Джойс Бренда. Темный огонь

   — Приличия? — смогла наконец выговорить Джейн. И тут же в ее душе вспыхнуло негодование. — Вы будете мне говорить о приличиях?!
   — Вы что, оглохли?! — заорал граф, тряся ее.
   — Это вы оглохли! — заорала в ответ Джейн. — Уж конечно, я его ни в чем не поощряла, мы просто ловили рыбу!
   Они бешено уставились друг на друга.
   — Мы обсуждаем ваше поведение, а не мое, — заявил граф.
   — А следовало бы обсудить ваше! — нахально заявила Джейн. — Это вы, а не я оставляете кругом грязь; это вы принимаете в доме любовницу, ни от кого не скрываясь, это вы… — Она умолкла, поняв, что заходит слишком далеко.
   Руки графа дрогнули.
   — Ну, что я еще? Прошу вас, продолжайте! — Голос графа звучал мягко и угрожающе.
   — Извините… — Джейн покраснела и глубоко вздохнула.
   — Это я убил свою жену, да? — промурлыкал граф. Джейн вытаращила глаза.
   — Нет! То есть я хочу сказать, я об этом и не думала!
   — Вот как? Так, значит, вы считаете меня виновным в чем угодно, кроме главного пункта?
   Джейн закусила губы, отчаянно сожалея о том, что вообще решилась противоречить, а в особенности о том, что нечаянно задела его самое больное место.
   Граф безрадостно улыбнулся и отпустил девушку.
   — Поскольку я человек взрослый, — сказал он, — я, черт побери, делаю то, что хочу и когда хочу, и, честно говоря, дорогая, меня давным-давно уже не интересуют такие глупости, как приличия. — Тут его голос стал жестче. — Но вы — это совсем другое дело. Надеюсь, Джейн, вы меня поняли?
   — Ну, это нечестно… — начала было она.
   — И не вздумайте спорить!
   — Но вы со мной обращаетесь как с ребенком!
   — Вы не ребенок, черт побери, вы что, не можете посмотреть в зеркало? — рявкнул граф.
   Джейн нервно моргнула.
   Граф отошел в сторону и поспешил налить себе основательную порцию выпивки. Джейн разволновалась.
   — Да, я не ребенок, — мягко сказала она, обращаясь к спине графа. — Мне семнадцать лет, я взрослая женщина.
   Граф фыркнул.
   — Вы еще не женщина… вы только собираетесь стать ею.
   — Я не ребенок! Когда вы наконец это поймете!
   — Как только вы перестанете вести себя по-детски. Глаза Джейн наполнились горячими слезами. Огорченная и обиженная, она растерянно взмахнула руками. И тут увидела, что граф смотрит на ее грудь. Он, правда, мгновенно отвернулся… но все же сделал это недостаточно быстро. Джейн замерла на месте и призадумалась. Граф говорит одно, а делает совсем другое, решила она. «Он давно заметил, что я не дитя. Может быть, он просто не умеет разговаривать с женщинами, не обижая их? Он прекрасно понимает, что я — женщина, — думала Джейн. — Он смотрит на меня… он смотрит на меня точно так же, как смотрел тот глупый рыжий парнишка…»
   Джейн вдруг почувствовала, как ее пробирает дрожь. Он знает — но сам себе не хочет признаться в этом.
   Граф наконец повернулся к ней лицом.
   — Я хочу, чтобы вы поняли, Джейн. Молодая женщина, — он выделил голосом последнее слово, — не должна болтаться в лесу одна, без сопровождающего. В наши дни вокруг слишком много бродяг. Это небезопасно.
   Джейн кивнула, неотрывно глядя на него. Наконец-то он увидел, что я не ребенок!..
   — А что касается сегодняшнего утра, — продолжал граф, — то кузен Джимми, хотя он и моложе вас, все же почти уже мужчина, и он крупный, сильный юноша, и он всего-навсего простой крестьянин. И при виде такой соблазнительной картины, как та, которую вы представляли собой у ручья, он вполне может потерять самообладание. Вам это понятно?
   — Да. — Да, ей было понятно — понятно, что теперь у нее есть шанс.
   Граф облегченно вздохнул. И постарался смотреть только на лицо Джейн… ну, может быть, на шею, но уж никак не ниже.
   — Ужин в восемь.
   Джейн вздрогнула. Так он ожидал, что она будет ужинать с ним? Да, это было совсем непохоже на его поведение в день ее приезда. Вообще, все заметно изменилось за прошедшие дни. Джейн улыбнулась. А может быть, он не просто из вежливости приглашает ее, может быть, ему в самом деле хочется, чтобы она поужинала с ним? Правда, тут была еще одна проблема… и Джейн, недолго думая, брякнула:
   — А как насчет Амелии?
   — Амелия уехала.
   Они посмотрели друг другу в глаза; Джейн таращилась изо всех сил, а взгляд графа был совершенно непроницаем. Джейн чуть ли не вприпрыжку выбежала из комнаты.
   Граф, в черных брюках и серебристом жилете, выглядел ошеломляюще. Он не озаботился тем, чтобы надеть смокинг или сюртук, но Джейн он и так нравился. Отведя от губ стакан с виски, он окинул Джейн дерзким взглядом. Джейн улыбнулась.
   — Вы сегодня замечательно выглядите. Он поперхнулся.
   Перепугавшись, Джейн подбежала к нему и принялась колотить по спине. Снаружи послышался лай борзых. Граф протянул руку и взял стакан с водой, а Джейн продолжала хлопать его по спине. Вода пролилась на жилет.
   — О-о! — простонала Джейн, убирая руку. Но рука сама собой почему-то задержалась на спине графа, да к тому же Джейн стояла так близко к нему, что ее юбка касалась его левой ноги. И именно так и застал их граф Равесфорд.
   — Привет, Шелтон! — весело воскликнул он, без доклада входя в комнату. И застыл на месте, оценив представшую его взгляду картину. — Эй, в чем тут дело? — И он многозначительно усмехнулся.
   Джейн, сообразив, что оказалась в двусмысленном положении, вернулась на свое место; на ее щеках вспыхнул румянец. Русоволосый граф оглядел ее, не скрывая своего восхищения.
   — Шелтон, ты не собираешься меня представить? — И он снова усмехнулся.
   Граф встал:
   — Черт бы тебя побрал, Линдлей, я и забыл, что ты должен приехать!
   — Нетрудно понять почему. — Карие глаза Джонатана Линдлея весело сверкали. — Я бы в обществе такой девушки забыл и собственное имя.
   На лице Ника промелькнуло радражение.
   — Это моя подопечная. Внучка герцога Кларендона. Джейн поднялась и сделала реверанс.
   — А я и не знал, что у старины Вестона есть наследники, кроме Чеда! — воскликнул Линдлей. Граф промолчал. — Здравствуйте. — Он взял руку Джейн и, склонившись над ней, поцеловал. Вообще-то, ему не следовало касаться губами кожи девушки, — но он это сделал.
   Джейн, словно обжегшись, отдернула руку. Линдлей улыбнулся, но граф скривился.
   — Прекрати, Линдлей, — предостерег он. — Ей всего семнадцать!
   — И она являет собой частную собственность. — Линдлей повернулся и посмотрел на Ника. Увидев мрачное лицо друга, он поднял руки. — Ну, это совсем по-детски, — серьезно сказал он, и в его глазах мелькнула добродушная насмешка.
   — Просто ты неверно понял то, что увидел, — напряженно объяснил Ник. — Дело в том, что я… поперхнулся.
   Линдлей вопросительно поднял брови.
   — Ну да, конечно, — сказал он, явно не веря словам Ника. Томас тем временем поставил на стол еще один прибор.
   Линдлей весело улыбнулся графу:
   — Значит ли это, что ты забыл и о бегах в конце недели?
   Ник нахмурился. Конечно, он не забыл, что намеревался в воскресенье выставить своего жеребца, Ноу-Регрета, на бега. Просто он пока ничего не решил окончательно…
   — Нет, черт побери. Я хотел послать тебе записку, Линдлей. Просто забыл. Я не могу поехать на бега в этот раз.
   Линдлей хихикнул:
   — Разумеется! Я бы на твоем месте и не подумал никуда ехать.
   — Да о чем ты, черт побери?
   — Спокойнее, старина, не стоит обижаться. Почему бы нам не сесть? Тут что-то ужасно вкусно пахнет. — Линдлей улыбнулся девушке. — Похоже, я пришел как раз вовремя. — Он перевел взгляд на графа, и его улыбка стала еще шире.
   Ник прекрасно понял, что имел в виду его друг, и бросил ему предостерегающий взгляд, не произведший, впрочем, на Линдлея ни малейшего впечатления. Когда же они наконец уселись за стол, красавец Линдлей повернулся к Джейн.
   — Скажите, пожалуйста, — любезным тоном заговорил он, — как вообще вы здесь очутились.
   Граф откинулся на спинку огромного дивана, стоявшего в дневной гостиной, и лениво вытянул перед собой ноги. Он смотрел то на Джейн, то на своего лучшего — и единственного — друга, Линдлея.
   Джейн сидела у пианино; она прекрасно играла, да еще и пела голосом ангела. И все это было идеей Линдлея, черт бы его побрал. И Линдлей не сводил с Джейн восторженных глаз, и все его лицо светилось восхищением. Можно было не сомневаться, что он нашел девушку чрезвычайно привлекательной. Черт бы его побрал.
   Никогда прежде с Ником не случалось такого — чтобы его огорчил приезд друга.
   Он посмотрел на Джейн. Он посмотрел на Линдлея. Линдлей был отъявленным плутом. У него были десятки любовниц. Он мгновенно очаровывал женщин. Он обладал огромным природным обаянием. И графу не раз приходилось видеть, как он восхищался дамами — точно так же, как сейчас восхищался Джейн. Но Джейн была слишком молода для того, чтобы Линдлей уделял ей внимание. Графу все это не нравилось, чертовски не нравилось.
   Но скоро граф забыл о Линдлее, потому что его просто зачаровала Джейн. Ник не мог отвести от нее взгляда. Она была так грациозна… куда грациознее, чем бывают обычно девушки в семнадцать лет — да и многие женщины… она просто не имела права быть такой! Граф вспомнил, как он увидел ее днем, у ручья. Он не мог забыть, как она выглядела в мокрой облегающей одежде, что почувствовал, когда посадил ее на спину своего коня… и когда, как она подошла к нему в столовой.
   Он желал ее.
   Желал физически. Прямо сейчас. Он был напряжен и возбужден. Ему очень не хотелось, чтобы Линдлей это заметил. Он вертел в руках маленькую диванную подушку, чуть прикрываясь ею. К счастью, Линдлей был слишком занят Джейн, чтобы обращать внимание на странное поведение друга. Подушка, однако!
   Когда Джейн допела романс, Линдлей энергично зааплодировал. Джейн коротко улыбнулась ему и повернулась к графу. Их взгляды скрестились.
   — Очень мило, — поспешил сказать граф, стараясь не замечать, каким взглядом окинул их обоих Линдлей. А потом неторопливо поднялся и вышел из гостиной.
   Зайдя в библиотеку, Ник налил себе на два пальца виски и прислушался к голосам, доносящимся из гостиной. Голос Джейн звучал мягко и сладко, голос Линдлея — дерзко, заигрывающе. Потом Линдлей вошел в библиотеку, и Ник машинально налил ему бренди. Протягивая другу стакан, он сказал:
   — Перестань с ней флиртовать. Она еще ребенок.
   — Ребенок? Да будет тебе, старина, ты и сам в это ни на секунду не веришь! И не дурачь меня.
   — Ей всего семнадцать.
   — Семнадцать, и она вполне созрела для того, чтобы… Граф уставился на него бешеным взглядом.
   — Шучу, шучу! Да что с тобой происходит?
   — Ничего.
   — Но ведь ты не станешь отрицать, что она прекрасна!
   — Нет, не стану, — ответил граф. Последовало долгое молчание.
   В дверь просунулась головка Джейн; щеки девушки порозовели, выдавая то, что она слышала последние слова… а может быть, и весь разговор.
   — Извините меня, но я ухожу к себе.
   Граф кивнул, глядя ей в глаза. Линдлей подошел и поцеловал ей руку.
   — Доброй ночи, Джейн. Не хотите завтра покататься верхом? В одиннадцать?
   — Думаю, да, — с улыбкой сказала девушка, но, взглянув на Ника, добавила: — Наверное, мне нужно сначала спросить разрешения.
   Нику противна была мысль о том, что эти двое отправятся на прогулку без него, но Линдлей был его другом, и Ник, несмотря ни на что, доверял ему.
   — Я вам разрешаю, — сказал он и одним глотком осушил свой стакан.
   — Спасибо, — вежливо произнесла Джейн и, еще раз пожелав всем спокойной ночи, ушла.
   — Эй, да ты раздражен? — спросил Линдлей. — Значит ли это, что я тебе помешал?
   — Ты ничему не помешал.
   — Нет? Ну, хорошо. Знаешь, я вообще-то думал, что здесь у тебя Амелия. Я ее видел в Лондоне в прошлый понедельник, в Кристал-Паласе. И она дала мне понять, что собирается сюда.
   — Между нами все кончено, — сказал граф.
   Линдлей не смог скрыть удивления. Потом он мягко рассмеялся, глядя на дверь, за которой скрылась Джейн.
   — Да ты никак стал покорным, старина?
   — Разумеется, нет. Ей всего семнадцать!
   — Семнадцать, и она вполне созрела для любви.
   — Вот именно, — согласился граф. — И я намерен как можно скорее выдать ее замуж. У тебя нет на примете подходящего кандидата?

Глава 16

   Граф вытащил из кармана часы и в шестой раз посмотрел на них.
   Сидя верхом на своем огромном коне, он объезжал одно из полей в южной части своих владений — здесь наемные работники косили сено. Было половина двенадцатого.
   Ник подъехал поближе к старшему и сказал, чтобы тот дал людям перерыв минут на пятнадцать. День был необычайно жарким, на небе не было видно ни облачка. Похвалив батраков за хорошую работу, граф развернул коня. Он решил отправиться на северное поле, чтобы посмотреть, как обстоят дела со стеной, которую начали выкладывать на этой неделе. Неважно, что он лишь вчера осматривал стену. И не имело значения, что ему придется проскакать с одного края владений до другого — и, вероятно, увидеть по дороге Линдлея и Джейн, отправившихся на прогулку…
   Линдлей спросил вчера: «Да ты никак стал покорным?» «Так ли это, — спрашивал себя граф, — правда ли это?»
   Вопрос очень беспокоил его. И графу, вообще-то, следовало выбросить из оловы подобные мысли. Его обязанностью было подыскать мужа для Джейн. С каждым днем граф все сильнее осознавал, что это действительно необходимо и что с этим следует поспешить. Он также понимал, что не сможет оставить девушку в поместье, а сам уехать в Лондон, как он поначалу предполагал. Да, он должен выдать ее замуж, и как можно скорее. А это значит, что он должен взять ее в Лондон с собой. Граф ненавидел Лондон. По правде говоря, он вообще не любил больших городов, потому что был человеком деревенским, он предпочитал физический труд сидению за письменным столом. Но он обладал при этом и сильной волей, и чувством Долга. Он никогда не уклонялся от выполнения своих обязанностей, не собирался он делать этого и теперь. Да, большинство знатных людей жили обычно в своих поместьях, но через месяц, в сентябре, все съедутся в столицу, и Лондон превратится в сплошной водоворот балов, приемов, маскарадов и вечеринок — начнется зимний сезон. Но ему с Джейн нужно отправиться в Лондон заранее. Прежде, чем начать подыскивать девушке жениха, граф должен одеть ее как следует. Кроме того, ему необходимо было восстановить свое собственное положение в свете.
   И он не собирался бояться этого.
   Вообще-то, Ник всегда чувствовал себя неловко в обществе пэров. Даже в юности. Он трижды приезжал из Америки, чтобы навестить дедушку, познакомиться с Драгмором — с той жизнью, которая вскоре должна была стать его собственной, — но и тогда, в двенадцать, четырнадцать и шестнадцать лет, ему было здесь не по себе, он постоянно испытывал неловкость, ощущал себя неуклюжим, как щенок дога. Старый граф мягко направлял его, обучая хорошим манерам и умению держать себя в обществе, но Ника эта наука не слишком интересовала. Даже будучи мальчиком, он не видел в ней пользы, да к тому же ему чрезвычайно не по душе была сама атмосфера света — приемы казались ему глупой тратой времени. Но самим Драгмором он был очарован. Это было самое настоящее ранчо, похожее на то, где он вырос, вот только скот здесь был совсем ручным, в отличие от техасских лонгхонов.
   Граф чувствовал себя дома только в поместье, когда он объезжал свои двадцать пять тысяч акров, наблюдал за обработкой полей, выпасом стад, работой маслобоен.
   Но, очутившись в гостиной, граф постоянно боялся, что разобьет чашку из тончайшего китайского фарфора, всего лишь прикоснувшись к ней своей огромной рукой, или, хуже того, споткнется, если попытается раскланяться как положено. Впрочем, от поклонов Ник давным-давно отказался. Здороваясь, он просто кивал головой.
   Когда он был мальчишкой, то очень страдал из-за того, что сыновья пэров, с которыми знакомил его дед, беспрерывно дразнили его и издевались над ним. Его прямо в лицо называли дикарем и варваром. Но когда Ник позволил себе расправиться с одним из этих юных лордов, пригрозив тому невесть откуда взявшимся девятидюимовым ножом и прижав лезвие к его горлу, дед отобрал у Ника оружие и предупредил, что так делать нельзя. Но Ник никогда не выходил из дома без ножа. И он сразу купил себе новый; однако он прекрасно понимал, что хвастать им не следует, и с тех пор носил его в башмаке, пристегнутым ремешком к лодыжке.
   Но мальчишки с тех пор обзывали его только потихоньку, издали.
   Но Патриция не последовала их примеру.
   Это был брак по договору. Ник до зимы шестьдесят пятого года служил в армии Штатов. Он лишь раз, и то ненадолго, заехал домой, и визит этот был не из радостных. Теперь между ним и отцом стояла стена, потому что Ник узнал тайну своего происхождения и гневался на Дерека за многолетнюю ложь. Но Дерек, открытый как всегда, не заметил перемен в отношении к нему Ника. Ник знал, что его родители были уверены: это война изменила его.
   На следующую весну он приехал в Англию, а годом позже женился на наследнице Кларендона. Ник влюбился в Патрицию с первого взгляда. У нее были роскошные темно-золотые волосы, зеленые миндалевидные глаза и роскошное тело, за обладание которым любой мужчина готов бы был умереть. Патриция была ослепительно хороша — и прекрасно знала об этом.
   До брака они провели вместе лишь считанные часы. Ник был разочарован холодностью девушки, но решил, что она просто «соблюдает приличия», как это принято в Англии. Он даже боялся целовать ее — это он-то, целовавший женщин уже в четырнадцать лет! Но все же до свадьбы он сорвал два поцелуя. В первый раз Патриция позволила ему коснуться ее губами, никак не ответив; ее губы были холодными и гладкими, словно мрамор. Во второй раз она выразила явное неудовольствие и напомнила Нику, что она — леди и что они еще не женаты. Причем сказала она это так выразительно, что у Ника до самого вечера горели от стыда уши. И больше он не прикасался к ней до самого венчания.
   Однако и после свадьбы Патриция не запылала страстью — во всяком случае, страстью к Нику.
   Она всего лишь пассивно подчинялась ему. Для Ника это было ужасающим разочарованием.
   Нику с юности нравилось заниматься сексом. Это было неотъемлемой частью его жизни. Да и его родители ничуть не скрывали своей любви друг к другу, а его отец не таил, что ему чрезвычайно нравится забавляться со своей женой. Руки Дерека постоянно касались Миранды, гладили ее. И при любой возможности Дерек тащил жену в спальню, а то и за стог сена — прямо среди бела дня. Дети — Ник, Рет и Сторм — не раз слышали, как Миранда вскрикивала: «Дерек! Ну что ты… Дети!»
   И Ник наивно предполагал, что они с Патрицией будут жить так же счастливо.
   Но когда Патриция забеременела, правда открылась ему во всей своей полноте. Жена не пускала его в свою постель, упорно повторяя, что ей ненавистны его прикосновения. Она содрогалась даже от вида мужа. Ника это глубоко ранило, но он ничем не выдавал своих чувств. Он натянул на лицо маску вежливости и поклялся себе никогда больше не приходить в спальню Патриции.
   Но после рождения Чеда он нарушил свою клятву. Он любил Патрицию. Он желал ее. В конце концов, она была его женой и обязана была ему повиноваться. Он пришел к ней; она подчинилась. Он попытался сломить возникшую между ними стену, попытался поговорить с ней. Она же хотела лишь одного: чтобы он выбрался из ее постели и вышел из ее комнаты, дав ей возможность поскорее заснуть.
   Он был настолько глуп, что решил открыть ей правду о своем рождении. И как-то раз, напившись и тоскуя по ее телу, а может быть просто по доброму слову, по Техасу, родителям… черт бы побрал Дерека, который не был ему отцом, но которого Нику так не хватало, — в общем, охваченный грустью, он отправился к Патриции. Она не прогнала его, но, как обычно, была совершенно бесчувственной; заниматься с ней любовью было все равно, что трахаться с деревяшкой. А потом Ник, глядя в потолок полуприкрытыми глазами и чувствуя, что готов лопнуть от отчаяния, начал рассказывать жене историю про Чейвза. Он только и успел сказать, что в нем течет на четверть индейская кровь, как Патриция взбесилась от отвращения.
   Она истерически зарыдала, обвиняя Ника в том, что он лжец и вообще дрянь. Она вдруг принялась оплакивать Чеда, к которому до сих пор не проявляла особого интереса, крича, что она самая несчастная женщина на свете, потому что родила полукровку. Она даже пыталась наброситься на Ника и выцарапать ему глаза своими длинными, острыми ногтями. Ник с легкостью отшвырнул ее и ушел.
   А через восемь месяцев после этого Патриция сбежала со своим любовником, графом Болтэмом.
   Если бы у Ника остались к жене хоть какие-нибудь чувства, он бы убил их обоих, он бы уничтожил Патрицию за то, что она предала его и сына.
   Но, несмотря на то, что он уже не любил ее, она оставалась его женой. И оставалась, что было куда более важно, матерью Чеда. А потому граф бросился в погоню. Он без труда нашел любовников в одной из таверн Дувра, готовых ускользнуть во Францию. И вызвал Болтэма на дуэль. Красавец Болтэм был настолько глуп, что Ник просто не смог убить его. Он прострелил ему колено, искалечив на всю жизнь.
   — Это тебе на память, — сказал он Болтэму. — Никогда не трогай того, что принадлежит мне.
   Он притащил Патрицию обратно в Драгмор, не обращая ни малейшего внимания на ее полные ненависти глаза и угрюмое молчание. Она не желает больше появляться с ним в обществе? Замечательно! Он никогда больше не прикоснется к ней, это он обещает. Он требует только одного: чтобы Патриция была хорошей матерью Чеду. Патриция отказалась.
   Она ненавидела сына точно так же, как ненавидела мужа.
   Если бы Ник не начал презирать ее прежде, он бы проникся презрением к ней теперь.
   Но он не убил ее. Впрочем, он и не пожалел, когда она умерла.
   Патриция наотрез отказалась выходить из своих комнат. Ника это нисколько не интересовало. А через шесть месяцев в южном крыле вспыхнул пожар. Крыло было полностью разрушено, остались только стены и башня. Когда нашли тело Патриции, оно оказалось обгоревшим до неузнаваемости. Вся прислуга в момент начала пожара спокойно спала в пристройке возле конюшен, и когда люди проснулись — было уже слишком поздно. Слуги говорили, что до самой смерти будут слышать крики Патриции. Ника в ту ночь не было в Драгморе.
   Отношения графа с женой ни для кого не составляли секрета. Все знали, что Патриция сбежала от него, что он искалечил Болтэма, что заставил жену вернуться в Драгмор; все знали об их яростных ссорах. О графе сплетничала вся округа. Но тем не менее Нику и в голову не приходило, что местный шериф может арестовать его по подозрению в убийстве.
   Следствие по этому делу потрясло всю Англию.
   Маленький зал суда графства был набит битком каждый день, словно цирк. Весь лондонский высший свет явился на самый скандальный процесс века — ведь перед судом предстал один из пэров! Знать хотела присутствовать и слышать все своими собственными ушами. Все «странные» привычки графа стали достоянием гласности, и вскоре обнаружилось с предельной ясностью, что граф — не англичанин и никогда им не был.
   Он слишком много пил. Он курил. Он любил азартные игры. Он был закоренелым атеистом. Он был явным распутником и никогда не хранил верности своей супруге.
   Да, большая часть этих обвинений была правдивой, но Ник даже не пытался как-то доказать свою непричастность к убийству, он даже не упомянул о том, что всегда был верен жене — до того момента, когда она сбежала с любовником. Ник чувствовал, что ни одному его слову все равно никто не поверит. Общество просто жаждало его крови.
   В суде много говорили об отношениях графа с женой. Свидетели подтвердили, что Патриция ненавидела его со дня венчания, что их брак не был похож на другие, что граф тоже ненавидел жену и что он угрожал ей, более того, с недавних пор графиня была заперта в своих комнатах. Слуги заявили даже, будто слышали, как граф бил жену. Конечно, подобные заявления суд не принял во внимание, но все же они принесли Нику немало вреда.
   О нем говорили, что он просто бешеный и склонен к насилию. Он хладнокровно, расчетливо изуродовал на дуэли несчастного графа Болтэма и всегда носит при себе нож и обращается с ним не хуже наемного убийцы. Он даже в детстве не расставался с оружием и не постеснялся применить его против мальчика, чем-то обидевшего его. Тот самый мальчик — теперь уже давно взрослый мужчина — с энтузиазмом подтвердил, что данный эпизод и в самом деле имел место, когда им с графом было по четырнадцать лет. Говорили, граф настолько запугал жену, что бедняжка была просто вынуждена сбежать. Обвинитель особо подчеркивал, что Патриция ударилась в бегство, поскольку опасалась за свою жизнь; но этот пункт обвинения судом был отвергнут.
   Викторианское общество, ставившее во главу угла мораль, респектабельность, верность и умеренность, набросилось на Ника; его изображали в газетах мрачной, пьяной, жестокой американской скотиной. Но в конце концов выяснилось, что свидетельств тому, что именно граф поджег крыло и убил тем самым жену, просто нет. Более того, в суд в один прекрасный день явилась известная лондонская мадам, которую Ник в последнее время навещал довольно часто, и под присягой дала показания о том, что в страшную ночь Ник был у нее, не выходя ни на минуту. И с графа сняли все обвинения.