалась страшная ружейная пальба и человек с лошадью упали на мостовую.
Но убитой оказалась только лошадь. Человек поднялся, и, хотя туда он ехал верхом, а обратно двигался пешком, путь назад он одолел гораздо быстрее.
Де Чезари и Боккечиампе в ту же минуту дали команду идти на приступ, и осаждающие устремились к Мартине под градом пуль, атакуя аванпосты, расположенные перед воротами, и заставив их укрыться в стенах города.
Но в тот же миг проливной дождь и ужасающий град пришли на помощь осажденным и помешали королевским войскам воспользоваться победой, а так как после бури сразу же наступила ночь, то пришлось отложить осаду на следующий день.
Фра Пачифико не принимал участия в боях, но отнюдь не оставался праздным.
В Лечче, в Таранто, на дороге, повсюду среди добровольцев, присоединившихся к маленькому войску, он находил монахов.
Почти все они принадлежали к нищенствующим орденам, то есть подчинялись уставу святого Франциска.
Фра Пачифико, исполняя поручение кардинала, уже по одной этой причине, естественно, чувствовал над ними некоторое превосходство. Он составил из них отряд и, чтобы две пушки не оставались в бездействии, превратил монахов в артиллеристов.
Вечером, в день первой схватки, к великому удивлению обоих военачальников и в назидание армии, среди осаждающих появилась дюжина монахов, разбившихся на две шестерки, причем каждая тянула за собой по пушке; они втащили орудия на небольшую высоту и направили жерла прямо на городские ворота.
На рассвете обе пушки были готовы к бою.
Де Чезари, увидев расположение отряда Фра Пачифико, пожелал сам навестить батарею.
Все, что случилось, легко объяснить в двух словах.
В те времена, когда Фра Пачифико служил на борту «Минервы», он был там приставлен к пушке.
Сейчас он не только вспомнил свое прежнее ремесло, но за последние два-три дня еще и обучил ему завербованных им монахов.
Де Чезари тут же назначил Фра Пачифико командиром артиллерии.
Несмотря на счастливую перемену в положении роялистов, обещавшую им победу, Де Чезари захотел проявить терпимость по отношению к жителям Мартины и послал им второго парламентёра с тем же поручением, что и первого.
Но когда жители увидели парламентёра на расстоянии выстрела, они вновь открыли огонь.
В ответ на эту стрельбу загрохотали обе пушки Фра Пачифико и осыпали защитников крепостных стен градом сокрушительной картечи.
Такое внезапное вступление в бой неведомой артиллерии, которая без крика «берегись!» вдруг вмешалась в разговор и уложила на месте сразу добрую дюжину осажденных, вызвало в их рядах минутное замешательство.
Роялистские военачальники воспользовались этим.
Храбрые, как все корсиканцы, оба забыли о своем мнимом величии, которое должно было бы удержать их в отдалении от схватки, и с топорами в руках бросились к воротам.
Вся армия с воодушевлением последовала за ними: ка-лабрийцы никогда ранее не слышали, что принцы во время атаки могут идти впереди, а капуцины — быть артиллеристами. Под таким натиском ворота подались, и Де Чезари и Боккечиампе во главе небольшой армии ворвались в город, подобно потоку, прорвавшему плотину.
Жители пытались остановить этот человеческий поток, удержаться в домах, защищать площади, укрепиться в церквах. Но, преследуемые шаг за шагом, расстреливаемые в упор, они не могли объединиться и, поневоле спеша покинуть город, выбегали в беспорядке через ворота, противоположные тем, в которые ворвались сторонники Бурбонов.
Лишь одна группа республиканцев собралась вокруг дерева Свободы и полегла там вся, от первого до последнего.
Дерево было сломано, порублено на куски, сложено в костер, на котором сожгли убитых, а вместе с ними и кое-кого из раненых.
И на этот раз Де Чезари и Боккечиампе сделали все от них зависящее, чтобы остановить резню; но победители были охвачены таким возбуждением, что установить порядок здесь оказалось намного труднее, чем в других городах.
За падением Мартины последовало падение Аккуавивы, и двое наших искателей приключений уже думали, что в провинциях воцарилось спокойствие, как вдруг узнали, что город Бари, несмотря на печальный пример Мартины и Аккуавивы, только что установил республиканский образ правления и поклялся его защищать.
Сделать это ему было тем легче, что он получил по морю подкрепление в семьсот или восемьсот французов.
Де Чезари и Боккечиампе раздумывали над тем, следует ли им атаковать Бари, невзирая на это подкрепление, или, оставив у себя за спиной очаг революции, охраняемый французскими штыками, следовать приказу кардинала и идти на соединение с ним.
Тем временем пришло известие, что французы покинули Бари и продвигаются к Казамассиме. К тому же выяснилось, что французская колонна состояла всего лишь из семисот человек. Бурбонская армия насчитывала около двух тысяч — иными словами, была почти втрое сильнее. Тогда роялисты решили рискнуть и сразиться с регулярными войсками французов. Впрочем, к этой крайней мере им все равно пришлось бы прибегнуть.
Но чтобы еще вернее обеспечить себе победу, наши друзья договорились устроить французам засаду. Они поделили войско: Боккечиампе оставил Де Чезари тысячу человек, а сам с другой тысячей двинулся по дороге на Монтеросси.
В долине он заметил место, подходящее для засады, и расположился там со своими людьми.
Де Чезари, напротив, поднимаясь на холм Казамассима, держался на виду у неприятеля, стараясь привлечь к себе внимание и таким образом отвлечь от засады, устроенной Боккечиампе.
Тот должен был напасть на французов, а Де Чезари, воспользовавшись сумятицей, вызванной в рядах противника этой атакой, — довершить дело, обратив врага в бегство.
Де Чезари взял с Мартины и Аккуавивы контрибуцию в двенадцать лошадей и передал их Фра Пачифико для его артиллерии, обслуживаемой двенадцатью монахами, которые, упражняясь в стрельбе по три раза в день, стали отличными артиллеристами.
На этот раз Фра Пачифико с его пушками расположился на большой дороге, чтобы прийти на помощь своим, как только это потребуется, и стал ждать.
Все случилось так, как было задумано, за исключением развязки. Французы, занятые Чезари и его людьми, которых они заметили на вершине холма Казамассима, попали всем отрядом в засаду Боккечиампе. Яростно атакованные, французы вначале пришли в замешательство, но поняв, с каким врагом им предстоит сражаться, быстро построились на вершине холма, примыкавшего к лесу, и оттуда, поддерживаемые своей артиллерией, двинулись на Боккечиампе в штыковую атаку.
Случаю было угодно, чтобы в эту минуту среди роялистов распространился слух, будто большая колонна патриотов вышла из Бари, готовясь ударить им в тыл.
Это решило дело. Вооруженные стражники, кампиери, стрелки из Лечче первыми бросились бежать; их примеру последовали остальные.
Напрасно Де Чезари во главе нескольких кавалеристов, оставшихся верными ему, устремился в самую гущу битвы: он не мог остановить беглецов.
Неодолимая паника овладела людьми. К счастью для двух искателей приключений, французы, принявшие на себя сначала столь сокрушительный удар, видя, что прекратилась не только атака, но и всякое сопротивление, решили, что это какая-то военная хитрость, имеющая целью завлечь их во вторую засаду, и внезапно остановились; когда же они возобновили преследование, то продвигались вперед медленно, с большими предосторожностями.
Однако вскоре, поняв, что противник все же бежит, республиканская кавалерия возобновила преследование побежденных.
Как только она достигла большой дороги, Фра Пачифико встретил ее двумя орудийными залпами, и град картечи смел нескольких всадников с лошадьми; затем, перевернув один зарядный ящик и всунув туда фитиль, сообщающийся с пороховым приводом, он пустил в галоп остальную часть своей артиллерии.
Случаю ли было так угодно или тут действовал точный расчет капуцина, но в то самое мгновение, когда драгуны, стараясь не задеть перевернутый и загораживающий путь зарядный ящик, разделились на две цепочки и двигались по обеим сторонам дороги, огонь от фитиля по пороховому приводу добрался до зарядного ящика, и тот взорвался с ужасающим грохотом, разметав в клочья лошадей и людей, оказавшихся поблизости.