Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3

   — Кто ж это был?
   — Это был дьявол, сударь! Ибо дворянин, увидев его, радостно закричал: «Тысяча благодарностей, монсеньер!»
   — Странно! — пробормотал граф, посмотрев на Рауля.
   — Что же вы сделали? — спросил рыбака виконт.
   — Вы и сами понимаете, сударь, что даже с двумя дворянами мы, двое простых людей, не могли бы справиться, а уж против дьявола — и говорить нечего! Мы с товарищем, не сговариваясь, одновременно прыгнули в море; мы были в семистах — восьмистах футах от берега.
   — И тогда?
   — Тогда, сударь, лодка пошла по ветру на юго-запад, и ее прибило к пескам Сент-Маргерит.
   — О… а те путешественники?
   — Ну, об этом не беспокойтесь. Вот вам еще одно доказательство, что один из них дьявол и что он покровительствовал своему спутнику: когда мы подплыли к лодке, вместо того чтобы увидеть двух мертвецов или калек — а лодка здорово ударилась о прибрежные камни, — мы не нашли в ней ничего, даже этой бесколесной кареты.
   — Странно, странно! — повторил граф. — Ну а с тех пор что же вы делаете?
   — Я пожаловался губернатору Сент-Маргерит, но он натянул мне нос и сказал, что, если я буду плести перед ним подобные небылицы, он оплатит мои убытки плетьми.
   — Губернатор?
   — Да, сударь. А между тем моя лодка совершенно разбита; ее нос остался на мысе Сент-Маргерит, и за ее починку плотник требует с меня сто двадцать ливров.
   — Хорошо, — ответил Рауль, — вы освобождаетесь от службы. Идите.
   — Поедем на Сент-Маргерит, хотите? — спросил Атос де Бражелона.
   — Да, граф; здесь кое-что подлежит выяснению. Мне кажется, что едва ли этот человек был до конца правдивым в своем рассказе.
   — Я тоже так думаю. Эта история о дворянине в маске и исчезнувшей бесследно карете производит на меня впечатление попытки скрыть насилие, учиненное, быть может, в открытом море этим негодяем над своим пассажиром в отместку за настойчивость, с какою тот добивался получения его лодки в свое распоряжение.
   — И у меня зародилось такое же подозрение, и я думаю, что в карете были скорее ценности, чем человек.
   — Мы это выясним. Этот дворянин, несомненно, походит на д'Артаньяна; я узнаю его образ действий. Увы! Мы уже больше не те молодые и непобедимые люди, какими были когда-то. Кто знает, не удалось ли топору или пике этого жалкого лодочника свершить то, чего не могли сделать в течение сорока лет ни искуснейшие в Европе шпаги, ни пули, ни ядра.
   В тот же день они отправились на остров Сент-Маргерит на небольшом суденышке, который вызвали из Тулона.
   Когда они подъезжали к берегам острова, им показалось, что перед ними обетованная земля. Остров был полон цветов и плодов; его возделываемую часть занимал губернаторский сад. Апельсиновые, гранатовые и фиговые деревья гнулись под тяжестью золотых и фиолетово-синих плодов. Вокруг сада, в невозделанной части острова, красные куропатки бегали в кустах можжевельника и терновника целыми стаями, и при каждом шаге Рауля или Атоса перепуганный насмерть кролик выскакивал из зарослей вереска и несся к своей норе.
   Этот блаженный остров был необитаем. Плоский, имеющий лишь одну бухту, в которую входили все прибывавшие сюда лодки и барки, он служил для контрабандистов временным убежищем и складом. Они делились своими доходами с губернатором и взяли на себя обязательство не обворовывать сада и не истреблять дичи. Благодаря столь счастливому компромиссу губернатор довольствовался гарнизоном из восьми человек, охранявшим крепость, в которой ржавело двенадцать пушек. Таким образом, этот губернатор был скорее удачливым фермером, собиравшим в свои погреба виноград, фиги, масло и апельсины и раскладывавшим сушить лимоны и померанцы на солнце в крепостных казематах.
   Над крепостью, опоясанной довольно глубоким рвом, который, в сущности, один только и охранял ее, возвышались, словно три головы, три невысокие башни, соединенные между собою поросшими мхом террасами.
   Атос и Рауль некоторое время шли вдоль забора, окружавшего сад, в тщетной надежде встретить кого-нибудь, кто бы ввел их к губернатору. В конце концов они нашли вход, через который проникли в сад. Это был самый жаркий час дня. В это время все прячется в траве или под камнями. Небо расстилает повсюду огненную завесу, как бы затем, чтобы заглушить всякий шум, чтобы укутать в нее все сущее на земле. Куропатки спят в зарослях дрока, муха в тени листа, волна под куполом неба.
   Все было объято мертвою тишиной. Вдруг на террасе между первой и второй башней Атос заметил солдата, который нес на голове нечто похожее на корзину с провизией. Этот человек через мгновение показался уже без корзины и исчез в топи сторожевой будки.
   Атос понял, что он относил кому-то обед и, исполнив свою обязанность, возвратился к себе и сейчас сам примется за еду. Внезапно Атос услышал, что кто-то зовет ею; подняв голову, он увидел между решетками высокого окна что-то белое, словно то была машущая рука, затем что-то блестящее, словно то было оружие, на которое попали солнечные лучи.
   Прежде чем он отдал себе отчет в, том, что видит, ослепительная полоса, мелькнувшая в воздухе и сопровождаемая свистом быстро падающего предмета, отвлекла его внимание от башни на землю.
   Второй, на этот раз глухой звук раздался во рву, и Рауль, побежав на звук, поднял серебряное блюдо, откатившееся в сторону и слегка засыпанное сухим песком. Рука, швырнувшая блюдо, сделала знак обоим дворянам и тотчас же исчезла.
   Рауль подошел к Атосу, и они оба принялись рассматривать запылившееся при падении блюдо. На нем кончиком ножа была выцарапана надпись, гласившая следующее:
 
   «Я брат французского короля, сегодня узник, завтра умалишенный. Дворяне Франции и христиане, молитесь господу и душе и разуму потомка ваших властителей».
 
   Атос выронил блюдо из рук. Рауль задумался, ломая голову над смыслом этих ужасных слов.
   В этот момент с башни послышался крик. Рауль, быстрый как молния, наклонил голову и заставил отца сделать то же. В расщелине стены блеснул ствол мушкета. Белый дымок, словно развевающийся султан, выскочил из дула мушкета, и в камень на расстоянии шести дюймов от обоих дворян ударилась пуля. Показался второй мушкет, который стал медленно опускаться.
   — Черт возьми, — воскликнул Атос, — здесь занимаются тем, что злодейски убивают людей, так, что ли? Спускайтесь, трусы!
   — Спускайтесь! — крикнул вслед за ним разъяренный Рауль, показывая кулак.
   Второй из тех, что были видны на стене, тот, который собирался стрелять, ответил на эти крики восклицанием, выражающим изумление, и так как его товарищ хотел вторично разрядить свой мушкет, он толкнул его, и тог выстрелил в воздух.
   Атос и Рауль, увидев, что люди, стрелявшие в них, ушли со стены, подумали, что те направились к ним, и стали спокойно ждать их приближения.
   Не прошло и пяти минут, как бой барабана созвал восьмерых солдат гарнизона, показавшихся с мушкетами в руках на той стороне рва. Во главе этих солдат стоял офицер, который стрелял в них первым, — его узнал виконт де Бражелон. Этот человек приказал солдатам зарядить ружья.
   — Нас расстреляют! — вскричал Рауль. — За шпагу, по крайней мере, и на ту сторону рва! Каждый из нас убьет хотя бы по одному из этих бездельников, после того как они выстрелят и их мушкеты окажутся без пуль.
   И, претворяя свои слова в действие, Рауль вместе с Атосом уже устремился вперед, как вдруг у них за спиной раздался хорошо знакомый им голос:
   — Атос! Рауль!
   — Д'Артаньян! — разом отозвались они.
   — К ноге, черт вас возьми! — приказал солдатам капитан мушкетеров. Я был убежден в правоте своих слов!
   Солдаты опустили мушкеты.
   — Что это значит? — спросил Атос. — В нас стреляют без всякого предупреждения.
   — Это я собирался убить вас, — отвечал д'Артаньян, — и если губернатор промазал, то я, дорогие друзья, будьте уверены, никогда не промахнулся бы. Какое счастье, что у меня привычка подолгу целиться! Мне показалось, что я узнаю вас! Ах, друзья мои, какое счастье!
   И д'Артаньян вытер лоб, так как бежал сюда во всю мочь, и волнение его было непритворно.
   — Как! — удивился граф. — Человек, стрелявший в нас, — губернатор этой крепости?
   — Он самый.
   — Но с какой стати он начал пальбу? В чем мы виноваты перед ним?
   — Черт возьми! Вы подняли тот предмет, который вам швырнул узник.
   — Да, верно.
   — А на этом блюде… узник что-нибудь написал, так ведь?
   — Да.
   — Я так и думал… Ах, боже мой!
   И д'Артаньян в смертельном беспокойстве схватил блюдо. Не успел он прочесть надпись, как лицо его стало белым как полотно.
   — О, боже мой! — повторил он. — Молчание! К нам идет губернатор.
   — Но что же в конце концов он сделает с нами? Разве это наша вина? спросил Рауль.
   — Итак, это правда? — прошептал Атос. — Это правда?
   — Молчание, говорю вам, молчание! Если решат, что вы грамотны, если заподозрят, что вы поняли надпись… Я вас очень люблю, дорогие друзья, я дал бы себя убить за вас… но…
   — Но? — повторили Атос и Рауль.
   — Быть может, я мог бы спасти вас от смерти, но от вечного заключения… никогда! Итак, молчание, молчание!
   Губернатор уже переходил ров по деревянному мостику.
   — В таком случае, — спросил Атос д'Артаньяна, — что же вас останавливает?
   — Вы — испанцы, — тихо сказал капитан, — вы не слова не понимаете по-французски. Ну, я был прав, — обратился он к губернатору, — эти господа — испанские офицеры, с которыми я познакомился прошлый год в Ипре… Они не знают по-французски ни слова.
   — А-а, — подозрительно произнес губернатор и, взяв блюдо, попытался разобрать слова.
   Д'Артаньян отнял у него блюдо и затер надпись острием своей шпаги.
   — Что вы делаете? — воскликнул губернатор. — Почему я не могу прочитать выцарапанных здесь слов?
   — Это государственная тайна, — твердо сказал д'Артаньян, — и поскольку вам известен приказ короля, согласно которому проникшему в нее полагается смертная казнь, я, если желаете, дам вам прочесть, что здесь написано, но сразу же после этого велю расстрелять вас на месте.
   Пока д'Артаньян полусерьезным-полушутливым тоном произносил это, Атос и Рауль хладнокровно молчали.
   — Немыслимо, — протянул губернатор, — чтобы эти господа ничего не понимали, ни одного слова.
   — Оставьте. Даже если б они понимали разговорную речь, они все равно не в ладу с грамотой. Они не могли бы прочитать того, что написано по-испански. Благородному испанцу — помните хорошенько об этом — полагается быть неграмотным.
   Губернатору пришлось удовлетвориться такими объяснениями, но он был упрям и заметил д'Артаньяну:
   — Пригласите этих господ посетить нашу крепость.
   — Очень хорошо, я хотел предложить вам то же, — ответил д'Артаньян.
   На самом деле мушкетеру хотелось совсем обратного, к он был бы рад, если б его друзья были уже за сто лье. Но ему нужно было продолжать начатую комедию, и он обратился по-испански к своим друзьям с приглашением, которое они вынуждены были принять. Все направились к крепости, и восемь солдат, потревоженных на короткое время этим неслыханным происшествием, вернулись к привычной праздности.

Глава 13. ПЛЕННИК И ТЮРЕМЩИКИ

   Они вошли в замок, и, пока губернатор отдавал кое-какие распоряжения, относящиеся к приему гостей, Атос попросил д'Артаньяна:
   — Объясните мне вкратце, пока мы одни, что тут у вас происходит.
   — Совершенно простая вещь, — отвечал мушкетер. — Я привез сюда узника, видеть которого, по приказу короля, запрещается кому бы то ни было; вы приехали, он бросил вам какой-то предмет через решетку своего окна; в это время я обедал у губернатора и, заметив, что из окна летит этот предмет, заметил также, как Рауль поднял его. Мне но требуется много времени, чтобы постигнуть суть дела. Я решил, что вы заговорщики и что вы таким образом общаетесь с моим узником. И вот…
   — И вот вы приказали, чтобы нас застрелили.
   — Признаюсь… приказал; но если я и был первым, схватившимся за мушкет, то, к счастью, был последним, кто взял вас на мушку.
   — Если б вы убили меня, д'Артаньян, на мою долю выпало бы счастье умереть за королевскую династию Франции. И это большая честь — умереть от вашей руки — руки самого благородного и верного защитника этой династии.
   — Что вы толкуете тут, Атос, о королевской династии? — не очень уверенным тоном сказал д'Артаньян. — Неужели вы, граф, человек благоразумный и обладающий огромным жизненным опытом, верите глупостям, написанным сумасшедшим?
   — Верю.
   — С тем большим основанием, дорогой шевалье, — добавил Рауль, — что у вас есть приказ убивать всякого, кто в них поверит.
   — Потому что всякая басня этого рода, если она уж очень бессмысленна, — отвечал мушкетер, — почти наверняка становится в конце концов общераспространенной.
   — Нет, д'Артаньян, — совсем тихо проговорил Атос, — нет, потому что король не хочет, чтобы тайна его семьи просочилась в народ и покрыла позором палачей сына Людовика Тринадцатого.
   — Ну что вы, что вы, не произносите этих ребяческих слов, Атос, или я больше не буду считать вас рассудительным человеком. Объясните-ка мне, каким образом сын Людовика Тринадцатого мог бы оказаться на острове Сент-Маргерит?
   — Добавьте: сын, которого вы привезли сюда в маски на утлой рыбачьей лодке. Разве не так?
   Д'Артаньян осекся, — В рыбачьей лодке? Откуда вы знаете? — спросил он, мгновение помолчав.
   — Эта лодка доставила вас на Сент-Маргерит с каретой, снятой с колес, и в этой карете находился ваш узник, к которому вы обращались, именуя его монсеньером. О, я акаю!
   Д'Артаньян покусывал ус.
   — Даже если правда, что я привез сюда узника в маске, ничто не доказывает, что этот узник-принц, принц французского королевского дома.
   — Спросите об этом у Арамиса, — холодно ответил Атос.
   — У Арамиса? — воскликнул повергнутый в изумление мушкетер. — Вы видели Арамиса?
   — Да, после его неудачной попытки в Во; я видел бегущего, преследуемого, погибшего Арамиса, и Арамис сказал мне достаточно, чтобы я верил жалобам, которые начертал на серебряном блюде этот несчастный.
   Д'Артаньян удрученно опустил голову.
   — Вот как господь потешается над всем тем, что люди зовут своей мудростью! Хороша тайна, обрывками которой владеет добрая дюжина лиц…
   Будь проклят случай, столкнувший вас в этом деле со мной, потому что теперь…
   — Разве ваша тайна, — сказал Атос со своей сдержанной мягкостью, разве ваша тайна перестала быть тайной оттого, что я знаю ее? Разве не скрывал я всю свою жизнь столь же серьезных тайн? Вспомните хорошенько, друг мой.
   — Никогда вы не скрывали в себе более пагубной тайны, — продолжал с грустью капитан мушкетеров. — У меня роковое предчувствие, что все, кто прикоснется к ней, умрут, и умрут плохо.
   — Да свершится воля господня! Но вот ваш губернатор.
   Д'Артаньян и его друзья снова принялись за свою комедию.
   Губернатор, суровый и подозрительный человек, проявлял по отношению к д'Артаньяну учтивость, граничившую с подобострастием. Что же касается путешественников, то он удовольствовался лишь тем, что угостил их отменным обедом, во время которого не сводил с них своего пытливого взгляда.
   Атос и Рауль заметили, что он старался смутить их внезапной атакой и поймать врасплох. Но тот и другой неизменно держались настороже. То, что сказал о них д'Артаньян, могло казаться правдоподобным, даже если бы губернатор и не считав это правде».
   Когда встали из-за стола, Атос по-испански спросил д'Артаньяна:
   — Как зовут губернатора? У него отталкивающее лицо.
   — Де Сен-Мар, — отвечал капитан.
   — Он и будет тюремщиком юного принца?
   — Откуда мне знать об этом? Быть может, и я пробуду на Сент-Маргерит до конца моих дней.
   — Что вы? С чего вы взяли?
   — Друг мой, я нахожусь в положении человека, который среди пустыни нашел сокровище. Он хочет унести его — и не может; хочет оставить на месте — и не решается. Король не вернет меня, опасаясь, что никто не будет сторожить узника столь же усердно, как я, но вместе с тем он жалеет, что я так далеко, понимая, что никто не будет служить ему так же, как я.
   Впрочем, на все божья воля.
   — Спросите у этих господ, — перебил Сен-Мар, — зачем они приехали на Сент-Маргерит?
   — Они приехали, зная, что на Сент-Онорат есть бенедиктинский монастырь, осмотреть который было бы весьма любопытно, а на Сент-Маргерит превосходнейшая охота.
   — Она к их услугам, равно как и к вашим, — ответил Сен-Мар.
   Д'Артаньян поблагодарил губернатора.
   — Когда они уезжают?
   — Завтра.
   Сен-Мар отправился проверить посты, оставив д'Артаньяна в обществе мнимых испанцев.
   — Вот, — заговорил мушкетер, — жизнь и сожитель, которые мне очень не по душе. Этот человек находится у меня в подчинении, а он, черт возьми, стесняет меня!.. Знаете что, давайте поохотимся немного на кроликов.
   Прогулка прекрасная и вовсе не утомительная. В длину остров — всего-навсего полтора лье, в ширину — пол-лье, настоящий парк. Давай-ка развлекаться.
   — Пойдемте, куда хотите, д'Артаньян, но не для того, чтобы предаваться забаве, а чтобы свободно поговорить, Д'Артаньян подал знак солдату, который сразу же его понял и, принеся дворянам охотничьи ружья, вернулся в замок.
   — А теперь, — начал мушкетер, — ответьте-ка на вопрос, который задал мне этот мрачный Сен-Мар: чего ради приехали вы на забытые острова?
   — Чтобы проститься с вами.
   — Проститься? Как? Рауль уезжает?
   — Да.
   — Держу пари, что с герцогом де Бофором!
   — Да, с герцогом де Бофором. О, вы, как всегда, угадали, дорогой друг.
   — Привычка.
   Еще в начале этого разговора Рауль с тяжелою головой и стесненным сердцем присел на поросший мхом камень, положив свой мушкет на колени.
   Он смотрел на море, смотрел на небо и слушал голос своей души. Он не стал догонять охотников. Д'Артаньян заметил его отсутствие и спросил:
   — Он все еще страдает от раны?
   — Да, но он ранен насмерть, — вздохнул Атос.
   — О, вы преувеличиваете, друг мой. Рауль — человек отличной закалки.
   У всех благородных сердец есть еще одна оболочка, предохраняющая их, словно броня. Если первая кровоточит, вторая задерживает кровотечение.
   — Нет, — ответил Атос, — Рауль умрет с горя.
   — Черт возьми! — мрачно проговорил д'Артаньян.
   После минутного молчания он спросил:
   — Почему же вы его отпускаете?
   — Потому, что он хочет этого.
   — А почему вы сами не едете с ним?
   — Потому, что не хочу быть свидетелем его смерти.
   Д'Артаньян пристально посмотрел на друга.
   — Вы знаете, — продолжал граф, опираясь на руку д'Артаньяна, — вы знаете, что всю мою жизнь я боялся очень немногого. А теперь меня преследует страх, непрестанный, терзающий, неодолимый. Я боюсь, что придет день, когда я буду держать в объятиях труп моего сына.
   — Полноте! — сказал д'Артаньян.
   — Он умрет, я в этом твердо уверен, я это знаю, и я не хочу присутствовать при его смерти.
   — Послушайте, Атос, вы находитесь с глазу на глаз с человеком, про которого вы говорили, что он самый храбрый из всех, кого вы когда-либо знали, с преданным вам д'Артаньяном, не имеющим себе равных, как вы некогда называли его, и, скрестив на груди руки, вы говорите ему, что страшитесь смерти вашего сына, и это вы, повидавший на своем веку все, что только можно увидеть на свете! Ну что ж, допустим; но откуда, Атос, у вас этот страх? Человек, пока он пребывает на этой бренной земле, должен быть ко всему готовым, должен бестрепетно идти навстречу всему.
   — Выслушайте меня, друг мой. Прожив столько лет на этой бренной земле, о которой вы говорите, я сохранил только два сильных чувства. Одно из них связано с моей земной жизнью — это чувство к моим друзьям, чувство отцовского долга; второе имеет отношение к моей жизни в вечности — это любовь к богу и чувство благоговения перед ним. И теперь я ощущаю всем своим существом, что, если господь допустит, чтобы мой друг или сын испустил в моем присутствии дух… Нет, Д'Артаньян, я не в силах даже произнести что-либо подобное…
   — Говорите, говорите же.
   — Я вынесу все что угодно, кроме смерти тех, кого я люблю. Только против этого нет лекарства. Кто умирает — выигрывает, кто видит, как умирает близкий, — теряет. Знать, что никогда, никогда не увижу я больше на этой земле того, кого всегда встречал с радостью; знать, что нигде больше нет д'Артаньяна, нет Рауля! О!.. Я стар и утратил былое мужество; я молю бога пощадить мою слабость; но если он поразит меня в самое сердце, я прокляну его. Дворянину-христианину никак не подобает проклинать своего бога, достаточно и того, что я проклял моего короля.
   — Гм… — пробормотал Д'Артаньян, смущенный этой неистовой бурей страдания.
   — Д'Артаньян, друг мой, вы любите Рауля; так взгляните же на него: посмотрите на эту грусть, ни на мгновение не покидающую его. Знаете ли вы что-нибудь более страшное, чем неотлучно наблюдать агонию этого бедного сердца?
   — Позвольте мне поговорить с ним, Атос. Кто знает?
   — Попробуйте, но я убежден, что вы ничего не достигнете.
   — Я не стану докучать ему утешениями, я предложу ему помощь.
   — Конечно. Разве это первый случай женской неверности? Я направляюсь к нему.
   Атос покачал головой и дальше пошел один. Д'Артаньян вернулся через кустарник и, подойдя к Раулю, протянул ему руку.
   — Вам надо поговорить со мной? — спросил он Рауля.
   — Я хочу попросить вас об услуге.
   — Просите.
   — Вы когда-нибудь вернетесь во Францию?
   — По крайней мере, надеюсь.
   — Нужно ли мне написать мадемуазель Лавальер?
   — Нет, не надо.
   — Но мне столько хотелось сказать ей!
   — Поезжайте и говорите с ней!
   — Никогда!
   — Почему же вы думаете, что ваше письмо будет обладать силой, которой не имеют ваши слова?
   — Вы правы.
   — Она полна любви к королю, — резко сказал Д'Артаньян, — и она честная девушка.
   Рауль вздрогнул.
   — А вас, вас, который покинут ею, она любит, быть может, еще больше, чем короля, но иначе.
   — Д'Артаньян, вы уверены в ее любви к королю?
   — Она обожает его. Ее сердце недоступно никакому другому чувству. Но если б вы продолжали жить близ нее, вы были бы ее лучшим другом.
   — Ах! — со страстным порывом вздохнул Рауль, готовый проникнуться скорбной надеждой.
   — Вы этого жаждете?
   — Это было бы трусостью.
   — Вот глупое слово, способное внушить мне презрение к вашему разуму, мой милый Рауль. Никогда не бывает проявлением трусости подчинение силе, стоящей над вами! Если ваше сердце подсказывает вам: «Иди туда или умри», — идите, Рауль. Была ли она трусливою или смелою, когда, любя вас, предпочла вам короля, потому что ее сердце властно велело ей оказать ему предпочтение? Нет, она была самой смелой женщиной на свете. Поступите ж и вы, как она, и подчинитесь себе самому. Знаете ли, Рауль, я убежден, что, увидев ее вблизи глазами ревнивца, вы забудете о вашей любви.
   — Вы меня убедили, дорогой д'Артаньян.
   — Ехать, чтобы увидеть ее?
   — Нет, ехать, чтобы никогда ее больше не видеть. Я хочу вечно любить ее.
   — По правде говоря, вот вывод, которого я совсем не ожидал.
   — Слушайте, друг мой, вы отправитесь к ней и отдадите ей это письмо, которое объяснит и ей и вам происходящее в моем сердце. Прочтите письмо, я написал его минувшей ночью. Что-то подсказывало моей душе, что сегодня мы с вами встретимся.
   И он протянул письмо д'Артаньяну, который прочел в нем следующее:
 
   «Сударыня, вы нисколько не виноваты в том, что меня не любите. Вы виноваты лишь в том, что позволили мне поверить в вашу любовь. Это заблуждение будет стоить мне жизни. Я прощаю вам вашу вину, но не прощаю себе своего заблуждения. Говорят, что счастливые влюбленные глухи к стенаниям тех, кто был ими любим, а затем отвергнут. Но с вами это едва ли возможно, потому что вы не любили меня, а если и испытывали ко мне какое-то чувство, то оно сопровождалось сомнениями и душевной тревогой. Я уверен, что, если бы я стремился превратить эту дружбу в любовь, вы уступили бы из боязни убить меня или нанести ущерб уважению, которое я к вам питал.
   Мне будет сладостно умирать, зная, что вы свободны и счастливы.
   Но вы полюбите меня настоящей любовью, когда вам нечего будет больше бояться моего взгляда или упрека. Вы будете любить меня, потому что, как бы упоительна для вас ни была ваша нынешняя любовь, бог создал меня ни в чем не ниже того, кого вы избрали, а моя преданность, моя жертва, мой скорбный конец поставят меня в ваших глазах выше его. Я упустил по наивной доверчивости моего сердца сокровище, которым владел. Многие говорят, что вы меня любили достаточно, чтобы полюбить безраздельно. Эта мысль уничтожает во мне всякую горечь обиды и побуждает считать своим врагом лишь себя самого.
   Вы примете от меня это последнее прости и благословите меня за то, что я скрылся в том недосягаемом убежище, где гаснет всякая ненависть и пребывает только любовь.