Страница:
— Отлично, — сказал молодой человек со смехом. — Теперь нам остается уяснить еще последний вопрос.
— Какой вопрос?
— Вопрос об оскорблении, которое мне нанес де Сент-Эньян.
— Но тут больше не о чем говорить.
— Нет, дорогой господин дю Валлон, у современных людей, как вы выражаетесь, существует правило, согласно которому причины вызова должны быть объяснены.
— Да, по вашей новой системе оно действительно так. В таком случае расскажите мне суть вашего дела.
— Видите ли…
— Проклятие! Вот уж и затруднение. В прежние времена нам никогда не приходилось вдаваться в подробности. Дрались, потому что дрались. Что до меня, я никогда не искал лучшей причины.
— Вы совершенно правы, друг мой.
— Слушаю вас. Каковы же ваши мотивы?
— Долго рассказывать. Но так как все же придется вдаваться в подробности…
— Да, да, черт подери. Это нужно в соответствии с требованиями повой системы.
— И так как, повторяю, придется вдаваться в подробности, и, с другой стороны, дело мое представляет множество затруднений и требует полной тайны…
— Еще бы!
— Вы сделаете мне величайшее одолжение, если передадите графу де Сент-Эньяну — и он поймет — только то, что он оскорбил меня, во-первых, своим переездом.
— Переездом… Хорошо, — сказал Портос и принялся загибать пальцы на руке. — Дальше.
— Далее, тем, «что устроил люк в своей новой квартире.
— Понимаю — люк. Черт, это существенно! Понятно, что это должно было вызвать в вас ярость. И как смел этот бездельник устраивать люки, не переговорив предварительно с вами! Люки! Тысяча чертей! Да у меня и то нет ничего похожего, если не считать моей подземной тюрьмы в Брасье!
— Вы добавите, что последнее мое основание считать себя оскорбленным — это портрет, который хорошо знаком графу де Сент-Эньяну.
— Ну вот, еще и портрет!.. Подумать только! Переезд, люк и портрет.
Но, друг мой, и одного из этих трех оснований достаточно, чтобы все дворяне Франции и Испании перерезали друг другу горло, а ведь это немало.
— Значит, милый мой, вы теперь в достаточной мере осведомлены?
— Я беру с собой и вторую лошадь. Выбирайте место вашего поединка и, пока вы будете дожидаться, поупражняйтесь в плие и в выпадах, это придает телу редкую гибкость.
— Благодарю вас. Я буду ждать в Венсенском лесу, возле монастыря Меньших Братьев.
— Прекрасно… но где же мне искать этого графа де Сент-Эньяна?
— В королевском дворце.
Портос зазвонил в колокольчик солидных размеров. Появился слуга.
— Мое придворное платье, — приказал он, — и мою лошадь. И еще одну лошадь со мной.
Слуга поклонился и вышел.
— Ваш отец знает об этом? — спросил Портос.
— Нет, но я напишу ему.
— А д'Артаньян?
— Господин д'Артаньян тоже не знает. Он осторожен и отговорил бы меня от дуэли.
— Однако д'Артаньян умный советчик, — сказал Портос, удивленный в своей благородной скромности, что можно обращаться к нему, когда на свете есть д'Артаньян.
— Дорогой господин дю Валлон, — продолжал Рауль, — умоляю вас, не расспрашивайте меня. Я сказал все, что мог. Я жажду действий и хочу, чтобы они были суровыми и решительными, такими, какими вы умеете сделать их благодаря предварительной подготовке. Вот почему я обратился именно к вам.
— Вы будете мною довольны, — кивнул Портос.
— И помните, дорогой друг, что, кроме нас с вами, никто не должен знать об этой дуэли.
— Об этих вещах, однако, догадываются, когда находят в лесу мертвеца.
Ах, милый друг, обещаю вам все на свете, но только я не стану прятать покойника. Он тут, его увидят, этого не избежать. У меня принцип не зарывать его в землю. От этого пахнет убийством. От риска. к риску, как говорят нормандцы.
— Храбрый и дорогой друг, за дело!
— Доверьтесь мне, — сказал великан, приканчивая бутылку, в то время как его лакей раскладывал на креслах роскошное платье и кружева.
Рауль вышел от Портоса с тайною радостью в сердце; он говорил себе:
«О коварный король! О предатель! Я не могу поразить тебя: короли особы священные! Он твой сообщник, твой сводник, который представляет тебя, этот подлец заплатит за твое преступление! В его лице я убью тебя, а потом подумаем и о Луизе».
Глава 15. ПЕРЕЕЗД, ЛЮК И ПОРТРЕТ
Глава 16. ПОЛИТИЧЕСКИЕ СОПЕРНИКИ
— Какой вопрос?
— Вопрос об оскорблении, которое мне нанес де Сент-Эньян.
— Но тут больше не о чем говорить.
— Нет, дорогой господин дю Валлон, у современных людей, как вы выражаетесь, существует правило, согласно которому причины вызова должны быть объяснены.
— Да, по вашей новой системе оно действительно так. В таком случае расскажите мне суть вашего дела.
— Видите ли…
— Проклятие! Вот уж и затруднение. В прежние времена нам никогда не приходилось вдаваться в подробности. Дрались, потому что дрались. Что до меня, я никогда не искал лучшей причины.
— Вы совершенно правы, друг мой.
— Слушаю вас. Каковы же ваши мотивы?
— Долго рассказывать. Но так как все же придется вдаваться в подробности…
— Да, да, черт подери. Это нужно в соответствии с требованиями повой системы.
— И так как, повторяю, придется вдаваться в подробности, и, с другой стороны, дело мое представляет множество затруднений и требует полной тайны…
— Еще бы!
— Вы сделаете мне величайшее одолжение, если передадите графу де Сент-Эньяну — и он поймет — только то, что он оскорбил меня, во-первых, своим переездом.
— Переездом… Хорошо, — сказал Портос и принялся загибать пальцы на руке. — Дальше.
— Далее, тем, «что устроил люк в своей новой квартире.
— Понимаю — люк. Черт, это существенно! Понятно, что это должно было вызвать в вас ярость. И как смел этот бездельник устраивать люки, не переговорив предварительно с вами! Люки! Тысяча чертей! Да у меня и то нет ничего похожего, если не считать моей подземной тюрьмы в Брасье!
— Вы добавите, что последнее мое основание считать себя оскорбленным — это портрет, который хорошо знаком графу де Сент-Эньяну.
— Ну вот, еще и портрет!.. Подумать только! Переезд, люк и портрет.
Но, друг мой, и одного из этих трех оснований достаточно, чтобы все дворяне Франции и Испании перерезали друг другу горло, а ведь это немало.
— Значит, милый мой, вы теперь в достаточной мере осведомлены?
— Я беру с собой и вторую лошадь. Выбирайте место вашего поединка и, пока вы будете дожидаться, поупражняйтесь в плие и в выпадах, это придает телу редкую гибкость.
— Благодарю вас. Я буду ждать в Венсенском лесу, возле монастыря Меньших Братьев.
— Прекрасно… но где же мне искать этого графа де Сент-Эньяна?
— В королевском дворце.
Портос зазвонил в колокольчик солидных размеров. Появился слуга.
— Мое придворное платье, — приказал он, — и мою лошадь. И еще одну лошадь со мной.
Слуга поклонился и вышел.
— Ваш отец знает об этом? — спросил Портос.
— Нет, но я напишу ему.
— А д'Артаньян?
— Господин д'Артаньян тоже не знает. Он осторожен и отговорил бы меня от дуэли.
— Однако д'Артаньян умный советчик, — сказал Портос, удивленный в своей благородной скромности, что можно обращаться к нему, когда на свете есть д'Артаньян.
— Дорогой господин дю Валлон, — продолжал Рауль, — умоляю вас, не расспрашивайте меня. Я сказал все, что мог. Я жажду действий и хочу, чтобы они были суровыми и решительными, такими, какими вы умеете сделать их благодаря предварительной подготовке. Вот почему я обратился именно к вам.
— Вы будете мною довольны, — кивнул Портос.
— И помните, дорогой друг, что, кроме нас с вами, никто не должен знать об этой дуэли.
— Об этих вещах, однако, догадываются, когда находят в лесу мертвеца.
Ах, милый друг, обещаю вам все на свете, но только я не стану прятать покойника. Он тут, его увидят, этого не избежать. У меня принцип не зарывать его в землю. От этого пахнет убийством. От риска. к риску, как говорят нормандцы.
— Храбрый и дорогой друг, за дело!
— Доверьтесь мне, — сказал великан, приканчивая бутылку, в то время как его лакей раскладывал на креслах роскошное платье и кружева.
Рауль вышел от Портоса с тайною радостью в сердце; он говорил себе:
«О коварный король! О предатель! Я не могу поразить тебя: короли особы священные! Он твой сообщник, твой сводник, который представляет тебя, этот подлец заплатит за твое преступление! В его лице я убью тебя, а потом подумаем и о Луизе».
Глава 15. ПЕРЕЕЗД, ЛЮК И ПОРТРЕТ
Портос, чрезвычайно довольный возложенным на него поручением, которое некоторым образом молодило его, облачился в придворное платье, потратив на свой туалет по крайней мере на полчаса меньше обычного.
Как человек, который бывал в большом свете, он начал с того, что послал своего лакея узнать, дома ли граф ре Сент-Эньян. Ему ответили, что г-н граф имел честь сопровождать короля в Сен-Жермен вместе со всем двором и только что возвратился. Услышав этот ответ, Портос поспешил и вошел в квартиру графа де Сент-Эньяна в тот самый момент, когда с него только что принялись стаскивать сапоги.
Прогулка была превосходной. Король, все более и более влюбленный, все более и более счастливый, был очаровательно любезен со всеми. Он расточал вокруг несравненные милости, как выражались в те дни поэты.
Наши читатели не забыли, что граф де Сент-Эньян был стихотворцем и находил, что доказал это при достаточно памятных обстоятельствах, обеспечивающих за ним это звание. В качестве неутомимого любителя рифм он всю дорогу засыпал четверостишиями, шестистишиями и мадригалами сначала короля, затем Лавальер.
Король был также в ударе и сочинил дистих. Что же касается Лавальер, то, как всякая влюбленная женщина, она сочинила два премилых сонета.
Как видит читатель, день для Аполлона был неплохой.
Возвратившись в Париж, де Сент-Эньян, знавший заранее, что его стихи распространятся по всему городу, занялся с большей придирчивостью, чем во время прогулки, содержанием и формой своих творений. Поэтому он, словно нежный отец, которому предстоит вывезти своих детей в свет, все время задавал себе один и тот же вопрос — найдет ли публика стройными, приглаженными и изящными создания его воображения.
И вот, чтобы снять с души это тяжелое бремя, Сент-Эньян произносил вслух мадригал, который по памяти прочел королю и который обещал дать ему по возвращении в переписанном виде:
Ирис, я замечал, что ваш лукавый глаз
Дает не тот ответ, что сердцем был подсказан.
Зачем же я судьбой печальною наказан
Любить лишь то, чем я обманут был не раз?
Этот мадригал, хоть и очень изящный для устного чтения, теперь переходил в разряд рукописной поэзии и не вполне удовлетворял Сент-Эньяна.
Несколько человек нашли мадригал превосходным, и первый среди них был сам автор. Но при ближайшем рассмотрении стихи поблекли в его глазах.
Сент-Эньян сидел за столом, положив ногу на ногу, и, почесывая висок, повторял свои строки.
— Пет, последний стих решительно не удался. Надо мной будут издеваться мои собратья бумагомаратели. Мои стихи назовут стихами вельможи, и если король услышит, что я слабый поэт, ему может прийти в голову уверовать в это.
Предаваясь подобным размышлениям, Сент-Эньян раздевался. Он только что снял камзол и собирался надеть халат, как ему доложили, что его желает видеть барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон.
— Что за гроздь имен! Я не знаю такого.
— Это дворянин, — ответил лакей, — который имел честь обедать с господином графом за столом короля во время пребывания его величества в Фонтенбло.
— У короля в Фонтенбло! — вскричал де Сент-Эньян. — Скорей, скорей, просите сюда этого дворянина.
Лакей поспешил выполнить приказание. Портос вошел.
У Сент-Эньяна была память придворного: он сразу узнал провинциального дворянина с несколько забавною репутацией, который, несмотря на улыбки стоявших вокруг офицеров, был обласкан в Фонтенбло королем. Де Сент-Эньян, помня об этом, встретил Портоса с изъявлениями глубокого уважения, что Портос нашел совершенно естественным, так как, входя к противнику, он неуклонно придерживался правил такой же утонченной учтивости.
Де Сент-Эньян приказал лакею, доложившему о посетителе, пододвинуть Портосу стул. Последний, не видя ничего особенного в такой любезности, сел и откашлялся. Они обменялись обычными приветствиями, после чего граф в качестве хозяина, принимавшего гостя, спросил:
— Господин барон, какому счастливому случаю обязан я честью вашего посещения?
— Именно это я и хотел иметь честь объяснить вам, господин граф, — но простите…
— Что такое, барон?
— Я чувствую, что ломаю ваш стул.
— Нисколько, барон, нисколько, — сказал Сент-Эньян.
— Но я все-таки ломаю его, господин граф, и если не потороплюсь встать, то упаду и окажусь в положении, совершенно неприличном для того серьезного поручения, с которым явился.
Портос встал, и вовремя, так как ножки стула подогнулись и сиденье опустилось на несколько дюймов. Сент-Эньян стал искать глазами более крепкое кресло, чтобы усадить в него своего гостя.
— Современная мебель, — заметил Портос, пока граф занимался этими поисками, — современная мебель стала до смешного непрочной. В моей юности, когда я усаживался гораздо энергичнее, чем теперь, я не помню, чтобы мне пришлось сломать хоть когда-нибудь стул, если не говорить о тех случаях, когда я ломал их руками в трактире.
Де Сент-Эньян ответил на эту шутку любезной улыбкой.
— Но, — продолжал Портос, садясь на кушетку, которая заскрипела, но все-таки выдержала, — к несчастью, дело не в этом.
— Как, к несчастью? Разве вы пришли, барон, с дурной вестью?
— Дурной вестью для дворянина? О нет, господин граф! — вежливо ответил Портос. — Я прибыл затем, чтобы заявить, что вы жестоко оскорбили одного из моих друзей.
— Я, сударь! — воскликнул де Сент-Эньян. — Я оскорбил одного из ваших друзей? Кого же, назовите, прошу вас!
— Виконта Рауля де Бражелона!
— Я оскорбил господина де Бражелона! Право же, сударь, я никак не мог это сделать, так как господин де Бражелон, которого я почти не знаю, которого, могу сказать, я даже совсем не знаю, находится в Англии. Не видя его очень давно, я не мог нанести ему оскорбления.
— Господин де Бражелон, сударь, в Париже, — говорил невозмутимый Портос, — что же касается оскорбления, то ручаюсь, что вы действительно оскорбили виконта де Бражелона… раз он сам сказал мне об этом. Да, граф, вы оскорбили его жестоко, смертельно, повторяю — смертельно.
— Невозможно, барон, клянусь вам, решительно невозможно!
— Впрочем, — добавил Портос, — вы не можете не знать этого обстоятельства, так как виконт де Бражелон сообщил мне в беседе, что предупредил вас запиской.
— Я не получал никакой записки. Даю вам слово.
— Поразительно! — ответил Портос. — А Рауль говорит…
— Вы сейчас убедитесь, что я действительно не получал этой записки, сказал Сент-Эньян и позвонил.
— Баск, сколько в мое отсутствие принесли записок и писем?
— Три, господин граф.
— Какие?
— Записку от господина де Фьеск, записку от госпожи де Ла Ферто и письмо от господина де Лас Фуэнтес.
— Это все?
— Все, господин граф.
— Говори правду перед господином бароном, самую истинную правду, слышишь! Из-за тебя я буду в ответе.
— Господин граф, была еще записка от…
— От кого! Говори скорей!
— От мадемуазель де Лаваль…
— Достаточно, — перебил Портос, побуждаемый к этому деликатностью. Прекрасно, я верю вам, господин граф.
Де Сент-Эньян выслал лакея и собственноручно запер за пим дверь.
Возвращаясь к своему гостю и глядя прямо перед собой, он вдруг заметил, что из замочной скважины двери, ведущей в соседнюю комнату, торчит бумажка, которая была всунута туда Бражелоном.
— Что это такое? — спросил он.
— О, о! — воскликнул Портос.
— Записка в замочной скважине!
— Быть может, это и есть паша записка, господин граф, — предположил Портос. — Посмотрите!
Сент-Эньян вынул бумажку и раскрыл ее:
— Записка от господина де Бражелона!
— Видите, я оказался прав. О, если я что-нибудь утверждаю…
— Принесена сюда самим виконтом де Бражелоном, — пролепетал граф, бледнея. — Но это возмутительно! Как он проник сюда?
Сент-Эньян позвонил снова, и опять появился Баск.
— Кто приходил сюда, пока я был на прогулке с его величеством королем?
— Никто, господин граф.
— Невозможно! Кто-то здесь был.
— Нет, господин граф, никто не мог проникнуть сюда, так как ключи были в моем кармане.
— И тем не менее вот записка, которая была вложена в замочную скважину. Кто-то сунул ее туда. Не могла же она появиться сама по себе!
Баск развел руками в знак полного недоумения.
— Возможно, что это сделал господин де Бражелон, — заметил Портос.
— Значит, он входил сюда?
— Несомненно, сударь.
— Но как же, раз ключ был при мне? — продолжал настаивать Баск.
Де Сент-Эньян прочитал записку и смял ее.
— Здесь что-то скрывается, — пробормотал он в раздумье.
Портос, предоставив ему несколько мгновений на размышления, возвратился затем к первоначальному предмету их разговора.
— Не желаете ли вернуться к вашему делу? — спросил он де Сент-Эньяна, когда лакей удалился.
— Но его объясняет, по-видимому, эта записка, столь непонятным образом попавшая сюда. Виконт де Бражелон сообщает, что меня посетит один из его друзей.
— Этот друг — я; выходит, что он сообщает вам о моем посещении.
— С тем, чтобы передать вызов?
— Вот именно.
— И он утверждает, что я оскорбил его?
— Жестоко, смертельно.
— Но каким образом, объясните, пожалуйста. Его действия столь таинственны, что мне затруднительно обнаружить в них какой-нибудь смысл.
— Сударь, — ответил Портос, — мой друг должен располагать достаточными причинами; что же до его действий, то если они, как вы говорите, таинственны, — обвиняйте в этом лишь самого себя.
Последние слова Портос произнес таким уверенным тоном, что человек, который знал его недостаточно хорошо, должен был бы подумать, что они полны глубокого смысла.
— Тайна! Допустим. Давайте постараемся разобраться в ней, — сказал де Сент-Эньян.
Но Портос наклонил голову и изрек:
— Для вас предпочтительнее, чтобы я не входил в ее рассмотрение; на это есть исключительно серьезные основания.
— Я очень хорошо понимаю их. Отлично, сударь. Ограничьтесь лишь самым легким намеком; я слушаю вас.
— Прежде всего тем, — начал Портос, — что вы переехали со старой квартиры.
— Это правда, я переехал.
— Вы, стало быть, признаете это? — спросил Портос с видимым удовольствием.
— Признаю ли? Ну да, признаю. С чего вы взяли, что я могу отпираться?
— Вы признали? Отлично, — отметил Портос, поднимая вверх один палец.
— Послушайте, сударь, каким образом мой переезд может причинить какой-либо вред виконту де Бражелону? Отвечайте же! Я совершенно не понимаю того, о чем вы толкуете.
Портос остановил графа и важно заявил:
— Сударь, это лишь первое обвинение среди тех, которые выдвигает против вас господин де Бражелон. Если он выдвигает его, значит, он почувствовал себя оскорбленным.
Сент-Эньян нетерпеливо ударил ногой по паркету.
— Это похоже на неприличную ссору, — сказал он.
— Нельзя иметь неприличной ссоры с таким порядочным человеком, как виконт де Бражелон, — продолжал Портос. — Итак, вы ничего не можете прибавить по поводу переезда?
— Нет. Дальше?
— Ах, дальше? Но заметьте, сударь, что вот уже одно обвинение, на которое вы не ответили или, вернее сказать, ответили плохо. Как, сударь, вы переезжаете со старой квартиры, это оскорбляет господина де Бражелона, и вы но приносите своих извинений. Очень хорошо!
— Что? — воскликнул де Сент-Эньян, выведенный из себя флегматичностью своего собеседника. — Я должен советоваться с господином де Бражелоном, переезжать мне или остаться на прежнем месте? Помилуйте, сударь!
— Обязательно, сударь, обязательно. Однако вы увидите, что это ничто по сравнению со вторым обвинением.
Портос принял суровый вид:
— А о люке, сударь, что скажете вы о люке?
Сент-Эньян мертвенно побледнел. Он так резко отодвинул стул, что Портос, при всей своей детской наивности, догадался о сило нанесенного им удара.
— О люке? — пробормотал Сент-Эньян.
— Да, сударь, объясните, пожалуйста, если можете, — предложил Портос, тряхнув головой.
Де Сент-Эньян потупился и прошептал:
— О, я предан! Известно все, решительно все!
— Все в конце концов делается известным, — заметил Портос, который, в сущности, ничего но знал.
— Вы видите, я так поражен, до того поражен, что теряю голову!
— Нечистая совесть, сударь! О, очень нехорошо!
— Милостивый государь!
— И когда свет узнает, и пойдут пересуды…
— О сударь, такую тайну нельзя сообщить даже духовнику! — вскричал граф.
— Мы примем меры, и тайна далеко не уйдет.
— Но, сударь, — продолжал де Сент-Эньян, — господин де Бражелон, узнав эту тайну, отдает ли себе отчет в опасности, которой он подвергается и подвергает других?
— Господин де Бражелон не подвергается никакой опасности, сударь, никакой опасности не боится, и с божьей помощью вы на себе самом вскоре испытаете это.
«Он сумасшедший! — подумал де Сент-Эньян. — Чего ему от меня нужно?»
Затем он проговорил вслух:
— Давайте, сударь, оставим это дело.
— Вы забываете о портрете! — произнес Портос громовым голосом, от которого у графа похолодела кровь.
Так как речь шла о портрете Лавальер и так как на этот счет не могло быть ни малейших сомнений, де Сент-Эньян почувствовал, что он прозревает.
— А-а! — вскричал он. — Вспоминаю, господин де Бражелон был ее женихом.
Портос напустил на себя важность — эту величавую личину невежества.
— Ни меня, ни вас также не касается, — сказал он, — был ли мой друг женихом той особы, о которой вы говорите. Больше того, я поражен, что вы позволили себе столь неосторожное слово. Оно может, сударь, причинить вам немало вреда.
— Сударь, вы — сам разум, сама деликатность, само благородство, совмещающиеся в одном лице. Наконец-то я догадался, о чем, собственно, идет речь.
— Тем лучше! — кивнул Портос.
— И вы дали мне понять это самым точным и умным образом. Благодарю вас, сударь, благодарю.
Портос напыжился.
— Но теперь, — продолжал Сент-Эньян, — теперь, когда я постиг все до конца, позвольте мне объяснить…
Портос покачал головой, как человек, не желающий слушать, но де Сент-Эньян снова заговорил:
— Я в отчаянии, поверьте мне, я в полном отчаянии от всего, что случилось, но что бы вы сделали на моем месте? Ну, между нами, скажите, что бы вы сделали?
Портос поднял голову.
— Дело не в том, молодой человек, что бы я сделал и чего бы не сделал. Вы осведомлены о трех обвинениях, разве не так?
— Что касается первого среди них, сударь, — и здесь я обращаюсь к человеку разума и чести, — раз было высказано августейшее пожелание, чтобы я перебрался в другие комнаты, следовало ли мне, мог ли я пойти против него?
Портос открыл было рот, но де Сент-Эньян не дал ему заговорить.
— Ах, моя откровенность трогает вас, — сказал он, объясняя по-своему движенье Портоса. — Вы согласны, что я прав?
Портос ничего не ответил.
— Я перехожу к этому проклятому люку, — повысил голос де Сент-Эньян, касаясь плеча Портоса, — к этому люку, причине зла, орудию зла; люку, устроенному для того… вы знаете для чего. Неужели вы и впрямь можете предположить, что я по собственной воле в подобном месте велел сделать люк, предназначенный… О, вы не верите в это, и здесь также вы чувствуете, вы угадываете, вы видите волю, стоящую надо мной. Вы понимаете, что тут увлечение, я не говорю о любви, этом неодолимом безумии… Боже мой!
К счастью, я имею дело с человеком сердечным, чувствительным, иначе… какая беда и позор для нее, бедной девушки!.. и для того… кого я не хочу называть!
Портос, оглушенный и сбитый с толку красноречием и жестикуляцией де Сент-Эньяна, застывший на месте, делал тысячу усилий, принимая на себя это извержение слов, из которых он не понимал ни единого.
Де Сент-Эньян увлекся своею речью; придавая новую силу голосу, жестикулируя все стремительней и порывистей, он говорил без остановки:
— Что до портрета (я очень хорошо понимаю, что портрет-главное обвинение), что до портрета, то подумайте, разве я в чем-нибудь виноват? Кто захотел иметь этот портрет? Неужели я? Кто ее любит? Неужели я? Кто желает ее? Неужели я? Кто овладел ею? Разве я? Нет, тысячу раз нет! Я знаю, что господин де Бражелон должен быть в отчаянии, я знаю, что такие несчастья переживаются крайне мучительно. Знаете, я и сам страдаю. Но сопротивление невозможно. Он будет бороться? Его высмеют. Если он будет упорствовать, то погубит себя. Вы мне скажете, что отчаяние — это безумие; но ведь вы благоразумны, и вы меня поняли! Я вижу по вашему сосредоточенному, задумчивому, даже, позволю себе сказать, озабоченному лицу, что серьезность положения поразила и вас. Возвращайтесь же к виконту де Бражелону; поблагодарите его от моего имени, поблагодарите за то, что он выбрал в качестве посредника человека ваших достоинств. Поверьте, что со своей стороны я сохраню вечную благодарность к тому, кто так тонко, с таким пониманием уладил наши раздоры. И если злому року было угодно, чтоб эта тайна принадлежала не трем, а четырем лицам, тайна, которая могла бы составить счастье самого честолюбивого человека, я радуюсь, что разделяю ее вместе с вами, радуюсь от всего сердца. Начиная с этой минуты располагайте много, я — в вашем распоряжении. Что я мог бы сделать для вас? Чего я должен просить, больше того, чего должен требовать? Говорите, барон, говорите!
И по фамильярно-приятельскому обычаю придворных той эпохи де Сент-Эньян обнял Портоса и нежно прижат к себе. Портос с невозмутимым спокойствием позволит обнять себя.
— Говорите, — повторил де Сент-Эньян, — чего вы просите?
— Сударь, — сказал Портос, — у меня внизу лошадь, будьте добры сесть на нее, она превосходна и не причинит вам ни малейшего беспокойства.
— Сесть на лошадь? Зачем? — спросил с любопытством де Сент-Эньян.
— Чтобы отправиться со мною туда, где нас ожидает виконт де Бражелон.
— Ах, он хотел бы поговорить со мной, я понимаю. Чтобы узить подробности? Увы, это такая деликатная тема. Но сейчас я никак не могу, меня ожидает король.
— Король подождет, — продолжал Портос.
— Но где же дожидается меня господин де Бражелон?
— У Меньших Братьев, в Венсенском лесу.
— Мы с вами шутим, не так ли?
— Не думаю; по крайней мере, я совсем не шучу. — И, придав своему лицу суровое выражение, Портос добавил:
— Меньшие Братья — это место, где встречаются, чтобы драться.
— В таком случае что же мне делать у Меньших Братьев?
Портос, не торопясь, обнажил шпагу.
— Вот длина шпаги моего друга, — показал он.
— Черт возьми, этот человек спятил! — воскликнул де Сент-Эньян.
Краска бросилась в лицо Портосу.
— Сударь, — проговорил он, — если б я не имел чести быть у вас в доме и исполнять поручение виконта де Бражелона, я выбросил бы вас в ваше собственное окно! Но этот вопрос мы отложим на будущее, и вы ничего не получите от отсрочки. Едете ли вы в Венсенский лес, сударь.
— Э, э…
— Едете ли вы туда по-хорошему?
— Но…
— Я потащу вас силой, если вы не желаете по-хорошему. Берегитесь!
— Баск! — закричал де Сент-Эньян.
Баск вошел и сообщил:
— Король вызывает к себе господина графа.
— Эго другое дело, — промолвил Портос, — королевская служба прежде всего. Мы будем ждать вас до вечера, сударь.
И, поклонившись де Сент-Эньяну со своей обычной учтивостью, Портос вышел в восторге, считая, что уладил и это дело.
Де Сент-Эньян посмотрел ему вслед; затем, поспешно надев парадное платье, он побежал к королю, повторяя:
— В Венсенский лес!.. Венсенский лес!.. Посмотрим, как король отнесется к этому вызову он направлен, черт возьми, ему самому, и дикому больше!
Как человек, который бывал в большом свете, он начал с того, что послал своего лакея узнать, дома ли граф ре Сент-Эньян. Ему ответили, что г-н граф имел честь сопровождать короля в Сен-Жермен вместе со всем двором и только что возвратился. Услышав этот ответ, Портос поспешил и вошел в квартиру графа де Сент-Эньяна в тот самый момент, когда с него только что принялись стаскивать сапоги.
Прогулка была превосходной. Король, все более и более влюбленный, все более и более счастливый, был очаровательно любезен со всеми. Он расточал вокруг несравненные милости, как выражались в те дни поэты.
Наши читатели не забыли, что граф де Сент-Эньян был стихотворцем и находил, что доказал это при достаточно памятных обстоятельствах, обеспечивающих за ним это звание. В качестве неутомимого любителя рифм он всю дорогу засыпал четверостишиями, шестистишиями и мадригалами сначала короля, затем Лавальер.
Король был также в ударе и сочинил дистих. Что же касается Лавальер, то, как всякая влюбленная женщина, она сочинила два премилых сонета.
Как видит читатель, день для Аполлона был неплохой.
Возвратившись в Париж, де Сент-Эньян, знавший заранее, что его стихи распространятся по всему городу, занялся с большей придирчивостью, чем во время прогулки, содержанием и формой своих творений. Поэтому он, словно нежный отец, которому предстоит вывезти своих детей в свет, все время задавал себе один и тот же вопрос — найдет ли публика стройными, приглаженными и изящными создания его воображения.
И вот, чтобы снять с души это тяжелое бремя, Сент-Эньян произносил вслух мадригал, который по памяти прочел королю и который обещал дать ему по возвращении в переписанном виде:
Ирис, я замечал, что ваш лукавый глаз
Дает не тот ответ, что сердцем был подсказан.
Зачем же я судьбой печальною наказан
Любить лишь то, чем я обманут был не раз?
Этот мадригал, хоть и очень изящный для устного чтения, теперь переходил в разряд рукописной поэзии и не вполне удовлетворял Сент-Эньяна.
Несколько человек нашли мадригал превосходным, и первый среди них был сам автор. Но при ближайшем рассмотрении стихи поблекли в его глазах.
Сент-Эньян сидел за столом, положив ногу на ногу, и, почесывая висок, повторял свои строки.
— Пет, последний стих решительно не удался. Надо мной будут издеваться мои собратья бумагомаратели. Мои стихи назовут стихами вельможи, и если король услышит, что я слабый поэт, ему может прийти в голову уверовать в это.
Предаваясь подобным размышлениям, Сент-Эньян раздевался. Он только что снял камзол и собирался надеть халат, как ему доложили, что его желает видеть барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон.
— Что за гроздь имен! Я не знаю такого.
— Это дворянин, — ответил лакей, — который имел честь обедать с господином графом за столом короля во время пребывания его величества в Фонтенбло.
— У короля в Фонтенбло! — вскричал де Сент-Эньян. — Скорей, скорей, просите сюда этого дворянина.
Лакей поспешил выполнить приказание. Портос вошел.
У Сент-Эньяна была память придворного: он сразу узнал провинциального дворянина с несколько забавною репутацией, который, несмотря на улыбки стоявших вокруг офицеров, был обласкан в Фонтенбло королем. Де Сент-Эньян, помня об этом, встретил Портоса с изъявлениями глубокого уважения, что Портос нашел совершенно естественным, так как, входя к противнику, он неуклонно придерживался правил такой же утонченной учтивости.
Де Сент-Эньян приказал лакею, доложившему о посетителе, пододвинуть Портосу стул. Последний, не видя ничего особенного в такой любезности, сел и откашлялся. Они обменялись обычными приветствиями, после чего граф в качестве хозяина, принимавшего гостя, спросил:
— Господин барон, какому счастливому случаю обязан я честью вашего посещения?
— Именно это я и хотел иметь честь объяснить вам, господин граф, — но простите…
— Что такое, барон?
— Я чувствую, что ломаю ваш стул.
— Нисколько, барон, нисколько, — сказал Сент-Эньян.
— Но я все-таки ломаю его, господин граф, и если не потороплюсь встать, то упаду и окажусь в положении, совершенно неприличном для того серьезного поручения, с которым явился.
Портос встал, и вовремя, так как ножки стула подогнулись и сиденье опустилось на несколько дюймов. Сент-Эньян стал искать глазами более крепкое кресло, чтобы усадить в него своего гостя.
— Современная мебель, — заметил Портос, пока граф занимался этими поисками, — современная мебель стала до смешного непрочной. В моей юности, когда я усаживался гораздо энергичнее, чем теперь, я не помню, чтобы мне пришлось сломать хоть когда-нибудь стул, если не говорить о тех случаях, когда я ломал их руками в трактире.
Де Сент-Эньян ответил на эту шутку любезной улыбкой.
— Но, — продолжал Портос, садясь на кушетку, которая заскрипела, но все-таки выдержала, — к несчастью, дело не в этом.
— Как, к несчастью? Разве вы пришли, барон, с дурной вестью?
— Дурной вестью для дворянина? О нет, господин граф! — вежливо ответил Портос. — Я прибыл затем, чтобы заявить, что вы жестоко оскорбили одного из моих друзей.
— Я, сударь! — воскликнул де Сент-Эньян. — Я оскорбил одного из ваших друзей? Кого же, назовите, прошу вас!
— Виконта Рауля де Бражелона!
— Я оскорбил господина де Бражелона! Право же, сударь, я никак не мог это сделать, так как господин де Бражелон, которого я почти не знаю, которого, могу сказать, я даже совсем не знаю, находится в Англии. Не видя его очень давно, я не мог нанести ему оскорбления.
— Господин де Бражелон, сударь, в Париже, — говорил невозмутимый Портос, — что же касается оскорбления, то ручаюсь, что вы действительно оскорбили виконта де Бражелона… раз он сам сказал мне об этом. Да, граф, вы оскорбили его жестоко, смертельно, повторяю — смертельно.
— Невозможно, барон, клянусь вам, решительно невозможно!
— Впрочем, — добавил Портос, — вы не можете не знать этого обстоятельства, так как виконт де Бражелон сообщил мне в беседе, что предупредил вас запиской.
— Я не получал никакой записки. Даю вам слово.
— Поразительно! — ответил Портос. — А Рауль говорит…
— Вы сейчас убедитесь, что я действительно не получал этой записки, сказал Сент-Эньян и позвонил.
— Баск, сколько в мое отсутствие принесли записок и писем?
— Три, господин граф.
— Какие?
— Записку от господина де Фьеск, записку от госпожи де Ла Ферто и письмо от господина де Лас Фуэнтес.
— Это все?
— Все, господин граф.
— Говори правду перед господином бароном, самую истинную правду, слышишь! Из-за тебя я буду в ответе.
— Господин граф, была еще записка от…
— От кого! Говори скорей!
— От мадемуазель де Лаваль…
— Достаточно, — перебил Портос, побуждаемый к этому деликатностью. Прекрасно, я верю вам, господин граф.
Де Сент-Эньян выслал лакея и собственноручно запер за пим дверь.
Возвращаясь к своему гостю и глядя прямо перед собой, он вдруг заметил, что из замочной скважины двери, ведущей в соседнюю комнату, торчит бумажка, которая была всунута туда Бражелоном.
— Что это такое? — спросил он.
— О, о! — воскликнул Портос.
— Записка в замочной скважине!
— Быть может, это и есть паша записка, господин граф, — предположил Портос. — Посмотрите!
Сент-Эньян вынул бумажку и раскрыл ее:
— Записка от господина де Бражелона!
— Видите, я оказался прав. О, если я что-нибудь утверждаю…
— Принесена сюда самим виконтом де Бражелоном, — пролепетал граф, бледнея. — Но это возмутительно! Как он проник сюда?
Сент-Эньян позвонил снова, и опять появился Баск.
— Кто приходил сюда, пока я был на прогулке с его величеством королем?
— Никто, господин граф.
— Невозможно! Кто-то здесь был.
— Нет, господин граф, никто не мог проникнуть сюда, так как ключи были в моем кармане.
— И тем не менее вот записка, которая была вложена в замочную скважину. Кто-то сунул ее туда. Не могла же она появиться сама по себе!
Баск развел руками в знак полного недоумения.
— Возможно, что это сделал господин де Бражелон, — заметил Портос.
— Значит, он входил сюда?
— Несомненно, сударь.
— Но как же, раз ключ был при мне? — продолжал настаивать Баск.
Де Сент-Эньян прочитал записку и смял ее.
— Здесь что-то скрывается, — пробормотал он в раздумье.
Портос, предоставив ему несколько мгновений на размышления, возвратился затем к первоначальному предмету их разговора.
— Не желаете ли вернуться к вашему делу? — спросил он де Сент-Эньяна, когда лакей удалился.
— Но его объясняет, по-видимому, эта записка, столь непонятным образом попавшая сюда. Виконт де Бражелон сообщает, что меня посетит один из его друзей.
— Этот друг — я; выходит, что он сообщает вам о моем посещении.
— С тем, чтобы передать вызов?
— Вот именно.
— И он утверждает, что я оскорбил его?
— Жестоко, смертельно.
— Но каким образом, объясните, пожалуйста. Его действия столь таинственны, что мне затруднительно обнаружить в них какой-нибудь смысл.
— Сударь, — ответил Портос, — мой друг должен располагать достаточными причинами; что же до его действий, то если они, как вы говорите, таинственны, — обвиняйте в этом лишь самого себя.
Последние слова Портос произнес таким уверенным тоном, что человек, который знал его недостаточно хорошо, должен был бы подумать, что они полны глубокого смысла.
— Тайна! Допустим. Давайте постараемся разобраться в ней, — сказал де Сент-Эньян.
Но Портос наклонил голову и изрек:
— Для вас предпочтительнее, чтобы я не входил в ее рассмотрение; на это есть исключительно серьезные основания.
— Я очень хорошо понимаю их. Отлично, сударь. Ограничьтесь лишь самым легким намеком; я слушаю вас.
— Прежде всего тем, — начал Портос, — что вы переехали со старой квартиры.
— Это правда, я переехал.
— Вы, стало быть, признаете это? — спросил Портос с видимым удовольствием.
— Признаю ли? Ну да, признаю. С чего вы взяли, что я могу отпираться?
— Вы признали? Отлично, — отметил Портос, поднимая вверх один палец.
— Послушайте, сударь, каким образом мой переезд может причинить какой-либо вред виконту де Бражелону? Отвечайте же! Я совершенно не понимаю того, о чем вы толкуете.
Портос остановил графа и важно заявил:
— Сударь, это лишь первое обвинение среди тех, которые выдвигает против вас господин де Бражелон. Если он выдвигает его, значит, он почувствовал себя оскорбленным.
Сент-Эньян нетерпеливо ударил ногой по паркету.
— Это похоже на неприличную ссору, — сказал он.
— Нельзя иметь неприличной ссоры с таким порядочным человеком, как виконт де Бражелон, — продолжал Портос. — Итак, вы ничего не можете прибавить по поводу переезда?
— Нет. Дальше?
— Ах, дальше? Но заметьте, сударь, что вот уже одно обвинение, на которое вы не ответили или, вернее сказать, ответили плохо. Как, сударь, вы переезжаете со старой квартиры, это оскорбляет господина де Бражелона, и вы но приносите своих извинений. Очень хорошо!
— Что? — воскликнул де Сент-Эньян, выведенный из себя флегматичностью своего собеседника. — Я должен советоваться с господином де Бражелоном, переезжать мне или остаться на прежнем месте? Помилуйте, сударь!
— Обязательно, сударь, обязательно. Однако вы увидите, что это ничто по сравнению со вторым обвинением.
Портос принял суровый вид:
— А о люке, сударь, что скажете вы о люке?
Сент-Эньян мертвенно побледнел. Он так резко отодвинул стул, что Портос, при всей своей детской наивности, догадался о сило нанесенного им удара.
— О люке? — пробормотал Сент-Эньян.
— Да, сударь, объясните, пожалуйста, если можете, — предложил Портос, тряхнув головой.
Де Сент-Эньян потупился и прошептал:
— О, я предан! Известно все, решительно все!
— Все в конце концов делается известным, — заметил Портос, который, в сущности, ничего но знал.
— Вы видите, я так поражен, до того поражен, что теряю голову!
— Нечистая совесть, сударь! О, очень нехорошо!
— Милостивый государь!
— И когда свет узнает, и пойдут пересуды…
— О сударь, такую тайну нельзя сообщить даже духовнику! — вскричал граф.
— Мы примем меры, и тайна далеко не уйдет.
— Но, сударь, — продолжал де Сент-Эньян, — господин де Бражелон, узнав эту тайну, отдает ли себе отчет в опасности, которой он подвергается и подвергает других?
— Господин де Бражелон не подвергается никакой опасности, сударь, никакой опасности не боится, и с божьей помощью вы на себе самом вскоре испытаете это.
«Он сумасшедший! — подумал де Сент-Эньян. — Чего ему от меня нужно?»
Затем он проговорил вслух:
— Давайте, сударь, оставим это дело.
— Вы забываете о портрете! — произнес Портос громовым голосом, от которого у графа похолодела кровь.
Так как речь шла о портрете Лавальер и так как на этот счет не могло быть ни малейших сомнений, де Сент-Эньян почувствовал, что он прозревает.
— А-а! — вскричал он. — Вспоминаю, господин де Бражелон был ее женихом.
Портос напустил на себя важность — эту величавую личину невежества.
— Ни меня, ни вас также не касается, — сказал он, — был ли мой друг женихом той особы, о которой вы говорите. Больше того, я поражен, что вы позволили себе столь неосторожное слово. Оно может, сударь, причинить вам немало вреда.
— Сударь, вы — сам разум, сама деликатность, само благородство, совмещающиеся в одном лице. Наконец-то я догадался, о чем, собственно, идет речь.
— Тем лучше! — кивнул Портос.
— И вы дали мне понять это самым точным и умным образом. Благодарю вас, сударь, благодарю.
Портос напыжился.
— Но теперь, — продолжал Сент-Эньян, — теперь, когда я постиг все до конца, позвольте мне объяснить…
Портос покачал головой, как человек, не желающий слушать, но де Сент-Эньян снова заговорил:
— Я в отчаянии, поверьте мне, я в полном отчаянии от всего, что случилось, но что бы вы сделали на моем месте? Ну, между нами, скажите, что бы вы сделали?
Портос поднял голову.
— Дело не в том, молодой человек, что бы я сделал и чего бы не сделал. Вы осведомлены о трех обвинениях, разве не так?
— Что касается первого среди них, сударь, — и здесь я обращаюсь к человеку разума и чести, — раз было высказано августейшее пожелание, чтобы я перебрался в другие комнаты, следовало ли мне, мог ли я пойти против него?
Портос открыл было рот, но де Сент-Эньян не дал ему заговорить.
— Ах, моя откровенность трогает вас, — сказал он, объясняя по-своему движенье Портоса. — Вы согласны, что я прав?
Портос ничего не ответил.
— Я перехожу к этому проклятому люку, — повысил голос де Сент-Эньян, касаясь плеча Портоса, — к этому люку, причине зла, орудию зла; люку, устроенному для того… вы знаете для чего. Неужели вы и впрямь можете предположить, что я по собственной воле в подобном месте велел сделать люк, предназначенный… О, вы не верите в это, и здесь также вы чувствуете, вы угадываете, вы видите волю, стоящую надо мной. Вы понимаете, что тут увлечение, я не говорю о любви, этом неодолимом безумии… Боже мой!
К счастью, я имею дело с человеком сердечным, чувствительным, иначе… какая беда и позор для нее, бедной девушки!.. и для того… кого я не хочу называть!
Портос, оглушенный и сбитый с толку красноречием и жестикуляцией де Сент-Эньяна, застывший на месте, делал тысячу усилий, принимая на себя это извержение слов, из которых он не понимал ни единого.
Де Сент-Эньян увлекся своею речью; придавая новую силу голосу, жестикулируя все стремительней и порывистей, он говорил без остановки:
— Что до портрета (я очень хорошо понимаю, что портрет-главное обвинение), что до портрета, то подумайте, разве я в чем-нибудь виноват? Кто захотел иметь этот портрет? Неужели я? Кто ее любит? Неужели я? Кто желает ее? Неужели я? Кто овладел ею? Разве я? Нет, тысячу раз нет! Я знаю, что господин де Бражелон должен быть в отчаянии, я знаю, что такие несчастья переживаются крайне мучительно. Знаете, я и сам страдаю. Но сопротивление невозможно. Он будет бороться? Его высмеют. Если он будет упорствовать, то погубит себя. Вы мне скажете, что отчаяние — это безумие; но ведь вы благоразумны, и вы меня поняли! Я вижу по вашему сосредоточенному, задумчивому, даже, позволю себе сказать, озабоченному лицу, что серьезность положения поразила и вас. Возвращайтесь же к виконту де Бражелону; поблагодарите его от моего имени, поблагодарите за то, что он выбрал в качестве посредника человека ваших достоинств. Поверьте, что со своей стороны я сохраню вечную благодарность к тому, кто так тонко, с таким пониманием уладил наши раздоры. И если злому року было угодно, чтоб эта тайна принадлежала не трем, а четырем лицам, тайна, которая могла бы составить счастье самого честолюбивого человека, я радуюсь, что разделяю ее вместе с вами, радуюсь от всего сердца. Начиная с этой минуты располагайте много, я — в вашем распоряжении. Что я мог бы сделать для вас? Чего я должен просить, больше того, чего должен требовать? Говорите, барон, говорите!
И по фамильярно-приятельскому обычаю придворных той эпохи де Сент-Эньян обнял Портоса и нежно прижат к себе. Портос с невозмутимым спокойствием позволит обнять себя.
— Говорите, — повторил де Сент-Эньян, — чего вы просите?
— Сударь, — сказал Портос, — у меня внизу лошадь, будьте добры сесть на нее, она превосходна и не причинит вам ни малейшего беспокойства.
— Сесть на лошадь? Зачем? — спросил с любопытством де Сент-Эньян.
— Чтобы отправиться со мною туда, где нас ожидает виконт де Бражелон.
— Ах, он хотел бы поговорить со мной, я понимаю. Чтобы узить подробности? Увы, это такая деликатная тема. Но сейчас я никак не могу, меня ожидает король.
— Король подождет, — продолжал Портос.
— Но где же дожидается меня господин де Бражелон?
— У Меньших Братьев, в Венсенском лесу.
— Мы с вами шутим, не так ли?
— Не думаю; по крайней мере, я совсем не шучу. — И, придав своему лицу суровое выражение, Портос добавил:
— Меньшие Братья — это место, где встречаются, чтобы драться.
— В таком случае что же мне делать у Меньших Братьев?
Портос, не торопясь, обнажил шпагу.
— Вот длина шпаги моего друга, — показал он.
— Черт возьми, этот человек спятил! — воскликнул де Сент-Эньян.
Краска бросилась в лицо Портосу.
— Сударь, — проговорил он, — если б я не имел чести быть у вас в доме и исполнять поручение виконта де Бражелона, я выбросил бы вас в ваше собственное окно! Но этот вопрос мы отложим на будущее, и вы ничего не получите от отсрочки. Едете ли вы в Венсенский лес, сударь.
— Э, э…
— Едете ли вы туда по-хорошему?
— Но…
— Я потащу вас силой, если вы не желаете по-хорошему. Берегитесь!
— Баск! — закричал де Сент-Эньян.
Баск вошел и сообщил:
— Король вызывает к себе господина графа.
— Эго другое дело, — промолвил Портос, — королевская служба прежде всего. Мы будем ждать вас до вечера, сударь.
И, поклонившись де Сент-Эньяну со своей обычной учтивостью, Портос вышел в восторге, считая, что уладил и это дело.
Де Сент-Эньян посмотрел ему вслед; затем, поспешно надев парадное платье, он побежал к королю, повторяя:
— В Венсенский лес!.. Венсенский лес!.. Посмотрим, как король отнесется к этому вызову он направлен, черт возьми, ему самому, и дикому больше!
Глава 16. ПОЛИТИЧЕСКИЕ СОПЕРНИКИ
После столь прибыльной для Аполлона операции, во время которой каждый участник ее отдал дань музам, как говорили в ту пору поэты, король заслал у себя Фуке, дожидавшегося его возвращения.
Немедля вошел и Кольбер, который подстерегал короля в коридоре и теперь следовал за ним по пятам, как бдительная и ревнивая тень, все тот же Кольбер со своей квадратною головой, в своем грубо-роскошном, по дурно сидящем платье, придававшем ему сходство с налившимся пивом фламандским вельможей.
При виде врага Фуке остался невозмутимо спокойным. В течение всей последующей сцены он старался не выдать своих истинных чувств, хотя это и было нелегко для человека высшего ранга, сердце которого переполнено до краев презрением и который опасается выказать это презрение, полагая, что и оно слишком большая честь для противника.
Кольбер не скрывал своей радости, столь оскорбительной для Фуке. По его мнению, Фуке плохо сыграл свою партию, и хотя она еще не закончена, положение его безнадежно. Кольбер принадлежал к той школе политических деятелей, которая восхищается одной только ловкостью и способна уважать лишь успех.
К тому же он был не только завистником и честолюбцем, но и человеком, глубоко преданным интересам короны, так как отличался той особой честностью, которая свойственна людям, посвятившим свою жизнь служению цифрам, и, таким образом, ненавидя и толкая на гибель Фуке, он мог находить для себя оправдание — а оно крайне необходимо всякому, кто ненавидит, хотя бы в том, что действует не ради себя, но ради блага всего государства и достоинства короля.
Немедля вошел и Кольбер, который подстерегал короля в коридоре и теперь следовал за ним по пятам, как бдительная и ревнивая тень, все тот же Кольбер со своей квадратною головой, в своем грубо-роскошном, по дурно сидящем платье, придававшем ему сходство с налившимся пивом фламандским вельможей.
При виде врага Фуке остался невозмутимо спокойным. В течение всей последующей сцены он старался не выдать своих истинных чувств, хотя это и было нелегко для человека высшего ранга, сердце которого переполнено до краев презрением и который опасается выказать это презрение, полагая, что и оно слишком большая честь для противника.
Кольбер не скрывал своей радости, столь оскорбительной для Фуке. По его мнению, Фуке плохо сыграл свою партию, и хотя она еще не закончена, положение его безнадежно. Кольбер принадлежал к той школе политических деятелей, которая восхищается одной только ловкостью и способна уважать лишь успех.
К тому же он был не только завистником и честолюбцем, но и человеком, глубоко преданным интересам короны, так как отличался той особой честностью, которая свойственна людям, посвятившим свою жизнь служению цифрам, и, таким образом, ненавидя и толкая на гибель Фуке, он мог находить для себя оправдание — а оно крайне необходимо всякому, кто ненавидит, хотя бы в том, что действует не ради себя, но ради блага всего государства и достоинства короля.