Страница:
— Мне бы хотелось посмотреть, как это делаешь ты.
— И как, по-вашему, я ее зажег?
— Не знаю. Ты воспользовался зажигалкой?
— Конечно нет. Спичками.
— Такими?
Джимми повел подбородком в сторону Хейверс, как бы говоря: «Вы меня не поймаете».
— Это ее спички.
— Знаю. И спрашиваю, воспользовался ли ты спичками на картонке, если не пользовался зажигалкой.
Мальчик опустил голову, сосредоточив свое внимание на пепельнице.
— Спички были такие? — снова спросил Линли.
— Пошел к черту, — пробормотал он.
— Ты привез их с собой или взял спички в коттедже?
— Он свое получил, — сказал Джимми, сам себе. — н свое получил, а дальше я прикончу ее. Вот увидите.
Раздался стук в дверь. Сержант Хейверс пошла открыть, последовал разговор вполголоса. Линли молча наблюдал за Джимми Купером. На лице мальчика застыло выражение безразличия, и Линли мог только догадываться, сколько боли, вины и горя скрывалось за этим выражением.
— Сэр? — позвала его Хейверс.
Линли подошел к ней. В коридоре стоял Нката.
— Прибыли с докладами из Малой Венеции и Собачьего острова, — сказала она. — Они в дежурке. Выяснить, что там?
Линли покачал головой и обратился к Нкате;
— Принесите мальчику поесть. Снимите отпечатки. Попросите его отдать обувь добровольно. Я думаю, он согласится. И еще нам потребуется что-нибудь для анализа ДНК.
— Это будет сложно, — сказал Нката.
— Его адвокат приехал?
— Пока нет.
— Тогда попробуйте склонить его к добровольному сотрудничеству, прежде чем мы его освободим.
— Освободим его? — быстро перебила Хейверс. — Но, сэр, он же только что сказал нам…
— Как только приедет его адвокат, — словно не слыша, закончил Линли.
— У нас проблемы, — заключил Нката.
— Действуйте быстро. Только, Нката, не волнуйте мальчика.
— Понял.
Нката пошел в комнату для допросов, Линли и Хейверс направились в дежурную. Она располагалась недалеко от кабинета Линли. На стенах висели карты, фотографии и диаграммы. На столах в беспорядке лежали папки. Шесть детективов — четверо мужчин и две женщины — сидели у телефонов, картотечных ящиков и за круглым столом, заваленным раскрытыми газетами.
— Собачий остров, — произнес Линли, входя в комнату и бросая пиджак на спинку стула.
Ответила одна из женщин-констеблей, придерживавшая плечом трубку в ожидании ответа на том конце провода.
—Мальчик приходит и уходит, почти каждый вечер болтается где-то допоздна. У него есть мотоциклет. Он выезжает через заднюю калитку и носится по проулку между домами, газуя и сигналя. Соседи не могут подтвердить, что он уезжал в среду вечером, так как вечерами он, как правило, уезжает, а все вечера похожи один на другой. Так что, может, он ездил, а может, и нет, но скорее всего — ездил.
Ее напарник, констебль, — мужчина в вытертых черных джинсах и хлопчатобумажной трикотажной рубашке с обрезанными рукавами, — сказал:
— Он настоящая шпана, между прочим. Ссорится с соседями, задирает малышей. Огрызается на мать.
— А его мать? — спросил Линли.
— Работает на Биллингсгейтском рынке. Отправляется на работу в три сорок утра. Приезжает домой около полудня.
— А в среду вечером? В четверг утром?
— От нее шума нет — только если заводит свою машину, — сказала женщина-констебль. — Так что в отношении Купер соседи ничего особенного рассказать не смогли. Между прочим, Флеминг регулярно к ним приезжал. Это подтвердили все, с кем мы говорили.
— Повидаться с детьми?
— Нет. Он приезжал днем, примерно в час, когда детей не было дома. Обычно оставался часа на два или больше. Кстати, он и на этой неделе был, в понедельник или во вторник.
— Джин в четверг работала? Женщина-констебль показала на телефонную трубку.
— Я это выясняю, но пока не нашла никого, кто мог бы нам это сказать. Биллингсгейт закрыт до завтра.
— Она сказала, что вечером в среду была дома, — напомнила Линли Хейверс. — Но этого никто не может подтвердить, поскольку она была одна, за исключением детей. А они спали.
— Что в Малой Венеции? — спросил он.
— Вот это вы в яблочко, — отозвался другой констебль. Он сидел за столом вместе со своим напарником, оба одетые в дорогу, причем так, чтобы не выделяться в толпе. — Фарадей покинул баржу примерно в половине одиннадцатого в среду вечером.
— Он сам в этом вчера признался.
— Но есть и добавление, сэр. С ним была Оливия. Уайтлоу. Их уход заметили двое соседей независимо друг от друга, поскольку спустить Уайтлоу с баржи и довести до улицы — целое дело.
— Они с кем-нибудь разговаривали? — спросил Линли.
— Нет, но прогулка была необычной по двум причинам. — Он стал перечислять, разгибая пальцы. — Первая, они не взяли собак, что странно, по словам всех, с кем мы беседовали. Вторая, — и здесь он улыбнулся, обнажив щель между передними зубами, — они вернулись к себе не раньше половины шестого утра, по словам одного типа по фамилии Бидуэлл. В это время он сам вернулся домой с художественной выставки в Виндзоре, которая сменилась вечеринкой, которая переросла в настоящую вакханалию, о которой ни слова жене, ребята.
— А вот это интересный поворот событий, — заметила Хейверс, обращаясь к Линли. — С одной стороны, признание. С другой стороны, цепочка лжи там, где в ней нет необходимости. Как вы думаете, сэр, на что это мы напали?
Линли взял пиджак.
— Давайте спросим у них, — сказал он.
Нката и второй детектив-констебль распорядились по телефону передать Джимми Купера адвокату, как только тот прибудет. Мальчик добровольно вручил Нкате ботинки, прошел через процедуру снятия отпечатков пальцев и фотосъемки. На высказанную как бы между прочим просьбу позволить срезать несколько волосков, он без слов пожал плечами. Джимми либо не до конца понимал, что с ним происходит, либо ему было все равно. Поэтому волосы получили, поместили в пакет и снабдили ярлыком.
Уже давно шел восьмой час, когда Линли и Хейверс проехали по Уорик-авеню-бридж и свернули на Бломфилд-роуд. Нашли место для парковки перед одним из элегантных викторианских особняков, обращенных к каналу, и быстро спустились на дорожку, которая вела к заводи Браунинга.
На палубе баржи Фарадея никого не было, хотя дверь каюты была открыта и снизу доносились звуки не то работающего телевизора, не то радио, смешанные с кухонными звуками. Линли постучал по дереву навеса и позвал Фарадея. Радио или телевизор торопливо приглушили на словах «…в Грецию вместе со своим сыном, которому в пятницу исполнилось шестнадцать лет,..».
Мгновение спустя внизу, загораживая лестницу, появился Крис Фарадей. Увидев Линли, он прищурился.
— В чем дело? — спросил он. — Я готовлю ужин.
— Нам нужно прояснить несколько вопросов, ответил Линли и ступил на лестницу, не дожидаясь приглашения.
Фарадей поднял руку, когда инспектор начал спускаться.
— Послушайте, а это не может подождать?
— Я не займу у вас много времени. Фарадей вздохнул и отступил.
— Вижу, вы позаботились о красоте жилища, — сказал Линли, имея в виду беспорядочно развешанные на сосновых стенах каюты плакаты. — Вчера их здесь, кажется, не было? Кстати, это мой сержант, Барбара Хейверс. — Он осмотрел плакаты, задержавшись у карты Великобритании, непривычно поделенной на секторы.
— В чем дело? — повторил Фарадей. — У меня ужин на плите, он подгорит.
— Тогда уменьшите огонь. Мисс Уайтлоу здесь? С ней мы тоже хотим поговорить.
Фарадей как будто собирался возразить, но развернулся и исчез на кухне. Полицейские услышали, как там открылась другая дверь, Фарадей что-то негромко сказал. Донесся выкрик Оливии:
— Крис! Что? Крис!
Он сказал что-то еще, ее слова потонули в лае всполошившихся собак. Потом последовали другие звуки: скрежет металла, шаркающие шаги, клацанье собачьих когтей по линолеуму.
Не прошло и двух минут, как к полицейским присоединилась Оливия Уайтлоу; с изможденным лицом, не то шла, тяжело налегая на ходунки, не то волочила за ними свое тело. За ее спиной на кухне суетился Фарадей, гремя крышками кастрюль и сковородками, хлопая дверцами шкафов, сердито приказывая собакам не вертеться под ногами, на что Оливия заметила: «Осторожнее, Крис», не сводя взгляда с Хейверс, которая переходила от плаката к плакату и читала лозунги.
— Я прилегла, — сказал Оливия Линли. — Что вам такое нужно, что вы не могли потерпеть?
— Ваши показания относительно вечера прошлой среды не совсем ясны, — ответил Линли. — Судя по всему, вы упустили некоторые подробности.
— Какого черта? — Фарадей вышел из кухни, вытирая руки кухонным полотенцем, собаки следовали за ним. Он кинул полотенце, и оно упало на стол, на одну из расставленных там к ужину тарелок. Затем он попытался помочь Оливии сесть в кресло, но та наотрез отказалась от помощи и опустилась в кресло сама. Ходунки она отшвырнула в сторону.
— Насчет вечера среды? — переспросил Фарадей.
— Да, насчет вечера среды.
Фарадей и Оливия обменялись взглядами. Он сказал:
— Я уже говорил вам. Я поехал на вечеринку в Клэпем.
— Да. Расскажите мне об этой вечеринке поподробнее. — Линли оперся на подлокотник кресла напротив Оливии. Хейверс выбрала табуретку у верстака. Зашелестела страницами в поисках чистой страницы.
— А что именно?
— В честь кого ее устроили?
— Да никого. Просто компания ребят собралась, чтобы выпустить пар.
— Кто эти ребята?
— Вам нужны имена? — Фарадей потер затылок, словно он затек. — Хорошо. — Он нахмурился и принялся медленно перечислять имена, поправляясь и добавляя новые.
— Адрес в Клэпеме? — поинтересовался Линли.
— Это на Орландо-роуд, — сказал Фарадей. Среди потрепанных справочников на верстаке он нашел старую записную книжку. Полистав, зачитал адрес и добавил: — Там живет парень по имени Дэвид Прайор. Вам нужен номер его телефона?
— Пожалуйста.
Фарадей продиктовал его, Хейверс записала. Он сунул книжку между справочников и вернулся к Оливии, усевшись, наконец, в кресло рядом с ней.
— На вечеринке были женщины? — спросил Линли.
— Это был мальчишник. Женщинам он пришелся бы не по вкусу. Ну, вы понимаете. Это была вечеринка определенного рода.
— Какого рода?
Фарадей в нерешительности глянул на Оливию.
— Мы смотрели фильмы. Просто несколько парней собрались вместе, пили, шумели, веселились. Без всякого повода.
— И женщин не было? Ни одной?
— Да. Им бы не захотелось смотреть те фильмы,
— Порнографические?
— Я бы их так не назвал, они в некотором роде художественные. — Оливия смотрела на него не от-рьшаясь. Он ухмыльнулся и сказал: — Ливи, ты же знаешь, это ничего не значит. «Няня-шалунья». «Папочкина девочка». «Будда из Бангкока».
— Именно эти фильмы вы и смотрели? — уточнила Хейверс, держа наготове карандаш.
Видя, что она намеревается записать названия Фарадей охотно продиктовал и остальные, хотя при этом его запавшие щеки немного покраснели. В заключение он сказал:
— Мы взяли их в Сохо, в пункте проката на Бервик-стрит.
— И женщин с вами не было, — повторил Линли. — Вы в этом уверены? На протяжении всего вечера?
— Конечно, уверен. А почему вы все время спрашиваете?
— Когда вы вернулись домой?
— Домой? — Фарадей вопросительно посмотрел на Оливию. — Я уже говорил вам. Было поздно. Не знаю. Где-то после четырех.
— А вы были здесь одна? — обратился Линли к Оливии. — Вы не выходили. И не слышали, как вернулся мистер Фарадей?
— Совершенно верно, инспектор. Поэтому, если вы не возражаете, не могли бы мы теперь сесть за ужин?
Линли встал и подошел к окну, где, приоткрыв жалюзи, долго смотрел на остров Браунинга, раскинувшийся за заводью. Не отрывая взгляда от пейзажа, он повторил:
— На вечеринке женщин не было.
— А в чем дело? — спросил Фарадей. — Я ведь уже вам сказал.
— Мисс Уайтлоу не поехала?
— Мне кажется, я все еще считаюсь женщиной, инспектор, — заметила Оливия.
— Тогда куда же вы с мистером Фарадеем отправились в среду вечером в половине одиннадцатого? И что еще важнее, откуда вы вернулись вдвоем около пяти часов утра? Если, конечно, вы не были на… на мальчишнике, как вы изволили выразиться.
Некоторое время оба молчали. Один из псов — дворняжка на трех лапах — поднялся, подковылял к Оливии и положил свою изувеченную голову ей на колено. Оливия уронила на голову пса ладонь, так и оставшуюся неподвижной.
Фарадей не смотрел ни на полицейских, ни на Оливию. Поднял валявшиеся ходунки, провел рукой по алюминиевой раме и только после этого взглянул на Оливию. Видимо, выбор, прояснить ли ситуацию либо продолжать лгать дальше, он предоставлял ей.
Она вполголоса произнесла:
— Бидуэлл, шпион паршивый… — тихонько произнесла она и кивнула Фарадею. — Я забыла сигареты у кровати. Принесешь?
— Сейчас.
Казалось, он был счастлив хоть на какое-то время покинуть комнату. Вернулся он с «Мальборо», зажигалкой и жестянкой из-под томатов, на которой уцелела лишь половина этикетки. Банку он поставил между коленей Оливии и дал ей закурить. Оливия разговаривала с ними, не вынимая сигарету изо рта, и пепел то и дело осыпался на ее черный трикотажный джемпер.
— Крис прогуливал меня, — сказала она. — Он поехал на вечеринку, а когда она закончилась, заехал за мной.
— Прогуливал, — повторил Линли. — С десяти вечера до пяти утра следующего дня?
— Совершенно верно. Прогуливал. С десяти вечера до пяти утра. Возможно, даже до половины шестого, о чем Бидуэлл с удовольствием вам сообщил бы, будь он достаточно трезв, чтобы правильно различить время на часах.
— Вы тоже были на вечеринке? Она издала фыркающий смешок.
— Пока мужчины потели, глядя порнуху, женщины в уголке устроили конкурс на лучший шоколадный торт? Нет, я была не на вечеринке.
— Тогда скажите, пожалуйста, где вы были?
— Не в Кенте, если мы снова туда возвращаемся.
— Кто-нибудь может подтвердить, где вы были?
Затянувшись, она уставилась на него сквозь завесу дыма. Дым скрывал ее лицо так же плотно, как накануне, возможно, даже еще плотнее, так как она не вынимала сигарету изо рта.
— Мисс Уайтлоу, — сказал Линли. Он устал. Проголодался. Было уже поздно. И они достаточно долго ходили вокруг да около. — Возможно, всем нам будет удобнее поговорить в другом месте. — Хейверс захлопнула блокнот.
— Ливи, — произнес Фарадей.
— Хорошо. — Она затушила сигарету и взяла пачку, та выскользнула у нее из пальцев и упала на пол, — Оставь, — сказала Оливия Фарадею, собравшемуся поднять пачку. — Я была со своей матерью, — сказала она Линли.
Линли не знал, что последует, но такого он не ожидал.
— С вашей матерью, — повторил он.
— Да. Вы, без сомнения, с ней встречались. Мириам Уайтлоу, женщина немногословная, но язык подвешен. Номер восемнадцать по Стэффордшир-террас. Затхлая викторианская развалина. В смысле, дом, а не моя мать. Я поехала повидаться с ней в половине одиннадцатого в среду вечером, когда Крис отправился на свою вечеринку. А на следующее утро по дороге домой он меня оттуда забрал.
Хейверс снова открыла блокнот. Линли слышал, как лихорадочно заскрипел карандаш.
— Почему вы не сказали мне об этом раньше? ~ спросил он. Еще более серьезный вопрос он так и не задал: Почему Мириам Уайтлоу сама не сказала ему об этом?
— Потому что это не имело никакого отношения к Кеннету Флемингу. Ни к его жизни, ни к смерти, ни к чему. А имело отношение — ко мне. К Крису. Имело отношение к моей матери. Я не сказала вам, потому что это не ваше дело. Она не сказала вам, потому чтс хотела оградить мою частную жизнь. Ту малую ее часть, что мне осталась.
— При расследовании убийства никто не имеет права на частную жизнь, мисс Уайтлоу.
—Чепуха, высокопарная, высокомерная, узколобая чушь. Вы каждому выдаете эту фразу? Я не былг знакома с Кеннетом Флемингом. Никогда его даже не видела.
— Тогда, полагаю, вы будете рады очистить с от каких бы то ни было подозрений. Ведь не надо забывать, что его смерть устраняет все препятствия для получения вами материнского наследства.
— Вы всегда такой дурак или только передо мной прикидываетесь? — Она подняла лицо к потолку. Линли увидел, как она моргает, как двигается ее горло. Фарадей положил руку на подлокотник кресла Оливии, но к ней не прикоснулся. — Посмотрите на меня, — произнесла она словно сквозь зубы. Опустила голову и встретилась с Линли глазами. — Посмотрите на меня, черт бы вас побрал, и пошевелите мозгами. Мне глубоко наплевать на завещание моей матери. Наплевать на ее дом, деньги, акции и облигации, на ее бизнес, на все. Я умираю, понятно? Вы можете осознать этот факт, как бы он ни рушил ваше драгоценное дело? Я умираю. Умираю. Поэтому если бы я задумала прикончить Кеннета Флеминга, чтобы снова оказаться в завещании своей матери, то, бога ради, какой в этом был бы смысл? Я умру через полтора года. Она проживет еще двадцать лет. Я ничего не унаследую, ни от нее, ни от кого другого. Ничего. Понятно?
Она задрожала, ее ноги начали биться о кресло. Фарадей пробормотал ее имя. Она непонятно почему выкрикнула:
— Нет! — Прижала к груди левую руку. Во время их разговора Ливи вспотела, и теперь лицо ее блестело, словно светилось. — Я поехала повидаться с ней в среду вечером, потому что знала, Крис отправится на свою вечеринку и не сможет поехать со мной. Потому что я не хотела, чтобы Крис ехал со мной. Потому что мне нужно было повидаться с ней наедине.
— Наедине? — переспросил Линли. — А разве не могло случиться так, что там находился бы Флеминг?
— До этого мне дела не было. Я бы не вынесла, если б Крис увидел, как я унижаюсь. А если бы увидел Кеннет, если бы он оказался в комнате, то, как я думаю, мне это было бы даже на руку. Ведь мать с удовольствием разыграла бы перед Кеннетом роль эдакой милостивой леди и сострадательной матери. Ей бы и в голову не пришло выкинуть меня на улицу, если бы он был там.
— А когда его не оказалось, ей это пришло в голову? — спросил Линли.
—Как выяснилось, это уже не имело значения. Мать увидела… — Оливия повернулась к Фарадею. Вероятно, поняв, что она нуждается в поддержке, он ласково кивнул ей. — Мать увидела меня. Вот такую. Может, и хуже, потому что было поздно, ночь, а ночью я выгляжу хуже. Вышло так, что мне не понадобилось унижаться. Ни о чем не пришлось просить.
— За этим вы к ней и поехали? О чем-то попросить?
— Да, за этим.
— За чем?
— Это не имеет отношения к Кеннету. К его смерти. Это касается только меня и моей матери. И моего отца.
— Тем не менее, это последнее, что нам понадобится. Сожалею, если это для вас представляет трудность.
— Да ничего вы не сожалеете. — Она медленно покачала головой, тем самым подкрепляя отрицание. Она выглядела слишком измученной, чтобы и дальше противостоять ему. — Я попросила, — сказала она. — Мать согласилась.
— На что, мисс Уайтлоу?
— На то, чтобы смешать мой прах с прахом моего отца, инспектор.
Глава 17
— И как, по-вашему, я ее зажег?
— Не знаю. Ты воспользовался зажигалкой?
— Конечно нет. Спичками.
— Такими?
Джимми повел подбородком в сторону Хейверс, как бы говоря: «Вы меня не поймаете».
— Это ее спички.
— Знаю. И спрашиваю, воспользовался ли ты спичками на картонке, если не пользовался зажигалкой.
Мальчик опустил голову, сосредоточив свое внимание на пепельнице.
— Спички были такие? — снова спросил Линли.
— Пошел к черту, — пробормотал он.
— Ты привез их с собой или взял спички в коттедже?
— Он свое получил, — сказал Джимми, сам себе. — н свое получил, а дальше я прикончу ее. Вот увидите.
Раздался стук в дверь. Сержант Хейверс пошла открыть, последовал разговор вполголоса. Линли молча наблюдал за Джимми Купером. На лице мальчика застыло выражение безразличия, и Линли мог только догадываться, сколько боли, вины и горя скрывалось за этим выражением.
— Сэр? — позвала его Хейверс.
Линли подошел к ней. В коридоре стоял Нката.
— Прибыли с докладами из Малой Венеции и Собачьего острова, — сказала она. — Они в дежурке. Выяснить, что там?
Линли покачал головой и обратился к Нкате;
— Принесите мальчику поесть. Снимите отпечатки. Попросите его отдать обувь добровольно. Я думаю, он согласится. И еще нам потребуется что-нибудь для анализа ДНК.
— Это будет сложно, — сказал Нката.
— Его адвокат приехал?
— Пока нет.
— Тогда попробуйте склонить его к добровольному сотрудничеству, прежде чем мы его освободим.
— Освободим его? — быстро перебила Хейверс. — Но, сэр, он же только что сказал нам…
— Как только приедет его адвокат, — словно не слыша, закончил Линли.
— У нас проблемы, — заключил Нката.
— Действуйте быстро. Только, Нката, не волнуйте мальчика.
— Понял.
Нката пошел в комнату для допросов, Линли и Хейверс направились в дежурную. Она располагалась недалеко от кабинета Линли. На стенах висели карты, фотографии и диаграммы. На столах в беспорядке лежали папки. Шесть детективов — четверо мужчин и две женщины — сидели у телефонов, картотечных ящиков и за круглым столом, заваленным раскрытыми газетами.
— Собачий остров, — произнес Линли, входя в комнату и бросая пиджак на спинку стула.
Ответила одна из женщин-констеблей, придерживавшая плечом трубку в ожидании ответа на том конце провода.
—Мальчик приходит и уходит, почти каждый вечер болтается где-то допоздна. У него есть мотоциклет. Он выезжает через заднюю калитку и носится по проулку между домами, газуя и сигналя. Соседи не могут подтвердить, что он уезжал в среду вечером, так как вечерами он, как правило, уезжает, а все вечера похожи один на другой. Так что, может, он ездил, а может, и нет, но скорее всего — ездил.
Ее напарник, констебль, — мужчина в вытертых черных джинсах и хлопчатобумажной трикотажной рубашке с обрезанными рукавами, — сказал:
— Он настоящая шпана, между прочим. Ссорится с соседями, задирает малышей. Огрызается на мать.
— А его мать? — спросил Линли.
— Работает на Биллингсгейтском рынке. Отправляется на работу в три сорок утра. Приезжает домой около полудня.
— А в среду вечером? В четверг утром?
— От нее шума нет — только если заводит свою машину, — сказала женщина-констебль. — Так что в отношении Купер соседи ничего особенного рассказать не смогли. Между прочим, Флеминг регулярно к ним приезжал. Это подтвердили все, с кем мы говорили.
— Повидаться с детьми?
— Нет. Он приезжал днем, примерно в час, когда детей не было дома. Обычно оставался часа на два или больше. Кстати, он и на этой неделе был, в понедельник или во вторник.
— Джин в четверг работала? Женщина-констебль показала на телефонную трубку.
— Я это выясняю, но пока не нашла никого, кто мог бы нам это сказать. Биллингсгейт закрыт до завтра.
— Она сказала, что вечером в среду была дома, — напомнила Линли Хейверс. — Но этого никто не может подтвердить, поскольку она была одна, за исключением детей. А они спали.
— Что в Малой Венеции? — спросил он.
— Вот это вы в яблочко, — отозвался другой констебль. Он сидел за столом вместе со своим напарником, оба одетые в дорогу, причем так, чтобы не выделяться в толпе. — Фарадей покинул баржу примерно в половине одиннадцатого в среду вечером.
— Он сам в этом вчера признался.
— Но есть и добавление, сэр. С ним была Оливия. Уайтлоу. Их уход заметили двое соседей независимо друг от друга, поскольку спустить Уайтлоу с баржи и довести до улицы — целое дело.
— Они с кем-нибудь разговаривали? — спросил Линли.
— Нет, но прогулка была необычной по двум причинам. — Он стал перечислять, разгибая пальцы. — Первая, они не взяли собак, что странно, по словам всех, с кем мы беседовали. Вторая, — и здесь он улыбнулся, обнажив щель между передними зубами, — они вернулись к себе не раньше половины шестого утра, по словам одного типа по фамилии Бидуэлл. В это время он сам вернулся домой с художественной выставки в Виндзоре, которая сменилась вечеринкой, которая переросла в настоящую вакханалию, о которой ни слова жене, ребята.
— А вот это интересный поворот событий, — заметила Хейверс, обращаясь к Линли. — С одной стороны, признание. С другой стороны, цепочка лжи там, где в ней нет необходимости. Как вы думаете, сэр, на что это мы напали?
Линли взял пиджак.
— Давайте спросим у них, — сказал он.
Нката и второй детектив-констебль распорядились по телефону передать Джимми Купера адвокату, как только тот прибудет. Мальчик добровольно вручил Нкате ботинки, прошел через процедуру снятия отпечатков пальцев и фотосъемки. На высказанную как бы между прочим просьбу позволить срезать несколько волосков, он без слов пожал плечами. Джимми либо не до конца понимал, что с ним происходит, либо ему было все равно. Поэтому волосы получили, поместили в пакет и снабдили ярлыком.
Уже давно шел восьмой час, когда Линли и Хейверс проехали по Уорик-авеню-бридж и свернули на Бломфилд-роуд. Нашли место для парковки перед одним из элегантных викторианских особняков, обращенных к каналу, и быстро спустились на дорожку, которая вела к заводи Браунинга.
На палубе баржи Фарадея никого не было, хотя дверь каюты была открыта и снизу доносились звуки не то работающего телевизора, не то радио, смешанные с кухонными звуками. Линли постучал по дереву навеса и позвал Фарадея. Радио или телевизор торопливо приглушили на словах «…в Грецию вместе со своим сыном, которому в пятницу исполнилось шестнадцать лет,..».
Мгновение спустя внизу, загораживая лестницу, появился Крис Фарадей. Увидев Линли, он прищурился.
— В чем дело? — спросил он. — Я готовлю ужин.
— Нам нужно прояснить несколько вопросов, ответил Линли и ступил на лестницу, не дожидаясь приглашения.
Фарадей поднял руку, когда инспектор начал спускаться.
— Послушайте, а это не может подождать?
— Я не займу у вас много времени. Фарадей вздохнул и отступил.
— Вижу, вы позаботились о красоте жилища, — сказал Линли, имея в виду беспорядочно развешанные на сосновых стенах каюты плакаты. — Вчера их здесь, кажется, не было? Кстати, это мой сержант, Барбара Хейверс. — Он осмотрел плакаты, задержавшись у карты Великобритании, непривычно поделенной на секторы.
— В чем дело? — повторил Фарадей. — У меня ужин на плите, он подгорит.
— Тогда уменьшите огонь. Мисс Уайтлоу здесь? С ней мы тоже хотим поговорить.
Фарадей как будто собирался возразить, но развернулся и исчез на кухне. Полицейские услышали, как там открылась другая дверь, Фарадей что-то негромко сказал. Донесся выкрик Оливии:
— Крис! Что? Крис!
Он сказал что-то еще, ее слова потонули в лае всполошившихся собак. Потом последовали другие звуки: скрежет металла, шаркающие шаги, клацанье собачьих когтей по линолеуму.
Не прошло и двух минут, как к полицейским присоединилась Оливия Уайтлоу; с изможденным лицом, не то шла, тяжело налегая на ходунки, не то волочила за ними свое тело. За ее спиной на кухне суетился Фарадей, гремя крышками кастрюль и сковородками, хлопая дверцами шкафов, сердито приказывая собакам не вертеться под ногами, на что Оливия заметила: «Осторожнее, Крис», не сводя взгляда с Хейверс, которая переходила от плаката к плакату и читала лозунги.
— Я прилегла, — сказал Оливия Линли. — Что вам такое нужно, что вы не могли потерпеть?
— Ваши показания относительно вечера прошлой среды не совсем ясны, — ответил Линли. — Судя по всему, вы упустили некоторые подробности.
— Какого черта? — Фарадей вышел из кухни, вытирая руки кухонным полотенцем, собаки следовали за ним. Он кинул полотенце, и оно упало на стол, на одну из расставленных там к ужину тарелок. Затем он попытался помочь Оливии сесть в кресло, но та наотрез отказалась от помощи и опустилась в кресло сама. Ходунки она отшвырнула в сторону.
— Насчет вечера среды? — переспросил Фарадей.
— Да, насчет вечера среды.
Фарадей и Оливия обменялись взглядами. Он сказал:
— Я уже говорил вам. Я поехал на вечеринку в Клэпем.
— Да. Расскажите мне об этой вечеринке поподробнее. — Линли оперся на подлокотник кресла напротив Оливии. Хейверс выбрала табуретку у верстака. Зашелестела страницами в поисках чистой страницы.
— А что именно?
— В честь кого ее устроили?
— Да никого. Просто компания ребят собралась, чтобы выпустить пар.
— Кто эти ребята?
— Вам нужны имена? — Фарадей потер затылок, словно он затек. — Хорошо. — Он нахмурился и принялся медленно перечислять имена, поправляясь и добавляя новые.
— Адрес в Клэпеме? — поинтересовался Линли.
— Это на Орландо-роуд, — сказал Фарадей. Среди потрепанных справочников на верстаке он нашел старую записную книжку. Полистав, зачитал адрес и добавил: — Там живет парень по имени Дэвид Прайор. Вам нужен номер его телефона?
— Пожалуйста.
Фарадей продиктовал его, Хейверс записала. Он сунул книжку между справочников и вернулся к Оливии, усевшись, наконец, в кресло рядом с ней.
— На вечеринке были женщины? — спросил Линли.
— Это был мальчишник. Женщинам он пришелся бы не по вкусу. Ну, вы понимаете. Это была вечеринка определенного рода.
— Какого рода?
Фарадей в нерешительности глянул на Оливию.
— Мы смотрели фильмы. Просто несколько парней собрались вместе, пили, шумели, веселились. Без всякого повода.
— И женщин не было? Ни одной?
— Да. Им бы не захотелось смотреть те фильмы,
— Порнографические?
— Я бы их так не назвал, они в некотором роде художественные. — Оливия смотрела на него не от-рьшаясь. Он ухмыльнулся и сказал: — Ливи, ты же знаешь, это ничего не значит. «Няня-шалунья». «Папочкина девочка». «Будда из Бангкока».
— Именно эти фильмы вы и смотрели? — уточнила Хейверс, держа наготове карандаш.
Видя, что она намеревается записать названия Фарадей охотно продиктовал и остальные, хотя при этом его запавшие щеки немного покраснели. В заключение он сказал:
— Мы взяли их в Сохо, в пункте проката на Бервик-стрит.
— И женщин с вами не было, — повторил Линли. — Вы в этом уверены? На протяжении всего вечера?
— Конечно, уверен. А почему вы все время спрашиваете?
— Когда вы вернулись домой?
— Домой? — Фарадей вопросительно посмотрел на Оливию. — Я уже говорил вам. Было поздно. Не знаю. Где-то после четырех.
— А вы были здесь одна? — обратился Линли к Оливии. — Вы не выходили. И не слышали, как вернулся мистер Фарадей?
— Совершенно верно, инспектор. Поэтому, если вы не возражаете, не могли бы мы теперь сесть за ужин?
Линли встал и подошел к окну, где, приоткрыв жалюзи, долго смотрел на остров Браунинга, раскинувшийся за заводью. Не отрывая взгляда от пейзажа, он повторил:
— На вечеринке женщин не было.
— А в чем дело? — спросил Фарадей. — Я ведь уже вам сказал.
— Мисс Уайтлоу не поехала?
— Мне кажется, я все еще считаюсь женщиной, инспектор, — заметила Оливия.
— Тогда куда же вы с мистером Фарадеем отправились в среду вечером в половине одиннадцатого? И что еще важнее, откуда вы вернулись вдвоем около пяти часов утра? Если, конечно, вы не были на… на мальчишнике, как вы изволили выразиться.
Некоторое время оба молчали. Один из псов — дворняжка на трех лапах — поднялся, подковылял к Оливии и положил свою изувеченную голову ей на колено. Оливия уронила на голову пса ладонь, так и оставшуюся неподвижной.
Фарадей не смотрел ни на полицейских, ни на Оливию. Поднял валявшиеся ходунки, провел рукой по алюминиевой раме и только после этого взглянул на Оливию. Видимо, выбор, прояснить ли ситуацию либо продолжать лгать дальше, он предоставлял ей.
Она вполголоса произнесла:
— Бидуэлл, шпион паршивый… — тихонько произнесла она и кивнула Фарадею. — Я забыла сигареты у кровати. Принесешь?
— Сейчас.
Казалось, он был счастлив хоть на какое-то время покинуть комнату. Вернулся он с «Мальборо», зажигалкой и жестянкой из-под томатов, на которой уцелела лишь половина этикетки. Банку он поставил между коленей Оливии и дал ей закурить. Оливия разговаривала с ними, не вынимая сигарету изо рта, и пепел то и дело осыпался на ее черный трикотажный джемпер.
— Крис прогуливал меня, — сказала она. — Он поехал на вечеринку, а когда она закончилась, заехал за мной.
— Прогуливал, — повторил Линли. — С десяти вечера до пяти утра следующего дня?
— Совершенно верно. Прогуливал. С десяти вечера до пяти утра. Возможно, даже до половины шестого, о чем Бидуэлл с удовольствием вам сообщил бы, будь он достаточно трезв, чтобы правильно различить время на часах.
— Вы тоже были на вечеринке? Она издала фыркающий смешок.
— Пока мужчины потели, глядя порнуху, женщины в уголке устроили конкурс на лучший шоколадный торт? Нет, я была не на вечеринке.
— Тогда скажите, пожалуйста, где вы были?
— Не в Кенте, если мы снова туда возвращаемся.
— Кто-нибудь может подтвердить, где вы были?
Затянувшись, она уставилась на него сквозь завесу дыма. Дым скрывал ее лицо так же плотно, как накануне, возможно, даже еще плотнее, так как она не вынимала сигарету изо рта.
— Мисс Уайтлоу, — сказал Линли. Он устал. Проголодался. Было уже поздно. И они достаточно долго ходили вокруг да около. — Возможно, всем нам будет удобнее поговорить в другом месте. — Хейверс захлопнула блокнот.
— Ливи, — произнес Фарадей.
— Хорошо. — Она затушила сигарету и взяла пачку, та выскользнула у нее из пальцев и упала на пол, — Оставь, — сказала Оливия Фарадею, собравшемуся поднять пачку. — Я была со своей матерью, — сказала она Линли.
Линли не знал, что последует, но такого он не ожидал.
— С вашей матерью, — повторил он.
— Да. Вы, без сомнения, с ней встречались. Мириам Уайтлоу, женщина немногословная, но язык подвешен. Номер восемнадцать по Стэффордшир-террас. Затхлая викторианская развалина. В смысле, дом, а не моя мать. Я поехала повидаться с ней в половине одиннадцатого в среду вечером, когда Крис отправился на свою вечеринку. А на следующее утро по дороге домой он меня оттуда забрал.
Хейверс снова открыла блокнот. Линли слышал, как лихорадочно заскрипел карандаш.
— Почему вы не сказали мне об этом раньше? ~ спросил он. Еще более серьезный вопрос он так и не задал: Почему Мириам Уайтлоу сама не сказала ему об этом?
— Потому что это не имело никакого отношения к Кеннету Флемингу. Ни к его жизни, ни к смерти, ни к чему. А имело отношение — ко мне. К Крису. Имело отношение к моей матери. Я не сказала вам, потому что это не ваше дело. Она не сказала вам, потому чтс хотела оградить мою частную жизнь. Ту малую ее часть, что мне осталась.
— При расследовании убийства никто не имеет права на частную жизнь, мисс Уайтлоу.
—Чепуха, высокопарная, высокомерная, узколобая чушь. Вы каждому выдаете эту фразу? Я не былг знакома с Кеннетом Флемингом. Никогда его даже не видела.
— Тогда, полагаю, вы будете рады очистить с от каких бы то ни было подозрений. Ведь не надо забывать, что его смерть устраняет все препятствия для получения вами материнского наследства.
— Вы всегда такой дурак или только передо мной прикидываетесь? — Она подняла лицо к потолку. Линли увидел, как она моргает, как двигается ее горло. Фарадей положил руку на подлокотник кресла Оливии, но к ней не прикоснулся. — Посмотрите на меня, — произнесла она словно сквозь зубы. Опустила голову и встретилась с Линли глазами. — Посмотрите на меня, черт бы вас побрал, и пошевелите мозгами. Мне глубоко наплевать на завещание моей матери. Наплевать на ее дом, деньги, акции и облигации, на ее бизнес, на все. Я умираю, понятно? Вы можете осознать этот факт, как бы он ни рушил ваше драгоценное дело? Я умираю. Умираю. Поэтому если бы я задумала прикончить Кеннета Флеминга, чтобы снова оказаться в завещании своей матери, то, бога ради, какой в этом был бы смысл? Я умру через полтора года. Она проживет еще двадцать лет. Я ничего не унаследую, ни от нее, ни от кого другого. Ничего. Понятно?
Она задрожала, ее ноги начали биться о кресло. Фарадей пробормотал ее имя. Она непонятно почему выкрикнула:
— Нет! — Прижала к груди левую руку. Во время их разговора Ливи вспотела, и теперь лицо ее блестело, словно светилось. — Я поехала повидаться с ней в среду вечером, потому что знала, Крис отправится на свою вечеринку и не сможет поехать со мной. Потому что я не хотела, чтобы Крис ехал со мной. Потому что мне нужно было повидаться с ней наедине.
— Наедине? — переспросил Линли. — А разве не могло случиться так, что там находился бы Флеминг?
— До этого мне дела не было. Я бы не вынесла, если б Крис увидел, как я унижаюсь. А если бы увидел Кеннет, если бы он оказался в комнате, то, как я думаю, мне это было бы даже на руку. Ведь мать с удовольствием разыграла бы перед Кеннетом роль эдакой милостивой леди и сострадательной матери. Ей бы и в голову не пришло выкинуть меня на улицу, если бы он был там.
— А когда его не оказалось, ей это пришло в голову? — спросил Линли.
—Как выяснилось, это уже не имело значения. Мать увидела… — Оливия повернулась к Фарадею. Вероятно, поняв, что она нуждается в поддержке, он ласково кивнул ей. — Мать увидела меня. Вот такую. Может, и хуже, потому что было поздно, ночь, а ночью я выгляжу хуже. Вышло так, что мне не понадобилось унижаться. Ни о чем не пришлось просить.
— За этим вы к ней и поехали? О чем-то попросить?
— Да, за этим.
— За чем?
— Это не имеет отношения к Кеннету. К его смерти. Это касается только меня и моей матери. И моего отца.
— Тем не менее, это последнее, что нам понадобится. Сожалею, если это для вас представляет трудность.
— Да ничего вы не сожалеете. — Она медленно покачала головой, тем самым подкрепляя отрицание. Она выглядела слишком измученной, чтобы и дальше противостоять ему. — Я попросила, — сказала она. — Мать согласилась.
— На что, мисс Уайтлоу?
— На то, чтобы смешать мой прах с прахом моего отца, инспектор.
Глава 17
С непередаваемым наслаждением Барбара Хейверс на секунду раньше Линли дотянулась до тарелки с закуской и подцепила последнее колечко calamari fritty . Она помедлила над приятным выбором: в каком соусе утопить кальмара — маринара, оливковое масло с травами или сливочное масло с чесноком. Остановилась на втором.
Когда Линли предложил для начала взять на двоих порцию calamari , она сказала;
— Отличная идея, сэр. В смысле, calamari .
И уставилась в меню, пытаясь придать своему лицу в меру искушенное выражение. Наиболее значительным знакомством Барбары с итальянской кухней была редкая тарелка spaghetty bolonese , съедаемая в том или ином кафе, где спагетти брали из пакета, а соус из жестянки. В этом меню spaghetty bolonese вообще отсутствовали. Как и перевод на английский язык, Конечно, можно было попросить меню на английском, но тогда пришлось бы расписаться в своем невежестве перед старшим по званию, говорившим по меньшей мере на трех, черт бы их пбрал, иностранных языках, и это лишь те, которые Барбара еще могла как-то распознать, и с большим интересом изучавшим меню и беседовавшим с официантом о каком-то cinghiale . Поэтому она заказала не глядя, коверкая произношение, изображая знатока и молясь, чтобы случайно не выбрать осьминога.
Calamari , как она обнаружила, недалеко от него ушли. Хотя, надо признать, на головоногих они не походили. Щупальца с тарелки не свешивались. И первый же кусочек успокоил Барбару. Второй, третий и четвертый она опускала в соусы со все возрастающим энтузиазмом, думая о том, что ведет слишком консервативный в кулинарном отношении образ жизни. Атакуя художественно выложенные нежные колечки, она вдруг обратила внимание, что Линли даже не пытается за ней угнаться. Однако она продолжила начатое, потом с триумфом разыграла последнего обеденного туза и теперь ждала замечания Линли насчет своего аппетита либо манер.
Но замечания не последовало: Линли устремил взгляд на свои пальцы, крошившие кусок лепешки-фокачча. Линли и Барбара сидели в итальянском ресторане «Капаннина ди Санте», предлагавшем континентальный ужин на свежем воздухе всего в нескольких шагах от Кенсингтон-Хай-стрит.
Барбара отправила в рот последнее колечко, прожевала, проглотила и вздохнула, ожидая il secondo , которое вот-вот должны были подать. Она выбрала его исключительно за сложность названия: tagliatelle fagioli uccelletto . Все эти буквы. Все эти слова. Как бы они ни произносились, она была уверена, что блюдо окажется шедевром шеф-повара. Если нет, за ним последует anatra albicocche . А если обнаружится, что и это ей не нравится — чем бы оно ни было, — Барбара не сомневалась, что ужин Линли останется в основном несъеденным и будет отдан ей. По крайней мере, пока что сложившаяся ситуация это предвещала.
— Ну? — спросила она у него. — Еда или общество? Он невпопад ответил:
— Вчера вечером Хелен для меня готовила. Барбара взяла кусочек лепешки. Линли надел очки, прочитал этикетку на винной бутылке и кивнул официанту, чтобы тот наливал.
— И жратва оказалась такой незабываемой что сейчас вы есть не можете? Боитесь вытеснить воспоминание? Вкус еды? Поклялись, что больше ничто не попадет к вам в рот иначе как из ее рук? Что? — спросила Барбара. — Сколько этого кальмара вы съели? Мне-то показалось, у нас будет праздник. Мы получили признание. Что еще вам нужно?
— Она не умеет готовить, Хейверс. Хотя, думаю, с яйцом справилась бы. Если его варить.
— И что?
— Ничего. Просто вспомнилось.
— Что? Кулинарные упражнения Хелен?
— Мы поссорились.
— Из-за готовки? Это, черт возьми, дискриминация женщин по половому признаку, инспектор. А дальше вы потребуете, чтобы она пришивала вам пуговицы и штопала носки?
Линли снял очки, убрал их в футляр и спрятал футляр в карман. Потом поднял бокал и полюбовался цветом вина, прежде чем сделать глоток.
— Я предложил ей решать, — сказал он. — Мы делаем шаг вперед или расходимся. Я устал умолять и пребывать в неопределенности.
— И она решила?
— Не знаю. С тех пор мы не разговаривали. Честно говоря, до этого момента я даже не вспоминал о ней. Как думаете, что это значит? Есть у меня шанс прийти в себя, когда она разобьет мне сердце?
— Там, где дело касается любви, мы все, так или иначе, в себя приходим.
—Да?
— В любви сексуальной? Это так. Романтической? Да. Но что до прочей, от этого мы никогда не исцеляемся. — Она помолчала, пока официант менял тарелки и приборы. Потом долил вина Линли и минеральной воды ей. — Он говорит, что ненавидел его, но я этому не верю. Мне кажется, он убил его из-за того, что не мог вынести своей любви к нему и той боли, которую причиняло предпочтение ему Габриэллы. Потому что Джимми именно так себе это представлял. Дети обычно так это видят. Будто бросили не мать, а их самих. Габриэлла забрала его отца…
— Флеминг уже несколько лет не жил дома.
— Но до тех пор это не было необратимым, не так ли? Всегда оставалась надежда. Теперь надежда умерла. И что бы уж совсем все испортить, чтобы отвергнуть его более полно, отец откладывает путешествие в честь дня рождения Джимми. И почему? Чтобы поехать к Габриэлле.
— Чтобы разорвать их отношения, по словам Габриэллы.
— Но Джимми-то этого не знал. Он думал, что отец поехал в Кент развлекаться с ней. — Барбара подняла стакан с минеральной водой и задумалась над составленным ею сценарием. — Постойте. А если разгадка в этом? — спросила она скорее себя, чем Линли, который послушно ждал.
Принесли следующее блюдо, к которому предложили сыр романо или пармезан. Линли выбрал романо, Барбара последовала его примеру. Она попробовала свою пасту с томатами и фасолью. Не совсем то, чего она ожидала от названия, но вовсе недурно. Она досолила.
— Он ее знал, — сказала она, неумело орудуя вилкой на краю тарелки. Официант предусмотрительно подал ей и ложку, но Барбара не могла сообразить, как пользоваться ею в данном случае. — Он ее видел. Даже общался с нею, так? Иногда в присутствии отца, но иногда… Видимо, нет. Отец уезжал с двумя другими детьми и оставлял Джимми с Габриэллой. Потому что Джимми был крепким орешком. Двух других завоевать было легко, но только не Джимми. Поэтому она старалась ему понравиться. Флеминг мог даже поощрять ее в этом. В какой-то момент она должна была стать мальчику мачехой и хотела нравиться ему. И Флеминг этого хотел. Было важно, чтобы Джимми ее полюбил. А она, скажем, хотела большего, чем просто симпатии с его стороны.
Когда Линли предложил для начала взять на двоих порцию calamari , она сказала;
— Отличная идея, сэр. В смысле, calamari .
И уставилась в меню, пытаясь придать своему лицу в меру искушенное выражение. Наиболее значительным знакомством Барбары с итальянской кухней была редкая тарелка spaghetty bolonese , съедаемая в том или ином кафе, где спагетти брали из пакета, а соус из жестянки. В этом меню spaghetty bolonese вообще отсутствовали. Как и перевод на английский язык, Конечно, можно было попросить меню на английском, но тогда пришлось бы расписаться в своем невежестве перед старшим по званию, говорившим по меньшей мере на трех, черт бы их пбрал, иностранных языках, и это лишь те, которые Барбара еще могла как-то распознать, и с большим интересом изучавшим меню и беседовавшим с официантом о каком-то cinghiale . Поэтому она заказала не глядя, коверкая произношение, изображая знатока и молясь, чтобы случайно не выбрать осьминога.
Calamari , как она обнаружила, недалеко от него ушли. Хотя, надо признать, на головоногих они не походили. Щупальца с тарелки не свешивались. И первый же кусочек успокоил Барбару. Второй, третий и четвертый она опускала в соусы со все возрастающим энтузиазмом, думая о том, что ведет слишком консервативный в кулинарном отношении образ жизни. Атакуя художественно выложенные нежные колечки, она вдруг обратила внимание, что Линли даже не пытается за ней угнаться. Однако она продолжила начатое, потом с триумфом разыграла последнего обеденного туза и теперь ждала замечания Линли насчет своего аппетита либо манер.
Но замечания не последовало: Линли устремил взгляд на свои пальцы, крошившие кусок лепешки-фокачча. Линли и Барбара сидели в итальянском ресторане «Капаннина ди Санте», предлагавшем континентальный ужин на свежем воздухе всего в нескольких шагах от Кенсингтон-Хай-стрит.
Барбара отправила в рот последнее колечко, прожевала, проглотила и вздохнула, ожидая il secondo , которое вот-вот должны были подать. Она выбрала его исключительно за сложность названия: tagliatelle fagioli uccelletto . Все эти буквы. Все эти слова. Как бы они ни произносились, она была уверена, что блюдо окажется шедевром шеф-повара. Если нет, за ним последует anatra albicocche . А если обнаружится, что и это ей не нравится — чем бы оно ни было, — Барбара не сомневалась, что ужин Линли останется в основном несъеденным и будет отдан ей. По крайней мере, пока что сложившаяся ситуация это предвещала.
— Ну? — спросила она у него. — Еда или общество? Он невпопад ответил:
— Вчера вечером Хелен для меня готовила. Барбара взяла кусочек лепешки. Линли надел очки, прочитал этикетку на винной бутылке и кивнул официанту, чтобы тот наливал.
— И жратва оказалась такой незабываемой что сейчас вы есть не можете? Боитесь вытеснить воспоминание? Вкус еды? Поклялись, что больше ничто не попадет к вам в рот иначе как из ее рук? Что? — спросила Барбара. — Сколько этого кальмара вы съели? Мне-то показалось, у нас будет праздник. Мы получили признание. Что еще вам нужно?
— Она не умеет готовить, Хейверс. Хотя, думаю, с яйцом справилась бы. Если его варить.
— И что?
— Ничего. Просто вспомнилось.
— Что? Кулинарные упражнения Хелен?
— Мы поссорились.
— Из-за готовки? Это, черт возьми, дискриминация женщин по половому признаку, инспектор. А дальше вы потребуете, чтобы она пришивала вам пуговицы и штопала носки?
Линли снял очки, убрал их в футляр и спрятал футляр в карман. Потом поднял бокал и полюбовался цветом вина, прежде чем сделать глоток.
— Я предложил ей решать, — сказал он. — Мы делаем шаг вперед или расходимся. Я устал умолять и пребывать в неопределенности.
— И она решила?
— Не знаю. С тех пор мы не разговаривали. Честно говоря, до этого момента я даже не вспоминал о ней. Как думаете, что это значит? Есть у меня шанс прийти в себя, когда она разобьет мне сердце?
— Там, где дело касается любви, мы все, так или иначе, в себя приходим.
—Да?
— В любви сексуальной? Это так. Романтической? Да. Но что до прочей, от этого мы никогда не исцеляемся. — Она помолчала, пока официант менял тарелки и приборы. Потом долил вина Линли и минеральной воды ей. — Он говорит, что ненавидел его, но я этому не верю. Мне кажется, он убил его из-за того, что не мог вынести своей любви к нему и той боли, которую причиняло предпочтение ему Габриэллы. Потому что Джимми именно так себе это представлял. Дети обычно так это видят. Будто бросили не мать, а их самих. Габриэлла забрала его отца…
— Флеминг уже несколько лет не жил дома.
— Но до тех пор это не было необратимым, не так ли? Всегда оставалась надежда. Теперь надежда умерла. И что бы уж совсем все испортить, чтобы отвергнуть его более полно, отец откладывает путешествие в честь дня рождения Джимми. И почему? Чтобы поехать к Габриэлле.
— Чтобы разорвать их отношения, по словам Габриэллы.
— Но Джимми-то этого не знал. Он думал, что отец поехал в Кент развлекаться с ней. — Барбара подняла стакан с минеральной водой и задумалась над составленным ею сценарием. — Постойте. А если разгадка в этом? — спросила она скорее себя, чем Линли, который послушно ждал.
Принесли следующее блюдо, к которому предложили сыр романо или пармезан. Линли выбрал романо, Барбара последовала его примеру. Она попробовала свою пасту с томатами и фасолью. Не совсем то, чего она ожидала от названия, но вовсе недурно. Она досолила.
— Он ее знал, — сказала она, неумело орудуя вилкой на краю тарелки. Официант предусмотрительно подал ей и ложку, но Барбара не могла сообразить, как пользоваться ею в данном случае. — Он ее видел. Даже общался с нею, так? Иногда в присутствии отца, но иногда… Видимо, нет. Отец уезжал с двумя другими детьми и оставлял Джимми с Габриэллой. Потому что Джимми был крепким орешком. Двух других завоевать было легко, но только не Джимми. Поэтому она старалась ему понравиться. Флеминг мог даже поощрять ее в этом. В какой-то момент она должна была стать мальчику мачехой и хотела нравиться ему. И Флеминг этого хотел. Было важно, чтобы Джимми ее полюбил. А она, скажем, хотела большего, чем просто симпатии с его стороны.