Страница:
– Троих, – снова пожатие плеч. – Вернее, двоих. Третий потом умер в госпитале…
– Но…
– Они были врагами! – неожиданно жестко отрезала Мэгги, заглянув в глаза Сергею. – Они были врагами, мальчик! Совсем как эти, – кивок в сторону трупов. – И если бы я не выстрелила первой – они убили бы меня. Или моего напарника… А эти – нас обоих! Ты же был солдатом, Серж!
– Да… но…
– Какие же вы солдаты, если распускаете нюни при виде крови?
– Да я больше дачи строил для генералов, – неожиданно признался Извеков подруге, – чем стрелял и окапывался. Коровники ремонтировал да картошку в подшефном совхозе убирал… А еще…
– Не надо, – девушка прикрыла его губы ладонью и поцеловала в лоб. – Не надо… Потом… Давай лучше девушкой займемся.
– Ке-е-ем?!!..
Умытая и причесанная, насколько позволяли длинные неухоженные патлы цвета грязного воронова крыла, она выглядела просто прехорошенькой. Этакий, знаете, восточный тип красоты, который не портят смуглая красноватая кожа, высокие скулы и непривычного разреза глаза. Хотя для русского глаза не очень-то непривычного…
– Я индианка, – просто объяснила спасенная, правильно поняв интерес к ее внешности. – Мы – индейиы-чероки из племени Хромого Бизона. Наша резервация совсем рядом, в тридцати милях. Я училась в городе, когда произошла Катастрофа. А потом все это… ну… война и все такое… Хуже всего стало, когда белые ушли, и тут развелись банды мародеров… Сегодня нам с Джоном не повезло…
Сергей и Мэгги переглянулись.
– А какое сегодня число? Какой день? – спросили они, не сговариваясь, почти хором.
– С утра было двенадцатое, – улыбнулась бескровными губами девчонка. – Двенадцатое октября, четверг.
– Три месяца! – застонала Мэгги, отчаянно вцепившись в рукав Извекова. – Больше трех месяцев! Нам тут нельзя задерживаться ни на минуту!
– Вы о чем? – с интересом переводила взгляд с одного на другую юная индианка. – Я что-то упустила?
– Погоди, – отмахнулся Сергей от стонущей фэбээровки. – Не вяжется что-то… Катастрофа, война, эвакуация… Многовато для трех месяцев получается…
– Да про что вы? – рассердилась раненая. – Какие три месяца?..
– Какой сейчас год? – внутренне замирая, перебил ее парень. – Две тысячи…
– Пятнадцатый, – спокойно ответила девчонка. – А вы бы какой хотели? И вообще, может, кто-нибудь объяснит мне, с каких таких небес вы свалились?..
Глава 16
Глава 17
– Но…
– Они были врагами! – неожиданно жестко отрезала Мэгги, заглянув в глаза Сергею. – Они были врагами, мальчик! Совсем как эти, – кивок в сторону трупов. – И если бы я не выстрелила первой – они убили бы меня. Или моего напарника… А эти – нас обоих! Ты же был солдатом, Серж!
– Да… но…
– Какие же вы солдаты, если распускаете нюни при виде крови?
– Да я больше дачи строил для генералов, – неожиданно признался Извеков подруге, – чем стрелял и окапывался. Коровники ремонтировал да картошку в подшефном совхозе убирал… А еще…
– Не надо, – девушка прикрыла его губы ладонью и поцеловала в лоб. – Не надо… Потом… Давай лучше девушкой займемся.
– Ке-е-ем?!!..
* * *
– Это не Нэшвилл, а Альбертсвилл! – сообщила девушка, когда ее перевязали (сквозная рана в левом плече оказалась болезненной, но не опасной для жизни), сделали противостолбнячный укол, обезболивающее и пару инъекций антибиотиков. – Вы просто свернули не на ту дорогу. Вам нужно было на тридцать шестую, а вы поехали по сороковой.Умытая и причесанная, насколько позволяли длинные неухоженные патлы цвета грязного воронова крыла, она выглядела просто прехорошенькой. Этакий, знаете, восточный тип красоты, который не портят смуглая красноватая кожа, высокие скулы и непривычного разреза глаза. Хотя для русского глаза не очень-то непривычного…
– Я индианка, – просто объяснила спасенная, правильно поняв интерес к ее внешности. – Мы – индейиы-чероки из племени Хромого Бизона. Наша резервация совсем рядом, в тридцати милях. Я училась в городе, когда произошла Катастрофа. А потом все это… ну… война и все такое… Хуже всего стало, когда белые ушли, и тут развелись банды мародеров… Сегодня нам с Джоном не повезло…
Сергей и Мэгги переглянулись.
– А какое сегодня число? Какой день? – спросили они, не сговариваясь, почти хором.
– С утра было двенадцатое, – улыбнулась бескровными губами девчонка. – Двенадцатое октября, четверг.
– Три месяца! – застонала Мэгги, отчаянно вцепившись в рукав Извекова. – Больше трех месяцев! Нам тут нельзя задерживаться ни на минуту!
– Вы о чем? – с интересом переводила взгляд с одного на другую юная индианка. – Я что-то упустила?
– Погоди, – отмахнулся Сергей от стонущей фэбээровки. – Не вяжется что-то… Катастрофа, война, эвакуация… Многовато для трех месяцев получается…
– Да про что вы? – рассердилась раненая. – Какие три месяца?..
– Какой сейчас год? – внутренне замирая, перебил ее парень. – Две тысячи…
– Пятнадцатый, – спокойно ответила девчонка. – А вы бы какой хотели? И вообще, может, кто-нибудь объяснит мне, с каких таких небес вы свалились?..
Глава 16
– Вам мат, ваше превосходительство!
– Не превосходительство, а всего лишь высокоблагородие, – ворчливо заметил Кирилл Наметнов, придирчиво изучая абсолютно безвыходную ситуацию на карманной шахматной доске, которая приютилась на краешке столика, сплошь заставленного консервными банками и бутылками из-под газировки, заваленного огрызками яблок и хлебными корками. – Историческую литературу читать нужно… Смотришь – пригодится.
– У нас не пригодится! – безапелляционно отрезал майор Старожилов, откидываясь на подушку и забрасывая руки за голову. – Сам посуди, Кир: какие из нас с тобой благородия, да еще высоко? Рвань, ср… и дрань…
– Ну, ты это брось!
– Что брось? – подскочил на полке Юрка. – Ты посмотри, чем личный состав занимается!
– Чем?
– Водку жрет!
– В этом есть и ваша вина, господин майор…
– Ага, моя лично… Куда нас тащат? Подальше от Москвы?
– Наше дело, Юра, выполнять приказ…
– Даже если приказ тупой?..
– Прекратили бы вы, ваши благородия, трепаться! – донеслось с верхней полки, где майор Ахметшин читал очередной роман Сушкова, уже затертый до дыр, несмотря на новизну. – В шахматы резались – тишь, гладь и бла-алепие! Закончили – опять сцепились, как два бультерьера… Дайте почитать спокойно, пожалуйста. Новую партию начните там… Или покурите лучше где-нибудь в тамбуре…
Последний совет показался Наметнову более чем резонным, хотя он уже второй год как бросил курить. Застегнув на груди форменную рубашку (вдруг кто из подчиненных встретится), он отодвинул дверь купе и вышел в коридор.
Поезд с частью боевой техники и личного состава дивизии застрял на огромной узловой станции крохотного уральского поселка, похоже, надолго, поскольку никаких подвижек не происходило с прошлого вечера. Множество путей были забиты составами, в основном из товарных вагонов и платформ с контейнерами, хотя наличествовали целых три военных: наметновский и еще два. Свободной оставалась лишь одна колея, по которой то и дело проходили пассажирские поезда, все окна которых были залеплены бледными лицами обывателей.
– Вот те на. Военное положение наоборот, – проворчал Кирилл, открывая вагонную дверь с молчаливого попустительства проводника, лениво листающего что-то в своем купе с открытой дверью, и, опустив подножку, спрыгнул на грязную щебенку железнодорожной насыпи, – никаких тебе литерных, зеленая дорога пассажирским…
Мытарства начались больше недели назад, когда, споро погрузив технику и имущество, дивизия согласно приказу, поступившему из Москвы, покинула базу и отбыла к месту новой дислокации. Когда и где должен был закончиться этот «Дранг нах Остен», вряд ли знал и сам командир, генерал-майор Евстигнеев, настолько все было окружено секретностью. Просачивались мутные слухи, что финишировать танкисты должны то ли в Забайкалье, то ли в Приморье, хотя верить им вряд ли стоило. Пункт назначения мог находиться в любой точке на протяжении всего Великого сибирского пути…
Увы, секретность не всегда сопряжена со скоростью.
К исходу девятого дня пути состав преодолел всего лишь две тысячи верст, буквально прогрызаясь сквозь заторы товарняков, продвижение которых к цели после краха мировой валютной системы потеряло всякий смысл. Мало того, приходилось уступать дорогу всем пассажирским поездам, с настойчивостью леммингов [51] шнырявшим и на запад и на восток. Казалось, экономические потрясения, подвергнувшие в шок столицу и вообще большую половину мира, никак не касаются жителей провинции, не желающих упускать возможность летнего отдыха где-нибудь подальше от дома.
«После нас, – думал Кирилл, провожая взглядом экспресс Новосибирск-Адлер, – хоть потоп… Как верно сказано».
Действительно, июльский кризис, оставивший без сбережений москвичей, здесь, в отдалении, почти не ощущался. Да, цены на все поднялись, но не так уж сильно, жизнь по-прежнему кипела, заводские трубы дымили, и никто не собирался, завернувшись в простыню, ползти своим ходом на кладбище. Глядя на неторопливую и размеренную жизнь главной России, разительно отличающейся от суматошной и истеричной столицы, Наметнов испытал стыд за свои минорные настроения при отъезде. В конце концов, жизнь не кончается с крахом зеленого спрута, запустившего свои щупальца везде и всюду. Россия-матушка и не такое переживала в бесконечном марафоне своей тысячелетней истории.
«Овощей свежих купить, что ли?» – подумал Кирилл, ныряя под вагон.
Совершал он деяние строго-настрого запрещенное всеми правилами поведения на железной дороге. Чего только стоили выцветшие плакаты, развешанные кое-где, своей невнятной угрозой «Уважайте труд уборщиц!» могущие вогнать в ступор любого не в меру впечатлительного человека. К последним Наметнов себя не относил. Представив, как осложнит жизнь местных уборщиц, вынужденных соскребать с рельсов его бренные останки, если поезду как раз сейчас приспичит тронуться с места, он только хихикнул.
Миновав таким образом полдесятка многоколесных гусениц, застывших на рельсах, Кирилл уже видел из-под очередного вагона перрон, по которому суматошно носились взад и вперед вокзальные торговки с корзинками, сумками и тележками, как его кто-то окликнул из вагона, под которым от только что проскочил:
– Кирилл?! Ты, старый!..
С Серегой Авдошиным, майором внутренних войск, когда-то в далеком уже январе девяносто пятого вытащившим контуженного Наметнова, тогда еще капитана, из неохотно занимающегося коптящим пламенем Т-80, они не виделись страшно сказать сколько времени. По крайней мере, установить это точно старые приятели не смогли, да и не особенно напрягались. Достаточно того, что судьба-индейка свела их, подтверждая известную пословицу о том, что «гора с горой не сходится…», чуть ли не на половине их пути.
В отличие от того, которым следовал Кирилл, авдошинский состав двигался в противоположном направлении – с востока на запад.
– Ты бы видел, какой кипеж сейчас по всей Сибири идет! – заговорщически понижая голос и оглядываясь, возбужденно рассказывал вэвэшник своему знакомцу, так неожиданно обретенному вновь. – Всех срочников и контрактников снимают… Ну, ты понял… Заменяют резервистами и переформировывают. Теперь всех наших «зэка» охраняют сплошь дедушки пенсионного возраста, а все, кто помоложе… Ну, ты понимаешь… Похоже, что в столице кто-то, – майор многозначительно взглянул вверх, в безоблачное августовское небо, – большой заварушки ожидает. В девяносто первом тоже так загоношились, но поздновато – не успели… В девяносто третьем тоже. Летом девяносто восьмого началось что-то похожее, но не понадобилось, а сейчас загодя готовятся. Я прав? Как ты думаешь?
– Да кто его знает… – Наметнов не стал посвящать приятеля, которого не видел давно и не знал, чем тот дышит, в свои смутные догадки и предположения. – Что-то такое в воздухе чувствуется…
– Нет, ты послушай!..
Сергей горячился, приводя такие факты, за которые, окажись тут поблизости компетентные люди, по головке бы точно не погладили. Но чего бояться битому-перебитому краповому берету, прошедшему огонь, воду, плен и разве только медные трубы не познавшему?
Беседу, развивавшуюся несколько односторонне, прервал гудок поезда. Металлический по тембру женский голос тут же повелел пассажирам литера такого-то срочно занять свои места в вагонах по причине отправления вышеуказанного состава к месту назначения.
– Это же мой! – спохватился Кирилл, торопливо суя Авдошину пятерню и примериваясь – нырнуть под вагон в обратном направлении, пока какой-нибудь промежуточный барьер не тронулся с места, надолго отрезая его от своих. – Ну, пока! Может, когда свидимся…
– Свидимся-свидимся… – заговорщически подмигнул Серега. – До скорого!..
Умудрившись не доставить горя местным уборщицам, Наметнов вернулся к своему вагону и даже успел заскочить в купе, когда поезд тронулся. Юрка уже безмятежно дрых, отвернувшись лицом к перегородке, а дремавший ранее на второй верхотуре зампотех майор Голобородько, наоборот, проснулся и бодро уминал тушенку из только что вскрытой банки, прихлебывая после каждой ложки минералку из припасенной Кириллом на вечер бутылки.
– Заворот кишок не боишься заработать? – изо всех сил стараясь не показать неприязни, спросил подполковник, сгоняя его со своей полки. Голобородько имел репутацию куркуля и особенной любовью со стороны товарищей никогда не пользовался. – Холодную воду после жирного-то! За кипятком в лом сходить?
– Да ништяк! – жизнерадостно ухмыльнулся майор с набитым ртом. – Мой организм гвозди переваривает, не то что эту тушенку!
– Ну-ну… Переваривай…
– Слушайте, господа бронемастера, – свесился сверху Ахметшин, недоуменно тыча пальцем в окно, за которым проплывали вагоны соседнего поезда. – А ведь мы. кажется, в обратную сторону едем…
Действительно, поезд вроде бы двигался в направлении, противоположном начальному.
– Может, на объездную ветку направили… – неуверенно предположил Голобородько, облизывая ложку.
Но состав, постепенно набирая ход, уверенно шел на запад…
– А сколько дадут? – зычно выкрикнула могучих габаритов работница в заляпанной краской робе и по-старушечьи повязанной косынке на голове; внимательный читатель мог бы узнать в ней ту самую женщину «в горошек», спорившую с пенсионером в очереди к последнему обменнику.
– Все без исключения, – зачастил начальник, – получат среднезаводской оклад. Обиженных не будет, товарищи!
– Чего это ты нас все товарищами кличешь? – нехорошо прищурился морщинистый мужичонка лет за пятьдесят, посасывающий черный от никотина пустой плексигласовый мундштук. – Кому это ты товарищ, подстилка хозяйская? Ты гнида…
– Погоди, Степаныч!.. – зашикали на него. – Что значит «среднезаводской»? Ты в рублях нам скажи, Владимир Семеныч, в рублях!
Владимир Семенович порылся в карманах, нацепил очки и торжественно прочел, сверяясь то и дело с бумажкой, будто не мог по памяти или цифра была бог весть какая заковыристая:
– Пятнадцать тысяч рублей.
Над толпой рабочих повисла мертвая тишина, такая плотная, что было слышно, как где-то за несколькими стенами в механическом цеху мерно гудят станки, а далеко-далеко ухает пресс.
– Какие еще пятнадцать тысяч? – ахнула женщина-молотобоец, бригадир участка покраски. – Что это за цифра такая – пятнадцать тысяч?
Действительно, учитывая, что буханка простого серого хлеба, именуемого в просторечии кирпичом, в магазине давно перевалила за сотню, а килограмм мяса на рынке стоил почти эту самую указанную «астрономическую» цифру – двенадцать с половиной штук – изумиться было с чего. Рабочие, до кризиса стабильно получавшие в месяц четыреста-пятьсот долларов, пусть и изрядно похудевших, рассчитывали на что угодно, но только не на такое издевательство.
– Мало того, что два месяца зарплату задерживают, – снова взорвался Степаныч, размахивая своим мундштуком, как дирижерской палочкой, – так еще и подачку нам решили швырнуть с барского стола? Козлы вонючие!..
– Правильно! Так их, Степаныч! Тоже придумали!..
– Я понимаю ваше возмущение… господа, – вклинился в разговор упитанный молодой мужчина в дорогом костюме, до сих пор молчавший и только поблескивающий очками из-за спин начальника цеха, которого за глаза рабочие звали просто Семенычем, и мастеров, – но администрация предприятия не располагает достаточными средствами, чтобы индексировать зарплаты до… До докризисного уровня… Временно не располагает! – повысил он голос, стараясь перекричать ропот толпы. – Вы же видите, что объемы продаж значительно упали…
– Ты это своей бабушке расскажи! – крикнул откуда-то из задних рядов наладчик Тимофеев. – Вон в магазине наш холодильник уже едва не четверть лимона стоит!
Эти слова были встречены одобрительным гулом, так как Тимофеев, после службы в армии не проработавший на заводе и четырех лет, имел среди рабочих определенный авторитет за рассудительность и трезвость. А подобное, особенно в цехе, средний возраст которого колебался в районе сорока пяти лет, по нашим временам – редкость. По той же причине, кстати, администрация в лице Семеныча и остальных усиленно понуждала его к продолжению учебы, рассчитывая залучить в свои ряды.
– Ну… Вы же понимаете, что это розничная цена, плюс накрутки самого магазина… Московский офис занимается оптовыми поставками…
– И что? Оптовая цена поднялась больше, чем в десять раз, а нам платите по прежней ставке, да еще и по среднецеховой? Я, к примеру, до июля получал восемьсот долларов.
– Мы можем вам сегодня заплатить хоть тысячу долларов… – пошутил московский представитель и по ледяному молчанию толпы, еще не договорив, понял, что сморозил глупость.
Рабочие помолчали, переваривая услышанное, а потом снова начали роптать.
– Да они нас кинуть решили, мужики! – повысил голос Степаныч, пряча мундштук в нагрудный карман засаленной робы и тщательно застегивая клапан. – Пятнадцать штук на рыло кинут и по домам разгонят, а когда через месяц на работу придем – ворота на клюшке, а у завода уже и хозяин другой, и мы там не числимся! Проходили уже! Бей их, ребята!..
Толпа угрожающе качнулась вперед, но пятеро стриженных ежиком секьюрити, одинаковые в своих черных костюмах, как карандаши в коробке, тут же заслонили своими аршинными плечами представителей офиса, деликатно оттерев начальника цеха и мастеров в сторону, а вся группа начала слаженно отступать к выходу. Сразу трое охранников, сверкая темными очками, забубнили что-то в микрофоны своих карманных уоки-токи, а бледный как смерть молодой очкарик – частил по сотовому. Никто их, конечно, не преследовал.
– Ну чего ты выступил не по теме! – раздраженно отчитывал все еще бледного товарища другой менеджер, немного старше по возрасту, за время всей встречи с народом не проронивший ни слова, усаживаясь на заднее сиденье сверкающего «мерса». – Нашел место и время метать бисер перед свиньями! Это же быдло! Понимаешь– быдло! Простое пьяное русское быдло, которое может только жрать, хлестать водку, ср… и совокупляться! Они ценят только кнут и силу! Кнут и силу!..
– Позвольте ремарку, господин Гиндин? – грузно повернулся с переднего сиденья старший охранник, видимо не утерпевший. – Это не русское быдло, как вы изволили выразиться, а русский народ. И кроме перечисленных вами дел, мы умеем еще кое-что – зарабатывать своим трудом для вас миллионы и защищать вашу поганую шкуру в случае чего…
– Что?.. – опешил упомянутый господин Гиндин, изумленный едва ли не больше, чем если бы с ним заговорил шкаф или другой предмет меблировки. – Что вы… Что ты себе позволяешь! – взвизгнул он, понемногу опомнившись.
– То, что вы только что слышали! – отрезал бодигард, грузно выбираясь из машины и швыряя на переднее сиденье рацию.
– Ты уволен!
– Не сомневаюсь.
Слегка припадая на правую ногу, охранник, не оглядываясь, направился прочь…
Григорий защелкнул тяжелую пряжку ремня и недоуменно оглянулся:
«Интересно, а где эта заоблачная фифа здесь обнаружила дам?»
Салон Ил-96, насколько он мог заметить из своего кресла, был заполнен исключительно мужчинами. Блондинами и брюнетами, коротко стриженными и лохматыми, лысеющими и поражающими буйностью шевелюры, но, без малейшего исключения, мужчинами самого разного возраста от двадцати пяти до пятидесяти, не моложе и не старше. И комплекция пассажиров примерно соответствовала какому-то стандарту, и рост…
Майора запаса Савенко это единообразие, проступающее сквозь внешнюю шелуху разноцветных нарядов, от легкомысленных прикидов до вполне строгих костюмов под галстук, поразило еще в Краснодаре. Это и еще что-то такое, что не описать словами…
От почти синхронного, как звук передергиваемых затворов, щелканья пряжек проснулся сосед Григория. Седоватый мощный мужчина в шортах и легкомысленной полосатой футболке, в сочетании с короткой стрижкой придававшей ему вид бывалого каторжанина, тоже защелкнул свою упряжь, нашарив ее где-то за креслом.
– Уже садимся? – крепко потер он огромной ладонью грубо вылепленное лицо. – Эмираты, что ли?
– Они самые, – буркнул майор и отвернулся.
Здоровяк ему не понравился сразу. В основном тем, что, придя в салон чуть ли не последним, даже не поздоровавшись, тут же согнал Гришу с облюбованного им кресла у окна, молча предъявив посадочный талон с обозначенным местом. Проигнорировал он и попытки познакомиться и так же молча сожрал обед, принесенный улыбчивой стюардессой вскоре после взлета, побулькав чем-то спиртным из карманной фляжки и намертво отрубившись, как только собрали подносы. Кресло справа пустовало, и общительному по природе Григорию пришлось маяться весь полет бездельем, так как он, к своему глубокому сожалению, забыл прихватить из гостиничного номера зачитанный томик с оторванной обложкой и титульным листом (и потому безымянный), который оставил кто-то из его предшественников.
Изучив от корки до корки все буклеты, лежавшие в кармане переднего сиденья, и раз десять посетив туалет, чтобы тайком выкурить строжайше запрещенную на борту сигаретку, Савенко к концу полета осатанел настолько, что не подойди тот к своему естественному концу, наверняка выпрыгнул бы наружу без парашюта.
И вот теперь седой громила изъявил желание поговорить.
– Напрасно обижаетесь, – прогудел сосед, – просто я прямо с ночного рейса из Хабаровска – устал зверски и спать хотел как собака…
– Да ладно, проехали…
– Вас как зовут?
– Григорием. Григорий Алексеевич Савенко.
– Надо же, почти Потемкин… Который светлейший князь.
– Я знаю. Только тот был не Алексеевичем, а Александровичем.
– Правда? Не знал, не знал… Степанцов, по…
Седой хотел, видно, добавить что-то очень привычное, по вовремя проглотил.
– Путешествую вот! – неловко выкрутился он. – А вы?
– Да вроде бы как тоже…
Разговора явно не получалось, и Степанцов, кивнув, отвернулся к окну, где на фоне ярко-голубого моря в светлых пятнах мелководий и темных – глубин показался слегка наклонный золотисто-зеленый краешек берега с белоснежными постройками…
Жара взлетного поля и прохлада аэровокзала пролетели практически мгновенно. Паспортный контроль был пройден быстро и организованно, ничем не напоминая российского столпотворения, а багаж, как оказалось, получать было не нужно – он уже находился в автобусе. Григорий, перекинув через плечо ремень своей легкой сумки, прошествовал вслед за юрким смуглым человеком в белом одеянии, бойко тараторящим по-русски, на стоянку.
«Черт побери! – выругался про себя Савенко, забираясь в прохладный полусумрак шикарного салона. – Первый, можно сказать, раз в настоящей загранице, и все бегом. Даже оглядеться не успел как следует…»
Ближнее зарубежье, по которому майора ВВС помотало за годы службы изрядно, можно было не считать; Афган, прихваченный краешком в молодости, – тоже. Что оставалось? «Шестнадцатая республика СССР» Болгария, куда повезло смотаться с Надюхой в девяностом? Раз-два и обчелся…
Незанятых сидений было уже мало и, проклиная себя за нерасторопность («Опять ничего не видно будет!»), майор плюхнулся на мягкую кожу рядом с каким-то здоровяком в белой холщовой куртке, дремавшим, надвинув на нос такого же цвета панаму. От его движения сосед проснулся и оказался все тем же «по…» Степанцовым, улыбнувшимся Грише как доброму знакомому.
Наконец, все места были заполнены, и автобус мягко тронулся с места.
Хрюкнул и ожил динамик над креслом.
– Раз… Раз… Как слышно? Хорошо? Рад приветствовать вас, господа, на гостеприимной земле Арабских Эмиратов! – раздался четкий, хорошо поставленный и без малейшего акцента голос невидимого с задних рядов гида. – Меня зовут Рашид Нусруллимов. Так же, как и вы все, я, в прошлом конечно, офицер Советской армии, звание – полковник…
– Хм! – сдвинул панаму на затылок седой. – Смотри-ка! Совсем коллега…
«Так вот, что за „по…“ у него выскочило…»
– Не превосходительство, а всего лишь высокоблагородие, – ворчливо заметил Кирилл Наметнов, придирчиво изучая абсолютно безвыходную ситуацию на карманной шахматной доске, которая приютилась на краешке столика, сплошь заставленного консервными банками и бутылками из-под газировки, заваленного огрызками яблок и хлебными корками. – Историческую литературу читать нужно… Смотришь – пригодится.
– У нас не пригодится! – безапелляционно отрезал майор Старожилов, откидываясь на подушку и забрасывая руки за голову. – Сам посуди, Кир: какие из нас с тобой благородия, да еще высоко? Рвань, ср… и дрань…
– Ну, ты это брось!
– Что брось? – подскочил на полке Юрка. – Ты посмотри, чем личный состав занимается!
– Чем?
– Водку жрет!
– В этом есть и ваша вина, господин майор…
– Ага, моя лично… Куда нас тащат? Подальше от Москвы?
– Наше дело, Юра, выполнять приказ…
– Даже если приказ тупой?..
– Прекратили бы вы, ваши благородия, трепаться! – донеслось с верхней полки, где майор Ахметшин читал очередной роман Сушкова, уже затертый до дыр, несмотря на новизну. – В шахматы резались – тишь, гладь и бла-алепие! Закончили – опять сцепились, как два бультерьера… Дайте почитать спокойно, пожалуйста. Новую партию начните там… Или покурите лучше где-нибудь в тамбуре…
Последний совет показался Наметнову более чем резонным, хотя он уже второй год как бросил курить. Застегнув на груди форменную рубашку (вдруг кто из подчиненных встретится), он отодвинул дверь купе и вышел в коридор.
Поезд с частью боевой техники и личного состава дивизии застрял на огромной узловой станции крохотного уральского поселка, похоже, надолго, поскольку никаких подвижек не происходило с прошлого вечера. Множество путей были забиты составами, в основном из товарных вагонов и платформ с контейнерами, хотя наличествовали целых три военных: наметновский и еще два. Свободной оставалась лишь одна колея, по которой то и дело проходили пассажирские поезда, все окна которых были залеплены бледными лицами обывателей.
– Вот те на. Военное положение наоборот, – проворчал Кирилл, открывая вагонную дверь с молчаливого попустительства проводника, лениво листающего что-то в своем купе с открытой дверью, и, опустив подножку, спрыгнул на грязную щебенку железнодорожной насыпи, – никаких тебе литерных, зеленая дорога пассажирским…
Мытарства начались больше недели назад, когда, споро погрузив технику и имущество, дивизия согласно приказу, поступившему из Москвы, покинула базу и отбыла к месту новой дислокации. Когда и где должен был закончиться этот «Дранг нах Остен», вряд ли знал и сам командир, генерал-майор Евстигнеев, настолько все было окружено секретностью. Просачивались мутные слухи, что финишировать танкисты должны то ли в Забайкалье, то ли в Приморье, хотя верить им вряд ли стоило. Пункт назначения мог находиться в любой точке на протяжении всего Великого сибирского пути…
Увы, секретность не всегда сопряжена со скоростью.
К исходу девятого дня пути состав преодолел всего лишь две тысячи верст, буквально прогрызаясь сквозь заторы товарняков, продвижение которых к цели после краха мировой валютной системы потеряло всякий смысл. Мало того, приходилось уступать дорогу всем пассажирским поездам, с настойчивостью леммингов [51] шнырявшим и на запад и на восток. Казалось, экономические потрясения, подвергнувшие в шок столицу и вообще большую половину мира, никак не касаются жителей провинции, не желающих упускать возможность летнего отдыха где-нибудь подальше от дома.
«После нас, – думал Кирилл, провожая взглядом экспресс Новосибирск-Адлер, – хоть потоп… Как верно сказано».
Действительно, июльский кризис, оставивший без сбережений москвичей, здесь, в отдалении, почти не ощущался. Да, цены на все поднялись, но не так уж сильно, жизнь по-прежнему кипела, заводские трубы дымили, и никто не собирался, завернувшись в простыню, ползти своим ходом на кладбище. Глядя на неторопливую и размеренную жизнь главной России, разительно отличающейся от суматошной и истеричной столицы, Наметнов испытал стыд за свои минорные настроения при отъезде. В конце концов, жизнь не кончается с крахом зеленого спрута, запустившего свои щупальца везде и всюду. Россия-матушка и не такое переживала в бесконечном марафоне своей тысячелетней истории.
«Овощей свежих купить, что ли?» – подумал Кирилл, ныряя под вагон.
Совершал он деяние строго-настрого запрещенное всеми правилами поведения на железной дороге. Чего только стоили выцветшие плакаты, развешанные кое-где, своей невнятной угрозой «Уважайте труд уборщиц!» могущие вогнать в ступор любого не в меру впечатлительного человека. К последним Наметнов себя не относил. Представив, как осложнит жизнь местных уборщиц, вынужденных соскребать с рельсов его бренные останки, если поезду как раз сейчас приспичит тронуться с места, он только хихикнул.
Миновав таким образом полдесятка многоколесных гусениц, застывших на рельсах, Кирилл уже видел из-под очередного вагона перрон, по которому суматошно носились взад и вперед вокзальные торговки с корзинками, сумками и тележками, как его кто-то окликнул из вагона, под которым от только что проскочил:
– Кирилл?! Ты, старый!..
С Серегой Авдошиным, майором внутренних войск, когда-то в далеком уже январе девяносто пятого вытащившим контуженного Наметнова, тогда еще капитана, из неохотно занимающегося коптящим пламенем Т-80, они не виделись страшно сказать сколько времени. По крайней мере, установить это точно старые приятели не смогли, да и не особенно напрягались. Достаточно того, что судьба-индейка свела их, подтверждая известную пословицу о том, что «гора с горой не сходится…», чуть ли не на половине их пути.
В отличие от того, которым следовал Кирилл, авдошинский состав двигался в противоположном направлении – с востока на запад.
– Ты бы видел, какой кипеж сейчас по всей Сибири идет! – заговорщически понижая голос и оглядываясь, возбужденно рассказывал вэвэшник своему знакомцу, так неожиданно обретенному вновь. – Всех срочников и контрактников снимают… Ну, ты понял… Заменяют резервистами и переформировывают. Теперь всех наших «зэка» охраняют сплошь дедушки пенсионного возраста, а все, кто помоложе… Ну, ты понимаешь… Похоже, что в столице кто-то, – майор многозначительно взглянул вверх, в безоблачное августовское небо, – большой заварушки ожидает. В девяносто первом тоже так загоношились, но поздновато – не успели… В девяносто третьем тоже. Летом девяносто восьмого началось что-то похожее, но не понадобилось, а сейчас загодя готовятся. Я прав? Как ты думаешь?
– Да кто его знает… – Наметнов не стал посвящать приятеля, которого не видел давно и не знал, чем тот дышит, в свои смутные догадки и предположения. – Что-то такое в воздухе чувствуется…
– Нет, ты послушай!..
Сергей горячился, приводя такие факты, за которые, окажись тут поблизости компетентные люди, по головке бы точно не погладили. Но чего бояться битому-перебитому краповому берету, прошедшему огонь, воду, плен и разве только медные трубы не познавшему?
Беседу, развивавшуюся несколько односторонне, прервал гудок поезда. Металлический по тембру женский голос тут же повелел пассажирам литера такого-то срочно занять свои места в вагонах по причине отправления вышеуказанного состава к месту назначения.
– Это же мой! – спохватился Кирилл, торопливо суя Авдошину пятерню и примериваясь – нырнуть под вагон в обратном направлении, пока какой-нибудь промежуточный барьер не тронулся с места, надолго отрезая его от своих. – Ну, пока! Может, когда свидимся…
– Свидимся-свидимся… – заговорщически подмигнул Серега. – До скорого!..
Умудрившись не доставить горя местным уборщицам, Наметнов вернулся к своему вагону и даже успел заскочить в купе, когда поезд тронулся. Юрка уже безмятежно дрых, отвернувшись лицом к перегородке, а дремавший ранее на второй верхотуре зампотех майор Голобородько, наоборот, проснулся и бодро уминал тушенку из только что вскрытой банки, прихлебывая после каждой ложки минералку из припасенной Кириллом на вечер бутылки.
– Заворот кишок не боишься заработать? – изо всех сил стараясь не показать неприязни, спросил подполковник, сгоняя его со своей полки. Голобородько имел репутацию куркуля и особенной любовью со стороны товарищей никогда не пользовался. – Холодную воду после жирного-то! За кипятком в лом сходить?
– Да ништяк! – жизнерадостно ухмыльнулся майор с набитым ртом. – Мой организм гвозди переваривает, не то что эту тушенку!
– Ну-ну… Переваривай…
– Слушайте, господа бронемастера, – свесился сверху Ахметшин, недоуменно тыча пальцем в окно, за которым проплывали вагоны соседнего поезда. – А ведь мы. кажется, в обратную сторону едем…
Действительно, поезд вроде бы двигался в направлении, противоположном начальному.
– Может, на объездную ветку направили… – неуверенно предположил Голобородько, облизывая ложку.
Но состав, постепенно набирая ход, уверенно шел на запад…
* * *
– Товарищи! – надрывал глотку перед нервно гудящей толпой начальник сборочного цеха. – Я ведь уже сто раз вам объяснял: в связи с тем что все склады переполнены готовой продукцией, администрация вынуждена отправить большую часть сотрудников, занятых непосредственно в производстве, в отпуск. В оплачиваемый отпуск, товарищи! Все, я повторяю, все без исключения могут получить отпускные уже сегодня!– А сколько дадут? – зычно выкрикнула могучих габаритов работница в заляпанной краской робе и по-старушечьи повязанной косынке на голове; внимательный читатель мог бы узнать в ней ту самую женщину «в горошек», спорившую с пенсионером в очереди к последнему обменнику.
– Все без исключения, – зачастил начальник, – получат среднезаводской оклад. Обиженных не будет, товарищи!
– Чего это ты нас все товарищами кличешь? – нехорошо прищурился морщинистый мужичонка лет за пятьдесят, посасывающий черный от никотина пустой плексигласовый мундштук. – Кому это ты товарищ, подстилка хозяйская? Ты гнида…
– Погоди, Степаныч!.. – зашикали на него. – Что значит «среднезаводской»? Ты в рублях нам скажи, Владимир Семеныч, в рублях!
Владимир Семенович порылся в карманах, нацепил очки и торжественно прочел, сверяясь то и дело с бумажкой, будто не мог по памяти или цифра была бог весть какая заковыристая:
– Пятнадцать тысяч рублей.
Над толпой рабочих повисла мертвая тишина, такая плотная, что было слышно, как где-то за несколькими стенами в механическом цеху мерно гудят станки, а далеко-далеко ухает пресс.
– Какие еще пятнадцать тысяч? – ахнула женщина-молотобоец, бригадир участка покраски. – Что это за цифра такая – пятнадцать тысяч?
Действительно, учитывая, что буханка простого серого хлеба, именуемого в просторечии кирпичом, в магазине давно перевалила за сотню, а килограмм мяса на рынке стоил почти эту самую указанную «астрономическую» цифру – двенадцать с половиной штук – изумиться было с чего. Рабочие, до кризиса стабильно получавшие в месяц четыреста-пятьсот долларов, пусть и изрядно похудевших, рассчитывали на что угодно, но только не на такое издевательство.
– Мало того, что два месяца зарплату задерживают, – снова взорвался Степаныч, размахивая своим мундштуком, как дирижерской палочкой, – так еще и подачку нам решили швырнуть с барского стола? Козлы вонючие!..
– Правильно! Так их, Степаныч! Тоже придумали!..
– Я понимаю ваше возмущение… господа, – вклинился в разговор упитанный молодой мужчина в дорогом костюме, до сих пор молчавший и только поблескивающий очками из-за спин начальника цеха, которого за глаза рабочие звали просто Семенычем, и мастеров, – но администрация предприятия не располагает достаточными средствами, чтобы индексировать зарплаты до… До докризисного уровня… Временно не располагает! – повысил он голос, стараясь перекричать ропот толпы. – Вы же видите, что объемы продаж значительно упали…
– Ты это своей бабушке расскажи! – крикнул откуда-то из задних рядов наладчик Тимофеев. – Вон в магазине наш холодильник уже едва не четверть лимона стоит!
Эти слова были встречены одобрительным гулом, так как Тимофеев, после службы в армии не проработавший на заводе и четырех лет, имел среди рабочих определенный авторитет за рассудительность и трезвость. А подобное, особенно в цехе, средний возраст которого колебался в районе сорока пяти лет, по нашим временам – редкость. По той же причине, кстати, администрация в лице Семеныча и остальных усиленно понуждала его к продолжению учебы, рассчитывая залучить в свои ряды.
– Ну… Вы же понимаете, что это розничная цена, плюс накрутки самого магазина… Московский офис занимается оптовыми поставками…
– И что? Оптовая цена поднялась больше, чем в десять раз, а нам платите по прежней ставке, да еще и по среднецеховой? Я, к примеру, до июля получал восемьсот долларов.
– Мы можем вам сегодня заплатить хоть тысячу долларов… – пошутил московский представитель и по ледяному молчанию толпы, еще не договорив, понял, что сморозил глупость.
Рабочие помолчали, переваривая услышанное, а потом снова начали роптать.
– Да они нас кинуть решили, мужики! – повысил голос Степаныч, пряча мундштук в нагрудный карман засаленной робы и тщательно застегивая клапан. – Пятнадцать штук на рыло кинут и по домам разгонят, а когда через месяц на работу придем – ворота на клюшке, а у завода уже и хозяин другой, и мы там не числимся! Проходили уже! Бей их, ребята!..
Толпа угрожающе качнулась вперед, но пятеро стриженных ежиком секьюрити, одинаковые в своих черных костюмах, как карандаши в коробке, тут же заслонили своими аршинными плечами представителей офиса, деликатно оттерев начальника цеха и мастеров в сторону, а вся группа начала слаженно отступать к выходу. Сразу трое охранников, сверкая темными очками, забубнили что-то в микрофоны своих карманных уоки-токи, а бледный как смерть молодой очкарик – частил по сотовому. Никто их, конечно, не преследовал.
– Ну чего ты выступил не по теме! – раздраженно отчитывал все еще бледного товарища другой менеджер, немного старше по возрасту, за время всей встречи с народом не проронивший ни слова, усаживаясь на заднее сиденье сверкающего «мерса». – Нашел место и время метать бисер перед свиньями! Это же быдло! Понимаешь– быдло! Простое пьяное русское быдло, которое может только жрать, хлестать водку, ср… и совокупляться! Они ценят только кнут и силу! Кнут и силу!..
– Позвольте ремарку, господин Гиндин? – грузно повернулся с переднего сиденья старший охранник, видимо не утерпевший. – Это не русское быдло, как вы изволили выразиться, а русский народ. И кроме перечисленных вами дел, мы умеем еще кое-что – зарабатывать своим трудом для вас миллионы и защищать вашу поганую шкуру в случае чего…
– Что?.. – опешил упомянутый господин Гиндин, изумленный едва ли не больше, чем если бы с ним заговорил шкаф или другой предмет меблировки. – Что вы… Что ты себе позволяешь! – взвизгнул он, понемногу опомнившись.
– То, что вы только что слышали! – отрезал бодигард, грузно выбираясь из машины и швыряя на переднее сиденье рацию.
– Ты уволен!
– Не сомневаюсь.
Слегка припадая на правую ногу, охранник, не оглядываясь, направился прочь…
* * *
– Дамы и господа! Наш самолет начал снижение, и через несколько минут мы совершим поездку в аэропорту города Абу-Даби. Прошу вас привести спинки кресел в вертикальное положение и застегнуть привязные ремни…Григорий защелкнул тяжелую пряжку ремня и недоуменно оглянулся:
«Интересно, а где эта заоблачная фифа здесь обнаружила дам?»
Салон Ил-96, насколько он мог заметить из своего кресла, был заполнен исключительно мужчинами. Блондинами и брюнетами, коротко стриженными и лохматыми, лысеющими и поражающими буйностью шевелюры, но, без малейшего исключения, мужчинами самого разного возраста от двадцати пяти до пятидесяти, не моложе и не старше. И комплекция пассажиров примерно соответствовала какому-то стандарту, и рост…
Майора запаса Савенко это единообразие, проступающее сквозь внешнюю шелуху разноцветных нарядов, от легкомысленных прикидов до вполне строгих костюмов под галстук, поразило еще в Краснодаре. Это и еще что-то такое, что не описать словами…
От почти синхронного, как звук передергиваемых затворов, щелканья пряжек проснулся сосед Григория. Седоватый мощный мужчина в шортах и легкомысленной полосатой футболке, в сочетании с короткой стрижкой придававшей ему вид бывалого каторжанина, тоже защелкнул свою упряжь, нашарив ее где-то за креслом.
– Уже садимся? – крепко потер он огромной ладонью грубо вылепленное лицо. – Эмираты, что ли?
– Они самые, – буркнул майор и отвернулся.
Здоровяк ему не понравился сразу. В основном тем, что, придя в салон чуть ли не последним, даже не поздоровавшись, тут же согнал Гришу с облюбованного им кресла у окна, молча предъявив посадочный талон с обозначенным местом. Проигнорировал он и попытки познакомиться и так же молча сожрал обед, принесенный улыбчивой стюардессой вскоре после взлета, побулькав чем-то спиртным из карманной фляжки и намертво отрубившись, как только собрали подносы. Кресло справа пустовало, и общительному по природе Григорию пришлось маяться весь полет бездельем, так как он, к своему глубокому сожалению, забыл прихватить из гостиничного номера зачитанный томик с оторванной обложкой и титульным листом (и потому безымянный), который оставил кто-то из его предшественников.
Изучив от корки до корки все буклеты, лежавшие в кармане переднего сиденья, и раз десять посетив туалет, чтобы тайком выкурить строжайше запрещенную на борту сигаретку, Савенко к концу полета осатанел настолько, что не подойди тот к своему естественному концу, наверняка выпрыгнул бы наружу без парашюта.
И вот теперь седой громила изъявил желание поговорить.
– Напрасно обижаетесь, – прогудел сосед, – просто я прямо с ночного рейса из Хабаровска – устал зверски и спать хотел как собака…
– Да ладно, проехали…
– Вас как зовут?
– Григорием. Григорий Алексеевич Савенко.
– Надо же, почти Потемкин… Который светлейший князь.
– Я знаю. Только тот был не Алексеевичем, а Александровичем.
– Правда? Не знал, не знал… Степанцов, по…
Седой хотел, видно, добавить что-то очень привычное, по вовремя проглотил.
– Путешествую вот! – неловко выкрутился он. – А вы?
– Да вроде бы как тоже…
Разговора явно не получалось, и Степанцов, кивнув, отвернулся к окну, где на фоне ярко-голубого моря в светлых пятнах мелководий и темных – глубин показался слегка наклонный золотисто-зеленый краешек берега с белоснежными постройками…
Жара взлетного поля и прохлада аэровокзала пролетели практически мгновенно. Паспортный контроль был пройден быстро и организованно, ничем не напоминая российского столпотворения, а багаж, как оказалось, получать было не нужно – он уже находился в автобусе. Григорий, перекинув через плечо ремень своей легкой сумки, прошествовал вслед за юрким смуглым человеком в белом одеянии, бойко тараторящим по-русски, на стоянку.
«Черт побери! – выругался про себя Савенко, забираясь в прохладный полусумрак шикарного салона. – Первый, можно сказать, раз в настоящей загранице, и все бегом. Даже оглядеться не успел как следует…»
Ближнее зарубежье, по которому майора ВВС помотало за годы службы изрядно, можно было не считать; Афган, прихваченный краешком в молодости, – тоже. Что оставалось? «Шестнадцатая республика СССР» Болгария, куда повезло смотаться с Надюхой в девяностом? Раз-два и обчелся…
Незанятых сидений было уже мало и, проклиная себя за нерасторопность («Опять ничего не видно будет!»), майор плюхнулся на мягкую кожу рядом с каким-то здоровяком в белой холщовой куртке, дремавшим, надвинув на нос такого же цвета панаму. От его движения сосед проснулся и оказался все тем же «по…» Степанцовым, улыбнувшимся Грише как доброму знакомому.
Наконец, все места были заполнены, и автобус мягко тронулся с места.
Хрюкнул и ожил динамик над креслом.
– Раз… Раз… Как слышно? Хорошо? Рад приветствовать вас, господа, на гостеприимной земле Арабских Эмиратов! – раздался четкий, хорошо поставленный и без малейшего акцента голос невидимого с задних рядов гида. – Меня зовут Рашид Нусруллимов. Так же, как и вы все, я, в прошлом конечно, офицер Советской армии, звание – полковник…
– Хм! – сдвинул панаму на затылок седой. – Смотри-ка! Совсем коллега…
«Так вот, что за „по…“ у него выскочило…»
Глава 17
– Вперед, вперед! – Мэгги не могла усидеть на месте и минуты, постоянно хватаясь за зеркало, будто действительно надеялась разглядеть, как морщины стремительно прорезают ее кожу, седина пробивает волосы, выцветают глаза, словно в фильме ужасов. – Ни секунды здесь не задержимся.
– Хорошо, – не спорил с ней Сергей. – Вот только завезем девочку домой и в путь… Ты где живешь? – обратился он к индианке
– Да, вообще-то, – вздохнула девочка, потупив глаза, – нигде…
– Как это?
– Да мы с Джоном тут прямо и жили, в городе, – пояснила Салли, как по-английски звали спасенную; по-индейски ее имя звучало красиво, но чересчур длинно и зубодробительно, поэтому порешили звать ее так, а она не возражала. – Он мне вместо отца был. А теперь, когда его убили эти вонючие койоты…
На глаза Салли навернулись слезы, и Извеков решил замять эту тему.
– А больше никого из родни у тебя нет? – вклинилась Мэгги, спрятав, наконец, свое зеркальце.
Девчушка молча помотала головой, уставившись в пол автомобиля.
– А резервация?
– Ее вырезали в первый год войны… С вертолетов расстреливали, из танков… Я совсем маленькая еще была. Там сейчас никого нет.
Повисла гнетущая тишина.
– Что же нам с тобой делать?
– А возьмите меня с собой! – оживилась Салли. – Вы же на север едете?
– Да.
– И меня туда возьмите. Туда все уходят, но никто не возвращается. Там хорошо. Там Страна Счастья. Мы с Джоном все время туда собирались, только он старый был и все никак не мог решиться…
– Может быть, там плохо…
– Хорошо, – не спорил с ней Сергей. – Вот только завезем девочку домой и в путь… Ты где живешь? – обратился он к индианке
– Да, вообще-то, – вздохнула девочка, потупив глаза, – нигде…
– Как это?
– Да мы с Джоном тут прямо и жили, в городе, – пояснила Салли, как по-английски звали спасенную; по-индейски ее имя звучало красиво, но чересчур длинно и зубодробительно, поэтому порешили звать ее так, а она не возражала. – Он мне вместо отца был. А теперь, когда его убили эти вонючие койоты…
На глаза Салли навернулись слезы, и Извеков решил замять эту тему.
– А больше никого из родни у тебя нет? – вклинилась Мэгги, спрятав, наконец, свое зеркальце.
Девчушка молча помотала головой, уставившись в пол автомобиля.
– А резервация?
– Ее вырезали в первый год войны… С вертолетов расстреливали, из танков… Я совсем маленькая еще была. Там сейчас никого нет.
Повисла гнетущая тишина.
– Что же нам с тобой делать?
– А возьмите меня с собой! – оживилась Салли. – Вы же на север едете?
– Да.
– И меня туда возьмите. Туда все уходят, но никто не возвращается. Там хорошо. Там Страна Счастья. Мы с Джоном все время туда собирались, только он старый был и все никак не мог решиться…
– Может быть, там плохо…