Страница:
Вечером 5 марта по радио был озвучен очередной бюллетень о состоянии здоровья Сталина на 16 часов 5-го марта, открывавшийся словами: «В течение ночи и первой половины дня 5-го марта состояние здоровья И.В. Сталина ухудшилось». Сообщалось, что «лечение в настоящий момент направляется главным образом на борьбу с нарушениями дыхания и кровообращения, в частности коронарного». Объясняя состояние отца в эти часы, С. Аллилуева писала: «Кровоизлияние в мозг распространяется постепенно на все центры, и при здоровом и сильном центре оно медленно захватывает центры дыхания и человек умирает от удушья. Дыхание все учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличилось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели».
По словам Рыбина, «5 марта стал падать пульс. Берия подошел к нему с просьбой: «Товарищ Сталин, скажи что-нибудь. Здесь все члены Политбюро». Ворошилов оттащил его за рукав, говоря: «Пусть к нему подойдет обслуга. Он лучше ее узнает». Пока охрана протискивалась через тесное кольцо членов правительства, Сталину сделали какой-то сильнодействующий укол. От него тело вздрогнуло, зрачки расширились. И минут через пять наступила смерть. Оказывается, подобный укол, способный поднять или окончательно погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили. Все решил Берия».
Светлана подробно описала последние мгновения агонии: «Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент – не знаю, так ли на самом деле, но так казалось – очевидно в последнюю минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, – это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть – тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… Вследующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».
Хрущев не присутствовал при начале агонии Сталина и стал свидетелем лишь ее финала. Он писал, что был дома и, приняв снотворное, лег поспать после долгого дежурства у постели Сталина, когда ему позвонил Маленков: «Срочно приезжай, у Сталина произошло ухудшение. Выезжай срочно!» Я сейчас же вызвал машину. Действительно, Сталин был в очень плохом состоянии. Приехали и другие. Все видели, что Сталин умирает. Медики сказали нам, что началась агония. Он перестал дышать. Стали делать ему искусственное дыхание. Появился какой-то огромный мужчина, начал его тискать, совершать манипуляции, чтобы вернуть дыхание. Мне, признаться, было очень жалко Сталина, так тот его терзал. И я сказал: «Послушайте, бросьте это, пожалуйста. Умер же человек. Чего вы хотите? К жизни его не вернуть». Он был мертв, но ведь больно смотреть, как его треплют. Ненужные манипуляции прекратили».
С. Аллилуева писала: «Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело и приняло свой знакомый облик; через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стояли, окаменев, в молчании, несколько минут, – не знаю сколько, – кажется, что долго». Земной путь Иосифа Джугашвили, начавшийся в маленьком домике в грузинском городе Гори 18 декабря 1878 года, подошел к концу.
СУД НАД СТАЛИНЫМ (ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ)
По словам Рыбина, «5 марта стал падать пульс. Берия подошел к нему с просьбой: «Товарищ Сталин, скажи что-нибудь. Здесь все члены Политбюро». Ворошилов оттащил его за рукав, говоря: «Пусть к нему подойдет обслуга. Он лучше ее узнает». Пока охрана протискивалась через тесное кольцо членов правительства, Сталину сделали какой-то сильнодействующий укол. От него тело вздрогнуло, зрачки расширились. И минут через пять наступила смерть. Оказывается, подобный укол, способный поднять или окончательно погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили. Все решил Берия».
Светлана подробно описала последние мгновения агонии: «Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент – не знаю, так ли на самом деле, но так казалось – очевидно в последнюю минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, – это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть – тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… Вследующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».
Хрущев не присутствовал при начале агонии Сталина и стал свидетелем лишь ее финала. Он писал, что был дома и, приняв снотворное, лег поспать после долгого дежурства у постели Сталина, когда ему позвонил Маленков: «Срочно приезжай, у Сталина произошло ухудшение. Выезжай срочно!» Я сейчас же вызвал машину. Действительно, Сталин был в очень плохом состоянии. Приехали и другие. Все видели, что Сталин умирает. Медики сказали нам, что началась агония. Он перестал дышать. Стали делать ему искусственное дыхание. Появился какой-то огромный мужчина, начал его тискать, совершать манипуляции, чтобы вернуть дыхание. Мне, признаться, было очень жалко Сталина, так тот его терзал. И я сказал: «Послушайте, бросьте это, пожалуйста. Умер же человек. Чего вы хотите? К жизни его не вернуть». Он был мертв, но ведь больно смотреть, как его треплют. Ненужные манипуляции прекратили».
С. Аллилуева писала: «Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело и приняло свой знакомый облик; через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стояли, окаменев, в молчании, несколько минут, – не знаю сколько, – кажется, что долго». Земной путь Иосифа Джугашвили, начавшийся в маленьком домике в грузинском городе Гори 18 декабря 1878 года, подошел к концу.
СУД НАД СТАЛИНЫМ (ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ)
По словам Аллилуевой, после смерти Сталина Берия первым покинул дачу. «Когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев! Машину!» Реакция других руководителей страны была иной. Она вспоминала: «Искренние слезы были в те дни у многих – я видела там в слезах и К.Е. Ворошилова, и Л.М. Кагановича, и Г.М. Маленкова, и Н.А. Булганина, и Н.С. Хрущева. Что говорить, помимо общего дела, объединявшего их с отцом, слишком велико было очарование его одаренной натуры, оно захватывало людей, увлекало, ему невозможно было сопротивляться. Это испытали и знали многие, – и те, кто теперь делает вид, что никогда этого не испытывал, и те, кто не делает подобного вида». Даже если Сталин представлял потенциальную опасность для некоторых из них, они были слишком связаны с ним и его временем, чтобы не испытывать сильнейшего потрясения, узнав, что и ему, и его эпохе наступил конец.
Потом, как писала Аллилуева, «пришли проститься прислуга, охрана. Вот где было истинное чувство, искренняя печаль. Повара, шоферы, дежурные диспетчеры из охраны, подавальщицы, садовники – все они тихо входили, подходили молча к постели и все плакали. Утирали слезы как дети, руками, рукавами, платками. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьянку, сама плача… Пришла проститься Валентина Васильевна Истомина, – Валечка, как ее все звали, – экономка, работавшая у отца на этой даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей. Все эти люди, служившие у отца, любили его. Он не был капризен в быту, – наоборот, он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только «начальников» – генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, – наоборот, часто просила у него помочь в чем-либо, и никогда не получала отказа. А Валечка – как и все они – знала о нем куда больше и видела больше, чем я, жившая далеко и отчужденно… И как вся прислуга, до последних дней своих она будет убеждена, что не было на свете человека лучше, чем мой отец. И не переубедить их всех никогда и ничем». Такие же чувства выражало в то время подавляющее большинство советских людей.
Утром 6 марта по радио зазвучала траурная музыка, время от времени прерываемая трансляцией обращения ЦК КПСС, Совета министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР «ко всем членам партии, ко всем трудящимся Советского Союза», в котором сообщалось о смерти Сталина.
Внезапная болезнь и смерть Сталина в марте 1953 года потрясла весь мир. В послании Центрального комитета Коммунистической партии Китая говорилось: «С беспримерной скорбью все члены Коммунистической партии Китая и весь китайский народ оплакивают кончину нашего наиболее почитаемого и самого дорогого учителя, самого искреннего друга – товарища Сталина». Премьер-министр Индии Джавахарлал Неру писал новому главе советского правительства: «Служба Сталина своему народу в мирное и в военное время принесла ему уникальную славу и его смерть вырвала из современного мира личность исключительных дарований и великих достижений. История России и всего мира будет носить отпечатки его усилий и достижений. Передайте, пожалуйста, мои соболезнования и соболезнования моих коллег в правительстве осиротевшей семье и народу, который он вел с таким искусством через бурю и напряженные времена». В своем личном соболезновании по поводу смерти Сталина генерал де Голль, находившийся тогда не удел, писал: «Имя Сталина навсегда останется связанным с памятью о великой борьбе, которую народы СССР, французский народ и союзные народы совместно довели до победы».
Подобных изъявлений скорби из-за рубежа было немало, но наиболее остро смерть Сталина была воспринята в нашей стране. Вряд ли за всю свою тысячелетнюю историю наша страна была свидетельницей столь массового и искреннего проявления горя, вызванного сообщением о смерти ее руководителя. В то же время история России знает немало примеров того, когда гибель верховного правителя или его свержение вызвали всеобщее ликование. Если полтора века назад в марте 1801 года знакомые и незнакомые жители России радостно сообщали друг другу весть о смерти императора, если в марте 1917 года в России ликовали по поводу свержения самодержца, то в марте 1953 года знакомые и незнакомые люди всей огромной страны не скрывали своих слез и глубокого горя, охватившего их.
Скорбь по Сталину в советской стране была велика, неподдельна и часто несдержанна в своем проявлении. Женщины, мужчины, дети плакали на улицах и в вагонах метро, в учреждениях, на фабриках и в школах. Многие устремились к Колонному залу Дома Союзов еще задолго до того, как туда было доставлено тело Сталина. Власти, отвечавшие за безопасность и охрану порядка в Москве, проявили растерянность и неспособность организовать прощание советских людей со Сталиным. Неорганизованность в направлении колонн людей, двигавшихся к Колонному залу, привела к тому, что начались давки, в которых были раненые и погибшие. Власти явно не справлялись с обеспечением порядка в столице.
Казалось, что в это время новое руководство было больше озабочено дележом портфелей, чем организацией прощания советских людей со Сталиным. Уже вечером 6 марта было объявлено о новых назначениях на высшие посты в советском руководстве. Устранение почти всех «новичков», вошедших в состав президиума ЦК КПСС после XIX съезда партии (за исключением М.З. Сабурова и М.Г. Первухина), безошибочно свидетельствовало о том, что больше всего беспокоило «ветеранов» советского руководства в последние дни жизни Сталина и в первые часы прощания народа с вождем. Из состава секретариата ЦК, избранного на XIX съезде, также были удалены «новички»: П.К. Пономаренко, Н.Г. Игнатов, Л.И. Брежнев. Зато союзник Маленкова и Берии Игнатьев был избран в состав секретариата.
Председателем Совета министров был назначен Г.М. Маленков, но он был вскоре выведен из секретариата ЦК, и стало очевидным, что его полномочия будут более ограниченны по сравнению с полномочиями И. В. Сталина. Фактическим руководителем секретариата стал Н.С. Хрущев, который на сентябрьском (1953 года) пленуме ЦК КПСС был избран на новую должность – Первого секретаря ЦК КПСС. Хотя став одним из первых заместителей председателя Совета министров и министром внутренних дел (при этом министерства внутренних дел и госбезопасности были объединены), Л.П. Берия не обрел положения, равного с Г.М. Маленковым и Н.С. Хрущевым, он стал, пожалуй, наиболее инициативным и динамичным деятелем нового президиума ЦК КПСС.
Выдвигая одну за другой новые инициативы (в частности он был инициатором массовой амнистии, впоследствии известной зрителям по фильму «Холодное лето 53-го года»), Берия все чаще стал вносить предложения, направленные на пересмотр отношения к покойному Сталину. Позже на июльском (1953 года) пленуме ЦК КПСС бывший член Политбюро А.А. Андреев отмечал «появление материалов за подписью Берии в протоколах президиума по делу врачей, по Грузии и др., где на имя товарища Сталина бросается тень». В выступлении на том же пленуме заместитель председателя Совета министров СССР И.Т. Тевосян указывал, что в записках МВД по делу врачей и работников Грузии, разосланных по настоянию Л.П. Берии, утверждалось: «избиение арестованных производилось по прямому указанию товарища Сталина».
Разумеется, если бы пост министра внутренних дел занял человек, никогда прежде не работавший вместе со Сталиным, не разделявший ни его взгляды, ни всенародную скорбь по поводу его кончины, а являвшийся лютым врагом Сталина, то возможно, что, получив сведения о подобных указаниях Сталина, он поспешил бы их обнародовать, не дожидаясь проверки достоверности такой информации. Однако информацию, дискредитирующую Сталина, распространял человек, который на протяжении трех десятилетий был верным соратником Сталина, а в течение 15 лет был членом высшего советского руководства.
Впрочем, вероятно, Сталин, который еще в юности читал «Ярмарку тщеславия» Уильяма Теккерея, вряд ли бы удивился метаморфозе своего министра. Английский писатель еще в начале XIX века писал: «Клятвы, любовь, обещания, признания, благодарность, – как забавно читать все это спустя некоторое время. На Ярмарке Тщеславия следовало бы издать закон, предписывающий уничтожение любого письменного документа (кроме оплаченных счетов от торговцев) по истечении определенного, достаточно короткого промежутка времени… Лучшими чернилами на Ярмарке Тщеславия будут те, которые совершенно выцветают в два-три дня, оставляя бумагу чистой и белой».
Записки с обвинениями против Сталина писал человек, который начинал свою служебную карьеру в органах безопасности Закавказья, с 1938 по 1945 год был наркомом внутренних дел СССР, а затем до 1953 года членом Политбюро и заместителем председателя Совета министров СССР, а потому имел достаточно полное представление о работе правоохранительных органов, которые сохраняли многие вековые традиции полицейских служб всего мира, в том числе и жестокие методы воздействия на подследственных. В течение второй половины 1953 года в 40 томах «дела Берии» было собрано множество примеров нарушения законности работниками НКВД и лично Берией в ту пору, когда он был главой этого учреждения. Исследователь истории советских правоохранительных органов Владимир Некрасов писал: «Судебный процесс над Берией еще раз подтвердил, что в 1939—1940 годах арестованных продолжали избивать по указанию Берии. Он и лично избивал их. По показаниям Мамулова, в приемной Берии в письменном столе хранились резиновые палки и другие предметы для избиений».
Угрозы пытками и истязаниями были настолько привычными для Берии, что стали его постоянным способом воздействия не только на заключенных, но и свободных людей даже в те годы, когда он не занимал посты наркома и министра внутренних дел. Министр нефтяной промышленности СССР Н.К. Байбаков вспоминал в июле 1953 года на пленуме ЦК: «Зная Берию по совместной работе более 10 лет, я не помню случая, чтобы какой-нибудь разговор по телефону или при личной встрече проходил в спокойных тонах. Как правило, он любил выражаться нецензурными словами, оскорблял словами, вроде таких: «переломаю ноги», «переломаю ребра», «посажу в тюрьму», «пойдешь в лагерь»… и так далее». Так же известно, что эти угрозы не всегда были пустыми и порой завершались арестами и заключением в лагеря, пытками и избиениями тех, кто вызвал гнев Берии. Впрочем, такое поведение бывшего работника карательных органов нельзя признать уникальным, и подобные примеры можно найти в истории и современной практике различных стран мира. Столь же часты и примеры того, как, объясняя свои «костоломские» приемы, профессиональные работники правоохранительных органов разных времен и народов ссылались на то, что они лишь выполняли жестокие приказы свыше.
Внезапное превращение Л. П. Берии в активного обличителя Сталина объяснялось не только его стремлением изобразить себя в виде освободителя сотен тысяч заключенных, блюстителя гуманности и законности и обрести таким образом популярность, но и его явной неспособностью управлять так, как это было во времена, когда был жив Сталин и достаточно было ссылок на имя вождя, чтобы люди были готовы сделать возможное и невозможное. Быстрее других осознав эту перемену и невозможность управлять «по-старому», Берия, по словам его сына, собирался осуществить далеко идущий демонтаж советской системы управления. Поэтому некоторые исследователи имели основание увидеть в Берии предшественника Горбачева. В ходе «перестройки», задуманной Берией, разрушение созданной Сталиным системы неизбежно требовало нанесения удара по сложившимся в народе представлениям о Сталине.
Падение Берии остановило его попытки устроить посмертный суд над Сталиным, но они были продолжены через три года Хрущевым. По сути, закрытое заседание XX съезда партии в феврале 1956 года превратилось в судебное заседание по «делу Сталина», на котором обвинителем и судьей выступал Хрущев, а обвиняемый был лишен права защиты. Как и Берия, Хрущев руководствовался не желанием рассказать всю правду о Сталине, а стремлением укрепить свое непрочное положение. Атака на покойного позволяла Хрущеву не только оправдать свое участие в неблаговидных деяниях в сталинское время, но главным образом убедить, что его нынешние провалы ничто по сравнению со «сталинскими преступлениями». В последующем атака на Сталина позволяла Хрущеву выискивать в своих соперниках «соучастников» «сталинских преступлений» и отстранять их от власти.
В то же время лейтмотивом доклада на закрытом заседании XX съезда служила мысль о недопустимости принимать суровые меры против «заслуженных деятелей партии». Главным аргументом, с помощью которого Хрущев оправдывал того или иного деятеля, ставшего жертвой репрессий 1930– 1950-х годов, было упоминание о его месте в партийной иерархии. Осудив жестокие репрессии прошлого (и возложив вину за них на Сталина, и исключительно на него), Хрущев, по сути, предложил «генералитету» партии соглашение воздерживаться от применения суровых наказаний в отношении власть имущих. (Характерно, что у Хрущева не нашлось ни одного слова для осуждения жертв «красного террора» времен Гражданской войны или коллективизации.) На практике это означало нечто иное: фактически с XX съезда стал действовать принцип ненаказуемости лиц из высшей партийной номенклатуры. Это обстоятельство во многом объяснило поддержку, которую на несколько лет обрел Хрущев в высших эшелонах власти.
Новые обвинения в адрес Сталина требовались Хрущеву всякий раз, когда он наталкивался на сопротивление своей политике. Тогда он «обнаруживал» сходство в позиции своих оппонентов с осужденной им деятельностью Сталина. Хрущев запугивал партийных руководителей жупелом «сталинизма», уверяя, что в случае утраты им власти его противники непременно развяжут кровавый террор против партийного руководства.
Чисто политиканская подоплека выступлений Хрущева с «разоблачениями Сталина» не могла не предопределить грубых искажений в изложении фактов прошлого и в характеристике самого Сталина. Стремясь обвинить Сталина во всех ошибках и просчетах, трагедиях и преступлениях прошлого, Хрущев создал одноплановый образ маниакального тирана, недалекого и невежественного, мстительного, завистливого и патологически подозрительного, постоянно озабоченного поисками мнимых врагов и жаждущего всеобщего восхваления. Хрущев охарактеризовал всю деятельность Сталина как цепь ошибок и преступлений. Все сильные стороны Сталина были преданы забвению, а его образ формировался на основе малоправдоподобных баек, которые так любил сочинять Хрущев. В то же время, характеризуя жертвы репрессий 1930-х годов, Хрущев поддерживал сложившуюся традицию описывать других партийных руководителей как рыцарей, мудрых и безупречных в своем служении высоким идеалам. Кроме того, объясняя трагические события тех лет, Хрущев, будучи прирожденным политиком, изображал народ «безгреховным», избегая упоминаний об ответственности миллионов рядовых людей за жестокости и жертвы Гражданской войны, раскулачивание, репрессии 1930– 1950-х годов.
Однако многие люди оправдывали «издержки» в антисталинской кампании Хрущева, ссылаясь на то, что она была направлена на реабилитацию жертв репрессий. При этом обычно игнорируется то обстоятельство, что значительная часть людей, осужденных за политические преступления (кроме участников антисоветского подполья в западных областях Украины и Белоруссии, а также в Прибалтике), была уже освобождена и реабилитирована до XX съезда и по инициативе Л.П. Берии и Г.М. Маленкова. Очевидно, что освобождение и реабилитация многих политических заключенных давно назрели и отвечали тому прогрессирующему «затуханию» политических репрессий в СССР с конца 1930-хдо начала 1950-х годов, на которое обратил внимание Вадим Кожинов в своих последних книгах. Вместе с тем, присвоив себе лавры «освободителя», Н.С. Хрущев смог рассчитывать на поддержку политически влиятельных представителей советского правящего слоя, которые главным образом пострадали в ходе этих репрессий, а также их детей, родственников и друзей.
В известной степени повторялась история 1917 года, когда из царских тюрем и мест ссылок (по приведенному выше свидетельству Питирима Сорокина) возвращались политические заключенные, озлобленные и полные желания мстить тем, кто был виноват в их страданиях. Та мина «замедленного действия», которая была подложена под сталинскую систему последствиями огульных репрессий времен ежовщины и последующих лет, взорвалась. Многие вернувшиеся из лагерей и родственники реабилитированных лиц требовали отмщения не только непосредственным виновникам их бедствий – авторам клеветнических доносов, следователям, вопиющим образом нарушавших нормы ведения допросов, судьям, утверждавшим необоснованные приговоры, лагерному начальству, создававшему невыносимые условия для их жизни, но и строю, который допустил беззакония, а также – и прежде всего – Сталину как руководителю этого строя. Так как многие из них сохранили родственные и дружеские связи с представителями правящей элиты, то их голоса были гораздо быстрее услышаны, чем голоса тех, кто пострадал в годы Гражданской войны. Их воспоминания о пережитом выслушивались с гораздо большим сочувствием, чем рассказы крестьян, пострадавших в годы огульной коллективизации или голодных лет. Они имели возможность публиковать свои мемуары, которые формировали образ ушедшей эпохи и влияли на умонастроения людей.
Забывая о том, как он «разоблачал» десятки тысяч мнимых троцкистов, отправляя их на пытки и мучения, Хрущев изображал из себя праведного судью над побежденным злом и посмертно выносил один за другим приговоры покойному Сталину, переименовывая города, названные в его честь, требуя свержения его памятников и вынося его тело из Мавзолея. Хотя бывший троцкист Хрущев давно отрекся от Троцкого, он невольно выполнял программу десталинизации, провозглашенную Троцким из Мексики в 1938 году.
Репутация Хрущева как либерала, при котором началась «оттепель», усилила его популярность особенно среди интеллигенции. При этом зачастую примерами «оттепели» до сих пор служат стихи ряда модных поэтов того времени, которые публиковались тогда в ряде журналов, и голословно утверждают, что прежде такие стихи не были бы опубликованы. Однако известно, что Хрущев в гораздо более грубой форме, чем Сталин, не раз публично обрушивался с критикой на поэтов, писателей, кинематографистов и художников, творчество которых вызывало у него неприязнь. При этом деятели культуры видели, что, в отличие от Сталина, Хрущев не мог обосновать свои заявления глубоким знанием предмета, а уж тем более не мог дать продуманный совет по творческим вопросам. Неугодные Хрущеву произведения запрещались. Именно при Хрущеве была развернута шумная кампания травли Бориса Пастернака за его роман «Доктор Живаго».
Хотя ряд постановлений ЦК ВКП(б) 1940-х годов, принятых по идеологическим вопросам, были при Хрущеве осуждены и отменены, первый секретарь на практике поддерживал многих из тех, кто поднялся на волне шумных кампаний тех лет. Так, Хрущев продолжал активно поддерживать Т. Д. Лысенко и его последователей.
Свою кампанию против Сталина Хрущев вел под лозунгом возврата к принципам коллективного руководства, в нарушении которых он обвинял Сталина. На практике Хрущев самым вопиющим образом нарушал принципы коллективного обсуждения и принятия решений. Как ни один советский руководитель, он отличался склонностью грубо навязывать свои идеи. Затерроризировав своих коллег постоянными обвинениями в «сталинизме», Хрущев устранял малейшее проявление самостоятельности в мышлении, смелости, инициативности, то есть то, что всячески поощрял Сталин. Вследствие этого Хрущев оказался окруженным людьми несмелыми и безынициативными, которые послушно уступали первому секретарю, даже когда он вносил заведомо вздорные предложения. Следствием бесконтрольного своеволия Хрущева стали решения о распространении посевов кукурузы вне зависимости от климатических особенностей в различных местностях нашей огромной страны, повсеместного строительства однотипных пятиэтажных домов вне зависимости от природных условий и национальных особенностей архитектуры. Сильный удар системе управления был нанесен созданием совнархозов, а затем разделением по инициативе Хрущева партийных органов власти на промышленные и сельскохозяйственные. У военных и особенно у военно-морских служащих был особый счет к Хрущеву за его непродуманные действия, которые ослабляли вооруженные силы страны. Игнорируя реальные возможности страны, Хрущев сумел навязать партии и авантюристическую программу построения материально-технической базы коммунистического общества к 1980 году.
Никакой демократизации ни внутри партии, ни внутри страны Хрущевым не было осуществлено. Подавление несогласия в ряде городов страны и за ее пределами силой оружия совершалось гораздо чаще и грубее, чем в последние годы правления Сталина. Объявляя себя борцом против культа личности Сталина, Хрущев вскоре оказался предметом ритуальных восхвалений.
Очевидное лицемерие в хрущевской кампании по развенчанию Сталина сочеталось с огромным ущербом, который она наносила стране и ее положению в мире. Доклад Хрущева, по сути подтвердивший правоту всех обвинений антисоветской пропаганды, стал отправной точкой для раскола в международном коммунистическом движении и в социалистическом лагере. Многие зарубежные коммунисты, шокированные содержанием доклада Хрущева, покидали ряды своих партий. Доклад Хрущева способствовал дестабилизации положения в ряде стран Центральной Европы и спровоцировал восстания в Польше и Венгрии. На XX съезде были посеяны семена затяжного конфликта между СССР и Китаем, что стало причиной дорогостоящей гонки вооружений и кровавых стычек на советско-китайской границе, привело к крушению некогда могучего советско-китайского союза.
Потом, как писала Аллилуева, «пришли проститься прислуга, охрана. Вот где было истинное чувство, искренняя печаль. Повара, шоферы, дежурные диспетчеры из охраны, подавальщицы, садовники – все они тихо входили, подходили молча к постели и все плакали. Утирали слезы как дети, руками, рукавами, платками. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьянку, сама плача… Пришла проститься Валентина Васильевна Истомина, – Валечка, как ее все звали, – экономка, работавшая у отца на этой даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей. Все эти люди, служившие у отца, любили его. Он не был капризен в быту, – наоборот, он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только «начальников» – генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, – наоборот, часто просила у него помочь в чем-либо, и никогда не получала отказа. А Валечка – как и все они – знала о нем куда больше и видела больше, чем я, жившая далеко и отчужденно… И как вся прислуга, до последних дней своих она будет убеждена, что не было на свете человека лучше, чем мой отец. И не переубедить их всех никогда и ничем». Такие же чувства выражало в то время подавляющее большинство советских людей.
Утром 6 марта по радио зазвучала траурная музыка, время от времени прерываемая трансляцией обращения ЦК КПСС, Совета министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР «ко всем членам партии, ко всем трудящимся Советского Союза», в котором сообщалось о смерти Сталина.
Внезапная болезнь и смерть Сталина в марте 1953 года потрясла весь мир. В послании Центрального комитета Коммунистической партии Китая говорилось: «С беспримерной скорбью все члены Коммунистической партии Китая и весь китайский народ оплакивают кончину нашего наиболее почитаемого и самого дорогого учителя, самого искреннего друга – товарища Сталина». Премьер-министр Индии Джавахарлал Неру писал новому главе советского правительства: «Служба Сталина своему народу в мирное и в военное время принесла ему уникальную славу и его смерть вырвала из современного мира личность исключительных дарований и великих достижений. История России и всего мира будет носить отпечатки его усилий и достижений. Передайте, пожалуйста, мои соболезнования и соболезнования моих коллег в правительстве осиротевшей семье и народу, который он вел с таким искусством через бурю и напряженные времена». В своем личном соболезновании по поводу смерти Сталина генерал де Голль, находившийся тогда не удел, писал: «Имя Сталина навсегда останется связанным с памятью о великой борьбе, которую народы СССР, французский народ и союзные народы совместно довели до победы».
Подобных изъявлений скорби из-за рубежа было немало, но наиболее остро смерть Сталина была воспринята в нашей стране. Вряд ли за всю свою тысячелетнюю историю наша страна была свидетельницей столь массового и искреннего проявления горя, вызванного сообщением о смерти ее руководителя. В то же время история России знает немало примеров того, когда гибель верховного правителя или его свержение вызвали всеобщее ликование. Если полтора века назад в марте 1801 года знакомые и незнакомые жители России радостно сообщали друг другу весть о смерти императора, если в марте 1917 года в России ликовали по поводу свержения самодержца, то в марте 1953 года знакомые и незнакомые люди всей огромной страны не скрывали своих слез и глубокого горя, охватившего их.
Скорбь по Сталину в советской стране была велика, неподдельна и часто несдержанна в своем проявлении. Женщины, мужчины, дети плакали на улицах и в вагонах метро, в учреждениях, на фабриках и в школах. Многие устремились к Колонному залу Дома Союзов еще задолго до того, как туда было доставлено тело Сталина. Власти, отвечавшие за безопасность и охрану порядка в Москве, проявили растерянность и неспособность организовать прощание советских людей со Сталиным. Неорганизованность в направлении колонн людей, двигавшихся к Колонному залу, привела к тому, что начались давки, в которых были раненые и погибшие. Власти явно не справлялись с обеспечением порядка в столице.
Казалось, что в это время новое руководство было больше озабочено дележом портфелей, чем организацией прощания советских людей со Сталиным. Уже вечером 6 марта было объявлено о новых назначениях на высшие посты в советском руководстве. Устранение почти всех «новичков», вошедших в состав президиума ЦК КПСС после XIX съезда партии (за исключением М.З. Сабурова и М.Г. Первухина), безошибочно свидетельствовало о том, что больше всего беспокоило «ветеранов» советского руководства в последние дни жизни Сталина и в первые часы прощания народа с вождем. Из состава секретариата ЦК, избранного на XIX съезде, также были удалены «новички»: П.К. Пономаренко, Н.Г. Игнатов, Л.И. Брежнев. Зато союзник Маленкова и Берии Игнатьев был избран в состав секретариата.
Председателем Совета министров был назначен Г.М. Маленков, но он был вскоре выведен из секретариата ЦК, и стало очевидным, что его полномочия будут более ограниченны по сравнению с полномочиями И. В. Сталина. Фактическим руководителем секретариата стал Н.С. Хрущев, который на сентябрьском (1953 года) пленуме ЦК КПСС был избран на новую должность – Первого секретаря ЦК КПСС. Хотя став одним из первых заместителей председателя Совета министров и министром внутренних дел (при этом министерства внутренних дел и госбезопасности были объединены), Л.П. Берия не обрел положения, равного с Г.М. Маленковым и Н.С. Хрущевым, он стал, пожалуй, наиболее инициативным и динамичным деятелем нового президиума ЦК КПСС.
Выдвигая одну за другой новые инициативы (в частности он был инициатором массовой амнистии, впоследствии известной зрителям по фильму «Холодное лето 53-го года»), Берия все чаще стал вносить предложения, направленные на пересмотр отношения к покойному Сталину. Позже на июльском (1953 года) пленуме ЦК КПСС бывший член Политбюро А.А. Андреев отмечал «появление материалов за подписью Берии в протоколах президиума по делу врачей, по Грузии и др., где на имя товарища Сталина бросается тень». В выступлении на том же пленуме заместитель председателя Совета министров СССР И.Т. Тевосян указывал, что в записках МВД по делу врачей и работников Грузии, разосланных по настоянию Л.П. Берии, утверждалось: «избиение арестованных производилось по прямому указанию товарища Сталина».
Разумеется, если бы пост министра внутренних дел занял человек, никогда прежде не работавший вместе со Сталиным, не разделявший ни его взгляды, ни всенародную скорбь по поводу его кончины, а являвшийся лютым врагом Сталина, то возможно, что, получив сведения о подобных указаниях Сталина, он поспешил бы их обнародовать, не дожидаясь проверки достоверности такой информации. Однако информацию, дискредитирующую Сталина, распространял человек, который на протяжении трех десятилетий был верным соратником Сталина, а в течение 15 лет был членом высшего советского руководства.
Впрочем, вероятно, Сталин, который еще в юности читал «Ярмарку тщеславия» Уильяма Теккерея, вряд ли бы удивился метаморфозе своего министра. Английский писатель еще в начале XIX века писал: «Клятвы, любовь, обещания, признания, благодарность, – как забавно читать все это спустя некоторое время. На Ярмарке Тщеславия следовало бы издать закон, предписывающий уничтожение любого письменного документа (кроме оплаченных счетов от торговцев) по истечении определенного, достаточно короткого промежутка времени… Лучшими чернилами на Ярмарке Тщеславия будут те, которые совершенно выцветают в два-три дня, оставляя бумагу чистой и белой».
Записки с обвинениями против Сталина писал человек, который начинал свою служебную карьеру в органах безопасности Закавказья, с 1938 по 1945 год был наркомом внутренних дел СССР, а затем до 1953 года членом Политбюро и заместителем председателя Совета министров СССР, а потому имел достаточно полное представление о работе правоохранительных органов, которые сохраняли многие вековые традиции полицейских служб всего мира, в том числе и жестокие методы воздействия на подследственных. В течение второй половины 1953 года в 40 томах «дела Берии» было собрано множество примеров нарушения законности работниками НКВД и лично Берией в ту пору, когда он был главой этого учреждения. Исследователь истории советских правоохранительных органов Владимир Некрасов писал: «Судебный процесс над Берией еще раз подтвердил, что в 1939—1940 годах арестованных продолжали избивать по указанию Берии. Он и лично избивал их. По показаниям Мамулова, в приемной Берии в письменном столе хранились резиновые палки и другие предметы для избиений».
Угрозы пытками и истязаниями были настолько привычными для Берии, что стали его постоянным способом воздействия не только на заключенных, но и свободных людей даже в те годы, когда он не занимал посты наркома и министра внутренних дел. Министр нефтяной промышленности СССР Н.К. Байбаков вспоминал в июле 1953 года на пленуме ЦК: «Зная Берию по совместной работе более 10 лет, я не помню случая, чтобы какой-нибудь разговор по телефону или при личной встрече проходил в спокойных тонах. Как правило, он любил выражаться нецензурными словами, оскорблял словами, вроде таких: «переломаю ноги», «переломаю ребра», «посажу в тюрьму», «пойдешь в лагерь»… и так далее». Так же известно, что эти угрозы не всегда были пустыми и порой завершались арестами и заключением в лагеря, пытками и избиениями тех, кто вызвал гнев Берии. Впрочем, такое поведение бывшего работника карательных органов нельзя признать уникальным, и подобные примеры можно найти в истории и современной практике различных стран мира. Столь же часты и примеры того, как, объясняя свои «костоломские» приемы, профессиональные работники правоохранительных органов разных времен и народов ссылались на то, что они лишь выполняли жестокие приказы свыше.
Внезапное превращение Л. П. Берии в активного обличителя Сталина объяснялось не только его стремлением изобразить себя в виде освободителя сотен тысяч заключенных, блюстителя гуманности и законности и обрести таким образом популярность, но и его явной неспособностью управлять так, как это было во времена, когда был жив Сталин и достаточно было ссылок на имя вождя, чтобы люди были готовы сделать возможное и невозможное. Быстрее других осознав эту перемену и невозможность управлять «по-старому», Берия, по словам его сына, собирался осуществить далеко идущий демонтаж советской системы управления. Поэтому некоторые исследователи имели основание увидеть в Берии предшественника Горбачева. В ходе «перестройки», задуманной Берией, разрушение созданной Сталиным системы неизбежно требовало нанесения удара по сложившимся в народе представлениям о Сталине.
Падение Берии остановило его попытки устроить посмертный суд над Сталиным, но они были продолжены через три года Хрущевым. По сути, закрытое заседание XX съезда партии в феврале 1956 года превратилось в судебное заседание по «делу Сталина», на котором обвинителем и судьей выступал Хрущев, а обвиняемый был лишен права защиты. Как и Берия, Хрущев руководствовался не желанием рассказать всю правду о Сталине, а стремлением укрепить свое непрочное положение. Атака на покойного позволяла Хрущеву не только оправдать свое участие в неблаговидных деяниях в сталинское время, но главным образом убедить, что его нынешние провалы ничто по сравнению со «сталинскими преступлениями». В последующем атака на Сталина позволяла Хрущеву выискивать в своих соперниках «соучастников» «сталинских преступлений» и отстранять их от власти.
В то же время лейтмотивом доклада на закрытом заседании XX съезда служила мысль о недопустимости принимать суровые меры против «заслуженных деятелей партии». Главным аргументом, с помощью которого Хрущев оправдывал того или иного деятеля, ставшего жертвой репрессий 1930– 1950-х годов, было упоминание о его месте в партийной иерархии. Осудив жестокие репрессии прошлого (и возложив вину за них на Сталина, и исключительно на него), Хрущев, по сути, предложил «генералитету» партии соглашение воздерживаться от применения суровых наказаний в отношении власть имущих. (Характерно, что у Хрущева не нашлось ни одного слова для осуждения жертв «красного террора» времен Гражданской войны или коллективизации.) На практике это означало нечто иное: фактически с XX съезда стал действовать принцип ненаказуемости лиц из высшей партийной номенклатуры. Это обстоятельство во многом объяснило поддержку, которую на несколько лет обрел Хрущев в высших эшелонах власти.
Новые обвинения в адрес Сталина требовались Хрущеву всякий раз, когда он наталкивался на сопротивление своей политике. Тогда он «обнаруживал» сходство в позиции своих оппонентов с осужденной им деятельностью Сталина. Хрущев запугивал партийных руководителей жупелом «сталинизма», уверяя, что в случае утраты им власти его противники непременно развяжут кровавый террор против партийного руководства.
Чисто политиканская подоплека выступлений Хрущева с «разоблачениями Сталина» не могла не предопределить грубых искажений в изложении фактов прошлого и в характеристике самого Сталина. Стремясь обвинить Сталина во всех ошибках и просчетах, трагедиях и преступлениях прошлого, Хрущев создал одноплановый образ маниакального тирана, недалекого и невежественного, мстительного, завистливого и патологически подозрительного, постоянно озабоченного поисками мнимых врагов и жаждущего всеобщего восхваления. Хрущев охарактеризовал всю деятельность Сталина как цепь ошибок и преступлений. Все сильные стороны Сталина были преданы забвению, а его образ формировался на основе малоправдоподобных баек, которые так любил сочинять Хрущев. В то же время, характеризуя жертвы репрессий 1930-х годов, Хрущев поддерживал сложившуюся традицию описывать других партийных руководителей как рыцарей, мудрых и безупречных в своем служении высоким идеалам. Кроме того, объясняя трагические события тех лет, Хрущев, будучи прирожденным политиком, изображал народ «безгреховным», избегая упоминаний об ответственности миллионов рядовых людей за жестокости и жертвы Гражданской войны, раскулачивание, репрессии 1930– 1950-х годов.
Однако многие люди оправдывали «издержки» в антисталинской кампании Хрущева, ссылаясь на то, что она была направлена на реабилитацию жертв репрессий. При этом обычно игнорируется то обстоятельство, что значительная часть людей, осужденных за политические преступления (кроме участников антисоветского подполья в западных областях Украины и Белоруссии, а также в Прибалтике), была уже освобождена и реабилитирована до XX съезда и по инициативе Л.П. Берии и Г.М. Маленкова. Очевидно, что освобождение и реабилитация многих политических заключенных давно назрели и отвечали тому прогрессирующему «затуханию» политических репрессий в СССР с конца 1930-хдо начала 1950-х годов, на которое обратил внимание Вадим Кожинов в своих последних книгах. Вместе с тем, присвоив себе лавры «освободителя», Н.С. Хрущев смог рассчитывать на поддержку политически влиятельных представителей советского правящего слоя, которые главным образом пострадали в ходе этих репрессий, а также их детей, родственников и друзей.
В известной степени повторялась история 1917 года, когда из царских тюрем и мест ссылок (по приведенному выше свидетельству Питирима Сорокина) возвращались политические заключенные, озлобленные и полные желания мстить тем, кто был виноват в их страданиях. Та мина «замедленного действия», которая была подложена под сталинскую систему последствиями огульных репрессий времен ежовщины и последующих лет, взорвалась. Многие вернувшиеся из лагерей и родственники реабилитированных лиц требовали отмщения не только непосредственным виновникам их бедствий – авторам клеветнических доносов, следователям, вопиющим образом нарушавших нормы ведения допросов, судьям, утверждавшим необоснованные приговоры, лагерному начальству, создававшему невыносимые условия для их жизни, но и строю, который допустил беззакония, а также – и прежде всего – Сталину как руководителю этого строя. Так как многие из них сохранили родственные и дружеские связи с представителями правящей элиты, то их голоса были гораздо быстрее услышаны, чем голоса тех, кто пострадал в годы Гражданской войны. Их воспоминания о пережитом выслушивались с гораздо большим сочувствием, чем рассказы крестьян, пострадавших в годы огульной коллективизации или голодных лет. Они имели возможность публиковать свои мемуары, которые формировали образ ушедшей эпохи и влияли на умонастроения людей.
Забывая о том, как он «разоблачал» десятки тысяч мнимых троцкистов, отправляя их на пытки и мучения, Хрущев изображал из себя праведного судью над побежденным злом и посмертно выносил один за другим приговоры покойному Сталину, переименовывая города, названные в его честь, требуя свержения его памятников и вынося его тело из Мавзолея. Хотя бывший троцкист Хрущев давно отрекся от Троцкого, он невольно выполнял программу десталинизации, провозглашенную Троцким из Мексики в 1938 году.
Репутация Хрущева как либерала, при котором началась «оттепель», усилила его популярность особенно среди интеллигенции. При этом зачастую примерами «оттепели» до сих пор служат стихи ряда модных поэтов того времени, которые публиковались тогда в ряде журналов, и голословно утверждают, что прежде такие стихи не были бы опубликованы. Однако известно, что Хрущев в гораздо более грубой форме, чем Сталин, не раз публично обрушивался с критикой на поэтов, писателей, кинематографистов и художников, творчество которых вызывало у него неприязнь. При этом деятели культуры видели, что, в отличие от Сталина, Хрущев не мог обосновать свои заявления глубоким знанием предмета, а уж тем более не мог дать продуманный совет по творческим вопросам. Неугодные Хрущеву произведения запрещались. Именно при Хрущеве была развернута шумная кампания травли Бориса Пастернака за его роман «Доктор Живаго».
Хотя ряд постановлений ЦК ВКП(б) 1940-х годов, принятых по идеологическим вопросам, были при Хрущеве осуждены и отменены, первый секретарь на практике поддерживал многих из тех, кто поднялся на волне шумных кампаний тех лет. Так, Хрущев продолжал активно поддерживать Т. Д. Лысенко и его последователей.
Свою кампанию против Сталина Хрущев вел под лозунгом возврата к принципам коллективного руководства, в нарушении которых он обвинял Сталина. На практике Хрущев самым вопиющим образом нарушал принципы коллективного обсуждения и принятия решений. Как ни один советский руководитель, он отличался склонностью грубо навязывать свои идеи. Затерроризировав своих коллег постоянными обвинениями в «сталинизме», Хрущев устранял малейшее проявление самостоятельности в мышлении, смелости, инициативности, то есть то, что всячески поощрял Сталин. Вследствие этого Хрущев оказался окруженным людьми несмелыми и безынициативными, которые послушно уступали первому секретарю, даже когда он вносил заведомо вздорные предложения. Следствием бесконтрольного своеволия Хрущева стали решения о распространении посевов кукурузы вне зависимости от климатических особенностей в различных местностях нашей огромной страны, повсеместного строительства однотипных пятиэтажных домов вне зависимости от природных условий и национальных особенностей архитектуры. Сильный удар системе управления был нанесен созданием совнархозов, а затем разделением по инициативе Хрущева партийных органов власти на промышленные и сельскохозяйственные. У военных и особенно у военно-морских служащих был особый счет к Хрущеву за его непродуманные действия, которые ослабляли вооруженные силы страны. Игнорируя реальные возможности страны, Хрущев сумел навязать партии и авантюристическую программу построения материально-технической базы коммунистического общества к 1980 году.
Никакой демократизации ни внутри партии, ни внутри страны Хрущевым не было осуществлено. Подавление несогласия в ряде городов страны и за ее пределами силой оружия совершалось гораздо чаще и грубее, чем в последние годы правления Сталина. Объявляя себя борцом против культа личности Сталина, Хрущев вскоре оказался предметом ритуальных восхвалений.
Очевидное лицемерие в хрущевской кампании по развенчанию Сталина сочеталось с огромным ущербом, который она наносила стране и ее положению в мире. Доклад Хрущева, по сути подтвердивший правоту всех обвинений антисоветской пропаганды, стал отправной точкой для раскола в международном коммунистическом движении и в социалистическом лагере. Многие зарубежные коммунисты, шокированные содержанием доклада Хрущева, покидали ряды своих партий. Доклад Хрущева способствовал дестабилизации положения в ряде стран Центральной Европы и спровоцировал восстания в Польше и Венгрии. На XX съезде были посеяны семена затяжного конфликта между СССР и Китаем, что стало причиной дорогостоящей гонки вооружений и кровавых стычек на советско-китайской границе, привело к крушению некогда могучего советско-китайского союза.