Страница:
По сути Сталин обвинял партийных руководителей, проводивших массовые чистки и исключивших сотни тысяч коммунистов из партии, в том, что они «искусственно плодят количество недовольных и озлобленных и создают, таким образом, троцкистам эти резервы». Это заявление перекликалось с призывом в его докладе «разбить и отбросить… гнилую теорию, говорящую о том, что у троцкистских вредителей нет будто бы больше резервов, что они добирают будто бы последние кадры». Получалось, что резервы троцкистам создавали те партийные руководители, кто проводили массовые исключения из партии, а потому они объективно являлись пособниками Троцкого.
Выражая сочувствие невинно пострадавшим рядовым членам партии, Сталин одновременно направлял огонь критики против руководящих кадров партии. Резко осуждая неоправданные массовые исключения рядовых коммунистов из партии, допущенные партийным руководством, Сталин одновременно выступал против выдвижения людей на руководящие должности «безотносительно к их политической и деловой пригодности». Он увидел большую опасность в том, что «чаще всего подбирают работников не по объективным признакам, а по признакам случайным, субъективным, обывательски-мещанским. Подбирают чаще всего так называемых знакомых, приятелей, земляков, лично преданных людей, мастеров по восхвалению своих шефов». Сталин привел в пример первых секретарей Казахстана и Ярославской области Мирзояна и Вайнова: «Первый перетащил с собой в Казахстан из Азербайджана и Урала, где он раньше работал, 30—40 «своих» людей и расставил их на ответственные посты в Казахстане. Второй перетащил с собой в Ярославль из Донбасса, где он раньше работал, свыше десятка тоже «своих» людей и расставил их тоже на ответственные посты. Есть, стало быть, своя артель у товарища Мирзояна. Есть она и у товарища Вайнова».
Сталин давал понять, что Мирзоян и Вайнов далеко не одиноки в своем стремлении окружить себя собственной «королевской ратью». Сталин критиковал за подобную склонность и Г.К. Орджоникидзе: «Он также страдал такой болезнью: привяжется к кому-нибудь, объявит людей лично ему преданными и носится с ними вопреки предупреждениям со стороны партии, со стороны ЦК». Фактически Сталин объявлял войну местническим и ведомственным группировкам, которые объединялись вокруг тех или иных партийных руководителей и были источником непрекращавшихся интриг внутри советского руководства.
Сталин констатировал: «Понятно, что вместо руководящей группы ответственных работников получается семейка близких людей, артель, члены которой стараются жить в мире, не обижать друг друга, не выносить сора из избы, восхвалять друг друга и время от времени посылать в центр пустопорожние и тошнотворные рапорта об успехах». Сталин возмущался тем, что фактический захват власти в различных звеньях страны отдельными группировками свел к нулю объективную проверку работы: «Какая бывает проверка вообще в нашей партии? Бывает проверка сверху, ну, высший руководитель, имея в своем подчинении руководителей пониже, проверяет их, бывает у них либо приглашает их к себе, и вообще по результатам работы проверяет… У нас даже это правило нарушается сплошь и рядом… Просто поставили человека на работу, значит отдали ему работу на откуп». Сталин признавал, что партия превратилась в поле деятельности руководителей, разделивших ее на отдельные владения и управлявших ими со своей челядью. В этих условиях центр утрачивал способность воздействовать на партию и сохранять над ней контроль.
Следствием утраты контроля над партийными работниками, указывал Сталин, являются крупные ошибки. Он напоминал о методах насильственной коллективизации, в ходе которой «делали очень прозрачные намеки: если ты против коллективизации, значит ты против Советской власти». Следствием этого, утверждал Сталин, было создание мнимых колхозов, которые на самом деле существовали лишь на бумаге. Сталин подчеркивал: «Эта болезнь была общая, каждая область была заражена этой болезнью в большей или меньшей степени». Таким образом, Сталин давал понять, что существующий стиль работы партийного руководства, для которого характерны отсутствие критического подхода и бесконтрольность, может привести к катастрофам, подобным тем, что случились во время коллективизации.
Сталин подчеркивал недопустимость «замазывания» ошибок. И вновь Сталин приводил в качестве негативного примера поведение Орджоникидзе, который, по его словам, «замазывал» ошибки Ломинадзе. Сталин сказал: «Еще с 1926-27-28 годов об этих ошибках знал товарищ Серго больше, чем любой из нас. Он нам не сообщал о них, полагаясь на себя, что он сумеет это выправить сам, беря на себя слишком много в этом деле». Обвиняя Орджоникидзе в утрате политической бдительности, Сталин подчеркнул, что благодаря сокрытию им «настоящего нутра», Ломинадзе избрали первым секретарем Закавказской партийной организации. Сталин обвинял Орджоникидзе и в том, что тот поддерживал ряд других «лично преданных ему» людей, которые затем были обвинены в заговорщической деятельности. «Сколько крови он себе испортил на то, чтобы отстаивать против всех таких, как видно теперь, мерзавцев, как Варданян, Гогоберидзе, Мелискетов, Окуджава – теперь на Урале раскрыт… Эти люди, которым он больше всех доверял и которых считал лично себе преданными, оказались последними мерзавцами».
Сталин считал, что утрата бдительности в партии, проникновение «мерзавцев» на ответственные посты, а вредителей на производство, явились следствием некритического отношения партийных руководителей к членам «своих» кланов. Чтобы положить конец господству замкнутых группировок в партии, Сталин требовал установления двойного контроля над партийными руководителями – сверху, со стороны вышестоящего начальства, и снизу, со стороны масс. Он приводил пример того, как Орджоникидзе, а также Косиор долго не могли решить проблемы с текучкой рабочей силы в Донбассе на основе предложений наркомтяжпрома, руководимого Орджоникидзе, пока «члены Политбюро» не пришли к выводу, что авторы докладов «совершенно оторвались от практических нужд Донбасса». Тогда члены Политбюро «решили из Донбасса вызвать простых людей, низовых работников, простых рабочих», которые, по словам Сталина, внесли дельные предложения. Из этой истории Сталин делал вывод: «Вот вам что значит прислушиваться к голосу маленьких людей, не разрывать связей с маленькими людьми, не ослаблять связей, а всегда держать их крепко в руках».
Сталин приводил и пример Николаенко, которую взял под защиту: «Кто такая Николаенко? Николаенко – это рядовой член партии. Она обыкновенный «маленький человек»… Как видите, простые люди оказываются иногда куда ближе к истине, чем некоторые высокие учреждения. Можно было бы привести еще десятки и сотни таких примеров».
Сталин предупреждал: «Стоит большевикам оторваться от масс и потерять связь с ними, стоит им покрыться бюрократической ржавчиной, чтобы они лишились всякой силы и превратились в пустышку». В этом выступлении Сталин обратился к древнегреческому мифу об Антее, напоминая, что у этого героя «было все-таки свое слабое место – это опасность быть каким-либо образом оторванным от земли». Поскольку в мифе о подвигах Геракла последний побеждал Антея, сравнение Сталина звучало зловещим пророчеством. Сталин завершил пересказ мифа так: «Большевистские руководители – это Антеи, их сила состоит в том, что они не хотят разрывать связи, ослаблять связи со своей матерью, которая их родила и вскормила, – с массами, с народом, с рабочим классом, с крестьянством, с маленькими людьми».
Чтобы не допустить отрыв от масс, Сталин предлагал: «Старый лозунг об овладении техникой необходимо теперь дополнить новым лозунгом об овладении большевизмом, о политическом воспитании кадров и ликвидации нашей политической беспечности». Он призывал «поднять идеологический уровень и политическую закалку… командных кадров» И заявил:
«Если бы мы смогли, если бы мы сумели наши партийные кадры снизу доверху подготовить идеологически и закалить их политически таким образом, чтобы они могли свободно ориентироваться во внутренней и международной обстановке, если бы мы сумели сделать их вполне зрелыми ленинцами, марксистами, способными решать без серьезных ошибок вопросы руководства страной, то мы разрешили бы девять десятых всех наших задач».
Говоря о руководящих кадрах партии, которые должны были пройти идеологическую подготовку, Сталин прибег к военной терминологии: «В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои, имеется около 3-4 тысяч высших руководителей. Это, я бы сказал, генералитет нашей партии. Далее идут 30—40 тысяч средних руководителей. Это – наше партийное офицерство. Дальше идут около 100—150 тысяч низшего партийного командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство». Уточняя эти данные в заключительном слове, Сталин сказал, что партийная учеба должна была охватить руководителей 102 тысяч первичных организаций (их Сталин назвал «нашими партийными унтер-офицерами», от которых «зависит… девять десятых нашей работы»), «3500 районных секретарей, свыше 200 секретарей горкомов, свыше 100 секретарей обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий. Вот тот руководящий состав, который должен переучиваться и совершенствоваться».
В своем докладе он предложил создать в каждом областном центре четырехмесячные «Партийные курсы» для подготовки секретарей первичных организаций, в десяти важнейших центрах страны восьмимесячные «Ленинские курсы» – для первых секретарей районных и окружных партийных организаций, шестимесячные «Курсы по истории и политике партии» при ЦК ВКП(б) – для первых и вторых секретарей городских организаций, а также шестимесячное «Совещание по вопросам внутренней и международной политики» – для первых секретарей областных и краевых организаций и центральных комитетов национальных коммунистических партий.
Он объяснил «как надо подготовить и переподготовить в духе ленинизма наши кадры» – «прежде всего надо суметь, товарищи, напрячься и подготовить каждому из нас себе двух замов». Эти замы должны были пройти утверждение вышестоящих инстанций. Предполагалось, что замы будут исполнять обязанности руководителей, пока те учатся на курсах, а затем их также направят на те же курсы. Сталин не скрывал, что видел в этих замах возможную смену нынешним руководителям. Он говорил, что необходимо влить в командные кадры «свежие силы, ждущие своего выдвижения, и расширить таким образом состав руководящих кадров… Людей способных, людей талантливых у нас десятки тысяч. Надо только их знать и вовремя выдвигать, чтобы они не перестаивали на старом месте и не начинали гнить. Ищите да обрящете».
Одновременно он видел в слушателях «Совещания по вопросам внутренней и международной политики» смену для высшего руководства партии: «Эти товарищи должны дать не одну, а несколько смен, могущих заменить руководителей Центрального комитета нашей партии». В своем заключительном слове он пояснял: «Мы, старики, члены Политбюро, скоро отойдем, сойдем со сцены. Это закон природы. И мы хотели бы, чтобы у нас было несколько смен».
Фактически Сталин объявлял вакантными все руководящие должности в партии – от «унтер-офицерских» до «маршальских» – и объявлял конкурс на эти должности: минимум три кандидата на место.
Таким образом, Сталин выдвинул программу обновления партии, все еще отягощенной устаревшим идейно-политическим наследием (отрыв от народных масс и как следствие – приоритет мировой революции и недооценка роли рабочего класса России и национальных интересов страны).
Он уже не раз выражал свое недовольство партийными кадрами, указывал на невежество и непорядочность тех, кто вообразил себя бессменными и полноправными хозяевами республик, областей, городов, ведомств и управлял ими как своими вотчинами. Теперь он решил положить этому конец и фактически объявил о продолжении «революции сверху» путем перетряски правящего слоя страны.
Распространение революционных преобразований на партийное руководство вызвало неоднозначную реакцию в его рядах. Для деятельных и амбициозных членов партии такой конкурс означал возможность быстрого продвижения по служебной лестнице. Но многие руководители на разных уровнях (от «унтер-офицерского» до «маршальского») восприняли эту программу Сталина как смертный приговор их карьерам.
Неудивительно, что в марте 1937 года резко обострилась закулисная внутриполитическая борьба. И против Сталина несомненно было настроено немало видных деятелей в партийном и военном руководстве страны. Сведения, которыми располагало руководство Германии, позволили Паулю Кареллу утверждать, что «в марте 1937 года соперничество между тайными агентами Тухачевского и Сталина обострялось и становилось все более драматичным». Но Тухачевский не выступил в марте потому, считает Карелл, что в это время «каждый шаг офицеров Генерального штаба и командующих округами, штабы которых были размещены на десятки тысяч километров друг от друга, было трудно координировать. К тому же усиленное наблюдение за ними со стороны НКВД заставляло их действовать с максимальной осторожностью».
Однако в это время в самом наркомате внутренних дел проходили чистки. В марте 1937 года Ежов направил почти всех руководителей отделов НКВД, остававшихся еще на своих постах со времен Ягоды, для проведения инспекций на местах. Как утверждал Р. Конквест в своей книге «Великий террор», все они «были арестованы на первых же станциях после выезда за пределы Москвы и доставлены в тюрьмы. Через два дня тот же трюк был применен в отношении всех заместителей руководителей отделов. Одновременно Ежов сменил охрану НКВД на всех наиболее важных постах». 18 марта Ежов, выступая перед коллективом центрального аппарата НКВД, объявил Ягоду преступником, и 3 апреля тот был арестован. Аресты бывших сотрудников Ягоды также продолжались. Р. Медведев утверждает, что «не менее десяти – пятнадцати видных работников НКВД покончили жизнь самоубийством». Называя фамилии тех, кто был арестован или покончил жизнь самоубийством, Рыбин утверждал, что многие из них участвовали в заговоре Ягоды: «Аресты Ягоды, Агранова, Паукера, Воловича и Гинцеля проходили на моих глазах. Комендант Кремля комиссар Талкун, подчиненный непосредственно Ягоде, застрелился. Комиссар Даген был арестован, комиссар Курский застрелился, капитан Черток, порученец Ягоды, бросился в седьмого этаже и разбился насмерть. Затем исчезли Панов, Тихонов, Козлов и Голубев. Словом, весь наш командный состав разных рангов».
Одновременно с чисткой в НКВД было продолжено наступление Москвы против украинского руководства. 17 марта Постышев был освобожден от должности второго секретаря ЦК КП(б)У и избран первым секретарем Куйбышевского обкома партии. В Киеве развертывалась кампания против «небольшевистских методов работы» Постышева. Тем временем в Западной Европе стали широко распространяться слухи о том, что в Москве готовится военный переворот. В «Бюллетене оппозиции» Троцкий писал, что «недовольство военных диктатом Сталина ставит в повестку дня их возможное выступление». 9 апреля 1937 года начальник ГРУ Красной Армии С. Урицкий сообщил Сталину и Ворошилову о том, что в Берлине ходят слухи об оппозиции советскому руководству среди военачальников страны, правда, отметил, что в эти слухи мало верят. Не исключено, что эта информация ГРУ заставила участников заговора спешить. По словам Карелла, на 1 мая 1937 года было назначено выступление. Выбор дня переворота был обусловлен главным образом тем, что «проведение первомайского военного парада позволяло бы ввести военные части в Москву, не вызвав подозрений». Однако в развитие событий вмешались внешнеполитические обстоятельства.
Создается впечатление, что из материалов Скоблина гестапо сначала делало выводы лишь в той степени, в какой они касались текущих внешнеполитических проблем Германии. Посланник Чехословакии в Берлине Мастный в январе 1937 года с тревогой сообщил президенту своей страны Бенешу о том, что немцы утратили интерес к переговорам с Чехословакией о решении спорных вопросов, потому что ожидают в ближайшее время резких перемен в советской внешней политике после государственного переворота в СССР. В случае прихода к власти в Москве прогерманских сил Чехословакия не могла уже рассчитывать на поддержку СССР, с которым была связана договором о взаимной помощи 1935 года.
7 июля 1937 года Бенеш встретился с советским полпредом Александровским. Согласно записи их беседы, Бенеш с января 1937 года «получал косвенные сигналы о большой близости между рейхсвером и Красной Армией. С января он ждал, чем это закончится. Чехословацкий посланник Мастный в Берлине является исключительно точным информатором… У Мастного в Берлине было два разговора с выдающимися представителями рейхсвера… Бенеш даже сомневается, сознавали ли эти представители рейхсвера, что они выдают секрет. Но для Бенеша из этих разговоров стало ясно, что между рейхсвером и Красной Армией существует тесный контакт. Бенеш не мог знать о том, что этот контакт с изменниками. Для него возникала проблема, что делать, если Советское правительство действительно вернется к какой-нибудь политике «нового Рапалло». В этой связи Бенеш задал риторический вопрос, где средство для защиты Чехословакии, и без обиняков отвечал, что тогда Чехословакия тоже должна была бы заключить соглашение с Германией. Это было бы началом чехословацкой зависимости, но другого выхода не было».
Тем временем в Германии сделали более глубокие выводы из материала, полученного от Скоблина. Руководителям гестапо стало ясно, что союз военных СССР и Германии, который создан в тайне от германского правительства, чреват угрозой и для нацистского режима. Гестапо было в курсе заговорщической деятельности среди немецких военачальников, которая едва не увенчалась военным переворотом в конце сентября 1938 года. (Те же силы и организационные связи военных были впоследствии задействованы в попытке переворота 20 июля 1944 года.) Победа военных в СССР при поддержке германских военных могла в дальнейшем привести к тому, что в случае военного переворота в Германии его организаторы могли рассчитывать на прямую или косвенную помощь из Москвы. Поэтому было решено помешать успеху заговорщиков в СССР и изолировать их от германских военных. В. Шелленберг писал, что, получив от гестапо сведения о заговоре военных двух стран, «Гитлер распорядился о том, чтобы офицеров штаба германской армии держали в неведении относительно шага, замышляемого против Тухачевского».
По словам В. Шелленберга, переданный Скоблиным «материал не был полным и в нем не содержалось никакого документального доказательства активного участия руководителей германской армии в заговоре Тухачевского». Наверное, ничего другого и не могло быть, так как речь шла лишь о «пакте о ненападении» в момент государственного переворота. Понимая недостаточность имевшихся данных, Гейдрих, по словам Шелленберга, «сам добавил сфабрикованные сведения с целью компрометации германских генералов». Однако вскоре к этим фабрикаииям Гейдрих решил добавить подлинные материалы. Примерно 1-3 марта «Гейдрих послал две специальные группы взломать секретные архивы Генерального штаба и абвера, службы военной разведки, возглавлявшейся адмиралом Канарисом… Был найден и изъят материал, относящийся к сотрудничеству германского Генерального штаба с Красной Армией. Важный материал был также найден в делах адмирала Канариса. Для того чтобы скрыть следы, в нескольких местах устроили пожары, которые вскоре уничтожили всякие признаки взлома».
Как подчеркивал Шелленберг, «в свое время утверждалось, что материал, собранный Гейдрихом с целью запутать Тухачевского, состоял большей частью из заведомо сфабрикованных документов. В действительности же подделано было очень немного – не больше, чем нужно, чтобы заполнить некоторые пробелы. Это подтверждается тем фактом, что все весьма объемистое досье было подготовлено и представлено Гитлеру за короткий промежуток времени – в четыре дня». Досье произвело сильное впечатление на Гитлера, и он одобрил предложение передать эти материалы Сталину, руководителю самой враждебной для нацистской Германии Советской державы. Для передачи информации было решено использовать людей, участвовавших в германо-чехословацких переговорах.
Карелл утверждал, что Бенеш получил информацию о готовящемся перевороте в Москве и одновременно такая же информация была направлена германской разведкой в Париж. Тогдашний министр обороны Э. Даладье сообщил советскому послу в Париже В. Потемкину о «возможности перемен в Москве» и «сделке между нацистским вермахтом и Красной Армией». Александровский записал, что «кажется 22 апреля» Бенеш поставил перед ним вопрос о возможности сделки между Германией и СССР. Однако, судя по словам Александровского, во время этой беседы Бенеш говорил лишь туманными намеками.
В. Шелленберг называет иной способ передачи информации из Берлина в Москву: «Решено было установить контакт со Сталиным через следующие каналы: одним из немецких дипломатических агентов, работавших под началом штандартенфюрера СС Беме, был некий немецкий эмигрант, проживавший в Праге. Через него Беме установил контакт с доверенным другом доктора Бенеша… Доктор Бенеш сразу же написал письмо лично Сталину, от которого Гейдриху по тем же каналам пришел ответ – установить контакт с одним из сотрудников советского посольства в Берлине. Так и поступили, и названный русский моментально вылетел в Москву и возвратился в сопровождении личного посланника Сталина, имевшего специальные полномочия от имени Ежова». Очевидно, к этому времени Сталин уже получил достаточно много сведений для того, чтобы подозревать в нечестной игре военных и их союзников среди партийных руководителей, но все же точные имена и доказательства еще не были представлены.
Правда, в беседе с Ф. Чуевым в декабре 1971 года В. М. Молотов говорил: «Мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота». Правда, Карелл утверждал, что никто в СССР не знал о военном перевороте и лишь вмешательство еще одного внешнеполитического события помешало ему осуществиться. В Лондоне было объявлено, что 12 мая 1937 года состоится коронация Георга VI, вступившего пять месяцев назад на престол вместо отрекшегося от трона Эдуарда VIII. В Москве было решено, что советскую делегацию на эту королевскую церемонию вновь возглавит Тухачевский. По словам Карелла, узнав о своей командировке в Лондон, Тухачевский решил воспользоваться этим случаем для того, чтобы еще раз договориться с немецкими генералами о сотрудничестве во время и после переворота. «Тухачевский отложил переворот на три недели. Это было его роковой ошибкой».
Однако есть сведения о том, что действия заговорщиков были предотвращены в последнюю минуту. Празднование 1 мая в Москве для посвященных в суть дела прошло в обстановке тревожного ожидания. По свидетельству моего отца, находившегося 1 мая 1937 года на одной из трибун на Красной площади, во время парада среди присутствовавших распространился слух о том, что вот-вот будет взорван Мавзолей, на котором находились Сталин и другие руководители страны. Ходили слухи и о других готовящихся терактах. Павел Мешик, впоследствии ставший видным деятелем СМЕРШа, а затем расстрелянный в декабре 1953 года и реабилитированный посмертно в 2000 году, в частных разговорах утверждал, что свой первый орден он получил за успешную поимку террориста, который уже занял позицию, чтобы открыть огонь по трибуне Мавзолея во время первомайских торжеств 1937 года.
Английский журналист Фицрой Маклин, присутствовавший 1 мая 1937 года на Красной площади, писал, что ему бросилась в глаза повышенная напряженность в поведении руководителей, стоявших на Мавзолее Ленина: «Члены Политбюро нервно ухмылялись, неловко переминались с ноги на ногу, забыв о параде и своем высоком положении». Лишь Сталин был невозмутим, а выражение его лица было одновременно «и снисходительным, и скучающе-непроницаемым». Напряжение царило и среди военачальников, стоявших на трибуне у подножия Мавзолея. Как писал бежавший из СССР В. Кривицкий, присутствовавшие на Красной площади заметили, что Тухачевский «первым прибыл на трибуну, зарезервированную для военачальников… Потом прибыл Егоров, но он не ответил на его приветствие. Затем к ним присоединился молча Гамарник. Военные стояли, застыв в зловещем, мрачном молчании. После военного парада Тухачевский не стал ждать начала демонстрации, а покинул Красную площадь».
Выражая сочувствие невинно пострадавшим рядовым членам партии, Сталин одновременно направлял огонь критики против руководящих кадров партии. Резко осуждая неоправданные массовые исключения рядовых коммунистов из партии, допущенные партийным руководством, Сталин одновременно выступал против выдвижения людей на руководящие должности «безотносительно к их политической и деловой пригодности». Он увидел большую опасность в том, что «чаще всего подбирают работников не по объективным признакам, а по признакам случайным, субъективным, обывательски-мещанским. Подбирают чаще всего так называемых знакомых, приятелей, земляков, лично преданных людей, мастеров по восхвалению своих шефов». Сталин привел в пример первых секретарей Казахстана и Ярославской области Мирзояна и Вайнова: «Первый перетащил с собой в Казахстан из Азербайджана и Урала, где он раньше работал, 30—40 «своих» людей и расставил их на ответственные посты в Казахстане. Второй перетащил с собой в Ярославль из Донбасса, где он раньше работал, свыше десятка тоже «своих» людей и расставил их тоже на ответственные посты. Есть, стало быть, своя артель у товарища Мирзояна. Есть она и у товарища Вайнова».
Сталин давал понять, что Мирзоян и Вайнов далеко не одиноки в своем стремлении окружить себя собственной «королевской ратью». Сталин критиковал за подобную склонность и Г.К. Орджоникидзе: «Он также страдал такой болезнью: привяжется к кому-нибудь, объявит людей лично ему преданными и носится с ними вопреки предупреждениям со стороны партии, со стороны ЦК». Фактически Сталин объявлял войну местническим и ведомственным группировкам, которые объединялись вокруг тех или иных партийных руководителей и были источником непрекращавшихся интриг внутри советского руководства.
Сталин констатировал: «Понятно, что вместо руководящей группы ответственных работников получается семейка близких людей, артель, члены которой стараются жить в мире, не обижать друг друга, не выносить сора из избы, восхвалять друг друга и время от времени посылать в центр пустопорожние и тошнотворные рапорта об успехах». Сталин возмущался тем, что фактический захват власти в различных звеньях страны отдельными группировками свел к нулю объективную проверку работы: «Какая бывает проверка вообще в нашей партии? Бывает проверка сверху, ну, высший руководитель, имея в своем подчинении руководителей пониже, проверяет их, бывает у них либо приглашает их к себе, и вообще по результатам работы проверяет… У нас даже это правило нарушается сплошь и рядом… Просто поставили человека на работу, значит отдали ему работу на откуп». Сталин признавал, что партия превратилась в поле деятельности руководителей, разделивших ее на отдельные владения и управлявших ими со своей челядью. В этих условиях центр утрачивал способность воздействовать на партию и сохранять над ней контроль.
Следствием утраты контроля над партийными работниками, указывал Сталин, являются крупные ошибки. Он напоминал о методах насильственной коллективизации, в ходе которой «делали очень прозрачные намеки: если ты против коллективизации, значит ты против Советской власти». Следствием этого, утверждал Сталин, было создание мнимых колхозов, которые на самом деле существовали лишь на бумаге. Сталин подчеркивал: «Эта болезнь была общая, каждая область была заражена этой болезнью в большей или меньшей степени». Таким образом, Сталин давал понять, что существующий стиль работы партийного руководства, для которого характерны отсутствие критического подхода и бесконтрольность, может привести к катастрофам, подобным тем, что случились во время коллективизации.
Сталин подчеркивал недопустимость «замазывания» ошибок. И вновь Сталин приводил в качестве негативного примера поведение Орджоникидзе, который, по его словам, «замазывал» ошибки Ломинадзе. Сталин сказал: «Еще с 1926-27-28 годов об этих ошибках знал товарищ Серго больше, чем любой из нас. Он нам не сообщал о них, полагаясь на себя, что он сумеет это выправить сам, беря на себя слишком много в этом деле». Обвиняя Орджоникидзе в утрате политической бдительности, Сталин подчеркнул, что благодаря сокрытию им «настоящего нутра», Ломинадзе избрали первым секретарем Закавказской партийной организации. Сталин обвинял Орджоникидзе и в том, что тот поддерживал ряд других «лично преданных ему» людей, которые затем были обвинены в заговорщической деятельности. «Сколько крови он себе испортил на то, чтобы отстаивать против всех таких, как видно теперь, мерзавцев, как Варданян, Гогоберидзе, Мелискетов, Окуджава – теперь на Урале раскрыт… Эти люди, которым он больше всех доверял и которых считал лично себе преданными, оказались последними мерзавцами».
Сталин считал, что утрата бдительности в партии, проникновение «мерзавцев» на ответственные посты, а вредителей на производство, явились следствием некритического отношения партийных руководителей к членам «своих» кланов. Чтобы положить конец господству замкнутых группировок в партии, Сталин требовал установления двойного контроля над партийными руководителями – сверху, со стороны вышестоящего начальства, и снизу, со стороны масс. Он приводил пример того, как Орджоникидзе, а также Косиор долго не могли решить проблемы с текучкой рабочей силы в Донбассе на основе предложений наркомтяжпрома, руководимого Орджоникидзе, пока «члены Политбюро» не пришли к выводу, что авторы докладов «совершенно оторвались от практических нужд Донбасса». Тогда члены Политбюро «решили из Донбасса вызвать простых людей, низовых работников, простых рабочих», которые, по словам Сталина, внесли дельные предложения. Из этой истории Сталин делал вывод: «Вот вам что значит прислушиваться к голосу маленьких людей, не разрывать связей с маленькими людьми, не ослаблять связей, а всегда держать их крепко в руках».
Сталин приводил и пример Николаенко, которую взял под защиту: «Кто такая Николаенко? Николаенко – это рядовой член партии. Она обыкновенный «маленький человек»… Как видите, простые люди оказываются иногда куда ближе к истине, чем некоторые высокие учреждения. Можно было бы привести еще десятки и сотни таких примеров».
Сталин предупреждал: «Стоит большевикам оторваться от масс и потерять связь с ними, стоит им покрыться бюрократической ржавчиной, чтобы они лишились всякой силы и превратились в пустышку». В этом выступлении Сталин обратился к древнегреческому мифу об Антее, напоминая, что у этого героя «было все-таки свое слабое место – это опасность быть каким-либо образом оторванным от земли». Поскольку в мифе о подвигах Геракла последний побеждал Антея, сравнение Сталина звучало зловещим пророчеством. Сталин завершил пересказ мифа так: «Большевистские руководители – это Антеи, их сила состоит в том, что они не хотят разрывать связи, ослаблять связи со своей матерью, которая их родила и вскормила, – с массами, с народом, с рабочим классом, с крестьянством, с маленькими людьми».
Чтобы не допустить отрыв от масс, Сталин предлагал: «Старый лозунг об овладении техникой необходимо теперь дополнить новым лозунгом об овладении большевизмом, о политическом воспитании кадров и ликвидации нашей политической беспечности». Он призывал «поднять идеологический уровень и политическую закалку… командных кадров» И заявил:
«Если бы мы смогли, если бы мы сумели наши партийные кадры снизу доверху подготовить идеологически и закалить их политически таким образом, чтобы они могли свободно ориентироваться во внутренней и международной обстановке, если бы мы сумели сделать их вполне зрелыми ленинцами, марксистами, способными решать без серьезных ошибок вопросы руководства страной, то мы разрешили бы девять десятых всех наших задач».
Говоря о руководящих кадрах партии, которые должны были пройти идеологическую подготовку, Сталин прибег к военной терминологии: «В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои, имеется около 3-4 тысяч высших руководителей. Это, я бы сказал, генералитет нашей партии. Далее идут 30—40 тысяч средних руководителей. Это – наше партийное офицерство. Дальше идут около 100—150 тысяч низшего партийного командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство». Уточняя эти данные в заключительном слове, Сталин сказал, что партийная учеба должна была охватить руководителей 102 тысяч первичных организаций (их Сталин назвал «нашими партийными унтер-офицерами», от которых «зависит… девять десятых нашей работы»), «3500 районных секретарей, свыше 200 секретарей горкомов, свыше 100 секретарей обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий. Вот тот руководящий состав, который должен переучиваться и совершенствоваться».
В своем докладе он предложил создать в каждом областном центре четырехмесячные «Партийные курсы» для подготовки секретарей первичных организаций, в десяти важнейших центрах страны восьмимесячные «Ленинские курсы» – для первых секретарей районных и окружных партийных организаций, шестимесячные «Курсы по истории и политике партии» при ЦК ВКП(б) – для первых и вторых секретарей городских организаций, а также шестимесячное «Совещание по вопросам внутренней и международной политики» – для первых секретарей областных и краевых организаций и центральных комитетов национальных коммунистических партий.
Он объяснил «как надо подготовить и переподготовить в духе ленинизма наши кадры» – «прежде всего надо суметь, товарищи, напрячься и подготовить каждому из нас себе двух замов». Эти замы должны были пройти утверждение вышестоящих инстанций. Предполагалось, что замы будут исполнять обязанности руководителей, пока те учатся на курсах, а затем их также направят на те же курсы. Сталин не скрывал, что видел в этих замах возможную смену нынешним руководителям. Он говорил, что необходимо влить в командные кадры «свежие силы, ждущие своего выдвижения, и расширить таким образом состав руководящих кадров… Людей способных, людей талантливых у нас десятки тысяч. Надо только их знать и вовремя выдвигать, чтобы они не перестаивали на старом месте и не начинали гнить. Ищите да обрящете».
Одновременно он видел в слушателях «Совещания по вопросам внутренней и международной политики» смену для высшего руководства партии: «Эти товарищи должны дать не одну, а несколько смен, могущих заменить руководителей Центрального комитета нашей партии». В своем заключительном слове он пояснял: «Мы, старики, члены Политбюро, скоро отойдем, сойдем со сцены. Это закон природы. И мы хотели бы, чтобы у нас было несколько смен».
Фактически Сталин объявлял вакантными все руководящие должности в партии – от «унтер-офицерских» до «маршальских» – и объявлял конкурс на эти должности: минимум три кандидата на место.
Таким образом, Сталин выдвинул программу обновления партии, все еще отягощенной устаревшим идейно-политическим наследием (отрыв от народных масс и как следствие – приоритет мировой революции и недооценка роли рабочего класса России и национальных интересов страны).
Он уже не раз выражал свое недовольство партийными кадрами, указывал на невежество и непорядочность тех, кто вообразил себя бессменными и полноправными хозяевами республик, областей, городов, ведомств и управлял ими как своими вотчинами. Теперь он решил положить этому конец и фактически объявил о продолжении «революции сверху» путем перетряски правящего слоя страны.
Распространение революционных преобразований на партийное руководство вызвало неоднозначную реакцию в его рядах. Для деятельных и амбициозных членов партии такой конкурс означал возможность быстрого продвижения по служебной лестнице. Но многие руководители на разных уровнях (от «унтер-офицерского» до «маршальского») восприняли эту программу Сталина как смертный приговор их карьерам.
Неудивительно, что в марте 1937 года резко обострилась закулисная внутриполитическая борьба. И против Сталина несомненно было настроено немало видных деятелей в партийном и военном руководстве страны. Сведения, которыми располагало руководство Германии, позволили Паулю Кареллу утверждать, что «в марте 1937 года соперничество между тайными агентами Тухачевского и Сталина обострялось и становилось все более драматичным». Но Тухачевский не выступил в марте потому, считает Карелл, что в это время «каждый шаг офицеров Генерального штаба и командующих округами, штабы которых были размещены на десятки тысяч километров друг от друга, было трудно координировать. К тому же усиленное наблюдение за ними со стороны НКВД заставляло их действовать с максимальной осторожностью».
Однако в это время в самом наркомате внутренних дел проходили чистки. В марте 1937 года Ежов направил почти всех руководителей отделов НКВД, остававшихся еще на своих постах со времен Ягоды, для проведения инспекций на местах. Как утверждал Р. Конквест в своей книге «Великий террор», все они «были арестованы на первых же станциях после выезда за пределы Москвы и доставлены в тюрьмы. Через два дня тот же трюк был применен в отношении всех заместителей руководителей отделов. Одновременно Ежов сменил охрану НКВД на всех наиболее важных постах». 18 марта Ежов, выступая перед коллективом центрального аппарата НКВД, объявил Ягоду преступником, и 3 апреля тот был арестован. Аресты бывших сотрудников Ягоды также продолжались. Р. Медведев утверждает, что «не менее десяти – пятнадцати видных работников НКВД покончили жизнь самоубийством». Называя фамилии тех, кто был арестован или покончил жизнь самоубийством, Рыбин утверждал, что многие из них участвовали в заговоре Ягоды: «Аресты Ягоды, Агранова, Паукера, Воловича и Гинцеля проходили на моих глазах. Комендант Кремля комиссар Талкун, подчиненный непосредственно Ягоде, застрелился. Комиссар Даген был арестован, комиссар Курский застрелился, капитан Черток, порученец Ягоды, бросился в седьмого этаже и разбился насмерть. Затем исчезли Панов, Тихонов, Козлов и Голубев. Словом, весь наш командный состав разных рангов».
Одновременно с чисткой в НКВД было продолжено наступление Москвы против украинского руководства. 17 марта Постышев был освобожден от должности второго секретаря ЦК КП(б)У и избран первым секретарем Куйбышевского обкома партии. В Киеве развертывалась кампания против «небольшевистских методов работы» Постышева. Тем временем в Западной Европе стали широко распространяться слухи о том, что в Москве готовится военный переворот. В «Бюллетене оппозиции» Троцкий писал, что «недовольство военных диктатом Сталина ставит в повестку дня их возможное выступление». 9 апреля 1937 года начальник ГРУ Красной Армии С. Урицкий сообщил Сталину и Ворошилову о том, что в Берлине ходят слухи об оппозиции советскому руководству среди военачальников страны, правда, отметил, что в эти слухи мало верят. Не исключено, что эта информация ГРУ заставила участников заговора спешить. По словам Карелла, на 1 мая 1937 года было назначено выступление. Выбор дня переворота был обусловлен главным образом тем, что «проведение первомайского военного парада позволяло бы ввести военные части в Москву, не вызвав подозрений». Однако в развитие событий вмешались внешнеполитические обстоятельства.
Создается впечатление, что из материалов Скоблина гестапо сначала делало выводы лишь в той степени, в какой они касались текущих внешнеполитических проблем Германии. Посланник Чехословакии в Берлине Мастный в январе 1937 года с тревогой сообщил президенту своей страны Бенешу о том, что немцы утратили интерес к переговорам с Чехословакией о решении спорных вопросов, потому что ожидают в ближайшее время резких перемен в советской внешней политике после государственного переворота в СССР. В случае прихода к власти в Москве прогерманских сил Чехословакия не могла уже рассчитывать на поддержку СССР, с которым была связана договором о взаимной помощи 1935 года.
7 июля 1937 года Бенеш встретился с советским полпредом Александровским. Согласно записи их беседы, Бенеш с января 1937 года «получал косвенные сигналы о большой близости между рейхсвером и Красной Армией. С января он ждал, чем это закончится. Чехословацкий посланник Мастный в Берлине является исключительно точным информатором… У Мастного в Берлине было два разговора с выдающимися представителями рейхсвера… Бенеш даже сомневается, сознавали ли эти представители рейхсвера, что они выдают секрет. Но для Бенеша из этих разговоров стало ясно, что между рейхсвером и Красной Армией существует тесный контакт. Бенеш не мог знать о том, что этот контакт с изменниками. Для него возникала проблема, что делать, если Советское правительство действительно вернется к какой-нибудь политике «нового Рапалло». В этой связи Бенеш задал риторический вопрос, где средство для защиты Чехословакии, и без обиняков отвечал, что тогда Чехословакия тоже должна была бы заключить соглашение с Германией. Это было бы началом чехословацкой зависимости, но другого выхода не было».
Тем временем в Германии сделали более глубокие выводы из материала, полученного от Скоблина. Руководителям гестапо стало ясно, что союз военных СССР и Германии, который создан в тайне от германского правительства, чреват угрозой и для нацистского режима. Гестапо было в курсе заговорщической деятельности среди немецких военачальников, которая едва не увенчалась военным переворотом в конце сентября 1938 года. (Те же силы и организационные связи военных были впоследствии задействованы в попытке переворота 20 июля 1944 года.) Победа военных в СССР при поддержке германских военных могла в дальнейшем привести к тому, что в случае военного переворота в Германии его организаторы могли рассчитывать на прямую или косвенную помощь из Москвы. Поэтому было решено помешать успеху заговорщиков в СССР и изолировать их от германских военных. В. Шелленберг писал, что, получив от гестапо сведения о заговоре военных двух стран, «Гитлер распорядился о том, чтобы офицеров штаба германской армии держали в неведении относительно шага, замышляемого против Тухачевского».
По словам В. Шелленберга, переданный Скоблиным «материал не был полным и в нем не содержалось никакого документального доказательства активного участия руководителей германской армии в заговоре Тухачевского». Наверное, ничего другого и не могло быть, так как речь шла лишь о «пакте о ненападении» в момент государственного переворота. Понимая недостаточность имевшихся данных, Гейдрих, по словам Шелленберга, «сам добавил сфабрикованные сведения с целью компрометации германских генералов». Однако вскоре к этим фабрикаииям Гейдрих решил добавить подлинные материалы. Примерно 1-3 марта «Гейдрих послал две специальные группы взломать секретные архивы Генерального штаба и абвера, службы военной разведки, возглавлявшейся адмиралом Канарисом… Был найден и изъят материал, относящийся к сотрудничеству германского Генерального штаба с Красной Армией. Важный материал был также найден в делах адмирала Канариса. Для того чтобы скрыть следы, в нескольких местах устроили пожары, которые вскоре уничтожили всякие признаки взлома».
Как подчеркивал Шелленберг, «в свое время утверждалось, что материал, собранный Гейдрихом с целью запутать Тухачевского, состоял большей частью из заведомо сфабрикованных документов. В действительности же подделано было очень немного – не больше, чем нужно, чтобы заполнить некоторые пробелы. Это подтверждается тем фактом, что все весьма объемистое досье было подготовлено и представлено Гитлеру за короткий промежуток времени – в четыре дня». Досье произвело сильное впечатление на Гитлера, и он одобрил предложение передать эти материалы Сталину, руководителю самой враждебной для нацистской Германии Советской державы. Для передачи информации было решено использовать людей, участвовавших в германо-чехословацких переговорах.
Карелл утверждал, что Бенеш получил информацию о готовящемся перевороте в Москве и одновременно такая же информация была направлена германской разведкой в Париж. Тогдашний министр обороны Э. Даладье сообщил советскому послу в Париже В. Потемкину о «возможности перемен в Москве» и «сделке между нацистским вермахтом и Красной Армией». Александровский записал, что «кажется 22 апреля» Бенеш поставил перед ним вопрос о возможности сделки между Германией и СССР. Однако, судя по словам Александровского, во время этой беседы Бенеш говорил лишь туманными намеками.
В. Шелленберг называет иной способ передачи информации из Берлина в Москву: «Решено было установить контакт со Сталиным через следующие каналы: одним из немецких дипломатических агентов, работавших под началом штандартенфюрера СС Беме, был некий немецкий эмигрант, проживавший в Праге. Через него Беме установил контакт с доверенным другом доктора Бенеша… Доктор Бенеш сразу же написал письмо лично Сталину, от которого Гейдриху по тем же каналам пришел ответ – установить контакт с одним из сотрудников советского посольства в Берлине. Так и поступили, и названный русский моментально вылетел в Москву и возвратился в сопровождении личного посланника Сталина, имевшего специальные полномочия от имени Ежова». Очевидно, к этому времени Сталин уже получил достаточно много сведений для того, чтобы подозревать в нечестной игре военных и их союзников среди партийных руководителей, но все же точные имена и доказательства еще не были представлены.
Правда, в беседе с Ф. Чуевым в декабре 1971 года В. М. Молотов говорил: «Мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота». Правда, Карелл утверждал, что никто в СССР не знал о военном перевороте и лишь вмешательство еще одного внешнеполитического события помешало ему осуществиться. В Лондоне было объявлено, что 12 мая 1937 года состоится коронация Георга VI, вступившего пять месяцев назад на престол вместо отрекшегося от трона Эдуарда VIII. В Москве было решено, что советскую делегацию на эту королевскую церемонию вновь возглавит Тухачевский. По словам Карелла, узнав о своей командировке в Лондон, Тухачевский решил воспользоваться этим случаем для того, чтобы еще раз договориться с немецкими генералами о сотрудничестве во время и после переворота. «Тухачевский отложил переворот на три недели. Это было его роковой ошибкой».
Однако есть сведения о том, что действия заговорщиков были предотвращены в последнюю минуту. Празднование 1 мая в Москве для посвященных в суть дела прошло в обстановке тревожного ожидания. По свидетельству моего отца, находившегося 1 мая 1937 года на одной из трибун на Красной площади, во время парада среди присутствовавших распространился слух о том, что вот-вот будет взорван Мавзолей, на котором находились Сталин и другие руководители страны. Ходили слухи и о других готовящихся терактах. Павел Мешик, впоследствии ставший видным деятелем СМЕРШа, а затем расстрелянный в декабре 1953 года и реабилитированный посмертно в 2000 году, в частных разговорах утверждал, что свой первый орден он получил за успешную поимку террориста, который уже занял позицию, чтобы открыть огонь по трибуне Мавзолея во время первомайских торжеств 1937 года.
Английский журналист Фицрой Маклин, присутствовавший 1 мая 1937 года на Красной площади, писал, что ему бросилась в глаза повышенная напряженность в поведении руководителей, стоявших на Мавзолее Ленина: «Члены Политбюро нервно ухмылялись, неловко переминались с ноги на ногу, забыв о параде и своем высоком положении». Лишь Сталин был невозмутим, а выражение его лица было одновременно «и снисходительным, и скучающе-непроницаемым». Напряжение царило и среди военачальников, стоявших на трибуне у подножия Мавзолея. Как писал бежавший из СССР В. Кривицкий, присутствовавшие на Красной площади заметили, что Тухачевский «первым прибыл на трибуну, зарезервированную для военачальников… Потом прибыл Егоров, но он не ответил на его приветствие. Затем к ним присоединился молча Гамарник. Военные стояли, застыв в зловещем, мрачном молчании. После военного парада Тухачевский не стал ждать начала демонстрации, а покинул Красную площадь».