Страница:
— Он может пересказать разговор со своим отцом.
— Я же уже сказала. Отец отменил поездку.
— Но вы не сказали, почему.
— А какое значение имеет, почему?
— «Почему» скажет нам, кто мог знать, что Кеннет Флеминг едет в Кент. — Барбара наблюдала за реакцией Джин Купер на ее слова. Она оказалась достаточно слабой — чуть покраснела кожа там, где в вырезе халата с цветочным узором белел треугольник кожи. Выше краска не поднялась. Барбара сказала; — Я знаю, что вы проводили там выходные, когда ваш муж играл за команду графства. Вы и дети.
— Ну и что с того?
— Вы сами ездили в коттедж? Или вас отвозил муж?
— Мы сами ездили.
— А если, приехав, вы его там не заставали? У вас был комплект ключей, чтобы войти?
Джин выпрямилась. Смяла сигарету.
— Понятно, — проговорила она. — Я понимаю, куда вы гнете. Где был Джимми в среду вечером? Вернулся ли он домой? Злился ли из-за испорченного отдыха? И если вы не против, то поставлю вопрос так: не могли он стащить ключи от коттеджа, поехать в Кент и убить своего собственного отца?
— Интересный вопрос, — заметила Барбара. — Не буду возражать, если вы его прокомментируете.
— Он был дома, дома.
— Но вы не можете сказать, в какое время.
— И у нас, черт возьми, нет никаких ключей, которые можно стащить. Никогда не было.
— Тогда как вы попадали в коттедж, когда вашего мужа там не оказывалось?
Вопрос застал Джин врасплох.
— Что? Когда? — переспросила она.
— Когда вы ездили в Кент на выходные. Как вы попадали в дом, если там не было вашего мужа?
Джин, взволнованная, потянула за ворот халата. Это действие, казалось, ее успокоило, потому что она подняла голову и ответила:
— В сарайчике за гаражом всегда хранился ключ. С его помощью мы и входили.
— Кто знал об этом ключе?
— Кто знал? А какая разница? Мы все, черт побери, знали. Понятно?
— Не совсем. Ключ исчез.
— И вы думаете, что его взял Джимми.
— Не обязательно. — Барбара подняла с пола свою сумку и повесила на плечо. — Скажите мне, мисс Купер, — произнесла она в заключение, уже зная, каков будет ответ, — а кто-нибудь может подтвердить, где вы были в среду вечером?
Глава 10
— Я же уже сказала. Отец отменил поездку.
— Но вы не сказали, почему.
— А какое значение имеет, почему?
— «Почему» скажет нам, кто мог знать, что Кеннет Флеминг едет в Кент. — Барбара наблюдала за реакцией Джин Купер на ее слова. Она оказалась достаточно слабой — чуть покраснела кожа там, где в вырезе халата с цветочным узором белел треугольник кожи. Выше краска не поднялась. Барбара сказала; — Я знаю, что вы проводили там выходные, когда ваш муж играл за команду графства. Вы и дети.
— Ну и что с того?
— Вы сами ездили в коттедж? Или вас отвозил муж?
— Мы сами ездили.
— А если, приехав, вы его там не заставали? У вас был комплект ключей, чтобы войти?
Джин выпрямилась. Смяла сигарету.
— Понятно, — проговорила она. — Я понимаю, куда вы гнете. Где был Джимми в среду вечером? Вернулся ли он домой? Злился ли из-за испорченного отдыха? И если вы не против, то поставлю вопрос так: не могли он стащить ключи от коттеджа, поехать в Кент и убить своего собственного отца?
— Интересный вопрос, — заметила Барбара. — Не буду возражать, если вы его прокомментируете.
— Он был дома, дома.
— Но вы не можете сказать, в какое время.
— И у нас, черт возьми, нет никаких ключей, которые можно стащить. Никогда не было.
— Тогда как вы попадали в коттедж, когда вашего мужа там не оказывалось?
Вопрос застал Джин врасплох.
— Что? Когда? — переспросила она.
— Когда вы ездили в Кент на выходные. Как вы попадали в дом, если там не было вашего мужа?
Джин, взволнованная, потянула за ворот халата. Это действие, казалось, ее успокоило, потому что она подняла голову и ответила:
— В сарайчике за гаражом всегда хранился ключ. С его помощью мы и входили.
— Кто знал об этом ключе?
— Кто знал? А какая разница? Мы все, черт побери, знали. Понятно?
— Не совсем. Ключ исчез.
— И вы думаете, что его взял Джимми.
— Не обязательно. — Барбара подняла с пола свою сумку и повесила на плечо. — Скажите мне, мисс Купер, — произнесла она в заключение, уже зная, каков будет ответ, — а кто-нибудь может подтвердить, где вы были в среду вечером?
Глава 10
В наброшенном на одно плечо пиджаке в кабинет Линли вразвалочку вошел детектив-констебль Уинстон Нката, задумчиво потирая едва заметный кривой шрам, который пересекал его кофейного цвета лицо от правого глаза до угла рта. Это была память о его уличном прошлом в Брикстоне — где он был главарем банды «Брикстонские воины», — и наградил его шрамом участник банды-соперницы, который в настоящее время отбывал продолжительный срок в тюрьме.
— Ну и денек у меня сегодня выдался. — Нката любовно повесил пиджак на спинку стула, стоявшего перед столом Линли. — Сначала разглядывал роскошных дамочек в Шепердс-Маркете. Потом отправился на Беркли-сквер прошерстить клуб «Шербур». Когда я стану сержантом, полегче-то будет?
— Вот уж не знаю, — сказала Хейверс, щупая ткань его пиджака. В отношении одежды Нката явно брал пример с инспектора, с которым оба они работали. — Я провела день на Собачьем острове.
— Так вы, мечта моя, еще не встречались с нужными людьми.
— Как видно.
Линли разговаривал по телефону с суперинтендантом, находившимся в своем доме на севере Лондона. Сверяясь со списком дежурств, Линли докладывал начальнику, кого из детективов-констеблей он вызовет на оставшееся от выходных время для помощи в расследовании убийства.
— А что с прессой, Томми?
— Прикидываю, как лучше их использовать. Они живо интересуются нашей историей.
— Будьте осторожны. Эти стервятники обожают налет скандальности. Смотрите, не подкиньте им ничего такого, что создаст предвзятое отношение к делу.
— Разумеется. — Линли повесил трубку. Вместе с креслом немного отъехал от стола и спросил, обращаясь к Нкате и Хейверс: — И каковы же наши дела?
— Пэттен чист как младенец, — сообщил им Нката. — Ночью в среду он был в клубе «Шербур», играл в какую-то хитрую карточную игру в отдельном кабинете с большими шишками. Ушел утром, когда уже молочники выезжали со своим товаром.
— Ты уверен, что это было в среду?
— Подпись членов клуба на счете. Счета хранятся шесть месяцев. Швейцару и нужно-то было, что просмотреть пачку за прошлую неделю и — вот он, в среду ночью, со спутницей женского пола. И даже без этих счетов они, я думаю, без труда запомнили бы Пэттена.
— Почему?
— По словам крупье, Пэттен почти каждый месяц оставляет за игорным столом одну-две тысячи фунтов. Поэтому его все знают.
— Он сказал, что в среду ночью выигрывал.
— Это так, крупье подтвердил. Но обычно он проигрывает. И пьет прилично. Носит с собой фляжку. В игровых комнатах пить нельзя, как мне сказали, но крупье было велено закрыть на это глаза.
— Кто были другие большие шишки за столом в ту ночь? — спросила Хейверс.
Нката сверился со своим блокнотом — темно-бордовым и очень маленьким, писал он в нем такого же цвета механическим карандашом, с помощью которого выводил изящные микроскопические буковки, не вязавшиеся с его крупной и долговязой фигурой. Нката назвал имена двух членов Палаты лордов, итальянского промышленника, известного королевского адвоката, предпринимателя, в сферу интересов которого входило все — от производства фильмов до торговли едой навынос, и компьютерного гения из Калифорнии, который находился в Лондоне на отдыхе и был более чем счастлив заплатить двести пятьдесят фунтов за временное членство и возможность сказать, что его обчистили в частном казино.
— В течение вечера Пэттен даже не прерывал игры, — сообщил Нката. — Он всего раз спустился вниз около часа ночи, чтобы посадить свою даму в такси, но даже тогда он лишь похлопал ее по заднице, передал заботам швейцара и вернулся к игре. Там и оставался.
— А Шепердс-Маркет? — спросил Линли. — Не отправился ли он туда развлечься?
Когда-то знаменитый район красных фонарей, Шепердс-Маркет находился на расстоянии пешей прогулки от Беркли-сквер и клуба «Шербур». Хотя в последние годы район пережил реконструкцию, до сих пор, бродя по лабиринту милых пешеходных улочек — мимо баров, цветочных лавочек и аптек, — можно было встретиться взглядом с одинокой прогуливающейся без дела женщиной и закончить день платным сексом.
— Мог, — ответил Нката. — Но швейцар сказал, что в ту ночь Пэттен приехал на своем «ягуаре», который подогнали к подъезду, когда он уходил. До Маркета он должен был бы дойти пешком. Там места для парковки не найти. Конечно, он мог поколесить по району, снять девицу и поехать с ней домой. Но это слишком сложно. — Оттягивая момент сообщения, Нката откинулся на стуле и снова потер свой шрам. — Благослови, Боже, колодку, — благоговейно произнес он. — И тех, кто ее ставит, и тех благословенных, кому ее ставят. В данном случае тех, кому ставят.
— Какое это имеет отношение к… — начала Хейверс.
— Автомобиль Флеминга, — сказал Линли. — Вы нашли «лотус».
Нката улыбнулся.
— А вы на лету схватываете. Скажу исключительно для вас: мне пора отмести мысль, что вы так быстро пробрались в детективы-инспекторы благодаря лишь своему красивому лицу.
— Где он?
— Где ему и следует быть, по словам сотрудников, которые постарались заблокировать его колесо. Стоит на двойной желтой полосе. На Керзон-стрит. Просто напрашивается на колодку.
— Черт, — простонала Хейверс. — В центре Мейфера. Она может быть где угодно.
— Никто не звонил с просьбой снять колодку? Никто не уплатил штраф?
Нката покачал головой:
— Автомобиль даже не был заперт, Ключи лежали на сиденье водителя. Она словно предлагала его угнать. — Он, видимо, обнаружил на галстуке пушинку, потому что нахмурился и щелкнул пальцами по шелку. — Если хотите знать мое мнение, есть одна кобылка, которая во что-то вляпалась, и зовут ее Габриэлла Пэттен.
— Она могла просто торопиться, — сказала Хей-верс.
— Но только не бросив вот так ключи. Это не спешка. Это заранее обдуманное намерение. Озаглавленное «Как лучше всего создать этим пустоголовым недотепам побольше трудностей».
— И нигде никаких ее следов? — спросил Линли.
— Я звонил и стучал во все двери от Хилл-стрит до Пиккадилли. Если она там, то залегла на дно, и все, кто что-нибудь знает, молчат как рыбы. Если хотите, можем установить наблюдение за автомобилем.
— Нет, — сказал Линли. — Сейчас она не собирается за ним возвращаться. Поэтому и оставила ключи. Изымите автомобиль.
— Слушаюсь. — Нката сделал в блокноте пометку размером не больше булавочной головки.
— Мейфер. — Хейверс извлекла из кармана брюк пакетик песочного печенья и надорвала его зубами. Взяла одно и передала пакетик по кругу. Задумчиво принялась жевать. — Она может быть где угодно. В отеле. В квартире. У кого-то в особняке. Теперь она уже знает, что он мертв. Почему она не объявится?
— Говорю, она рада такому повороту, — проговорил Нката, глядя на листок в своем блокноте. — Он получил то, чего она сама ему желала.
— Смерти? Но почему? Он хотел на ней жениться. Она хотела выйти за него.
— Наверняка и тебе случалось до такой степени разозлиться на человека, что хотелось убить его, хотя на самом деле не хотелось, — сказал Нката. — Скажешь в запале: «Да я тебя просто убью, чтоб ты сдох», и в этот момент так и думаешь. Только вот не ожидаешь, что явится какая-то злая фея и исполнит твое желание.
Хейверс потянула себя за мочку уха, словно обдумывая слова коллеги.
— В таком случае, на Собачьем острове живет целая группа злых фей. — Она рассказала им, что ей удалось узнать, подчеркнув антипатию Деррика Купера к своему зятю, непрочное алиби Джин Купер на означенную ночь… — Спала с половины десятого и никто из ее малышей подтвердить этого не может, сэр… — Сказала и об исчезновении Джимми после отмены плавания на яхте. — Его мать утверждает, что наутро он был на месте, лежал в своей постельке, как пай-мальчик, но за пятерку один тип сказал мне, что домой он не вернулся, и я поговорила с тремя сотрудниками из отделения на Манчестер-роуд, которые говорят, что по мальчишке с одиннадцати лет колония плачет.
Полицейские поведали ей, что Джимми был заядлым нарушителем спокойствия: рисовал на стенах в гребном клубе, разбил окна в старом здании транспортной компании Бревиса всего в четверти мили от участка, таскал сигареты и конфеты рядом с Кэнари-Ворф, колотил всех, кого считал любимчиками учителей, залезал на участки к новым яппи, чьи дома стоят вниз по реке, в четвертом классе проделал дыру в стене своей классной комнаты, по две-три недели отсутствовал на занятиях.
— В настоящее время такие проступки вряд ли отражают в ежедневной сводке правонарушений, — сухо заметил Линли.
— Верно. Я понимаю. Но в отношении Джимми меня заинтересовала еще одна вещь. — Перелистывая блокнот, она жевала очередное печенье. — Он устроил поджог, — сказала она с набитым ртом. — Когда ему было… черт… где это… Нашла. Когда ему было одиннадцать, наш Джимми развел огонь в мусорной корзине в начальной школе в Кьюббит-Тауне. Между прочим, в классе, во время большой перемены. Его застали, когда он сжигал какие-то научные тексты.
— За что-то невзлюбил Дарвина, — пробормотал Нката.
Хейверс фыркнула:
— Директор школы позвонил в полицию, привлекли мирового судью. После этого Джимми пришлось посещать социального работника в течение… так… десяти месяцев.
— Он продолжал устраивать поджоги?
— Да вроде это единичный случай.
— Возможно, связанный с разъездом его родителей, — заметил Линли.
— А другой пожар может быть связан с их разводом, — добавила Хейверс.
— Он знал, что рассматривается вопрос о разводе? Джин Купер говорит, что нет, но чего еще от нее ждать? У мальчика на лбу написано «способность» и «возможность», и она прекрасно об этом знает, так что вряд ли она поможет нам написать также и «мотив».
— А каков его мотив? — спросил Нката. — Ты разводишься с моей мамой, и я поджигаю твой коттедж? Да он хоть знал, что его отец находился именно там?
Хейверс моментально пошла на попятную:
— Это может вообще не иметь никакого отношения к разводу. Он мог разозлиться, что его отец отменил отдых. Он разговаривал с Флемингом по телефону. Мы не знаем, о чем они говорили. А если он знал, что Флеминг едет в Кент? Джимми мог как-нибудь туда добраться, увидеть машину отца на дорожке, услышать ссору, которую слышал и этот… забыла имя, инспектор… фермер, который гулял рядом с коттеджем?
— Фристоун,
— Точно. Он мог слышать ту же ссору, что и Фристоун. Увидел, что Габриэлла Пэттен уехала. Проник в дом и повторил акт возмездия, совершенный в одиннадцать лет.
— А с мальчиком вы не говорили? — спросил Линли.
— Его не было. Джин не сказала мне, куда он ушел. Я проехалась по округе, но если бы я заглядывала на каждую улицу, то и сейчас там каталась бы. — Она отправила в рот еще одно печенье и взъерошила волосы. — С ним нам понадобится подкрепление, сэр. Хотя бы один человек на Кардейл-стрит, который сообщит нам о появлении мальчишки. А он в конце концов должен появиться. Сейчас он где-то гуляет с братом и сестрой. По крайней мере, так сказала мать. Не могут же они болтаться где-то всю ночь.
— Я сделал несколько звонков. Помощь будет. — Линли откинулся в кресле и ощутил беспокойное желание закурить. Чтобы чем-то занять руки, губы, легкие… Он изгнал эту мысль, написав «Кенсингтон», «Собачий остров» и «Малая Венеция» рядом со списком детективов-констеблей, которым, наверное, как раз сейчас Доротея Харриман сообщает радостную весть о докатившейся и до них очереди дежурить. Хейверс покосилась на его блокнот.
— Ну и? — поинтересовалась она. — Что насчет дочери?
Калека, сказал он. Оливия Уайтлоу не может передвигаться без посторонней помощи. Он рассказал об увиденных им судорогах и о том, что сделал Фарадей, чтобы снять приступ.
— Своеобразный паралич? — спросила Хейверс. Поражены только ноги, так что, возможно, это приобретенное, а не врожденное заболевание. Она не сказала, какое. Он не спросил. Чем бы она ни страдала, это вряд ли — по крайней мере, сейчас — имело отношение к смерти Кеннета Флеминга.
— Сейчас? — переспросил Нката.
— Вы что-то накопали, — заметила Хейверс.
Линли просматривал список полицейских, прикидывая, как их распределить и сколько послать в каждую из точек.
— Кое-что, — отозвался он. — Может, это и пустяк, но заставляет меня перепроверить. Оливия Уайтлоу утверждает, что в среду всю ночь провела на барже. Фарадей отсутствовал. Так что, если бы Оливия захотела покинуть Малую Венецию, это превратилось бы в целое дело. Кто-то должен был бы ее перенести. Или ей пришлось бы передвигаться с помощью ходунков. В любом случае, перемещение было бы медленным. Поэтому, если в среду ночью, как только ушел Фарадей, она куда-то отбыла, кто-нибудь это да заметил бы.
— Но ведь она не могла убить Флеминга, — запротестовала Хейверс. — Если ее состояние таково, как описываете вы, ей было бы просто не под силу забраться в сад коттеджа.
— То есть сделать это в одиночку. — Он взял слова «Малая Венеция» в кружок и отметил их стрелкой. — У них с Фарадеем собачьи миски с водой стоят на палубе на стопке газет. Уходя, я бросил взгляд на эти газеты. Скуплены все сегодняшние, какие только были. И все таблоиды.
— И что? — сказала Хейверс, играя роль адвоката дьявола. — Она же практически инвалид. Хочет почитать. Послала своего дружка за газетами.
— И все газеты были открыты на одном и том же материале.
— О смерти Флеминга, — сказал Нката.
— Да. Мне стало интересно, что она ищет.
— Но она же Флеминга не знала, так? — уточнила Хейверс.
— Утверждает, что не знала. Но если бы я любил держать пари, я мог бы поспорить на какую угодно сумму, что она точно что-то знает.
— Или хочет что-то узнать, — заметил Нката.
— Да. И такое возможно.
В ткань расследования требовалось вплести еще одну нить, и то, что было почти восемь часов субботнего вечера, не снимало с них этой обязанности. Но управиться можно было и вдвоем. Поэтому, как только детектив-инспектор Нката надел пиджак, осторожно расправил лацканы и отбыл на поиски развлечений, какие сулил субботний вечер, Линли сказал сержанту Хеиверс:
— Есть еще одно дело.
Барбара как раз целилась смятой оберткой от печенья в его мусорную корзину. Она опустила руку и вздохнула:
— Полагаю, речь идет об ужине.
— В Италии редко ужинают раньше десяти часов, сержант,
— Вот это да. Оказывается, я — любительница сладкой жизни, а сама понятия об этом не имею. Но хотя бы сэндвич я успею перехватить?
— Только быстро.
Хеиверс устремилась в сторону офицерской столовой, а Линли набрал номер Хелен. Прослушал двойные звонки, потом опять включился автоответчик, и снова Линли оставил сообщение, оборванное автоматом на полуслове.
— Проклятье, — ругнулся он и хлопнул трубку на место.
— Абсолютно с вами согласна, — сказала вернувшаяся Барбара. — Значит, мы едем? И куда же?
Линли убрал очки в карман пиджака и достал ключи от машины.
— В Уоппинг. — Уже на ходу он продолжал: — Гай Моллисон сделал заявление для средств массовой информации. Сегодня днем оно прозвучало по радио. «Трагедия для Англии, блистательный бэтсмен погиб в расцвете сил, настоящий удар по нашим надеждам вызволить „Прах“ из Австралии, причина серьезно задуматься тем, кто набирает игроков в сборную».
— А это интересно, — заметила Хеиверс, отправляя в рот последний треугольник первой половины сэндвича. — Я об этом как-то не подумала. Флеминга наверняка снова выбрали бы в английскую команду. Теперь его нужно заменить. И кому-то определенно улыбнулась удача.
— Итак, что нам известно о Моллисоне? — уже в машине спросила Хеиверс. Она прикончила сэндвич и теперь искала в кармане брюк что-то еще. Это оказались мятные пастилки, отправив в рот одну, она предложила их Линли, который поблагодарил и тоже взял пастилку. Она пахла пылью, словно Хеиверс подобрала с пола надорванную упаковку, решив — не пропадать же добру.
— Я знаю, что он играл за Эссекс, когда не играл за Англию, и больше ничего, — сказала сержант.
— За Англию он играл последние десять лет, — сообщил ей Линли и начал излагать сведения о Моллисоне, которые узнал из телефонного разговора с Саймоном Сент-Джеймсом, своим другом, ученым-криминалистом и страстным поклонником крикета. — Ему тридцать семь…
— Значит, не так много хороших лет осталось для игры.
—…и женат на адвокате по имени Эллисон Хеппл. Кстати, ее отец в прошлом был спонсором команды.
— Эти ребята вылезают из всех дыр, а?
— Моллисон учился в Кембридже — закончил Пембрук-колледж с довольно хилой третьей степенью по естественным наукам. Играл в крикет в Хэрроу, а затем вошел в сборную Кембриджа. Продолжал играть и после завершения учебы.
— Похоже, образование служило лишь предлогом для игры.
— Мне тоже так кажется.
— Значит, он принял бы близко к сердцу интересы команды, какими бы они ни были.
— Какими бы ни были.
Гай Моллисон жил в районе Уоппинга, претерпевшего значительные урбанистические изменения. Это была та часть Лондона, где огромные викторианские склады высились вдоль узких, мощенных булыжником улиц, идущих вдоль реки. Некоторые склады до сих пор использовались по назначению, хотя одного взгляда на грузовик со сверкавшим на нем ярким логотипом компании по производству одежды для активного отдыха было достаточно для частичного понимания произошедшей с Уоппингом метаморфозы. Он больше не был кишащим людьми криминогенным районом доков, где толкали друг друга на сходнях горластые грузчики, через руки которых проходило все — от краски из ламповой сажи до черепашьих панцирей. Там, где когда-то пристани и улицы были завалены тюками, бочками и мешками, правила бал современность.
Квартира Гая Моллисона находилась в Чайна-силк-уорф, шестиэтажном светло-коричневом кирпичном здании, стоявшем у пересечения Гарнет-стрит и Уоппинг-уолл. В качестве местного цербера выступал консьерж, который, когда подъехали Лин-ли и Хейверс, не слишком бдительно нес службу, усевшись перед маленьким телевизором в крохотной каморке с кирпичным полом у запертого входа на верфь.
— Моллисон? — спросил он, когда Линли позвонил, предъявил удостоверение и сказал, к кому идет. — Ждите здесь, вы оба. Поняли? — Он указал место на полу и удалился в свою каморку с карточкой Линли в руке. Там он ткнул в несколько кнопок на телефонном аппарате под веселый рев телевизионной аудитории, забавлявшейся видом четырех участников соревнования, которые ползли по толстым трубам, заполненным каким-то красным желе. Он вернулся с удостоверением и вилкой, на которую был насажен, похоже, кусочек заливного угря — легкая вечерняя закуска.
— Четыре семнадцать, — сказал консьерж. — Четвертый этаж. Налево от лифта. И не забудьте отметиться у меня, когда будете уходить. Поняли?
Он кивнул, отправил угря в рот и пропустил их. Однако его пояснения оказались излишними. Когда двери лифта раскрылись на четвертом этаже, капитан английской команды ждал их в коридоре. Он стоял, небрежно прислонившись к стене напротив лифта и сунув сжатые в кулаки руки в карманы мятых льняных брюк.
Линли узнал Моллисона по его фирменной черте: дважды сломанному в крикетных баталиях носу с вдавленной и так и не выправленной переносицей. Лицо у него обветрилось от пребывания на солнце, на глубоких залысинах проступила россыпь веснушек. Под левым глазом красовался синяк размером с крикетный мяч — или даже кулак, — и синяк этот по краям уже начал желтеть.
Моллисон протянул руку со словами:
— Инспектор Линли? Мейдстоунская полиция сообщила, что попросила у Скотленд-Ярда подмоги. Как я понимаю, вы и есть эта помощь?
Линли пожал ему руку. Моллисон ответил крепким рукопожатием.
— Да, — ответил Линли и представил сержанта Хейверс. — Бы связывались с полицией Мейдстоуна?
Моллисон кивнул сержанту Хейверс, одновременно отвечая:
— Я с прошлой ночи пытался добиться от полиции какой-то ясности, но вы умеете уходить от ответов, не так ли?
— Какого рода информация вас интересует?
— Я бы хотел узнать, что случилось. Кен не курил, так откуда эта чушь о загоревшемся кресле и сигарете? И как в течение двенадцати часов загоревшееся кресло и сигарета могли превратиться в «предполагаемое убийство»? — Моллисон снова прислонился к беленой кирпичной стене. — Честно говоря, у меня, наверное, просто реакция: до сих пор не могу поверить в его смерть. Ведь только в среду вечером я с ним разговаривал. Мы поболтали. Распрощались. Все было замечательно. И вот такое.
— Об этом телефонном звонке мы и хотели с вами поговорить.
— Вы знаете, что мы разговаривали? — У Молли-сона вытянулось лицо. Потом он заметно расслабился. — О, Мириам. Конечно. Она сняла трубку. Я забыл. — Он снова сунул руки в карманы и поудобнее прислонился к стене, словно собирался надолго здесь задержаться. — Что я могу вам рассказать? — Он с бесхитростным видом переводил взгляд с Линли на Хейверс, как будто в том, что их встреча протекала в коридоре, не было ничего необычного.
— Мы можем войти в вашу квартиру? — спросил Линли.
— Это не очень-то удобно, — сказал Моллисон. — Мне бы хотелось уладить это дело здесь, если можно.
— Почему?
Он кивнул в сторону квартиры и сказал, понизив голос:
— Из-за моей жены, Эллисон. Мне бы не хотелось лишний раз ее волновать. Она на восьмом месяце и неважно себя чувствует. Все так зыбко.
— Она знала Кеннета Флеминга?
— Кена? Нет. Ну, разговаривала с ним, да. Они иногда болтали, если встречались на вечеринках и разных мероприятиях.
— Тогда, я полагаю, его смерть не произвела на нее шокового впечатления?
—Нет. Нет. Ничего подобного. — Моллисон улыбнулся и тихонько стукнулся головой о стену в порыве самоуничижения. — Я паникер, инспектор. Это наш первый. Мальчик. Не хочу никаких неожиданностей.
— Мы постараемся об этом не забыть, — любезно проговорил Линли. — И если ваша жена не располагает сведениями о смерти Флеминга, которыми хотела бы поделиться с нами, ей вообще нет необходимости оставаться в комнате.
Губы Моллисона дернулись, словно он хотел сказать что-то еще. Он оттолкнулся от стены.
— Ну что ж, ладно. Идемте. Но не забывайте о ее состоянии, хорошо?
Он провел их по коридору к третьей двери, за которой оказалась громадная комната с окнами в дубовых рамах и видом на реку.
— Элли? — позвал Моллисон, идя по березовым половицам к дивану и креслам, составлявшим уголок-гостиную. Одна стена в этой комнате представляла собой стеклянную дверь, за которой открывалась старинная дощатая пристань, на которую когда-то выгружали привезенные на склад товары. Он предложил полицейским сесть и снова окликнул жену.
— Я в спальне, — ответил женский голос. — Ты закончил с ними?
— Не совсем, — сказал Моллисон. — Закрой дверь, милая, чтобы мы тебя не беспокоили..
В ответ они услышали шаги, но вместо того, чтобы закрыться, Эллисон вошла в комнату с пачкой бумаг в руке, другой рукой она держалась за поясницу. Живот у нее был огромный, но вопреки словам мужа, больной она не казалась. Более того, ее, видимо, застали в разгар работы — очки сдвинуты на макушку, авторучка прицеплена к вырезу халата.
— Заканчивай свою сводку, — сказал муж. — Ты нам здесь не нужна. — И бросил встревоженный взгляд на Линли: — Не нужна?
— Ну и денек у меня сегодня выдался. — Нката любовно повесил пиджак на спинку стула, стоявшего перед столом Линли. — Сначала разглядывал роскошных дамочек в Шепердс-Маркете. Потом отправился на Беркли-сквер прошерстить клуб «Шербур». Когда я стану сержантом, полегче-то будет?
— Вот уж не знаю, — сказала Хейверс, щупая ткань его пиджака. В отношении одежды Нката явно брал пример с инспектора, с которым оба они работали. — Я провела день на Собачьем острове.
— Так вы, мечта моя, еще не встречались с нужными людьми.
— Как видно.
Линли разговаривал по телефону с суперинтендантом, находившимся в своем доме на севере Лондона. Сверяясь со списком дежурств, Линли докладывал начальнику, кого из детективов-констеблей он вызовет на оставшееся от выходных время для помощи в расследовании убийства.
— А что с прессой, Томми?
— Прикидываю, как лучше их использовать. Они живо интересуются нашей историей.
— Будьте осторожны. Эти стервятники обожают налет скандальности. Смотрите, не подкиньте им ничего такого, что создаст предвзятое отношение к делу.
— Разумеется. — Линли повесил трубку. Вместе с креслом немного отъехал от стола и спросил, обращаясь к Нкате и Хейверс: — И каковы же наши дела?
— Пэттен чист как младенец, — сообщил им Нката. — Ночью в среду он был в клубе «Шербур», играл в какую-то хитрую карточную игру в отдельном кабинете с большими шишками. Ушел утром, когда уже молочники выезжали со своим товаром.
— Ты уверен, что это было в среду?
— Подпись членов клуба на счете. Счета хранятся шесть месяцев. Швейцару и нужно-то было, что просмотреть пачку за прошлую неделю и — вот он, в среду ночью, со спутницей женского пола. И даже без этих счетов они, я думаю, без труда запомнили бы Пэттена.
— Почему?
— По словам крупье, Пэттен почти каждый месяц оставляет за игорным столом одну-две тысячи фунтов. Поэтому его все знают.
— Он сказал, что в среду ночью выигрывал.
— Это так, крупье подтвердил. Но обычно он проигрывает. И пьет прилично. Носит с собой фляжку. В игровых комнатах пить нельзя, как мне сказали, но крупье было велено закрыть на это глаза.
— Кто были другие большие шишки за столом в ту ночь? — спросила Хейверс.
Нката сверился со своим блокнотом — темно-бордовым и очень маленьким, писал он в нем такого же цвета механическим карандашом, с помощью которого выводил изящные микроскопические буковки, не вязавшиеся с его крупной и долговязой фигурой. Нката назвал имена двух членов Палаты лордов, итальянского промышленника, известного королевского адвоката, предпринимателя, в сферу интересов которого входило все — от производства фильмов до торговли едой навынос, и компьютерного гения из Калифорнии, который находился в Лондоне на отдыхе и был более чем счастлив заплатить двести пятьдесят фунтов за временное членство и возможность сказать, что его обчистили в частном казино.
— В течение вечера Пэттен даже не прерывал игры, — сообщил Нката. — Он всего раз спустился вниз около часа ночи, чтобы посадить свою даму в такси, но даже тогда он лишь похлопал ее по заднице, передал заботам швейцара и вернулся к игре. Там и оставался.
— А Шепердс-Маркет? — спросил Линли. — Не отправился ли он туда развлечься?
Когда-то знаменитый район красных фонарей, Шепердс-Маркет находился на расстоянии пешей прогулки от Беркли-сквер и клуба «Шербур». Хотя в последние годы район пережил реконструкцию, до сих пор, бродя по лабиринту милых пешеходных улочек — мимо баров, цветочных лавочек и аптек, — можно было встретиться взглядом с одинокой прогуливающейся без дела женщиной и закончить день платным сексом.
— Мог, — ответил Нката. — Но швейцар сказал, что в ту ночь Пэттен приехал на своем «ягуаре», который подогнали к подъезду, когда он уходил. До Маркета он должен был бы дойти пешком. Там места для парковки не найти. Конечно, он мог поколесить по району, снять девицу и поехать с ней домой. Но это слишком сложно. — Оттягивая момент сообщения, Нката откинулся на стуле и снова потер свой шрам. — Благослови, Боже, колодку, — благоговейно произнес он. — И тех, кто ее ставит, и тех благословенных, кому ее ставят. В данном случае тех, кому ставят.
— Какое это имеет отношение к… — начала Хейверс.
— Автомобиль Флеминга, — сказал Линли. — Вы нашли «лотус».
Нката улыбнулся.
— А вы на лету схватываете. Скажу исключительно для вас: мне пора отмести мысль, что вы так быстро пробрались в детективы-инспекторы благодаря лишь своему красивому лицу.
— Где он?
— Где ему и следует быть, по словам сотрудников, которые постарались заблокировать его колесо. Стоит на двойной желтой полосе. На Керзон-стрит. Просто напрашивается на колодку.
— Черт, — простонала Хейверс. — В центре Мейфера. Она может быть где угодно.
— Никто не звонил с просьбой снять колодку? Никто не уплатил штраф?
Нката покачал головой:
— Автомобиль даже не был заперт, Ключи лежали на сиденье водителя. Она словно предлагала его угнать. — Он, видимо, обнаружил на галстуке пушинку, потому что нахмурился и щелкнул пальцами по шелку. — Если хотите знать мое мнение, есть одна кобылка, которая во что-то вляпалась, и зовут ее Габриэлла Пэттен.
— Она могла просто торопиться, — сказала Хей-верс.
— Но только не бросив вот так ключи. Это не спешка. Это заранее обдуманное намерение. Озаглавленное «Как лучше всего создать этим пустоголовым недотепам побольше трудностей».
— И нигде никаких ее следов? — спросил Линли.
— Я звонил и стучал во все двери от Хилл-стрит до Пиккадилли. Если она там, то залегла на дно, и все, кто что-нибудь знает, молчат как рыбы. Если хотите, можем установить наблюдение за автомобилем.
— Нет, — сказал Линли. — Сейчас она не собирается за ним возвращаться. Поэтому и оставила ключи. Изымите автомобиль.
— Слушаюсь. — Нката сделал в блокноте пометку размером не больше булавочной головки.
— Мейфер. — Хейверс извлекла из кармана брюк пакетик песочного печенья и надорвала его зубами. Взяла одно и передала пакетик по кругу. Задумчиво принялась жевать. — Она может быть где угодно. В отеле. В квартире. У кого-то в особняке. Теперь она уже знает, что он мертв. Почему она не объявится?
— Говорю, она рада такому повороту, — проговорил Нката, глядя на листок в своем блокноте. — Он получил то, чего она сама ему желала.
— Смерти? Но почему? Он хотел на ней жениться. Она хотела выйти за него.
— Наверняка и тебе случалось до такой степени разозлиться на человека, что хотелось убить его, хотя на самом деле не хотелось, — сказал Нката. — Скажешь в запале: «Да я тебя просто убью, чтоб ты сдох», и в этот момент так и думаешь. Только вот не ожидаешь, что явится какая-то злая фея и исполнит твое желание.
Хейверс потянула себя за мочку уха, словно обдумывая слова коллеги.
— В таком случае, на Собачьем острове живет целая группа злых фей. — Она рассказала им, что ей удалось узнать, подчеркнув антипатию Деррика Купера к своему зятю, непрочное алиби Джин Купер на означенную ночь… — Спала с половины десятого и никто из ее малышей подтвердить этого не может, сэр… — Сказала и об исчезновении Джимми после отмены плавания на яхте. — Его мать утверждает, что наутро он был на месте, лежал в своей постельке, как пай-мальчик, но за пятерку один тип сказал мне, что домой он не вернулся, и я поговорила с тремя сотрудниками из отделения на Манчестер-роуд, которые говорят, что по мальчишке с одиннадцати лет колония плачет.
Полицейские поведали ей, что Джимми был заядлым нарушителем спокойствия: рисовал на стенах в гребном клубе, разбил окна в старом здании транспортной компании Бревиса всего в четверти мили от участка, таскал сигареты и конфеты рядом с Кэнари-Ворф, колотил всех, кого считал любимчиками учителей, залезал на участки к новым яппи, чьи дома стоят вниз по реке, в четвертом классе проделал дыру в стене своей классной комнаты, по две-три недели отсутствовал на занятиях.
— В настоящее время такие проступки вряд ли отражают в ежедневной сводке правонарушений, — сухо заметил Линли.
— Верно. Я понимаю. Но в отношении Джимми меня заинтересовала еще одна вещь. — Перелистывая блокнот, она жевала очередное печенье. — Он устроил поджог, — сказала она с набитым ртом. — Когда ему было… черт… где это… Нашла. Когда ему было одиннадцать, наш Джимми развел огонь в мусорной корзине в начальной школе в Кьюббит-Тауне. Между прочим, в классе, во время большой перемены. Его застали, когда он сжигал какие-то научные тексты.
— За что-то невзлюбил Дарвина, — пробормотал Нката.
Хейверс фыркнула:
— Директор школы позвонил в полицию, привлекли мирового судью. После этого Джимми пришлось посещать социального работника в течение… так… десяти месяцев.
— Он продолжал устраивать поджоги?
— Да вроде это единичный случай.
— Возможно, связанный с разъездом его родителей, — заметил Линли.
— А другой пожар может быть связан с их разводом, — добавила Хейверс.
— Он знал, что рассматривается вопрос о разводе? Джин Купер говорит, что нет, но чего еще от нее ждать? У мальчика на лбу написано «способность» и «возможность», и она прекрасно об этом знает, так что вряд ли она поможет нам написать также и «мотив».
— А каков его мотив? — спросил Нката. — Ты разводишься с моей мамой, и я поджигаю твой коттедж? Да он хоть знал, что его отец находился именно там?
Хейверс моментально пошла на попятную:
— Это может вообще не иметь никакого отношения к разводу. Он мог разозлиться, что его отец отменил отдых. Он разговаривал с Флемингом по телефону. Мы не знаем, о чем они говорили. А если он знал, что Флеминг едет в Кент? Джимми мог как-нибудь туда добраться, увидеть машину отца на дорожке, услышать ссору, которую слышал и этот… забыла имя, инспектор… фермер, который гулял рядом с коттеджем?
— Фристоун,
— Точно. Он мог слышать ту же ссору, что и Фристоун. Увидел, что Габриэлла Пэттен уехала. Проник в дом и повторил акт возмездия, совершенный в одиннадцать лет.
— А с мальчиком вы не говорили? — спросил Линли.
— Его не было. Джин не сказала мне, куда он ушел. Я проехалась по округе, но если бы я заглядывала на каждую улицу, то и сейчас там каталась бы. — Она отправила в рот еще одно печенье и взъерошила волосы. — С ним нам понадобится подкрепление, сэр. Хотя бы один человек на Кардейл-стрит, который сообщит нам о появлении мальчишки. А он в конце концов должен появиться. Сейчас он где-то гуляет с братом и сестрой. По крайней мере, так сказала мать. Не могут же они болтаться где-то всю ночь.
— Я сделал несколько звонков. Помощь будет. — Линли откинулся в кресле и ощутил беспокойное желание закурить. Чтобы чем-то занять руки, губы, легкие… Он изгнал эту мысль, написав «Кенсингтон», «Собачий остров» и «Малая Венеция» рядом со списком детективов-констеблей, которым, наверное, как раз сейчас Доротея Харриман сообщает радостную весть о докатившейся и до них очереди дежурить. Хейверс покосилась на его блокнот.
— Ну и? — поинтересовалась она. — Что насчет дочери?
Калека, сказал он. Оливия Уайтлоу не может передвигаться без посторонней помощи. Он рассказал об увиденных им судорогах и о том, что сделал Фарадей, чтобы снять приступ.
— Своеобразный паралич? — спросила Хейверс. Поражены только ноги, так что, возможно, это приобретенное, а не врожденное заболевание. Она не сказала, какое. Он не спросил. Чем бы она ни страдала, это вряд ли — по крайней мере, сейчас — имело отношение к смерти Кеннета Флеминга.
— Сейчас? — переспросил Нката.
— Вы что-то накопали, — заметила Хейверс.
Линли просматривал список полицейских, прикидывая, как их распределить и сколько послать в каждую из точек.
— Кое-что, — отозвался он. — Может, это и пустяк, но заставляет меня перепроверить. Оливия Уайтлоу утверждает, что в среду всю ночь провела на барже. Фарадей отсутствовал. Так что, если бы Оливия захотела покинуть Малую Венецию, это превратилось бы в целое дело. Кто-то должен был бы ее перенести. Или ей пришлось бы передвигаться с помощью ходунков. В любом случае, перемещение было бы медленным. Поэтому, если в среду ночью, как только ушел Фарадей, она куда-то отбыла, кто-нибудь это да заметил бы.
— Но ведь она не могла убить Флеминга, — запротестовала Хейверс. — Если ее состояние таково, как описываете вы, ей было бы просто не под силу забраться в сад коттеджа.
— То есть сделать это в одиночку. — Он взял слова «Малая Венеция» в кружок и отметил их стрелкой. — У них с Фарадеем собачьи миски с водой стоят на палубе на стопке газет. Уходя, я бросил взгляд на эти газеты. Скуплены все сегодняшние, какие только были. И все таблоиды.
— И что? — сказала Хейверс, играя роль адвоката дьявола. — Она же практически инвалид. Хочет почитать. Послала своего дружка за газетами.
— И все газеты были открыты на одном и том же материале.
— О смерти Флеминга, — сказал Нката.
— Да. Мне стало интересно, что она ищет.
— Но она же Флеминга не знала, так? — уточнила Хейверс.
— Утверждает, что не знала. Но если бы я любил держать пари, я мог бы поспорить на какую угодно сумму, что она точно что-то знает.
— Или хочет что-то узнать, — заметил Нката.
— Да. И такое возможно.
В ткань расследования требовалось вплести еще одну нить, и то, что было почти восемь часов субботнего вечера, не снимало с них этой обязанности. Но управиться можно было и вдвоем. Поэтому, как только детектив-инспектор Нката надел пиджак, осторожно расправил лацканы и отбыл на поиски развлечений, какие сулил субботний вечер, Линли сказал сержанту Хеиверс:
— Есть еще одно дело.
Барбара как раз целилась смятой оберткой от печенья в его мусорную корзину. Она опустила руку и вздохнула:
— Полагаю, речь идет об ужине.
— В Италии редко ужинают раньше десяти часов, сержант,
— Вот это да. Оказывается, я — любительница сладкой жизни, а сама понятия об этом не имею. Но хотя бы сэндвич я успею перехватить?
— Только быстро.
Хеиверс устремилась в сторону офицерской столовой, а Линли набрал номер Хелен. Прослушал двойные звонки, потом опять включился автоответчик, и снова Линли оставил сообщение, оборванное автоматом на полуслове.
— Проклятье, — ругнулся он и хлопнул трубку на место.
— Абсолютно с вами согласна, — сказала вернувшаяся Барбара. — Значит, мы едем? И куда же?
Линли убрал очки в карман пиджака и достал ключи от машины.
— В Уоппинг. — Уже на ходу он продолжал: — Гай Моллисон сделал заявление для средств массовой информации. Сегодня днем оно прозвучало по радио. «Трагедия для Англии, блистательный бэтсмен погиб в расцвете сил, настоящий удар по нашим надеждам вызволить „Прах“ из Австралии, причина серьезно задуматься тем, кто набирает игроков в сборную».
— А это интересно, — заметила Хеиверс, отправляя в рот последний треугольник первой половины сэндвича. — Я об этом как-то не подумала. Флеминга наверняка снова выбрали бы в английскую команду. Теперь его нужно заменить. И кому-то определенно улыбнулась удача.
— Итак, что нам известно о Моллисоне? — уже в машине спросила Хеиверс. Она прикончила сэндвич и теперь искала в кармане брюк что-то еще. Это оказались мятные пастилки, отправив в рот одну, она предложила их Линли, который поблагодарил и тоже взял пастилку. Она пахла пылью, словно Хеиверс подобрала с пола надорванную упаковку, решив — не пропадать же добру.
— Я знаю, что он играл за Эссекс, когда не играл за Англию, и больше ничего, — сказала сержант.
— За Англию он играл последние десять лет, — сообщил ей Линли и начал излагать сведения о Моллисоне, которые узнал из телефонного разговора с Саймоном Сент-Джеймсом, своим другом, ученым-криминалистом и страстным поклонником крикета. — Ему тридцать семь…
— Значит, не так много хороших лет осталось для игры.
—…и женат на адвокате по имени Эллисон Хеппл. Кстати, ее отец в прошлом был спонсором команды.
— Эти ребята вылезают из всех дыр, а?
— Моллисон учился в Кембридже — закончил Пембрук-колледж с довольно хилой третьей степенью по естественным наукам. Играл в крикет в Хэрроу, а затем вошел в сборную Кембриджа. Продолжал играть и после завершения учебы.
— Похоже, образование служило лишь предлогом для игры.
— Мне тоже так кажется.
— Значит, он принял бы близко к сердцу интересы команды, какими бы они ни были.
— Какими бы ни были.
Гай Моллисон жил в районе Уоппинга, претерпевшего значительные урбанистические изменения. Это была та часть Лондона, где огромные викторианские склады высились вдоль узких, мощенных булыжником улиц, идущих вдоль реки. Некоторые склады до сих пор использовались по назначению, хотя одного взгляда на грузовик со сверкавшим на нем ярким логотипом компании по производству одежды для активного отдыха было достаточно для частичного понимания произошедшей с Уоппингом метаморфозы. Он больше не был кишащим людьми криминогенным районом доков, где толкали друг друга на сходнях горластые грузчики, через руки которых проходило все — от краски из ламповой сажи до черепашьих панцирей. Там, где когда-то пристани и улицы были завалены тюками, бочками и мешками, правила бал современность.
Квартира Гая Моллисона находилась в Чайна-силк-уорф, шестиэтажном светло-коричневом кирпичном здании, стоявшем у пересечения Гарнет-стрит и Уоппинг-уолл. В качестве местного цербера выступал консьерж, который, когда подъехали Лин-ли и Хейверс, не слишком бдительно нес службу, усевшись перед маленьким телевизором в крохотной каморке с кирпичным полом у запертого входа на верфь.
— Моллисон? — спросил он, когда Линли позвонил, предъявил удостоверение и сказал, к кому идет. — Ждите здесь, вы оба. Поняли? — Он указал место на полу и удалился в свою каморку с карточкой Линли в руке. Там он ткнул в несколько кнопок на телефонном аппарате под веселый рев телевизионной аудитории, забавлявшейся видом четырех участников соревнования, которые ползли по толстым трубам, заполненным каким-то красным желе. Он вернулся с удостоверением и вилкой, на которую был насажен, похоже, кусочек заливного угря — легкая вечерняя закуска.
— Четыре семнадцать, — сказал консьерж. — Четвертый этаж. Налево от лифта. И не забудьте отметиться у меня, когда будете уходить. Поняли?
Он кивнул, отправил угря в рот и пропустил их. Однако его пояснения оказались излишними. Когда двери лифта раскрылись на четвертом этаже, капитан английской команды ждал их в коридоре. Он стоял, небрежно прислонившись к стене напротив лифта и сунув сжатые в кулаки руки в карманы мятых льняных брюк.
Линли узнал Моллисона по его фирменной черте: дважды сломанному в крикетных баталиях носу с вдавленной и так и не выправленной переносицей. Лицо у него обветрилось от пребывания на солнце, на глубоких залысинах проступила россыпь веснушек. Под левым глазом красовался синяк размером с крикетный мяч — или даже кулак, — и синяк этот по краям уже начал желтеть.
Моллисон протянул руку со словами:
— Инспектор Линли? Мейдстоунская полиция сообщила, что попросила у Скотленд-Ярда подмоги. Как я понимаю, вы и есть эта помощь?
Линли пожал ему руку. Моллисон ответил крепким рукопожатием.
— Да, — ответил Линли и представил сержанта Хейверс. — Бы связывались с полицией Мейдстоуна?
Моллисон кивнул сержанту Хейверс, одновременно отвечая:
— Я с прошлой ночи пытался добиться от полиции какой-то ясности, но вы умеете уходить от ответов, не так ли?
— Какого рода информация вас интересует?
— Я бы хотел узнать, что случилось. Кен не курил, так откуда эта чушь о загоревшемся кресле и сигарете? И как в течение двенадцати часов загоревшееся кресло и сигарета могли превратиться в «предполагаемое убийство»? — Моллисон снова прислонился к беленой кирпичной стене. — Честно говоря, у меня, наверное, просто реакция: до сих пор не могу поверить в его смерть. Ведь только в среду вечером я с ним разговаривал. Мы поболтали. Распрощались. Все было замечательно. И вот такое.
— Об этом телефонном звонке мы и хотели с вами поговорить.
— Вы знаете, что мы разговаривали? — У Молли-сона вытянулось лицо. Потом он заметно расслабился. — О, Мириам. Конечно. Она сняла трубку. Я забыл. — Он снова сунул руки в карманы и поудобнее прислонился к стене, словно собирался надолго здесь задержаться. — Что я могу вам рассказать? — Он с бесхитростным видом переводил взгляд с Линли на Хейверс, как будто в том, что их встреча протекала в коридоре, не было ничего необычного.
— Мы можем войти в вашу квартиру? — спросил Линли.
— Это не очень-то удобно, — сказал Моллисон. — Мне бы хотелось уладить это дело здесь, если можно.
— Почему?
Он кивнул в сторону квартиры и сказал, понизив голос:
— Из-за моей жены, Эллисон. Мне бы не хотелось лишний раз ее волновать. Она на восьмом месяце и неважно себя чувствует. Все так зыбко.
— Она знала Кеннета Флеминга?
— Кена? Нет. Ну, разговаривала с ним, да. Они иногда болтали, если встречались на вечеринках и разных мероприятиях.
— Тогда, я полагаю, его смерть не произвела на нее шокового впечатления?
—Нет. Нет. Ничего подобного. — Моллисон улыбнулся и тихонько стукнулся головой о стену в порыве самоуничижения. — Я паникер, инспектор. Это наш первый. Мальчик. Не хочу никаких неожиданностей.
— Мы постараемся об этом не забыть, — любезно проговорил Линли. — И если ваша жена не располагает сведениями о смерти Флеминга, которыми хотела бы поделиться с нами, ей вообще нет необходимости оставаться в комнате.
Губы Моллисона дернулись, словно он хотел сказать что-то еще. Он оттолкнулся от стены.
— Ну что ж, ладно. Идемте. Но не забывайте о ее состоянии, хорошо?
Он провел их по коридору к третьей двери, за которой оказалась громадная комната с окнами в дубовых рамах и видом на реку.
— Элли? — позвал Моллисон, идя по березовым половицам к дивану и креслам, составлявшим уголок-гостиную. Одна стена в этой комнате представляла собой стеклянную дверь, за которой открывалась старинная дощатая пристань, на которую когда-то выгружали привезенные на склад товары. Он предложил полицейским сесть и снова окликнул жену.
— Я в спальне, — ответил женский голос. — Ты закончил с ними?
— Не совсем, — сказал Моллисон. — Закрой дверь, милая, чтобы мы тебя не беспокоили..
В ответ они услышали шаги, но вместо того, чтобы закрыться, Эллисон вошла в комнату с пачкой бумаг в руке, другой рукой она держалась за поясницу. Живот у нее был огромный, но вопреки словам мужа, больной она не казалась. Более того, ее, видимо, застали в разгар работы — очки сдвинуты на макушку, авторучка прицеплена к вырезу халата.
— Заканчивай свою сводку, — сказал муж. — Ты нам здесь не нужна. — И бросил встревоженный взгляд на Линли: — Не нужна?