Эддингс Дэвид. Келльская пророчица

   — Полгара, ты ущемляешь мою свободу отправлять обряды моей веры!
   Полгара недоуменно подняла бровь.
   — Думал, ты знаешь. Одна из наших заповедей гласит: «Встретил гролима — убей его!»
   — Пожалуй, я подумаю, не перейти ли мне в вашу веру, — заявил Закет.
   — А ты совершенно уверен, что ты не арендиец? — спросил Гарион. Белдин вздохнул.
   — Ну, поскольку, Пол, твое призвание — отравлять мне жизнь, сообщаю: я отыскал внизу, чуть ниже линии снегов, поселение погонщиков овец.
   — Они называются пастухами, дядюшка, — поправила его Полгара.
   — Это одно и то же. А если приглядеться, то и слова-то похожи как близнецы.
   — Но «пастухи» звучит все же куда приятнее.
   — Приятнее! — фыркнул Белдин. — Овцы тупы, дурно пахнут и отвратительны на вкус. И те, кто всю жизнь посвящает этим тварям, — либо дефективные, либо извращенцы.
   — Ты с утра в прекрасной форме, — отметил Белгарат.
   — Нынче великолепный день для полетов, — широко улыбнулся Белдин. — Известно ли вам, что в такие солнечные деньки от снегов мощным потоком поднимается приятнейшее тепло? Однажды я взлетел так высоко, что у меня перед глазами замелькали мушки.
   — Но это глупо, дядя! — резко оборвала его Полгара. — Очень опасно взлетать высоко, когда воздух такой разреженный!
   — Все мы время от времени делаем глупости, — отмахнулся Белдин. — А какой вид открывается с высоты! Это что-то невероятное! Летим вместе — я тебе покажу.
   — Неужели ты никогда не повзрослеешь?
   — Сильно в этом сомневаюсь и даже надеюсь, что ничего подобного со мной не произойдет. — Он поглядел на Белгарата. — Советую вам спуститься на милю или около того и разбить лагерь.
   — Но ведь еще рано.
   — Отнюдь. Как бы не поздно. Вечернее солнце пригревает — это ощущается даже здесь. Снег начинает подтаивать. Я уже видел целых три снежных лавины. Если ошибиться в выборе места ночлега, то можно спуститься вниз много быстрее, чем вам хотелось бы.
   — Мысль интересная. Мы последуем твоему совету и заночуем там, где ты укажешь.
   — Я полечу впереди. — Белдин пригнулся и распростер руки. — Ты и вправду не хочешь меня сопровождать, Пол?
   — Не глупи, — отрезала Полгара.
   И Белдин, издав замогильный хохот, взмыл в небо.
   Путники разбили лагерь на самом горном хребте. Хотя им и досаждал нестихающий ветер, но схода лавины здесь можно было не опасаться. Гарион дурно спал. От порывов ветра, вволю резвящегося на ничем не защищенном пространстве, их с Сенедрой палатка сотрясалась и гудела, не умолкая. Гариону казалось, что он вот-вот уснет, но этот гул пробирался, казалось, и в самые его сновидения. Он то и дело беспокойно ворочался.
   — Тоже не можешь уснуть? — раздался из холодной тьмы голосок Сенедры.
   — Это все ветер…
   — Постарайся о нем не думать.
   — Да я и не думаю, но у меня такое ощущение, будто пытаюсь уснуть внутри огромного барабана.
   — Утром ты был очень храбр, Гарион. Когда я услышала о чудовище, насмерть перепугалась.
   — Мы и прежде разделывались с чудовищами. Со временем ты привыкнешь.
   — Боже, неужели нам никогда это не прискучит?
   — Такова участь всех могущественных героев. Сразить парочку монстров перед завтраком — что может быть лучше для аппетита?
   — Ты переменился, Гарион…
   — Не может быть.
   — Да, милый, это так. Когда я впервые встретила тебя, ты ни за что не сказал бы ничего подобного.
   — Когда ты меня впервые встретила, я воспринимал все слишком серьезно.
   — Но разве ты не относишься серьезно к нашему путешествию? — почти с укоризной спросила Сенедра.
   — Разумеется, отношусь! Просто не хочу сосредоточиваться на маленьких неожиданностях, неизбежных в любом путешествии. К тому же нет решительно никакого смысла переживать по поводу того, что уже случилось…
   — Ну что же, если заснуть мы все равно не можем… — Сенедра нежно обняла мужа и поцеловала его — с величайшей серьезностью.
   Ночью сильно подморозило, и когда путешественники проснулись, снег, накануне вечером угрожающе подтаявший, вновь затвердел. Теперь можно было двигаться в путь, не опасаясь обвала. Поскольку основной удар снежной бури, отбушевавшей накануне, принял на себя горный кряж, на караванном пути снега почти не было, и путники быстро продвигались вперед. Уже к середине дня они миновали зону вечных снегов и тотчас же окунулись в весеннее тепло. Высокогорные луга радовали глаз цветами, которые слегка клонились под свежим ветерком. Ручейки, сбегающие с ледников, весело мчались по сверкающим на солнце камушкам, а лани ласковыми взорами провожали Гариона и его спутников.
   В нескольких милях ниже границы вечных снегов им стали попадаться овечьи гурты — животные усердно поглощали на своем пути все подряд, жуя траву и ароматные цветы с одинаковым аппетитом. Все приглядывающие за ними пастухи облачены были в одинаковые белые балахоны без каких-либо украшений — сидя на камнях, они предавались мечтательному созерцанию окрестных красот, в то время как псы их прекрасно справлялись с работой.
   Волчица спокойно трусила рядом с Кретьеном. Уши ее то и дело вздрагивали, а янтарные глаза настороженно следили за овцами.
   — Не советую, сестренка, — сказал ей по-волчьи Гарион.
   — Сестра и не собирается делать ничего такого, — ответила волчица. — Волчица и прежде встречалась с этими зверями, да и с людьми и собаками, которые их оберегают. Украсть овцу легче легкого, но тогда собаки выходят из себя, а их гавканье портит аппетит. — На волчьей морде появилась самая настоящая улыбка. — Правда, сестра может заставить этих зверюшек побегать. Всем надлежит знать, кто хозяин в лесах.
   — Брат опасается, что наш вожак будет недоволен.
   — Увы, — согласилась волчица. — Возможно, вожак чересчур много о себе понимает. Сестра отметила в нем эту особенность.
   — Что она говорит? — с любопытством спросил Закет.
   — Подумывает — не погонять ли овечек, — ответил Гарион. — Нет, не затем, чтобы убивать, а просто порезвиться. Думаю, ей хочется немного поразвлечься.
   — Поразвлечься? Странно звучит, когда касается волка…
   — Ничуть. Волки частенько играют друг с дружкой, к тому же у них весьма утонченное чувство юмора.
   Лицо Закета сделалось задумчивым.
   — Знаешь, что пришло мне на ум, Гарион? Человек считает себя властелином мира, но все прочие существа, соседствующие с ним, относятся к его величию с полнейшим равнодушием. У них своя жизнь, свое общество и, полагаю даже, свои разнообразные культурные традиции. Ведь они же не обращают на нас никакого внимания, правда?
   — За исключением тех случаев, когда мы причиняем им неудобство.
   — Какой сокрушительный удар по моему императорскому достоинству! — Закет криво улыбнулся. — Мы с тобою — самые могущественные люди во всем мире, а волки смотрят на нас лишь как на источник досадных неудобств.
   — Это урок смирения, — согласно кивнул Гарион. — Смирение благотворно для души.
   — Возможно…
   Уже вечерело, когда они добрались до пастушеского стойбища. Поскольку подобные поселения гораздо реже перемещаются с места на место, нежели походные лагеря путешественников, порядка и размеренности здесь было куда больше. Просторные, натянутые на прочные каркасы из крепких шестов, шатры образовывали некое подобие улиц, даже вымощенных плотно пригнанными бревнами. Загоны для овец располагались в конце каждой такой улицы, а один из горных ручьев перегораживала бревенчатая плотина, образуя сверкающий на солнце небольшой прудик, откуда брали воду, чтобы поить животных. В уютной долине, где раскинулось поселение скотоводов, уже сгущались вечерние тени, а в безветренном недвижном воздухе поднимались синеватые столбы дыма от костров.
   Высокий и худой человек с обветренным загорелым лицом и снежно-белыми волосами, облаченный в такой же белый балахон, как и у всех прочих пастухов, вышел из шатра сразу же, как только Гарион и Закет достигли границы поселения.
   — Ваше явление было предсказано, — глубоким и тихим голосом произнес он. — Окажите нам честь и разделите с нами вечернюю трапезу.
   Гарион внимательно глядел на пастуха, отмечая его сходство с Вардом — тем самым человеком, которого встретили они на острове Веркат, на другом краю света. Теперь у него уже не было сомнений, что далазийцы и раса рабов из Хтол-Мургоса родственны друг другу.
   — Мы почтем это за честь, — ответил Закет. — Но нам не хотелось бы вас обременять.
   — Это не бремя для нас. Меня зовут Берк. Я прикажу слугам позаботиться о ваших лошадях.
   Тут подъехали и остальные путники.
   — Добро пожаловать всем вам, — приветствовал их Берк. — Соблаговолите спешиться. Угощение для вечерней трапезы почти готово, и для вас уже разбит шатер.
   Он серьезно посмотрел на волчицу и кивнул ей в знак приветствия. Видно было, что ее присутствие никоим образом его не беспокоит.
   — Ваша учтивость достойна всяческих похвал, — спешиваясь, сказала Полгара, — а столь радушное гостеприимство совершенно неожиданно, особенно вдали от очагов культуры.
   — Человек приносит культуру с собою туда, где поселяется, госпожа, — ответил Берк.
   — С нами раненый, — сказал Сади. — Это несчастный путник, которого мы подобрали в горах. Мы помогли ему чем смогли, но неотложные дела зовут нас, а тряска в седле, боюсь, разбередит его раны.
   — Можете оставить его здесь. Мы о нем позаботимся. — Берк внимательно поглядел на одурманенного зельями жреца, покачивающегося в седле. — Это гролим, — безошибочно определил он. — Целью вашего странствия, видимо, является Келль?
   — Нам предстоит сделать там остановку, — осторожно ответил Белгарат.
   — Тогда гролиму никак нельзя сопровождать вас.
   — Мы слышали об этом, — сказал Шелк, ловко соскакивая наземь. — А что, гролимы действительно слепнут, если пытаются войти в Келль?
   — Если понимать буквально, то так оно и есть. У нас в лагере живет один такой жрец. Мы нашли его блуждающим в лесу, когда перегоняли овец на летние пастбища.
   Глаза Белгарата сузились.
   — Как думаешь, добрый человек, могу я с ним перемолвиться? Я давно изучаю подобные явления и рад был бы получить ценную информацию.
   — Разумеется, — кивнул Берк. — Он в последнем шатре по правой стороне улицы.
   — Гарион, Пол, пойдемте, — бросил через плечо Белгарат и двинулся по бревенчатому настилу улицы.
   — Откуда столь живое любопытство, отец? — спросила Полгара, когда они отошли достаточно далеко, чтобы никто не смог их услышать.
   — Я хочу непременно выяснить, насколько сильно проклятие далазийцев, тяготеющее над Келлем. Если оно преодолимо, то мы можем наткнуться на Зандрамас, когда, в конце концов, доберемся туда.
   Гролим неподвижно сидел на полу в шатре. Острые и резкие черты его лица словно смягчились, а незрячие глаза утратили безумный фанатизм, характерный для жрецов. Теперь лицо его выражало некое странное удивление.
   — Как поживаешь, друг? — вежливо спросил жреца Белгарат.
   — Хорошо, я всем доволен, — отвечал гролим. Эти слова странно прозвучали в устах жреца Торака.
   — Зачем тебе понадобилось идти в Келль? Разве ты не знал о проклятии?
   — Это не проклятие. Это благословение.
   — Благословение?
   — Жрица Зандрамас приказала мне попытаться проникнуть в священный город далазийцев, — продолжал гролим. — Она обещала возвысить меня над прочими, если мне это удастся. — Он слабо улыбнулся. — Думаю, на самом деле она просто хотела испытать силу чар. Хотела узнать, можно ли ей самой решиться на путешествие туда…
   — Насколько я понимаю, ответ она получила отрицательный.
   — Трудно сказать. Попасть туда было бы для нее величайшим благом.
   — Не нахожу, что ослепнуть — это благо.
   — Но я не слеп.
   — Но ведь именно в этом и заключается заклятие!
   — О нет. Правда, я лишен возможности видеть окружающий меня мир, но это лишь оттого, что я вижу нечто иное — и оно наполняет сердце мое великой радостью.
   — Что? Что это такое?
   — Я вижу лик бога, друг мой, и буду видеть его до конца моих дней.

Глава 3

   Гора всегда была рядом. Даже блуждая в холодных дремучих лесах, они постоянно чувствовали, как возвышается она над всем миром — спокойная, белоснежная, безмятежная. Гора постоянно маячила у них перед глазами, настойчиво напоминала о себе, даже во сне являлась. Путники уже много дней ехали к этой сверкающей белой громадине, и день ото дня Шелк все больше мрачнел.
   — Как вообще можно отдаться какому-то занятию в этом краю, где эта штука застит полнеба? — взорвался он однажды погожим вечером.
   — Наверное, они просто не обращают на нее внимания, Хелдар, — мило улыбнулась Бархотка.
   — Как можно не обращать внимания на такую громадину? — раздраженно ответил Шелк. — Интересно, известно ли ей самой, насколько она помпезна? Да что там, она просто вульгарна!
   — Ты теряешь рассудительность, — ответила девушка. — Горе совершенно безразлично наше мнение о ней. Она будет вот так же стоять и тогда, когда никого из нас уже не будет. — Девушка помолчала. — Может быть, именно это и беспокоит тебя, Хелдар? Ну, то, что ты столкнулся с нетленным и вечным в своей бренной жизни?
   — Звезды тоже вечны, так же, кстати, как и грязь у нас под ногами, — возразил Шелк, — но они не бесят меня так, как эта штуковина. — Он поглядел на Закета и спросил: — А кто-нибудь взбирался на ее вершину?
   — А зачем это нужно?
   — Да чтобы победить ее, чтобы унизить! — Маленький драсниец рассмеялся. — Хотя это еще менее разумно, не правда ли?
   Но Закет оценивающе глядел на громадину, скрывающую половину неба на юге.
   — Не знаю, Хелдар, — сказал он. — Я никогда даже не думал о возможности сражения с этой горой. Биться со смертными легко. Но биться с горой — это нечто совсем иное.
   — А не все ли ей равно? — раздался голос Эрионда.
   Юноша говорил столь редко, что порой казался немым, подобно гиганту Тофу. А в последнее время он еще больше ушел в себя.
   — Гора, возможно, даже будет рада, — продолжал он. — Представляю, как ей одиноко. Наверное, она с радостью разделит удовольствие любоваться со своих высот этим миром со смельчаком, который отважится взойти на нее.
   Закет и Шелк обменялись красноречивыми взглядами.
   — Нам понадобятся веревки, — будничным тоном заявил Шелк.
   — И еще некоторые приспособления, — прибавил Закет. — Всякие штуки, которые можно вбивать в лед, притом достаточно крепкие, чтобы выдержать вес человека.
   — Дарник все придумает и сделает.
   — Послушайте-ка, вы, двое, не пора ли остановиться? — резко остудила их пыл Полгара. — Сейчас не об этом надо думать.
   — Мы просто рассуждаем, Полгара, — беспечно отвечал Шелк. — Не вечно же будет длиться наше путешествие, ну, а когда мы закончим дела — тогда…
   Горы заставили их всех перемениться. Все реже и реже возникала надобность в словах, мысли делались более размеренными и длинными, и, сидя у огня во время ночных привалов, они делились ими друг с другом. Путешествие по горам словно стало для всех периодом очищения и духовного исцеления, а соседство величественной громады еще сильнее сблизило друзей.
   Однажды ночью Гарион пробудился оттого, что вокруг стало светло, как днем. Он выскользнул из-под одеяла и отодвинул полог. Над миром стояла полная луна, щедро проливая на землю серебристое сияние. Гора, холодная и белоснежная, четко выделялась на фоне звездной россыпи, сияя в лунном свете столь ярко, что казалась почти живой.
   Краем глаза Гарион заметил какое-то движение. Полгара выскользнула из палатки, где безмятежно спал Дарник. На ней был белый плащ, сиявший в свете луны столь же ярко, как вечные снега на далекой вершине. Она некоторое время постояла, любуясь величественным зрелищем, потом повернулась к палатке.
   — Дарник! — шепотом позвала она. — Выйди и погляди!
   Из палатки показался Дарник. Он был обнажен до пояса, и серебряный амулет на его груди сверкал в лунном свете. Он обнял Полгару за плечи, и оба они замерли, упиваясь волшебной красотой этой изумительной ночи.
   Гарион уже собрался окликнуть их, но что-то его остановило. Этот момент был слишком интимным для супругов, чтобы посторонний мог позволить себе вмешаться. Некоторое время спустя Полгара потянулась к уху мужа и что-то зашептала, и они оба с улыбкой рука об руку направились к своей палатке.
   Тихонько опустив полог палатки, Гарион вернулся туда, где расстелены были его одеяла.
   Постепенно, когда путники взяли направление на юго-запад, лес стал меняться. Пока они ехали по горам, их окружали лишь хвойные вечнозеленые деревья да кое-где попадались купы тонких осинок. По мере приближения к подножию величайшей в мире горы им все чаще стали встречаться березы и вязы. И вот наконец они въехали в дубовую рощу.
   Проезжая под сенью развесистых ветвей вековых дубов, Гарион невольно вспомнил Лес Дриад в южной Толнедре. Он взглянул в лицо своей миниатюрной жене и тотчас же понял, что сходство это не ускользнуло и от нее. Сенедра пребывала в состоянии мечтательной созерцательности — казалось, она вслушивается в голоса, внятные ей одной.
   Однажды в ясный солнечный полдень они нагнали еще одного путника — седобородого старца, облаченного в одежду, сшитую из оленьих шкур. Орудия, торчащие из переметной сумы на спине покорного мула, выдавали занятие их владельца — золотоискатель, один из тех бродячих отшельников, ищущих покоя и уединения вдали от мирской суеты. Старик ехал верхом на косматой лошаденке, такой низкорослой, что ноги всадника почти касались земли.
   — Значит, мне не послышалось, что кто-то едет следом за мной, — сказал он, поравнявшись с Гарионом и Закетом, облаченными в кольчуги и шлемы. — Вообще-то в этих лесах мне редко кто-то попадается — ну, из-за проклятия и всего такого прочего.
   — Я полагал, что проклятие относится исключительно к гролимам, — сказал Гарион.
   — Почти все считают, что доискиваться истины себе дороже. А вы куда путь держите?
   — В Келль, — ответил Гарион. Он не видел никакого смысла делать из этого тайну.
   — Надеюсь, вы едете по приглашению. Жители Келля не обрадуются чужеземцам, которым втемяшилось в голову явиться туда незваными.
   — Там знают, что мы едем.
   — Тогда все в полном порядке. Странное местечко этот Келль, и народец там необычный. Впрочем, долгая жизнь подле этой горушки хоть кого сделает странным… Если не возражаете, я поеду с вами до самого поворота на Баласу — это в нескольких милях отсюда.
   — Чувствуй себя вполне спокойно, — сказал Закет. — А почему ты не моешь золото? Сейчас для этого самое что ни на есть подходящее время.
   — Я прошлой зимой крепко застрял в горах, — принялся объяснять старик. — Вскоре у меня вышли все припасы. И потом, я стосковался по беседам с людьми. Лошадка моя и мул — прекрасные слушатели, но вот собеседники никудышные, а волки так быстро бегают, что и с ними разговора не получается. — Старик поглядел на волчицу и ко всеобщему изумлению обратился к ней на ее языке: — Здорова ли ты, матушка?
   Акцент его был ужасен, да и фраза выстроена не вполне правильно, но говорил он, без сомнения, по-волчьи.
   — Потрясающе! — Волчица слегка оторопела, но ответила на традиционное приветствие: — Волчица всем довольна.
   — Брат рад это слышать. А как случилось, что ты путешествуешь с двуногими?
   — Сестра примкнула к ним некоторое время тому назад.
   — А-а-а…
   — А как удалось тебе овладеть языком волков? — спросил Гарион.
   — Так ты его тоже понимаешь? — Старика это открытие отчего-то очень обрадовало. Он поудобнее уселся в седле и сказал: — Я почти всю жизнь свою провел поблизости от волков. А правила вежливости велят выучить язык ближайших соседей. — Старик ухмыльнулся. — Честно говоря, поначалу я ни черта не понимал — но если долго вслушиваться, начинаешь в конце концов кумекать, что к чему. Лет пять тому назад я целую зиму прожил в волчьем логове. Это здорово помогло.
   — И они вот так запросто позволили тебе жить вместе с ними? — усомнился Закет.
   — Звери довольно долго ко мне привыкали, — признался старик, — но я был им небесполезен, вот они и приняли меня.
   — Небесполезен?
   — В логове было тесновато, а у меня при себе инструменты. — Старик указал на переметную суму. — Я расширил пещеру, и волкам это пришлось по нраву. Ну, а позднее я приглядывал за щенками, пока старшие охотились. Чудные ребятки! Играли, словно котята. Позже я пытался поладить таким же манером с косолапым. Ничего из этого не вышло. Мишки — чересчур высокомерные создания. Предпочитают держаться особняком. А олени слишком легкомысленны, чтобы с ними дружить. Так что лично я предпочитаю волков.
   Лошаденка у старика была не очень быстроногая, и вскоре их нагнали остальные путники.
   — Ну как, посчастливилось? — спросил Шелк, кивая в сторону сумы с инструментами.
   — Худо-бедно, — уклончиво отвечал седобородый.
   — Прости меня, — извинился Шелк. — Я и не думал допытываться.
   — Ничего, друг. Я сразу увидел, что ты парень честный.
   Бархотка, услышав эти слова, презрительно фыркнула.
   — Я ответил тебе по привычке, — продолжал золотоискатель. — Не слишком разумно рассказывать всем и каждому, сколько золота тебе довелось намыть.
   — Вполне тебя понимаю.
   — Я никогда не держу при себе много золота, когда спускаюсь на равнины, беру ровно столько, чтобы хватило закупить все необходимое. А остальное надежно прячу в горах.
   — Зачем ты этим занимаешься? — спросил Дарник. — Ну, я имею в виду, почему ты всю жизнь посвятил поискам золота? Ты же все равно не сможешь потратить всего, что отыщешь. Тогда ради чего все это?
   — Надо же чем-то заниматься, — пожал плечами старик. — Человек распускается, не имея дела в жизни. — Он вновь хитро ухмыльнулся. — И потом, когда находишь в ручье самородок, чувствуешь такое волнение… На золото просто приятно смотреть.
   — В самом деле, — искренне согласился Шелк. Старый золотоискатель поглядел сперва на волчицу, потом на Белгарата.
   — По ее поведению можно заключить, что именно вы здесь главный, — отметил старик, обращаясь к волшебнику.
   Белгарат был несколько удивлен.
   — Ему знаком волчий язык, — поспешил объяснить ему Гарион.
   — Потрясающе! — Белгарат, сам того не ведая, повторил то, что сказала волчица.
   А старик продолжал:
   — Я как раз собирался дать один совет этим двум юнцам, но, пожалуй, лучше мне поговорить об этом с вами.
   — Со вниманием выслушаю.
   — Далазийцы — народ странноватый, друг мой, и суеверия у них не вполне обычные. Было бы преувеличением сказать, что эти леса они считают священными, но все же относятся к ним очень почтительно. Я не советовал бы вам рубить здесь деревья — и пуще того, убить здесь кого-нибудь! — Старик указал на волчицу. — Она об этом знает. Вы, верно, уже заметили, что она здесь не охотится. Далазийцы не желают, чтобы лес этот был осквернен кровью. На вашем месте я бы это учел. Если вы оскорбите их верования, то можете чрезвычайно осложнить себе жизнь.
   — Весьма благодарен за информацию, — ответил Белгарат.
   — Никогда не вредно передать другому то, что сам уже знаешь, — сказал старик. Потом поглядел вперед. — Здесь мы с вами и распрощаемся. Отсюда дорога сворачивает на Баласу. Приятно было с вами поболтать. — Он почтительно приподнял потрепанную шляпу, глядя на Полгару, потом взглянул на волчицу. — Удачи тебе, матушка, — сказал он и пришпорил свою лошаденку. Низкорослое животное припустилось рысью, и вскоре старик исчез за поворотом.
   — Что за милый старик, — сказала Сенедра.
   — К тому же весьма полезный, — добавила Полгара и, обращаясь к Белгарату, сказала: — Лучше тебе предупредить дядюшку Белдина, отец. Пусть оставит в покое кроликов и голубей — по крайней мере, пока мы едем через этот лес.
   — Я про него совсем позабыл, — спохватился Белгарат, — но тотчас же это сделаю.
   Старый волшебник поднял лицо к небу и закрыл глаза.
   — А этот старикашка и впрямь может разговаривать с волками? — спросил Шелк у Гариона.
   — Он знает их язык, — ответил Гарион. — Говорит, правда, не слишком хорошо, но все понимает.
   — И сестра уверена, что он понимает много лучше, чем говорит, — сказала вдруг волчица.
   Гарион уставился на нее, пораженный: она поняла человеческую речь!
   — Языку двуногих несложно выучиться, — пояснила волчица. — Как сказал этот двуногий с белой шерстью на морде, можно всему научиться довольно быстро, если дать себе труд внимательно слушать. Правда, сестра не собирается говорить на вашем языке, — критически прибавила она. — А то недолго и язык себе откусить…
   Внезапно Гариона осенила одна мысль, и тотчас же на него снизошла абсолютная уверенность в том, что мысль эта здравая.
   — Дедушка! — позвал он Белгарата.
   — Не сейчас, Гарион. Я занят.
   — Хорошо, я подожду.
   — А это очень важно?
   — Полагаю, да.
   Белгарат открыл глаза.
   — Ну, что там еще?
   — Ты помнишь тот наш разговор в Тол-Хонете — ну, тем утром, когда шел снег?
   — Ну, в общих чертах…
   — Мы рассуждали о том, как часто кажется, будто все, что происходит, уже случалось когда-то прежде…
   — Теперь припоминаю.
   — Ты говорил тогда, что, как только два Пророчества разделились, время словно бы остановилось — и будущее не станет настоящим до тех пор, пока они вновь не соединятся. Потом ты сказал, что, покуда этого не произойдет, мы вновь и вновь будем ходить по замкнутому кругу одних и тех же событий, поступков…