Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3

   Ни одна из этих тончайших подробностей не ускользнула от проницательного взора Фуке. Сквозь нависшие брови своего врага, несмотря на непрерывное мигание его век, он читал по глазам Кольбера, заглядывая в глубину его сердца, и видел все, что таило в себе это сердце, видел ненависть и торжество.
   Но, проникай своим взглядом повсюду, Фуке хотел остаться непроницаемым. На лице ею царили, полная безмятежность; он улыбнулся очаровательной, милой улыбкой, какой он один умел улыбаться, и, придавая своему поклону исключительно благородную и изящную непринужденность, начал:
   — По вашему веселому виду, ваше величество, я заключаю, что прогулка, которую вы совершили, была весьма и весьма приятной.
   — Очаровательной, господин суперинтендант, очаровательной. И вы напрасно не поехали с нами, напрасно отвергли мое приглашение.
   — Государь, я работал.
   — Ах, деревня, деревня, господин Фуке! — воскликнул король. — Боже, как было бы хорошо жить постоянно в деревне, на вольном воздухе, среди зелени!
   — Надеюсь, ваше величество, вы еще не устали от трона? — спросил Фуке.
   — Нет, не устал, но троны из зелени так изумительно хороши!
   — Ваше величество, говоря такие слова, воистину предвосхищает мои упования. У меня есть ходатайство к вам, ваше величество.
   — От кого, господин суперинтендант?
   — От нимф, обитательниц Во.
   — Ах!
   — Король удостоил меня обещанием, — сказал Фуке.
   — Да, да! Помню.
   — Празднество в Во, знаменитое празднество в Во, не так ли, ваше величество? — вставил Кольбер, стремясь показать этим вмешательством в разговор, что он пользуется расположением короля.
   Фуке, полный презрения, не удостоил Кольбера ответом; он вел себя так, словно Кольбер не высказал никакой мысли, словно его вообще но существовало.
   — Ваше величество знаете, что я избрал мое имение в Во для приема любезнейшего из государей, могущественнейшего из королей.
   — Сударь, — улыбнулся Людовик XIV, — я обещал; королевское слово не нуждается в подтверждении.
   — А я, ваше величество, пришел доложить, что весь к вашим услугам.
   — Вы обещаете много чудес, господин суперинтендант?
   И Людовик XIV взглянул на Кольбера.
   — Чудеса? О пет, ваше величество, я не берусь поражать вас чудесами; но надеюсь, что могу обещать немного веселья, быть может, даже немного забвения королю.
   — Нет, господин Фуке, я настаиваю на слове чудо. Ведь вы волшебник, мы знаем ваше могущество; мы знаем, что вы отыщете золото, даже если его и вовсе не станет на свете. Ведь недаром же народ говорит, что вы его делаете.
   Фуке почувствовал удар, направленный с двух сторон; король метнул стрелу не только из своего лука, но и из лука Кольбера. Фуке рассмеялся.
   — О, народ отлично осведомлен, из каких россыпей я беру это золото.
   Он знает это, и знает, быть может, чересчур хорошо. И к тому же, — добавил он гордо, — могу заверить ваше величество, что золото для оплаты праздника в Во не будет стоить народу ни крови, ни слез. Оно будет стоить пота, по этот пот будет оплачен.
   Людовик смутился. Он хотел было посмотреть на Кольбера, Кольбер хотел было ответить, но орлиный, благородный, почти королевский взгляд, брошенный на него Фуке, остановил слова на устах интенданта.
   Тем временем король оправился от смущения и, обратившись к Фуке, сказал:
   — Значит, вы приглашаете нас?
   — Да, государь.
   — На какой день?
   — Какой вы сочтете удобным, ваше величество.
   — Вы говорите точно волшебник, которому достаточно захотеть — и все уже сделано. Я бы не решился на подобный ответ, господин Фуке.
   — Вашему величеству, когда вы пожелаете, будет доступно решительно все, что может и должен свершить король. Король Франции располагает слугами, которые не остановятся ни перед чем ради службы ему и ради его удовольствий.
   Кольбер сделал попытку посмотреть суперинтенданту в лицо, чтобы выяснить, не означают ли эти слова поворота к менее неприязненным чувствам, но Фуке даже не взглянул на своего врага. Кольбер не существовал для него.
   — В таком случае через неделю, хотите? — предложил король.
   — Хорошо, через неделю.
   — Или нет. Сегодня вторник. Давайте отложим до следующего воскресенья, хотите?
   — Отсрочка, благосклонно предоставленная мне вашим величеством, весьма благоприятно скажется на работах, которые предпринимают мои архитекторы, дабы развлечь ваше величество и ваших друзей.
   — Кого же, господин Фуке, вы разумеете, говоря о моих друзьях?
   — Король — хозяин повсюду, где бы он ни был. Король составляет список и отдает свои приказания. Кто удостоится его приглашения, тот и будет моим уважаемым гостем.
   — Благодарю вас, — сказал король, тронутый благородным чувством, выраженным столь благородным образом.
   Поговорив еще немного о различных делах и простившись с Людовиком XIV, Фуке откланялся. Он чувствовал, что Кольбер задержится у короля, что они будут говорить о нем и что ни тот, ни другой не станут щадить его.
   И у него возникло желание нанести своему врагу последний страшный удар, который возместил бы все то, что ему пришлось вытерпеть от него. И вот, уже взявшись за ручку двери, Фуке поспешно вернулся на прежнее место и, обращаясь к королю, произнес:
   — Простите, ваше величество!
   — В чем я должен простить вас, сударь? — любезно спросил король.
   — Я совершил тяжкий проступок, сам того не приметив.
   — Проступок! Вы? Ах, господин Фуке, ничего не поделаешь, придется простить. Против чего или кого вы согрешили?
   — Против приличия, ваше величество. Я забыл сообщить вам о довольно существенном обстоятельстве.
   — Каком?
   Кольбер вздрогнул; он подумал, что дело идет о доносе, что с него сорвана маска. Одно слово Фуке, одно приведенное им доказательство, и юное благородство Людовика XIV одолеет расположение, которое он к нему, Кольберу, питает. И Кольбера охватил страх, как бы смелый удар врага но разрушил его хитрого сооружения. И действительно, ход был настолько хорош, что Арамис, ловкий игрок, не преминул бы сделать его.
   — Ваше величество, — сказал невозмутимо Фуке, — раз вы были так милостивы, что простили меня, я с легкой душою могу сделать признание: сегодня утром я продал одну из своих должностей.
   — Одну из должностей, которые вы занимаете! — воскликнул король. — Но какую же?
   Кольбер мертвенно побледнел.
   — Ту, ваше величество, которая давала мне право на долгополую мантию и суровый облик, — должность генерального прокурора.
   Король невольно вскрикнул и взглянул на Кольбера. У Кольбера на лбу выступил пот; ему показалось, что еще немного — и его хватит удар.
   — Кому же вы продали эту должность, господин Фуке? — поинтересовался король.
   Кольбер прислонился к камину.
   — Одному парламентскому советнику, ваше величество, его зовут господин Ванель.
   — Ванель?
   — Одному из друзей интенданта финансов господина Кольбера, — добавил Фуке с такой неподражаемою небрежностью и с таким безразличием и простодушием, что художник, актер и поэт должны раз навсегда отказаться воспроизвести их кистью, жестом или пером.
   Произнеся эти слова и раздавив Кольбера своим превосходством, суперинтендант снова почтительно склонился пред королем и вышел, наполовину отмщенный изумлением властителя и унижением фаворита.
   — Возможно ли это? — сказал, обращаясь к самому себе, Людовик XIV после ухода Фуке. — Он продал должность генерального прокурора?
   — Да, ваше величество, — отчеканил Кольбер.
   — Он сошел с ума! — заметил король.
   На этот раз Кольбер ничего не ответил. Он прочитал мысль своего господина, и эта мысль также была его мщением. К его ненависти присоединилась еще и зависть; и если его план состоял в том, чтобы довести суперинтенданта до разорения, то теперь над Фуке нависла еще и угроза опалы.
   Отныне, и Кольбер это почувствовал, его враждебность к Фуке не претит больше противодействия со стороны Людовика XIV, и первый же промах Фуке, который можно было бы использовать как предлог, повлечет за собой беспощадное наказание. Фуке выронил из своих рук оружие. Ненависть и зависть только что подобрали его.
   Король пригласил Кольбера на празднество; Кольбер поклонился, как человек, который уверен в себе, и принял королевское приглашение, как тот, кто оказывает одолжение.
   Король принялся составлять список приглашаемых в Во. Когда он дошел до имени де Сент-Эньяна, лакей доложил о приходе графа де Сент-Эньяна.
   При появлении королевского Меркурия Кольбер скромно ретировался.

Глава 17. СОПЕРНИКИ В ЛЮБВИ

   Прошло не более двух часов, как Людовик XIV расстался с де Сент-Эньяном. Но, обуреваемый первым пылом любви, он испытывал настоятельную потребность непрерывно говорить о Лавальер, когда не видел ее.
   Единственный человек, с которым он мог позволить себе откровенность подобного рода, был де Сент-Эньян; итак, де Сент-Эньян стал ему насущно необходим.
   — Ах, это вы, граф! — воскликнул король, обрадованный и тем, что видит де Сент-Эньяна, и тем, что не видит больше Кольбера, хмурое лицо которого неизменно портило ему настроение. — Так это вы? Тем лучше! Вы пришли очень кстати. Вы участвуете в пашей поездке?
   — В какой поездке, ваше величество?
   — В поездке, которую мы предпримем в Во, где суперинтендант устраивает для нас празднество. Ах, де Сент-Эньян, ты увидишь наконец празднество, рядом с которым наши развлечения в Фонтенбло — забавы каких-нибудь приказных.
   — В Во! Суперинтендант устраивает для вашего величества празднество в Во? Только-то?
   — Только-то! Ты очарователен, напуская на себя равнодушие. Да знаешь ли ты, знаешь ли, что едва станет известно об этом приеме в Во, назначенном суперинтендантом на следующее воскресенье, как все наши придворные начнут грызть друг другу горло, лишь бы получить приглашение? Повторяю тебе, де Сент-Эньян, ты участвуешь в этой поездке.
   — Да, ваше величество, если не совершу прежде более отдаленной и менее привлекательной.
   — Какой же?
   — На берега Стикса, ваше величество.
   — Куда? — воскликнул со смехом Людовик XIV.
   — Нет, серьезно, ваше величество; меня побуждают отправиться в эти края, и притом в такой решительной форме, что я, право, не знаю, как отказаться.
   — Я не понимаю тебя, мой милый. Я знаю, правда, ты сегодня в ударе, но не спускайся с вершин поэзии в укутанные мглою долины.
   — Если ваше величество соблаговолите меня выслушать, я больше не стану вас мучить.
   — Говори!
   — Помнит ли король барона дю Валлона?
   — Еще бы! Он отменный слуга короля, моего отца, и, честное слово, собутыльник не худший. Ты говоришь о том, который обедал у нас в Фонтенбло?
   — Вот именно. Но ваше величество забыли упомянуть еще об одном его качестве — он предупредительный и любезный убийца!
   — Как! Господин дю Валлон желает убить тебя?
   — Или сделать так, чтобы меня убили, что то же самое.
   — Ну что ты?
   — Не смейтесь, ваше величество, я говорю чистую правду.
   — И ты говоришь, что он добивается твоей смерти!
   — В данный момент достойный дворянин только об этом и думает.
   — Будь спокоен. В случае чего я сумею тебя защитить, если он в этом деле не прав.
   — Ваше величество изволили произнести слово «если».
   — Разумеется. Отвечай же мне, мой бедный де Сент-Эньян, отвечай так, как если бы дело касалось кого-либо другого, а не тебя. Прав он или не прав?
   — Пусть судит об этом ваше величество.
   — Что ты сделал ему?
   — О, ему ничего. Но, по-видимому, одному из его друзей.
   — Это то же, что ему самому, а его друг — один из четырех знаменитых?
   — Нет, это сын одного из четырех знаменитых, всего-навсего сын.
   — Но что же ты сделал ему?
   — Я помог одному лицу отнять у него возлюбленную.
   — И ты признаешься в этом?
   — Нужно признаваться, раз это правда.
   — В таком случае ты виноват.
   — Значит, я виноват?
   — Да, и по правде сказать, если он прикончит тебя…
   — Ну?
   — То будет прав.
   — Ах, вот вы как рассудили, ваше величество?
   — А ты недоволен моим решением?
   — Я нахожу, что оно слишком поспешно.
   — Суд скорый и правый, как говорил мой дед Генрих Четвертый.
   — В таком случае, пусть король сейчас же подпишет помилование моему противнику, который ждет меня близ Меньших Братьев, чтобы убить меня.
   — Его имя и лист пергамента.
   — Ваше величество, пергамент — на вашем столе, а что касается имени…
   — Что же касается его имени?
   — То это виконт де Бражелон, ваше величество.
   — Виконт де Бражелон! — воскликнул король, переходя от смеха к глубокой задумчивости.
   Затем, после минутного молчания, он вытер пот, выступивший на его лбу, и невнятно пробормотал:
   — Бражелон!
   — Ни больше ни меньше, ваше величество.
   — Бражелон, жених…
   — Боже мой, да! Бражелон, жених…
   — Но ведь Бражелон находится в Лондоне?
   — Да, но ручаюсь вам, ваше величество, сейчас он там уже не находится.
   — И он в Париже?
   — Точнее сказать, близ монастыря Меньших Братьев, где, как я имел честь доложить, он ожидает меня.
   — Зная решительно все?
   — И многое другое сверх этого! Быть может, ваше величество желаете взглянуть на послание, которое он мне оставил?
   И де Сент-Эньян вытащил из кармана уже известную нам записку Рауля.
   — Когда ваше величество прочтете эту записку, я буду иметь честь сообщить, каким образом я ее получил.
   Король, явно волнуясь, прочел записку и сразу спросил:
   — Ну?
   — Ваше величество знаете некий замок чеканной работы, замыкающий некую дверь черного дерева, которая отделяет некую комнату от некоего бело-голубого святилища?
   — Разумеется, от будуара Луизы?
   — Да, ваше величество. Так вот, в замочной скважине этой двери я и нашел записку. Кто всунул ее туда? Виконт де Бражелон или дьявол? Но так как записка пахнет амброю, а не серой, я решил, что это сделано, очевидно, не дьяволом, а господином де Бражелоном.
   Людовик склонил голову и грустно задумался. Быть может, в этот момент в его сердце шевельнулось что-то вроде раскаяния.
   — Ах, — вздохнул он, — значит, тайна раскрыта!
   — Ваше величество, я сделаю все от меня зависящее, чтобы она умерла в груди, которая ее заключает, — сказал де Сент-Эньян с чисто испанской отвагой. Он шагнул к двери, но король жестом остановил его.
   — Куда вы идете? — поинтересовался он.
   — Туда, где меня ждут, ваше величество.
   — Для чего?
   — Надо полагать, чтобы драться.
   — Драться! — вскричал король. — Погодите минуту, граф.
   Де Сент-Эньян покачал головой, как ребенок, недовольный, когда ему мешают упасть в колодец или играть с острым ножом.
   — Но, ваше величество…
   — Прежде всего, — сказал король, — я еще должным образом не осведомлен.
   — О, пусть ваше величество спрашивает, и я разъясню все, что знаю.
   — Кто вам сообщил, что господин де Бражелон проник в эту комнату?
   — Записка, которую я нашел в замке, о чем я уже имел честь докладывать вам, государь.
   — Что тебя убеждает, что это он всунул ее туда?
   — Кто другой решился бы выполнить подобное поручение?
   — Ты прав. Как же он мог проникнуть к тебе?
   — Вот это чрезвычайно существенно, так как все двери были заперты на замок и ключи находились в кармане у Баска, моего лакея.
   — Значит, твоего лакея подкупили.
   — Невероятно, ваше величество!
   — Что же здесь невероятного?
   — Потому что, если б его подкупили, он мог бы понадобиться еще не раз в будущем, и бедного малого не стали бы губить, так явно показывая, что воспользовались именно им.
   — Правильно. Значит, остается единственное предположение.
   — Посмотрим, ваше величество, то ли это предположение, которое возникло и у меня.
   — Он проник к тебе, пройдя лестницу.
   — Увы, ваше величество, мне кажется это более чем вероятным.
   — Значит, все-таки кто-то продал тайну нашего люка?
   — Продал или, может быть, подарил.
   — Почему такое различие?
   — Потому что иные лица стоят так высоко, что не могут продать; они могут лишь подарить.
   — Что ты хочешь сказать?
   — О, ваше величество обладаете достаточно тонким умом, чтобы самостоятельно догадаться и избавить меня, таким образом, от затруднения назвать…
   — Ты прав. Принцесса!
   — Ах! — вздохнул Сент-Эньян.
   — Принцесса, которая обеспокоена твоим переездом.
   — Принцесса, которая располагает ключами от комнат всех своих фрейлин и которая достаточно могущественна, чтобы открыть то, чего, кроме вашего величества и ее высочества, никто не мог бы открыть.
   — И ты думаешь, что моя сестра заключила союз с Бражелоном?
   — Да, ваше величество, да…
   — И даже сообщила ему все эти тонкости?
   — Быть может, она сделала даже больше.
   — Больше… Договаривай.
   — Быть может, она сама проводила его.
   — Куда? Вниз? К тебе?
   — Вы думаете, что это невозможно, ваше величество?
   — О!
   — Слушайте, ваше величество. Вы знаете, что принцесса любит духи?
   — Да, эту привычку она переняла у моей матери.
   — И в особенности вербену?
   — Да, это ее излюбленный запах.
   — Так вот, моя квартира благоухает вербеной.
   Король задумался, потом, помолчав немного, сказал:
   — Почему бы принцессе Генриетте становиться на сторону Бражелона и проявлять враждебность ко мне?
   Произнося эти слова, на которые де Сент-Эньян легко мог бы ответить:
   «женская ревность», король испытывал своего друга, стараясь проникнуть в глубину его души, чтобы узнать, не постиг ли он тайны его отношений с невесткой. Но де Сент-Эньян был незаурядным придворным и не решался по этой причине входить в семейные тайны.
   К тому же он был достаточно близким приятелем муз, чтобы не задумываться — и притом весьма часто — над печальной судьбою Овидия, глаза которого пролили столько слез во искупление вины, состоявшей в том, что им довелось увидеть во дворце Августа неведомо что. И так как он обнаружил свою проницательность, доказав, что вместе с Бражелоном в его комнате побывала также принцесса, ему предстояло теперь расплатиться с лихвой за собственное тщеславие и ответить на поставленный прямо и определенно вопрос: «Почему принцесса стала на сторону Бражелона и проявляет враждебность ко мне?»
   — Почему? Но ваше величество забываете, что граф де Гиш лучший друг виконта де Бражелона.
   — Я не вижу тут связи.
   — Ах, простите, ваше величество! Но я думал, что господин де Гиш также большой друг принцессы.
   — Верно! Все ясно. Удар нанесен оттуда.
   — А чтобы его отразить, не думает ли король, что следует нанести встречный удар?
   — Да, но не такой, какие наносятся в Венсенском лесу, — ответил король.
   — Ваше величество забываете, что я дворянин и что пеня вызвали на дуэль.
   — Это тебя не касается.
   — Меня ждут близ Меньших Братьев, ваше величестве, и ждут больше часа; и так как в этом виноват я и никто другой, то я навлеку на себя бесчестье, если не отправлюсь туда, где меня ожидают.
   — Честь дворянина прежде всего состоит в повиновении королю.
   — Ваше величество!
   — Приказываю тебе остаться.
   — Ваше величество…
   — Повинуйся!
   — Как прикажете, ваше величество.
   — Кроме того, я хочу расследовать эту историю, хочу дознаться, как посмели с такою неслыханной дерзостью обойти меня, как посмели проникнуть в святилище моей любви. И не тебе, де Сент-Эньян, наказывать тех, то решился на это, ибо не на твою честь они покусились; моя честь — вот что задето!
   — Умоляю ваше величество не обрушивать вашего гнева на виконта де Бражелона; в этом деле он, быть может, погрешил против благоразумия, но в остальном его поведение честно и благородно.
   — Довольно! Я сумею отличить правого от виноватого! Мне не помешает в этом даже самый безудержный гнев. Но ни слова принцессе!
   — Что же мне делать с виконтом де Бражелоном? Он будет искать меня и…
   — Я поговорю с ним сегодня же или сам, или через третье лицо.
   — Еще раз умоляю ваше величество о снисходительности к нему.
   — Я был снисходительным достаточно долго, граф, — нахмурился Людовик XIV. — Пришло время, однако, показать некоторым лицам, что у себя в доме хозяин все-таки я!
   Едва король произнес эти слова, из которых с очевидностью вытекало, что к новой обиде присоединились воспоминания и о былых, как на пороге его кабинета появился слуга.
   — Что случилось? — спросил король. — И почему входят, хотя я не звал?
   — Ваше величество, — сказал слуга, — приказали мне раз навсегда впускать к вам графа де Ла Фер, когда у него будет надобность переговорить с вами.
   — Дальше.
   — Граф до Ла Фер просят принять его.
   Король и де Сент-Эньян обменялись взглядами, в которых было больше беспокойства, чем удивления. Людовик на мгновение заколебался, но, почти сразу приняв решение, обратился к де Сент-Эньяну:
   — Пойди к Луизе и сообщи ей обо всем, что затевается против нас; не скрывай от нее, что принцесса возобновляет свои преследования и что она объединилась с людьми, которым лучше было бы оставаться нейтральными.
   — Ваше величество…
   — Если эти вести испугают Луизу, постарайся успокоить ее. Скажи, что любовь короля — непробиваемый панцирь. Если она знает уже обо всем (а я предпочел бы, чтобы это было не так) или уже подверглась с какой-нибудь стороны нападению, скажи ей, де Сент-Эньян, — добавил король, содрогаясь от гнева и возбуждения, — скажи ей, что на этот раз я не ограничусь тем, что буду защищать ее от нападок, я отомщу, и отомщу так сурово, что отныне никто не посмеет даже взглянуть на нее!
   — Это все, ваше величество?
   — Все. Иди к ней сейчас же и сохраняй верность — ты, живущий в этом аду и не имеющий, как я, надежды на рай.
   Де Сент-Эньян рассыпался в изъявлениях преданности. Он приложился к руке короля и, сияя, вышел из королевского кабинета.

Глава 18. КОРОЛЬ И ДВОРЯНСТВО

   Людовик тотчас же взял себя в руки, чтобы приветливо встретить графа де Ла Фер. Он догадывался, что граф прибыл сюда не случайно, и смутно предчувствовал значительность этого посещения. Ему не хотелось, однако, чтобы человек таких безупречных манер, такого тонкого и изысканного ума, как Атос, при первом же взгляде заметил в нем нечто, способное произвести неприятное впечатление или выдать, что король расстроен.
   И только убедившись в том, что внешне он совершенно спокоен, молодой король велся ввести графа. Спустя несколько минут явился Атос, облаченный в придворное платье и надевший все ордена, которые он один имел право носить при французском дворе. Он вошел с таким торжественным, таким величавым видом, что король, взглянув на него, сразу же получил возможность судить, был ли он прав или ошибся в своих предчувствиях.
   Людовик сделал шаг навстречу Атосу и, с улыбкой протянув ему руку, над которою тот склонился в позе, полной почтительности, торопливо сказал — Граф де Ла Фер, вы такой редкий гость у меня, что видеть вас большая удача.
   Атос поклонился еще раз — Я желал бы иметь счастье всегда находиться при вашем величестве.
   Этот ответ и особенно тон, которым он был произнесен, означали с полною очевидностью: «Я хотел бы находиться среди советников короля, чтобы оберегать его от ошибок»
   Король это почувствовал и, решив обеспечить себе вместе с преимуществом своего положения также и то преимущество, которое порождается спокойствием духа, произнес бесстрастным и ровным голосом.
   — Я вижу, что вам нужно поговорить со мной.
   — Не будь этого, я не решился бы предстать перед вашим величеством.
   — Начинайте же, сударь, мне не терпится удовлетворить вас возможно скорее.
   Король сел.
   — Я уверен, — слегка волнуясь, ответил Атос, — что ваше величество удовлетворит все мои притязания.
   — А, — произнес с некоторым высокомерием в голосе король, — вы пришли ко мне с жалобой?
   — Это было бы жалобой, если бы ваше величество… — молвил Атос — Но разрешите по порядку.
   — Я жду.
   — Ваше величество помните, что я имел честь беседовать с вами перед отъездом герцога Бекингэма?
   — Да, приблизительно в это время… Я помню это… но тему нашей беседы, признаться, я успел позабыть.
   Атос вздрогнул — Я буду иметь честь напомнить в таком случае королю, что речь шла о разрешении, которое я испрашивал у вас, ваше величество, на брак между виконтом де Бражелоном и мадемуазель де Левальер «Дошли до сути», — подумал король и сказал:
   — Да, я помню.
   — Тогда, — продолжал Атос, — король был до того милостив и великодушен ко мне и к виконту де Бражелону, что ни одно из слов вашего величества не улетучилось из вашей памяти. Я просил у короля разрешения на брак мадемуазель де Лавальер с виконтом де Бражелоном, но король ответил на мою просьбу отказом.
   — Это верно, — сухо заметил Людовик.
   — Ссылаясь на то, — поспешно добавил Атос, — что невеста не имеет достаточно высокого положения в обществе.
   Людовик заставил себя терпеливо слушать.
   — Что… у нее нет состояния.
   Король глубже уселся в кресле.
   — Что она недостаточно знатного происхождения.
   Новый нетерпеливый жест короля — И не очень красива — безжалостно закончил Атос.