Эддингс Дэвид. Огненные купола

   — Узрите! — торжественно провозгласил Оскайн. — Узрите же обиталище красоты и истины! Узрите жилище могущества и мудрости! Узрите Материон Огнеглавый, сердце мира!

Часть 3

МАТЕРИОН

ГЛАВА 24

   — Все это началось в двенадцатом столетии, — говорил посол Оскайн, когда в сопровождении почетного эскорта они направлялись к ослепительно сиявшему городу.
   — А это была магия? — спросил Телэн. Глаза юного воришки сияли восторгом.
   — Можно и так сказать, — сухо согласился Оскайн, — хотя эту разновидность магии творят не заклинания, а неограниченные средства и власть. Одиннадцатый и двенадцатый века были самым дурацким временем в нашей истории. Правила тогда Миккейская династия, и ни до них, ни после на троне Империи не восседало такое скопище глупцов. Когда первому императору из этой династии исполнилось четырнадцать лет, посланник с острова Тэга подарил ему шкатулочку, инкрустированную «матерью жемчуга» — или, как некоторые называют, перламутром. История повествует, что император часами таращился на шкатулку, зачарованный меняющимися цветами. Он так влюбился в перламутр, что приказал выложить им свой трон.
   — Ну и громадная, наверное, была устрица, — заметил Улаф.
   Оскайн усмехнулся.
   — Нет, сэр Улаф. Инкрустация делается так: раковины рассекают на мелкие черепки, затем плотно соединяют их и примерно месяц шлифуют и полируют поверхность. Весьма утомительное и дорогое занятие. Как бы там ни было, второй Миккейский император сделал следующий шаг и инкрустировал колонны в тронном зале. Третий переключился на стены и так далее, и так далее. Они инкрустировали перламутром весь дворец, затем всю императорскую резиденцию и перешли к общественным зданиям. Черед двести лет перламутром были покрыты все здания в Материоне. В прибрежных кварталах есть дешевые таверны, которые выглядят великолепнее, чем Базилика в Чиреллосе. По счастью, династия угасла, не успев вымостить перламутром все мостовые в городе. Они буквально разорили Империю и сказочно обогатили остров Тэга. Тэганские ныряльщики стали богачами.
   — А разве «матерь жемчуга» не такая же хрупкая, как стекло? — спросил Халэд.
   — Совершенно верно, молодой человек, и цемент, которым она крепится к зданиям, отнюдь не вечен. После всякого доброго шквала улицы усеяны перламутровыми черепками, а дома выглядят так, словно по ним прошлась оспа. Восстановить инкрустацию — дело чести. Средней силы ураган может вызвать в Империи финансовый кризис, но мы уже ничего не можем поделать. Официальные документы так давно именуют столицу «Огнеглавым Материоном», что название стало традицией. Нравится нам или нет, а мы должны поддерживать эту нелепость.
   — Но какое зрелище, — завороженно пробормотала Элана, — дух захватывает!
   — Даже и не думай об этом, любовь моя, — твердо сказал Спархок.
   — О чем?
   — Мы не можем себе этого позволить. Мы с Лэндой и без того каждый год ругаемся насмерть, пытаясь свести концы с концами.
   — Да мне это и в голову не приходило, Спархок, — запротестовала она. — Ну, разве что… совсем немножко.
   Широкие улицы Материона были запружены народом, однако при приближении кареты ее величества приветственные крики толпы умолкали. Горожанам просто некогда было выкрикивать приветствия — они были чересчур заняты поклонами. Тамульский поклон представлял собой падение ниц и биение лбом о камни мостовой.
   — Что это они делают? — воскликнула Элана.
   — Исполняют повеление императора, я полагаю, — отозвался Оскайн. — Так принято выражать свое почтение к особе императорского ранга.
   — Скажи им, чтобы прекратили! — приказала она.
   — Отменить императорский приказ? Нет, ваше величество, только не я. Простите, королева Элана, но моя голова вполне устраивает меня и будучи на плечах. Мне бы не хотелось выставлять ее на кол у городских ворот. К тому же это и впрямь весьма высокая честь. Сарабиан велел подданным принимать вас как равную ему. Ни один император прежде так не поступал.
   — А тех, кто не бьется лбом о мостовую, потом накажут? — резко спросил Халэд.
   — Разумеется, нет. Они ведь делают это из любви к императорской особе. Таково, конечно, официальное объяснение. На самом деле этот обычай появился примерно тысячу лет назад. Один подвыпивший придворный споткнулся и рухнул ничком как раз в тот момент, когда в зал вошел император. Императору чрезвычайно понравилось такое приветствие, и, что характерно для императоров, он ничего не понял. Он с ходу наградил придворного герцогством. Так вот, молодой человек, люди падают ниц и бьются лбом о булыжник отнюдь не из страха. Они просто надеются, что и их наградят.
   — Ты циник, Оскайн, — укоризненно заметил Эмбан.
   — Нет, Эмбан, я реалист. Хороший политик всегда ищет в людях самое худшее.
   — Когда-нибудь люди еще удивят вас, ваше превосходительство, — предрек Телэн.
   — До сих пор этого не случалось.
   Императорская резиденция была лишь немногим меньше, чем город Дэмос в восточной Элении. Сверкающий главный дворец, само собой, намного превосходил размерами прочие дворцы резиденции — такие же слепящие глаза образчики самых разных архитектурных стилей. Сэр Бевьер резко втянул в себя воздух.
   — Боже милостивый! — воскликнул он. — Этот замок — почти точная копия дворца короля Дрегоса в Лариуме!
   — Оказывается, плагиат — это грех, свойственный не только поэтам, — пробормотал Стрейджен.
   — Просто дань нашему космополитизму, милорд, — пояснил Оскайн. — Мы ведь, в конце концов, Империя, и под нашей рукой собрано немало разных народов. Эленийцы обожают замки, вот мы и выстроили здесь замок, чтобы эленийские короли из западных земель Империи, гостя в резиденции, чувствовали себя, как дома.
   — Замок короля Дрегоса не сверкает на солнце, как этот, — заметил Бевьер.
   — Так и было задумано, сэр Бевьер, — усмехнулся Оскайн.
   Они спешились в вымощенном плитами, с трех сторон закрытом внутреннем дворе перед главным дворцом, и тотчас их окружила свора подобострастных слуг.
   — Что ему от меня нужно? — раздраженно вопросил Келтэн, отгоняя настойчивого тамульца, разряженного в алый шелк.
   — Твои сапоги, сэр Келтэн, — пояснил Оскайн.
   — А что такого в моих сапогах?
   — Они из железа, сэр рыцарь.
   — Ну и что из того? Я ношу доспехи. Само собой разумеется, что сапоги у меня из железа.
   — Во дворец нельзя входить в железных сапогах. Даже кожаная обувь не дозволяется — пол, понимаете?
   — Что, даже пол во дворце вымощен перламутром? — недоверчиво осведомился Келтэн.
   — Боюсь, что да. У нас, тамульцев, приятно снимать обувь, входя в дом, а потому строители покрыли перламутром не только стены и потолки, но и полы во всей императорской резиденции. Они попросту не могли предвидеть визита рыцарей в железных доспехах.
   — Я не могу снять сапоги, — краснея до корней волос, объявил Келтэн.
   — В чем дело, Келтэн? — спросила Элана.
   — У меня дыра в носке, — пробормотал он в крайнем смущении. — Не могу же я предстать перед императором с торчащими наружу пальцами. — Келтэн задиристо оглядел своих спутников и поднял кулак в латной рукавице. — Если кто-нибудь засмеется…
   — Твоя гордость не будет задета, сэр Келтэн, — заверил его Оскайн. — Слуги принесли для всех вас мягкие туфли.
   — Но у меня очень большие ноги, — с беспокойством заметил Келтэн. — Вы уверены, что у них найдется обувь мне по ноге?
   — Не тревожься, Келтэн-рыцарь, — сказал Энгесса. — Если у них есть туфли для меня, то и ты не останешься босым.
   Когда гости переобулись, их провели во дворец. С потолка на длинных цепях свисали масляные лампы, и в их свете казалось, что дворцовые коридоры охвачены пламенем. Радужное переливчатое сияние стен, полов и потолка зачаровало эленийцев. Ошеломленные, они молча шли за своими провожатыми.
   Повсюду, конечно же, были придворные — какой дворец обойдется без придворных? — и, подобно горожанам на улицах, они простирались ниц при приближении королевы Эланы.
   — Не слишком увлекайся этой манерой приветствия, любовь моя, — предостерег Спархок жену. — Жители Симмура на нее не согласятся, хоть ты их золотом осыпь.
   — Не говори глупостей, Спархок, — огрызнулась она. — Мне это даже и в голову не приходило. По правде говоря, я мечтаю о том, чтобы эти болваны унялись. Эти падения ниц меня смущают.
   — Узнаю мою девочку, — улыбнулся Спархок.
   Им предложили вино и охлажденную воду с благовониями — дабы освежить лица. Рыцари приняли вино с воодушевлением, дамы, как водится, предпочли освежаться водой.
   — Обязательно попробуй вот это, отец, — предложила принцесса Даная, указав на фарфоровую чашу с водой. — Может быть, она заглушит аромат твоих доспехов.
   — А ведь она права, Спархок, — согласилась Элана.
   — Доспехи должны дурно пахнуть, — ответил он, пожав плечами. — Если во время боя у противника слезятся глаза, это дает тебе некоторые преимущества.
   — Я так и знала, что на это есть причина, — пробормотала маленькая принцесса.
   Затем их долго вели длинным коридором, где стены были украшены мозаичными портретами, представлявшими, по всей вероятности, идеализированные изображения давно умерших императоров. Широкий алый ковер с золотой каймой прикрывал пол этого казавшегося бесконечным коридора.
   — Весьма впечатляюще, — наконец пробормотал Стрейджен, обращаясь к Оскайну. — Сколько еще миль до тронного зала, ваше превосходительство?
   — Вы шутник, милорд, — коротко улыбнулся Оскайн.
   — Сделано искусно, — заметил вор, — но к чему тратить столько места на пустяки?
   — Весьма проницательно, милорд Стрейджен.
   — В чем дело? — спросил Тиниен.
   — Коридор все время поворачивает налево, — пояснил Стрейджен. — Заметить это трудно, потому что стены отражают свет, но если присмотреться, можно разглядеть. Последние четверть часа мы исправно ходим по кругу.
   — По спирали, милорд Стрейджен, — поправил его Оскайн. — Этот коридор был выстроен с целью подчеркнуть величину дворца. Тамульцы низкорослы, и огромные размеры производят на нас изрядное впечатление. Именно поэтому мы так любим атанов. Сейчас мы уже во внутренних витках спирали, и тронный зал недалеко.
   Залитый невесомым огнем коридор вдруг наполнился пронзительным звуком фанфар — это искусно укрытые трубачи приветствовали королеву и ее свиту. Фанфары сопровождались жутким визгом, в который размеренно врывалось тоненькое позвякивание. Мурр, уютно устроившаяся на руках своей маленькой хозяйки, прижала уши и зашипела.
   — У кошечки отменный музыкальный вкус, — заметил Бевьер, моргнув от особенно дикого пассажа «музыки».
   — Я и забыла об этом, — виновато сказала Сефрения Вэниону. — Постарайся не обращать внимания, дорогой.
   — Я и стараюсь, — отозвался он со страдальческой гримасой.
   — Помнишь огриху, о которой я тебе рассказывал? — спросил Улаф у Спархока. — Ту, что влюбилась в одного бедолагу у нас в Талесии?
   — Смутно.
   — Когда она пела ему серенады, это звучало примерно так же.
   — Он, кажется, ушел в монастырь, чтобы укрыться от ее ухаживаний?
   — Точно.
   — Мудрое решение.
   — Это наша национальная слабость, — пояснил Оскайн. — Тамульский язык и сам по себе очень мелодичен, поэтому приятная музыка кажется слишком обычной, даже обыденной — и наши композиторы стремятся добиться противоположного эффекта.
   — Я бы сказала, что они достигли невообразимого успеха, — заметила баронесса Мелидира. — Звук такой, точно в железной клетке разом терзают дюжину свиней.
   — Я передам ваши замечания сочинителю, баронесса, — заверил ее Оскайн. — Могу поклясться, что он будет весьма польщен.
   — Нет, это я была бы весьма польщена, ваше превосходительство, если бы его сочинение было покороче.
   Огромные двери, которыми завершался бесконечный коридор, были покрыты чеканным золотом. Они распахнулись настежь, открывая громадный зал с куполообразным потолком. Поскольку купол был выше окружающих зданий, зал освещался через хрустальные окна в дюйм толщиной, располагавшиеся на потолке. Солнечный свет струился в эти окна, зажигая слепящим пламенем стены и пол тронного зала императора Сарабиана. Размеры зала подавляли воображение, и полосы перламутровой белизны то и дело рассекались алыми и золотыми пятнами. Массивные драпировки из красного бархата висели вдоль сияющих стен, оттеняя выложенные золотом колонны. Широкий алый ковер тянулся от самых дверей к подножию трона, и зал был заполнен придворными тамульцами и эленийцами.
   Новый залп фанфар возвестил о прибытии гостей, и рыцари церкви и пелои военным строем окружили королеву Элану и ее свиту. Церемониальным шагом они прошли по широкому ковру к трону его императорского величества, Сарабиана Тамульского.
   Голову повелителя половины мира венчала массивная корона из золота, усыпанного алмазами, алая мантия, распахнутая впереди, была украшена широкой каймой из тесно сплетенной золотой нити. Блиставшее белизной одеяние было перехвачено на талии широким золотым поясом. Несмотря на всю пышность тронного зала и одеяний, сам Сарабиан Тамульский был человеком самой заурядной внешности. Кожа у него была намного бледнее, чем у атанов, главным образом, подумал Спархок, потому, что император редко бывал на свежем воздухе. Сарабиан был среднего роста, обычного телосложения, с ничем не примечательным лицом. Глаза у него, однако, оказались куда живей и умнее, чем ожидал увидеть Спархок. Когда Элана вошла в тронный зал, император с некоторым колебанием поднялся с трона.
   — Поразительно! — прошептал явно потрясенный Оскайн. — Император никогда не встает навстречу своим гостям.
   — Кто эти дамы рядом с ним? — шепотом спросила Элана.
   — Его жены, — ответил Оскайн, — тамульские императрицы. Их девять.
   — Чудовищно! — задохнулся Бевьер.
   — Политическая необходимость, сэр рыцарь, — пояснил Оскайн. — У обычного человека может быть только одна жена, но у императора их должно быть девять — по числу королевств, входящих в Империю. Император не вправе никому отдавать предпочтения.
   — Кажется, одна из императриц забыла завершить свой туалет, — критически заметила баронесса Мелидира, разглядывая одну из жен императора, загорелую молодую женщину, которая была обнажена до пояса и ничем не проявляла, что полуодетость вызывает у нее хоть какое-то беспокойство. Юбка, облегавшая ее бедра, была ярко-алого цвета, в волосах краснел живой цветок.
   Оскайн хихикнул.
   — Это наша Элисун, — пояснил он с улыбкой. — Она с острова Валезия, и эта одежда — или, вернее, ее отсутствие — традиционна для островитян. Элисун очень простая девочка, и мы все ее обожаем. Обычные законы, касающиеся супружеской верности, никогда не применяются к императрицам валезийского происхождения. Верность и неверность — понятия, непостижимые для валезийцев. Они не знают, что такое грех.
   Бевьер шепотом ахнул.
   — Неужели никто не пытался наставить их на путь истинный? — спросил Эмбан.
   — Пытались, ваша светлость, и еще как! — ухмыльнулся Оскайн. — Духовные лица из эленийских королевств с запада Империи десятками прибывают на Валезию, дабы убедить островитян, что их любимое времяпрепровождение — позор и грех. Вначале проповедники полны религиозного пыла, но это, как правило, длится недолго. Валезийские девушки очень красивы и весьма дружелюбны. Почти всегда обращенными оказываются эленийцы. В валезийской религии, судя по всему, существует только одна заповедь: «Будь счастлив».
   — Бывают заповеди и похуже, — вздохнул Эмбан.
   — Ваша светлость! — воскликнул Бевьер.
   — Пора бы тебе повзрослеть, Бевьер, — сказал Эмбан. — Порой я думаю, что наша Святая Матерь чересчур ревностно относится к некоторым сторонам человеческого бытия.
   Бевьер покраснел, и его лицо застыло в неодобрительной гримасе.
   Придворные в тронном зале, явно по команде императора, дружно простерлись ниц перед проходившей Эланой. Частая практика сделала их такими искусными, что упасть на колени, удариться лбом о пол и снова выпрямиться они ухитрялись без малейшей заминки.
   Элана, облаченная в царственно-синее одеяние, остановилась перед троном и исполнила изящный реверанс. Выражение ее лица ясно говорило, что она ни за какие блага в мире не станет простираться ниц.
   Император поклонился в ответ, и по толпе придворных пробежали изумленные ахи и шепотки. Императорский поклон был вполне достойным, хотя и немного чопорным. Сарабиан явно упражнялся в этом искусстве, но оно было ему мало знакомо. Затем он откашлялся и заговорил по-тамульски, то и дело замолкая, чтобы придворный переводчик успел перевести его слова на эленийский.
   — Не смотри куда не следует, — прошептала Элана Спархоку. Лицо ее при этом оставалось торжественно-бесстрастным, губы едва двигались.
   — Я и не смотрел на нее, — запротестовал он.
   — В самом деле?
   Императрица Элисун притягивала к себе внимание всех, без исключения, рыцарей церкви и пелоев и явно наслаждалась этим. Ее темные глаза блестели, а в улыбке таилась некоторая толика лукавства. Она стояла неподалеку от своего царственного супруга и глубоко дышала — видимо, это было упражнение, принятое среди ее соплеменников. Во взгляде, которым она одаряла своих многочисленных обожателей, были вызов и оценивающее выражение. Именно такое выражение Спархоку доводилось видеть на лице Эланы, когда она выбирала наряды или драгоценности. Спархок заключил, что императрица Элисун, похоже, еще доставит им немало хлопот.
   Речь императора Сарабиана изобиловала церемониальными банальностями. Его сердце полнилось. Он таял от счастья. Он был потрясен красотой Эланы. Он был поражен той честью, которую она оказала ему, откликнувшись на его приглашение. Он полагал ее наряд прекрасным.
   Элана, искушеннейший в мире оратор, мгновенно отбросив речь, которую готовила со времени отъезда из Чиреллоса, разразилась ответной речью. Она нашла Материон прекрасным. Она известила Сарабиана, что отныне ее жизнь достигла своего венца (жизнь Эланы, судя по всему, достигала своего венца с каждой новой речью). Она восхвалила невыразимую красоту императорских жен (ни словом, впрочем, не обмолвившись о более чем очевидных достоинствах императрицы Элисун). Она также таяла от радости — похоже, здесь это было в обычае. Она многословно поблагодарила императора за его щедрое гостеприимство. Говорить о погоде она не стала.
   Император Сарабиан явно вздохнул с облегчением. Видимо, он пуще смерти опасался, что Элана случайно скажет что-нибудь этакое, на что ему придется отвечать, не посоветовавшись с правительством.
   Он поблагодарил Элану за выраженную ею благодарность.
   Она поблагодарила его за благодарность, выраженную в ответ на ее благодарность.
   После чего оба замолчали, глядя друг на друга. Благодарить за благодарность в ответ на выраженную прежде благодарность было бы уже до крайности нелепо.
   Тогда чиновник, на лице которого отражалась преувеличенная скука, многозначительно откашлялся. Ростом он был выше среднего тамульца, и лицо его не выражало ни тени того, что он думал на самом деле.
   С огромным облегчением император Сарабиан представил гостям своего первого министра — Пондию Субата.
   — Странное имечко, — пробормотал Улаф, когда слова императора были переведены на эленийский. — Интересно, как зовут его близкие друзья — может быть, Понди?
   — »Пондия» — это его дворянский титул, сэр Улаф, — пояснил Оскайн, — что-то вроде виконта, хотя и не совсем. Будьте осторожны с ним, господа мои. Он вам определенно не друг. К тому же он делает вид, что не понимает эленийского, хотя я сильно подозреваю, что его невежество на сей счет преувеличено. Субат яростно сопротивлялся идее пригласить в Материон принца Спархока. Он считал, что это унизит достоинство императора. Мне также сообщили, что от решения императора обращаться с королевой Эланой как с равной нашего первого министра едва не хватил удар.
   — Он опасен? — шепотом спросил Спархок.
   — Не уверен, ваше высочество. Он фанатически предан императору, и я понятия не имею, куда эта преданность может его завести.
   Пондия Субат между тем произнес несколько фраз.
   — Он говорит, что вы, вне сомнения, утомлены тяготами путешествия, — перевел Оскайн. — Он умоляет вас воспользоваться гостеприимством императора, дабы отдохнуть и освежиться. Это чистой воды повод закончить разговор раньше, чем кто-нибудь скажет такое, на что императору придется отвечать без подсказки Субата.
   — Идея неплоха, — заметила Элана. — До сих пор дела шли недурно. Может быть, на сегодня с нас хватит?
   — Следую по стопам вашего величества, — отозвался Оскайн с напыщенным поклоном.
   Элана сделала вид, что не заметила этого.
   Последовал новый обмен потоками словесной воды между их величествами, а затем первый министр вывел гостей из тронного зала. Прямо напротив двери в зал они поднялись по лестнице и длинным коридором прошли прямо в дальнюю часть дворца, избавясь таким образом от сомнительного удовольствия вновь одолевать бесконечный спиральный коридор.
   Пондия Субат через переводчика обращал внимание гостей на попадавшиеся по пути диковины и достопримечательности. Тон его был нарочито небрежным, словно он говорил о сущих пустяках. Первый министр нисколько не церемонился в своем старании поставить на место этих эленийских варваров. Если он и не фыркал презрительно им в лицо, то был весьма близок к этому. Он провел их по крытой галерее к сияющему эленийскому замку и там оставил на попечение посла Оскайна.
   — И что же, такое отношение к нам преобладает в Материоне? — спросил Эмбан у Оскайна.
   — Отнюдь нет, — ответил тот. — Субат возглавляет при дворе весьма немногочисленную группу. Это сверхконсерваторы, которые за последние пятьсот лет не произвели на свет ни единой новой идеи.
   — Как же он мог стать первым министром, если у него так мало сторонников? — спросил Тиниен.
   — Тамульская политика — дело в высшей степени мутное, сэр Тиниен. Мы исполняем приказы императора, а он ни в коей мере не обязан принимать во внимание наши советы и мнения. Отец Субата был очень близким другом отца императора Сарабиана, и назначение Субата на должность первого министра было скорее данью сыновней почтительности, чем признанием выдающихся заслуг. Субат, впрочем, неплохой первый министр — если только не случается чего-то необычного. Тогда он вконец теряет самообладание. Протекция — один из главных недостатков нашей системы правления. У главы нашей церкви в жизни не было ни единой набожной мысли. Он даже не знает имен наших богов.
   — Погоди минутку, — ошеломленно проговорил Эмбан. — Ты что же, хочешь сказать, что церковные посты раздаются императором?
   — Разумеется. Это же власть, в конце концов, а тамульские императоры предпочитают не выпускать из своих рук никакой власти.
   Они вошли в главный зал замка, который, если не считать сверкающего повсюду перламутра, в точности походил на главный зал любого эленийского замка.
   — Слуги здесь эленийцы, — сказал Оскайн, — и вы без труда сможете объяснить им, что вам нужно. Полагаю, вы не будете против, если я вас сейчас покину. Мне нужно отчитаться перед его императорским величеством. — Оскайн скорчил гримасу. — По правде говоря, я не предвкушаю это событие с радостью. Субат будет торчать рядом с императором и подвергать сомнению каждое мое слово.
   Оскайн отвесил поклон Элане и удалился.
   — Похоже, нам здесь придется нелегко, — заметил Тиниен. — Все эти формальности не дадут нам приблизиться к императору, а если мы не сможем рассказать ему о наших открытиях, вряд ли он даст нам свободу передвижений, в которой мы так нуждаемся.
   — А враждебность первого министра только ухудшит дело, — добавил Бевьер. — Выходит, что мы проехали полмира, спеша на помощь тамульцам, только ради того, чтобы очутиться в этой роскошной темнице.
   — Давайте немного осмотримся, прежде чем начинать беспокоиться, — посоветовал Эмбан. — Оскайн знает, что делает, и к тому же он видел почти все, что видели мы. Полагаю, мы можем рассчитывать, что он втолкует Сарабиану всю важность нынешнего положения.
   — Если ваше величество в нас пока не нуждаетесь, — обратился Стрейджен к Элане, — мы с Телэном отправились бы повидаться с местными ворами. Если бессмысленные формальности свяжут нас здесь по рукам и ногам, нам понадобится помощь в сборе информации.
   — Как ты думаешь общаться с ними? — осведомился Халэд.
   — Материон весьма космополитичный город, Халэд. Кааладор назвал мне имена нескольких эленийцев, которые имеют вес в местных воровских кругах.
   — Делай все, что нужно, Стрейджен, — сказала Элана, — только постарайся не устраивать международных конфликтов.
   — Положитесь на меня, ваше величество, — ухмыльнулся он.
   Королевские покои в замке располагались в верхнем этаже донжона. Замок, конечно, был задуман как чистой воды архитектурная игрушка, но поскольку он был достоверной копией эленийской крепости, строители бессознательно повторили и оборонительные сооружения, значения которых сами не понимали. Бевьер был очень доволен этим обстоятельством.