Страница:
По мнению же члена этой комиссии генерала В.С. Рясного, Н.И. Власик вопиющим образом злоупотреблял своим служебным положением, и Сталин был возмущен, когда его ознакомили с итогами работы комиссии. Как вспоминал Рясной, «Сталин потом сам смотрел все выкладки… «Это что, я столько съел, столько износил одежды? – шумел Сталин. – Я одни ботинки который год ношу! А тут еще одна селедка у Власика десять тысяч рублей стоит!» По словам Рясного, Сталин «поразился тому, что селедка, которую ему подавали на стол, стоила на бумаге в тысячу раз дороже обычной. «Это что же за селедка такая! – возмутился Иосиф Виссарионович. – Пусть Власик посидит и подумает, что почем в нашем государстве». 29 апреля 1952 года ветеран охранной службы был отстранен от должности, а 16 декабря 1952 года арестован.
В злоупотреблении служебным положением был обвинен и постоянный помощник Сталина Поскребышев, который также был уволен со своего поста. (Не исключено, что отставка Поскребышева стала следствием интриг против него после того, как на XIX съезде партии он выступил с критикой работы правоохранительных органов, в частности он говорил о плохой борьбе с расхитителями социалистической собственности в Киевской и Запорожской областях Украины, а также в Киргизии.) Если это было следствием умело устроенной интриги, то она достигла своей цели: Сталин остался без тех, на кого привык полагаться в повседневных делах с конца 1920-х – начала 1930-х годов. Однако нельзя наверняка утверждать, что отстранение Власика и Поскребышева имело общую причину и ставило своей целью убрать тех, кто мог остановить появление в окружении Сталина нежелательных людей. Точно так же нельзя объяснить «антиеврейским» заговором аресты в руководстве МГБ, «дело врачей», «дело ЕАК». Тем более нет оснований приплетать к этим делам «мегрельское дело», «ленинградское дело», «дело Шахурина-Новикова», «дело адмиралов», «дело Яковлева», «дело Жукова» и другие и объяснять возникновение этих дел «паранойей Сталина».
Совершенно очевидно, что эти «дела» были рождены разными причинами: поведение наших военных в оккупированных зонах Германии и Австрии, причины аварий самолетов и другой военной техники во время войны, деятельность ЕАК в США и западных союзных республиках, кардиограммы и методы лечения Жданова, взяточничество некоторых мегрелов, махинации на правительственных дачах и т. д. В подавляющем числе «дел» предмет правонарушения, который стал первопричиной возникновения судебного разбирательства, был налицо: трофейное имущество действительно расхищалось в личных целях, имели место случаи приема на вооружение недоброкачественной военной техники, итоги выполнения плана были на самом деле подтасованы, а результаты выборов на ленинградской партконференции на самом деле были сфальсифицированы. Можно даже предположить, что врачи, лечившие Жданова, на самом деле совершили не столь уж редкую для медицины ошибку и не заметили инфаркт.
Однако имели ли эти «дела» политическую природу и могли ли они быть расценены как проявления государственной измены? История расследования этих дел показывает, что в ряде случаев Сталин отказывался увидеть в них проявление измены (дела Жукова, адмирала Кузнецова, Новикова-Шахурина, Власика и т. д.). В то же время очевидно, что некоторые дела были неоправданно расценены как политические. Однако Сталин был далеко не единственным человеком в стране, который видел политическую подоплеку в уголовных делах или административных проступках. Политические обвинения выдвигались против лии, замешанных в различного рода правонарушениях, прежде всего теми, кто был заинтересован в устранении своих противников или конкурентов.
Шпиономания, усиленная в обстановке «холодной войны», благоприятствовала деятельности случайных людей, вроде автора «заговора врачей» Рюмина, который до своего назначения в МГБ работал счетоводом в архангельской продкооперации. (По словам Рясного, Рюмин, поступив на службу в МГБ в Архангельской области, «арестовал в Архангельске какого-то врача, еврея, и тот дал показания, что в Москве действует подпольная организация врачей») По словам Судоплатова, Рюмин утверждал, что ключевой фигурой в «заговоре врачей» является Майрановский, шеф токсикологической лаборатории МГБ. Таким образом, получалось, что видные деятели МГБ были организаторами убийств советских руководителей. По настоянию Рюмина, который после ареста Абакумова возглавил следственный отдел и стал заместителем министра, был арестован замминистра госбезопасности Питовранов. Однако деятельность Рюмина вскоре была пресечена, и уже в конце 1952 года Питовранов был освобожден и возвращен на прежнюю должность. Вскоре после освобождения Питовранова, как отмечал Судоплатов, «12 ноября 1952 года Сталин приказал уволить Рюмина из МГБ как не справившегося с работой в резерв ЦК партии. Рюмин был назначен на должность бухгалтера».
Нездоровая обстановка в МГБ стала причиной создания в середине 1951 года по распоряжению Сталина комиссии ЦК ВКП(б) по реорганизации этого министерства. Ее возглавил С.Д. Игнатьев, курировавший МГБ и МВД. Вскоре Игнатьев был назначен министром госбезопасности. К тому же после отстранения Власика охрану Сталина возглавил лично Игнатьев. По словам Судоплатова, «в отсутствие Абакумова и ленинградской группы Маленков и Игнатьев в союзе с Хрущевым образовали новый центр власти в руководстве». Судоплатов напрасно не упомянул и Берию, который тоже принадлежал к этому союзу.
Профессионал высокого класса, Судоплатов писал об Игнатьеве: «Всякий раз, встречаясь с Игнатьевым, я поражался, насколько этот человек некомпетентен… Стоило ему прочесть любой документ, как он тут же по падал под влияние прочитанного, не стараясь перепроверить факты». Как и в конце 1936 года, во главе органов безопасности оказался непрофессионал. Это не могло не внести еще большую путаницу в затягивавшееся рас следование громких дел.
По мнению Судоплатова, несмотря на сообщение ТАСС о «заговоре врачей» в начале января 1953 года, «дело» представляло собой «лишь голую схему «заговора», которую Рюмин «не мог наполнить… убедительны ми деталями, позволявшими этому вымыслу выглядеть правдоподобным». Судоплатов отвергает как несостоятельные распространенные ныне и популяризируемые Радзинским и другими авторами версии о якобы подготовленном плане «депортации евреев из Москвы». Несмотря на склонность говорить о притеснениях евреев в СССР при Сталине, Судоплатов, будучи весьма информированным человеком, признавал, что он «никогда… не слышал» о таком плане. Он указывал, что «если подобный план действительно существовал, то ссылки на него можно было бы легко найти в архивах органов госбезопасности и Московского комитета партии, потому что по своим масштабам он наверняка требовал большой предварительной подготовки. Операция по высылке – дело довольно трудное, особенно если ее подготовить скрытно. В этом случае должна была существовать какая-то директива, одобренная правительством по крайней мере за месяц до начала проведения такой акции. Поэтому я считаю, что речь идет о слухе».
Судоплатов полагал, что основанная на сфальсифицированной версии «кампания, раздувавшаяся вокруг сионистского заговора», стала явно выходить из-под контроля ее организаторов… «В конце февраля 1953 года я заметил в поведении Игнатьева нарастающую неуверенность. Интуиция подсказала мне, что вся антисемитская кампания вот-вот захлебнется и ее организаторы станут нежелательными свидетелями и будут подвергнуты аресту». В этом случае могло серьезно пошатнуться положение Маленкова, Хрущева и Берии, которые поощряли Игнатьева к раздуванию «дела врачей». Видимо, для того чтобы скрыть свою роль в этом деле, Хрущев после смерти Сталина постарался представить дело так, будто инициатором «заговора врачей» был Сталин, и именно он вынуждал Игнатьева допрашивать врачей.
Воспоминаниям Хрущева (ненадежность которых можно доказывать бесконечно) противоречат высказывания сестры-хозяйки В.В. Истоминой, которые приводила С. Аллилуева. По словам С. Аллилуевой, «дело врачей» происходило в последнюю зиму… жизни» Сталина. «Валентина Васильевна рассказывала мне позже, что отец был очень огорчен оборотом событий. Она слышала, как это обсуждалось за столом, во время обеда. Она подавала на стол, как всегда. Отец говорил, что не верит в их «нечестность», что этого не может быть… все присутствующие, как обычно в таких случаях, лишь молчали».
Вопреки версиям о том, что Сталин готовил широкомасштабные репрессии внутри страны, а для этого проводил реорганизацию МГБ, факты свидетельствуют о том, что с конца 1952 года до последних дней своей жизни Сталин уделял первостепенное внимание разведке министерства, а не ее карательным органам. 9 ноября 1952 года бюро президиума ЦК КПСС создало комиссию по реорганизации разведывательной и контрразведывательной служб МГБ СССР. В декабре 1952 года был подготовлен проект постановления ЦК КПСС «О Главном разведывательном управлении МГБ СССР».
Судя по воспоминаниям очевидцев, на одном из заседаний комиссии Сталин высказал немало замечаний о работе разведки. Сталин подчеркивал: «В разведке иметь агентов с большим культурным кругозором – профессоров» Он призывал к гибкости в методах работы: «Полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику, методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам представляет… В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать в обход. Иначе будут провалы, и тяжелые провалы». Он требовал от разведчиков самокритичности: «Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки… Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки». Подчеркивал важность учета реальных возможностей каждого разведчика: «Агенту нельзя давать такие поручения, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально». Все эти замечания свидетельствуют о трезвом реализме Сталина и никак не подтверждают мнения о том, что под конец жизни он был психически больным или даже невменяемым человеком. Логично предположить, что он требовал бы такого же трезвого реализма, гибкости в методах, высокого профессионализма и самокритичности и от работников контрразведки, а не сочинения вымышленных заговоров, рожденных шпиономанией.
Помимо общих методических замечаний, Сталин обращал внимание разведки на главные задачи в период «холодной войны» и специфические методы работы в эти годы: «Главный наш враг – Америка. Но основной удар надо делать не собственно на Америку. Нелегальные резидентуры надо создать прежде всего в приграничных государствах. Первая база, где нужно иметь своих людей, – Западная Германия». Он напоминал: «Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, – это будет ненадежный агент».
Хотя Судоплатов не был приглашен на это совещание в Кремле, он приводил высказывания Сталина из выступления Маленкова на совещании в МГБ. По словам Маленкова, Сталин подчеркнул: «Работа против нашего главного противника невозможна без создания мощного агентурно-диверсионного аппарата за рубежом». Создание «мощной разведывательной агентурной сети за рубежом» предлагалось осуществить, опираясь на активные контрразведывательные операции внутри страны.
Позже, в конце февраля 1953 года, Судоплатов был вызван на ближнюю дачу, где Сталин лично изложил ему этот план. Судя по рассказу Судоплатова, Сталин не изменил манеры ведения деловых совещаний. Он все так же поощрял острые споры, так же быстро выносил решения и так же сохранил способность суммировать свои выводы в четких, лаконичных формулировках. Однако Судоплатову бросилось в глаза плохое физическое состояние Сталина: «То, что я увидел, меня поразило. Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее».
Глава 33.
В злоупотреблении служебным положением был обвинен и постоянный помощник Сталина Поскребышев, который также был уволен со своего поста. (Не исключено, что отставка Поскребышева стала следствием интриг против него после того, как на XIX съезде партии он выступил с критикой работы правоохранительных органов, в частности он говорил о плохой борьбе с расхитителями социалистической собственности в Киевской и Запорожской областях Украины, а также в Киргизии.) Если это было следствием умело устроенной интриги, то она достигла своей цели: Сталин остался без тех, на кого привык полагаться в повседневных делах с конца 1920-х – начала 1930-х годов. Однако нельзя наверняка утверждать, что отстранение Власика и Поскребышева имело общую причину и ставило своей целью убрать тех, кто мог остановить появление в окружении Сталина нежелательных людей. Точно так же нельзя объяснить «антиеврейским» заговором аресты в руководстве МГБ, «дело врачей», «дело ЕАК». Тем более нет оснований приплетать к этим делам «мегрельское дело», «ленинградское дело», «дело Шахурина-Новикова», «дело адмиралов», «дело Яковлева», «дело Жукова» и другие и объяснять возникновение этих дел «паранойей Сталина».
Совершенно очевидно, что эти «дела» были рождены разными причинами: поведение наших военных в оккупированных зонах Германии и Австрии, причины аварий самолетов и другой военной техники во время войны, деятельность ЕАК в США и западных союзных республиках, кардиограммы и методы лечения Жданова, взяточничество некоторых мегрелов, махинации на правительственных дачах и т. д. В подавляющем числе «дел» предмет правонарушения, который стал первопричиной возникновения судебного разбирательства, был налицо: трофейное имущество действительно расхищалось в личных целях, имели место случаи приема на вооружение недоброкачественной военной техники, итоги выполнения плана были на самом деле подтасованы, а результаты выборов на ленинградской партконференции на самом деле были сфальсифицированы. Можно даже предположить, что врачи, лечившие Жданова, на самом деле совершили не столь уж редкую для медицины ошибку и не заметили инфаркт.
Однако имели ли эти «дела» политическую природу и могли ли они быть расценены как проявления государственной измены? История расследования этих дел показывает, что в ряде случаев Сталин отказывался увидеть в них проявление измены (дела Жукова, адмирала Кузнецова, Новикова-Шахурина, Власика и т. д.). В то же время очевидно, что некоторые дела были неоправданно расценены как политические. Однако Сталин был далеко не единственным человеком в стране, который видел политическую подоплеку в уголовных делах или административных проступках. Политические обвинения выдвигались против лии, замешанных в различного рода правонарушениях, прежде всего теми, кто был заинтересован в устранении своих противников или конкурентов.
Шпиономания, усиленная в обстановке «холодной войны», благоприятствовала деятельности случайных людей, вроде автора «заговора врачей» Рюмина, который до своего назначения в МГБ работал счетоводом в архангельской продкооперации. (По словам Рясного, Рюмин, поступив на службу в МГБ в Архангельской области, «арестовал в Архангельске какого-то врача, еврея, и тот дал показания, что в Москве действует подпольная организация врачей») По словам Судоплатова, Рюмин утверждал, что ключевой фигурой в «заговоре врачей» является Майрановский, шеф токсикологической лаборатории МГБ. Таким образом, получалось, что видные деятели МГБ были организаторами убийств советских руководителей. По настоянию Рюмина, который после ареста Абакумова возглавил следственный отдел и стал заместителем министра, был арестован замминистра госбезопасности Питовранов. Однако деятельность Рюмина вскоре была пресечена, и уже в конце 1952 года Питовранов был освобожден и возвращен на прежнюю должность. Вскоре после освобождения Питовранова, как отмечал Судоплатов, «12 ноября 1952 года Сталин приказал уволить Рюмина из МГБ как не справившегося с работой в резерв ЦК партии. Рюмин был назначен на должность бухгалтера».
Нездоровая обстановка в МГБ стала причиной создания в середине 1951 года по распоряжению Сталина комиссии ЦК ВКП(б) по реорганизации этого министерства. Ее возглавил С.Д. Игнатьев, курировавший МГБ и МВД. Вскоре Игнатьев был назначен министром госбезопасности. К тому же после отстранения Власика охрану Сталина возглавил лично Игнатьев. По словам Судоплатова, «в отсутствие Абакумова и ленинградской группы Маленков и Игнатьев в союзе с Хрущевым образовали новый центр власти в руководстве». Судоплатов напрасно не упомянул и Берию, который тоже принадлежал к этому союзу.
Профессионал высокого класса, Судоплатов писал об Игнатьеве: «Всякий раз, встречаясь с Игнатьевым, я поражался, насколько этот человек некомпетентен… Стоило ему прочесть любой документ, как он тут же по падал под влияние прочитанного, не стараясь перепроверить факты». Как и в конце 1936 года, во главе органов безопасности оказался непрофессионал. Это не могло не внести еще большую путаницу в затягивавшееся рас следование громких дел.
По мнению Судоплатова, несмотря на сообщение ТАСС о «заговоре врачей» в начале января 1953 года, «дело» представляло собой «лишь голую схему «заговора», которую Рюмин «не мог наполнить… убедительны ми деталями, позволявшими этому вымыслу выглядеть правдоподобным». Судоплатов отвергает как несостоятельные распространенные ныне и популяризируемые Радзинским и другими авторами версии о якобы подготовленном плане «депортации евреев из Москвы». Несмотря на склонность говорить о притеснениях евреев в СССР при Сталине, Судоплатов, будучи весьма информированным человеком, признавал, что он «никогда… не слышал» о таком плане. Он указывал, что «если подобный план действительно существовал, то ссылки на него можно было бы легко найти в архивах органов госбезопасности и Московского комитета партии, потому что по своим масштабам он наверняка требовал большой предварительной подготовки. Операция по высылке – дело довольно трудное, особенно если ее подготовить скрытно. В этом случае должна была существовать какая-то директива, одобренная правительством по крайней мере за месяц до начала проведения такой акции. Поэтому я считаю, что речь идет о слухе».
Судоплатов полагал, что основанная на сфальсифицированной версии «кампания, раздувавшаяся вокруг сионистского заговора», стала явно выходить из-под контроля ее организаторов… «В конце февраля 1953 года я заметил в поведении Игнатьева нарастающую неуверенность. Интуиция подсказала мне, что вся антисемитская кампания вот-вот захлебнется и ее организаторы станут нежелательными свидетелями и будут подвергнуты аресту». В этом случае могло серьезно пошатнуться положение Маленкова, Хрущева и Берии, которые поощряли Игнатьева к раздуванию «дела врачей». Видимо, для того чтобы скрыть свою роль в этом деле, Хрущев после смерти Сталина постарался представить дело так, будто инициатором «заговора врачей» был Сталин, и именно он вынуждал Игнатьева допрашивать врачей.
Воспоминаниям Хрущева (ненадежность которых можно доказывать бесконечно) противоречат высказывания сестры-хозяйки В.В. Истоминой, которые приводила С. Аллилуева. По словам С. Аллилуевой, «дело врачей» происходило в последнюю зиму… жизни» Сталина. «Валентина Васильевна рассказывала мне позже, что отец был очень огорчен оборотом событий. Она слышала, как это обсуждалось за столом, во время обеда. Она подавала на стол, как всегда. Отец говорил, что не верит в их «нечестность», что этого не может быть… все присутствующие, как обычно в таких случаях, лишь молчали».
Вопреки версиям о том, что Сталин готовил широкомасштабные репрессии внутри страны, а для этого проводил реорганизацию МГБ, факты свидетельствуют о том, что с конца 1952 года до последних дней своей жизни Сталин уделял первостепенное внимание разведке министерства, а не ее карательным органам. 9 ноября 1952 года бюро президиума ЦК КПСС создало комиссию по реорганизации разведывательной и контрразведывательной служб МГБ СССР. В декабре 1952 года был подготовлен проект постановления ЦК КПСС «О Главном разведывательном управлении МГБ СССР».
Судя по воспоминаниям очевидцев, на одном из заседаний комиссии Сталин высказал немало замечаний о работе разведки. Сталин подчеркивал: «В разведке иметь агентов с большим культурным кругозором – профессоров» Он призывал к гибкости в методах работы: «Полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику, методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам представляет… В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать в обход. Иначе будут провалы, и тяжелые провалы». Он требовал от разведчиков самокритичности: «Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки… Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки». Подчеркивал важность учета реальных возможностей каждого разведчика: «Агенту нельзя давать такие поручения, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально». Все эти замечания свидетельствуют о трезвом реализме Сталина и никак не подтверждают мнения о том, что под конец жизни он был психически больным или даже невменяемым человеком. Логично предположить, что он требовал бы такого же трезвого реализма, гибкости в методах, высокого профессионализма и самокритичности и от работников контрразведки, а не сочинения вымышленных заговоров, рожденных шпиономанией.
Помимо общих методических замечаний, Сталин обращал внимание разведки на главные задачи в период «холодной войны» и специфические методы работы в эти годы: «Главный наш враг – Америка. Но основной удар надо делать не собственно на Америку. Нелегальные резидентуры надо создать прежде всего в приграничных государствах. Первая база, где нужно иметь своих людей, – Западная Германия». Он напоминал: «Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, – это будет ненадежный агент».
Хотя Судоплатов не был приглашен на это совещание в Кремле, он приводил высказывания Сталина из выступления Маленкова на совещании в МГБ. По словам Маленкова, Сталин подчеркнул: «Работа против нашего главного противника невозможна без создания мощного агентурно-диверсионного аппарата за рубежом». Создание «мощной разведывательной агентурной сети за рубежом» предлагалось осуществить, опираясь на активные контрразведывательные операции внутри страны.
Позже, в конце февраля 1953 года, Судоплатов был вызван на ближнюю дачу, где Сталин лично изложил ему этот план. Судя по рассказу Судоплатова, Сталин не изменил манеры ведения деловых совещаний. Он все так же поощрял острые споры, так же быстро выносил решения и так же сохранил способность суммировать свои выводы в четких, лаконичных формулировках. Однако Судоплатову бросилось в глаза плохое физическое состояние Сталина: «То, что я увидел, меня поразило. Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее».
Глава 33.
ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ЗАВЕЩАНИЕ
Совершенно очевидно, что война потребовала от Сталина такого напряжения, что это не могло не привести к резкому ухудшению его здоровья. Об этом свидетельствуют зарисовки мемуаристов, начиная с Чадаева, запечатлевшие облик Сталина 22 июня 1941 года, включая Бережкова, Гарримана, Джиласа, Монтгомери и других, кончая воспоминаниями Судоплатова, описавшего Сталина в конце февраля 1953 года.
Так как здоровье Сталина было запретной темой, то источником для версий о его болезнях служили лишь различные слухи. Судоплатов ссылался на слухи о «двух инсультах». Утверждалось, что Сталин «один перенес после Ялтинской конференции, а другой – накануне семидесятилетия». Есть сведения о тяжелых заболеваниях, перенесенных Сталиным в 1946 и в 1948 годах. В послевоенные годы Сталин постоянно страдал от повышенного давления и по совету врачей даже избавился от своей вечной привычки курить. Однако внезапные приступы головокружения не прекращались. По свидетельству А. Рыбина, однажды он «чуть не упал от головокружения. Туков успел поддержать. Порой с трудом поднимался по лестнице в свой кремлевский кабинет. И как-то невольно пожаловался Орлову: «Чертова старость дает о себе знать».
Хотя во время пышного празднования 70-летия Сталина в бесчисленном потоке приветствий в его адрес постоянно выражалась уверенность в том, что он будет долго руководить страной, сам Сталин все чаще говорил, что он скоро сойдет с политической сцены. Он говорил об этом на Ялтинской конференции. Во время встречи с Тито и другими югославскими руководителями в мае 1946 года Сталин повторял: «Я долго не проживу… Физиологические законы не отменишь». Молотов говорил Чуеву, что «после войны Сталин собирался уходить на пенсию», так как «был переутомлен». Он говорил, что это стало сказываться на его работоспособности. Многие документы оставались подолгу не подписанными. «Он был Председателем Совета Министров, а на заседаниях Совета Министров председательствовал не он, а Вознесенский. После Вознесенского Маленков».
Спад работоспособности Сталина трудно было не заметить. За семь с лишним послевоенных лет он выступил публично лишь два раза – на собрании избирателей 9 февраля 1946 года и на заседании XIX съезда 14 октября 1952 года, да и то с короткой речью. Он даже не выступил и с ожидавшейся от него ответной речью на многочисленные поздравления в его адрес во время празднования 70-летия 21 декабря 1949 года В отличие от предвоенных лет, Сталин не участвовал в проведении широких встреч с трудящимися различных отраслей производства. Состояние здоровья Сталина, очевидно, привело к тому, что съезд партии, который должен был, в соответствии с уставом, состояться вскоре после окончания войны, Oт кладывался из года в год и был созван лишь в октябре 1952 года. Видимо, по этой же причине пленумы ЦК созывались крайне редко. Единственными официальными мероприятиями, которые проводились регулярно, были ежегодные сессии Верховного Совета СССР. Главным событием на них было утверждение государственного бюджета. Хотя Сталин, как правило, на них присутствовал, но он никогда не выступал. Регулярно Сталин посещал и торжественные траурные собрания в годовщину смерти Ленина.
Теперь Сталин не всегда бывал в Москве во время торжественных собрании, парадов и демонстраций в честь годовщин Октябрьской революции, так как в это время он обычно отдыхал на юге, но зато он не пропускал первомайские парады и демонстрации. Москвичи могли видеть Сталина, приветствующего их с трибуны Мавзолея. Мне было почти 15 лет, когда я увидел Сталина последний раз на Мавзолее Ленина 1 мая 1952 года. Сталин прошелся по трибуне, приветственно подняв руку в ответ на восторженные аплодисменты собравшихся на трибунах людей. Ни большое, расстояние, ни восторг при виде Сталина не помешали мне заметить некоторым смятением, что он не очень похож на изображения на газетных фотографиях и в кинохронике: его лицо казалось более старым, усы были опущены вниз, а движения были замедленными.
Старея, Сталин все чаще задумывался о том, что ждет страну после его смерти. По словам Молотова, первые его мысли были о возможности мировой войны: «Что с вами будет без меня, если война? – спрашивал он уже после войны. – Вы не интересуетесь военным делом. Никто не интересуется, не знает военного дела. Что с вами будет? Империалисты вас передушат». Очевидно, Сталин опасался, что его коллеги не способны верно оценивать реалии текущего столетия и мыслить соответствующими категориями.
Видимо, не только возможность вооруженного конфликта и подготовка к нему занимали мысли Сталина. С первых дней своей учебы он привык верить в силу идей. Он начал свою революционную деятельность в ту пору, когда у партии не было иного оружия, кроме идей социалистического преобразования общества, изложенных в произведениях Карла Маркса, Фридриха Энгельса и их последователей. Успехи партии, к которой он принадлежал, Сталин объяснял прежде всего силой марксистских идей, опиравшихся на научное знание общественных процессов. Поэтому, размышляя о своей скорой кончине, он думал о том, как вооружить своих единомышленников во всем мире произведениями, столь же эффективными по своему воздействию на умы людей, как «Манифест коммунистической партии» и «Капитал», но отвечавшими реалиям середины XX века.
Такую роль, видимо, должен был сыграть учебник политической экономии, в работе над которым принял участие Сталин. Он писал: «Учебник нужен не только для нашей советской молодежи. Он особенно нужен для коммунистов всех стран и для людей, сочувствующих коммунистам… Они хотят знать все это и многое другое не для простого любопытства, а для того, чтобы учиться у нас и использовать наш опыт для своей страны».
В то же время Сталин остро осознавал необходимость идейного перевооружения и партии коммунистов. Ему стало ясно, что идейный багаж большинства советских коммунистов существенно отличается от того, которым обладал он. Сталин увидел опасность в том, что созданная при его участии система управления страной и достигнутые ею успехи приучили членов партии, в том числе ее руководителей, преувеличивать значение субъективного решения, пренебрегать объективной реальностью, игнорировать научную теорию, в том числе и марксистскую. Победа революции в стране, которая в соответствии с марксистской теорией не могла стать первой страной социалистической революции, торжество его курса на построение социализма в одной стране, опять-таки вопреки марксистской теории, лишь способствовало пренебрежению не только к работам Маркса и Энгельса, но и к объективным факторам и учету закономерностей в общественном развитии. Еще в своей работе «Основы ленинизма» Сталин высмеял «узкий практицизм» и «безголовое делячество», однако постоянная вовлеченность в многочисленные практические дела не всегда позволяла ему самому оценивать теоретически принимавшиеся им прагматические решения. Его окружение состояло в основном из практиков, не готовых осмысливать свои действия с теоретической точки зрения, а потому склонных скорее «выбивать» нужные результаты любой ценой, чем учитывать объективную реальность и законы исторического развития.
К руководству страной, которая считалась воплощением марксистских идей, приходили люди, по сути далекие от марксизма. Сталин писал: «К нам как руководящему ядру каждый год подходят тысячи новых молодых кадров, они горят желанием помочь нам, горят желанием показать себя, но не имеют достаточного марксистского воспитания, не знают многих, нам хорошо известных истин и вынуждены блуждать в потемках.
Они ошеломлены колоссальными достижениями Советской власти, им кружат голову необычайные успехи советскою строя, и они начинают воображать, что Советская власть «все может», что ей «все нипочем», что она может уничтожить законы науки, сформировать новые законы. Как нам быть с этими товарищами? Я думаю, что систематическое повторение так называемых «общеизвестных» истин, терпеливое их разъяснение является одним из лучших средств марксистского воспитания этих товарищей».
В то же время вряд ли Сталин не видел, что, несмотря на впечатляющие достижения, советский строй еще далек от того идеала, который описывали в своих трудах основоположники марксизма. То социалистическое общество, о построении основ которого было объявлено им еще в 1936 году, обладало многими экономическими механизмами, присущими капиталистическому обществу. Хотя их действие было ограничено в СССР, их наличие создавало известные условия для обогащения за счет товарно-денежных отношений, как и при капитализме. Ситуация, вызвавшая необходимость денежной реформы 1947 года, ряд громких дел о расхищении трофейного имущества и взяточничестве, хищения на государственных дачах, в том числе и на «ближней» даче, лишний раз свидетельствовали о том, что в социалистической формации сохраняется почва для спекуляции и использования служебного положения для личного обогащения. Поэтому, с одной стороны, Сталин хотел обратить внимание на зависимость социалистической экономики от экономических законов, присущих товарно-денежным отношениям, а с другой – теоретически обосновать необходимость ограничения сферы действия этих законов по мере развития советского общества.
Совершенно очевидно, что Сталин не пытался повторить Маркса в новых исторических условиях и единолично создать собственный учебник по политэкономии. Сталин вообще считал, что написание такого учебника не под силу одному человеку, а потому он едко высмеял экономиста Л.Д. Ярошенко, который объявил о своей готовности написать такой учебник собственными силами, «дав ему для этого двух помощников». Верный своему методу коллективного творчества при решении сложных задач, он поручил подготовить такой учебник коллективу авторов, составленному из видных экономистов страны. Проект и критические замечания к нему были подвергнуты развернутой дискуссии, состоявшейся в ноябре 1951 года.
Высказав ряд собственных замечаний по содержанию учебника, Сталин в то же время не согласился с разносной критикой проекта, сочтя несправедливым утверждение о том, что «проект не удался». Он предложил лишь серьезно отредактировать проект усилиями не только «сторонников большинства участников дискуссии, но и противников большинства, ярых критиков проекта учебника». Свою же роль в подготовке задуманного им учебного пособия Сталин свел к написанию замечаний к проекту учебника, а также ответов на вопросы, заданные ему рядом экономистов. Их содержание вошло в брошюру «Экономические проблемы социализма в СССР», которая стала его последней теоретической работой.
Прежде всего Сталин поставил вопрос об обязательности признания законов науки в экономической политике, так как видел в таких законах «отражение объективных процессов, происходящих независимо от воли людей». Он категорически отрицал утверждение об особой роли «Советской власти в деле построения социализма, которая якобы дает ей возможность уничтожить существующие законы экономического развития и «сформировать» новые». Сталин объяснял достижения Советской власти лишь тем, что она «опиралась на экономический закон обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил». Он подчеркивал, что «закон планомерного развития народного хозяйства дает возможность нашим планирующим органам правильно планировать общественное производство. Но возможность нельзя смешивать с действительностью. Это – две разные вещи».
Подчеркивая необходимость «марксистского воспитания» коммунистов страны, Сталин вместе с тем давал понять, что под марксизмом он понимает науку об общественном развитии, отражающую объективную реальность, а не собрание вечных и безупречных формул. По этой причине он объявил неверным положение Ф. Энгельса о том, что ликвидация товарного производства должна стать первым условием социалистической революции.
Сохранение товарного производства в СССР не мешало Сталину считать общественные отношения в нашей стране социалистическими. Для того чтобы доказать, что построенный в СССР строй является социалистическим, несмотря на сохранение товарного производства, Сталин предлагал пересмотреть арсенал понятий, которыми пользовались советские марксисты для анализа советского хозяйства. Сталин предлагал «откинуть и некоторые другие понятия, взятые из «Капитала» Маркса, где Маркс занимался анализом капитализма, и искусственно приклеиваемые к нашим социалистическим отношениям. Я имею в виду, между прочим, такие понятия, как «необходимый» и «прибавочный» труд, «необходимый» и «прибавочный» продукт, «необходимое» и «прибавочное» время… Мы могли терпеть это несоответствие до известного времени, но теперь пришло время, когда мы должны, наконец, ликвидировать это несоответствие».
Сталин утверждал, что законы товарного производства действуют при социализме, но их действие носит ограниченный характер. Он доказывал это на примере закона стоимости при социализме. С одной стороны, подчеркивал, что этот закон воздействует не только на сферу товарного обращения, но и на производство, поскольку «потребительские продукты, необходимые для покрытия затрат рабочей силы в процессе производства, производятся у нас и реализуются как товары, подлежащие действию закона стоимости». И констатировал, что «наши хозяйственники и плановики, за немногими исключениями, плохо знакомы с действиями закона стоимости, не изучают их и не умеют учитывать их в своих расчетах. Этим собственно и объясняется та неразбериха, которая все еще царит у нас в вопросе о политике цен». Он приводил примеры вопиющего произвола в установлении цен хозяйственными и плановыми органами страны.
Так как здоровье Сталина было запретной темой, то источником для версий о его болезнях служили лишь различные слухи. Судоплатов ссылался на слухи о «двух инсультах». Утверждалось, что Сталин «один перенес после Ялтинской конференции, а другой – накануне семидесятилетия». Есть сведения о тяжелых заболеваниях, перенесенных Сталиным в 1946 и в 1948 годах. В послевоенные годы Сталин постоянно страдал от повышенного давления и по совету врачей даже избавился от своей вечной привычки курить. Однако внезапные приступы головокружения не прекращались. По свидетельству А. Рыбина, однажды он «чуть не упал от головокружения. Туков успел поддержать. Порой с трудом поднимался по лестнице в свой кремлевский кабинет. И как-то невольно пожаловался Орлову: «Чертова старость дает о себе знать».
Хотя во время пышного празднования 70-летия Сталина в бесчисленном потоке приветствий в его адрес постоянно выражалась уверенность в том, что он будет долго руководить страной, сам Сталин все чаще говорил, что он скоро сойдет с политической сцены. Он говорил об этом на Ялтинской конференции. Во время встречи с Тито и другими югославскими руководителями в мае 1946 года Сталин повторял: «Я долго не проживу… Физиологические законы не отменишь». Молотов говорил Чуеву, что «после войны Сталин собирался уходить на пенсию», так как «был переутомлен». Он говорил, что это стало сказываться на его работоспособности. Многие документы оставались подолгу не подписанными. «Он был Председателем Совета Министров, а на заседаниях Совета Министров председательствовал не он, а Вознесенский. После Вознесенского Маленков».
Спад работоспособности Сталина трудно было не заметить. За семь с лишним послевоенных лет он выступил публично лишь два раза – на собрании избирателей 9 февраля 1946 года и на заседании XIX съезда 14 октября 1952 года, да и то с короткой речью. Он даже не выступил и с ожидавшейся от него ответной речью на многочисленные поздравления в его адрес во время празднования 70-летия 21 декабря 1949 года В отличие от предвоенных лет, Сталин не участвовал в проведении широких встреч с трудящимися различных отраслей производства. Состояние здоровья Сталина, очевидно, привело к тому, что съезд партии, который должен был, в соответствии с уставом, состояться вскоре после окончания войны, Oт кладывался из года в год и был созван лишь в октябре 1952 года. Видимо, по этой же причине пленумы ЦК созывались крайне редко. Единственными официальными мероприятиями, которые проводились регулярно, были ежегодные сессии Верховного Совета СССР. Главным событием на них было утверждение государственного бюджета. Хотя Сталин, как правило, на них присутствовал, но он никогда не выступал. Регулярно Сталин посещал и торжественные траурные собрания в годовщину смерти Ленина.
Теперь Сталин не всегда бывал в Москве во время торжественных собрании, парадов и демонстраций в честь годовщин Октябрьской революции, так как в это время он обычно отдыхал на юге, но зато он не пропускал первомайские парады и демонстрации. Москвичи могли видеть Сталина, приветствующего их с трибуны Мавзолея. Мне было почти 15 лет, когда я увидел Сталина последний раз на Мавзолее Ленина 1 мая 1952 года. Сталин прошелся по трибуне, приветственно подняв руку в ответ на восторженные аплодисменты собравшихся на трибунах людей. Ни большое, расстояние, ни восторг при виде Сталина не помешали мне заметить некоторым смятением, что он не очень похож на изображения на газетных фотографиях и в кинохронике: его лицо казалось более старым, усы были опущены вниз, а движения были замедленными.
Старея, Сталин все чаще задумывался о том, что ждет страну после его смерти. По словам Молотова, первые его мысли были о возможности мировой войны: «Что с вами будет без меня, если война? – спрашивал он уже после войны. – Вы не интересуетесь военным делом. Никто не интересуется, не знает военного дела. Что с вами будет? Империалисты вас передушат». Очевидно, Сталин опасался, что его коллеги не способны верно оценивать реалии текущего столетия и мыслить соответствующими категориями.
Видимо, не только возможность вооруженного конфликта и подготовка к нему занимали мысли Сталина. С первых дней своей учебы он привык верить в силу идей. Он начал свою революционную деятельность в ту пору, когда у партии не было иного оружия, кроме идей социалистического преобразования общества, изложенных в произведениях Карла Маркса, Фридриха Энгельса и их последователей. Успехи партии, к которой он принадлежал, Сталин объяснял прежде всего силой марксистских идей, опиравшихся на научное знание общественных процессов. Поэтому, размышляя о своей скорой кончине, он думал о том, как вооружить своих единомышленников во всем мире произведениями, столь же эффективными по своему воздействию на умы людей, как «Манифест коммунистической партии» и «Капитал», но отвечавшими реалиям середины XX века.
Такую роль, видимо, должен был сыграть учебник политической экономии, в работе над которым принял участие Сталин. Он писал: «Учебник нужен не только для нашей советской молодежи. Он особенно нужен для коммунистов всех стран и для людей, сочувствующих коммунистам… Они хотят знать все это и многое другое не для простого любопытства, а для того, чтобы учиться у нас и использовать наш опыт для своей страны».
В то же время Сталин остро осознавал необходимость идейного перевооружения и партии коммунистов. Ему стало ясно, что идейный багаж большинства советских коммунистов существенно отличается от того, которым обладал он. Сталин увидел опасность в том, что созданная при его участии система управления страной и достигнутые ею успехи приучили членов партии, в том числе ее руководителей, преувеличивать значение субъективного решения, пренебрегать объективной реальностью, игнорировать научную теорию, в том числе и марксистскую. Победа революции в стране, которая в соответствии с марксистской теорией не могла стать первой страной социалистической революции, торжество его курса на построение социализма в одной стране, опять-таки вопреки марксистской теории, лишь способствовало пренебрежению не только к работам Маркса и Энгельса, но и к объективным факторам и учету закономерностей в общественном развитии. Еще в своей работе «Основы ленинизма» Сталин высмеял «узкий практицизм» и «безголовое делячество», однако постоянная вовлеченность в многочисленные практические дела не всегда позволяла ему самому оценивать теоретически принимавшиеся им прагматические решения. Его окружение состояло в основном из практиков, не готовых осмысливать свои действия с теоретической точки зрения, а потому склонных скорее «выбивать» нужные результаты любой ценой, чем учитывать объективную реальность и законы исторического развития.
К руководству страной, которая считалась воплощением марксистских идей, приходили люди, по сути далекие от марксизма. Сталин писал: «К нам как руководящему ядру каждый год подходят тысячи новых молодых кадров, они горят желанием помочь нам, горят желанием показать себя, но не имеют достаточного марксистского воспитания, не знают многих, нам хорошо известных истин и вынуждены блуждать в потемках.
Они ошеломлены колоссальными достижениями Советской власти, им кружат голову необычайные успехи советскою строя, и они начинают воображать, что Советская власть «все может», что ей «все нипочем», что она может уничтожить законы науки, сформировать новые законы. Как нам быть с этими товарищами? Я думаю, что систематическое повторение так называемых «общеизвестных» истин, терпеливое их разъяснение является одним из лучших средств марксистского воспитания этих товарищей».
В то же время вряд ли Сталин не видел, что, несмотря на впечатляющие достижения, советский строй еще далек от того идеала, который описывали в своих трудах основоположники марксизма. То социалистическое общество, о построении основ которого было объявлено им еще в 1936 году, обладало многими экономическими механизмами, присущими капиталистическому обществу. Хотя их действие было ограничено в СССР, их наличие создавало известные условия для обогащения за счет товарно-денежных отношений, как и при капитализме. Ситуация, вызвавшая необходимость денежной реформы 1947 года, ряд громких дел о расхищении трофейного имущества и взяточничестве, хищения на государственных дачах, в том числе и на «ближней» даче, лишний раз свидетельствовали о том, что в социалистической формации сохраняется почва для спекуляции и использования служебного положения для личного обогащения. Поэтому, с одной стороны, Сталин хотел обратить внимание на зависимость социалистической экономики от экономических законов, присущих товарно-денежным отношениям, а с другой – теоретически обосновать необходимость ограничения сферы действия этих законов по мере развития советского общества.
Совершенно очевидно, что Сталин не пытался повторить Маркса в новых исторических условиях и единолично создать собственный учебник по политэкономии. Сталин вообще считал, что написание такого учебника не под силу одному человеку, а потому он едко высмеял экономиста Л.Д. Ярошенко, который объявил о своей готовности написать такой учебник собственными силами, «дав ему для этого двух помощников». Верный своему методу коллективного творчества при решении сложных задач, он поручил подготовить такой учебник коллективу авторов, составленному из видных экономистов страны. Проект и критические замечания к нему были подвергнуты развернутой дискуссии, состоявшейся в ноябре 1951 года.
Высказав ряд собственных замечаний по содержанию учебника, Сталин в то же время не согласился с разносной критикой проекта, сочтя несправедливым утверждение о том, что «проект не удался». Он предложил лишь серьезно отредактировать проект усилиями не только «сторонников большинства участников дискуссии, но и противников большинства, ярых критиков проекта учебника». Свою же роль в подготовке задуманного им учебного пособия Сталин свел к написанию замечаний к проекту учебника, а также ответов на вопросы, заданные ему рядом экономистов. Их содержание вошло в брошюру «Экономические проблемы социализма в СССР», которая стала его последней теоретической работой.
Прежде всего Сталин поставил вопрос об обязательности признания законов науки в экономической политике, так как видел в таких законах «отражение объективных процессов, происходящих независимо от воли людей». Он категорически отрицал утверждение об особой роли «Советской власти в деле построения социализма, которая якобы дает ей возможность уничтожить существующие законы экономического развития и «сформировать» новые». Сталин объяснял достижения Советской власти лишь тем, что она «опиралась на экономический закон обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил». Он подчеркивал, что «закон планомерного развития народного хозяйства дает возможность нашим планирующим органам правильно планировать общественное производство. Но возможность нельзя смешивать с действительностью. Это – две разные вещи».
Подчеркивая необходимость «марксистского воспитания» коммунистов страны, Сталин вместе с тем давал понять, что под марксизмом он понимает науку об общественном развитии, отражающую объективную реальность, а не собрание вечных и безупречных формул. По этой причине он объявил неверным положение Ф. Энгельса о том, что ликвидация товарного производства должна стать первым условием социалистической революции.
Сохранение товарного производства в СССР не мешало Сталину считать общественные отношения в нашей стране социалистическими. Для того чтобы доказать, что построенный в СССР строй является социалистическим, несмотря на сохранение товарного производства, Сталин предлагал пересмотреть арсенал понятий, которыми пользовались советские марксисты для анализа советского хозяйства. Сталин предлагал «откинуть и некоторые другие понятия, взятые из «Капитала» Маркса, где Маркс занимался анализом капитализма, и искусственно приклеиваемые к нашим социалистическим отношениям. Я имею в виду, между прочим, такие понятия, как «необходимый» и «прибавочный» труд, «необходимый» и «прибавочный» продукт, «необходимое» и «прибавочное» время… Мы могли терпеть это несоответствие до известного времени, но теперь пришло время, когда мы должны, наконец, ликвидировать это несоответствие».
Сталин утверждал, что законы товарного производства действуют при социализме, но их действие носит ограниченный характер. Он доказывал это на примере закона стоимости при социализме. С одной стороны, подчеркивал, что этот закон воздействует не только на сферу товарного обращения, но и на производство, поскольку «потребительские продукты, необходимые для покрытия затрат рабочей силы в процессе производства, производятся у нас и реализуются как товары, подлежащие действию закона стоимости». И констатировал, что «наши хозяйственники и плановики, за немногими исключениями, плохо знакомы с действиями закона стоимости, не изучают их и не умеют учитывать их в своих расчетах. Этим собственно и объясняется та неразбериха, которая все еще царит у нас в вопросе о политике цен». Он приводил примеры вопиющего произвола в установлении цен хозяйственными и плановыми органами страны.