Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3

   Король был весел и оживлен. Он был бесконечно внимателен к королеве и бесконечно нежен с принцессой Генриеттой, сидевшей по его левую руку и в этот вечер очень печальной. Можно было подумать, что вернулись прежние спокойные времена, когда король искал в глазах своей матери одобрения или неодобрения каждого своего слова.
   О фаворитке на этом обеде не вспоминали. Раза два или три король назвал Арамиса, обращаясь к нему, господином послом, и это еще больше увеличило удивление д'Артаньяна, и без того ломавшего себе голову над вопросом, как это его друг, мятежник, в таких чудесных отношениях с французским двором.
   Вставая из-за стола, король предложил руку ее величеству королеве, сделав при этом знак Кольберу, чьи глаза ловили взгляд властелина.
   Кольбер отвел в сторону д'Артаньяна и Арамиса.
   Король вступил в разговор со своей невесткой, тогда как обеспокоенный принц, рассеянно беседуя с королевой, искоса поглядывал на жену и на брата.
   Разговор между Арамисом, д'Артаньяном и Кольбером вертелся вокруг самых безобидных тем. Они вспоминали министров былых времен; Кольбер сообщил любопытные вещи о Мазарини и выслушал рассказы о Ришелье.
   Д'Артаньян никак не мог надивиться, видя столько здравого смысла и веселого юмора в этом человеке с густыми бровями и низким лбом. Арамис поражался легкости, с какой этому серьезному человеку удавалось откладывать с выгодой для себя более значительный разговор, на который никто из присутствующих ни разу но намекнул, хотя все три собеседника чувствовали его неизбежность.
   По недовольному лицу принца было хорошо видно, насколько ему не нравится беседа короля с принцессой. У принцессы были покрасневшие, заплаканные глаза. Неужели она станет жаловаться? Неужели она не остановится пред скандалом?
   Король отвел ее в сторону и обратился к ней таким нежным и ласковым голосом, что он должен был напомнить принцессе те дни, когда она была любима им ради нее самой:
   — Сестра моя, почему ваши восхитительные глаза заплаканы?
   — Но, ваше величество… — проговорила она.
   — Принц ревнив, не так ли, дорогая сестра.
   Она посмотрела в сторону принца, и тот понял, что они говорят о нем.
   — Да… — согласилась она.
   — Послушайте, — продолжал король, — если ваши друзья компрометируют вас, то в этом принц нисколько не виноват.
   Он произнес эти слова с такой нежностью, что ободренная ею принцесса, у которой за последнее время было столько огорчений и неприятностей, чуть не разразилась рыданиями: так исстрадалось, измучилось ее сердце.
   — Ну, дорогая сестра, расскажите нам о ваших печалях; как брат, клянусь, я сочувствую вам, как король — я положу им конец.
   Она подняла на Людовика свои изумительные глаза в грустно проговорила:
   — Меня компрометируют не друзья, они далеко или таятся от всех. Но их очернили, и они в немилости у вашего величества, а между тем они так преданны, так добры, так благородны.
   — Вы говорите о Гише, которого, уступая желанию принца, я отправил в изгнание?
   — И который со времени своего незаслуженного изгнания ежедневно ищет возможности умереть.
   — Незаслуженного, сестра моя?
   — До такой степени незаслуженного, что если бы я не питала к вашему величеству уважения и привязанности… я бы попросила моего брата Карла, на которого я имею неограниченное влияние…
   Король вздрогнул.
   — О чем бы вы его попросили?
   — Я бы попросила его довести до вашего сведения, что принц и шевалье де Лоррен, его фаворит, не могут безнаказанно быть палачами и моей чести, и моего счастья.
   — Шевалье де Лоррен, эта мрачная личность?
   — Он — смертельный мой враг. Пока этот человек будет оставаться у меня в доме, где, предоставляя ему полную власть, его удерживает принц, мой супруг, я буду самой несчастной женщиной во всем королевстве.
   — Значит, — медленно произнес король, — вы считаете вашего брата, английского короля, лучшим другом, чем я?
   — Поступки сами говорят за себя, ваше величество.
   — И вы предпочли бы обратиться за помощью?..
   — К моей стране, — гордо сказала она, — да, ваше величество.
   — Вы — внучка Генриха Четвертого, как и я, моя дорогая. Двоюродный брат и деверь, разве это не равно брату?
   — В таком случае действуй!
   — Ну что ж! Заключим с вами союз.
   — Начинайте.
   — Вы говорите, что я незаслуженно изгнал Гиша?
   — О да, — покраснела принцесса.
   — Обещаю вам, Гиш возвратится.
   — Отлично.
   — Вы говорите далее, что я напрасно разрешаю бывать в вашем доме шевалье де Лоррену, который настраивает против вас принца, вашего мужа?
   — Запомните то, что я говорю, ваше величество: однажды шевалье де Лоррен… Если со мною случится несчастье, знайте, что я заранее обвиняю в нем шевалье де Лоррена… этот человек способен на любое, самое гнусное преступление!
   — Шевалье де Лоррен избавит вас от своего присутствия, обещаю вам это.
   — Раз так, мы заключаем с вами настоящий союз, ваше величество, и я готова подписать договор… Но вы внесли свою долю, скажите же, в чем должна заключаться моя?
   — Вместо того чтобы ссорить меня с вашим братом, королем Карлом, нужно было бы постараться сделать нас такими друзьями, какими мы еще никогда не были.
   — Это легко.
   — О, не так легко, как вы думаете; при обычной дружбе обнимают друг друга и обмениваются любезностями, и это стоит какого-нибудь поцелуя или приема, что не требует слишком больших расходов; но при политической дружбе…
   — А, так вы хотите политической дружбы?
   — Да, сестра моя, и тогда вместо объятий и пиршеств необходимо давать своему другу живых, хорошо обученных и снаряженных солдат; дарить ему военные корабли с пушками и провиантом. Но ведь бывает и так, что сундуки с королевской казною не имеют возможности оказывать дружеские услуги подобного рода.
   — Ах, вы правы… сундуки английского короля с некоторых пор поражают своим изумительным резонансом.
   — Но вам, дорогая сестра, вам, имеющей столь большое влияние на вашего брата, быть может, вам все же удастся добиться того, чего никогда не добиться никакому послу.
   — Для этого мне нужно было бы отправиться в Лондон, дорогой брат.
   — Я уже думал об этом, — живо ответил Людовик, — и я решил, что подобное путешествие вас несколько развлечет.
   — Только, — перебила принцесса, — возможно, что я потерплю неудачу. У английского короля есть советники, в притом очень опасные.
   — Советницы, вы хотите сказать?
   — Вот именно. Если ваше величество желаете, скажем, просить у Карла Второго (я ведь только предполагаю, мне решительно ничего не известно) союза для того, чтоб вести войну… тогда советницы короля, которых в настоящее время семь, а именно: мадемуазель Стюарт, мадемуазель Уэллс, мадемуазель Гуин, мисс Орчей, мадемуазель Цунга, мисс Даус и графиня Кестльмен, убедят короля, что война стоит дорого и что лучше давать балы и ужины в Гемптон-Корте, чем снаряжать линейные корабли в Портсмуте или Гринвиче.
   — И тогда вас ждет неудача?
   — О, эти дамы срывают любые переговоры, если только эти переговоры ведутся не ими.
   — Знаете, какая мысль осенила меня?
   — Нет. Поделитесь ею.
   — Мне кажется, что, поискав хорошенько возле себя, вы, быть может, нашли бы советницу, которую повезли бы с гобой к королю и которая своим красноречием победила былую волю семи остальных.
   — Это действительно удачная мысль, ваше величество, и я уже думаю, кто бы мог подойти к этой роли.
   — Подумайте, и вы найдете, конечно.
   — Надеюсь.
   — Необходимо, чтобы это была красивая женщина: ведь приятное лицо стоит большего, чем безобразное, разве не так?
   — Безусловно.
   — Нужен живой, смелый, находчивый ум.
   — Разумеется.
   — Нужна знатность… ее, впрочем, требуется не так уж много, ровно столько, чтобы без неловкости подойти к королю, но не столько, чтобы знатность происхождения могла сдерживать в стеснять.
   — Очень справедливо.
   — И… надо, чтобы она хоть немного умела говорить по-английски.
   — Бог мой! Кто-нибудь вроде мадемуазель де Керуаль, например, — оживленно проговорила принцесса.
   — Ну да, вот вы и нашли… ведь это вы сами нашли, сестра моя, — обрадовался Людовик XIV.
   — Я увезу ее, и я думаю, что ей не придется жаловаться на это.
   — Конечно, нет; поначалу я назначу ее полномочною обольстительницей, а затем к ее титулу присоединю и поместья.
   — Превосходно.
   — Я уже вижу вас в дорожной карете, дорогая сестрица, и совершенно утешенной во всех ваших печалях.
   — Я уеду при соблюдении двух условий. Первое — я должна знать, какого рода переговоры я буду вести.
   — Сейчас сообщу. Вы знаете, что голландцы ежедневно в своих газетах поносят меня; их республиканские замашки я дольше терпеть не намерен. Я не люблю республик.
   — Это понятно, ваше величество.
   — Я с досадою вижу, что эти владыки морей (это они сами себя так величают) мешают французской торговле в Индии и их корабли вскоре вытеснят нас из всех европейских портов; подобная сила, и притом в таком близком соседстве, мне очень не по душе, дорогая сестра.
   — Но ведь они ваши союзники?
   — Вот почему они поступили весьма опрометчиво, выбив медаль, которая изображает Голландию, останавливающую, как Иисус Навин, солнце, и снабдив ее надписью: «Солнце, остановись предо мною». Это отнюдь не по-братски, не так ли?
   — А я думала, что вы уже забыли про этот пустяк.
   — Я никогда ничего не забываю, сестра моя. И если мои подлинные друзья, каков ваш брат Карл, захотят присоединиться ко мне…
   Принцесса задумалась.
   — Послушайте, — сказал Людовик XIV, — можно поделить владычество над морями, и раз Англия терпела уже подобный раздел, то разве я хуже голландцев?
   — Этот вопрос будет обсуждать с королем Карлом мадемуазель де Керуаль.
   — А в чем состоит ваше второе условие, сестра моя?
   — В согласии принца, моего мужа.
   — Оно будет дано.
   — Тогда я еду, брат мой.
   Услышав эти слова, Людовик XIV повернулся к тому углу зала, где находились Кольбер с Арамисом и д'Артаньяном, и подал своему министру условленный знак.
   Тогда Кольбер, резко прервав начатый разговор, обратился к Арамису:
   — Господин посол, давайте поговорим о делах.
   Д'Артаньян тотчас же удалился. Од подошел к камину, откуда можно было услышать все то, что король будет говорить своему брату, который в сильнейшем беспокойстве направлялся ему навстречу.
   Лицо короля оживилось. На нем была видна непреклонная воля, которой во Франции уже никто не перечил и которая вскоре не будет встречать отпора во всей Европе.
   — Принц, — заявил король своему брату, — я недоволен шевалье де Лорреном. Вы его покровитель, посоветуйте ему в течение нескольких месяцев попутешествовать.
   Словно снежная лавина в горах, эти слова свалились на принца, обожавшего своего фаворита и сосредоточившего на нем всю свою нежность.
   Он воскликнул:
   — Чем шевалье мог разгневать ваше величество?
   И бросил яростный взгляд на принцессу.
   — Я сообщу вам об этом, когда он уедет, — отвечал невозмутимо король.
   — А также когда принцесса, ваша супруга, отбудет в Англию.
   — Принцесса в Англию! — пробормотал пораженный изумлением принц.
   — Через неделю, брат мой, а куда мы с вами поедем, я оповещу вас позднее.
   И, подарив принца улыбкой, чтобы подсластить горечь двух столь внезапных известий, король круто повернулся на каблуках и отошел от него.
   В это время Кольбер продолжал разговор с герцогом д'Аламеда.
   — Сударь, — сказал Кольбер Арамису, — пришло время, когда нам подобает внести полную ясность в отношения между нашими странами. Я помирил вас с королем, я не мог поступить иначе по отношению к такому выдающемуся человеку, как вы; но так как и вы проявляли порою дружеские чувства ко мне, то теперь и вам представляется случай доказать их искренность.
   Впрочем вы более француз, чем испанец. Ответьте мне с полною откровенностью: можем ли мы рассчитывать на нейтралитет Испании, если нами будут предприняты кое-какие действия против Голландии?
   — Сударь, — отвечал Арамис, — интересы Испании не оставляют ни малейших сомнений. Возбуждать Европу против Голландии, к которой в моей стране существует старинная ненависть из-за завоеванной ею свободы, такова наша политика, ставшая традиционною: но король Франции находится в союзе с Голландией. Затем вам, конечно, известно, что война с этой страной была бы войною да море, которую Франция, мне кажется, не в состоянии успешно вести.
   Кольбер, обернувшись в этот момент, увидел д'Артаньяна, который искал себе собеседника на время разговора короля с принцем.
   Кольбер позвал его и шепотом сказал Арамису:
   — Мы можем продолжать в присутствии господина д'Артаньяна?
   — О, разумеется! — ответил испанский посол.
   — Мы только что говорили с герцогом д'Аламеда, что война против Голландии была бы войною на море.
   — Это очевидно, — согласился мушкетер.
   — А что вы думаете об этом, господин д'Артаньян?
   — Я думаю, что, для того чтобы вести эту морскую войну, нам потребовалась бы сильная сухопутная армия.
   — Как вы сказали? — спросил Кольбер, решив, что ослышался.
   — Почему сухопутная? — удивился Арамис.
   — Потому что короля побьют на море, если англичане не помогут ему, а будучи побит на море, он будет быстро лишен портов, которые захватят голландцы, и всего королевства, в которое хлынут испанцы.
   — А если испанцы останутся строго нейтральными? — поинтересовался Арамис.
   — Они будут нейтральны, пока король будет сильнее противника, — отвечал Д'Артаньян.
   Кольбер был восхищен этою прозорливостью, которая если уж касалась какого-нибудь вопроса, то освещала его до конца. Арамис улыбнулся. Он знал, что в дипломатии д'Артаньян в учителях не нуждается.
   Кольбер, как все тщеславные люди носившийся со своими фантазиями и уверенный в том, что они завершатся успехом, между тем продолжал:
   — А кто вам сказал, господин д'Артаньян, что у короля нет сильного флота?
   — О, я не вникал в подробное рассмотрение вопроса о королевском флоте. Я неважный моряк. Как все нервные люди, я ненавижу море; однако я думаю, что Франция, будучи приморской страной, обзавелась бы и моряками, если бы у нее было достаточно кораблей.
   Кольбер вытащил из кармана небольшую продолговатую тетрадку, разграфленную на две части. С одной стороны были записаны названия кораблей; с другой — количество пушек на них и численность экипажей.
   — Мне пришло в голову то же самое, что и вам, — обратился он к д'Артаньяну, — и я велел сделать список тех кораблей, которые мы недавно добавили. Всего тридцать пять кораблей.
   — Тридцать пять кораблей? Непостижимо! — вскричал д'Артаньян.
   — Что-то вроде двух тысяч пушек, — поклонился Кольбер. — Это то, чем обладает король в настоящее время. Тридцать пять кораблей — это три сильные эскадры, но я хочу иметь пять.
   — Пять? — переспросил Арамис.
   — Они будут спущены на воду, господа, до конца года, и у короля будет пятьдесят линейных боевых кораблей. С такими силами можно бороться, не так ли?
   — Строить корабли, — сказал д'Артаньян, — трудно, но все же возможно.
   Но что касается их вооружения, то как тут быть, право, не знаю! Во Франции дет ни литейных заводов, ни арсеналов.
   — Ба! — отвечал Кольбер с веселой усмешкой. — За последние полтора года я много чего понастроил. Неужели вы не знаете этого? Знаком ли вам господин д'Инфревиль?
   — Д'Инфревиль? Нет.
   — Это человек, которого я открыл. У него хорошая специальность: он умеет заставить работать. Это он стал лить пушки в Тулоне и рубить лес в Бургундии. Быть может, господин посол, вы не поверите, но мне пришла в голову еще одна мысль.
   — О сударь, — поклонился Арамис, — я верю вам всегда и во всем.
   — Представьте себе, что, размышляя о характере наших союзников, достопочтенных голландцев, я сказал себе: они — купцы, они — друзья короля и будут счастливы продавать его величеству то, что делают для себя. Так вот, чем больше покупаешь… Ах, следует добавить еще, что у меня есть Форан… Знаете ли вы, д'Артаньян, Форана?
   Кольбер забывался. Он называл капитана попросту д'Артаньян, совсем как король. Но капитан улыбнулся и ответил Кольберу:
   — Нет, я не знаю его.
   — Это еще один человек, которого я открыл, специалист по закупкам.
   Этот Форан закупил для меня триста пятьдесят тысяч фунтов ядер, двести пятьдесят тысяч фунтов пороху, двенадцать транспортов северной древесины, фитили, гранаты, смолу, нефть и еще всякую всячину на семь процентов дешевле, чем обошлись бы эти же вещи, будь они приобретены в нашей Франции.
   — Это идея, — сказал д'Артаньян, — заставить голландцев лить ядра, которые к ним и вернутся.
   — Не так ли? И с немалым убытком!
   И Кольбер, восхищенный собственною остротой, засмеялся громким резким смехом.
   — Кроме того, — продолжал он, — те же голландцы строят в настоящее время для короля по самым лучшим своим образцам шесть больших кораблей.
   Детуш… Ах, вы не знаете и господина Детуша?
   — Нет, сударь, не знаю.
   — У Детуша удивительно точный глаз, он может безошибочно определять, каковы достоинства и недостатки спускаемого на воду корабля. Это драгоценное и притом редкое качество. Так вот, этот Детуш показался мне человеком, который может принести неоценимую пользу на верфи, и теперь он наблюдает за постройкой шести кораблей, заказанных в Голландии для королевского флота. Из всего этого следует, господин д'Артаньян, что если бы король захотел драться с голландцами, то у него был бы очень недурной флот. А насколько сухопутная армия хороша, вам известно лучше, чем всякому другому.
   Восхищаясь огромной работою, произведенной этим человеком в несколько лет, д'Артаньян и Арамис обменялись взглядами. Кольбер понял их и был глубоко тронут этим столь цепным для него одобрением.
   — Если мы этого не знали во Франции, — заметил д'Артаньян, — то за ее пределами должны знать еще меньше.
   — Вот почему я и говорил господину послу, что если б Испания обещала нейтралитет, а Англия помогала нам…
   — Если Англия окажет вам помощь, то я отвечаю за нейтралитет Испанского королевства, — проговорил Арамис.
   — В таком случае по рукам, — поторопился заключить Кольбер, со свойственной ему непосредственностью и простодушием. — Что до нейтралитета Испании, то у вас нет еще ордена Золотого Руна, господин д'Аламеда.
   А я слышал на днях, как король говорил, что ему было бы крайне приятно увидеть на вас ленту ордена святого Михаила.
   Арамис поклонился.
   «О! — сказал себе д'Артаньян. — Жаль, что нет на свете Портоса. Сколько локтей лент разного рода досталось бы и ему от этих щедрот! Бедный, добрый Портос!»
   — Господин д'Артаньян, — продолжал Кольбер, — пусть это останется между нами. Уверен, что вы не прочь повести своих мушкетеров в Голландию. Вы умеете плавать?
   И он снова весело засмеялся.
   — Как угорь, — отвечал д'Артаньян.
   — Дело в том, что через все эти каналы и бесчисленные болота — ужасные переправы, и даже лучшие пловцы нередко тонут в этих местах.
   — Но это входит в мою профессию — умереть за его величество. И так как на войне — редкость, чтобы было много воды без огня, то я вас заранее предупреждаю, что сделаю все возможное, дабы выбрать огонь. Я старею, вода леденит мою кровь, господин Кольбер, тогда как огонь согревает ее.
   Полный решимости и юношеского задора, д'Артаньян, произнося эти слова, был так обаятелен, что Кольбер, в свою очередь, не мог не восхититься им. Капитан заметил произведенное им впечатление. Он вспомнил, что хорош только тот купец, который умеет поднять цену на свой товар, когда на него есть спрос. Поэтому он решил запросить.
   — Итак, — начал Кольбер, — вы ничего не имеете против Голландии?
   — Да, — согласился д'Артаньян. — Но только во всем, что б вы ни взяли, замешаны личные интересы и самолюбие. Жалованье капитана мушкетеров значительно, спора нет, но заметьте себе: у нас теперь есть королевская гвардия и личная охрана его величества. Капитан мушкетеров должен или начальствовать над всем этим, и тогда ему придется расходовать сто тысяч в год на представительство и на стол…
   — Неужели вы допускаете мысль, что король вздумает торговаться с вами? — спросил Кольбер.
   — Вы меня, по-видимому, не поняли, — ответил д'Артаньян, убедившись, что в денежном вопросе он уже выиграл, — я хотел вам сказать, что я, старый капитан мушкетеров, некогда начальник королевской охраны, имеющий первенство над маршалами Французского королевства, однажды да театре войны обнаружил, что по своему положению мне равны еще двое — начальник охраны и полковник, командующий швейцарцами. Этого я никоим образом не потерплю. У меня есть укоренившиеся привычки, и я цепко держусь за них.
   Кольбер понял, куда метит капитан мушкетеров. Он, впрочем, заранее был готов к этому.
   — Я уже думал о том, о чем вы только что говорили, — перебил он.
   — О чем?
   — Мы говорили о каналах и о болотах, при переправе через которые тонут. Так вот если там тонут, то это происходит из-за отсутствия лодки, доски, наконец, палки.
   — Даже такой короткой палочки, как маршальский жезл.
   — Бесспорно, — кивнул Кольбер. — Я не знаю ни одного случая, чтобы маршал Франции утонул.
   Д'Артаньян побледнел от радости и неуверенным голосом произнес:
   — В моих краях мною, несомненно, гордились бы, если б я сделался маршалом Франции; но ведь для того, чтобы получить маршальский жезл, нужно возглавить армию, ведущую военные действия.
   — Сударь, — сказал Кольбер, — вот в этой записной книжке вы обнаружите план кампании, которую вам предстоит предпринять будущею весной; король ставит вас во главе своих войск.
   Д'Артаньян протянул руку за книжкой; его дрожащие пальцы и пальцы Кольбера встретились. Министр крепко пожал ему руку.
   — Сударь, — сказал он, — нам уже давно требовалось воздать друг другу должное. Я начал, теперь ваша очередь.
   — Я отплачу вам, сударь, — улыбнулся д'Артаньян, — и умоляю вас сказать королю, что первая битва, в которой я буду участвовать, окончится или победой, или моей смертью.
   — А я, — заявил Кольбер, — я прикажу, чтобы сегодня же начали вышивать золотые лилии, которые украсят собой ваш маршальский жезл.
   На следующий день Арамис, уезжавший в Мадрид для переговоров о нейтралитете Испании, пришел к д'Артаньяну да дом, чтобы обнять его на прощание.
   — Будем любить друг друга за четверых, ведь нас теперь только двое, вздохнул д'Артаньян.
   — И ты, быть может, больше не увидишь меня, дорогой д'Артаньян, — отвечал Арамис. — Если б ты знал, как я любил тебя! Теперь я стар, я угас, я мертв.
   — Друг мой, ты будешь жить дольше, чем я, твоя дипломатия велит тебе жить и жить, тогда как честь обрекает меня на смерть.
   — Полно, господин маршал, — усмехнулся Арамис, — такие люди, как мы, умирают лишь после того, как пресытятся славой и радостью.
   — Ах, — с печальной улыбкой произнес д'Артаньян, — дело в том, что у меня уже нет аппетита, господин герцог.
   Они обнялись и через два часа расстались навеки.

СМЕРТЬ Д'АРТАНЬЯНА

   В противоположность тому, что обычно наблюдается в политике или морали, все честно сдержали свои обещания. Король вернул графа де Гиша и изгнал шевалье де Лоррена; это настолько расстроило принца, что он заболел от огорчения.
   Принцесса Генриетта уехала в Лондон и приложила столько усилий, чтобы убедить своего брата Карла II слушаться политических советов мадемуазель де Керуаль, что союз между Францией и Англией был подписан и английские корабли, имея с собой балласт в виде нескольких миллионов французского золота, провели ожесточенную кампанию против голландского флота.
   Карл II обещал мадемуазель де Керуаль, что за добрые советы, которые были преподаны ею, он отблагодарит ее каким-нибудь скромным знаком признательности; он сдержал свое обещание и сделал ее герцогинею Портсмутской.
   Кольбер обещал королю корабли, снаряжение и победы. И он, как известно, сдержал обещание. Наконец, Арамис, на обещания которого меньше всего можно было рассчитывать, написал Кольберу по поводу переговоров в Мадриде, взятых им на себя, нижеследующее письмо:
 
   «Господин Кольбер.
   Направляю к вам преподобного отца д'Олива, временного генерала ордена Иисуса, моего предполагаемого преемника.
   Преподобный отец объяснит вам, г-н Кольбер, что я сохраняю за собой управление всеми делами ордена, касающимися Франции и Испании, но не хочу сохранять титул генерала ордена, так как это бросило бы слишком много света на ход переговоров, которые поручены мне его католическим величеством королем Испании. Я снова приму этот титул по повелению его величества короля, когда предпринятые мною труды, в согласии с вами, к вящей славе господа и его церкви, будут доведены до благополучного завершения.
   Преподобный отец д'Олива уведомит вас также и о согласии его величества на подписание договора, гарантирующего нейтралитет Испании в случае войны между Францией и Голландией. Это соглашение сохранит свою силу даже при том, что Англия вместо активных действий ограничится нейтралитетом.
   Что касается Португалии, о которой мы с вами беседовали, то могу вас заверить, сударь, что она сделает все от нее зависящее, дабы оказать христианнейшему королю посильную помощь в предстоящей войне.