Гаглоев Эльберд. По слову Блистательного Дома

   Треугольник с разгона ударил в растрепанный строй противника и разнес его одним ударом. Следом валили зеленые, уже сменившие луки на свои палки, и с удовольствием тыкали ими в изумленных противников.
   Камазистам не повезло.
   Кавалер Андрий наблюдал за картиной разгрома с изящно отваленной челюстью.
   – Вы проиграли, кавалер, – порадовал я его.
   – Невероятно, – протянул он. – Полное поражение. Но этого не может быть, и вообще это нечестно. Вы использовали луки вместо того, чтобы биться копьями.
   – Но ведь они лучники, а не копейщики. А вы что думали, что я великолепных лучников, абсолютно не умеющих биться на копьях, столкну с вашими умельцами? – Наступило время изумляться мне.
   – Да, в общем-то, – замялся вдруг кавалер, – да. Послушайте, Саин, и много ли у час таких придумок?
   – Немало, – загордился я своим набранным из военных мемуаров полководческим опытом.
   – А не знакомы ли вы лично с лордом Шарм'Ат? – От волнения кавалер забыл добавить непременное «господином нашим». – Он, знаете ли, тоже горазд на различные выдумки.
   – К сожалению, нет.
   – Непременно должен буду вас представить. Непременно. – Задумчиво помолчал. – А ведь знаете, я читал вашу книгу «Об умении правильной войны».
   Я, оказывается, еще и военный теоретик.
   – Так вот, считал я все ваши мудрствования ненужными и, более того, вредными. За что теперь приношу извинения, – внимательно посмотрел на свой уже построившийся отряд, изляпанный следами золы. – А знаете, господин наш лорд Шарм'Ат хвалил эту книгу. И только репутация ваша, столь шумная и скандальная, мешала.
   Рабы предрассудков.
   – Так вы покажете нам еще что-либо из ваших штучек? – отвлекся он от сословных рассуждений.
   – Конечно. Почему нет? А во время обеда подумайте, кавалер, что останется от пехоты, если в заключение ее атакует еше десяток верховых.
   – Непременно задумаюсь.
 
   Все-таки полезнейшая вещь – разумная милитаризация общества. Пока продолжались учения, а затем взопревшие резервисты омывали трудовой пот, ездовые с обоза уже сотворили некое подобие кулеша и, расстелив на земле длинные полотнища, уже ожидали оголодавших.
   Воины были мудро рассажены вперемешку, и среди белых мантий весело зеленели камуфляжные кафтаны лесных воинов.
   Естественно, основной темой застольной беседы была недавняя схватка. Победившие активно гордились, насмешками своими нагоняя грусть на лица побежденных.
   – Слава яру Саину, – вдруг провозгласил Ингвар, поднимая вверх приятных размеров оплетенную фляжку. – Да длятся дни его на славу Лесного Братства.
   Тостом и намерением своим он то ли неосознанно, то ли специально вносил некоторый элемент разлада в союзный отряд. Пресекать надо было.
   – В атаку на стрелков не шагом, бегом идти надо. Прямого боя у копейной пехотой стрелки не выдержат. Если без прикрытия.
   – Еще как выдержим, – возмутился предводитель лесных.
   – На себя посмотри. – Тот опустил голову на зеленый кафтан, стянутый на крепкой груди кожаной тесьмой. – А теперь на него. – Ингвар глянул на копейщика и понятливо усмехнулся. – Доспех на нем. Шлем. Щит вон, как дверь. Ты на расстоянии для него опасен. А если между вами длина двух копий, то бабка надвое сказала. А одного – смерть тебе.
   Лица побитых стали постепенно разглаживаться.
   – Не в разделении ваша сила – в единстве. Пехота из щитов стену выстроит, в два ряда копья наставит, а вы поверх голов бейте. На длину копья-то не промахнетесь.
   Тут даже белые заулыбались. Недолюбливали они зеленых, это конечно, но таланты их признавали.
   – А вдруг упрется враг – выбейте в строю дыру в несколько рядов вглубь. Пехота в ту дыру ударит. А победа общей будет. И не станете хвалиться «мы, Белая Пехота» или «мы, Зеленая Лига». Хвалиться будете «мы, Земли Шарм'Ат воины».
   Народ постепенно стягивался в круг.
   – Ты покажи нам это, а, магистр яр Саин. Научи.
   – Непременно научите, яр Саин, – вмешался незаметно подошедший кавалер. Впрочем, как незаметно? В походе все с одной скатерти едят. Просто со спины подошел. – До Ненужного Дола еще три дня пути. А учения в походе надлежит каждый день производить.
 
   А вечером дошли мы еще до одного городка, где были нам весьма рады. С утра отряд пополнился еще четырьмя десятками копейщиков и четырьмя вояками постарше, с другим вооружением. Держались они слегка особняком. В глухих шлемах с острыми забралами, в длинных плетеных кольчугах, с двумя кривыми мечами за спинами. Отличались они. Отличались. Профи.
   – Дрозды, – проговорил один из копейщиков.
   И кавалер Андрий с этими говорил поуважительнее.
   А днем опять учения. Много я знал, оказывается. да все на пользу шло.
   Отряд рос и рос. Подтянулись еще стрелки. Присоединились подземные рудокопы.
   Одним вечером заночевали мы в яблочном саду. Утром, когда проснулись, оказалось, что на горушке мы стоим. А перед нами раскинулась широкая межгорная равнина, посреди которой стоял строй воинов.
   – Вот он, Ненужный Дол, яр Саин. И вот оно, воинство господина нашего лорда Шарм'Ат, – просветил меня кавалер, но договорить не успел.
   На южном оконечье широкого ущелья показались всадники.
 
   Толстая ткань шатра не могла сдержать слитный звук грохочущих барабанов. Высокий, широкоплечий мужчина в ниспадающем густо-алом плаще снял с подставки шлем с личиной дьявольских очертаний и выверенным движением надел его. Ребристые закрученные рога, идущие от глазниц забрала, добавили роста и без того внушительной фигуре.
   – Дозволено ли будет войти? – донесся тяжелый голос из-за плотного войлока шатра.
   Мужчина по-волчьи повернулся всем телом.
   – Войди, – рокотнуло под шлемом.
   Откинув полог, вошел мощнотелый кривоногий крепыш. Широкий плащ скрывает подробности фигуры, умелой ловкой повадкой похож на хозяина. Так же прячет лицо за забралом похожего шлема. Только личина не блещет бликами полированного серебра. Отбросив плащ, вошедший встал на одно колено.
   – Дозволь доложить, дрангхистар.
   Увенчанная рогами блестящая личина согласно кивнула.
   – Праздник сего дня грядет небывалый. За столы сядут шестнадцать клунгов. Ни одна из Стен не принимала такого множества воителей. А потому и угощение ныне будет редкое.
   Он сделал паузу.
   – На стол подадут шесть берсов, битых в день последней Атаки, и полторы дюжины пестрых, плененных тогда же.
   – Порадовал ты меня. Надолго запомнят этот день. А слаще то, что вождь Осадных Берсов зван мной на ныний праздник. Так вкусит же он плоти брата своего, а пестрые предатели да набьют утробы свои плотью тех, что стояли с ними в одном строю. Не им одним лишь хвастать своим гостеприимством.
   – Да, дрангхистар, славная была победа.
   – Серебро готово?
   – Да. Шесть возов. – Голос дрогнул.
   – Да покроются берсы язвами за свою жадность.
   Шесть возов серебра за год перемирия.
   – На них давят шерстоноги.
   Высокий помрачнел.
   – Славлю Великих, что меж нами и ими стоят берсы и предавшиеся им. Довелось мне биться с шерстоногами. – Он нервно потер бок. Там под сморщенной шрамами кожей не хватало двух ребер, вырванных ударом страшной секиры. – Но пора. Негоже позже гостей на пир выходить. Веди. Сегодня ты хозяин, Авдарг.
   Коренастый отбросил закрывающий вход полог, и дрангхистар вышел к воинам.
   Мрачноватое, но впечатляющее зрелище открылось его глазам. Освещенные огромными светильниками вздымались, попирая небо, камни Стены, благословенного дара предков, у подножия которых за заваленными едой, заставленными кувшинами столами сидела гордость Восьми Застенных Семей – воины Неуязвимых Клунгов.
   «Уже купленных», – противно шевельнулась гаденькая мысль, тут же задавленная. За год службы ему отвалили шестнадцать возов серебра, за шесть из которых на год куплено перемирие у берсов. А те бы не уступили, если бы не потерпели поражение у Галисауан, вырванное воинами тех самых клунгов, что пировали сейчас у подножия циклопической стены. Воспоминание сладкой волной прошлось по сердцу.
   А воители вставали, увидев вождя.
   Вставали кряжистые великаны из пеших сотен, непоседливые гибкие конные копейщики, яростные самобойщицы.
   – Дрангхистар, – ревело над столами.
   А он купался в лучах славы. Долгие годы его проклинали матери за жестокость и за павших в боях детей, а он, заковавший себя в броню безразличия, натаскивал и натаскивал вчерашних ремесленников и хлеборобов, когда на них навалились пришедшие неведомо откуда берсы, разметавшие своими страшными палицами немногие дружины баронов. Он раз за разом бросал в атаку свои отряды, выковывая тактику боя с этими жуткими бестиями. И выковал. Выковал.
   Не сопляки сидели за столами. Умелые воины. Почти у каждого на голове шлем из крепчайшей башки берса. И стало грустно, как вспомнил, из скольких голов его павших соратников четвероногие воители выточили победные чаши.
   – Велик Рингальд, – катилось над столами.
   Да, он велик. Некогда обычный сотенный, он встал во главе первых отрядов и бился, бился. Бился, когда не было надежды на спасение, бился, теряя друзей и родню в страшных боях с неукротимыми берсами, которым весьма понравились тела павших врагов, бился, выводя остатки людей за эти спасительные, найденные совершенно случайно Стены. Бился, чтобы за этими Стенами началась нормальная жизнь. Бился, проигрывая один бой за другим, бился, давая возможность закрепиться. И наконец – победа.
   Нет, берсы не были сломлены. Месяца не прошло, как попытались они проверить остроту клинков клунгов. Проверили. Самобои стреножили врагов, длинные копья конницы разорвали их жесткий строй, а потом прошла пехота, добивая.
   И сейчас в огромных ямах доспевали берсы и их пестрые союзники, дабы послужить угощением на праздничном пиру. Клунги тоже научились есть мясо поверженных.
   А неделю назад берсы прислали послов. Просить о перемирии. И требовать серебро. Без которого и они против шерстоногов бессильны. Как глуп он был тогда, понадеявшись на то, что враги его врага окажутся друзьями. Еле ноги унес. Нечисть клятая.
   Раньше берсы серебро не требовали. Брали. Невзирая на хозяев. Тех или просто били, или на выкорм забирали. Теперь требуют. А как бы не требовали, ведь отказать можно. Можно. Только нужно ли? Договорились. Дадим берсам серебра. Пусть шерстоногов бьют.
   Мысли Рингальда прервал оглушительный скрип расходящихся створок ворот. Давно они не открывались. Ныне можно. В двух башнях, меж которых громоздятся створки ворот, столько самобоев с серебряными оголовками, что и на десяток больших лебедей берсов хватит.
   Наше время ныне.
   Приветственные крики смолкли, сменяемые вязкой, осязаемой тишиной. По освещенному кострами, горящими в огромных котлах, проходу между гигантской стеной и накрытыми столами, не торопясь, шагом, шел малый лебедь – полдюжины берсов, построенных коротким равным клином. А за жестким строем идущих тяжелым скоком, проминающих утоптанную до каменной твердости землю страшным весом, четырехруких кентавров, мерно печатая шаг, неостановимым валом катил малый кабан пестрых.
   Не доезжая до помоста десятка шагов, берсы разом встали. Тяжкий гул родили короткие алебарды пестрых, ударив в землю.
   – Привет тебе, достойный враг, – рокотнул передний берс.
   Алое тело гигантского коня, на котором усажен играющий чудовищными мышцами торс великана. Две верхние руки, перевитые удавами жил, на весу держат черное древко копья, увенчанное рассыпающим блики света бриллиантом наконечника. Бахрома блистающих плетей укутывает стройное тело оружия почти до середины.
   Свободные руки гиганта то настороженно покоятся на оголовье солнцеобразной секиры, висящей на широком ремне, переброшенном через плечо, то теребят рассыпающую блестки кисть, украшающую черную рукоять меча, который нежно прижимается к атласной шерсти играющего силой бока.
   Почти человечье невозмутимое лицо. Почти человечье. Только два больших ребристых рога, идущих от висков. Неподвижно могучее тело. Лишь длинная плеть хвоста, украшенная обоюдоострым клинком, небыстро похлестывающая по бокам, выдает волнение.
   Пятка копья тяжко бьет в землю.
   – Я принял твое приглашение, достойный враг, – багрово блеснули глаза берса.
   – Перемирие – достойный повод для встречи. Займи же место рядом со мной и да насладим мы наши сердца беседой, как раньше радовали их битвой.
   Рингальд неторопливо опустился в кресло. Огромное, неподъемное, украшенное поверху головами берсов.
   Гость, не оглядываясь, протянул копье одному из сопровождавших и неожиданно легко для столь массивного существа опустился на приготовленный для него помост.
   За столом царило гробовое молчание. И если бы взор мог убить, берс пал бы, пронзенный тысячами ударов.
   Рингальд поднял большую чашу с вином, украшенную рогами берсера, гончего пса берсов. Он готовил речь, обдумывал ее, но сейчас, в момент торжества, слова разбежались, вытесненные радостью, что разрывала сейчас сердце и давила горло так, что казалось, оно сейчас лопнет. Но он вождь. Он – дрангхистар. И он смог. Над застольем загремел его голос, слышанный воинами в сотнях боев.
   – За ваше достоинство! За ваше мужество! За вас! Люди! – выкрикнул последнее слово.
   И застолье загремело доспехами, зазвенело чашами. И у многих чаши были из голов берсеров, оплетенных серебром, немало воины выточили и из голов пестрых.
   – За вас, достойные враги, – прокатился рев берса.
   В воздетой руке его блестел кубок, умело выточенный из человеческого черепа с жемчугом вместо зубов и зелеными камнями на месте глаз. Все знали, из чьей головы сделал чашу вождь берсов. Несчастливый король Харуцон.
   Но как умели унизить берсы. Многому научился он у них, а вот этому никак. Никогда он не забудет, как, разгромив людей, враги пригласили их на пир. И подали на стол запеченных вождей побежденных. И он ел. И соратники его ели.
   А берс нарочито медленно допил и сказал, держа кубок обеими руками:
   – Я дарю тебе этот кубок. За долгие годы войны я узнал вас, люди. И думаю, дар этот будет тебе дорог. – С уважением принял кубок Рингальд. Отдал стоящему у плеча Авдаргу.
   – Не отстану от тебя в щедрости, враг. Прими же и ты мой дар.
   И совершил невероятное. После прихода Сумасшедшей Луны, что привела с собой берсов, никто из людей не открывал своего лица при ее зеленоватом свете. Но он дрангхистар. И недрогнувшая рука расстегнула застежку шлема. Яростная личина, прокованная серебром, сменилась оливковокожим лицом, лобастым по-волчьи, с крепкой челюстью, со сжатыми в узкую полоску губами, прицеливающимися сероватыми глазами под битой сединой копной зеленоватых волос.
   – Ты знаешь, из чьей головы сделан этот шлем.
   – Ты многому у нас научился, Рингальд, – задумчиво глядя на серебряную личину шлема, сказал берс. – Но я благодарен. Возьми это, – сказал уже одному из сопровождающих. – Ты, правда, многому научился. И я решил сейчас. Мы даем вам год перемирия. За вашу доблесть и шесть возов серебра. Но мы можем дать еще десяток больших чаек пестрых.
   Рингальд онемел от такого предложения. От его щедрости. Чайки пестрых были не хуже пехоты клунгов. Если не лучше. А отправлять столько своих в никуда, даже за серебро!?
   – Я согласен.
   – Перемирие будет крепким. Нам вместе придется биться с шерстоногами.
   – От наших земель до них далеко.
   – Они не заставят ждать.
 

Лагмар. Сотенный

 
   Приятные мысли крутились в голове.
   – Надменный дурак Шарм'Ат. Он позвал своих в Ненужную Долину. Мы не егошние, но тоже идем в эту долину. Сотням даже не понадобится доставать мечи из ножен. Плетьми разгоним. Войско. Ха! Войско. Его гоард. Пятнадцать десятков. И смех да и только. Ополчение. Селяне. Здесь все таскают на поясе оружие. А кто хоть раз видел, как они бьются? Танцуют. Нет, сорви нож, вбей под ребра обидчику. Никогда. Похаятся из-за чего-нибудь и к судье бегут. А тот если не помирит, то позволит встать в круг. Но до первой крови. Ха! В мужчине много крови. Еще и думать за несколько капель. Грязь земельная. Плетьми погоним. Как местные шарахнулись в корчме. Голой стали испугались. Твари. Жаль мало воинов в корчму взял. Да кто ж знал, что эти звери так рубятся! Верь теперь этим в черном. Маг и боец. А там еще трое. И кавалер этот хренов с гоардом. Грустно получилось. Но хороши, хороши. Собаки. Три десятка почти выбили. А! Мужчина рождается, чтобы умереть. Павшим уже хорошо. Пируют, сладких девок ласкают.
   При мысли о девках приятно зашевелилось у седла.
   – А девки и здесь хорошие. Грязь эту вырежем, всех себе заберем. Все наши будут. Куда им одним. В Столице хотели покуражиться. Да и покуражились бы. Собаки-улаганы не дали. Змеи рогатые. А бьются как! Один пяти моих стоит. Да и пяти ли? Те, что побольше и помощнее, вообще вмешиваться не стали. Мелких своих послали. Ух. Крысы. Озлились. Ну завалили пару баб, ну согрели.
   Перед глазами встали расчлененные тела былых соратников. И лихие воины, висящие на дереве с вывернутыми шеями. Передернуло.
   – Ничто. Сочтемся и с вами. Дайте срок. Как тот, черный, говорил? Это ваше стадо. Подождите. Их не резать, стричь надо. Стричь. Ха! Мужиков порежем, а баб пострижем. Ха! Хорошо.
   Настроение вернулось. И стало еще лучше, когда взгляд упал на длинную змею закованной в сталь конницы.
   – Семь сотен. Нет в земле Шарм'Ат силы, равной этой. Арфаны хитры. Разожгли свои костры и в ночь перебросили еще воинов. Так что и в крепостях не безлюдно. Добычу ведь стеречь надо. И на лорда этого теперь хватит.
   Лагмар представил, как тащит гордеца за конем на аркане, и на сердце потеплело.
   – Как там арфаны говорили? Мастер открытых засад. Дурные совсем. Как засада открытой может быть? Да какой бы он мастер ни был, не устоять ему. А засаду хотя бы здесь надо было ставить. В расхолмье. Но кто такую силу остановит?
   Лагмару понравились долины. В его родных горах засаду устроить было легче. Там и десяток порой сотню держать сможет. Если хорошее место выберет. А здесь нет таких мест.
   Навстречу скакали верховые. К нему скакали. Докладывать будут. Новое слово нравилось. Ему вообще новые слова нравились. Хотя раньше не понимал. Куда докладывать? Чего докладывать? Если всего хватает.
   – Стоят, старший, – не доехав, заорал один из всадников.
   – Много?
   – На взгляд, сотен пять.
   – Конные?
   – Да нет, старший. Пешие, – захохотал хмельной от скачки всадник. А может, не только от скачки? А? Вино перед боем хорошо. Кровь веселит. Хотя что лучше ожидания схватки кровь развеселит? Только сама схватка. – Конных мало совсем, десятков пять. За пешими прячутся. А пешие, не поверишь, старший. Бескольчужные. – Верховой шумно высморкался, сплюнул. – Совсем, собаки, обленились. Думают, наверное, что мы тоже до первой крови биться будем. – И заржал, довольный своим остроумием.
   – Гайда, глянем. – И Лагмар шлепнул по крупу коня плетью.
   Недолгая скачка, и, взлетев на увал, он увидел вражеский строй. Жиденький. В четыре линии.
   И правда, бескольчужные. Как биться собираются? Видно, и правда плетьми погоним. Ха! Мастер засад.
   Строй стоял посреди долины, прикрытый с флангов пологими холмами, заросшими густым кустарником. Кусты не нравились Лагмару. Хотя верховых они бы не скрыли, но пеших – легко. А за строем в беспорядке стояли какие-то крытые телеги. А уже за ними – небольшой квадрат верховых, над которым развевался штандарт лорда.
   «Дурной строй какой-то, – подумал Лагмар. Телеги мешали конным прийти на помощь пехоте. – Где же этот лорд еще десять десятков спрятал?»
   Но больше на поле никого видно не было.
   «Не в траве же они спрятались», – шевельнулась смешливая мысль. И уже вслух. Громко.
   – Сотенных ко мне, – через плечо кинул веселому усачу, первому увидевшему врага. – Здесь стоять буду.
   Тот согласно кивнул, развернул коня, и вскоре на увал взлетел огромный воин со штандартом. Как грело сердце. Его штандарт. Там, дома, в родных горах, собрать сотню было трудно, очень трудно. Но собравший получал право нести знак. А он, получивший под свою руку аж семь сотен, должен был иметь такой знак, какого не имел никто. На мощной поперечине, укрепленной на не менее мощном древке, чего только не было. Его украшали косматые хвосты, человечий череп, пара каких-то рогатых черепов, венчал всю эту красоту здоровенный золотистый дракон. По задумке художника дракон во время скачки должен был угрожающе свистеть, но он лишь дребезжал. Но тоже достаточно угрожающе. Впрочем, Лагмару бунчук нравился. А чужое мнение его интересовало слабо. Очень самодостаточным человеком был этот Лагмар.
   Со звоном и лязгом на увал взлетело семь сотенных. Битые жизнью и людьми суровые усачи, щедро украшенные с ног до головы разнообразным оружием.
   – Смотрите, – указал Лагмар.
   Те угрюмо уставились на врагов.
   – Ха, их мало, – прохрипел широкий, как сарай, Бери-бей, закованный в стальные доспехи, с любимой булавой на правом запястье.
   – Немного, – согласно кивнул Лагмар. – Стоят плохо. Обойти не сможем. Но и не надо. Вы пятеро ударите им в лоб. Пленные нам не нужны. Убейте всех. Лорда приведете сюда. Вы двое стойте здесь. – Те недовольно заворчали. – Не рычите, дети волчицы, выбьем этих, и вся земля Шарм'Ат будет нашей добычей. Хватит всем. Все. Я сказал.
   Сотенные развернули коней, и через какое-то время оставшихся на увале стала обтекать река верховых. Привычно пахло лошадиным потом, кисловато несло попревшей кожей. Однако эти запахи не могли раздражать. Они возбуждали.
   Верховые прошли на рысях. Остановились. День был ясный. Видимость прекрасная. В воздух взлетела орущая булава Бери-бея, завертелась в воздухе, громко завывая, и прежде чем она опустилась в его руку, сотни стронулись.
 

Кавалер Горацио конт Флери.

Командующий пешей ратью

 
   – А он не дурак, – сказал Горацио седоусому воину в широком синем балахоне.
   – Не думаю, что это имеет значение, – ответил тот. – То, что оставил пару сотен, не поможет. Он проиграл, атаковав в лоб.
   – Да, не степной.
   – Хочет одним ударом разбить строй. Тем лучше.
   Кавалерия с грохотом надвигалась. До строя оставалось две сотни шагов, полторы…
   Кавалер Горацио повернул голову к стоящему рядом воину с флейтой в руках.
   – Давай.
   Тот поднес флейту к губам. Нежный звонкий звук раздался над полем.
   Слитное движение прошло по строю. Первые два ряда опустились на колено, стряхивая с рук круглые шиты и секиры. Поднялись, выстроив жесткую линию из длинных, в рост человека, щитов и выставив навстречу налетающей кавалерии жесткую щетину длинных копий. Солнце колко разбросало лучи по узким обоюдоострым булатным наконечникам. Второй ряд придвинулся к первому, положил копья на плечи стоящих впереди, и еще одна щетинка глянула навстречу врагу. Третий ряд отошел, и из-под их ног, скидывая травяные накидки, поднялся ряд доспешных воинов с устрашающего вида кривыми мечами в руках. Третий ряд бросился вперед, и люди, разбившись по восемь, дружно наклонились, подхватили что-то и с натугой стали переть вперед. Перед строем копейщиков из густой травы поднялись крестообразные опоры, на которых возлежали толстенные бревна с широкими поперечинами, усаженные заостренными кольями.
   – Раз, – загнул палец седоусый.
   Верховые не смогли сдержать коней, чересчур маленьким было расстояние, и с разгона налетели на неожиданное препятствие. Дикий лошадиный визг, вопли умирающих людей взлетели до небес.
   – Не поверишь, побратим, – обратился седоусый к кавалеру. – Бьюсь сколько живу. Но каждый раз лошадей жалко. Слышишь, как плачут?
   При этом лицо его было совершенно бесстрастно, глаза спокойно осматривали разворачивающуюся перед ним трагедию.
   – Да уж, – кивнул головой его собеседник, не отводя взгляда от поля боя. – Давай.
   И длинная нота разлилась над бьющимися. За строем копейщиков и кольчужников, отбросив травяные накидки, поднялась еще одна линия людей. Одетые в одноцветную зеленую одежду, они одним движением подняли длинные луки, раздался слитный гул множества спускаемых тетив, и десятки стрел устремились в узкие коридоры между страшными сооружениями, сея смерть.
   – Два, – загнул второй палец седоусый. – Хорошо пристрелялись.
   – Было время, – согласно кивнул головой Горацио.
   А стрелы летели почти в упор, вышибая из седел всадников.
   Кавалерия, сбитая с налета, теряет две трети своей эффективности. Она страшна таранным ударом, рассыпающим строй, и рубкой вдогон. Теперь же… Просто много верховых людей. Впрочем, уже не гак много, как прежде.
   Большая группа всадников, ведомая широким воином в стальном доспехе, попыталась обогнуть строй справа, но кони становились на дыбы, падали, роняя всадников. Рухнул наземь и конь широкого, но тот, извернувшись с неожиданной для его комплекции ловкостью, встал на ноги и медведем попер на своих людей. Отталкивая. Отталкивая.
   – Граники? – спросил седоусый.
   – Они.
   – Три, – загнул он третий палец.
   – Я же говорил тебе, что они оковывают копыто только по краю, а ты не верил.
   – Теперь верю.
   Разъяренные всадники, прикрывая друг друга щитами, люто рубили страшные бороны, унесшие столько жизней. Отступать они не собирались. Поубиты родные, близкие, знакомые. Надо кровь взять. И оглядывая поле, харсо порой понимал, что валяются только свои, а до тех, что стоят, еще и не добрались. И яростнее стучали топоры, рассекая неподатливое дерево.