Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3

   — Не будем заблуждаться, дорогие мои друзья, я не хочу сравнивать самого смиренного из земных грешников с богом, которому мы поклоняемся, но вы, разумеется, помните, что однажды он созвал своих близких друзей на трапезу, и эта трапеза называется тайною вечерей. Это был прощальный обед, совсем как сегодня у нас.
   Со всех сторон послышались громкие возмущенные возгласы.
   — Закройте двери, — попросил Фуке.
   Лакеи исчезли.
   — Друзья мои, — продолжал Фуке, понижая голос, — чем я был прежде и что я теперь? Подумайте и ответьте. Такой человек, как я, падает уже потому, что перестал подниматься; что же сказать, когда он действительно падает? У меня нет больше ни денег, ни кредита, у меня лишь могущественные враги и драгоценные, но немощные друзья.
   — Раз вы говорите с такой откровенностью, — молвил Пелисон, — то и нам тоже подобает быть откровенными. Да, вы погибли, да, вы торопитесь навстречу вашему разорению, так остановитесь же поскорее! И прежде всего — сколько денег у вас осталось?
   — Семьсот тысяч ливров, — усмехнулся суперинтендант.
   — Хлеб насущный, — прошептала г-жа Фуке.
   — Подставы, подставы! — вскричал Пелисон. — И бегите!
   — Куда?
   — В Швейцарию, в Савойю, но уезжайте!
   — Если монсеньер уедет из Франции, — вздохнула г-жа де Бельер, — начнут говорить, что он чувствует за собою вину и что он испугался.
   — Скажут больше, скажут, что я захватил с собою двадцать миллионов.
   — Мы начнем писать мемуары, чтоб обелить вас в глазах всего света, попробовал пошутить Лафонтен, — но мой совет: бегите!
   — Я останусь, — сказал Фуке, — разве я в чем-нибудь виноват?
   — У вас есть Бель-Иль! — крикнул аббат Фуке.
   — И я, естественно, отправлюсь туда по дороге в Нант, — ответил Фуке.
   — Поэтому терпение, терпение и терпение.
   — Но до Нанта пройдет еще столько времени! — промолвила г-жа Фуке.
   — Да, я знаю, — ответил суперинтендант, — но тут ничего не поделаешь!
   Король зовет меня на открытие штатов. Мне отлично известно, что он это делает, имея в виду погубить меня; но отказаться ехать — значит выказать свое беспокойство.
   — Отлично, я нашел средство все устроить! — засмеялся Пелисон. — Вы поедете в Нант.
   Фуке удивленно взглянул на него.
   — Но с вашими друзьями, но в вашей карете до Орлеана и на вашем судне до Нанта; вы будете готовы защищать себя силой оружия, если на вас нападут, и бежать, если над вами нависнет угроза: одним словом, на всякий случай вы возьмете с собой все ваши деньги, и ваше бегство будет вместе с тем исполнением королевской воли; потом, добравшись до моря, вы переправитесь, когда захотите, к себе на Бель-Иль, а с Бель-Иля вы умчитесь, куда вам будет угодно, как орел, взмывающий в просторы бескрайнего неба, когда его вынуждают покинуть гнездо.
   Общее одобрение встретило слова Пелисона.
   — Да, сделайте это, — обратилась г-жа Фуке к своему мужу.
   — Сделайте так, — попросила г-жа де Бельер.
   — Правильно, правильно! — вскричали все остальные.
   — Так и будет, — ответил Фуке.
   — Сегодня же!
   — Через час!
   — Сию же минуту!
   — С семьюстами тысячами ливров вы можете восстановить свое состояние, — сказал аббат Фуке. — Кто помешает вам вооружить на Бель-Иле корсаров?
   — И если понадобится, мы поплывем открывать новые земли, — добавил Лафонтен, опьяненный энтузиазмом и фантастическими проектами.
   Стук в дверь перебил это соревнование радости и надежд.
   — Курьер короля! — крикнул церемониймейстер.
   Воцарилось глубокое молчание, будто весть, которую привез этот курьер, была ответом на только что родившиеся проекты. Все взоры обратились на хозяина, у которого лоб покрылся испариной и который действительно был в этот момент в лихорадке.
   Чтобы принять курьера его величества, Фуке прошел к себе в кабинет. В комнатах и во всех службах была такая нерушимая тишина, что явственно прозвучал голос Фуке:
   — Хорошо, сударь, будет исполнено.
   Через минуту Фуке вызвал к себе Гурвиля, который пересек галерею, сопровождаемый напряженными взглядами всех.
   Наконец Фуке снова вышел к гостям; лицо его, до этого бледное и удрученное, неузнаваемо изменилось: из бледного оно теперь стало серым, из удрученного — искаженным. Живой призрак, он двигался с вытянутыми вперед руками, иссохшим ртом, как тень, явившаяся навестить тех, кто некогда был его друзьями. Увидев его, все вскочили, вскрикнули, подбежали к нему.
   Суперинтендант, смотря в глаза Пелисону, оперся на плечо г-жи Фуке и пожал ледяную руку маркизы де Бельер.
   — Что случилось, боже? — спросили его.
   Фуке раскрыл судорожно сжатые влажные пальцы, из них выпала бумага, которую подхватил испуганный Пелисон.
   И он прочел следующие строки, написанные рукой короля:
 
   «Дорогой и любезный г-н Фуке, выдайте в счет наших денег, находящихся в вашем распоряжении, семьсот тысяч ливров, которые нам нужны сегодня же в связи с нашим отъездом.
   Зная, что ваше здоровье расстроено, мы молим бога о том, чтобы он восстановил ваши силы и имел бы о вас свое святое и бесценное попечение.
   Людовик,
   Это письмо служит распиской».
 
   Шепот ужаса пробежал по зале.
   — Ну! — не выдержал Пелисон. — Теперь это письмо у вас!
   — Да, эта расписка теперь у меня.
   — Что же вы будете делать?
   — Ничего, раз у меня расписка.
   — Но…
   — Раз я принял ее, Пелисон, это значит, что я заплатил, — произнес суперинтендант с простотой, заставившей всех присутствующих ощутить, что у них сжалось сердце.
   — Вы заплатили? — бросилась к нему в отчаянии г-жа Фуке. — Выходит, что вы погибли!
   — Без лишних слов! — перебил Пелисон. — После денег потребуют жизнь!
   На коня, монсеньер, на коня!
   — Оставить нас! — разом вскричали обе женщины, не помня себя от горя.
   — Спасая себя, монсеньер, вы спасете всех нас! На коня!
   — Но ведь он не держится на ногах! Смотрите.
   — Ну, если мы начнем размышлять… — начал бестрепетный Полисон.
   — Он прав, — прошептал Фуке.
   — Монсеньер! Монсеньер! — крикнул Гурвиль, торопливо взбегая по лестнице. — Монсеньер!
   — Что еще?
   — Я сопровождал, как вы знаете, курьера, отвозившего королю деньги.
   — Да.
   — И, прибыв в Пале-Рояль, я видел…
   — Подожди немного, мой бедный друг, ты задыхаешься.
   — Что же вы видели? — нетерпеливо спрашивали со всех сторон.
   — Я видел, как мушкетеры садились в седло, — закончил Гурвиль.
   — Вот видите, видите? Можно ли терять хоть мгновение?
   Госпожа Фуке кинулась наверх, требуя лошадей. Г-жа де Бельер, устремившись за ней, обняла ее и сказала:
   — Ради его спасения, не проявляйте, не обнаруживайте тревоги, сударыня.
   Пелисон побежал распорядиться, чтоб запрягали. А и это время Гурвиль собирал в свою шляпу все то золото и серебро, которое испуганные и плачущие друзья смогли обнаружить в своих пустых карманах, последний дар, благоговейную милостыню, подаваемую бедняками несчастному.
   Суперинтендант, которого наполовину несли, наполовину влекли его преданные друзья, сел наконец в карету. Пелисон поддерживал г-жу Фуке, которая потеряла сознание. Г-жа де Бельер оказалась более сильной и была вознаграждена за это сторицей: последний поцелуй Фуке был предназначен ей.
   Пелисон легко объяснил столь поспешный отъезд королевским приказом, призывавшим министров в Нант.

Глава 17. В КАРЕТЕ КОЛЬБЕРА

   Как видел Гурвиль, мушкетеры короля садились в седло, чтобы следовать за своим капитаном.
   Капитан же, не желая стеснять себя в своих действиях и поручив бригаду одному из помощников, отправился верхом на почтовой лошади, приказав своим людям двигаться возможно быстрее. Но как бы быстро они ни скакали, обогнать его они все равно не могли.
   Проезжая по улице Круа-де-Пти-Шан, он успел заметить нечто такое, что заставило его призадуматься. Он увидел Кольбера, выходившего из своего дома, чтобы сесть в ожидающую его карету.
   В этой карете д'Артаньян рассмотрел женские шляпки, и так как он был любопытен, то ему захотелось узнать, кто же те женщины, лица которых закрыты этими шляпками. Они сидели наклонившись друг к другу и о чем-то шептались, и поэтому, чтобы рассмотреть их как следует, д'Артаньян направил коня прямо к карете, так что ногой в сапоге с раструбами зацепил карету.
   Дамы испуганно вскрикнули; одна едва слышно, и по этому возгласу д'Артаньян определил молодую женщину, другая же разразилась такими проклятиями, что, судя по ее грубости и бесцеремонности, ей, должно быть, уже стукнуло по крайней мере полсотни лет.
   Шляпки раздвинулись: одна из женщин оказалась г-жой Ванель, другая герцогиней де Шеврез. Д'Артаньян увидел их раньше, чем они успели взглянуть на него; он их сразу узнал, они же не узнали его. И в то время как они смеялись над своим страхом и нежно пожимали друг другу руки, он сказал себе самому:
   «Старая герцогиня, очевидно, не так разборчива, как когда-то, в своих знакомствах: она ухаживает за любовницей Кольбера! Бедный Фуке! Ничего хорошего это ему не сулит».
   И он поспешил удалиться. Кольбер сел в карету, и благородное трио медленно направилось по дороге в Венсенский лес.
   По пути герцогиня де Шеврез завезла г-жу Ванель к ее мужу и, оставшись наедине с Кольбером, завела с ним разговор о делах. У нее был неисчерпаемый запас тем, и так как она всегда затевала беседу, чтобы причинить кому-нибудь зло, а себе самой заполучить благо, то ее речи были забавны для собеседника и небезвыгодны для нее.
   Она сообщила Кольберу, который без нее не знал, разумеется, каким великим министром он будет и каким ничтожеством станет Фуке. Она обещала ему, что, когда он сделается суперинтендантом финансов, она сведет его со всем старым французским дворянством, а также осведомилась о его мнении насчет Лавальер и о допустимых границах ее влияния на короля. Она хвалила Кольбер, бранила его, ошеломляла своими словами. Она указала ему ключ к стольким тайнам, что Кольберу на мгновение показалось, будто он имеет дело с самим дьяволом. Она доказала ему, что сегодня она так же хорошо держит в руках Кольбера, как вчера держала Фуке. Когда же он наивно спросил у нее о причине ее лютой ненависти к суперинтенданту, она задала ему встречный вопрос:
   — А почему вы сами полны к нему ненависти?
   — Сударыня, различные системы в политике могут приводить к разногласиям. Мне кажется, что господин Фуке осуществляет систему, противоречащую интересам короны.
   Она перебила его:
   — Я больше не говорю о господине Фуке. Поездка короля в Нант докажет правоту моих слов. Для меня господин Фуке — человек конченый. И для вас также.
   Кольбер не ответил.
   — По возвращении из Нанта, — продолжала г-жа до Шеврез, — король, который только и ищет предлога, заявит, что штаты вели себя по отношению к нему дурно и проявили чрезмерную скупость. Штаты ответят на это, что налоги слишком обременительны и что суперинтендантство довело их до полного разорения. Король во всем обвинит господина Фуке. И тогда…
   — Тогда?
   — О, его ожидает немилость. Разве вы не согласны со мной?
   Кольбер бросил на герцогиню взгляд, означавший:
   «Если ограничатся только немилостью, то не вы будете причиной этого».
   — Необходимо, — заторопилась г-жа де Шеврез, — необходимо, чтобы ваше назначение было положительно решено, господин Кольбер. Допускаете ли вы после падения господина Фуке какое-нибудь третье лицо между нами и королем?
   — Не понимаю, что вы хотите сказать.
   — Сейчас поймете. Ваше честолюбие — до каких пределов оно простирается?
   — У меня его нет.
   — В таком случае незачем было губить господина Фуке! Наконец, свергаете вы господина Фуке или нет? Ответьте же прямо.
   — Сударыня, я никого не гублю.
   — Тогда я отказываюсь понять, чего ради купили вы у меня за такие большие деньги письма кардинала Мазарини, касающиеся господина Фуке. Я не понимаю также, зачем вы подсунули эти письма королю.
   Пораженный Кольбер взглянул на герцогиню недоумевающим взглядом и упрямо ответил:
   — А я еще меньше понимаю, сударыня, как вы, получив эти деньги, меня же ими и попрекаете.
   — Ах, сударь, желать нужно по-настоящему даже в тех случаях, когда предмет твоих желании недостижим, — ответила старая герцогиня.
   — В том-то и дело, — сказал Кольбер, сбитый с толку этой грубою логикой.
   — Значит, вы не можете осуществить ваши чаянья, говорите же?
   — Признаюсь, я не могу уничтожить некоторые влияния, которые действуют на короля.
   — Влияния, защищающие господина Фуке? Какие же? Погодите, я вам помогу.
   — Прошу вас, сударыня.
   — Лавальер?
   — О, это влияние весьма незначительное. У Лавальер полное незнание дел и никакой подлинной силы. К тому же господин Фуке ухаживал когда-то за нею.
   — Выходит, что, защищая его, она тем самым обвиняет себя, не так ли?
   — Полагаю, что да.
   — Есть ли еще какое-нибудь другое влияние? Может быть, королева-мать?
   — У ее величества королевы-матери большая слабость к господину Фуке, которая чрезвычайно пагубна для ее сына.
   — Не думайте этого, — улыбнулась старая дама.
   — О, — недоверчиво воскликнул Кольбер, — я слишком часто испытывал это на деле!
   — Прежде?
   — Еще недавно, в Во, например. Это она помешала королю арестовать господина Фуке.
   — Мнения день ото дня меняются, дорогой господин Кольбер. Того, что еще так недавно было желанием королевы, того, быть может, она теперь не пожелает.
   — Почему? — удивился Кольбер.
   — Причина для вас не важна.
   — Напротив, очень важна. Потому что, если бы я по боялся прогневать ее величество королеву-мать, я бы развязал себе руки.
   — Вы, конечно, слышали о некоей тайне?
   — Тайне?
   — Зовите то, о чем я говорю, как хотите. Короче говоря, королева-мать возненавидела всех тех, кто так или иначе участвовал в раскрытии этой тайны, и господин Фуке, как кажется, принадлежит к их числу.
   — В таком случае можно рассчитывать на сочувствие королевы Анны?
   — Я только что от ее величества, и она меня уверила в этом.
   — Отлично, сударыня.
   — Есть еще кое-что, о чем я могла бы вам сообщить; знаете ли вы человека, который был ближайшим другом господина Фуке; я говорю о господине д'Эрбле? Он, если не ошибаюсь, епископ?
   — Ваннский епископ.
   — Так вот, господина д'Эрбле, который тоже знал эту тайну, королева-мать велит беспощадно преследовать. И так преследовать, чтобы в случае, если он будет мертв, получить его голову, дабы окончательно удостовериться, что никогда уже этому человеку не удастся заговорить.
   — Это желание королевы-матери?
   — Приказ.
   — Будем разыскивать господина д'Эрбле.
   — О, мы знаем, где он. Он на Бель-Иле, у господина Фуке.
   — Его схватят.
   — Не считайте, что это так просто, — сказала герцогиня с усмешкой, и не обещайте этого с такой легкостью.
   — Почему же, сударыня?
   — Потому что господин д'Эрбле не из тех, кого можно схватить, когда вздумается.
   — Значит, это мятежник.
   — О господин Кольбер, мы всю жизнь были мятежниками, и, однако, как видите, нас не хватают; больше того, это мы хватаем других.
   Кольбер, смерив старую герцогиню одним из тех злобных взглядов, выражение которых передать невозможно, произнес с твердостью, не лишенной величественности:
   — Прошли те времена, когда подданные добывала для себя герцогства, воюя с королем Франции. Если господин д'Эрбле заговорщик, он кончит на эшафоте. Понравится это его врагам или нет, — для нас безразлично.
   Над словом нас, так странно прозвучавшим в устах Кольбера, герцогиня на минуту задумалась. Она поймала себя на мысли, что ей теперь придется, считаться со словами этого человека.
   И на этот раз Кольбер добился превосходства над нею; желая сохранить его за собой, он спросил:
   — Вы обращаетесь с просьбой, сударыня, арестовать господина д'Эрбле?
   — Я? Я у вас ничего не прошу.
   — Я так подумал. Но раз я ошибся, предоставим всему идти своим чередом. Король еще ничего не сказал. Впрочем, не такая уж крупная дичь этот епископ! Что он королю? Нет, нет, я не стану заниматься подобными мелочами.
   Ненависть герцогини обнаружила себя с полною откровенностью.
   — Он крупная дичь для женщины, — сказала она, — а королева-мать женщина. Если она желает, чтобы господин д'Эрбле был арестован, значит, у нее есть основания к этому. Ко всему, господин д'Эрбле — близкий друг того человека, который вскоре впадет в немилость, не так ли?
   — О, это не имеет никакого значения! Его пощадят, если он не враг короля. Вам это не нравится? И… вы предпочли бы видеть его в тюрьме, скажем в Бастилии?
   — Думаю, что тайна будет надежнее погребена в стенах Бастилии, чем за стенами Бель-Иля.
   — Я поговорю с королем, и он снабдит меня указаниями.
   — А пока вы будете ждать указаний, сударь, ваннский епископ сбежит.
   На его месте я, по крайней море, поступила бы именно так.
   — Сбежит? Но куда? Европа если и не принадлежит Франции, то, во всяком случае, покоряется нашей воле.
   — Он всегда сможет найти убежище. Видно, что вы по осведомлены, с кем имеете дело. Вы не знаете господина д'Эрбле, вы не знали Арамиса. Это один из четырех мушкетеров, которые при покойном короле держали в трепете кардинала Ришелье и во время регентства причинили столько хлопот монсеньеру Мазарини.
   — Но как же он все-таки сделает это, если не располагает своим собственным королевством?
   — Оно есть у него.
   — Королевство у господина д'Эрбле?!
   — Повторяю вам, сударь, если у него будет нужда в королевстве, то он уже обладает им или будет им обладать.
   — Поскольку вы находите столь важным, чтобы этот мятежник не скрылся, уверяю вас, он не скроется.
   — Бель-Иль укреплен, господин Кольбер, и укреплен им самим.
   — Даже если он сам будет оборонять Бель-Иль, Бель-Иль вовсе не неприступен, и если ваннский епископ заперся на Бель-Иле, ну что ж, сударыня, мы осадим остров и схватим епископа.
   — Можете быть уверены, сударь, что готовность, с которой вы беретесь выполнить пожелание королевы-матери, живо тронет ее величество, и вы будете за это по заслугам вознаграждены. Что же мне передать королеве о ваших планах относительно этого человека?
   — Передайте, что, как только он попадет в наши руки, его заточат в крепость, и тайна, которою он владеет, никогда оттуда не выйдет.
   — Превосходно, господин Кольбер, и мы можем сказать, что отныне у нас с вами прочный союз, и я полностью к вашим услугам.
   — Это я, сударыня, готов служить вам во всем, что потребуется. Но шевалье д'Эрбле — испанский шпион, не так ли?
   — Он нечто большее.
   — Тайный посол?
   — Берите повыше…
   — Погодите… Король Филипп Третий весьма набожен. Это… духовник Филиппа Третьего?
   — Еще выше.
   — Черт возьми! — вскричал Кольбер, забывшись до того, что выругался при высокопоставленной даме, при давней подруге королевы-матери, при самой герцогине де Шеврез. — Что же он — генерал иезуитского ордена, что ли?
   — Полагаю, что вы угадали, — ответила герцогиня.
   — Ах, сударыня, значит, этот человек погубит нас всех, если только мы его не погубим. И притом нам следует поторопиться.
   — Я была такого же мнения, сударь, но не решалась высказать его до конца.
   — И нам еще повезло, что он напал на трон, вместо того чтобы напасть на нас, грешных.
   — Но запомните, господин Кольбер: господин д'Эрбле никогда не падает духом, и если его постигла в чем-нибудь неудача, он не успокоится, пока не добьется своего. Если он упустил случай создать покорного себе короля, он рано или поздно создаст другого, и будьте уверены, что первым министром этого короля вы, конечно, не будете.
   Кольбер грозно нахмурил брови.
   — Я полагаю, сударыня, что тюрьма разрешит это дело, и притом таким способом, что мы оба сочтем себя удовлетворенными до конца.
   В ответ на эти слова г-жа де Шеврез усмехнулась.
   — Если б вы знали, — вздохнула она, — сколько раз Арамис выходил из тюрьмы.
   — Но теперь мы сделаем так, что он из нее больше не выйдет.
   — Вы, по-видимому, забыли о том, о чем я только что говорила? Вы позабыли уже, что Арамис — один из четырех непобедимых, которых боялся сам Ришелье? Но в те времена у четырех мушкетеров отсутствовало все то, чем они располагают теперь, — у них не было ни денег, ни опыта.
   Кольбер закусил губу и тихо сказал:
   — Ну что ж, тогда мы откажемся от тюрьмы. Мы найдем убежище, из которого не сумеет выбраться даже этот непобедимый.
   — В добрый час, дорогой союзник! — ответила герцогиня. — Но уже поздно; не пора ли нам возвращаться?
   — Я вернусь тем охотнее, что мне нужно еще приготовиться к отъезду с его величеством королем.
   — В Париж! — крикнула кучеру герцогиня.
   И карета повернула к предместью Сент-Антуан. Итак, во время этой прогулки был заключен союз, обрекавший на смерть последнего друга Фуке, последнего защитника укреплений Бель-Иля, старинного друга Мари Мишон и нового врага герцогини.

Глава 18. ДВЕ ГАБАРЫ

   Д'Артаньян уехал; Фуке тоже покинул Париж. Он ехал с поразительной скоростью, которая все возрастала и возрастала благодаря нежной заботливости друзей.
   Первое время эта поездка или, правильнее сказать, это бегство было омрачено постоянным страхом перед всеми лошадьми и каретами, появлявшимися позади беглецов. И действительно, было маловероятно, чтобы Людовик XIV, имея намерение схватить свою жертву, позволил им ускользнуть; молодой лев уже постиг искусство охоты; к тому же у него были достаточно ревностные ищейки, на которых он мог вполне положиться.
   Но понемногу опасения этого рода рассеялись; суперинтендант так быстро продвигался вперед, и расстояние между ним и его преследователями, если только они в самом деле существовали, так возросло, что никто уже, очевидно, не мог бы догнать его. Что же касается объяснения его внезапной поездки, то друзья придумали прекрасный ответ на всякий вопрос, который мог бы в связи с нею последовать: разве не едет он в Нант и разве самая скорость, с которой он едет, не свидетельствует о его усердии!
   Он прибыл в Орлеан усталый, но успокоенный. Там он нашел, благодаря заботам посланного им вперед человека, отличную восьмивесельную габару.
   На этих несколько неуклюжих и широких судах в форме гондолы имелась небольшая каюта, находившаяся на палубе и напоминавшая собой рубку, и, кроме нее, еще одно помещение на корме, нечто вроде шалаша или палатки.
   Габары плавали по Луаре между Орлеаном и Лантом, и это путешествие, которое теперь показалось бы томительно долгим, было по тем временам и приятнее и удобнее езды по большим дорогам в каретах с жалкими почтовыми клячами и дурными рессорами. Фуке сел на такую габару, и она тотчас же отчалила. Гребцы, зная, что им досталась честь везти суперинтенданта финансов, старались изо всех сил, так как магическое слово финансы сулило им щедрое вознаграждение, и они хотели получить его по заслугам.
   Габара летела, рассекая воды Луары. Безоблачная погода и один из тех роскошных восходов солнца, которые зажигают багряным заревом окрестности, придавали реке облик ничем не смущаемой безмятежности и покоя.
   Течение и лодка несли Фуке, как крылья уносят птицу; так доплыл он без всяких происшествий де Божанси.
   Суперинтендант надеялся прибыть в Нант раньше кого бы то ни было; там он рассчитывал повидаться с нотаблями и заручиться поддержкой виднейших представителей генеральных штатов; он хотел сделаться необходимым для них, что было нетрудно человеку его дарований, и отсрочить грозящую катастрофу, если ему не удастся совсем отвести ее.
   — В Нанте, — говорил Гурвиль, — вы или мы с вами вместо выведаем, кроме того, намерения ваших врагов: у нас будут наготове лошади, чтобы добраться до непроходимого Пуату, лодка, чтобы добраться до моря, а раз мы будем у моря, недалеко и Бель-Иль, неприступная крепость. К тому же, вы видите, никто не следит за вами и никто вас не преследует.
   Но едва он успел произнести эти слова, как вдалеке за излучиной реки показались мачты большой габары, плывшей так же, как они, вниз по течению. Гребцы лодки, Фуке, увидев эту габару, стали обмениваться удивленными восклицаниями.
   — Что случилось? — спросил Фуке.
   — Дело в том, монсеньер, — ответил хозяин лодки, — что тут и впрямь что-то совершенно невиданное — габара мчится, как ураган.
   Гурвиль вздрогнул и вышел на палубу, чтобы узнать, что же там происходит. Фуке не поднялся с места, но попросил Гурвиля со сдержанной подозрительностью:
   — Посмотрите, в чем дело, дорогой друг.
   Габара только что вышла из-за излучины. Она шли так быстро, что за ней дрожала освещенная солнцем белая борозда — след, оставляемый ею.
   — Так они идут, черт возьми! — повторил хозяин. — Как же они, черт, идут! Должно быть, им здорово платят. Я не думал до этого, что могут быть весла лучше ваших, но вот эти доказывают мне, пожалуй, обратное.
   — Еще бы! — воскликнул один из гребцов. — Их двенадцать, а нас только восемь.
   — Двенадцать! — удивился Гурвиль. — Двенадцати гребцов! Это просто непостижимо!
   Восемь — это было предельное число гребцов на габарах, и даже король довольствовался теми же восемью веслами Такая честь была оказана и суперинтенданту финансов, впрочем, скорее ввиду спешности его поездки, чем для того, чтобы достойно принять его.
   — Что это значит? — сказал Гурвиль, тщетно стараясь разглядеть путешественников под парусиной уже хорошо видной палатки.