Страница:
Не успел Линли ответить, как Эллисон сказала:
— Чепуха, прекрати обращаться со мной как с больной, Гай. Очень бы тебя просила. — Она положила бумаги на стеклянный обеденный стол, размещавшийся между уголком-гостиной и кухней, сняла очки и отцепила ручку. — Хотите чего-нибудь? — спросила она у Линли и Хейверс. — Может быть, кофе?
— Элли. Господи! Ты же знаешь, что тебе нельзя… Она вздохнула.
— Сама я и не собиралась пить. Моллисон состроил гримасу:
— Извини, не хотел. Как же я буду рад, когда все закончится.
— Ты не одинок в своем желании. — И Эллисон повторила свой вопрос, обращаясь к Линли и Хейверс.
— Мне воды, пожалуйста, — сказала Хейверс.
— Мне — ничего, — ответил Линли.
— Гай?
Моллисон попросил пива и проследил за женой взглядом. Она вернулась с банкой «Хайнекена» и стаканом воды, в котором плавали два кусочка льда. Поставив напитки на кофейный столик, она опустилась в кресло. Линли и Хейверс сели на диван.
Не обращая внимания на пиво, которое он попросил, Моллисон остался стоять.
— Ты что-то раскраснелась, Элли. Душновато здесь, да?
— Все нормально. Я прекрасно себя чувствую. Все отлично. Пей свое пиво.
— Хорошо.
Но он не присоединился к ним, а присел на корточки рядом с открытой стеклянной дверью, где перед двумя пальмами в кадках стояла плетеная корзина. Моллисон достал из нее три крикетных мяча. Можно было подумать, он сейчас начнет ими жонглировать.
— Кто заменит Кена Флеминга в команде? — спросил Линли.
Моллисон мигнул:
— Это при условии, что Кена снова выбрали бы играть за Англию.
— А его не выбрали бы?
— Какое это имеет значение?
—В настоящий момент я не могу ответить на этот вопрос. — Линли припомнил дополнительные сведения, сообщенные ему Сент-Джеймсом. — Флеминг заменил парня по фамилии Рейкрофт, так? Это произошло как раз перед зимним туром? Два года назад?
— Рейкрофт сломал локоть.
— И Флеминг занял его место.
— Если вы настаиваете на такой формулировке.
— Больше Рейкрофт за Англию не играл.
— Он так и не восстановил форму. Он вообще больше не играет.
— Вы вместе учились в Хэрроу и Кембридже, не так ли? Вы с Рейкрофтом?
— Какое отношение к Флемингу имеет моя дружба с Рейкрофтом? Я знаю его с тринадцати лет. Мы вместе учились в школе. Вместе играли в крикет. Были шаферами на свадьбах друг у друга. Мы друзья.
— Если не ошибаюсь, вы выступали и в роли его защитника.
— Когда он мог играть, да. Но теперь играть он не может, и я не выступаю за него. Точка. — Моллисон выпрямился, держа в одной руке два мяча, в другой — один. Добрых тридцать секунд он ловко жонглировал ими и из-за этой завесы сказал: — А что? Вы думаете, я избавился от Флеминга, чтобы вернуть Брента в английскую команду? Отвратительное предположение. Сейчас есть сотня игроков лучше Брента. Он это знает. И я это знаю. И те, кто набирает команду.
— Вы знали, что в среду вечером Флеминг собирался в Кент?
Он покачал головой, сосредоточившись на летающих в воздухе мячах.
— Насколько мне было известно, он собирался на отдых вместе с сыном.
— Он не говорил, что отменил поездку? Или перенес ее?
— Даже и речи не было. — Моллисон подался вперед и мяч упал у него за спиной. Приземлившись у самого края ковра цвета морской пены, покрывавшего пол в той части гостиной, где они сидели, мяч подкатился к сержанту Хейверс. Она подобрала его и аккуратно положила рядом с собой на диван.
По крайней мере, жена Моллисона все поняла.
— Сядь, Гай, — попросила она.
— Не могу, — ответил он с мальчишеской улыбкой. — Я завелся. Прорва энергии. Нужно дать ей выход.
— Что ты так нервничаешь? — спросила его жена. И с легким стоном изменив позу, повернулась к Линли. — Вечером в среду Гай был здесь, со мной, инспектор. Вы поэтому приехали поговорить с ним? Проверить его алиби? Если мы сразу же перейдем к фактам, то сможем разрешить все сомнения. — Она положила ладонь на живот, словно подчеркивая свое положение. — Я теперь плохо сплю. Так, дремлю, когда удается. Большую часть ночи я не спала. Гай был здесь. Если бы он уходил, я бы знала. И если каким-то чудом я бы проспала его отсутствие, ночной дежурный не проспал бы. Вы ведь уже видели ночного дежурного?
— Эллисон, ну что ты. — Моллисон наконец-то забросил мячи обратно в плетеную корзину, сел в кресло и открыл пиво. — Он не думает, что я убил Кена. Да и зачем мне? Я просто молол чушь.
— Из-за чего вы поссорились? — спросил Линли и не дожидаясь деланно недоуменных возражений Моллисона, продолжал: — Мириам Уайтлоу слышала начало вашего разговора с Флемингом. Она вспомила, что вы упомянули о ссоре, сказали что-то вроде: «Давай забудем о ссоре и все уладим».
— На прошлой неделе во время четырехдневного матча в «Лордзе» мы немного погорячились. Обстановка со счетом была напряженная. На третий день — мы были тогда на автостоянке — я позволил себе замечание в адрес одного из игроков-пакистанцев, имея в виду не конкретного человека, а игру в целом, но Кен посчитал это расизмом. Ну и покатилось.
— Они подрались, — спокойно уточнила Элли-сон. — Там же, на стоянке. Гаю досталось больше. Два ушиба ребер, синяк под глазом.
— Странно, что это не попало в газеты, — заметила Хейверс. — При наших-то таблоидах.
— Было поздно, — сказал Моллисон. — Рядом никого не было.
— Значит, вы были только вдвоем?
— Точно. — Моллисон глотнул пива.
— А после вы никому не сказали, что подрались с Флемингом? Почему?
— Потому что это было глупо. Мы слишком много выпили. Вели себя как два идиота. Нам совсем не хотелось, чтобы это стало известно.
— И потом вы с ним помирились?
— Не сразу. Но в среду я позвонил. Я понял, что его выберут в английскую сборную на это лето. Меня тоже. Как вы понимаете, нам не обязательно было пылать друг к другу любовью, чтобы нормально играть, когда приедут австралийцы, но надо хотя бьт спокойно общаться. Все началось с моего замечания. Так что я решил, что первым должен сделать и шаг к примирению.
— О чем еще вы говорили вечером в среду? Он поставил пиво на столик и, наклонившись вперед, сцепил руки между коленей:
— О предстоящих играх с австралийцами. О состоянии поля в «Овале», о наших игроках.
— И на протяжении этого разговора Флеминг ни разу не упомянул, что в тот вечер поедет в Кент?
— Ни разу.
— И о Габриэлле Пэттен не упоминал?
—О Габриэлле Пэттен? — Моллисон в замешательстве наклонил голову набок. — Нет. Габриэллу Пэттен он не упоминал. — Он пристально смотрел на Линли, и чрезмерная невозмутимость этого взгляда выдавала Моллисона.
— Вы ее знаете? — спросил Линли. Взгляд его остался твердым.
— Конечно. Она — жена Хью Пэттена. Он спонсирует нынешние летние матчи. Но вы уже, наверное, и сами докопались до этой информации,
— В настоящее время они с мужем живут раздельно. Вы об этом знаете?
Моллисон на мгновение скосил глаза в сторону жены, а затем снова уставился на Линли.
— Не знал. Печально слышать. У меня всегда было впечатление, что они с Хью без ума друг от друга.
— Вы часто с ними виделись?
— Временами тут. На вечеринках. Иногда на матчах. На зимних соревнованиях. Они довольно пристально следят за крикетом. Раз уж он спонсирует команду. — Моллисон залпом допил пиво и принялся большим пальцем делать вмятины на жестянке. — Есть еще? — спросил он у жены, а потом сказал: — Нет. Сиди. Я сам принесу. — Вскочил и ушел на кухню, где стал шарить в холодильнике, приговаривая: — Ты чего-нибудь хочешь, Эллисон? За ужином ты чуть поклевала, и все. Тут аппетитные куриные ножки. Хочешь, дорогая?
Эллисон задумчиво посмотрела на измятую банку, которую муж оставил на кофейном столике. Он снова позвал, когда Эллисон не ответила, и тогда она сказала:
— У меня нет никакого интереса, Гай. К еде.
Он вернулся, открыл новую банку «Хайнекена».
— Вы точно не хотите? — спросил он у Линли и Хейверс.
— А матчи в графстве? — спросил Линли.
— Что?
— Пэттен с женой их тоже посещали? Например, они хоть раз ездили на матч в Эссекс? За кого они болели, если в игре не участвовала сборная?
— Они, кажется, из Мидлсекса. Или из Кента. Понимаете, это их родные графства.
— А Эссекс? Они когда-нибудь приезжали посмотреть на вашу игру?
— Вероятно. Поклясться не могу. Но, как я сказал, за играми они следили.
— А в последнее время?
— В последнее время?
— Да. Мне интересно, когда вы в последний раз их видели?
— Хью я видел на прошлой неделе.
— И где?
— В Гэтвике. Мы там обедали. Мои обязанности частично заключаются в том, чтобы ублажать спонсоров.
— Он не говорил вам, что разъехался с женой?
— Черт, нет. Я его не знаю. В смысле, близко. Мы говорили о спорте. Кому можно поручить первый удар в матче против австралийцев. Как я планирую расставить игроков. Кого наметили в команду. — Он глотнул пива.
Линли подождал, пока Моллисон поставит банку, и спросил:
— А миссис Пэттен? Когда вы видели ее в последний раз?
— Честно говоря, не помню.
— Она была на ужине, — сказала Эллисон. — В конце марта. — Видя замешательство мужа, она добавила: — В «Савое».
— Фу ты, ну и память у тебя, Элли, — проговорил Моллисон. — Да, точно. В конце марта. В среду…
— В четверг.
— В четверг вечером. Правильно. На тебе была эта пурпурная африканская хламида.
— Персидская.
— Персидская. Да, конечно. А я…
Линли спросил, прервав это подобие клоунады;
— И с тех пор вы ее не видели? И не видели ее с тех пор, как она поселилась в Кенте?
— В Кенте? — На лице его ничего не отразилось. — Я не знал, что она была в Кенте. А что она там делает? Где?
— Там, где умер Кеннет Флеминг. Более того, в том самом коттедже.
— Черт. — Он сглотнул.
— Когда вы разговаривали с ним вечером в среду, Кеннет Флеминг не сказал, что едет в Кент повидаться с Габриэллой Пэттен?
— Нет.
— Вы не знали, что у них роман?
— Нет.
— Вы не знали, что у них роман с прошлой осени?
— Нет.
— Что они планировали развестись со своими нынешними супругами и пожениться?
— Нет. Откуда? Ничего этого я не знал. — Он повернулся к жене. — А ты об этом знала, Элли?
На протяжении всего этого допроса она наблюдала за мужем и сейчас ответила с совершенным хладнокровием:
— В моем положении я вряд ли могла это знать.
— А вдруг она обмолвилась в разговоре с тобой тогда, в марте. На ужине.
— Она пришла туда с Хью.
— Я имею в виду, в дамской комнате. Или где-нибудь еще.
—Мы не оставались наедине. И даже если бы остались, признание в том, что трахаешься с чужим мужем, неподходящая тема для разговора в туалете, Гай. По крайней мере, между женщинами. — Выражение лица Эллисон и ее тон смягчили резкость этого высказывания, но все вместе взятое приковало к ней пристальный взгляд мужа. Воцарилось молчание, и Линли позволил ему продлиться. За открытой дверью на реке просигналил катер, и казалось, вместе с этим звуком в комнату ворвалась струя прохладного воздуха. Ветерок пошевелил листья пальмы и сдул со щеки Эллисон прядку каштановых волос, выбившихся из-под персикового цвета ленты, стягивавшей их на затылке. Гай торопливо поднялся и закрыл дверь.
Линли тоже встал. Хейверс метнула на него взгляд, говоривший: «Вы с ума сошли, он же по уши влип», — и нехотя стала приподниматься с мягкого дивана. Линли вынул свою визитную карточку и со словами:
— На случай, если вы еще что-нибудь вспомните, мистер Моллисон, — протянул ему карточку, когда Моллисон отходил от двери.
— Я все вам сказал, — проговорил Моллисон. — Не знаю, что еще…
— Иногда что-то всплывает в памяти. Услышанный разговор. Фотография. Сон. Позвоните мне, если это произойдет.
Моллисон сунул карточку в нагрудный карман пиджака.
— Разумеется. Но не думаю…
— Такое бывает, — сказал Линли. Он кивнул жене Моллисона, чем и закончил беседу.
Они с Хейверс молчали, пока не оказались в лифте, который плавно двинулся вниз, на первый этаж, где консьерж отомкнет замки и выпустит их на улицу, Хейверс сказала:
— Он темнит.
— Да, — согласился Линли.
— Тогда почему мы не остались, чтобы прижать его к стенке?
Двери лифта раскрылись. Полицейские вышли в холл. Консьерж выполз из своей каморки и проводил их до двери с неукоснительностью тюремного надзирателя, освобождающего заключенных.
Оказавшись на ночной улице, Линли ничего не сказал.
Хейверс закурила, пока они шли к «бентли», и снова было спросила:
— Сэр, почему же мы…
— Нам не обязательно заниматься тем, что для нас сделает его жена, — последовал ответ Линли. — Она юрист. В этом отношении нам очень повезло.
Остановившись у машины, Хейверс торопливо докурила, глубоко затягиваясь перед долгой поездкой.
— Но она не встанет на нашу сторону, — сказала Хейверс. — Она ведь ждет ребенка. И здесь замешан Моллисон.
— Нам не нужно, чтобы она приняла нашу сторону. Нам лишь нужно, чтобы она объяснила ему, о чем он забыл спросить.
Хейверс не донесла сигарету до рта:
— Забыл спросить?
— «А где сейчас Габриэлла?», — ответил Линли. — Пожар случился в доме, где жила Габриэлла, Полицейские обнаружили всего один труп, и это труп Флеминга. Так где же Габриэлла? — Линли отключил сигнализацию. — Интересно, правда? — сказал он, открывая дверцу и садясь в автомобиль. — Как выдают себя люди, не говоря ничего.
Глава 11
— Чепуха, прекрати обращаться со мной как с больной, Гай. Очень бы тебя просила. — Она положила бумаги на стеклянный обеденный стол, размещавшийся между уголком-гостиной и кухней, сняла очки и отцепила ручку. — Хотите чего-нибудь? — спросила она у Линли и Хейверс. — Может быть, кофе?
— Элли. Господи! Ты же знаешь, что тебе нельзя… Она вздохнула.
— Сама я и не собиралась пить. Моллисон состроил гримасу:
— Извини, не хотел. Как же я буду рад, когда все закончится.
— Ты не одинок в своем желании. — И Эллисон повторила свой вопрос, обращаясь к Линли и Хейверс.
— Мне воды, пожалуйста, — сказала Хейверс.
— Мне — ничего, — ответил Линли.
— Гай?
Моллисон попросил пива и проследил за женой взглядом. Она вернулась с банкой «Хайнекена» и стаканом воды, в котором плавали два кусочка льда. Поставив напитки на кофейный столик, она опустилась в кресло. Линли и Хейверс сели на диван.
Не обращая внимания на пиво, которое он попросил, Моллисон остался стоять.
— Ты что-то раскраснелась, Элли. Душновато здесь, да?
— Все нормально. Я прекрасно себя чувствую. Все отлично. Пей свое пиво.
— Хорошо.
Но он не присоединился к ним, а присел на корточки рядом с открытой стеклянной дверью, где перед двумя пальмами в кадках стояла плетеная корзина. Моллисон достал из нее три крикетных мяча. Можно было подумать, он сейчас начнет ими жонглировать.
— Кто заменит Кена Флеминга в команде? — спросил Линли.
Моллисон мигнул:
— Это при условии, что Кена снова выбрали бы играть за Англию.
— А его не выбрали бы?
— Какое это имеет значение?
—В настоящий момент я не могу ответить на этот вопрос. — Линли припомнил дополнительные сведения, сообщенные ему Сент-Джеймсом. — Флеминг заменил парня по фамилии Рейкрофт, так? Это произошло как раз перед зимним туром? Два года назад?
— Рейкрофт сломал локоть.
— И Флеминг занял его место.
— Если вы настаиваете на такой формулировке.
— Больше Рейкрофт за Англию не играл.
— Он так и не восстановил форму. Он вообще больше не играет.
— Вы вместе учились в Хэрроу и Кембридже, не так ли? Вы с Рейкрофтом?
— Какое отношение к Флемингу имеет моя дружба с Рейкрофтом? Я знаю его с тринадцати лет. Мы вместе учились в школе. Вместе играли в крикет. Были шаферами на свадьбах друг у друга. Мы друзья.
— Если не ошибаюсь, вы выступали и в роли его защитника.
— Когда он мог играть, да. Но теперь играть он не может, и я не выступаю за него. Точка. — Моллисон выпрямился, держа в одной руке два мяча, в другой — один. Добрых тридцать секунд он ловко жонглировал ими и из-за этой завесы сказал: — А что? Вы думаете, я избавился от Флеминга, чтобы вернуть Брента в английскую команду? Отвратительное предположение. Сейчас есть сотня игроков лучше Брента. Он это знает. И я это знаю. И те, кто набирает команду.
— Вы знали, что в среду вечером Флеминг собирался в Кент?
Он покачал головой, сосредоточившись на летающих в воздухе мячах.
— Насколько мне было известно, он собирался на отдых вместе с сыном.
— Он не говорил, что отменил поездку? Или перенес ее?
— Даже и речи не было. — Моллисон подался вперед и мяч упал у него за спиной. Приземлившись у самого края ковра цвета морской пены, покрывавшего пол в той части гостиной, где они сидели, мяч подкатился к сержанту Хейверс. Она подобрала его и аккуратно положила рядом с собой на диван.
По крайней мере, жена Моллисона все поняла.
— Сядь, Гай, — попросила она.
— Не могу, — ответил он с мальчишеской улыбкой. — Я завелся. Прорва энергии. Нужно дать ей выход.
— Что ты так нервничаешь? — спросила его жена. И с легким стоном изменив позу, повернулась к Линли. — Вечером в среду Гай был здесь, со мной, инспектор. Вы поэтому приехали поговорить с ним? Проверить его алиби? Если мы сразу же перейдем к фактам, то сможем разрешить все сомнения. — Она положила ладонь на живот, словно подчеркивая свое положение. — Я теперь плохо сплю. Так, дремлю, когда удается. Большую часть ночи я не спала. Гай был здесь. Если бы он уходил, я бы знала. И если каким-то чудом я бы проспала его отсутствие, ночной дежурный не проспал бы. Вы ведь уже видели ночного дежурного?
— Эллисон, ну что ты. — Моллисон наконец-то забросил мячи обратно в плетеную корзину, сел в кресло и открыл пиво. — Он не думает, что я убил Кена. Да и зачем мне? Я просто молол чушь.
— Из-за чего вы поссорились? — спросил Линли и не дожидаясь деланно недоуменных возражений Моллисона, продолжал: — Мириам Уайтлоу слышала начало вашего разговора с Флемингом. Она вспомила, что вы упомянули о ссоре, сказали что-то вроде: «Давай забудем о ссоре и все уладим».
— На прошлой неделе во время четырехдневного матча в «Лордзе» мы немного погорячились. Обстановка со счетом была напряженная. На третий день — мы были тогда на автостоянке — я позволил себе замечание в адрес одного из игроков-пакистанцев, имея в виду не конкретного человека, а игру в целом, но Кен посчитал это расизмом. Ну и покатилось.
— Они подрались, — спокойно уточнила Элли-сон. — Там же, на стоянке. Гаю досталось больше. Два ушиба ребер, синяк под глазом.
— Странно, что это не попало в газеты, — заметила Хейверс. — При наших-то таблоидах.
— Было поздно, — сказал Моллисон. — Рядом никого не было.
— Значит, вы были только вдвоем?
— Точно. — Моллисон глотнул пива.
— А после вы никому не сказали, что подрались с Флемингом? Почему?
— Потому что это было глупо. Мы слишком много выпили. Вели себя как два идиота. Нам совсем не хотелось, чтобы это стало известно.
— И потом вы с ним помирились?
— Не сразу. Но в среду я позвонил. Я понял, что его выберут в английскую сборную на это лето. Меня тоже. Как вы понимаете, нам не обязательно было пылать друг к другу любовью, чтобы нормально играть, когда приедут австралийцы, но надо хотя бьт спокойно общаться. Все началось с моего замечания. Так что я решил, что первым должен сделать и шаг к примирению.
— О чем еще вы говорили вечером в среду? Он поставил пиво на столик и, наклонившись вперед, сцепил руки между коленей:
— О предстоящих играх с австралийцами. О состоянии поля в «Овале», о наших игроках.
— И на протяжении этого разговора Флеминг ни разу не упомянул, что в тот вечер поедет в Кент?
— Ни разу.
— И о Габриэлле Пэттен не упоминал?
—О Габриэлле Пэттен? — Моллисон в замешательстве наклонил голову набок. — Нет. Габриэллу Пэттен он не упоминал. — Он пристально смотрел на Линли, и чрезмерная невозмутимость этого взгляда выдавала Моллисона.
— Вы ее знаете? — спросил Линли. Взгляд его остался твердым.
— Конечно. Она — жена Хью Пэттена. Он спонсирует нынешние летние матчи. Но вы уже, наверное, и сами докопались до этой информации,
— В настоящее время они с мужем живут раздельно. Вы об этом знаете?
Моллисон на мгновение скосил глаза в сторону жены, а затем снова уставился на Линли.
— Не знал. Печально слышать. У меня всегда было впечатление, что они с Хью без ума друг от друга.
— Вы часто с ними виделись?
— Временами тут. На вечеринках. Иногда на матчах. На зимних соревнованиях. Они довольно пристально следят за крикетом. Раз уж он спонсирует команду. — Моллисон залпом допил пиво и принялся большим пальцем делать вмятины на жестянке. — Есть еще? — спросил он у жены, а потом сказал: — Нет. Сиди. Я сам принесу. — Вскочил и ушел на кухню, где стал шарить в холодильнике, приговаривая: — Ты чего-нибудь хочешь, Эллисон? За ужином ты чуть поклевала, и все. Тут аппетитные куриные ножки. Хочешь, дорогая?
Эллисон задумчиво посмотрела на измятую банку, которую муж оставил на кофейном столике. Он снова позвал, когда Эллисон не ответила, и тогда она сказала:
— У меня нет никакого интереса, Гай. К еде.
Он вернулся, открыл новую банку «Хайнекена».
— Вы точно не хотите? — спросил он у Линли и Хейверс.
— А матчи в графстве? — спросил Линли.
— Что?
— Пэттен с женой их тоже посещали? Например, они хоть раз ездили на матч в Эссекс? За кого они болели, если в игре не участвовала сборная?
— Они, кажется, из Мидлсекса. Или из Кента. Понимаете, это их родные графства.
— А Эссекс? Они когда-нибудь приезжали посмотреть на вашу игру?
— Вероятно. Поклясться не могу. Но, как я сказал, за играми они следили.
— А в последнее время?
— В последнее время?
— Да. Мне интересно, когда вы в последний раз их видели?
— Хью я видел на прошлой неделе.
— И где?
— В Гэтвике. Мы там обедали. Мои обязанности частично заключаются в том, чтобы ублажать спонсоров.
— Он не говорил вам, что разъехался с женой?
— Черт, нет. Я его не знаю. В смысле, близко. Мы говорили о спорте. Кому можно поручить первый удар в матче против австралийцев. Как я планирую расставить игроков. Кого наметили в команду. — Он глотнул пива.
Линли подождал, пока Моллисон поставит банку, и спросил:
— А миссис Пэттен? Когда вы видели ее в последний раз?
— Честно говоря, не помню.
— Она была на ужине, — сказала Эллисон. — В конце марта. — Видя замешательство мужа, она добавила: — В «Савое».
— Фу ты, ну и память у тебя, Элли, — проговорил Моллисон. — Да, точно. В конце марта. В среду…
— В четверг.
— В четверг вечером. Правильно. На тебе была эта пурпурная африканская хламида.
— Персидская.
— Персидская. Да, конечно. А я…
Линли спросил, прервав это подобие клоунады;
— И с тех пор вы ее не видели? И не видели ее с тех пор, как она поселилась в Кенте?
— В Кенте? — На лице его ничего не отразилось. — Я не знал, что она была в Кенте. А что она там делает? Где?
— Там, где умер Кеннет Флеминг. Более того, в том самом коттедже.
— Черт. — Он сглотнул.
— Когда вы разговаривали с ним вечером в среду, Кеннет Флеминг не сказал, что едет в Кент повидаться с Габриэллой Пэттен?
— Нет.
— Вы не знали, что у них роман?
— Нет.
— Вы не знали, что у них роман с прошлой осени?
— Нет.
— Что они планировали развестись со своими нынешними супругами и пожениться?
— Нет. Откуда? Ничего этого я не знал. — Он повернулся к жене. — А ты об этом знала, Элли?
На протяжении всего этого допроса она наблюдала за мужем и сейчас ответила с совершенным хладнокровием:
— В моем положении я вряд ли могла это знать.
— А вдруг она обмолвилась в разговоре с тобой тогда, в марте. На ужине.
— Она пришла туда с Хью.
— Я имею в виду, в дамской комнате. Или где-нибудь еще.
—Мы не оставались наедине. И даже если бы остались, признание в том, что трахаешься с чужим мужем, неподходящая тема для разговора в туалете, Гай. По крайней мере, между женщинами. — Выражение лица Эллисон и ее тон смягчили резкость этого высказывания, но все вместе взятое приковало к ней пристальный взгляд мужа. Воцарилось молчание, и Линли позволил ему продлиться. За открытой дверью на реке просигналил катер, и казалось, вместе с этим звуком в комнату ворвалась струя прохладного воздуха. Ветерок пошевелил листья пальмы и сдул со щеки Эллисон прядку каштановых волос, выбившихся из-под персикового цвета ленты, стягивавшей их на затылке. Гай торопливо поднялся и закрыл дверь.
Линли тоже встал. Хейверс метнула на него взгляд, говоривший: «Вы с ума сошли, он же по уши влип», — и нехотя стала приподниматься с мягкого дивана. Линли вынул свою визитную карточку и со словами:
— На случай, если вы еще что-нибудь вспомните, мистер Моллисон, — протянул ему карточку, когда Моллисон отходил от двери.
— Я все вам сказал, — проговорил Моллисон. — Не знаю, что еще…
— Иногда что-то всплывает в памяти. Услышанный разговор. Фотография. Сон. Позвоните мне, если это произойдет.
Моллисон сунул карточку в нагрудный карман пиджака.
— Разумеется. Но не думаю…
— Такое бывает, — сказал Линли. Он кивнул жене Моллисона, чем и закончил беседу.
Они с Хейверс молчали, пока не оказались в лифте, который плавно двинулся вниз, на первый этаж, где консьерж отомкнет замки и выпустит их на улицу, Хейверс сказала:
— Он темнит.
— Да, — согласился Линли.
— Тогда почему мы не остались, чтобы прижать его к стенке?
Двери лифта раскрылись. Полицейские вышли в холл. Консьерж выполз из своей каморки и проводил их до двери с неукоснительностью тюремного надзирателя, освобождающего заключенных.
Оказавшись на ночной улице, Линли ничего не сказал.
Хейверс закурила, пока они шли к «бентли», и снова было спросила:
— Сэр, почему же мы…
— Нам не обязательно заниматься тем, что для нас сделает его жена, — последовал ответ Линли. — Она юрист. В этом отношении нам очень повезло.
Остановившись у машины, Хейверс торопливо докурила, глубоко затягиваясь перед долгой поездкой.
— Но она не встанет на нашу сторону, — сказала Хейверс. — Она ведь ждет ребенка. И здесь замешан Моллисон.
— Нам не нужно, чтобы она приняла нашу сторону. Нам лишь нужно, чтобы она объяснила ему, о чем он забыл спросить.
Хейверс не донесла сигарету до рта:
— Забыл спросить?
— «А где сейчас Габриэлла?», — ответил Линли. — Пожар случился в доме, где жила Габриэлла, Полицейские обнаружили всего один труп, и это труп Флеминга. Так где же Габриэлла? — Линли отключил сигнализацию. — Интересно, правда? — сказал он, открывая дверцу и садясь в автомобиль. — Как выдают себя люди, не говоря ничего.
Глава 11
В пивном дворике таверны «Стог сена» кипела жизнь. Китайские фонарики светились в листве деревьев, образуя над посетителями сияющий полог и отсвечивая на голых руках и длинных ногах празднующих майское потепление. В отличие от предыдущего вечера Барбара, проходя мимо, даже не подумала о том, чтобы присоединиться к этим людям. Она так и не выпила своей недельной пинты «Басса», не перемолвилась словом ни с одной живой душой по соседству, кроме Бхимани в магазине, но была уже половина одиннадцатого, а Барбара слишком долго находилась на ногах, практически без сна и отдыха. И вымоталась до предела.
Она припарковалась на первом же подвернувшемся месте, рядом с горой мусорных мешков, из которых на тротуар сыпалась сухая трава вперемешку с сором. Место это нашлось на Стил-роуд, как раз под ольхой, раскинувшей свои ветви высоко над улицей, что обещало к утру необыкновенное количество птичьего помета. Нельзя сказать, чтобы это имело какое-то значение, учитывая состояние ее «мини». Более того, если повезет, подумала Барбара, помета окажется достаточно, чтобы залепить дырки, которыми в настоящее время пестрел капот.
331
Она выбралась на тротуар, лавируя между мешками, и поплелась в направлении Итон-виллас. Зевнула, потерла болевшее плечо и поклялась выбросить из сумки половину ее содержимого.
Внезапно она остановилась. Черт побери, она же забыла про холодильник!
Барбара снова двинулась вперед, завернула за угол Итон-Виллас. Вопреки всему она надеялась и молилась, не веря, что мольба будет услышана, чтобы этому сыну бабулиного сына удалось разобраться, как доехать из Фулэма до Чок-Фарм на своем открытом грузовичке. Барбара не сказала ему, когда точно привозить холодильник, ошибочно предположив, что будет в это время дома. А поскольку ее не было, наверняка, он спросил у кого-нибудь дорогу. Не оставил же он его на тротуаре? Не бросил ведь посреди улицы?
Добравшись до дома, она увидела, что он поступил совсем иначе. Пройдя по дорожке, обогнув красный «гольф» последней модели и толкнув калитку, она увидела, что сыну бабулиного сына удалось — самостоятельно или с чьей-либо помощью, этого она уже никогда не узнает — перетащить холодильник через лужайку перед домом и спустить вниз на че— я тыре узкие бетонные ступеньки. Так он и стоял, наполовину завернутый в розовое одеяло, одна ножка погружена в нежный кустик ромашек, пробившийся между плиток, которыми замостили площадку перед квартирой первого этажа.
Ухватившись за веревку, которой было замотано одеяло, Барбара пошевелила агрегат, прикинула его вес, который ей придется ворочать, поднимая холодильник наверх по злополучным четырем сту-
332
пенькам возле чужой квартиры, толкая его вдоль фасада и дальше, через сад, до коттеджа. Ей удалось приподнять его на пару дюймов, но от этого ножка с другой стороны еще глубже ушла в ромашки.
После нескольких неудачных попыток Барбара сдалась и, усевшись на деревянную скамейку перед застекленными дверями квартиры первого этажа, закурила. Сквозь дым она рассматривала холодильник и пыталась решить, что делать.
Над головой у нее вспыхнул свет. Одна из застекленных дверей открылась. Барбара обернулась и увидела ту самую маленькую темненькую девочку, которая накануне вечером расставляла тарелки. На этот раз она была не в школьной форме, а в ночной рубашке, длинной и идеально белой, с оборками по подолу и затягивающимися тесемками у ворота. Волосы по-прежнему были заплетены в косички.
— Значит, это ваш? — серьезно спросила девочка, почесывая носком одной ноги щиколотку другой. — А мы гадали.
— Я забыла, что его должны доставить, — сказала Барбара. — А этот идиот притащил его к вам по ошибке.
— Да, — подтвердила девочка. — Я его видела. Я пыталась объяснить, что нам не нужен холодильник, но он и слушать не стал. Я сказала, что у нас уже есть один, и пустила бы его посмотреть, только я не должна пускать в дом незнакомых, когда нет папы, а он еще не пришел. Хотя сейчас он дома.
— Да?
— Да. Но спит. Поэтому я и разговариваю тихо, чтобы не разбудить его. Он принес на ужин курицу, а я приготовила кабачки, и еще у нас были лепешки, а потом он уснул. Мне нельзя никого пускать в дом, когда папы нет. Даже дверь нельзя открывать. Но сейчас-то можно, потому что он дома. Я же всегда могу позвать его на помощь, если понадобится, правда?
— Конечно, — согласилась Барбара и спросила: — А разве ты не должна уже спать?
— Боюсь, сон у меня плохой. Обычно я читаю, пока глаза не закрываются. Только я не могу включить свет, пока папа не уснет, потому что если я включаю свет, пока он еще не спит, он приходит ко мне в комнату и отбирает книгу. Он говорит, что я должна считать от ста до единицы, чтобы заснуть, но, по-моему, гораздо приятнее усыплять себя чтением, как вы думаете? И потом, я могу досчитать от ста до единицы быстрее, чем засну, и что мне делать, когда я доберусь до нуля?
— Да уж, проблема так проблема. — Барбара вгляделась в дверной проем. — А мамы твоей, значит, нет?
— Моя мама поехала к друзьям. В Онтарио. Это в Канаде.
— Да. Я знаю.
— Она еще не прислала мне открытку. Наверное, она занята, так всегда бывает, когда навещаешь друзей. Мою маму зовут Малак. Ну это, конечно, не настоящее имя. Так ее называет папа. «Малак» означает «ангел». Правда, мило? Жалко, что это не мое имя. Я — Хадия, что, по-моему, совсем не так красиво, как Малак. И не ангела означает.
— Это вполне красивое имя.
— А у тебя есть имя?
— С твоего позволения, Барбара. Я живу там, за углом.
Хадия улыбнулась, и на щеках ее заиграли ямочки.
— В том чудесном маленьком коттедже? — Она прижала руки к груди. — Ой, когда мы только переехали, я так хотела, чтобы мы жили в нем, только он слишком маленький. Как игрушечный домик. Можно его посмотреть?
— Конечно. Почему нет? Когда-нибудь.
— А сейчас можно?
— Сейчас? — рассеянно переспросила Барбара. В ней шевельнулось беспокойство. Разве не так все начинается, когда невинного человека обвиняют в жестоком преступлении против ребенка? — Насчет «сейчас» не знаю. Разве тебе не пора спать? И что будет, если твой папа проснется.
— Он никогда не просыпается раньше утра. Никогда. Только если мне снится кошмар.
— Но если он услышит шум и проснется, а тебя нет…
— Я буду здесь, где же еще? — Она лукаво улыбнулась. — Я же буду за домом. Я могу написать папе записку и оставить ее у себя на постели, на случай, если он проснется. Напишу, что ушла за дом. Могу написать, что я с вами — даже ваше имя упомяну, скажу, что я с Барбарой, — и что вы приведете меня назад после того, как я посмотрю коттедж. Как считаете, подойдет?
Нет, подумала Барбара. Подойдет долгий горячий душ, сэндвич с яичницей и чашка питательного молочного напитка. А потом не помешают — если не слипнутся веки, — еще четверть часа наслаждения высокой литературой: надо же узнать, что там пульсирует в обтягивающих джинсах Флинта Саутерна при виде Стар Флексен?
— Как-нибудь в другой раз. — Барбара повесила сумку на плечо и поднялась с деревянной скамейки.
— Видимо, вы устали, да? — спросила Хадия. — Вы, наверное, едва стоите на ногах.
— Точно.
— Папа бывает такой же, когда приходит с работы. Падает на диван и час лежит не двигаясь. Я приношу ему чай. Он любит «Эрл грей». Я умею заваривать чай.
— Да?
— Знаю, сколько настаивать. Все дело в настаивании.
— В настаивании.
— О да.
Девочка по-прежнему прижимала к груди ладошки, словно прятала в них талисман. Ее большие темные глаза были полны такой мольбой, что Барбаре захотелось грубо приказать девочке постараться очерстветь душой — в жизни пригодится. Вместо этого она бросила окурок на каменную плиту, загасила его носком кроссовки и положила в карман брюк.
— Напиши ему записку, — сказала она. — Я подожду.
На лице Хадии появилась блаженная улыбка. Она круто развернулась и ринулась в дом. Полоска света расширилась, когда она вошла в дальнюю комнату. Вернулась девочка меньше чем через две минуты.
— Я прилепила записку к своей лампе, — сообщила она. — Но он, может, и не проснется. Обычно он не просыпается. Если только мне не снится кошмар.
— Да, — согласилась Барбара и направилась к ступенькам. — Нам сюда.
— Я знаю дорогу. Знаю. Знаю. — Хадия проскользнула вперед и бросила через плечо: — На следующей неделе у меня день рождения. Мне исполнится восемь лет. Папа говорит, что я могу позвать гостей. Говорит, что будет шоколадный торт и клубничное мороженое. Вы придете? Приносить подарок совсем не обязательно. — Не дожидаясь ответа, она рванула вперед.
Барбара обратила внимание, что девочка босая. Прекрасно, подумала она, ребенок заболеет воспалением легких, и виновата буду я. Догнав Хадию, Барбара сказала:
— На следующей неделе. Хорошо.
Подойдя вместе с девочкой к входной двери, Барбара разыскала в сумке ключ, отперла дверь и зажгла верхний свет. Хадия ступила внутрь.
— Какая прелесть! — воскликнула она. — Просто чудо! Как в кукольном домике. — Она выскочила на середину комнаты и закружилась. — Как жалко, что мы здесь не живем. Жалко! Жалко!
— Равновесие потеряешь. — Барбара положила сумку на стойку и пошла набрать в чайник воды.
— Не потеряю, — отозвалась Хадия. Крутанулась еще три раза, остановилась и покачнулась. — Ну, может, самую малость. — Она огляделась по сторонам, ее взгляд перебегал с одного предмета на другой. Наконец, заученно-вежливо она произнесла: — У вас тут очень уютно, Барбара.
Та подавила улыбку. Поведение Хадии объяснялось не то хорошими манерами, не то сомнительным вкусом. Обстановку комнаты составляли предметы либо из дома ее родителей в Эктоне, либо с распродаж по случаю. Первые неприятно пахли, были потертыми, побитыми и потрепанными. Вторые были в основном функциональными, не более того. Единственным новым предметом меблировки, который Барбара позволила себе купить, была кушетка. Плетеная, с выстроившимися на ней в ряд разноцветными подушками и с расшитым индийским покрывалом. Хадия подбежала к кровати, чтобы рассмотреть фотографию в рамке, которая стояла на столике рядом. Она так энергично переминалась с ноги на ногу, что Барбара чуть не спросила, не надо ли ей в туалет. Вместо этого она сказала;
— Это мой брат. Тони.
— Но он маленький. Как я.
— Его не стало много лет назад. Он умер. Хадия нахмурилась. Посмотрела через плечо на Барбару.
— Как грустно. Вы все еще грустите из-за этого?
— Иногда. Не постоянно.
— Мне иногда тоже бывает грустно. Здесь по соседству не с кем поиграть, а братьев и сестер у меня нет. Папа говорит, что погрустить можно, если, заглянув в свою душу, поймешь, что это подлинное чувство. Я не совсем понимаю, как это — заглядывать к себе в душу. Я пыталась, глядя на себя в зеркало, но мне бывает как-то не по себе, если смотреть слишком долго. А вы когда-нибудь это делали? Смотрелись в зеркало так, чтобы стало не по себе?
Барбара невольно улыбнулась грустной улыбкой.
— Сплошь и рядом.
Хадия подскочила к Барбаре и оглядела свободное место на кухне.
— Это для холодильника, — провозгласила она. — Вы не волнуйтесь, Барбара. Когда папа завтра встанет, он его перетащит. Я скажу ему, что он ваш. Скажу, что вы моя подруга. Это ничего? Если я скажу, что вы моя подруга? Понимаете, это очень здорово, если я так скажу. Папа будет счастлив помочь моей подруге.
Девочка с нетерпением ждала ответа Барбары, и та сдалась, прикидывая, во что она впуталась.
— Конечно. Можешь так сказать.
Хадия просияла. Бросилась к газовому камину. Но когда она предложила опробовать его, Барбара резко выкрикнула:
— Нет!
Отдернув руку, девочка извинилась и вызвалась приготовить чай.
— Нет, спасибо, — ответила Барбара. — Я поставила воду. Заварю сама.
— О! — Хадия огляделась в поисках еще какого-нибудь занятия и, не увидев ничего подходящего, пробормотала: — Тогда я, наверное, пойду.
Она припарковалась на первом же подвернувшемся месте, рядом с горой мусорных мешков, из которых на тротуар сыпалась сухая трава вперемешку с сором. Место это нашлось на Стил-роуд, как раз под ольхой, раскинувшей свои ветви высоко над улицей, что обещало к утру необыкновенное количество птичьего помета. Нельзя сказать, чтобы это имело какое-то значение, учитывая состояние ее «мини». Более того, если повезет, подумала Барбара, помета окажется достаточно, чтобы залепить дырки, которыми в настоящее время пестрел капот.
331
Она выбралась на тротуар, лавируя между мешками, и поплелась в направлении Итон-виллас. Зевнула, потерла болевшее плечо и поклялась выбросить из сумки половину ее содержимого.
Внезапно она остановилась. Черт побери, она же забыла про холодильник!
Барбара снова двинулась вперед, завернула за угол Итон-Виллас. Вопреки всему она надеялась и молилась, не веря, что мольба будет услышана, чтобы этому сыну бабулиного сына удалось разобраться, как доехать из Фулэма до Чок-Фарм на своем открытом грузовичке. Барбара не сказала ему, когда точно привозить холодильник, ошибочно предположив, что будет в это время дома. А поскольку ее не было, наверняка, он спросил у кого-нибудь дорогу. Не оставил же он его на тротуаре? Не бросил ведь посреди улицы?
Добравшись до дома, она увидела, что он поступил совсем иначе. Пройдя по дорожке, обогнув красный «гольф» последней модели и толкнув калитку, она увидела, что сыну бабулиного сына удалось — самостоятельно или с чьей-либо помощью, этого она уже никогда не узнает — перетащить холодильник через лужайку перед домом и спустить вниз на че— я тыре узкие бетонные ступеньки. Так он и стоял, наполовину завернутый в розовое одеяло, одна ножка погружена в нежный кустик ромашек, пробившийся между плиток, которыми замостили площадку перед квартирой первого этажа.
Ухватившись за веревку, которой было замотано одеяло, Барбара пошевелила агрегат, прикинула его вес, который ей придется ворочать, поднимая холодильник наверх по злополучным четырем сту-
332
пенькам возле чужой квартиры, толкая его вдоль фасада и дальше, через сад, до коттеджа. Ей удалось приподнять его на пару дюймов, но от этого ножка с другой стороны еще глубже ушла в ромашки.
После нескольких неудачных попыток Барбара сдалась и, усевшись на деревянную скамейку перед застекленными дверями квартиры первого этажа, закурила. Сквозь дым она рассматривала холодильник и пыталась решить, что делать.
Над головой у нее вспыхнул свет. Одна из застекленных дверей открылась. Барбара обернулась и увидела ту самую маленькую темненькую девочку, которая накануне вечером расставляла тарелки. На этот раз она была не в школьной форме, а в ночной рубашке, длинной и идеально белой, с оборками по подолу и затягивающимися тесемками у ворота. Волосы по-прежнему были заплетены в косички.
— Значит, это ваш? — серьезно спросила девочка, почесывая носком одной ноги щиколотку другой. — А мы гадали.
— Я забыла, что его должны доставить, — сказала Барбара. — А этот идиот притащил его к вам по ошибке.
— Да, — подтвердила девочка. — Я его видела. Я пыталась объяснить, что нам не нужен холодильник, но он и слушать не стал. Я сказала, что у нас уже есть один, и пустила бы его посмотреть, только я не должна пускать в дом незнакомых, когда нет папы, а он еще не пришел. Хотя сейчас он дома.
— Да?
— Да. Но спит. Поэтому я и разговариваю тихо, чтобы не разбудить его. Он принес на ужин курицу, а я приготовила кабачки, и еще у нас были лепешки, а потом он уснул. Мне нельзя никого пускать в дом, когда папы нет. Даже дверь нельзя открывать. Но сейчас-то можно, потому что он дома. Я же всегда могу позвать его на помощь, если понадобится, правда?
— Конечно, — согласилась Барбара и спросила: — А разве ты не должна уже спать?
— Боюсь, сон у меня плохой. Обычно я читаю, пока глаза не закрываются. Только я не могу включить свет, пока папа не уснет, потому что если я включаю свет, пока он еще не спит, он приходит ко мне в комнату и отбирает книгу. Он говорит, что я должна считать от ста до единицы, чтобы заснуть, но, по-моему, гораздо приятнее усыплять себя чтением, как вы думаете? И потом, я могу досчитать от ста до единицы быстрее, чем засну, и что мне делать, когда я доберусь до нуля?
— Да уж, проблема так проблема. — Барбара вгляделась в дверной проем. — А мамы твоей, значит, нет?
— Моя мама поехала к друзьям. В Онтарио. Это в Канаде.
— Да. Я знаю.
— Она еще не прислала мне открытку. Наверное, она занята, так всегда бывает, когда навещаешь друзей. Мою маму зовут Малак. Ну это, конечно, не настоящее имя. Так ее называет папа. «Малак» означает «ангел». Правда, мило? Жалко, что это не мое имя. Я — Хадия, что, по-моему, совсем не так красиво, как Малак. И не ангела означает.
— Это вполне красивое имя.
— А у тебя есть имя?
— С твоего позволения, Барбара. Я живу там, за углом.
Хадия улыбнулась, и на щеках ее заиграли ямочки.
— В том чудесном маленьком коттедже? — Она прижала руки к груди. — Ой, когда мы только переехали, я так хотела, чтобы мы жили в нем, только он слишком маленький. Как игрушечный домик. Можно его посмотреть?
— Конечно. Почему нет? Когда-нибудь.
— А сейчас можно?
— Сейчас? — рассеянно переспросила Барбара. В ней шевельнулось беспокойство. Разве не так все начинается, когда невинного человека обвиняют в жестоком преступлении против ребенка? — Насчет «сейчас» не знаю. Разве тебе не пора спать? И что будет, если твой папа проснется.
— Он никогда не просыпается раньше утра. Никогда. Только если мне снится кошмар.
— Но если он услышит шум и проснется, а тебя нет…
— Я буду здесь, где же еще? — Она лукаво улыбнулась. — Я же буду за домом. Я могу написать папе записку и оставить ее у себя на постели, на случай, если он проснется. Напишу, что ушла за дом. Могу написать, что я с вами — даже ваше имя упомяну, скажу, что я с Барбарой, — и что вы приведете меня назад после того, как я посмотрю коттедж. Как считаете, подойдет?
Нет, подумала Барбара. Подойдет долгий горячий душ, сэндвич с яичницей и чашка питательного молочного напитка. А потом не помешают — если не слипнутся веки, — еще четверть часа наслаждения высокой литературой: надо же узнать, что там пульсирует в обтягивающих джинсах Флинта Саутерна при виде Стар Флексен?
— Как-нибудь в другой раз. — Барбара повесила сумку на плечо и поднялась с деревянной скамейки.
— Видимо, вы устали, да? — спросила Хадия. — Вы, наверное, едва стоите на ногах.
— Точно.
— Папа бывает такой же, когда приходит с работы. Падает на диван и час лежит не двигаясь. Я приношу ему чай. Он любит «Эрл грей». Я умею заваривать чай.
— Да?
— Знаю, сколько настаивать. Все дело в настаивании.
— В настаивании.
— О да.
Девочка по-прежнему прижимала к груди ладошки, словно прятала в них талисман. Ее большие темные глаза были полны такой мольбой, что Барбаре захотелось грубо приказать девочке постараться очерстветь душой — в жизни пригодится. Вместо этого она бросила окурок на каменную плиту, загасила его носком кроссовки и положила в карман брюк.
— Напиши ему записку, — сказала она. — Я подожду.
На лице Хадии появилась блаженная улыбка. Она круто развернулась и ринулась в дом. Полоска света расширилась, когда она вошла в дальнюю комнату. Вернулась девочка меньше чем через две минуты.
— Я прилепила записку к своей лампе, — сообщила она. — Но он, может, и не проснется. Обычно он не просыпается. Если только мне не снится кошмар.
— Да, — согласилась Барбара и направилась к ступенькам. — Нам сюда.
— Я знаю дорогу. Знаю. Знаю. — Хадия проскользнула вперед и бросила через плечо: — На следующей неделе у меня день рождения. Мне исполнится восемь лет. Папа говорит, что я могу позвать гостей. Говорит, что будет шоколадный торт и клубничное мороженое. Вы придете? Приносить подарок совсем не обязательно. — Не дожидаясь ответа, она рванула вперед.
Барбара обратила внимание, что девочка босая. Прекрасно, подумала она, ребенок заболеет воспалением легких, и виновата буду я. Догнав Хадию, Барбара сказала:
— На следующей неделе. Хорошо.
Подойдя вместе с девочкой к входной двери, Барбара разыскала в сумке ключ, отперла дверь и зажгла верхний свет. Хадия ступила внутрь.
— Какая прелесть! — воскликнула она. — Просто чудо! Как в кукольном домике. — Она выскочила на середину комнаты и закружилась. — Как жалко, что мы здесь не живем. Жалко! Жалко!
— Равновесие потеряешь. — Барбара положила сумку на стойку и пошла набрать в чайник воды.
— Не потеряю, — отозвалась Хадия. Крутанулась еще три раза, остановилась и покачнулась. — Ну, может, самую малость. — Она огляделась по сторонам, ее взгляд перебегал с одного предмета на другой. Наконец, заученно-вежливо она произнесла: — У вас тут очень уютно, Барбара.
Та подавила улыбку. Поведение Хадии объяснялось не то хорошими манерами, не то сомнительным вкусом. Обстановку комнаты составляли предметы либо из дома ее родителей в Эктоне, либо с распродаж по случаю. Первые неприятно пахли, были потертыми, побитыми и потрепанными. Вторые были в основном функциональными, не более того. Единственным новым предметом меблировки, который Барбара позволила себе купить, была кушетка. Плетеная, с выстроившимися на ней в ряд разноцветными подушками и с расшитым индийским покрывалом. Хадия подбежала к кровати, чтобы рассмотреть фотографию в рамке, которая стояла на столике рядом. Она так энергично переминалась с ноги на ногу, что Барбара чуть не спросила, не надо ли ей в туалет. Вместо этого она сказала;
— Это мой брат. Тони.
— Но он маленький. Как я.
— Его не стало много лет назад. Он умер. Хадия нахмурилась. Посмотрела через плечо на Барбару.
— Как грустно. Вы все еще грустите из-за этого?
— Иногда. Не постоянно.
— Мне иногда тоже бывает грустно. Здесь по соседству не с кем поиграть, а братьев и сестер у меня нет. Папа говорит, что погрустить можно, если, заглянув в свою душу, поймешь, что это подлинное чувство. Я не совсем понимаю, как это — заглядывать к себе в душу. Я пыталась, глядя на себя в зеркало, но мне бывает как-то не по себе, если смотреть слишком долго. А вы когда-нибудь это делали? Смотрелись в зеркало так, чтобы стало не по себе?
Барбара невольно улыбнулась грустной улыбкой.
— Сплошь и рядом.
Хадия подскочила к Барбаре и оглядела свободное место на кухне.
— Это для холодильника, — провозгласила она. — Вы не волнуйтесь, Барбара. Когда папа завтра встанет, он его перетащит. Я скажу ему, что он ваш. Скажу, что вы моя подруга. Это ничего? Если я скажу, что вы моя подруга? Понимаете, это очень здорово, если я так скажу. Папа будет счастлив помочь моей подруге.
Девочка с нетерпением ждала ответа Барбары, и та сдалась, прикидывая, во что она впуталась.
— Конечно. Можешь так сказать.
Хадия просияла. Бросилась к газовому камину. Но когда она предложила опробовать его, Барбара резко выкрикнула:
— Нет!
Отдернув руку, девочка извинилась и вызвалась приготовить чай.
— Нет, спасибо, — ответила Барбара. — Я поставила воду. Заварю сама.
— О! — Хадия огляделась в поисках еще какого-нибудь занятия и, не увидев ничего подходящего, пробормотала: — Тогда я, наверное, пойду.