Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3

   — Основательно же они спешат, — заметил хозяин габары. — Только это никак не король.
   Фуке вздрогнул.
   — Почему вы думаете, что там нет короля? — поинтересовался Гурвиль.
   — Прежде всего потому, что нет белого знамени с лилиями, которое всегда развевается на королевских габарах.
   — И, — добавил Фуке, — потому, что еще вчера король был в Париже.
   Гурвиль бросил на него взгляд, который должен был означать: «Но ведь и вы там были вчера».
   — А из чего видно, что они так уж спешат? — спросил он, чтобы выиграть время.
   — Из того, сударь, — ответил хозяин, — что эти люди должны были выехать гораздо позже, чем мы, а между тем они почти догнали нас.
   — Но кто вам сказал, что они не выехали из Божанси или, быть может, даже Ниора?
   — Ниже Орлеана мы не видели ни одной столь же быстроходной габары.
   Эти люди едут из Орлеана и очень торопятся, сударь.
   Фуке и Гурвиль обменялись взглядами. Хозяин лодки заметил их беспокойство. Гурвиль, чтобы ввести его в заблуждение, как бы походя бросил ему:
   — Это, должно быть, кто-нибудь из наших друзей; он побился об заклад, что догонит нас. Ну что ж, заставим его проиграть пари и не дадим ему одержать верх над нами.
   Хозяин не успел раскрыть рта для ответа, что это решительно невозможно, как Фуке высокомерно произнес:
   — Если кто-нибудь хочет приблизиться к нам, давайте предоставим ему эту возможность.
   — Можно попробовать, монсеньер, — робко вставил хозяин габары. — Эй, вы, пошевеливайтесь!
   — Нет, — приказал Фуке, — напротив, сейчас же остановитесь!
   — Монсеньер, что за безумие! — прошептал Гурвиль.
   — Остановитесь сейчас же! — настойчиво повторил Фуке.
   Восемь весел разом остановились и, сопротивляясь точению, дали габаре обратный ход. Она застыла на месте.
   Двенадцать гребцов на другой габаре сначала не заметили этого маневра первой габары и продолжали сильными рывками продвигать лодку вперед, так что она подошла на расстояние мушкетного выстрела. У Фуке было плохое зрение. Гурвилю мешало солнце, светившее ему прямо в глаза; один лишь хозяин с зоркостью, присущей людям, привыкшим бороться с разбушевавшимися стихиями, отчетливо видел пассажиров соседней габары.
   — Я их хорошо вижу! — воскликнул он. — Их только двое.
   — А я ничего не вижу, — заметил Гурвиль.
   — Скоро и вы их увидите: еще несколько ударов веслами, и между ними и нами останется каких-нибудь двадцать шагов.
   Но предсказанного хозяином не случилось; вторая габара сделала то же, что по приказанию Фуке сделала первая, и, вместо того чтобы приблизиться к мнимым друзьям, резко остановилась посредине реки.
   — Ничего не понимаю! — сказал хозяин.
   — И я, — проговорил следом за ним Гурвиль.
   — Вы так хорошо видите пассажиров этой габары, хозяин, — попросил из своей каюты Фуке, — постарайтесь же, пока мы не удалились от них, описать их наружность.
   — Мне казалось, что их там всего двое; теперь, однако, я вижу лишь одного.
   — Каков он собой?
   — Черноволосый, широкий в плечах человек с короткою шеей.
   В этот момент темное облако закрыло собою солнце. Гурвиль, продолжавший смотреть, прикрыв рукою глаза, увидел то, что искал, и, бросившись с палубы в каюту Фуке, произнес взволнованным голосом:
   — Это Кольбер!
   — Кольбер? — повторил Фуке. — Как странно! Нет, это никак не возможно!
   — А я утверждаю, что это он, и никто иной; и он тоже узнал меня и скрылся в палатке, что на корме. Быть может, король посылает его, чтобы передать нам повеление возвратиться.
   — В таком случае он подошел бы поближе, а не стоял бы неподвижно на месте. Что ему нужно?
   — Он, должно быть, следит за нами.
   — Я не люблю неясностей! — воскликнул Фуке. — Пойдем прямиком на него!
   — О, не делайте этого, монсеньер, не останавливайтесь, молю вас; его габара полна вооруженных людей.
   — Неужели вы думаете, что он арестует меня? Почему же он не делает этого?
   — Монсеньер, я считаю, что идти навстречу чему бы то ни было, даже собственной гибели, значит уронить ваше достоинство.
   — А терпеть, чтобы за тобой следили, как за преступником?
   — Ничто не говорит о том, что за вами следят; немного терпения, монсеньер.
   — Что же нам делать?
   — Больше не останавливаться; вы плывете с такой быстротой исключительно из-за желания выполнить поскорее приказ короля. Придется налечь на весла. Скоро все выяснится.
   — Это верно. Раз они продолжают стоять, поехали! Трогайте!
   По знаку хозяина гребцы снова взялись за весла: подгоняемое дружными усилиями отдохнувших людей судно быстро понеслось по реке. Не успела габара Фуке отойти на сто шагов, как вторая, двенадцативесельная, также тронулась с места. Это состязание длилось весь день; расстояние между судами не уменьшалось и не увеличивалось.
   Под вечер Фуке решил узнать намерения своего преследователя. Он приказал гребцам приблизиться к берегу, как бы затем, чтобы выйти на землю; габара Кольбера повторила маневр и поплыла наперерез к тому же самому берегу.
   Случайно в том месте, в котором Фуке якобы имел намерение высадиться, конюх замка Ланже вел на повода по цветущему прибрежному лугу трех лошадей. Должно быть, люди из двенадцативесельной габары подумали, что Фуке направляется к лошадям, приготовленным для о; о бегства, так как четверо или пятеро человек, вооруженных мушкетами, соскочили на берег.
   Фуке, довольный тем, что принудил врага к демонстрации, принял это, как говорится, к сведению и велел продолжать плавание. Люди Кольбера возвратились на спое судно, и состязание между двумя габарами возобновилось с новым упорством.
   Видя происходящее, Фуке почувствовал, что опасность совсем ужо нависла над ним, и он едва слышно сказал пророческим тоном:
   — Ну, Гурвиль, не говорил ли я за нашим последним ужином, не говорил ли я, что я накануне гибели?
   — О, монсеньер!
   — Эти два судна, следующие одно за другим и так упорно соревнующиеся друг с другом, как если бы Кольбер и я оспаривали между собой приз на гонках, не олицетворяют ли они две наши судьбы, и не думаешь ли ты, мой добрый Гурвиль, что одного из нас в Нанте ожидается крушение?
   — Исход этой гонки, — возразил Гурвиль, — все же остается неясным; вы предстанете перед генеральными штатами, вы воочию покажете всем, что вы такое; ваше красноречие и ваши таланты послужат вам мечом и щитом, и вы сможете защищаться, а быть может, и победить. Бретонцы вас совершенно не знают; но пусть они познакомятся с вами, и ваша сторона возьмет верх. О, Кольберу нужно быть начеку, его габара может опрокинуться так же легко, как наша! Обе они несутся с исключительной быстротой; его, правда, немного быстрее, чем ваша; посмотрим, какая из них первой встретит крушение.
   Фуке, взяв руку Гурвиля в свою, произнес:
   — Друг мой, все уже заранее предрешено; вспомним пословицу: «Кто первое, тот и правее». Впрочем, Кольбер, надо думать, не имеет желания обогнать меня. Он человек в высшей степени осторожный, этот Кольбер.
   Он оказался прав. Обе габары шли до самого Нанта, наблюдая одна за другой. Когда лодка Фуке подходила к пристани, Гурвиль все еще продолжал надеяться, что ему удастся тотчас же найти в Нанте убежище для Фуке и подготовить подставы на случай, если придется бежать.
   Но у самого причала второе судно нагнало, и Кольбер, сойдя на берег, подошел к Фуке и поклонился ему с величайшим почтением. Этот поклон был настолько приметным и изъявления почтения настолько подчеркнуто, что вокруг них на набережной сразу же собралась толпа.
   Фуке полностью сохранял власть над собой; он понимал, что и в последние минуты его величия у него есть обязанности по отношению к себе самому и что ему по подобает забыть о своем достоинстве. Он считал, что если ему суждено упасть, то он должен упасть с такой высоты, чтобы его падение раздавило хоть кого-нибудь из врагов. Если рядом с ним г-н Кольбер, тем хуже для г-на Кольбера.
   Подойдя к нему, суперинтендант спросил, презрительно сощурив глаза:
   — Так это вы, господин Кольбер?
   — Чтобы приветствовать вас, монсеньер.
   — Вы были в этой габаре?
   И он указал на пресловутое двенадцативесельное речное судно.
   — Да, монсеньер.
   — С двенадцатью гребцами? Какая роскошь, господин Кольбер. Некоторое время я склонен был думать, что эта королева-мать или сам король.
   — Монсеньер… — пробормотал Кольбер, лицо которого покрылось густой краской.
   — Это путешествие недешево обойдется тем, кто за него платит, господин интендант, — продолжал Фуке. — Но в конце концов вы здесь, и это важнее всего. Вы видите, впрочем, что, несмотря на то что у меня было только восемь гребцов, я все же прибыл чуть раньше.
   И он повернулся к нему спиной, оставив его в сомнении, заметила ли первая габара все увертки второй или нет. По крайней мере, он не доставил Кольберу удовлетворения, какое мог бы доставить, если бы показал, что боится его.
   Кольбер, на которого было вылито столько презрения, тем не менее не смутился.
   — Я прибыл несколько позже, чем вы, монсеньер, — продолжал он, — потому что останавливался всякий раз, как вы останавливались.
   — Почему же, господин Кольбер? — воскликнул Фуко, разгневанный такой дерзостью. — Почему же, ведь у вас было больше людей, почему вы не догнали и не перегнали меня?
   — Из почтительности, — сказал интендант и поклонился до самой земли.
   Фуке сел в карету, которую неизвестно как и почему ему выслал город, и направился в нантскую ратушу в сопровождении большой толпы, уже несколько дней волновавшейся в ожидании открытия штатов. Как только Фуке устроился в ратуше, Гурвиль вышел в город с намерением приготовить лошадей по дороге в Пуатье и Ванн и лодку в Пембефе. Он вложил в эти приготовления столько старания и благородства и окружил их такой непроницаемой тайной, что никогда Фуке, мучимый приступом лихорадки, не был так близок к спасению, как в эти чаек, и ему помешал лишь великий разрушитель человеческих планов — случай.
   Ночью по городу распространился слух, будто король едет на почтовых лошадях, и притом очень быстро, и прибудет уже через десять или двенадцать часов. Собравшиеся в ожидании короля народ приветствовал громкими криками мушкетеров, только что прибывших со своим командиром г-ном д'Артаньяном и расставленных на всех постах в качестве почетного караула.
   Будучи человеком отменно учтивым, д'Артаньян около десяти часов утра явился к Фуке, чтобы засвидетельствовать суперинтенданту свое почтение.
   Хотя министр страдал от приступа лихорадки и был весь в поту, он все же пожелал принять д'Артаньяна, который был очарован этой оказанной ему честью, как увидит читатель, ознакомившись с разговором, который произошел между ними.

Глава 19. ДРУЖЕСКИЕ СОВЕТЫ

   Подойдя к кровати, где лежал измученный лихорадкой Фуке, д'Артаньян увидел человека, цепляющегося за уходящую жизнь и старательно оберегающего тонкую ткань бытия, такую непрочную и чувствительную к ударам и острым углам этого мира. Заметив д'Артаньяна в дверях, суперинтендант сердечно приветствовал его.
   — Здравствуйте, монсеньер, — ответил д'Артаньян. — Как изволите себя чувствовать после поездки?
   — Довольно хорошо, благодарю вас.
   — А как лихорадка?
   — Довольно плохо. Как видите, я беспрерывно пью. Сейчас же по прибытии в Нант я наложил на местное население контрибуцию в виде травяного отвара.
   — Прежде всего надо выспаться, монсеньер.
   — Черт возьми, дорогой господин д'Артаньян, я охотно поспал бы…
   — Кто же мешает?
   — Прежде всего вы, капитан.
   — Я! Ах, монсеньер!..
   — Разумеется. Или, быть может, и в Нанте вы являетесь ко мне так же, как явились в Париже, не по повелению короля?
   — Ради бога, оставьте, монсеньер, короля в покое! В тот день, когда я приду по повелению короля для того, о чем вы сейчас говорите, обещаю не заставлять вас томиться в догадках. Я положу руку на шпагу, как полагается по артикулу, и скажу вам самым торжественным током: «Монсеньер, именем короля арестую вас!»
   Фуке против воли вздрогнул: до того голос темпераментного гасконца был естествен и могуч. Инсценировка события была почти столь же страшна, как само событие.
   — Вы обещаете быть по отношению ко мне до такой степени искренним?
   — Моя честь порукою! Но поверьте, мы еще далеки от этого.
   — Почему вы так считаете, господин д'Артаньян? Что до меня, то я думаю совершенно обратное.
   — Я ни о чем подобном не слышал.
   — Что вы, что вы! — произнес Фуке.
   — Да нет же, вы очень приятный человек, несмотря на треплющую вас лихорадку. И король не может, не должен позволить, чтобы ему помешали испытывать к вам чувство глубокой любви.
   Фуке поморщился:
   — А господин Кольбер тоже любит меня, и так же, как вы говорите?
   — Я но говорю о господине Кольбере. Это — человек исключительный. Он вас не любит — возможно; но, черт возьми, белка может спастись от ужа, пожелай она этого.
   — Честное слово, вы разговариваете со мною как друг, и, клянусь жизнью, я никогда не встречал человека вашего ума и вашего сердца!
   — Вы слишком добры. И вы ждали сегодняшнею утра, чтобы удостоить меня таким комплиментом?
   — До чего же мы бываем слепы! — пробормотал Фуке.
   — Ваш голос становится хриплым. Выпойте, монсеньер, выпейте.
   И он с искренним дружелюбием протянул ему чашку с отваром; Фуке принял ее у него из рук и поблагодарив ласковою улыбкой.
   — Такие вещи случаются только со мной, — сказал мушкетер. — Я провел у вас на глазах долгие десять лет, и притом это были те годы, когда вы ворочали грудами золота. Вы выплачивали по четыре миллиона в год одних пенсий и никогда не замечали меня. И вот теперь вы обнаруживаете, что я существую на свете, обнаруживаете это в момент…
   — Моего падения, — перебил Фуке. — Это верно, дорогой господин д'Артаньян.
   — Я не говорю этого.
   — Но вы так думаете, и это важнее. Если я паду, верьте мне, не пройдет ни одного дня, чтобы я не бился головой о стену и не твердил себе по много раз на день: «Безумец, безумец! Слепое ничтожество! У тебя под рукой был господин д'Артаньян, и ты не воспользовался его дружбой! И ты не обогатил его!»
   — Вы преувеличиваете мои достоинства, и я в восторге от вас.
   — Вот еще один человек, который не придерживается мнения господина Кольбера.
   — Дался же вам этот Кольбер! Это похуже, чем приступы лихорадки.
   — Ах, у меня есть на это причины. Посудите-ка сами.
   И Фуке рассказал ему о гонке габар и о лицемерном поведении интенданта финансов.
   — Разве это не вернейший знак моей гибели?
   Д'Артаньян стал серьезен.
   — Это верно, — сказал он. — И дурно попахивает, как говаривал господин де Тревиль.
   И он устремил на Фуке свой умный и выразительный взгляд.
   — Разве не правда, господин д'Артаньян, что я обречен? Разве не верно, что король привез меня в Нант, чтобы удалить из Парижа, где столько людей, обязанных мне, и для того, чтобы взять Бель-Иль?
   — Где находится господин д'Эрбле, — добавил капитан мушкетеров.
   Фуке поднял голову.
   — Что касается меня, монсеньер, — заметил д'Артаньян, — то могу вас уверить, что в моем присутствии королем не было сказано ни одного слова, враждебного вам.
   — Это правда?
   — Правда. Но правда и то, что король, посылая меня сюда, велел ничего не говорить об этом господину де Жевру.
   — Моему другу.
   — Да, монсеньер, господину де Жевру, — продолжал мушкетер, глаза которого говорили вовсе не то, что произносили уста. — Еще король велел мне взять с собой бригаду моих мушкетеров, что, по всей видимости, излишне, поскольку страна совершенно спокойна.
   — Бригаду? — переспросил Фуке, поднимаясь на локте.
   — Девяносто шесть всадников, монсеньер, то же количество, которое было взято, чтобы арестовать господина де Шале, де Сен-Мара и Монморанси.
   — А еще? — спросил насторожившийся Фуке.
   — Еще он отдал целый ряд незначительных приказаний, вроде следующих:
   «Охранять замок, охранять каждое помещение, не допускать ни одного из гвардейцев господина де Жевра нести караульную службу». Господина де Жевра, вашего друга!
   — А относительно меня, — воскликнул Фуке, — каковы его приказания?
   — Относительно вас, монсеньер, ни словечка.
   — Господин д'Артаньян, речь идет о спасении моей чести, а быть может, и жизни. Вы меня не обманываете?
   — Я?.. С какой целью? Разве вам что-нибудь угрожает? Погодите… есть еще приказ относительно карет и относительно лодок… но он не может коснуться вас. Простая полицейская мера.
   — Какая же, капитан, какая?
   — Приказ не выпускать из Нанта ни лошадей, ни лодок без пропуска, подписанного самим королем.
   — Боже мой! Но…
   Д'Артаньян засмеялся.
   — Этот приказ войдет в силу лишь после прибытия короля; таким образом, вы видите, монсеньер, что приказ не имеет к вам ни малейшего отношения.
   Фуке задумался; д'Артаньян сделал вид, что не замечает его озабоченности.
   — Из того, что я сообщаю вам содержание полученных мною приказов, следует с очевидностью, что я расположен к вам и стремлюсь убедить вас в следующем: ни один из них не направлен непосредственно против вас.
   — Разумеется, — рассеянно произнес Фуке.
   — Итак, давайте повторим, — сказал капитан, смотря в упор на Фуке, специальная и строгая охрана замка, в котором вы будете помещаться, не так ли? Знаете ли вы этот замок?.. Ах, монсеньер, это самая что ни на есть тюрьма! Полное отстранение господина де Жевра, который имеет честь быть вашим другом… Заставы у городских ворот и на реке, но только после прибытия короля… Знаете ли вы, господин Фуке, что если бы вместо вас, одного из первых сановников королевства, я разговаривал с человеком, у которого не так уж спокойна совесть, я бы скомпрометировал себя навсегда и навеки? Прекрасный случай для всякого желающего бежать! Ни полиции, ни охраны, ни каких-либо особых приказов; свободная река, открытый на все четыре стороны путь, и к тому же господин д'Артаньян, обязанный предоставить своих лошадей, если их потребуют у него! Все это должно успокоить вас, дорогой господин Фуке; ведь король не дал бы мне подобной свободы, если б у него были дурные намерения. Серьезно, господин Фуке, требуйте от меня все, что может доставить вам удовольствие: я в вашем распоряжении. Только если вы согласитесь на это, окажите мне одну-единственную услугу — передайте привет Арамису и Портосу в случае, если вы отправитесь на Бель-Иль. Ведь вы имеете возможность сделать это безотлагательно, немедленно, не снимая халата, который сейчас на вас.
   Произнеся эти слова и сопроводив их низким поклоном, мушкетер, глаза которого продолжали выражать благожелательность и сочувствие, вышел из комнаты и исчез.
   Но дошел он еще до прихожей, как Фуке, вне себя от волнения, дернул звонок и приказал:
   — Лошадей! Габару!
   Никто не ответил. Суперинтендант оделся без посторонней помощи в первое оказавшееся под рукой платье.
   — Гурвиль!.. Гурвиль!.. — звал он, опуская в карман часы.
   И, все снова и снова тряся колокольчиком, Фуке повторял:
   — Гурвиль!.. Гурвиль!..
   Показался бледный и запыхавшийся Гурвиль.
   — Едем! Едем сейчас же! — крикнул суперинтендант, увидев его.
   — Слишком поздно! — произнес этот преданный друг несчастного суперинтенданта.
   — Слишком поздно! Но почему?
   — Слушайте.
   На площади перед замком послышались фанфары и барабанная дробь.
   — Что это означает, Гурвиль?
   — Прибытие короля, монсеньер.
   — Короля?
   — Короля, который летел без отдыха, который загнал множество лошадей и прибывает на восемь часов раньше, чем вы ожидали.
   — Мы погибли! — прошептал Фуке. — Добрый д'Артаньян, ты слишком поздно предупредил меня!
   И действительно, король въезжал в город; вскоре с укреплений прогремел пушечный выстрел, и ему ответил другой с корабля, стоявшего на реке.
   Фуке нахмурился, вызвал своих лакеев и велел одевать себя в парадное платье.
   Из своего окна он, стоя за опущенными портьерами, видел народные толпы и движение большого воинского отряда, который непостижимым образом сразу же появился вслед за своим государем. Короля с большой торжественностью проводили до замка, и Фуке заметил, как он сошел с коня у рогатки перед воротами и сказал что-то на ухо д'Артаньяну, державшему стремя.
   Когда король скрылся под сводом ворот, д'Артаньян направился к дому Фуке, но так медленно и столько раз останавливаясь, чтобы перекинуться словечком-другим с мушкетерами, стоявшими шпалерами у стен замка, что можно было подумать, будто он считает шаги и секунды, прежде чем выполнить возложенное на него поручение.
   Фуке отворил окно, желая обратиться к нему, пока он еще во дворе.
   — Ах! — воскликнул, увидев его, д'Артаньян. — Вы еще у себя, монсеньер?
   И это еще наглядно показало Фуке, сколько поучений и полезных советов заключало в себе первое посещение мушкетера.
   Суперинтендант только вздохнул и ответил:
   — Да, сударь, приезд короля помешал исполнению некоторых моих планов.
   — Значит, вы знаете, что король только что прибыл?
   — Я его видел, сударь; на этот раз вы приходите от его имени?..
   — Узнать, монсеньер, о вашем здоровье и, если вы но очень больны, просить вас пожаловать в замок.
   — Немедленно, господин д'Артаньян, немедленно буду.
   — Что же поделаешь, — сказал капитан, — теперь, когда король уже здесь, нет больше ни прогулок, ни свободного выбора; теперь все мы подвластны приказу — и ты так же, как я, я так же, как вы.
   Фуке еще раз вздохнул, сел в карету — до того он был слаб, и отправился в замок в сопровождении д'Артаньяна, учтивость которого была теперь столь же страшна, несколько еще так недавно она была непринужденна и утешительна.

Глава 20. КАК КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XIV СЫГРАЛ СВОЮ НЕЗАВИДНУЮ РОЛЬ

   Когда Фуке выходил из кареты, чтобы проследовать в Нантский замок, к нему подошел неизвестный ему простолюдин и со знаком глубокой почтительности отдал в его руки письмо.
   Д'Артаньян хотел помешать разговору этого человека с Фуке и отогнал его прочь, но послание все же было передано по назначению. Фуке распечатал письмо и прочел его; сразу же на лице его изобразился испуг, не ускользнувший от д'Артаньяна. Фуке положил бумагу в портфель, бывший при нем, и продолжил свой путь к апартаментам короля.
   Через маленькие окошечки, пробитые во всех этажах башни, д'Артаньян, поднимавшийся вслед за Фуке, заметил, что человек, передавший письмо, осмотрелся на площади по сторонам и подал знак нескольким людям, которые исчезли в прилегающих улицах, повторив знак, сделанный им уже упомянутым нами таинственным незнакомцем.
   Фуке было предложено подождать на террасе, с которой небольшой коридор вел в кабинет короля.
   Д'Артаньян опередил суперинтенданта, за которым он до этих пор почтительно следовал, и первым переступил порог королевского кабинета.
   — Исполнили? — обратился к нему Людовик XIV, который, увидев мушкетера, прикрыл заваленный бумагами стол большим куском ткани зеленого цвета.
   — Приказ выполнен, ваше величество!
   — И господин Фуке?
   — Господин суперинтендант идет следом за мной.
   — Через десять минут введите его сюда, — проговорил король, жестом отпуская д'Артаньяна.
   Капитан вышел, но не успел он сделать и шага по коридору, в конце которого его дожидался Фуке, как был вызван обратно колокольчиком короля.
   — Он не удивился? — спросил король.
   — Кто, ваше величество?
   — Фуке, — повторил король, не добавляя к этому имени «господин». Эта деталь убедила капитана в правоте его подозрений.
   — Нет, ваше величество, — ответил он.
   — Хорошо.
   И Людовик во второй раз отпустил д'Артаньяна.
   Фуке не покинул террасы, на которой был оставлен своим провожатым. Он снова прочел записку. В ней заключалось следующее:
 
   «Что-то замышляется против вас. Быть может, не решатся на это в замке; в таком случае это случится, когда вы вернетесь к себе. Дом уже окружен мушкетерами. Не входите; белый конь ожидает вас за эспланадой».
 
   Фуке узнал почерк и рвение преданного Гурвиля. Опасаясь, как бы эта записка, если с ним случится несчастье, не выдала его верного друга, суперинтендант старательно разорвал ее на множество мелких клочков и выбросил их через балюстраду террасы.
   Д'Артаньян застал его в тот момент, когда он наблюдав за полетом последних обрывков, уносимых движением воздуха.
   — Сударь, — сказал он, — король ожидает вас.
   Фуке решительным шагом направился в коридор, в котором работали де Бриенн и Роз, в то время как де Сент-Эньян, сидя тут же на низком кресле, казалось, ждал приказаний и зевал в лихорадочном нетерпении, со шпагою между ног.
   Фуке показалось странным, что де Бриенн, Роз и до Сент-Эньян, обычно столь внимательные к нему и даже угодливые, едва отодвинулись, когда он, суперинтендант, проходил мимо них. Но разве мог бы найти у придворных иное отношение тот, кого король называл просто Фуке?
   Он поднял голову и, твердо решив но склоняться ни перед тем, вошел к королю, после того как колокольчик возвестил ему, что его вызывают.
   Король, не вставая, кивнул ему головой и живо спросил:
   — Как поживаете, господин Фуке?
   — У меня сейчас лихорадка, но я весь к услугам моего короля.
   — Хорошо. Завтра собираются штаты. Готова ли у вас речь?