Страница:
Линли осматривал разномастную мебель ее коттеджа. Заядлый библиофил, он подошел к книжным полкам, взял наугад книгу, другую. Барбара поспешно сказала:
— Макулатура. Только чтобы отвлечься от работы. Он поставил книгу на место и взял любовный роман в бумажной обложке, лежавший на столике рядом с кроватью. Надел очки и стал читать анонс на задней странице обложки.
— Люди в этих книгах всегда живут потом долго и счастливо, так ведь, сержант?
— Не знаю. Все эти истории заканчиваются как раз накануне этой их долгой и счастливой жизни. Но любовные сцены развлекают. Если вам нравятся такие вещи. — Барбара сморщилась, увидев, что Линли прочел название. — Вы хотите есть, сэр? Не знаю, как вы, но я сегодня толком не обедала. Так, может, перекусим?
— Я не возражаю, Хейверс. Что у вас есть?
— Яйца. И яйца.
— Значит, я буду яйца.
— Хорошо, — ответила она и зашуршала в ведре под раковиной.
Повар из нее был никакой, потому что у Барбары никогда не было ни сил, ни времени попрактиковаться. Поэтому пока Линли листал роман о Флинте Саутерне, периодически фыркая и один раз пробормотав: «Господи боже», Барбара сварганила блюдо, которое, она надеялась, сойдет за омлет. Он немножко подгорел и был кривоват, но она сдобрила его сыром, луком и единственным обнаруженным в ведре помидором. Еще она сделала тосты из четырех ломтиков явно черствого — но спасибо, хоть не заплесневелого — хлеба из цельных зерен пшеницы.
Она наливала в чайник горячей воды, когда Линли оторвался от книги:
— Извините, я плохой гость. Совсем вам не помогаю. Где у вас приборы, сержант?
— В ящике рядом с раковиной, сэр.
И тут она вспомнила. Она метнулась к ящику, уже приоткрытому Линли, и выхватила оттуда трусы и лифчик.
Линли поднял бровь, Барбара запихала белье в карман.
— Ящиков не хватает, — беспечно произнесла она. — Надеюсь, вы не против чая в пакетиках. «Лапсанг сушонга» у меня нет.
Линли извлек из царившего в ящике хаоса два ножа, две вилки и две ложки.
— В пакетиках подойдет, — ответил он, неся приборы на стол. Барбара поставила тарелки.
Омлет получился резиновым, но Линли мужественно взрезал его и, подцепив кусок на вилку, сказал:
— Выглядит аппетитно, сержант.
И принялся за еду. Барбара воспользовалась моментом, чтобы унести книгу в дальний конец коттеджа, но Линли, похоже, не заметил исчезновения романа. За столом воцарилось молчание. Поскольку продолжительные раздумья были не в обычае Барбары, через несколько минут молчаливого жевания она все-таки спросила:
— Что?
— Что? — спросил он в ответ.
— Еда, атмосфера или компания? Или вид моего нижнего белья? Между прочим, оно было чистым. Или вас смутила книжка про Флинта и Стар… забыла ее имя?
— Получается, они не разделись, — ответил после некоторого размышления Линли. — Как такое возможно?
— Ошибка редактора. Так значит, они разделись?
— Судя по всему.
— Что ж, хорошо. Тогда я не буду дочитывать. Оно и к лучшему. Этот Флинт действует мне на нервы.
Они вернулись к еде. Линли намазал тост ежевичным джемом, любезно не замечая частичек сливочного масла, оставшегося на джеме от предыдущей трапезы. Барбара с беспокойством наблюдала за своим начальником. В ее обществе Линли никогда не погружался в длительное молчание, всегда стремясь поделиться мыслями, возникающими по ходу расследования, и внезапная перемена беспокоила Барбару.
Она съела еще омлета, намазала маслом еще один тост и налила себе еще чаю. И наконец спросила:
— Это Хелен, инспектор?
— Хелен?
— Да. Вы же помните Хелен. Рост около пяти футов семи дюймов. Каштановые волосы. Карие глаза. Хорошая кожа. Весит примерно восемь с половиной стоунов. Вы спите с ней с ноября прошлого года. Ни о чем вам не говорит?
Он намазал на тост еще джема.
— Нет, это не Хелен, — ответил он. — По крайней мере, это не всегда и не вся Хелен.
— Ваш ответ все разъясняет. Если не Хелен, то что?
— Я думал о Фарадее.
— О чем? О его истории?
— Ее правдоподобие меня тревожит. История так и просится, чтобы ей поверили.
— Если он не убивал Флеминга, у него должно быть алиби, не так ли?
— Весьма удобно, что оно у него столь надежно, когда у других — в лучшем случае страдает пробелами.
— У Пэттен такое же надежное алиби, как у Фарадея, — возразила она. — М у Моллисона, если уж на то пошло. И у миссис Уайтлоу. И у Оливии. Вы же не думаете, что Фарадей убедил Аманду Бекстед, ее брата и соседей дать ложные показания ради его выгоды. И потом, какая ему выгода от смерти Флеминга?
— Прямой — нет.
— Тогда кто? — спросила Барбара и сама же ответила: — Оливия?
— Если им удалось убрать Флеминга с дороги, то мать Оливии с тем большей вероятностью примет ее обратно. Вы не согласны?
—Конечно, — отозвалась Барбара, густо намазывая тост джемом. — После потери Флеминга миссис Уайтлоу, вероятно, сделалась восприимчивее к эмоциональным воздействиям.
— Поэтому…
Барбара подняла измазанный синеватым джемом нож, останавливая Линли;
— Но факты есть факты, как бы мы ни хотели подогнать их под наши теории. Вы прекрасно знаете, что рассказ Фарадея подтвердится. Это верно, что поначалу Фарадей нам правды не сказал, но на то у него была веская причина. Вы видели Оливию. Она уже на грани небытия. На месте Фарадея вы бы тоже не захотели причинить ей боль, не так ли? Вы приписываете ему какой-то зловещий умысел, когда он всего лишь вполне разумно оберегает умирающего человека.
Откинувшись на стуле, Барбара ждала ответа. Линли допил чай, она налила ему еще. Он рассеянно помешал в чашке, не добавив ни сахара, ни молока, и вилкой погонял по тарелке последний кусочек помидора. Было ясно, что линия рассуждений Барбары его не убеждает, и Хейверс не могла понять, почему. Она снова заговорила:
— Смиритесь, инспектор. Алиби Фарадея подтвердится. Мы, конечно, можем выяснить, что на самом деле он прикрывает своим алиби с мальчишником, но этим мы ни на шаг не приблизимся к убийце Флеминга. А мы ведь за ним охотимся. Или наши цели изменились, пока я хлопала глазами?
Линли сложил нож и вилку крест-накрест на своей пустой тарелке. Барбара принесла из кухни виноград, обобрав с него подгнившие ягоды, и кусок чеддера, с которого счистила тоненькую пленку плесени.
— Вот что я думаю, — заявила она. — Мне кажется, нам надо вызвать для допроса Джин Купер. Надо спросить, почему она не слишком горит желанием дать нам полезную информацию. О своем браке. О посещениях Флеминга. О заявлении на развод и временных совпадениях в этом деле. Нужно продержать ее в Ярде часов шесть, взять ее измором.
— Она приедет в Скотленд-Ярд только с адвокатом, Хейверс.
— Ну и что? Мы справимся с Фрискином или кого там она с собой приведет. Наша задача — встряхнуть ее, инспектор. Только так, по моему мнению, от нее можно добиться правды.
— Сержант, вы правы, — сказал вдруг Линли. — И чем больше я над этим думаю, тем больше в этом убеждаюсь. Встряхнуть — вот что нам нужно.
— Отлично, — сказала она. — Везем Джин к нам или…
— Не Джин, — перебил он.
— Не… Кого же?
— Джимми.
—Джимми. Джимми? — Барбара почувствовала необходимость что-то предпринять, чтобы не взвиться от неподдельной досады. Она вцепилась в сиденье своего стула. — Сэр, с помощью Джимми ее не расколоть. Фрискин должен был сказать ей сегодня, что Джимми скрывает нужные нам факты. Она скажет сыну, чтобы он продолжал в том же духе. И если он потерпит и будет держать рот на замке, когда мы слишком близко к нему подберемся, он окажется дома, и он, должно быть, это знает. Как и она. Говорю вам, сэр, с помощью Джимми Джин Купер не встряхнуть. И не сломать.
— Проследите, чтобы его доставили к двенадцати часам, — сказал Линли.
— Но зачем терять на это время? И пресса на нас накинется, не говоря уже о реакции Уэбберли и Хильера. Мы ничего не выиграем. И время потеряем. Сэр, послушайте меня. Если мы задержим Джин, мы снова возьмем след. У нас появится материал для работы. Если же мы зациклимся на Джимми, мы вообще не встряхнем Джин.
— В этом вы правы, — сказал Линли. Он смял свою бумажную салфетку и бросил на стол.
— В чем права?
— Насчет встряски для Джин Купер.
— Отлично. Так что, если я права…
— Но встряхнуть я хочу не Джин Купер. Доставьте Джимми к полудню.
Линли намеренно поехал домой кружным путем. Он не спешил. У него не было причин полагать, что его ожидало сообщение от Хелен Клайд, но даже если и так, Линли иногда обнаруживал, что, покинув место, казалось бы созданное для размышлений, он начинал думать даже с большей ясностью, чем дома или в кабинете. По этой причине он нередко уходил из Нью-Скотленд-Ярда в разгар расследования на пятиминутную прогулку по Сент-Джеймсскому парку. В этот вечер Линли в конце концов оказался перед входом на крикетный стадион «Лордз».
Предъявив сторожу полицейское удостоверение и назвав имя Кеннета Флеминга, Линли прошел к трибунам. В безмолвной темноте стадиона Линли дал себе ясный отчет в результатах следствия по прошествии семидесяти двух часов. У них не было улик, которые суд мог бы посчитать неопровержимыми, улик, которые можно было безоговорочно связать с одним из имеющихся подозреваемых в той же мере, в какой они были связаны с убийством. С одной стороны, у них имелись окурки, отпечатки обуви, волокна, два комплекта масляных пятен — на волокнах и на земле — и признание. С другой стороны, у них было обгоревшее кресло, полдюжины горелых спичек и окурок одной сигареты «Бенсон энд Хеджез». Кроме того, они располагали очень важной уликой — ключом от кухонной двери, оказавшимся у Джимми Купера, ссорой, которую слышал во время своей вечерней прогулки фермер, ссорой на автостоянке крикетного стадиона, заявлением о разводе, которое требовало подтверждения, и романом с несчастливым концом. Но каждая конкретная улика, которой он располагал, равно как и все собранные до настоящего момента свидетельские показания, выступали в роли кусочков смальты, которые могли навсегда остаться незаконченной мозаикой.
И именно отсутствие чего-то основополагающего, давало Линли передышку, позволявшую мысленно вернуться в библиотеку их родового гнезда в Корнуолле. Он лежит на полу, положив голову на руки, сестра пристроилась рядом, обхватив руками подушку. Отец сидит в кресле и читает детям рассказ, который оба они знают наизусть: об исчезновении лошади-фаворита, о смерти ее тренера и о дедуктивных способностях Шерлока Холмса. Они и сами не помнят, сколько раз слышали эту историю, но как только рассказ подбирается к кульминационному моменту, ожидание нарастает. Линли садится, Джудит прижимает подушку к животу. И когда граф, кашлянув, спрашивает у Шерлока Холмса голосом инспектора Грегори: «Есть еще какие-то моменты, на которые вы советовали бы мне обратить внимание?», Линли с сестрой подхватывают — Линли говорит: «На странное поведение собаки в ночь преступления», Джудит с притворным недоумением возражает: «Собаки? Но она никак себя не вела!», и вместе они выкрикивают, дойдя до благополучного финала: «Это-то и странно».11
Только в деле Кеннета Флеминга темой диалога между Холмсом и Грегори было бы не поведение собаки в ночное время, а заявление подозреваемого. Ибо внимание Линли привлекла некая странность в этом заявлении.
Означенный подозреваемый не сказал абсолютно ничего.
В этом и заключалась — если отбросить все лишнее — странность.
Глава 21
Глава 22
— Макулатура. Только чтобы отвлечься от работы. Он поставил книгу на место и взял любовный роман в бумажной обложке, лежавший на столике рядом с кроватью. Надел очки и стал читать анонс на задней странице обложки.
— Люди в этих книгах всегда живут потом долго и счастливо, так ведь, сержант?
— Не знаю. Все эти истории заканчиваются как раз накануне этой их долгой и счастливой жизни. Но любовные сцены развлекают. Если вам нравятся такие вещи. — Барбара сморщилась, увидев, что Линли прочел название. — Вы хотите есть, сэр? Не знаю, как вы, но я сегодня толком не обедала. Так, может, перекусим?
— Я не возражаю, Хейверс. Что у вас есть?
— Яйца. И яйца.
— Значит, я буду яйца.
— Хорошо, — ответила она и зашуршала в ведре под раковиной.
Повар из нее был никакой, потому что у Барбары никогда не было ни сил, ни времени попрактиковаться. Поэтому пока Линли листал роман о Флинте Саутерне, периодически фыркая и один раз пробормотав: «Господи боже», Барбара сварганила блюдо, которое, она надеялась, сойдет за омлет. Он немножко подгорел и был кривоват, но она сдобрила его сыром, луком и единственным обнаруженным в ведре помидором. Еще она сделала тосты из четырех ломтиков явно черствого — но спасибо, хоть не заплесневелого — хлеба из цельных зерен пшеницы.
Она наливала в чайник горячей воды, когда Линли оторвался от книги:
— Извините, я плохой гость. Совсем вам не помогаю. Где у вас приборы, сержант?
— В ящике рядом с раковиной, сэр.
И тут она вспомнила. Она метнулась к ящику, уже приоткрытому Линли, и выхватила оттуда трусы и лифчик.
Линли поднял бровь, Барбара запихала белье в карман.
— Ящиков не хватает, — беспечно произнесла она. — Надеюсь, вы не против чая в пакетиках. «Лапсанг сушонга» у меня нет.
Линли извлек из царившего в ящике хаоса два ножа, две вилки и две ложки.
— В пакетиках подойдет, — ответил он, неся приборы на стол. Барбара поставила тарелки.
Омлет получился резиновым, но Линли мужественно взрезал его и, подцепив кусок на вилку, сказал:
— Выглядит аппетитно, сержант.
И принялся за еду. Барбара воспользовалась моментом, чтобы унести книгу в дальний конец коттеджа, но Линли, похоже, не заметил исчезновения романа. За столом воцарилось молчание. Поскольку продолжительные раздумья были не в обычае Барбары, через несколько минут молчаливого жевания она все-таки спросила:
— Что?
— Что? — спросил он в ответ.
— Еда, атмосфера или компания? Или вид моего нижнего белья? Между прочим, оно было чистым. Или вас смутила книжка про Флинта и Стар… забыла ее имя?
— Получается, они не разделись, — ответил после некоторого размышления Линли. — Как такое возможно?
— Ошибка редактора. Так значит, они разделись?
— Судя по всему.
— Что ж, хорошо. Тогда я не буду дочитывать. Оно и к лучшему. Этот Флинт действует мне на нервы.
Они вернулись к еде. Линли намазал тост ежевичным джемом, любезно не замечая частичек сливочного масла, оставшегося на джеме от предыдущей трапезы. Барбара с беспокойством наблюдала за своим начальником. В ее обществе Линли никогда не погружался в длительное молчание, всегда стремясь поделиться мыслями, возникающими по ходу расследования, и внезапная перемена беспокоила Барбару.
Она съела еще омлета, намазала маслом еще один тост и налила себе еще чаю. И наконец спросила:
— Это Хелен, инспектор?
— Хелен?
— Да. Вы же помните Хелен. Рост около пяти футов семи дюймов. Каштановые волосы. Карие глаза. Хорошая кожа. Весит примерно восемь с половиной стоунов. Вы спите с ней с ноября прошлого года. Ни о чем вам не говорит?
Он намазал на тост еще джема.
— Нет, это не Хелен, — ответил он. — По крайней мере, это не всегда и не вся Хелен.
— Ваш ответ все разъясняет. Если не Хелен, то что?
— Я думал о Фарадее.
— О чем? О его истории?
— Ее правдоподобие меня тревожит. История так и просится, чтобы ей поверили.
— Если он не убивал Флеминга, у него должно быть алиби, не так ли?
— Весьма удобно, что оно у него столь надежно, когда у других — в лучшем случае страдает пробелами.
— У Пэттен такое же надежное алиби, как у Фарадея, — возразила она. — М у Моллисона, если уж на то пошло. И у миссис Уайтлоу. И у Оливии. Вы же не думаете, что Фарадей убедил Аманду Бекстед, ее брата и соседей дать ложные показания ради его выгоды. И потом, какая ему выгода от смерти Флеминга?
— Прямой — нет.
— Тогда кто? — спросила Барбара и сама же ответила: — Оливия?
— Если им удалось убрать Флеминга с дороги, то мать Оливии с тем большей вероятностью примет ее обратно. Вы не согласны?
—Конечно, — отозвалась Барбара, густо намазывая тост джемом. — После потери Флеминга миссис Уайтлоу, вероятно, сделалась восприимчивее к эмоциональным воздействиям.
— Поэтому…
Барбара подняла измазанный синеватым джемом нож, останавливая Линли;
— Но факты есть факты, как бы мы ни хотели подогнать их под наши теории. Вы прекрасно знаете, что рассказ Фарадея подтвердится. Это верно, что поначалу Фарадей нам правды не сказал, но на то у него была веская причина. Вы видели Оливию. Она уже на грани небытия. На месте Фарадея вы бы тоже не захотели причинить ей боль, не так ли? Вы приписываете ему какой-то зловещий умысел, когда он всего лишь вполне разумно оберегает умирающего человека.
Откинувшись на стуле, Барбара ждала ответа. Линли допил чай, она налила ему еще. Он рассеянно помешал в чашке, не добавив ни сахара, ни молока, и вилкой погонял по тарелке последний кусочек помидора. Было ясно, что линия рассуждений Барбары его не убеждает, и Хейверс не могла понять, почему. Она снова заговорила:
— Смиритесь, инспектор. Алиби Фарадея подтвердится. Мы, конечно, можем выяснить, что на самом деле он прикрывает своим алиби с мальчишником, но этим мы ни на шаг не приблизимся к убийце Флеминга. А мы ведь за ним охотимся. Или наши цели изменились, пока я хлопала глазами?
Линли сложил нож и вилку крест-накрест на своей пустой тарелке. Барбара принесла из кухни виноград, обобрав с него подгнившие ягоды, и кусок чеддера, с которого счистила тоненькую пленку плесени.
— Вот что я думаю, — заявила она. — Мне кажется, нам надо вызвать для допроса Джин Купер. Надо спросить, почему она не слишком горит желанием дать нам полезную информацию. О своем браке. О посещениях Флеминга. О заявлении на развод и временных совпадениях в этом деле. Нужно продержать ее в Ярде часов шесть, взять ее измором.
— Она приедет в Скотленд-Ярд только с адвокатом, Хейверс.
— Ну и что? Мы справимся с Фрискином или кого там она с собой приведет. Наша задача — встряхнуть ее, инспектор. Только так, по моему мнению, от нее можно добиться правды.
— Сержант, вы правы, — сказал вдруг Линли. — И чем больше я над этим думаю, тем больше в этом убеждаюсь. Встряхнуть — вот что нам нужно.
— Отлично, — сказала она. — Везем Джин к нам или…
— Не Джин, — перебил он.
— Не… Кого же?
— Джимми.
—Джимми. Джимми? — Барбара почувствовала необходимость что-то предпринять, чтобы не взвиться от неподдельной досады. Она вцепилась в сиденье своего стула. — Сэр, с помощью Джимми ее не расколоть. Фрискин должен был сказать ей сегодня, что Джимми скрывает нужные нам факты. Она скажет сыну, чтобы он продолжал в том же духе. И если он потерпит и будет держать рот на замке, когда мы слишком близко к нему подберемся, он окажется дома, и он, должно быть, это знает. Как и она. Говорю вам, сэр, с помощью Джимми Джин Купер не встряхнуть. И не сломать.
— Проследите, чтобы его доставили к двенадцати часам, — сказал Линли.
— Но зачем терять на это время? И пресса на нас накинется, не говоря уже о реакции Уэбберли и Хильера. Мы ничего не выиграем. И время потеряем. Сэр, послушайте меня. Если мы задержим Джин, мы снова возьмем след. У нас появится материал для работы. Если же мы зациклимся на Джимми, мы вообще не встряхнем Джин.
— В этом вы правы, — сказал Линли. Он смял свою бумажную салфетку и бросил на стол.
— В чем права?
— Насчет встряски для Джин Купер.
— Отлично. Так что, если я права…
— Но встряхнуть я хочу не Джин Купер. Доставьте Джимми к полудню.
Линли намеренно поехал домой кружным путем. Он не спешил. У него не было причин полагать, что его ожидало сообщение от Хелен Клайд, но даже если и так, Линли иногда обнаруживал, что, покинув место, казалось бы созданное для размышлений, он начинал думать даже с большей ясностью, чем дома или в кабинете. По этой причине он нередко уходил из Нью-Скотленд-Ярда в разгар расследования на пятиминутную прогулку по Сент-Джеймсскому парку. В этот вечер Линли в конце концов оказался перед входом на крикетный стадион «Лордз».
Предъявив сторожу полицейское удостоверение и назвав имя Кеннета Флеминга, Линли прошел к трибунам. В безмолвной темноте стадиона Линли дал себе ясный отчет в результатах следствия по прошествии семидесяти двух часов. У них не было улик, которые суд мог бы посчитать неопровержимыми, улик, которые можно было безоговорочно связать с одним из имеющихся подозреваемых в той же мере, в какой они были связаны с убийством. С одной стороны, у них имелись окурки, отпечатки обуви, волокна, два комплекта масляных пятен — на волокнах и на земле — и признание. С другой стороны, у них было обгоревшее кресло, полдюжины горелых спичек и окурок одной сигареты «Бенсон энд Хеджез». Кроме того, они располагали очень важной уликой — ключом от кухонной двери, оказавшимся у Джимми Купера, ссорой, которую слышал во время своей вечерней прогулки фермер, ссорой на автостоянке крикетного стадиона, заявлением о разводе, которое требовало подтверждения, и романом с несчастливым концом. Но каждая конкретная улика, которой он располагал, равно как и все собранные до настоящего момента свидетельские показания, выступали в роли кусочков смальты, которые могли навсегда остаться незаконченной мозаикой.
И именно отсутствие чего-то основополагающего, давало Линли передышку, позволявшую мысленно вернуться в библиотеку их родового гнезда в Корнуолле. Он лежит на полу, положив голову на руки, сестра пристроилась рядом, обхватив руками подушку. Отец сидит в кресле и читает детям рассказ, который оба они знают наизусть: об исчезновении лошади-фаворита, о смерти ее тренера и о дедуктивных способностях Шерлока Холмса. Они и сами не помнят, сколько раз слышали эту историю, но как только рассказ подбирается к кульминационному моменту, ожидание нарастает. Линли садится, Джудит прижимает подушку к животу. И когда граф, кашлянув, спрашивает у Шерлока Холмса голосом инспектора Грегори: «Есть еще какие-то моменты, на которые вы советовали бы мне обратить внимание?», Линли с сестрой подхватывают — Линли говорит: «На странное поведение собаки в ночь преступления», Джудит с притворным недоумением возражает: «Собаки? Но она никак себя не вела!», и вместе они выкрикивают, дойдя до благополучного финала: «Это-то и странно».11
Только в деле Кеннета Флеминга темой диалога между Холмсом и Грегори было бы не поведение собаки в ночное время, а заявление подозреваемого. Ибо внимание Линли привлекла некая странность в этом заявлении.
Означенный подозреваемый не сказал абсолютно ничего.
В этом и заключалась — если отбросить все лишнее — странность.
Глава 21
— Давай вернемся к тому моменту, когда ты открыл дверь в коттедж, — сказал Линли. — Напомни мне. Что это была за дверь?
Джимми Купер поднес ко рту палец и откусил заусенец. Они сидели в комнате для допросов уже больше часа, и за это время мальчик умудрился дважды кусать себя до крови, оба раза, по-видимому, не испытывая боли.
Линли продержал Фрискина и Джимми Купера в комнате для допросов сорок семь минут к моменту своего вступления в беседу. Он хотел как можно сильнее вывести мальчишку из себя, и поэтому дал адвокату и его клиенту потомиться в соусе ожидания, пока вокруг них шумела повседневная жизнь полицейского управления. Фрискин, естественно, не преминул воспользоваться моментом, чтобы проинформировать своего клиента о замысле полиции, но над физиологическим состоянием мальчика он был не властен. Опасность грозила не адвокату, а голове Джимми. Линли зависел от способности мальчика осознать сей факт.
— Мы по меньшей мере раза четыре возвращались к одному и тому же факту, — вмешался Фрискин. — Вряд ли пятый раз что-то изменит.
— Ты можешь уточнить для меня, какая это была дверь? — повторил вопрос Линли.
Фрискин вздохнул с демонстративным неодобрением. Джимми поерзал на стуле:
— Я уже сказал. Кухонная.
— И ты воспользовался ключом?…
— Из сарая. Это я тоже уже говорил.
— Да. Это ты говорил. Мне просто хотелось убедиться, что мы правильно излагаем факты. Ты вставил ключ в замок. Повернул его. Что случилось дальше?
— В каком смысле, что случилось дальше?
— Это просто смешно, — сказал Фрискин.
— А что должно случиться? — спросил Джимми. — Я открыл эту чертову дверь и вошел.
— Как ты открыл дверь?
— Вот пристал! — Джимми резко отодвинул свой стул от стола.
—Инспектор, — вмешался Фрискин. — Неужели это копание в мелких подробностях открывания двери так необходимо? Какой в этом смысл? Чего вы хотите от моего клиента?
— Дверь открылась, как только ты повернул ключ? — спросил Линли. — Или тебе пришлось ее толкнуть?
— Джим… — предостерег Фрискин, как будто только что понял, куда клонит Линли.
Джимми дернул плечом, отмахиваясь от слов адвоката:
— Конечно, толкнул. Как еще открываются двери?
— Прекрасно. Скажи мне как.
— Что — как?
— Как ты ее толкнул?
— Просто толкнул и все.
— Под ручкой? Над ручкой? Держась за ручку? В каком месте?
— Не помню. — Мальчик сполз на сиденье. — Сверху, наверное.
— Ты толкнул ее над дверной ручкой. Дверь открылась. Ты вошел. Свет был включен?
Лоб Джимми собрался морщинками. Этого вопроса Линли раньше не задавал. Джимми покачал головой.
— Ты включил его?
— Зачем бы я стал?
— Ну хотя бы для того, чтобы сориентироваться. Тебе нужно было найти кресло. У тебя с собой был фонарик? Ты зажег спичку?
Джимми, похоже, перебирал варианты и прикидывал, что может повлечь за собой каждый из них. Наконец он решился, сказав:
— Ну, фонарик-то я не мог везти на мотоциклете.
— Значит, ты зажег спичку.
— Я этого не говорил.
— Тогда включил свет?
— Может быть. На секунду.
— Прекрасно. Что потом?
— Потом я сделал то, что уже рассказывал вам. Зажег эту проклятую сигарету и сунул в кресло. Потом ушел.
Линли задумчиво кивнул. Надел очки и вынул из плотного коричневого конверта фотографии с места преступления. Просматривал снимки, он продолжал спрашивать:
— Своего отца ты не видел?
— Я уже сказал…
— Не разговаривал с ним?
—Нет.
— Не слышал, как он двигается в спальне наверху?
— Я уже все это вам говорил.
— Да. Говорил. — Линли разложил фотографии перед собой. Джимми старательно отводил глаза. Линли, казалось, углубился в фотографии. Наконец он поднял голову и спросил:
— Ты ушел той же дорогой, что и пришел? Через кухню?
—Да.
— Ты оставил дверь открытой?
Правая рука Джимми скользнула ко рту. Он бессознательно прикусил указательный палец.
— Да, наверное.
— Она была открыта? — резко спросил Линли.
—Нет.
— Захлопнута?
— Да. Захлопнута. Она была закрыта. Захлопнута.
— Ты в этом уверен? Фрискин подался вперед.
— И сколько еще раз вы собираетесь…
— Ты пролез в дом и выбрался из него беспрепятственно?
—Что?
— Без затруднений. Ни на что не наткнулся? Ни на кого не наткнулся?
— Я же уже сказал. Десять раз повторил.
— В таком случае, что случилось с животными? — спросил Линли. — Миссис Пэттен сказала, что в доме, когда она уехала, оставались животные.
— Никаких животных я не видел.
— Их не было в коттедже?
— Я этого не говорю.
— Ты сказал, что наблюдал за коттеджем из глубины сада. Ты сказал, что видел в кухонном окне своего отца. Ты сказал, что видел, как он поднимался в спальню. Ты видел, как он открыл дверь? Видел, как он выпускал котят?
На лице Джимми отразилось подозрение, что вопрос представляет собой некую ловушку. Но какого рода эта ловушка, он явно не понимал.
— Не знаю я, понятно? Не помню.
— Возможно, твой отец выпустил их до твоего приезда. Ты не заметил где-нибудь в саду котят?
— Да сдались вам эти котята!
Линли переложил фотографии по-другому. Джимми бросил на них взгляд и тут же отвел глаза.
— Мы все попусту теряем здесь время, — заявил Фрискин. — Мы никуда не движемся, и у нас нет никакой надежды на продвижение, если и пока у вас не появится новый материал для работы. Когда это случится, Джим будет счастлив ответить на ваши вопросы, а до того…
— Что было на тебе надето в тот вечер, Джимми? — спросил Линли.
— Инспектор, он уже сказал вам…
— Футболка, насколько я помню, — сказал Линли. — Правильно? Джинсы. Пуловер. Ботинки «Док Мартене». Что-нибудь еще?
— Трусы и носки. — Джимми фыркнул. — Они на мне и сейчас.
— И это все.
— Точно.
— Больше ничего?
— Инспектор…
— Больше ничего, Джимми?
— Я же сказал. Больше ничего.
Линли снял очки и положил их на стол со словами:
— Это интересно.
— Почему?
— Поскольку ты не оставил отпечатков, я решил, что у тебя были перчатки.
— Я ничего не трогал.
— Но ты же объяснил, что открыл дверь толчком. Однако на ней нет твоих отпечатков. Ни на самой двери, ни на ручке, ни снаружи, ни внутри. На выключателе в кухне тоже нет твоих отпечатков.
— Я их стер. Я забыл. Да, точно. Я их стер.
— Ты стер свои отпечатки и одновременно сумел оставить все прочие? Как ты это устроил?
Фрискин выпрямился на стуле и внимательно посмотрел на мальчика. Потом устремил взгляд на Линли, храня при этом молчание.
Джимми завозил под стулом ногами. Ударил носком кроссовки в пол. И тоже ничего не сказал.
— И если тебе удалось стереть свои отпечатки и сохранить все прочие, то почему ты оставил свои отпечатки на керамической утке в сарае?
— Я сделал, то что сделал.
— Можно мне переговорить с клиентом, инспектор? — попросил Фрискин.
Линли начал подниматься.
— Да не нужны мне никакие разговоры! — крикнул Джимми. — Я рассказал вам, что сделал. Сто раз говорил. Взял ключ, вошел в дом и сунул сигарету в кресло.
— Нет, — сказал Линли. — Все было не так.
— Так! Я же тысячу раз вам говорил…
—Ты рассказал нам, как ты себе это представлял. Возможно, ты рассказал, как сделал бы это, будь у тебя возможность. Но ты не рассказал нам, как все происходило.
— Рассказал!
— Нет. — Линли остановил запись, вынул кассету и поставил другую, с записью предыдущей беседы. Она была перемотана до места, которое он выбрал сегодня утром, и Линли нажал на кнопку. Зазвучали их голоса.
— Ты курил в этот момент?
— За кого вы меня принимаете? За слабоумного?
— Это была такая сигарета? «Джей-Пи-Эс»?
— Да, правильно, «Джей-Пи-Эс».
— И ты ее зажег? Покажи мне, пожалуйста.
— Что показать?
— Как ты зажег сигарету.
Линли выключил магнитофон, вынул кассету, поставил прежнюю. Нажал на кнопку «запись».
— И что? — спросил Джимми. — Я сказал то, что сказал. И сделал то, что сделал.
— С помощью «Джей-Пи-Эс»?
— Вы что, не слышали?
— Да нет, слышал. — Линли потер лоб, потом посмотрел на мальчика. Джимми покачивался вместе со стулом. Линли сказал: — Почему ты лжешь, Джим?
— Я никогда…
— Что ты от нас скрываешь? Мальчик продолжал покачиваться:
— Слушайте, я же сказал вам…
— Неправду. А правды ты мне не сказал.
— Я был там, я сказал.
— Да. Ты там был. Ты был в саду. В сарае. Но в коттедже ты не был. И ты такой же убийца своего отца, как я.
— Убил. Ублюдка. Он получил по заслугам.
— В день, когда убили твоего отца, твоя мать должна была подтвердить получение заявления на развод. Ты об этом знал, Джим?
— Он заслужил смерть.
— Но твоя мать не хотела развода. Если бы она хотела, она бы подала собственное заявление через два года после его ухода из семьи. Это законная процедура. У нее были основания для развода.
— Я желал ему смерти.
— Но вместо этого она медлила целых четыре года. И наверно, думала, что в конце концов вернет его.
— Я бы снова его убил, если б можно было.
— У нее были причины так думать, Джим? Ведь все эти годы твой отец, в конце концов, продолжал ее навещать. Когда вас, детей, не было дома. И ты это знал.
— Я это сделал. Сделал.
— Осмелюсь предположить, что у нее все еще могла оставаться серьезная надежда. Если он продолжал искать с ней встречи.
Джимми поставил стул ровно. Принялся натягивать нижний край футболки на колени.
— Я вам сказал, — произнес он. Смысл был ясен: отвалите, я больше ничего не скажу.
Линли поднялся.
— Мы не станем выдвигать обвинения против вашего клиента, — сказал он мистеру Фрискину.
Джимми вскинул голову.
— Но он понадобится нам для нового разговора. Как только у него будет возможность вспомнить, что же в точности произошло вечером в прошлую среду.
Два часа спустя Барбара докладывала Линли о передвижениях Криса Фарадея и Аманды Бекстед ночью в среду. Аманда, сообщила она Линли, живет на Мортон-стрит в особняке, поделенном на квартиры. Соседи там сверху и снизу, сама приветливость: можно подумать, что они все свободное от сна время наблюдают за делами других. Аманда подтвердила, что Крис Фарадей был у нее.
В завершение своего доклада Барбара сказала:
— Так что я вижу это следующим образом: или смерть Флеминга является заговором целой Мортон-стрит, или Аманда Бекстед говорит правду. Я голосую за второй вариант. А вы?
Линли стоял у окна кабинета, руки в карманах, взгляд устремлен на улицу внизу. Разошлись ли газетчики и фотографы? — подумала Барбара. Вслух же она сказала:
— И что вам удалось узнать у вашего хулигана на этот раз?
— Новые и, с его стороны, невольные подтверждения, что он не убивал своего отца.
— Он твердо стоит на своем?
— Пока да.
— Черт. Почему мы просто не арестуем ее? Какой смысл пробираться вот так, словно с черного хода?
— Смысл — доказательства, сержант.
— Мы получим доказательства. У нас уже есть мотив, средства и возможность. Достаточно, чтобы задержать ее и хотя бы разок как следует допросить. После этого все остальное встанет на свои места.
Линли медленно покачал головой, долго смотрел на улицу под окнами, потом на небо, серое, как военный корабль, можно было подумать, что весна внезапно объявила мораторий.
— Мальчик должен назвать ее имя, — наконец произнес он.
Барбара решила, что ослышалась. Такое продвижение черепашьим шагом было настолько нехарактерно для Линли, что она даже рискнула объяснить это укоренившейся неопределенностью в его отношениях с Хелен Клайд, что было, конечно, не совсем этично для нее, как для подчиненной.
— Сэр. — Она постаралась говорить это тоном дружеского терпения. — По-моему, нереально ожидать этого от шестнадцатилетнего мальчика. Она все же его мать. Может, они и не ладят, но если он назовет ее убийцей своего отца, разве вы не понимаете, что он сделает с собой? И вы полагаете, что он этого не понимает?
Линли в раздумье теребил подбородок. Барбара ощутила достаточно смелости, чтобы продолжить:
— В одну неделю он потеряет обоих родителей. Вы действительно представляете, что он это сделает? Ожидаете, что он превратит свою сестру и брата, не говоря уже о себе, в настоящих сирот? Отданных под опеку? Не много ли вы от него хотите? Вы что, совсем хотите его сломать?
— Может быть, Хейверс, — сказал Линли.
— Хорошо. Тогда…
— К несчастью, сломить Джимми Купера именно в такой степени — это единственное, что нам может помочь докопаться до истины.
— Время уходит, — сказала Барбара. — С каждым новым днем промедления нам будет все труднее сделать новый шаг, Время дает людям шанс состряпать алиби. Оно дает им возможность поправить свои показания. И хуже всего — оно дает им возможность подумать.
— Что мне и надо, — сказал Линли.
— И сколько времени вам надо? — спросила Барбара.
— На что?
— На ваши раздумья.
— Вы не так меня поняли. Не мне нужно время подумать.
— Тогда кому, инспектор?
— Мне казалось, это очевидно. Мы ждем, чтобы убийца назвал свое имя. А это требует времени. Вы ошибаетесь насчет моих мыслей и насчет того, кому в этом деле что нужно сделать.
— Так кому же? — настойчиво спросила она. — Кому и что нужно сделать?
— Не Джимми, — ответил Линли. — И Джимми никогда не был этим человеком.
Джимми Купер поднес ко рту палец и откусил заусенец. Они сидели в комнате для допросов уже больше часа, и за это время мальчик умудрился дважды кусать себя до крови, оба раза, по-видимому, не испытывая боли.
Линли продержал Фрискина и Джимми Купера в комнате для допросов сорок семь минут к моменту своего вступления в беседу. Он хотел как можно сильнее вывести мальчишку из себя, и поэтому дал адвокату и его клиенту потомиться в соусе ожидания, пока вокруг них шумела повседневная жизнь полицейского управления. Фрискин, естественно, не преминул воспользоваться моментом, чтобы проинформировать своего клиента о замысле полиции, но над физиологическим состоянием мальчика он был не властен. Опасность грозила не адвокату, а голове Джимми. Линли зависел от способности мальчика осознать сей факт.
— Мы по меньшей мере раза четыре возвращались к одному и тому же факту, — вмешался Фрискин. — Вряд ли пятый раз что-то изменит.
— Ты можешь уточнить для меня, какая это была дверь? — повторил вопрос Линли.
Фрискин вздохнул с демонстративным неодобрением. Джимми поерзал на стуле:
— Я уже сказал. Кухонная.
— И ты воспользовался ключом?…
— Из сарая. Это я тоже уже говорил.
— Да. Это ты говорил. Мне просто хотелось убедиться, что мы правильно излагаем факты. Ты вставил ключ в замок. Повернул его. Что случилось дальше?
— В каком смысле, что случилось дальше?
— Это просто смешно, — сказал Фрискин.
— А что должно случиться? — спросил Джимми. — Я открыл эту чертову дверь и вошел.
— Как ты открыл дверь?
— Вот пристал! — Джимми резко отодвинул свой стул от стола.
—Инспектор, — вмешался Фрискин. — Неужели это копание в мелких подробностях открывания двери так необходимо? Какой в этом смысл? Чего вы хотите от моего клиента?
— Дверь открылась, как только ты повернул ключ? — спросил Линли. — Или тебе пришлось ее толкнуть?
— Джим… — предостерег Фрискин, как будто только что понял, куда клонит Линли.
Джимми дернул плечом, отмахиваясь от слов адвоката:
— Конечно, толкнул. Как еще открываются двери?
— Прекрасно. Скажи мне как.
— Что — как?
— Как ты ее толкнул?
— Просто толкнул и все.
— Под ручкой? Над ручкой? Держась за ручку? В каком месте?
— Не помню. — Мальчик сполз на сиденье. — Сверху, наверное.
— Ты толкнул ее над дверной ручкой. Дверь открылась. Ты вошел. Свет был включен?
Лоб Джимми собрался морщинками. Этого вопроса Линли раньше не задавал. Джимми покачал головой.
— Ты включил его?
— Зачем бы я стал?
— Ну хотя бы для того, чтобы сориентироваться. Тебе нужно было найти кресло. У тебя с собой был фонарик? Ты зажег спичку?
Джимми, похоже, перебирал варианты и прикидывал, что может повлечь за собой каждый из них. Наконец он решился, сказав:
— Ну, фонарик-то я не мог везти на мотоциклете.
— Значит, ты зажег спичку.
— Я этого не говорил.
— Тогда включил свет?
— Может быть. На секунду.
— Прекрасно. Что потом?
— Потом я сделал то, что уже рассказывал вам. Зажег эту проклятую сигарету и сунул в кресло. Потом ушел.
Линли задумчиво кивнул. Надел очки и вынул из плотного коричневого конверта фотографии с места преступления. Просматривал снимки, он продолжал спрашивать:
— Своего отца ты не видел?
— Я уже сказал…
— Не разговаривал с ним?
—Нет.
— Не слышал, как он двигается в спальне наверху?
— Я уже все это вам говорил.
— Да. Говорил. — Линли разложил фотографии перед собой. Джимми старательно отводил глаза. Линли, казалось, углубился в фотографии. Наконец он поднял голову и спросил:
— Ты ушел той же дорогой, что и пришел? Через кухню?
—Да.
— Ты оставил дверь открытой?
Правая рука Джимми скользнула ко рту. Он бессознательно прикусил указательный палец.
— Да, наверное.
— Она была открыта? — резко спросил Линли.
—Нет.
— Захлопнута?
— Да. Захлопнута. Она была закрыта. Захлопнута.
— Ты в этом уверен? Фрискин подался вперед.
— И сколько еще раз вы собираетесь…
— Ты пролез в дом и выбрался из него беспрепятственно?
—Что?
— Без затруднений. Ни на что не наткнулся? Ни на кого не наткнулся?
— Я же уже сказал. Десять раз повторил.
— В таком случае, что случилось с животными? — спросил Линли. — Миссис Пэттен сказала, что в доме, когда она уехала, оставались животные.
— Никаких животных я не видел.
— Их не было в коттедже?
— Я этого не говорю.
— Ты сказал, что наблюдал за коттеджем из глубины сада. Ты сказал, что видел в кухонном окне своего отца. Ты сказал, что видел, как он поднимался в спальню. Ты видел, как он открыл дверь? Видел, как он выпускал котят?
На лице Джимми отразилось подозрение, что вопрос представляет собой некую ловушку. Но какого рода эта ловушка, он явно не понимал.
— Не знаю я, понятно? Не помню.
— Возможно, твой отец выпустил их до твоего приезда. Ты не заметил где-нибудь в саду котят?
— Да сдались вам эти котята!
Линли переложил фотографии по-другому. Джимми бросил на них взгляд и тут же отвел глаза.
— Мы все попусту теряем здесь время, — заявил Фрискин. — Мы никуда не движемся, и у нас нет никакой надежды на продвижение, если и пока у вас не появится новый материал для работы. Когда это случится, Джим будет счастлив ответить на ваши вопросы, а до того…
— Что было на тебе надето в тот вечер, Джимми? — спросил Линли.
— Инспектор, он уже сказал вам…
— Футболка, насколько я помню, — сказал Линли. — Правильно? Джинсы. Пуловер. Ботинки «Док Мартене». Что-нибудь еще?
— Трусы и носки. — Джимми фыркнул. — Они на мне и сейчас.
— И это все.
— Точно.
— Больше ничего?
— Инспектор…
— Больше ничего, Джимми?
— Я же сказал. Больше ничего.
Линли снял очки и положил их на стол со словами:
— Это интересно.
— Почему?
— Поскольку ты не оставил отпечатков, я решил, что у тебя были перчатки.
— Я ничего не трогал.
— Но ты же объяснил, что открыл дверь толчком. Однако на ней нет твоих отпечатков. Ни на самой двери, ни на ручке, ни снаружи, ни внутри. На выключателе в кухне тоже нет твоих отпечатков.
— Я их стер. Я забыл. Да, точно. Я их стер.
— Ты стер свои отпечатки и одновременно сумел оставить все прочие? Как ты это устроил?
Фрискин выпрямился на стуле и внимательно посмотрел на мальчика. Потом устремил взгляд на Линли, храня при этом молчание.
Джимми завозил под стулом ногами. Ударил носком кроссовки в пол. И тоже ничего не сказал.
— И если тебе удалось стереть свои отпечатки и сохранить все прочие, то почему ты оставил свои отпечатки на керамической утке в сарае?
— Я сделал, то что сделал.
— Можно мне переговорить с клиентом, инспектор? — попросил Фрискин.
Линли начал подниматься.
— Да не нужны мне никакие разговоры! — крикнул Джимми. — Я рассказал вам, что сделал. Сто раз говорил. Взял ключ, вошел в дом и сунул сигарету в кресло.
— Нет, — сказал Линли. — Все было не так.
— Так! Я же тысячу раз вам говорил…
—Ты рассказал нам, как ты себе это представлял. Возможно, ты рассказал, как сделал бы это, будь у тебя возможность. Но ты не рассказал нам, как все происходило.
— Рассказал!
— Нет. — Линли остановил запись, вынул кассету и поставил другую, с записью предыдущей беседы. Она была перемотана до места, которое он выбрал сегодня утром, и Линли нажал на кнопку. Зазвучали их голоса.
— Ты курил в этот момент?
— За кого вы меня принимаете? За слабоумного?
— Это была такая сигарета? «Джей-Пи-Эс»?
— Да, правильно, «Джей-Пи-Эс».
— И ты ее зажег? Покажи мне, пожалуйста.
— Что показать?
— Как ты зажег сигарету.
Линли выключил магнитофон, вынул кассету, поставил прежнюю. Нажал на кнопку «запись».
— И что? — спросил Джимми. — Я сказал то, что сказал. И сделал то, что сделал.
— С помощью «Джей-Пи-Эс»?
— Вы что, не слышали?
— Да нет, слышал. — Линли потер лоб, потом посмотрел на мальчика. Джимми покачивался вместе со стулом. Линли сказал: — Почему ты лжешь, Джим?
— Я никогда…
— Что ты от нас скрываешь? Мальчик продолжал покачиваться:
— Слушайте, я же сказал вам…
— Неправду. А правды ты мне не сказал.
— Я был там, я сказал.
— Да. Ты там был. Ты был в саду. В сарае. Но в коттедже ты не был. И ты такой же убийца своего отца, как я.
— Убил. Ублюдка. Он получил по заслугам.
— В день, когда убили твоего отца, твоя мать должна была подтвердить получение заявления на развод. Ты об этом знал, Джим?
— Он заслужил смерть.
— Но твоя мать не хотела развода. Если бы она хотела, она бы подала собственное заявление через два года после его ухода из семьи. Это законная процедура. У нее были основания для развода.
— Я желал ему смерти.
— Но вместо этого она медлила целых четыре года. И наверно, думала, что в конце концов вернет его.
— Я бы снова его убил, если б можно было.
— У нее были причины так думать, Джим? Ведь все эти годы твой отец, в конце концов, продолжал ее навещать. Когда вас, детей, не было дома. И ты это знал.
— Я это сделал. Сделал.
— Осмелюсь предположить, что у нее все еще могла оставаться серьезная надежда. Если он продолжал искать с ней встречи.
Джимми поставил стул ровно. Принялся натягивать нижний край футболки на колени.
— Я вам сказал, — произнес он. Смысл был ясен: отвалите, я больше ничего не скажу.
Линли поднялся.
— Мы не станем выдвигать обвинения против вашего клиента, — сказал он мистеру Фрискину.
Джимми вскинул голову.
— Но он понадобится нам для нового разговора. Как только у него будет возможность вспомнить, что же в точности произошло вечером в прошлую среду.
Два часа спустя Барбара докладывала Линли о передвижениях Криса Фарадея и Аманды Бекстед ночью в среду. Аманда, сообщила она Линли, живет на Мортон-стрит в особняке, поделенном на квартиры. Соседи там сверху и снизу, сама приветливость: можно подумать, что они все свободное от сна время наблюдают за делами других. Аманда подтвердила, что Крис Фарадей был у нее.
В завершение своего доклада Барбара сказала:
— Так что я вижу это следующим образом: или смерть Флеминга является заговором целой Мортон-стрит, или Аманда Бекстед говорит правду. Я голосую за второй вариант. А вы?
Линли стоял у окна кабинета, руки в карманах, взгляд устремлен на улицу внизу. Разошлись ли газетчики и фотографы? — подумала Барбара. Вслух же она сказала:
— И что вам удалось узнать у вашего хулигана на этот раз?
— Новые и, с его стороны, невольные подтверждения, что он не убивал своего отца.
— Он твердо стоит на своем?
— Пока да.
— Черт. Почему мы просто не арестуем ее? Какой смысл пробираться вот так, словно с черного хода?
— Смысл — доказательства, сержант.
— Мы получим доказательства. У нас уже есть мотив, средства и возможность. Достаточно, чтобы задержать ее и хотя бы разок как следует допросить. После этого все остальное встанет на свои места.
Линли медленно покачал головой, долго смотрел на улицу под окнами, потом на небо, серое, как военный корабль, можно было подумать, что весна внезапно объявила мораторий.
— Мальчик должен назвать ее имя, — наконец произнес он.
Барбара решила, что ослышалась. Такое продвижение черепашьим шагом было настолько нехарактерно для Линли, что она даже рискнула объяснить это укоренившейся неопределенностью в его отношениях с Хелен Клайд, что было, конечно, не совсем этично для нее, как для подчиненной.
— Сэр. — Она постаралась говорить это тоном дружеского терпения. — По-моему, нереально ожидать этого от шестнадцатилетнего мальчика. Она все же его мать. Может, они и не ладят, но если он назовет ее убийцей своего отца, разве вы не понимаете, что он сделает с собой? И вы полагаете, что он этого не понимает?
Линли в раздумье теребил подбородок. Барбара ощутила достаточно смелости, чтобы продолжить:
— В одну неделю он потеряет обоих родителей. Вы действительно представляете, что он это сделает? Ожидаете, что он превратит свою сестру и брата, не говоря уже о себе, в настоящих сирот? Отданных под опеку? Не много ли вы от него хотите? Вы что, совсем хотите его сломать?
— Может быть, Хейверс, — сказал Линли.
— Хорошо. Тогда…
— К несчастью, сломить Джимми Купера именно в такой степени — это единственное, что нам может помочь докопаться до истины.
— Время уходит, — сказала Барбара. — С каждым новым днем промедления нам будет все труднее сделать новый шаг, Время дает людям шанс состряпать алиби. Оно дает им возможность поправить свои показания. И хуже всего — оно дает им возможность подумать.
— Что мне и надо, — сказал Линли.
— И сколько времени вам надо? — спросила Барбара.
— На что?
— На ваши раздумья.
— Вы не так меня поняли. Не мне нужно время подумать.
— Тогда кому, инспектор?
— Мне казалось, это очевидно. Мы ждем, чтобы убийца назвал свое имя. А это требует времени. Вы ошибаетесь насчет моих мыслей и насчет того, кому в этом деле что нужно сделать.
— Так кому же? — настойчиво спросила она. — Кому и что нужно сделать?
— Не Джимми, — ответил Линли. — И Джимми никогда не был этим человеком.
Глава 22
Джинни Купер долго складывала последнюю из выстиранных вещей. Сложить пижаму восьмилетнего ребенка не так уж трудно, просто, покончив со стиркой, Джинни уже не могла дольше оттягивать свое появление в гостиной, где ее дети последние полчаса смотрели чат-шоу.
Отправив пижаму Стэна в последнюю стопку белья, Джин взяла эту стопку и, выйдя из кухни, помедлила у лестницы. Стэн сидел на полу между диваном и кофейным столиком, прижавшись щекой к колену Джимми. Шэр сидела плечом к плечу со старшим братом, держась за рукав его футболки. Они теряли его, они знали, что теряют его, и при виде того, как они цепляются за Джимми, словно только это и могло их спасти, у Джинни так защипало в глазах, что ей захотелось кинуться и расшвырять их в разные стороны.
Отправив пижаму Стэна в последнюю стопку белья, Джин взяла эту стопку и, выйдя из кухни, помедлила у лестницы. Стэн сидел на полу между диваном и кофейным столиком, прижавшись щекой к колену Джимми. Шэр сидела плечом к плечу со старшим братом, держась за рукав его футболки. Они теряли его, они знали, что теряют его, и при виде того, как они цепляются за Джимми, словно только это и могло их спасти, у Джинни так защипало в глазах, что ей захотелось кинуться и расшвырять их в разные стороны.