Джордж Элизабет. Прах к праху

 
   Когда Джинни уже больше не могла оттягивать этот момент, она поднялась наверх. Но прежде она перемыла всю посуду от так и не съеденного ужина, аккуратно повесила посудное полотенце на перекладину, прикрепленную к холодильнику присосками. Вымыла плиту и собралась вытереть старую красную клеенку, служившую скатертью на кухонном столе. Отступила от стола и непроизвольно вспомнила, как он говорил, ковыряя протертую клеенку:
   — Дело не в тебе, девочка. Во мне. В ней. Я хочу чего-то от нее и не знаю, и мучаюсь от того, что ты с детьми сидишь тут и ждешь моего решения и его последствий для вас. Неужели ты не понимаешь? Я не знаю, чего хочу. О, черт, Джин, не плачь. Успокойся, пожалуйста. Терпеть не могу, когда ты плачешь. — Она невольно вспомнила, как он пальцами утер ей слезы, сжал запястье, как он обнял ее за плечи, прижался губами к волосам, говоря: — Прошу тебя, пожалуйста. Не усложняй все для нас, Джин. — А вот этого она сделать не могла.
   Она прогнала его образ, подметя пол. Затем вымыла раковину. Отчистила изнутри духовку. Даже сняла занавески с узором из маргариток, чтобы их выстирать. Но сейчас, поздно ночью, стирать было невозможно, поэтому она сложила занавески и оставила их на стуле, решив, что пора проведать детей.
   Джинни поднималась медленно, стряхивая с себя усталость, от которой дрожали ноги. Зашла в ванную, умылась холодной водой. Сняла одежду, в которой была на работе, и надела свой зеленый домашний халат, провела пальцами по узору из переплетающихся бутонов роз и распустила волосы. Они слишком долго оставались заколотыми кверху — она убирала их от лица на время своей смены в кафе, да так и оставила, когда полиция увезла ее в Кент. Теперь же, когда она их распустила, кожу головы защипало, Джинни сморщилась, и на глазах у нее выступили слезы. Потом она присела на унитаз, просто чтобы выиграть время.
   Что ей осталось им сказать? — Последние четыре года она пыталась вернуть детям их отца. Что она теперь может им сказать?
   — Мы слишком долго прожили порознь, Джин, — сказал он тогда. — Мы можем спокойно развестись.
   — Я была тебе верна, Кени, — ответила она. — Я никогда не спала ни с кем, кроме тебя. Никогда. Ни разу в жизни.
   — Я не ждал, что ты будешь хранить мне верность. Когда я отсюда ушел, я тебя об этом не просил, верно?
   — Я принесла обеты, Кенни. Я сказала — «пока смерть нас не разлучит». Я сказала: буду во всем покорна тебе, буду с открытым сердцем перед тобой. И ты не можешь сказать, что я хоть что-то от тебя скрыла.
   — Я этого и не говорил.
   — Тогда объясни мне почему. И будь со мной честен, Кенни. Хватит этой чуши про то, что ты ищешь себя. Давай прямо к делу. Кого это ты трахаешь на стороне, что даже захотел делать это законно и благопристойно?
   — Ну ладно тебе, девочка. Дело тут не в постели.
   — Нет? Тогда почему у тебя покраснели уши? С кем ты теперь развлекаешься? Не с миссис ли Уайтлоу? Не с ней ли ты перепихиваешься два раза в неделю?
   — Не говори глупостей, ладно?
   — Мы с тобой обвенчались в церкви. И поклялись — «пока смерть нас не разлучит».
   — Нам было по семнадцать лет. Люди меняются. С этим ничего не поделаешь.
   — Я не меняюсь. Я была с тобой честна, Кенни. Поэтому жду от тебя такой же честности в ответ. Так с кем ты теперь спишь?
   — Джин…
   — Хотя я не совсем верно выражаюсь, да?
   — Наша проблема вовсе не в сексе. С ним всегда все было нормально, и ты это знаешь.
   — У нас трое детей. Дом. По крайней мере, был, пока не вмешалась миссис Уайтлоу.
   — Мириам здесь ни при чем.
   — Так она теперь Мириам? И как давно она Мириам? Она Мириам при свете или также и в темноте, когда тебе не приходится смотреть на квашню, которую ты месишь?
   — Черт бы тебя побрал, Джин. Подключи мозги, а? Я не сплю с Мириам Уайтлоу. Она, черт побери, старуха.
   — Тогда кто? Скажи мне. Кто?
   — Ты меня не слушаешь. Дело не в сексе.
   — О, ну конечно. А в чем же? Ушел в религию? Отыскал кого-то, с кем распеваешь гимны воскресным утром?
   — Между нами всегда существовала некая пропасть, там, где ее не должно было быть.
   — Какая пропасть? Какая?
   — Ты не видишь, да? В этом-то и вся проблема. Джинни засмеялась, и собственный смех показался ей резким и нервным:
   — Ты спятил, Кенни Флеминг. Да покажи мне хотя бы еще одну пару, которая имела бы хоть половину того, что было у нас, начиная с двенадцати лет.
   Он покачал головой с усталостью и смирением:
   — Мне больше не двенадцать лет. Мне нужно нечто большее. Мне нужна женщина, с которой я мог бы делиться всем. Ты и я… мы с тобой… в чем-то мы хорошая пара, а в чем-то — нет. И как раз в том, что имеет значение за пределами спальни.
   Джинни почувствовала, что край раковины, к которой она прислонилась, впился в бок. Она выпрямилась.
   — Полно мужчин, которые по горячим углям поползут, чтобы получить такую, как я.
   — Знаю.
   — И чем же я нехороша?
   — Я не сказал, что ты нехороша,
   — Ты сказал, что в чем-то мы хорошая пара, а в чем-то — нет. Как это? Объясни. Сейчас же.
   — Дело в наших интересах. В том, что мы делаем. О чем заботимся. Говорим. Какие строим планы. Чего хотим от жизни.
   — У нас всегда это было. Ты прекрасно это знаешь.
   — Сначала — да. Но мы стали разными. Ты это видишь. Просто не хочешь признать.
   — Кто говорит, что у нас все было плохо? Это она? Это миссис Уайтлоу забивает тебе голову всякой белибердой? Потому что она меня ненавидит, Кенни. Всегда ненавидела.
   — Я уже сказал тебе, что дело не в Мириам.
   — Она винит меня в том, что я увела тебя из школы. Она приезжала в Биллингсгейт, когда я была беременна Джимми.
   — Это к делу не относится.
   — Она сказала, что я разрушу твою жизнь, если мы с тобой поженимся.
   — Это в прошлом. Забудь.
   — Она сказала, что ты превратишься в пустое место, если я позволю тебе бросить школу.
   — Она наш друг. Она просто переживала за нас.
   — Наш друг, ты говоришь? Она хотела, чтобы я отдала своего ребенка. Чтобы убила его. Она желала мне смерти. И это в ней так и осталось, Кенни. Она всегда…
   — Прекрати! — Он ударил по столу, и керамическая солонка в виде белого медведя полетела на пол, ударившись о ножку стола. Солонка треснула, и из нее на старый зеленый линолеум посыпалась соль, белая, словно отбеленный речной песок. — Ты ужасно заблуждаешься насчет Мириам, — сказал Кенни, подняв солонку, которая развалилась на две части у него в руках. — Она была добра ко мне. Была добра к нам. К тебе. К детям.
   — Тогда скажи мне, кто для тебя лучше, чем я.
   — Секс тут ни при чем. — По его тону она поняла, что он решил сказать правду. По его позе она поняла, что правда превзойдет все ее самые худшие ожидания. — Да, мы спали вместе. Но секс тут ни при чем. Все гораздо сложнее. Речь идет о желании.
   — Не сексуальном? Не смеши меня, Кенни.
   Он поднял на нее глаза, и Джинни почувствовала, как заледенели у нее пальцы. Она ни разу не видела такой муки у него на лице.
   — Я никогда не испытывал ничего подобного, — произнес он. — Я хочу узнать ее во всех смыслах. Хочу владеть ею. Хочу быть ею. Вот что это такое.
   — Совсем рехнулся. — Джинни хотела, чтобы ее слова прозвучали пренебрежительно, но получилось испуганно.
   — Я словно уменьшился. Как будто из меня, как из кастрюли, выкипела вся вода и осталась суть. И эта суть — желание. Ее. Желание ее. Я ни о чем другом не могу думать.
   — Ты несешь какую-то околесицу, Кенни. Он отвернулся.
   — Я так и думал, что ты не поймешь.
   — А она, видимо, понимает. Мисс Как-там-ее.
   — Да. Понимает.
   — Так кто же она? Кто она такая, что ты так сильно хочешь быть ею.
   — Какая разница?
   — Для меня большая. И я имею право знать ее имя. Если между нами все кончено, как ты того желаешь.
   И он сказал, тихо назвав только имя — Габриэлла. Этого Джинни оказалось достаточно. Фамилии не требовалась. Ее как громом поразило. Ошеломленная, Джинни подошла к столу.
   — Так это Габриэллу Пэттен ты хочешь узнать во всех смыслах? — переспросила она. — Владеть ею? Быть ею? — Она опустилась на стул. — Я тебе этого не позволю.
   —Ты не понимаешь… не знаешь… я не могу объяснить, что это такое. — Он легонько постучал себя кулаком по лбу, словно предлагая ей заглянуть ему в мозг.
   — О, я прекрасно понимаю, что это такое. И я скорее умру, Кенни, чем увижу тебя с ней.
   Однако все получилось по-другому. Смерть пришла. Только вот не к тому. Джинни зажмурилась, и лишь когда поняла, что сможет говорить обычным голосом, если придется — хоть бы не пришлось, — покинула ванную.
   Шэрон не спала. Джинни приоткрыла дверь в ее комнату и увидела, что она сидит на своей кровати у окна и вяжет. Свет Шэрон не включила и работала, согнувшись так, что казалась горбатой. Клацая спицами, она отматывала нитку и приговаривала:
   — Изнаночная, вот. Лицевая, вот. Так. И еще.
   Вязала она шарф, который начала еще в прошлом месяце. Это был подарок отцу ко дню рождения; времени года он не соответствовал, однако Кенни, получив шарф в конце июня, все равно стал бы носить его, невзирая на погоду, лишь бы сделать дочери приятное.
   Когда Джинни открыла дверь до конца, Шэрон даже не взглянула в ее сторону. Ее маленькое личико сморщилось от усилия сосредоточиться, но поскольку вязала она без очков, работа ее представляла собой сплошную путаницу.
   Очки лежали на столике рядом с кроватью, там же, где и бинокль, в который девочка наблюдала за птицами. Джинни взяла очки, прикидывая, в каком возрасте ее дочка сможет уже носить линзы.
   — Изнаночная, изнаночная, изнаночная, — шептала Шэрон. — Лицевая, изнаночная, изнаночная, изнаночная.
   Джинни протянула дочери очки.
   — Может, включить свет? Ничего же не видно в такой темноте, а?
   Шэрон яростно замотала головой.
   — Лицевая, — сказала она. — Изнаночная, изнаночная, изнаночная. — Спицы постукивали, как клюющие корм птицы.
   Джинни присела на край кровати, пощупала шарф, бугристый в середине, бесформенный по краям.
   — Папе он понравился бы, милая моя, — сказала она. — Он бы тобой гордился. — Она подняла руку, чтобы погладить дочь по голове, но вместо этого расправила одеяло. — Ты лучше попытайся уснуть. Хочешь лечь со мной?
   Шэрон покачала головой.
   — Лицевая, — бормотала она, — изнаночная, изнаночная, лицевая.
   Дальнейшие уговоры ни к чему не привели, девочка не реагировала, только считала вслух петли. Наконец Джинни сдалась и, в последний раз посоветовав Шэрон заснуть, пошла в комнату сыновей.
   Там пахло сигаретным дымом, немытым телом и грязным бельем. Стэн тихо спал в своей кровати, со всех сторон защищенный рядами мягких игрушек. Лежал он, сбросив одеяло и сунув руку в пижамные штаны.
   — Он каждую ночь дрочит. Ему никто не нужен. Своего члена хватает.
   Слова Джимми донеслись из самого темного угла комнаты, где запах был самым сильным и где вспыхивал красный огонек, освещая уголок губ и костяшки пальцев. Она оставила руку Стэна на месте, лишь укрыла его и тихо сказала:
   — Сколько раз я просила тебя не курить в постели, Джим?
   — Не помню.
   — Успокоишься, только когда сожжешь этот дом до тла?
   Он фыркнул в ответ.
   Отдернув шторы, Джинни приоткрыла окно, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Лунный свет упал на коричневое ковровое покрытие и высветил валявшуюся на полу разломанную модель парусника. Джимми с отцом не один час и не один день провели за кухонным столом, делая чертежи, вырезая, раскрашивая, склеивая. За эту модель Джимми получил приз.
   Джинни тихо вскрикнула.
   — Какая жалость, Джим. Это Стэн… Джимми подавил смешок. Она подняла глаза.
   — Это не Стэн, — сказал он. — Он дрочит, ему не до уборок. Да что там — детские игрушки. Кому они нужны?
   Джинни посмотрела на книжную полку под окном. На полу лежали обломки всех остальных моделей.
   — Но вы же с папой, — бессмысленно начала Джинни. — Джимми, вы с папой…
   — Да, мам? Что мы с папой?
   — Это то, что осталось тебе от него, — сказала Джинни. — Эти корабли. В них ты с отцом. В этих кораблях.
   — Этот негодяй сдох, так? И какой смысл оставлять о нем память в доме? Лучше начни выкидывать весь этот хлам, мама. Картинки, одежду, книги. Старые биты. Его велосипед. Все выброси. Кому это надо?
   — Не говори так.
   — Ну конечно! Да я рад, что…
   — Я этому не верю, Джим.
   — Почему? Тебе-то что, мам? — Вопрос прозвучал резко. Он повторил его и добавил: — Ты жалеешь, что его не стало?
   — У него был трудный период. Он пытался разобраться в себе.
   — Ну да, как и все мы. Только мы разбираемся, не трахая при этом какую-то шлюху.
   Джинни порадовалась темноте. Темнота прятала и защищала.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Я знал. Про отца. Про эту его блондиночку. Про великие духовные поиски папочки, которыми он якобы занимался, а сам тем временем как следует вставлял ей. Искал себя. Какой же двуличный подонок!
   — Чем он занимался с… — Джинни не могла назвать это имя, только не сыну. Чтобы успокоиться, она сунула руки в карманы халата, в правом обнаружилась скомканная бумажная салфетка, в левом — расческа с недостающими зубьями. — Ты тут был ни при чем, Джимми. Это касалось наших с ним отношений. Тебя он любил, как и прежде. И Шэр и Стэна тоже.
   — Поэтому мы и поехали, как он обещал, на прогулку по реке, да, мам? Наняли катер и поплыли по Темзе. Увидели шлюзы, лебедей. Остановились в Хэмптон-Корте и побегали по лабиринту. Даже помахали королеве, которая стояла на мосту в Виндзоре, специально поджидая, чтобы мы пропыли мимо и сняли шляпы.
   — Он действительно хотел взять тебя на реку. Ты не должен думать, что он забыл.
   — И на Хенлейскую регату. Ее мы тоже видели, или я ошибаюсь? В лучших шмотках. Корзина набита нашей любимой едой. Чипсы для Стэна. Кукурузные шарики в шоколаде для Шэр. «Макдоналдс» для меня. А когда съездили туда, мы отправились в большое путешествие на мой день рождения — Греческие острова, яхта, и только мы с папой.
   — Джим, ему нужно было разобраться в себе. Мы с твоим отцом были вместе с детства. Ему требовалось время, чтобы понять, хочет ли он продолжать наши отношения. Но со мной, со мной, а не с тобой. В его отношении к вам, детям, ничего не изменилось.
   — Да, конечно, мам. Ничего. — Джимми тихо фыркнул.
   От этого звука по спине Джинни пробежал холодок.
   — Джимми, — проговорила она. — Мне нужно кое о чем тебя спросить.
   — Валяй, мам. Спрашивай, что хочешь. Но я ее не трахал, если ты об этом. Папочка был не из тех, кто делится добром.
   — Ты знал, кто она такая.
   — Может, и знал.
   Она стиснула салфетку в кармане, принялась отщипывать от нее клочки. Ей не хотелось знать ответ, потому что она уже знала его. Тем не менее вопрос она задала.
   — Когда отец позвонил тебе и отменил путешествие на яхте, что он тебе сказал? Джим, ответь мне. Что он сказал?
   Из темноты выскользнула рука Джимми. Он взял что-то лежавшее рядом с игрушечным веслом. Зажег спичку и держал ее перед своим мертвенно-бледным лицом. Он смотрел прямо в глаза матери, пока спичка не догорела. Когда пламя лизнуло его пальцы, он не дрогнул. И промолчал.
 
   Линли наконец нашел место на Самнер-плейс. Сержант Хейверс назвала бы это парковочной кармой.
   Ночь была чудесной, росисто-прохладная тишина изредка нарушалась автомобилем, проезжавшим по Олд-Бромптон-роуд. Линли спустился по Самнер-плейс, внизу, рядом с маленькой часовней, перешел улицу и направился к Онслоу-сквер.
   Свет в квартире Хелен горел только в одном окне. Она оставила лампу в гостиной, в маленьком эркере, выходившем на площадь. Увидев это, Линли улыбнулся. Хелен знала его лучше, чем он сам.
   Он поднялся в квартиру. Хелен читала, пока не уснула, потому что на покрывале, обложкой вверх, лежала раскрытая книга. Линли взял ее, но в почти полной темноте не смог разобрать названия и убрал книгу на прикроватный столик, воспользовавшись вместо закладки золотым браслетом Хелен. И посмотрел на нее.
   Она лежала на боку, подложив под щеку правую руку, ресницы темнели на фоне кожи. Губы сжаты, словно ее сны требовали сосредоточенности. Прядь волос спустилась от уха к уголку рта, и когда Линли убрал ее, Хелен пошевелилась, но не проснулась. Он улыбнулся — сон у нее всегда был удивительно крепкий.
   — Кто-нибудь проникнет сюда, унесет все твои вещи, и ты даже не узнаешь, — сказал он как-то. — Ради бога, Хелен, в этом есть что-то ужасно нездоровое. Ты не засыпаешь, а просто теряешь сознание. По-моему, тебе нужно обратиться к врачу.
   Тогда она засмеялась и потрепала его по щеке.
   — Вот преимущество абсолютно чистой совести, Томми.
   — Мало тебе будет от нее проку, если ночью в доме начнется пожар. Тебя, наверное, и сиреной не разбудишь, а?
   — Должно быть. Какая жуткая мысль. — Она на мгновение посерьезнела, потом, просияв, произнесла: — Ага, но ты-то проснешься, правильно? А значит, мне следует подумать о том, чтобы держать тебя поблизости.
   — И ты это делаешь?
   — Что?
   — Думаешь над этим?
   — Больше, чем ты представляешь.
   — И?
   — И нам надо поужинать. У меня есть восхитительная курица. Молодой картофель. Стручковая фасоль. И ко всему этому «Пино».
   — Ты приготовила ужин? — Вот это новость. Сладкое видение домашнего рая, подумал он.
   — Я? — Хелен рассмеялась. — Боже, Томми, я ничего этого не готовила. О, я тщательно проштудировала книгу у Саймона. Дебора даже отметила пару рецептов, которые не потребовали бы чрезмерного напряжения моих ограниченных кулинарных талантов. Но все это показалось таким сложным.
   — Это же всего лишь курица.
   — Ты разочарован. Я тебя разочаровала. Прости меня, милый. Я совершенно ни на что не годна. Не умею готовить. Шить. Не играю на пианино. Не обладаю талантом к рисованию. На ухо мне наступил медведь.
   — Ты же не на роль героини Джейн Остин претендуешь.
   — Сплю на симфонических концертах. Не могу сказать ничего умного по поводу Шекспира, Пинтера или Шоу. Думала, что Симона де Бовуар⁵— это какой-то коктейль. Как ты меня терпишь?
   Хороший вопрос. Ответа у него не было.
   — Мы — пара, Хелен, — тихо проговорил он сейчас, стараясь не разбудить ее. — Мы — альфа и омега. Мы плюс и минус. Мы брак, который совершился на небесах.
   Из кармана смокинга он достал маленькую коробочку из ювелирного магазина и положил на книгу на столике. Потому что, в конце-то концов, сегодня был именно тот самый вечер. Сделай этот момент незабываемым, подумал Линли. Пусть он будет проникнут романтикой. Прибегни к помощи роз, свечей, икры, шампанского на фоне негромкой музыки. Скрепи это поцелуем.
   Из всего вышеозначенного в его распоряжении было только последнее. Линли присел на край кровати и губами коснулся щеки Хелен. Нахмурившись, она пошевелилась и повернулась на спину. Линли поцеловал ее в губы.
   — Ляжешь? — пробормотала она с закрытыми глазами.
   — Откуда ты знаешь, что это я? Или ты предлагаешь это любому, кто появляется в твоей спальне в два часа ночи?
   Она улыбнулась.
   — Только подающему большие надежды.
   — Понятно.
   Хелен открыла глаза. Темные, как и ее волосы, по контрасту с кожей они делали ее царицей ночи. Она вся состояла из теней и лунного света.
   — Как там у тебя? — мягко спросила она.
   — Трудный случай, — ответил Линли. — Игрок в крикет. Из национальной сборной.
   — Крикет, — пробормотала она. — Кошмарная игра. В жизни в ней не разобраться.
   — По счастью, для данного дела мне этого и не требуется.
   Она смежила веки.
   — Тогда ложись. Мне не хватает твоего храпа над ухом.
   — Я храплю?
   — Тебе никто раньше не жаловался?
   — Нет. И я думал… — Он заметил ловушку, когда ее губы медленно изогнулись в улыбке. — Ты же как будто спала, Хелен?
   — Спала. Спала. Как должен и ты. Ложись в постель, дорогой.
   — Несмотря…
   — На твое пестрое прошлое. Да. Я тебя люблю. Иди в постель и согрей меня.
   — Сейчас не холодно.
   — Мы притворимся.
   Он взял ее руку, поцеловал, пальцы Хелен ответили слабым пожатием — она снова проваливалась в сон.
   — Не могу, — сказал Линли. — Мне нужно рано встать.
   — Ну и что, — пробормотала она, — поставишь будильник.
   — Я не захочу, — сказал он. — Ты слишком меня отвлекаешь.
   — Тогда это не сулит ничего хорошего нашему будущему, да?
   — А у нас есть будущее?
   — Ты знаешь, что есть.
   Он поцеловал пальцы Хелен и убрал ее руку под одеяло. Хелен рефлекторно снова повернулась на бок.
   — Приятных сновидений, — проговорил он.
   — М-м-м. Да. Спасибо.
   Он поцеловал ее в висок, встал и пошел к двери.
   — Томми? — невнятно позвала Хелен.
   — Да?
   — Зачем ты заезжал?
   — Оставил тебе кое-что.
   — На завтрак? Он улыбнулся.
   — Нет, не на завтрак. С этим ты сама разбирайся.
   — Тогда что?
   — Увидишь.
   — Для чего это?
   Хороший вопрос. Он дал самый разумный ответ.
   — Наверное, для любви. — И для жизни, подумал он, и всех ее хитросплетений.
   — Как мило, — сказала Хелен. — Какой ты внимательный, дорогой.
   Она завозилась под одеялом, ища самую удобную позу. Линли постоял в дверях, дожидаясь, пока не выровняется дыхание Хелен. Услышал ее вздох.
   — Хелен? — прошептал он. В ответ — дыхание.
   — Я тебя люблю, — сказал он. В ответ — дыхание.
   — Выходи за меня замуж, — сказал он. В ответ — дыхание.
   Умудрившись выполнить взятые на себя на эти выходные обязательства, Линли запер квартиру, оставив Хелен досматривать ее сны.

Глава 7

   Мириам Уайтлоу молчала, пока они не пересекли реку, проехав через Элефант и Касл и свернув на Новую Кентскую дорогу. Тогда она пошевелилась, только чтобы произнести слабым голосом:
   — Из Кенсингтона до Кента никогда не было удобной дороги, правда? — словно извинялась за причиняемые ему неудобства.
   Линли глянул на нее в зеркало заднего обзора, но не ответил. Рядом с ним сержант Хейверс, прильнув к установленному в машине телефону, передавала описание автомобиля Кеннета Флеминга в Нью-Скотленд-Ярд детективу-констеблю Уинстону Нкате. Закончив, она откинулась на сиденье и, обозрев забитую улицу, вздохнула:
   — И куда, скажите на милость, все едут?
   — Отдохнуть на выходные, — проговорил Линли. — Погода хорошая.
   Первый час своего рабочего дня они потратили, разбирая бумаги Кеннета Флеминга. Часть их была перемешана с документами миссис Уайтлоу, напихана в ящики изящного письменного стола в маленькой гостиной на первом этаже. Другие бумаги, аккуратно свернутые, лежали в его прикроватном столике. Еще часть находилась в кожаном держателе на стойке в кухне. Среди них Линли и Хейверс обнаружили действующий контракт с командой Мидлсекса, прошлые контракты, зафиксировавшие его крикетную карьеру в Кенте, с полдюжины заявлений о приеме на работу в типографию Уайтлоу, морской путеводитель по Греческим островам, письмо трехнедельной давности, подтверждающее встречу с адвокатом в Мейда-Вейл — его Хейверс прикарманила, — и документы на машину, которые они искали. Линли бросил второй взгляд в зеркало. Сколько она еще продержится без медицинской помощи? Прижимая к губам носовой платок — как и ее одежда, он, похоже, не менялся со вчерашнего вечера — и опираясь на подлокотник, миссис Уайтлоу подолгу застывала с закрытыми глазами. Она немедленно согласилась на просьбу Линли съездить в Кент. Но теперь, глядя на нее, он начал думать, что это была не самая удачная из его идей.
   Однако же ничего не поделаешь. Необходимо, чтобы она осмотрела коттедж. Она сможет сказать, что пропало — если пропало, — заметит малейшую странность, укажет на что-то совсем уж из ряда вон выходящее. Но способность миссис Уайтлоу дать им информацию зависела от ее наблюдательности. А острота зрительного восприятия зависела от ясности сознания.
   Линли хотелось утешить эту женщину. Но он не находил уместных слов и не знал, как начать, так как не вполне понимал природу скорби Мириам Уайтлоу. Истинная суть ее отношений с Флемингом виделась ему огромным белым пятном, которое со всей возможной деликатностью еще предстояло заполнить.
   Она открыла глаза и поймала взгляд Линли, отвернулась к окну и сделала вид, что рассматривает пейзаж.
   Когда они миновали Льюисэм и дорога стала посвободнее, Линли наконец перебил мысли их пассажирки.
   — Вы хорошо себя чувствуете, миссис Уайтлоу? — спросил он. — Может быть, остановимся, чтобы выпить кофе?
   Все так же глядя в окно, она покачала головой.
   Ехали они в молчании, телефон в машине зазвонил только один раз. Ответила Хейверс. После короткого разговора она доложила:
   — Газеты. Сложили два и два.
   — Какие газеты? — спросил Линли.
   — Пока «Дейли миррор».
   — Боже. — И кивнув в сторону телефона: — Кто это был?
   — Ди Харриман.
   Слава богу, подумал Линли. Никто не отшивал журналистов лучше, чем секретарь главного суперинтенданта, вовлекая их в оживленные дискуссии о том или ином браке или разводе в королевской семье.
   — О чем они спрашивали?
   — Подтвердит ли полиция тот факт, что Кеннет Флеминг, погибший из-за пожара, возникшего от непотушенной сигареты, вообще не курил? И если так, то не считаем ли мы, что сигарету оставил в кресле кто-то другой? И если да, то кто? И так далее — до бесконечности. Ну вы знаете, как это бывает.