Страница:
На секунду Фердинанд подумал, что ему это померещилось, но напрасно: труп наклонялся и выпрямлялся, качаясь на волнах, будто кланялся тому, кто, помертвев от ужаса, глядел на него.
Однако мало-помалу нервное напряжение отпустило короля, рука, задрожав, уронила бокал, и тот разлетелся вдребезги, ударившись об пол галереи, а Фердинанд, бледный, задыхающийся, разбитый страхом, вернулся к пиршественному столу, пряча лицо в ладонях и крича:
— Что ему надо? Чего он от меня хочет?
При звуке голоса короля, при виде написанного на его лице ужаса сотрапезники вскочили и, заподозрив, что король увидел что-то испугавшее его на галерее, бросились туда.
И в один миг из всех уст вырвалось одно имя: словно электрическим разрядом оно ударило по всем сердцам:
— Адмирал Караччоло!
Услышав это имя, король упал в кресло, повторяя:
— Что ему надо? Чего он от меня хочет?
— Прощения за измену, государь, — отвечал сэр Уильям, который оставался царедворцем до мозга костей даже перед лицом потерявшего разум от страха короля и грозного мертвеца, поднявшегося из пучины.
— Нет! — крикнул король. — Нет! Он хочет чего-то другого!
— Христианского погребения, государь, — шепнул на ухо Фердинанду судовой капеллан
— Это он получит, — отвечал король. — Это он получит! И, спотыкаясь на трапах, ударяясь о стены, он бросился в свою каюту и захлопнул за собою дверь.
— Харди, возьмите шлюпку и выудите эту падаль! -произнес Нельсон таким же тоном, каким он распоряжался: «Марсель поднять!» или «Фок подобрать!»
CLXXV. ОШИБКА, КОТОРУЮ СОВЕРШИЛ КАРДИНАЛ РУФФО
CLXXVI. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДЕРЖИТ СВОЕ СЛОВО
Однако мало-помалу нервное напряжение отпустило короля, рука, задрожав, уронила бокал, и тот разлетелся вдребезги, ударившись об пол галереи, а Фердинанд, бледный, задыхающийся, разбитый страхом, вернулся к пиршественному столу, пряча лицо в ладонях и крича:
— Что ему надо? Чего он от меня хочет?
При звуке голоса короля, при виде написанного на его лице ужаса сотрапезники вскочили и, заподозрив, что король увидел что-то испугавшее его на галерее, бросились туда.
И в один миг из всех уст вырвалось одно имя: словно электрическим разрядом оно ударило по всем сердцам:
— Адмирал Караччоло!
Услышав это имя, король упал в кресло, повторяя:
— Что ему надо? Чего он от меня хочет?
— Прощения за измену, государь, — отвечал сэр Уильям, который оставался царедворцем до мозга костей даже перед лицом потерявшего разум от страха короля и грозного мертвеца, поднявшегося из пучины.
— Нет! — крикнул король. — Нет! Он хочет чего-то другого!
— Христианского погребения, государь, — шепнул на ухо Фердинанду судовой капеллан
— Это он получит, — отвечал король. — Это он получит! И, спотыкаясь на трапах, ударяясь о стены, он бросился в свою каюту и захлопнул за собою дверь.
— Харди, возьмите шлюпку и выудите эту падаль! -произнес Нельсон таким же тоном, каким он распоряжался: «Марсель поднять!» или «Фок подобрать!»
CLXXV. ОШИБКА, КОТОРУЮ СОВЕРШИЛ КАРДИНАЛ РУФФО
Праздник Нельсона окончился, как сон Гофолии, неожиданностью.
Эмма Лайонна сначала пыталась проявить стойкость перед ужасным видением, но волны, катившиеся с юго-востока, явственно подталкивали труп все ближе к судну, так что она не выдержала, попятилась обратно в залу и в полуобморочном состоянии упала в кресло.
Именно тогда Нельсон, столь же неумолимый в ненависти, сколь непоколебимый в мужестве, отдал Харди приведенный выше приказ.
Тот немедленно повиновался: одна из шлюпок заскользила вниз по талям, в нее прыгнули шесть матросов и старшина, а вслед за ними и капитан Харди.
Как уже говорилось, лодки горожан кинулись врассыпную от трупа, как разлетается стая птиц от падающего коршуна; музыка умолкла; факелы погасли; от поспешных ударов весел над водою вздымались целые снопы искрящихся брызг.
Те, чьи лодки оказались отрезаны мертвецом от берега, огибали труп, гребя изо всех сил, стараясь описать как можно больший круг.
На корабле все гости вышли из-за стола и, столпившись на противоположном борту, чтобы не видеть призрака, окликали своих лодочников. Только английские офицеры оставались на галерее и отпускали более или менее грубые шуточки по поводу мертвеца, к которому, налегая на весла, приближались капитан Харди и его люди.
Когда подплыли вплотную к телу и капитан заметил, что матросы не решаются к нему прикоснуться, он сам ухватил мертвеца за волосы и попробовал вытащить из воды; но то ли тело было слишком тяжелым, то ли его удерживала какая-то невидимая сила, — так или иначе волосы остались у капитана в руке.
Он с отвращением выругался, ополоснул руку в море и приказал двоим матросам вытащить труп за веревку, болтавшуюся у того на шее.
Но в лодку вкатилась только голова, которая от их усиг лий отделилась от туловища, не выдержав его тяжести.
Харди топнул ногой.
— Вот дьявол! — пробормотал он. — Что ни делай, а будешь в лодке, даже если придется тащить тебя по частям!
Тем временем король молился у себя в каюте, уцепившись за одежду капеллана и весь трясясь от нервной дрожи; Нельсон давал нюхательную соль прекрасной Эмме; сэр Уильям пытался найти научное объяснение появлению призрака; офицеры отпускали все более наглые шутки, а гости спасались бегством на лодках.
По приказу капитана Харди матросы продели веревку, свисавшую с шеи мертвеца, ему под мышки, но, хотя всякое тело теряет в воде около трети своего веса, четырем матросам лишь с великим трудом удалось втянуть его в лодку.
Английские офицеры захлопали в ладоши и закричали о хохотом:
— Браво, Харди!
Шлюпка вернулась к судну и была пришвартована к бушприту.
Офицеры, которым не терпелось узнать причину странного явления, сбежались с юта на бак, тогда как гости бросились по трапам левого и правого бортов в лодки, стремясь уйти от ужасного зрелища: для некоторых из них в нем было что-то дьявольское, по меньшей мере, сверхъестественное.
Сэр Уильям вполне правдоподобно объяснил случившееся, говоря, что тела утопленников через определенное время наполняются воздухом и водой, а потому, естественно, всплывают на поверхность моря; но странно, удивительно, чудесно было то обстоятельство, что тело адмирала всплыло, хотя к его ногам были привязаны пушечные ядра, — именно это так испугало короля.
Капитан Харди, из рапорта которого мы берем эти сведения, оценил вес этих ядер.
Он утверждает, что они весили двести пятьдесят фунтов.
Призвали капеллана «Минервы», того самого, кто готовил Караччоло к смерти, и спросили его, что делать с телом.
— А король знает обо всем? — осведомился капеллан.
— Король одним из первых заметил видение, — гласил ответ.
— И что же он сказал?
— Он был так испуган, что дозволил похоронить труп по-христиански.
— Ну что ж, — сказал капеллан, — надо сделать так, как велел король.
— Делайте что следует, — отвечали ему.
И, возложив все заботы о похоронах на капеллана, об адмирале Караччоло перестали думать.
Однако вскоре подоспела помощь, о какой капеллан и не помышлял.
Тело адмирала находилось на дне подобравшей его шлюпки. Оно по-прежнему было одето в крестьянское платье, не хватало лишь куртки, которую с него сняли перед казнью. Капеллан уселся на корме этой шлюпки и стал читать заупокойную молитву при свете привязанного к шесту фонаря, хотя в эту прекрасную июльскую ночь ему хватило бы и света луны.
На заре он увидел, что к нему приближается лодка с двумя гребцами, везущими какого-то монаха. Он был высокого роста и так уверенно держался, стоя в узкой лодке, будто и сам был моряком.
Вахтенный офицер с «Громоносного» сразу понял, что вновь прибывшие имеют отношение не к кораблю, а к шлюпке с мертвым телом, и, поскольку Нельсон распорядился не препятствовать похоронной церемонии, нимало не обеспокоился приближением лодки, в которой к тому же не было никого, кроме двух гребцов и монаха.
И действительно, гребцы направили лодку прямо к шлюпке и стали у ее борта.
Монах, обменявшись несколькими словами с капелланом, перепрыгнул в шлюпку, с минуту молча разглядывал мертвое тело, и крупные слезы текли по его лицу.
Капеллан пересел в лодку, и та доставила его на борт «Громоносного».
Он желал получить последние указания от Нельсона.
Указания эти гласили: он может делать с телом что ему угодно, поскольку король разрешил христианское погребение.
Капеллан сообщил об этом монаху, тот поднял труп своими могучими руками и перенес из шлюпки в лодку.
Капеллан последовал за ним.
Затем по знаку, поданному монахом, гребцы, начинавшие свой путь от набережной Пильеро, направили лодку прямо к Санта Лючии — приходу Караччоло.
Хотя квартал Санта Лючия по преимуществу был роялистским, Караччоло там сделал людям столько добра, что все его горячо любили; к тому же в квартале Санта Лючия неаполитанский флот вербует своих лучших матросов, а все, кто служил под началом адмирала, сохранили живейшие воспоминания о трех качествах, необходимых человеку, командующему другими людьми, и в высшей степени присущих Караччоло: о его мужестве, доброте и справедливости.
Вот почему, стоило лишь монаху обменяться несколькими словами со встречными рыбаками, стоило распространиться слуху, что тело адмирала хотят предать погребению здесь, среди старых его друзей, как весь квартал загудел словно улей и жители начали наперебой предлагать свои дома, чтобы поместить покойного до похорон.
Монах выбрал дом, расположенный ближе всего к месту причала лодки. Десятки рук протянулись к телу Караччоло, но монах, как и прежде, поднял его сам, перешел с драгоценной ношей набережную, опустил тело на приготовленное для него ложе, затем перенес туда же и голову покойного.
Он потребовал простыню для савана, и через пять минут два десятка женщин прибежали с простынями, восклицая:
— Он мученик! Возьмите мою, это принесет счастье моему дому!
Монах выбрал самую лучшую, самую новую, самую тонкую простыню, благоговейно раздел тело, приставил к нему голову и дважды обернул покойника в этот саван, а тем временем капеллан непрерывно читал молитвы, женщины стали на колени вокруг ложа адмирала, мужчины теснились в дверях и на улице перед домом.
По соседству, где жил плотник, слышался стук молотка: там спешно сколачивали гроб.
Он был готов в девять часов. Монах положил туда тело, все женщины округи принесли кто ветку лавра, растущего в каждом садике, кто цветы, какие свисают в Неаполе с каждого окошка, так что тело совсем скрылось под ворохом зелени.
Тут ударили колокола маленькой церкви Санта Лючия, и под погребальный перезвон в дверь дома вступили священнослужители.
Опустили крышку, шесть матросов подняли гроб на плечи, за ними двинулся монах, а сзади потянулось все население Санта Лючии.
В церкви, на клиросе, слева от алтаря вынули одну плиту, и началась заупокойная служба.
Неаполитанский народ во всем доходит до крайности: быть может, те самые люди, что хлопали в ладоши, когда вешали Караччоло, теперь заливались слезами и громко рыдали под звуки молитвы, которую читали священники над его гробом.
Мужчины били себя кулаками в грудь, женщины раздирали лицо ногтями.
Можно было подумать, что королевство постигло какое-то общее несчастье, поистине всенародное бедствие.
В действительности же скорбь по адмиралу охватила только небольшое пространство от спуска Джиганте до Ка-стель делл'Ово, и в ста шагах отсюда продолжали жечь дома и убивать патриотов.
Тело Караччоло положили не в его фамильный склеп, а в поспешно сооруженную гробницу, на гроб опустили плиту, не отметив никаким знаком, что именно здесь покоится защитник неаполитанской свободы, ставший жертвой Нельсона.
Жители квартала Санта Лючия, мужчины и женщины, до самого вечера молились на могиле, а с ними и монах.
Когда стемнело, монах поднялся с колен, взял свой посох из лавра, оставленный за дверью дома, где лежал Караччоло, взошел вверх по спуску Джиганте, проследовал по улице Толедо, где ему почтительно кланялись все бедняки, и вошел в ворота монастыря святого Ефрема. Через четверть часа он вышел оттуда, погоняя перед собою осла, и двинулся вместе с ним по дороге к мосту Магдалины.
Едва он достиг аванпостов армии кардинала, как на него посыпались выражения симпатии, еще более многочисленные, а главное, более бурные, нежели в городе; шум голосов, вызванный его появлением, возвестил Руффо о его прибытии, и двери дома отворились перед старым знакомым кардинала.
Он привязал осла к дверному кольцу и поднялся по лестнице во второй этаж. Кардинал сидел на выходившей в сторону моря террасе, наслаждаясь вечерней прохладой.
Заслышав шаги монаха, он обернулся и сказал:
— А, это вы, Фра Пачифико! Монах, вздохнув, отвечал:
— Я самый, ваше преосвященство.
— Рад, рад увидеть вас снова. На протяжении всей кампании вы были добрым и храбрым слугою короля. Вы пришли просить меня о чем-нибудь? Я сделаю все, что в моей власти. Но предупреждаю вас заранее, власть моя не столь уж велика, — добавил он с горькой усмешкой.
Монах покачал головой.
— Надеюсь, — сказал он, — что то, о чем я пришел вас просить, монсиньор, не превышает пределов вашей власти.
— Ну что ж, говорите.
— Я пришел, монсиньор, просить вас о двух вещах: отпустить меня, поскольку кампания завершена, и указать мне, каким путем я должен следовать, чтобы прийти в Иерусалим.
Кардинал поглядел на Фра Пачифико с удивлением.
— Отпустить вас? Мне кажется, что вы сами себя отпустили, не спрашивая моего согласия.
— Монсиньор, я действительно вернулся в свой монастырь, но и там я все время был готов исполнять приказания вашего преосвященства.
Кардинал жестом выразил одобрение.
— Что же касается дороги в Иерусалим, — продолжал он, — то нет ничего проще, как указать вам ее. Но могу ли я сначала спросить вас, любезный Фра Пачифико, не боясь показаться нескромным, что вы собираетесь делать в Святой земле?
— Совершить паломничество к Гробу Господню, монсиньор.
— Вас посылает монастырь или это покаяние, которое вы сами на себя наложили?
— Да, покаяние, и я сам его на себя наложил. Кардинал на минуту задумался.
— Вы совершили какой-нибудь великий грех? — спросил он.
— Боюсь, что да! — отвечал монах.
— Вы знаете, — сказал кардинал, — что Церковь облекла меня большими правами.
Монах покачал головой.
— Монсиньор, — молвил он, — я верю, что наказание, наложенное человеком на самого себя, более угодно Богу, нежели покаяние, предписанное другими.
— А каким образом намерены вы совершить это путешествие?
— Пешком и собирая по пути подаяние.
— Это будет долгий и утомительный путь!
— У меня достанет сил.
— Это опасный путь!
— Тем лучше! Я не прочь отлупить по дороге кого-нибудь другого, а не беднягу Джакобино.
— Чтобы путешествие ваше не затянулось, вам придется время от времени просить у капитанов кораблей, чтобы вас переправляли по морю.
— Я обращусь к христианам, и когда скажу им, что иду поклониться Господу нашему Иисусу Христу, они мне не откажут.
— Но, может быть, вы все же предпочтете, чтобы я рекомендовал вас капитану какого-нибудь английского корабля, направляющегося в Бейрут или в Сен-Жан-д'Акр?
— Я не хочу ничего принимать от англичан, они еретики! — возразил Фра Пачифико с выражением неприкрытой ненависти.
— А больше вам их не в чем упрекнуть? — спросил кардинал, проницательно заглянув монаху в глаза.
— И потом, они повесили моего адмирала! — добавил Фра Пачифико, грозя кулаком в сторону британского флота.
— Это и есть тот грех, за который ты пойдешь к Гробу Господню просить им прощения?
— Прощения для себя!.. Не для них.
— Для тебя? — спросил Руффо с изумлением.
— Разве я им не споспешествовал? — возразил монах.
— Каким образом?
— Служа неправому делу. Кардинал улыбнулся.
— Значит, по твоему суждению, дело короля неправое?
— По моему суждению, не может быть правым дело, которое привело к казни моего адмирала. Сама справедливость, сама верность и честь — вот кем он был.
Лицо кардинала омрачилось, он подавил вздох.
— Недаром, — продолжал монах мрачным голосом, — Небеса сотворили чудо.
— Какое же? — спросил кардинал, которому уже доложили о странном видении, испортившем праздник на борту «Громоносного».
— Тело мученика поднялось со дна морского, где оно пребывало целых тринадцать дней, и явилось, дабы обвинить в смерти своей короля и адмирала Нельсона; и уж, конечно, Господь Бог не допустил бы этого, если бы казнь была справедливой.
Кардинал поник головой. Помолчав с минуту, он сказал:
— Понимаю. Значит, ты хочешь искупить невольное участие свое в этой казни?
— Именно так, монсиньор, и вот почему я прошу вас указать мне самый прямой путь к Святой земле.
— Самый прямой путь — это взойти на судно в Таранто и сойти в Бейруте. Но раз ты ничего не хочешь принимать от англичан…
— Ничего, монсиньор.
— Тогда вот каков твой маршрут… Хочешь, чтобы я тебе его записал?
— Я не умею читать; но не беспокойтесь, у меня хорошая память.
— Ну что ж. Ты пойдешь отсюда через Авеллино, Бене-венто, Манфредонию; в Манфредонии сядешь на судно и доплывешь до Скутари или Дельвины; ты пройдешь через Пиерию и прибудешь в Салоники, в Салониках сядешь на корабль, который доставит тебя в Смирну, или на Кипр, или в Бейрут. Из Бейрута три дня пути до Иерусалима Там ты спустишься к францисканскому монастырю, поклонишься святому Гробу Господню, испросишь прощения своему греху, а заодно и моему прегрешению.
— Неужели ваше преосвященство тоже совершили грех? — спросил Фра Пачифико, с удивлением глядя на кардинала.
— Да, великий грех, и Господь, читающий в сердцах людских, может быть, простит мне его, но потомки не простят никогда.
— Что же это за грех?
— Я восстановил на троне, который был низвергнут промыслом Небесным, клятвопреступного, глупого и жестокого короля. Иди, брат, иди! И молись за нас обоих!
Пять минут спустя Фра Пачифико верхом на своем осле уже ехал по дороге на Нолу — то был первый этап на пути его в Иерусалим.
Эмма Лайонна сначала пыталась проявить стойкость перед ужасным видением, но волны, катившиеся с юго-востока, явственно подталкивали труп все ближе к судну, так что она не выдержала, попятилась обратно в залу и в полуобморочном состоянии упала в кресло.
Именно тогда Нельсон, столь же неумолимый в ненависти, сколь непоколебимый в мужестве, отдал Харди приведенный выше приказ.
Тот немедленно повиновался: одна из шлюпок заскользила вниз по талям, в нее прыгнули шесть матросов и старшина, а вслед за ними и капитан Харди.
Как уже говорилось, лодки горожан кинулись врассыпную от трупа, как разлетается стая птиц от падающего коршуна; музыка умолкла; факелы погасли; от поспешных ударов весел над водою вздымались целые снопы искрящихся брызг.
Те, чьи лодки оказались отрезаны мертвецом от берега, огибали труп, гребя изо всех сил, стараясь описать как можно больший круг.
На корабле все гости вышли из-за стола и, столпившись на противоположном борту, чтобы не видеть призрака, окликали своих лодочников. Только английские офицеры оставались на галерее и отпускали более или менее грубые шуточки по поводу мертвеца, к которому, налегая на весла, приближались капитан Харди и его люди.
Когда подплыли вплотную к телу и капитан заметил, что матросы не решаются к нему прикоснуться, он сам ухватил мертвеца за волосы и попробовал вытащить из воды; но то ли тело было слишком тяжелым, то ли его удерживала какая-то невидимая сила, — так или иначе волосы остались у капитана в руке.
Он с отвращением выругался, ополоснул руку в море и приказал двоим матросам вытащить труп за веревку, болтавшуюся у того на шее.
Но в лодку вкатилась только голова, которая от их усиг лий отделилась от туловища, не выдержав его тяжести.
Харди топнул ногой.
— Вот дьявол! — пробормотал он. — Что ни делай, а будешь в лодке, даже если придется тащить тебя по частям!
Тем временем король молился у себя в каюте, уцепившись за одежду капеллана и весь трясясь от нервной дрожи; Нельсон давал нюхательную соль прекрасной Эмме; сэр Уильям пытался найти научное объяснение появлению призрака; офицеры отпускали все более наглые шутки, а гости спасались бегством на лодках.
По приказу капитана Харди матросы продели веревку, свисавшую с шеи мертвеца, ему под мышки, но, хотя всякое тело теряет в воде около трети своего веса, четырем матросам лишь с великим трудом удалось втянуть его в лодку.
Английские офицеры захлопали в ладоши и закричали о хохотом:
— Браво, Харди!
Шлюпка вернулась к судну и была пришвартована к бушприту.
Офицеры, которым не терпелось узнать причину странного явления, сбежались с юта на бак, тогда как гости бросились по трапам левого и правого бортов в лодки, стремясь уйти от ужасного зрелища: для некоторых из них в нем было что-то дьявольское, по меньшей мере, сверхъестественное.
Сэр Уильям вполне правдоподобно объяснил случившееся, говоря, что тела утопленников через определенное время наполняются воздухом и водой, а потому, естественно, всплывают на поверхность моря; но странно, удивительно, чудесно было то обстоятельство, что тело адмирала всплыло, хотя к его ногам были привязаны пушечные ядра, — именно это так испугало короля.
Капитан Харди, из рапорта которого мы берем эти сведения, оценил вес этих ядер.
Он утверждает, что они весили двести пятьдесят фунтов.
Призвали капеллана «Минервы», того самого, кто готовил Караччоло к смерти, и спросили его, что делать с телом.
— А король знает обо всем? — осведомился капеллан.
— Король одним из первых заметил видение, — гласил ответ.
— И что же он сказал?
— Он был так испуган, что дозволил похоронить труп по-христиански.
— Ну что ж, — сказал капеллан, — надо сделать так, как велел король.
— Делайте что следует, — отвечали ему.
И, возложив все заботы о похоронах на капеллана, об адмирале Караччоло перестали думать.
Однако вскоре подоспела помощь, о какой капеллан и не помышлял.
Тело адмирала находилось на дне подобравшей его шлюпки. Оно по-прежнему было одето в крестьянское платье, не хватало лишь куртки, которую с него сняли перед казнью. Капеллан уселся на корме этой шлюпки и стал читать заупокойную молитву при свете привязанного к шесту фонаря, хотя в эту прекрасную июльскую ночь ему хватило бы и света луны.
На заре он увидел, что к нему приближается лодка с двумя гребцами, везущими какого-то монаха. Он был высокого роста и так уверенно держался, стоя в узкой лодке, будто и сам был моряком.
Вахтенный офицер с «Громоносного» сразу понял, что вновь прибывшие имеют отношение не к кораблю, а к шлюпке с мертвым телом, и, поскольку Нельсон распорядился не препятствовать похоронной церемонии, нимало не обеспокоился приближением лодки, в которой к тому же не было никого, кроме двух гребцов и монаха.
И действительно, гребцы направили лодку прямо к шлюпке и стали у ее борта.
Монах, обменявшись несколькими словами с капелланом, перепрыгнул в шлюпку, с минуту молча разглядывал мертвое тело, и крупные слезы текли по его лицу.
Капеллан пересел в лодку, и та доставила его на борт «Громоносного».
Он желал получить последние указания от Нельсона.
Указания эти гласили: он может делать с телом что ему угодно, поскольку король разрешил христианское погребение.
Капеллан сообщил об этом монаху, тот поднял труп своими могучими руками и перенес из шлюпки в лодку.
Капеллан последовал за ним.
Затем по знаку, поданному монахом, гребцы, начинавшие свой путь от набережной Пильеро, направили лодку прямо к Санта Лючии — приходу Караччоло.
Хотя квартал Санта Лючия по преимуществу был роялистским, Караччоло там сделал людям столько добра, что все его горячо любили; к тому же в квартале Санта Лючия неаполитанский флот вербует своих лучших матросов, а все, кто служил под началом адмирала, сохранили живейшие воспоминания о трех качествах, необходимых человеку, командующему другими людьми, и в высшей степени присущих Караччоло: о его мужестве, доброте и справедливости.
Вот почему, стоило лишь монаху обменяться несколькими словами со встречными рыбаками, стоило распространиться слуху, что тело адмирала хотят предать погребению здесь, среди старых его друзей, как весь квартал загудел словно улей и жители начали наперебой предлагать свои дома, чтобы поместить покойного до похорон.
Монах выбрал дом, расположенный ближе всего к месту причала лодки. Десятки рук протянулись к телу Караччоло, но монах, как и прежде, поднял его сам, перешел с драгоценной ношей набережную, опустил тело на приготовленное для него ложе, затем перенес туда же и голову покойного.
Он потребовал простыню для савана, и через пять минут два десятка женщин прибежали с простынями, восклицая:
— Он мученик! Возьмите мою, это принесет счастье моему дому!
Монах выбрал самую лучшую, самую новую, самую тонкую простыню, благоговейно раздел тело, приставил к нему голову и дважды обернул покойника в этот саван, а тем временем капеллан непрерывно читал молитвы, женщины стали на колени вокруг ложа адмирала, мужчины теснились в дверях и на улице перед домом.
По соседству, где жил плотник, слышался стук молотка: там спешно сколачивали гроб.
Он был готов в девять часов. Монах положил туда тело, все женщины округи принесли кто ветку лавра, растущего в каждом садике, кто цветы, какие свисают в Неаполе с каждого окошка, так что тело совсем скрылось под ворохом зелени.
Тут ударили колокола маленькой церкви Санта Лючия, и под погребальный перезвон в дверь дома вступили священнослужители.
Опустили крышку, шесть матросов подняли гроб на плечи, за ними двинулся монах, а сзади потянулось все население Санта Лючии.
В церкви, на клиросе, слева от алтаря вынули одну плиту, и началась заупокойная служба.
Неаполитанский народ во всем доходит до крайности: быть может, те самые люди, что хлопали в ладоши, когда вешали Караччоло, теперь заливались слезами и громко рыдали под звуки молитвы, которую читали священники над его гробом.
Мужчины били себя кулаками в грудь, женщины раздирали лицо ногтями.
Можно было подумать, что королевство постигло какое-то общее несчастье, поистине всенародное бедствие.
В действительности же скорбь по адмиралу охватила только небольшое пространство от спуска Джиганте до Ка-стель делл'Ово, и в ста шагах отсюда продолжали жечь дома и убивать патриотов.
Тело Караччоло положили не в его фамильный склеп, а в поспешно сооруженную гробницу, на гроб опустили плиту, не отметив никаким знаком, что именно здесь покоится защитник неаполитанской свободы, ставший жертвой Нельсона.
Жители квартала Санта Лючия, мужчины и женщины, до самого вечера молились на могиле, а с ними и монах.
Когда стемнело, монах поднялся с колен, взял свой посох из лавра, оставленный за дверью дома, где лежал Караччоло, взошел вверх по спуску Джиганте, проследовал по улице Толедо, где ему почтительно кланялись все бедняки, и вошел в ворота монастыря святого Ефрема. Через четверть часа он вышел оттуда, погоняя перед собою осла, и двинулся вместе с ним по дороге к мосту Магдалины.
Едва он достиг аванпостов армии кардинала, как на него посыпались выражения симпатии, еще более многочисленные, а главное, более бурные, нежели в городе; шум голосов, вызванный его появлением, возвестил Руффо о его прибытии, и двери дома отворились перед старым знакомым кардинала.
Он привязал осла к дверному кольцу и поднялся по лестнице во второй этаж. Кардинал сидел на выходившей в сторону моря террасе, наслаждаясь вечерней прохладой.
Заслышав шаги монаха, он обернулся и сказал:
— А, это вы, Фра Пачифико! Монах, вздохнув, отвечал:
— Я самый, ваше преосвященство.
— Рад, рад увидеть вас снова. На протяжении всей кампании вы были добрым и храбрым слугою короля. Вы пришли просить меня о чем-нибудь? Я сделаю все, что в моей власти. Но предупреждаю вас заранее, власть моя не столь уж велика, — добавил он с горькой усмешкой.
Монах покачал головой.
— Надеюсь, — сказал он, — что то, о чем я пришел вас просить, монсиньор, не превышает пределов вашей власти.
— Ну что ж, говорите.
— Я пришел, монсиньор, просить вас о двух вещах: отпустить меня, поскольку кампания завершена, и указать мне, каким путем я должен следовать, чтобы прийти в Иерусалим.
Кардинал поглядел на Фра Пачифико с удивлением.
— Отпустить вас? Мне кажется, что вы сами себя отпустили, не спрашивая моего согласия.
— Монсиньор, я действительно вернулся в свой монастырь, но и там я все время был готов исполнять приказания вашего преосвященства.
Кардинал жестом выразил одобрение.
— Что же касается дороги в Иерусалим, — продолжал он, — то нет ничего проще, как указать вам ее. Но могу ли я сначала спросить вас, любезный Фра Пачифико, не боясь показаться нескромным, что вы собираетесь делать в Святой земле?
— Совершить паломничество к Гробу Господню, монсиньор.
— Вас посылает монастырь или это покаяние, которое вы сами на себя наложили?
— Да, покаяние, и я сам его на себя наложил. Кардинал на минуту задумался.
— Вы совершили какой-нибудь великий грех? — спросил он.
— Боюсь, что да! — отвечал монах.
— Вы знаете, — сказал кардинал, — что Церковь облекла меня большими правами.
Монах покачал головой.
— Монсиньор, — молвил он, — я верю, что наказание, наложенное человеком на самого себя, более угодно Богу, нежели покаяние, предписанное другими.
— А каким образом намерены вы совершить это путешествие?
— Пешком и собирая по пути подаяние.
— Это будет долгий и утомительный путь!
— У меня достанет сил.
— Это опасный путь!
— Тем лучше! Я не прочь отлупить по дороге кого-нибудь другого, а не беднягу Джакобино.
— Чтобы путешествие ваше не затянулось, вам придется время от времени просить у капитанов кораблей, чтобы вас переправляли по морю.
— Я обращусь к христианам, и когда скажу им, что иду поклониться Господу нашему Иисусу Христу, они мне не откажут.
— Но, может быть, вы все же предпочтете, чтобы я рекомендовал вас капитану какого-нибудь английского корабля, направляющегося в Бейрут или в Сен-Жан-д'Акр?
— Я не хочу ничего принимать от англичан, они еретики! — возразил Фра Пачифико с выражением неприкрытой ненависти.
— А больше вам их не в чем упрекнуть? — спросил кардинал, проницательно заглянув монаху в глаза.
— И потом, они повесили моего адмирала! — добавил Фра Пачифико, грозя кулаком в сторону британского флота.
— Это и есть тот грех, за который ты пойдешь к Гробу Господню просить им прощения?
— Прощения для себя!.. Не для них.
— Для тебя? — спросил Руффо с изумлением.
— Разве я им не споспешествовал? — возразил монах.
— Каким образом?
— Служа неправому делу. Кардинал улыбнулся.
— Значит, по твоему суждению, дело короля неправое?
— По моему суждению, не может быть правым дело, которое привело к казни моего адмирала. Сама справедливость, сама верность и честь — вот кем он был.
Лицо кардинала омрачилось, он подавил вздох.
— Недаром, — продолжал монах мрачным голосом, — Небеса сотворили чудо.
— Какое же? — спросил кардинал, которому уже доложили о странном видении, испортившем праздник на борту «Громоносного».
— Тело мученика поднялось со дна морского, где оно пребывало целых тринадцать дней, и явилось, дабы обвинить в смерти своей короля и адмирала Нельсона; и уж, конечно, Господь Бог не допустил бы этого, если бы казнь была справедливой.
Кардинал поник головой. Помолчав с минуту, он сказал:
— Понимаю. Значит, ты хочешь искупить невольное участие свое в этой казни?
— Именно так, монсиньор, и вот почему я прошу вас указать мне самый прямой путь к Святой земле.
— Самый прямой путь — это взойти на судно в Таранто и сойти в Бейруте. Но раз ты ничего не хочешь принимать от англичан…
— Ничего, монсиньор.
— Тогда вот каков твой маршрут… Хочешь, чтобы я тебе его записал?
— Я не умею читать; но не беспокойтесь, у меня хорошая память.
— Ну что ж. Ты пойдешь отсюда через Авеллино, Бене-венто, Манфредонию; в Манфредонии сядешь на судно и доплывешь до Скутари или Дельвины; ты пройдешь через Пиерию и прибудешь в Салоники, в Салониках сядешь на корабль, который доставит тебя в Смирну, или на Кипр, или в Бейрут. Из Бейрута три дня пути до Иерусалима Там ты спустишься к францисканскому монастырю, поклонишься святому Гробу Господню, испросишь прощения своему греху, а заодно и моему прегрешению.
— Неужели ваше преосвященство тоже совершили грех? — спросил Фра Пачифико, с удивлением глядя на кардинала.
— Да, великий грех, и Господь, читающий в сердцах людских, может быть, простит мне его, но потомки не простят никогда.
— Что же это за грех?
— Я восстановил на троне, который был низвергнут промыслом Небесным, клятвопреступного, глупого и жестокого короля. Иди, брат, иди! И молись за нас обоих!
Пять минут спустя Фра Пачифико верхом на своем осле уже ехал по дороге на Нолу — то был первый этап на пути его в Иерусалим.
CLXXVI. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДЕРЖИТ СВОЕ СЛОВО
Читатель помнит, что в день прибытия короля в бухту Неаполя английское ядро сбило трехцветное знамя, реявшее над замком Сант'Эльмо, и тотчас оно было заменено парламентёрским флагом.
Этот белый флаг вселил в короля столь прочные надежды, что он — как вы, вероятно, еще не забыли — написал в Палермо об ожидаемой на следующий день капитуляции форта.
Король ошибся; впрочем, форт не сдался на следующий день не по вине полковника Межана, надо отдать ему справедливость, а по вине самого короля.
Король так напугался вечером 10 июля при появлении трупа Караччоло, что весь следующий день оставался в постели, дрожа от лихорадки и отказываясь подняться на палубу. Тщетны были все заверения, что в согласии с его королевским дозволением тело уже в десять часов утра было похоронено в церкви Санта Лючия; он только качал головой, словно говоря: «Когда имеешь дело с таким молодцом, ничего нельзя знать наверняка».
За ночь место стоянки корабля переменили и бросили якорь между Кастель делл'Ово и Кастель Нуово.
Узнав об этом перемещении, король согласился выйти из каюты, но, перед тем как подняться на палубу, тщательнейшим образом расспросил всех, не видно ли чего-нибудь на поверхности воды.
Но нигде ничего не плавало, ни одна морщинка не нарушала зеркальной глади лазурного моря.
Король облегченно вздохнул.
Командующий войсками его величества короля Обеих Сицилии герцог делла Саландра ожидал его, чтобы вручить условия, на которых полковник Межан согласился сдать форт.
Вот эти условия:
«Статья 1
Французский гарнизон форта Сант'Эльмо сдастся в плен Его Сицилийскому Величеству и его союзникам и, после того как состоится формальный обмен военнопленными, не будет вести враждебных действий против держав, находящихся в настоящее время в состоянии войны с Французской республикой.
Статья 2
Английские гренадеры займут ворота форта в день капитуляции.
Статья 3
Французский гарнизон покинет форт на следующий день после капитуляции со своим оружием и снаряжением; выйдя из ворот крепости, он будет ждать себе в замену отряд португальских, английских, русских и неаполитанских войск, который сразу же после выхода французов займет форт. После этого французский гарнизон сдаст оружие.
Статья 4
Офицерам будут оставлены их шпаги.
Статья 5
Гарнизон будет погружен на корабли английской эскадры, где останется до тех пор, пока не будут готовы суда, которые должны переправить его во Францию.
Статья 6
Когда английские гренадеры займут ворота, все подданные Его Сицилийского Величества будут переданы союзникам.
Статья 7
У французского знамени будет выставлен караул для его охраны. Этот караул останется у знамени до тех пор, пока его не сменят английский офицер и английский караульный; лишь после этого над фортом может быть водружено знамя Его Величества.
Статья 8
Вся частная собственность будет сохранена за ее владельцами; вся государственная собственность, так же как и имущество, добытое грабежом, будут переданы вместе с фортом.
Статья 9
Больные, неспособные передвигаться, останутся в Неаполе с французскими врачами и будут содержаться за счет французского правительства и сразу после выздоровления подлежат препровождению во Францию».
Этот документ, составленный накануне и помеченный предыдущим днем, был уже подписан Межаном, и требовалось лишь одобрение короля, чтобы получить подписи герцога делла Саландра, капитана Трубриджа и капитана Белли.
Король дал свое согласие, и в тот же день бумага была подписана.
Под документом не имеется подписи кардинала Руффо; это доказывает, что он полностью разошелся с союзниками.
Условия капитуляции датированы 11 июля, но подписаны они были, как уже говорилось, лишь 12-го. И только 13 июля союзники приблизились к воротам замка Сант'Эльмо, чтобы занять крепость.
За час до того Межан пригласил Сальвато в свой кабинет.
Тот явился.
Оба обменялись вежливыми, но холодными приветствиями. Полковник указал на стул, Сальвато сел.
Полковник остался стоять, опершись на спинку другого стула.
— Господин генерал, — начал он, — помните ли вы, что произошло в этой комнате, когда я в последний раз имел честь видеться с вами?
— Превосходно помню, полковник, мы заключили договор.
— Вы помните, на каких условиях была заключена сделка?
— Было условлено, что за двадцать тысяч франков с человека вы доставите меня и синьору Сан Феличе во французские владения.
— Были ли выполнены условия?
— Только в отношении одного человека.
— В состоянии ли вы выполнить их и в отношении другого?
— Нет.
— Что же делать?
— Мне кажется, что все очень просто: даже если бы вы и пожелали сделать мне послабление, я бы не захотел его принять от вас.
— Это меня успокаивает. Я должен был получить сорок тысяч франков за спасение двух человек; я получил двадцать тысяч и спасу только одного. Которого из двух должен я спасти?
— Ту, что слабее, ту, кто не может спастись сама.
— Значит, у вас самого есть шанс на спасение?
— Есть.
— Какой же?
— Разве вы не видели бумажку, положенную в ларец вместо денег, где мне сообщалось, что меня оберегают?
— Вы хотите доставить мне неудовольствие выдать вас? Шестая статья условий капитуляции гласит, что все подданные его величества короля Обеих Сицилии подлежат выдаче союзникам.
— Успокойтесь, я сдамся сам.
— Я сказал вам все, что хотел сказать, — произнес Межан, слегка наклонив голову, что означало: «Можете вернуться в свою комнату».
— Зато я не все сказал вам, — возразил Сальвато нисколько не дрогнувшим голосом.
— Говорите.
— Имею ли я право спросить вас, какие вы намереваетесь принять меры, чтобы обеспечить спасение синьоры Сан Феличе? Вы ведь понимаете, если я жертвую собой, то делаю это для того, чтобы она была спасена.
— Совершенно верно, вы имеете право потребовать самых мелких подробностей на этот счет.
— Слушаю.
— Девятая статья договора о капитуляции гласит, что больные, неспособные передвигаться, останутся в Неаполе. В таком положении находится одна из наших маркитанток. Она останется в Неаполе, синьора Сан Феличе займет ее место, переоденется в ее платье, и я отвечаю за то, что ни один волосок не упадет с ее головы.
— Это все, что я хотел знать, сударь, — сказал Сальвато, поднимаясь. — Мне остается лишь просить вас как можно скорее послать синьоре Сан Феличе платье, в которое ей предстоит переодеться.
— Будет сделано через пять минут.
Мужчины поклонились друг другу, и ни у одного из них на лице не отразилось никакого волнения.
Луиза ждала, изнемогая от тревоги: она знчла. что Сальвато мог уплатить лишь половину назначенной суммы, а скупость полковника Межана была ей известна.
Сальвато вошел в комнату с улыбкой на устах.
— Ну что? — живо спросила Луиза.
— Все устроилось.
— Он поверил тебе на слово?
— Нет, он дал одно обязательство. Ты выйдешь из замка Сант'Эльмо в платье маркитантки и под охраной французских мундиров.
— А ты?
— А я должен буду выполнить небольшую формальность и для этого на минуту расстаться с тобой.
— Что за формальность? — с беспокойством спросила Луиза.
— Доказать, что хоть я и родился в Молизе, но состою на службе у Франции. Нет ничего проще, ты же понимаешь: все мои бумаги находятся во дворце Ангри.
— Но ты меня покидаешь?
— Только на несколько часов.
— Как часов? Ведь ты сказал, что только на минуту.
— Минута, несколько часов — какая разница? Смотри-ка, каким надо быть с тобою точным!
Луиза обвила руками его шею и нежно его поцеловала.
— Ты мужчина, ты сильный, ты крепок как дуб! — сказала она. — А я тростинка. Когда ты от меня удаляешься, я гнусь по воле всех ветров. Что делать! Твоя любовь — это самоотверженность, а моя только эгоизм.
Сальвато прижал ее к сердцу, железные нервы его не выдержали, и он вздрогнул так сильно, что Луиза удивленно на него взглянула.
В этот миг отворилась дверь: принесли обещанное Луизе платье маркитантки.
Сальвато воспользовался случаем, чтобы отвлечь Луизу от тревожных мыслей. Он стал, смеясь, показывать различные части наряда, и переодевание началось.
По безмятежному выражению лица молодой женщины было ясно, что ее минутные подозрения испарились. Она была прелестна в короткой юбке на красной подкладке и в шляпе с трехцветной кокардой.
Этот белый флаг вселил в короля столь прочные надежды, что он — как вы, вероятно, еще не забыли — написал в Палермо об ожидаемой на следующий день капитуляции форта.
Король ошибся; впрочем, форт не сдался на следующий день не по вине полковника Межана, надо отдать ему справедливость, а по вине самого короля.
Король так напугался вечером 10 июля при появлении трупа Караччоло, что весь следующий день оставался в постели, дрожа от лихорадки и отказываясь подняться на палубу. Тщетны были все заверения, что в согласии с его королевским дозволением тело уже в десять часов утра было похоронено в церкви Санта Лючия; он только качал головой, словно говоря: «Когда имеешь дело с таким молодцом, ничего нельзя знать наверняка».
За ночь место стоянки корабля переменили и бросили якорь между Кастель делл'Ово и Кастель Нуово.
Узнав об этом перемещении, король согласился выйти из каюты, но, перед тем как подняться на палубу, тщательнейшим образом расспросил всех, не видно ли чего-нибудь на поверхности воды.
Но нигде ничего не плавало, ни одна морщинка не нарушала зеркальной глади лазурного моря.
Король облегченно вздохнул.
Командующий войсками его величества короля Обеих Сицилии герцог делла Саландра ожидал его, чтобы вручить условия, на которых полковник Межан согласился сдать форт.
Вот эти условия:
«Статья 1
Французский гарнизон форта Сант'Эльмо сдастся в плен Его Сицилийскому Величеству и его союзникам и, после того как состоится формальный обмен военнопленными, не будет вести враждебных действий против держав, находящихся в настоящее время в состоянии войны с Французской республикой.
Статья 2
Английские гренадеры займут ворота форта в день капитуляции.
Статья 3
Французский гарнизон покинет форт на следующий день после капитуляции со своим оружием и снаряжением; выйдя из ворот крепости, он будет ждать себе в замену отряд португальских, английских, русских и неаполитанских войск, который сразу же после выхода французов займет форт. После этого французский гарнизон сдаст оружие.
Статья 4
Офицерам будут оставлены их шпаги.
Статья 5
Гарнизон будет погружен на корабли английской эскадры, где останется до тех пор, пока не будут готовы суда, которые должны переправить его во Францию.
Статья 6
Когда английские гренадеры займут ворота, все подданные Его Сицилийского Величества будут переданы союзникам.
Статья 7
У французского знамени будет выставлен караул для его охраны. Этот караул останется у знамени до тех пор, пока его не сменят английский офицер и английский караульный; лишь после этого над фортом может быть водружено знамя Его Величества.
Статья 8
Вся частная собственность будет сохранена за ее владельцами; вся государственная собственность, так же как и имущество, добытое грабежом, будут переданы вместе с фортом.
Статья 9
Больные, неспособные передвигаться, останутся в Неаполе с французскими врачами и будут содержаться за счет французского правительства и сразу после выздоровления подлежат препровождению во Францию».
Этот документ, составленный накануне и помеченный предыдущим днем, был уже подписан Межаном, и требовалось лишь одобрение короля, чтобы получить подписи герцога делла Саландра, капитана Трубриджа и капитана Белли.
Король дал свое согласие, и в тот же день бумага была подписана.
Под документом не имеется подписи кардинала Руффо; это доказывает, что он полностью разошелся с союзниками.
Условия капитуляции датированы 11 июля, но подписаны они были, как уже говорилось, лишь 12-го. И только 13 июля союзники приблизились к воротам замка Сант'Эльмо, чтобы занять крепость.
За час до того Межан пригласил Сальвато в свой кабинет.
Тот явился.
Оба обменялись вежливыми, но холодными приветствиями. Полковник указал на стул, Сальвато сел.
Полковник остался стоять, опершись на спинку другого стула.
— Господин генерал, — начал он, — помните ли вы, что произошло в этой комнате, когда я в последний раз имел честь видеться с вами?
— Превосходно помню, полковник, мы заключили договор.
— Вы помните, на каких условиях была заключена сделка?
— Было условлено, что за двадцать тысяч франков с человека вы доставите меня и синьору Сан Феличе во французские владения.
— Были ли выполнены условия?
— Только в отношении одного человека.
— В состоянии ли вы выполнить их и в отношении другого?
— Нет.
— Что же делать?
— Мне кажется, что все очень просто: даже если бы вы и пожелали сделать мне послабление, я бы не захотел его принять от вас.
— Это меня успокаивает. Я должен был получить сорок тысяч франков за спасение двух человек; я получил двадцать тысяч и спасу только одного. Которого из двух должен я спасти?
— Ту, что слабее, ту, кто не может спастись сама.
— Значит, у вас самого есть шанс на спасение?
— Есть.
— Какой же?
— Разве вы не видели бумажку, положенную в ларец вместо денег, где мне сообщалось, что меня оберегают?
— Вы хотите доставить мне неудовольствие выдать вас? Шестая статья условий капитуляции гласит, что все подданные его величества короля Обеих Сицилии подлежат выдаче союзникам.
— Успокойтесь, я сдамся сам.
— Я сказал вам все, что хотел сказать, — произнес Межан, слегка наклонив голову, что означало: «Можете вернуться в свою комнату».
— Зато я не все сказал вам, — возразил Сальвато нисколько не дрогнувшим голосом.
— Говорите.
— Имею ли я право спросить вас, какие вы намереваетесь принять меры, чтобы обеспечить спасение синьоры Сан Феличе? Вы ведь понимаете, если я жертвую собой, то делаю это для того, чтобы она была спасена.
— Совершенно верно, вы имеете право потребовать самых мелких подробностей на этот счет.
— Слушаю.
— Девятая статья договора о капитуляции гласит, что больные, неспособные передвигаться, останутся в Неаполе. В таком положении находится одна из наших маркитанток. Она останется в Неаполе, синьора Сан Феличе займет ее место, переоденется в ее платье, и я отвечаю за то, что ни один волосок не упадет с ее головы.
— Это все, что я хотел знать, сударь, — сказал Сальвато, поднимаясь. — Мне остается лишь просить вас как можно скорее послать синьоре Сан Феличе платье, в которое ей предстоит переодеться.
— Будет сделано через пять минут.
Мужчины поклонились друг другу, и ни у одного из них на лице не отразилось никакого волнения.
Луиза ждала, изнемогая от тревоги: она знчла. что Сальвато мог уплатить лишь половину назначенной суммы, а скупость полковника Межана была ей известна.
Сальвато вошел в комнату с улыбкой на устах.
— Ну что? — живо спросила Луиза.
— Все устроилось.
— Он поверил тебе на слово?
— Нет, он дал одно обязательство. Ты выйдешь из замка Сант'Эльмо в платье маркитантки и под охраной французских мундиров.
— А ты?
— А я должен буду выполнить небольшую формальность и для этого на минуту расстаться с тобой.
— Что за формальность? — с беспокойством спросила Луиза.
— Доказать, что хоть я и родился в Молизе, но состою на службе у Франции. Нет ничего проще, ты же понимаешь: все мои бумаги находятся во дворце Ангри.
— Но ты меня покидаешь?
— Только на несколько часов.
— Как часов? Ведь ты сказал, что только на минуту.
— Минута, несколько часов — какая разница? Смотри-ка, каким надо быть с тобою точным!
Луиза обвила руками его шею и нежно его поцеловала.
— Ты мужчина, ты сильный, ты крепок как дуб! — сказала она. — А я тростинка. Когда ты от меня удаляешься, я гнусь по воле всех ветров. Что делать! Твоя любовь — это самоотверженность, а моя только эгоизм.
Сальвато прижал ее к сердцу, железные нервы его не выдержали, и он вздрогнул так сильно, что Луиза удивленно на него взглянула.
В этот миг отворилась дверь: принесли обещанное Луизе платье маркитантки.
Сальвато воспользовался случаем, чтобы отвлечь Луизу от тревожных мыслей. Он стал, смеясь, показывать различные части наряда, и переодевание началось.
По безмятежному выражению лица молодой женщины было ясно, что ее минутные подозрения испарились. Она была прелестна в короткой юбке на красной подкладке и в шляпе с трехцветной кокардой.