Гамильтон Лорел. Сны инкуба

   Натэниел лежал рядом с нами, переплетя пальцы с моими. Боком он прижимался ко мне, и наши тела соприкасались от плеча до бедра. Наверное, он подлез поближе, когда Дамиан кончил. Наверное, я бы запомнила, если бы тело Натэниела касалось меня во время акта. Ведь запомнила бы?
   Лавандовые глаза смотрели вдаль, ничего не видя. Из его кожи излучалось довольство. Довольство огромным тёплым океаном заполнило его, качало его как вода, держало, ласкало. Может быть, я слишком долго смотрела, или он ощутил, что мне все более неловко, потому что его глаза приобрели осмысленный взгляд и совершенно перестали быть сонными. Он смотрел, будто предвкушая, будто уже думал о следующем разе. Поскольку я не думала, что он даже первый раз уже получил, это помогло мне прочистить мысли. Злость помогает.
   — А ну, отодвинулись! — велела я.
   Скорбь Дамиана пролилась на меня будто дождём. Натэниел печален не был. Он сразу впал в панический страх, будто совершил ошибку.
   — Все нормально, Натэниел, все нормально. Со всеми все хорошо.
   Не знаю, верила ли я сама себе до конца, но паника стихла, и все от меня отодвинулись. Да-да. Хотя печаль Дамиана продолжала ко мне липнуть, будто я прошла через метафизическую паутину.
   Когда мы расцепились, в разбитую дверь вошёл Мика. Мне случалось быть застуканной в компрометирующих позах любовниками, но никогда я не смущалась меньше. Он не стал задавать глупых вопросов, не заставил меня чувствовать себя шлюхой. Он сразу обратил внимание на самое главное.
   — Ну и ну! — сказал Мика, отнеся эти слова и к крови на полу, и к ранам, которые почти у всех у нас были, к разбитой двери, ко всему сразу, но спросил только одно: — Сильно пострадавших нет?
   Я стала подниматься с пола, и Дамиан протянул мне руку. Обычно я бы её не взяла, но только что мы занимались сексом, и странно было бы отбивать его руку. Как только наши ладони соприкоснулись, я поняла, что дело не только в этом. Потребность касаться его кожи никуда не делась, один миг хорошего секса не утолит многовековый голод. Секс вроде как топливо или еда — он сгорает, и нужно заправиться.
   Я отобрала у него руку и шагнула неуверенно прочь от Натэниела и Дамиана. Надеялась, что расстояние поможет.
   — Выживут все.
   — Это хорошо, — сказал он и склонил голову набок. — А я не знал, что Дамиан умеет ходить в такое время суток.
   — Он не умеет.
   — Мне сказать очевидное «но он же ходит», или перестать задавать вопросы?
   Вдруг я почувствовала, что устала, и, наверное, не только я.
   — Ты вообще не ложился?
   Он мотнул головой и, будто я ему напомнила, протёр свои шартрезовые глаза — очки он уже спрятал в карман рубашки.
   — Когда я привёз этого красавца к нему домой, там его ждала подруга с ребёнком, и подруга начала его пилить за пьянство. Злость не помогает задержать превращение.
   — Он перекинулся?
   — Нет, но чуть не перекинулся, а он совсем новичок… — Мика снова тряхнул головой. — Мне было бы спокойнее, если бы его подруга лучше понимала, насколько он может быть опасен. Вроде бы до неё не доходит.
   — Она не хочет понимать, — сказал Ричард.
   Мика обернулся к нему. Я обратила внимание, что из всех, кто был в комнате, только на Ричарда Мика не посмотрел.
   — Значит, ты знаком с подругой Патрика.
   Ричард было замотал головой, но вздрогнул от боли.
   — Нет, но я такое видал. Человеческие жены не хотят понимать, что вышли замуж за монстра.
   Он, наверное, хотел, чтобы это прозвучало как констатация факта, но не получилось — горечь была налицо.
   Я никогда не вызывала у Ричарда такого чувства, насколько я помню. Скорее он куда больше тратил времени, чтобы заставить меня чувствовать себя чудовищем. Так что я не стала развивать тему. Не стала, потому что не знала, что сказать, и можно ли тут вообще сказать что-нибудь.
   — Коалиция проводит ежемесячные собрания для членов семей. Я думала, что мы раздавали флаеры и вервольфам.
   Ричард встал, нянча больную руку.
   — Это мой Патрик, Патрик Кук?
   — Да, — ответил Мика.
   — И ты с ним просидел нянькой всю ночь?
   — Да, — снова ответил Мика.
   Ричард посмотрел себе под ноги, потом поднял глаза. Он выдержал взгляд Мики, но удовольствия это ему не доставило.
   — Спасибо, что помог моему волку.
   — Волки входят в коалицию, — сказал Мика. — Я бы сделал то же самое для любого народа.
   — Все равно спасибо.
   — Не за что.
   Наступила одна из неловких минут молчания. Мне очень не хотелось всех их оставлять, но действительно надо было в душ. От него заболит рана на горле, но только что у меня был секс без презерватива, то есть все это попало в меня, и надо принять меры. Честно говоря, я бы предпочла презерватив, но до меня это только потом дошло. Тамми залетела на таблетках. Ну да, она не знала, что нельзя с ними сочетать антибиотики, но все-таки… Однопроцентная вероятность вдруг перестала мне казаться приемлемым шансом. Дамиан — тысячелетний вампир, все шансы, что он бесплоден, и все-таки… Одно дело — залететь от постоянного любовника, но от того, кто даже не… ну, это как-то хуже.
   — Я пошла в душ.
   Они все обернулись ко мне. Наверное, от неожиданности.
   — Извините, но не могу я больше так стоять. Так что прошу всех вести себя прилично. Я постараюсь поскорее.
   — Я вызову врача, — предложил Мика.
   — Отлично, — кивнула я.
   Вдруг мне стало не нужно здесь быть — голой, пахнущей свежим сексом, с Ричардом и Микой в одной комнате. Наличие голых Натэниела и Дамиана тоже уровень комфорта не повышало. Я уже спокойно отношусь к наготе вообще, но к наготе специфической пока ещё не привыкла. В общем, причин уйти из комнаты у меня было с избытком.
   — Кстати, там в твоей машине женщина плачет, — сообщил Мика.
   — В моей машине? — удивилась я.
   — Нет, Ричарда. То есть я решил, что это машина Ричарда. Машину Грегори я знаю, и женщина не в ней.
   Ричард выругался вполголоса — редкость. Обычно он не ругается.
   — Клер! Я же забыл про Клер!
   — Кто такая Клер? — спросила я.
   Он замялся, потом сказал:
   — Моя подруга.
   И пошёл к двери, поддерживая руку, будто она болела от быстрой ходьбы.
   Его подружка, а я тут была голая как кочерга, когда она впервые меня увидела. Отлично. Ну ладно, хотя бы не увидела, как мы трахались с Дамианом. Уже лучше. Да, отлично. Лучше не придумаешь.
   Продолжая мотать головой, я пошла в ванную.
   Грегори своим рычащим басом сказал умную вещь:
   — Я так понимаю, что не моё собачье дело, но стоит ли Ричарду выходить из дому, где его увидят с улицы, когда он весь в крови?
   Я повернулась, глянула на леопарда и ответила:
   — Блин, нет, конечно!
   И направилась к двери, но меня перехватил Мика.
   — Я выйду. Я единственный здесь, при виде кого народ не бросится сразу вызывать копов.
   Он сжал мне плечо и улыбнулся.
   До меня дошло, что я не поцеловала его в знак приветствия, как всегда бывало. Конечно, я была вся в крови и других жидкостях, и ни одна из них не принадлежала ему, но он мог не так понять, почему я не хотела к нему подойти. Какие-то эти сомнения отразились у меня на лице, наверное, потому что он улыбнулся шире, повернул за плечи в сторону ванной и слегка шлёпнул по заду.
   — Иди отмойся, я здесь присмотрю.
   — Не могу поверить, что ты вот просто так и поступил, — сказала я.
   — Так — это как? — спросил он и осклабился.
   По пальцам одной руки я могла бы перечислить случаи, когда Мика ухмылялся. Сейчас в его глазах искрился смех, будто он едва его сдерживает. Я была рада видеть его таким весёлым — нет, честно! Но я не знала, что тут такого смешного, а спросить — не хватило храбрости. Наверное, что-то на мой счёт, или его насмешило что-то, что я сделала. Я смешной не была. Смущённая, запутанная, избитая, но не смешная. Натэниел и Дамиан знали меня достаточно, но когда я проходила мимо Грегори, то бросила, даже не замедлив шага:
   — Тронь только меня за задницу, я тебе твою оторву.
   — Какая ты скучная, — проворчал он.
   Я обернулась на пороге ванной:
   — Ну нет, я бываю очень весёлая, да только не для тебя.
   — У, собака! — буркнул он.
   — Гав-гав, — ответила я и наконец-то закрыла за собой дверь в ванную.

Глава девятнадцатая

   В душе я старалась не думать. Мысли — плохо, горячая вода — хорошо. Я вывернула краны до упора, и струи били по мне, находя синяки, которых я не заметила. Когда-то трёпка, которую задал мне Дамиан, была бы для меня очень серьёзным избиением. Спасибо меткам Жан-Клода, я стала с тех пор покрепче. Дольше всего будет заживать укус, но и он пройдёт за несколько дней, максимум за неделю. Быстро исцеляться — это отлично, а все остальное… ну, скажем так, что вердикт ещё не вынесен.
   Сквозь шум воды я услышала какой-то звук. Не сразу я поняла, что это стук в дверь. Я решила сделать вид, что не слышу. Стук на миг прекратился, и я уже вздохнула с облегчением, как он возобновился громче, будто я в первый раз не расслышала.
   Я вздохнула, отключила воду и спросила:
   — Чего?
   — С Дамианом нехорошо, — сказал Натэниел сквозь закрытую дверь.
   Я застыла на секунду, капая водой с ресниц, потом спросила:
   — В каком смысле — нехорошо?
   — Ты не чувствуешь?
   Я задумалась. Стала думать о Дамиане, и вдруг сокрушительной тяжестью на грудь навалился страх. Я даже пошатнулась, и обрадовалась, что в душе есть поручень, чтобы ухватиться. Страх этот был тенью того, что погнал его раньше с воплями по всему дому. Не знаю, сможем ли мы пережить это ещё раз.
   — Иду.
   Я выжала волосы, закрутила их в полотенце и попыталась вытереться, чтобы надеть халат, но тут дверь распахнулась. Первым показался Грегори в своём меховом костюме, одна когтистая лапа подсунута под руку Дамиана. Другую руку держал Ричард. Они наполовину внесли его, поставили передо мной, а перед ним нёсся его страх. Мне бывало в жизни страшно, но не так. Этот страх сдавил мне грудь, не давая дышать, передавил горло. Он был так тяжёл, что мог раздавить меня на полу, будто что-то в меня врезалось. Не сердцебиение перекрыло мне трахею — это как если бы ужас стал мокрым шёлком, и я пытаюсь его проглотить. Скользкий, мокрый, реальный, как ни один страх в моей жизни. Не в том смысле реальный, как бывает реальной эмоция, но как камень, стул или зверь. Страх, который стал чем-то большим, чем страх.
   Они бросили Дамиана ко мне на колени, и будто по всей коже у меня побежал мороз, будто каждый её дюйм хотел уползти прочь, прочь, оставив тело умирать. Моя шкура побежала бы спасать себя, если бы не была закреплена на теле. И тело побежало бы за ней, если бы не было придавлено тяжестью Дамиана. Поймано в его страхе, заморожено в нем. Если бы я могла вздохнуть, я бы заорала, но я могла только тонуть, тонуть в его ужасе.
   Кто-то тронул меня за плечо, но это было далеко. Ничья кожа не была так реальна, как Дамиана. Кто-то меня встряхнул, резко, сильно. Я смогла глубоко вдохнуть, будто давно не дышала, а когда выпустила вдох, получился визг.
   Я смотрела в перепуганное лицо Ричарда. Это его рука лежала у меня на плече. Он стоял перед нами на коленях.
   — Анита, Анита, ты меня слышишь?
   Я схватила руку Ричарда, другой рукой прижимая к себе Дамиана, будто боялась потерять его. Будто страх стал каким-то жутким зверем, готовым сожрать его в буквальном смысле.
   — Анита, скажи что-нибудь! — попросил Ричард.
   — Боже мой… это так… ужасно.
   Дамиан кивнул головой, прижатой к моему животу. Он лежал, обмякший, но сейчас он обхватил меня за талию и бедра, руки его держались за меня как за последнюю твёрдую опору в мире. От него я ощутила взрыв эмоции, и это была благодарность. Он был благодарен, что я разделила с ним страх, и он стал меньше, или просто более выносим.
   Эта мысль — о том, что разделённый страх легче вынести, вызвала воспоминание. Не моё воспоминание. Этого лица я никогда раньше не видела, но Дамиан знал его не хуже своего собственного. Все из острых углов и резких линий, шрам от лба через всю щеку, полученный в первом набеге, где мы с ним были. Та-кто-нас-создала сказала однажды, что этот шрам спас ему жизнь, потому что без шрама у него волосы были бы белее её волос, глаза синее её глаз. Шрам уничтожил его красоту настолько, что она пощадила его, потому что даже мужчины не были застрахованы от её зависти. Единственное имя, которое я в себе услышала, было Перрин, но я знала, что это не так. Это не было его имя — не больше, чем Дамиан было моим… нашим… его именем.
   Послышался запах ванили, и что-то тёплое скользнуло по мне. Я моргнула, просыпаясь — если это слово сюда подходит. Натэниел склонился рядом с нами. Косу он распустил, и запах ванили от его волос вился вокруг меня. Волосы спадали с него каскадом, проливаясь по обе стороны от меня, ложась мне на колени, закрывая Дамиана как одеялом — одеялом, которое текло по телу как жидкость. Натэниел покрыл нас своими волосами, но тщательно избегал касаться нас кожей. Он был так близко, что это было непросто, потому что даже вздох мог соприкоснуть наши тела. Но Натэниел сохранял этот последний мучительный дюйм между нами, касаясь нас только ароматом и гладью волос. От его кожи я сейчас воспринимала только тепло, ощутимое даже на расстоянии. Жар трепетал между нами, будто тепло его дыхания выходило наружу и хотело до меня дотронуться. Может, так оно и было.
   Очень остроумный был способ вытащить меня из воспоминания Дамиана, не рискуя самому в него свалиться. Очень остроумный, но каждый план хорош лишь настолько, насколько хороши его исполнители. Дамиан шевельнулся у меня на коленях, и у меня была секунда понять, что он сейчас сделает. Я набрала воздуху — предупредить Натэниела, но выдохнуть не успела. Это случилось быстро.
   Дамиан схватил Натэниела за руку, и этого хватило. Мы будто утонули в свете. Будто мир вспыхнул и запылал жаром, и этот жар был золотым, как будто пролился и все залил жёлтый цвет. Жёлтое тепло, жёлтый жар, и он слепил глаза. Мы ослепли в свете. Ничего не было, кроме света и касания её изящных ручек, и руки Перрина в моей руке. Его рука была большой, надёжной, якорем в кошмаре света. Её ручки гладили, но это было не настоящее. Она вытащила нас на свет пить от нас страх, а не секс.
   Она оторвала от меня руку, и голос её, когда-то казавшийся мне красивым, звучал сейчас злобным скрежетом, ядом, потому что я не мог сказать ей «нет».
   — Одного сжечь, одного сохранить.
   Перрин повернулся, обрамлённый на миг светом. Волосы его были жёлты, как сам этот свет, и глаза его были как небо за окном. Он был высок, плечи его так широки, что заслоняли почти все окно. Он был огромен даже среди высоких, и не раз во время набегов на города люди разбегались с криками: «Великан!»
   Перрин стоял, залитый светом. Залитый светом, но он не горел. Слова, начавшие это безумие, возвращались:
   — Наверное, причина, по которой они могут с тобой ходить при солнце, Моровен, не в том, что ты делишься с ними силой, а в том, что они сами набрали силу, позволяющую не бояться солнца.
   Посланец совета сказал эти слова и оставил их как ядовитую блоху в ухе той-что-нас-создала. На миг мы тогда подумали, что посланец сказал правду. Мы думали, что Перрин стоит в свете на собственной силе. На одну ослепительную секунду мы в это поверили. Но на его лице было выражение не триумфа, а страха. Глянуть на него раз уже было достаточно. Что-то происходило не так.
   От его кожи стали подниматься колечки дыма, как в кино. Та часть, которая ещё оставалась мною, Анитой, подумала: «Это неправильно». Все вампиры, которых я видела на солнце, вспыхивали пламенем — без дымка, без ожидания, — сразу. И моё недоумение помогло мне оттащить нас от края ужаса. Помогло смотреть, как поднимается дым от кожи Перрина, не дать страху задушить нас. Пламя вспыхнуло, и в мгновенье ока Перрина окружил оранжевый ореол. Длинные волосы затрепетали на жарком ветру. Успела мелькнуть мысль: «Как это красиво!», — но тут пламя заревело и кожа его поползла, чернея.
   Перрин завизжал, но и это слово не передаёт звука, раздавшегося у него изо рта.
   Мы закричали, потому что не могли не закричать. Весь ужас, скорбь, страх должны были вырваться из нашего рта, или они бы сожгли нам кожу и раздавили рассудок. Мы кричали, потому что это был единственный способ не обезуметь.
   Вдруг я почуяла запах леса, густой зелёный запах лесной чащи — наполовину запах рождественской ёлки, наполовину — взрытой земли. Я стояла и смотрела на горящего вампира, друга всей моей жизни, моего брата, и была спокойна. Я ощущала только запах леса, не океанской соли, а леса и только леса, а потом учуяла ещё кое-что. Сладкий мускусный запах волка. Ричард.
   От мысли о нем запах леса и меха перебил все прочие ощущения. Воспоминание стало таять — в буквальном смысле: образы расплылись, и нас потянуло прочь из той страшной комнаты. Через все эти годы доносился крик Перрина, становясь далёким. Он стал выкрикивать её имя, то, которым, я слышала, называют ту-что-их-создала:
   — Моровен! Моровен!
   Но теперь, когда крики изменились, возникло другое имя — Немхаин. Во мне достаточно осталось от памяти Дамиана, и я поняла, что это — её тайное имя, истинное имя. Снова и снова кричал её имя Перрин, и Дамиан отзывался эхом, и его крики становились теперь громче, когда воспоминание таяло, и он кричал то же имя:
   — Немхаин!
   Мы свалились обратно в сейчас, на пол моей ванной, где лежала рука Ричарда у меня на плече. Я попыталась заглянуть ему в лицо, но Дамиан вскочил на колени, будто сейчас побежит к чему-то, чего я не вижу. Я обняла его руками за талию, за грудь. Натэниел держал его за руку мёртвой хваткой, мы держали его, будто он мог броситься к пылающему Перрину и погибнуть сам.
   — Будь проклята, Немхаин, будь проклята! — кричал он.
   И вдруг свалился так внезапно, что я бы упала с ним в стеклянную дверь душа, если бы Ричард не подставил руку мне под спину. Натэниел поймал Дамиана за другое плечо, задержав падение. А Дамиан все приговаривал, скорее всхлипывая, чем шепча:
   — Будь проклята, Немхаин, будь проклята.
   Он свернулся в клубок у меня на коленях, прижавшись тесно к изгибу руки Ричарда. Натэниел гладил волосы Дамиана, гладил и гладил, как утешают плачущего ребёнка.
   Он все ещё бормотал её имя, проклиная её в буквальном смысле, когда мир вдруг утонул в страхе. Как если бы ужас стал воздухом и надо было им дышать, чтобы не умереть, но дышать — тоже значит умереть. Все это была смерть. Все — страх. Он ревел у меня в мозгу, бездумный, бесформенный, страх настолько яростный, что на миг остановил мне сердце, заставил его застыть, будто сейчас оно остановится навеки. Умирать от страха — это не фигура речи. Был миг, когда я ждала, что решит моё сердце — биться дальше или замолчать, только бы уйти от страха. Только бы уйти.
   Опора руки Ричарда исчезла, и я ощутила прикосновение к спине холодного стекла, будто он подставил мне дверь для опоры, чтобы больше не прикасаться.
   Дыхание вырвалось у меня прерывистым выдохом, сердце подпрыгнуло и забилось с такой болью, будто набило себе синяки о ребра. Болела грудь, болело горло, и воздух все ещё был страхом, который стал явью. Каждый вдох втягивал его в меня все глубже. Потому что это была она. Она, Немхаин, Моровен, создательница Дамиана и Перрина тоже. Насчёт того, что нельзя произносить её имя — это не просто предрассудок. Звук истинного имени Моровен пробудил её силу, привлёк к нам её внимание. Я ожидала голоса, соответствующего ужасу, но слышала только тишину, такую оглушительную, что слышно было, как кровь колотится в жилах. Сердце грохотало в теле, потом я услышала другое сердцебиение, быстрее, ещё более испуганное, чем моё. Как он мог жить в таком страхе?
   Я медленно повернула голову, потому что ничего другого сделать не могла. Я заставила себе повернуться вопреки страху и взглянуть на Натэниела. У него глаза так раскрылись, что сверкали белки, и он хватал ртом воздух, будто не мог продохнуть. Будто его душил страх.
   Дамиан лежал у меня на коленях как мёртвый. Глаза его закрылись, и он не дышал. И сердцебиения не слышно было. Пришла мысль: «Она забрала то, что дала ему», — но вслед за этой мыслью пришла другая: «Он мой. Я заставляю биться его сердце. Я заставляю кровь течь по его жилам. Он мой. Не твой. Больше не твой. Мой».
   Пальцы Натэниела впились мне в руку, будто чья-то невидимая рука душила его, заставляя ловить ртом воздух. Я встретила его полный ужаса взгляд и попыталась назвать по имени, но не могла издать ни звука. Я пыталась призвать силу, но не могла думать. Страх похитил мои мысли, логику, силу… нет, в самой глубине души я знала, что это не так. Она обыкновенный вампир. Просто вампир. Я — некромант. Она со мной так сделать не может. Отчасти я в это верила, но больше всего была занята тем, чтобы сделать вдох.
   Если бы мне хватило воздуху, я бы закричала. Не от страха — от досады, от бессилия. Я не знала, как с этим бороться. Она не пыталась пометить кого-либо из нас как слугу, или соблазнить, или подчинить. Она просто посылала страх как невидимый ветер, чтобы он убил нас, если сможет. Сможет или нет — ей было все равно. Я не ощущала никакой злобы, никаких вообще сильных эмоций, кроме страха, а страх был послан. Сама она ничего не чувствовала. Совсем ничего.
   Как бороться против ничего, я не знала. Не знала, что делать. Мы умирали, и я не знала, что делать.

Глава двадцатая

   В голове прозвучал голос Жан-Клода:
   — Ma petite…
   Но страх взмыл вверх и накрыл его слова. Я знала, что он что-то мне мысленно говорит, но не могла понять. Страх заглушал его, как одна радиостанция заглушает другую. Слова были как призрачные звуки далёкой радиостанции, а слышать, ощущать я могла только страх от Моровен.
   Натэниел свалился на меня, с открытым ртом, хватая воздух, ставший вдруг слишком густым для дыхания. Я умру — это одно дело, но мной не ограничится. Натэниел и Дамиан лежали у меня на коленях, и волосы их переплелись тёмными и светлыми лентами.
   Грегори присел напротив меня — я почти забыла, что он здесь. Обычно мне трудно было понять выражение его лица, когда он в облике леопарда, но это выражение я поняла. Даже сквозь мех и жёлтые кошачьи глаза проступал голод. Не вожделение, а голод. Он сказал, порыкивая:
   — Они пахнут как еда.
   — Я знаю.
   Голос Ричарда, и я повернулась к нему. Протянула руку. Однажды он вытащил нас из памяти Дамиана, может быть, он сможет это сделать опять.
   Он глядел… недовольно, зло. Я стала опускать руку, но он подхватил её в последнюю минуту — взял мою руку в свои. В тот же миг появился запах леса, мускуса, меха. Страх чуть отступил, как волна прибоя, но уже нарастала следующая волна, и знаешь, что она вот-вот придёт.
   Я могла уже говорить, и я сказала:
   — Помоги.
   Зазвучал голос Жан-Клода, отталкивая страх настолько, что я могла расслышать слова.
   — Ты должна вызвать ardeur, ma petite, должна. Она не понимает, что такое чистое вожделение без боли и ужаса. Воспользуйся нашим Ричардом, и я смогу соединить свои силы с твоими, и мы её победим.
   Я глядела в лицо мужчины, которого Жан-Клод так небрежно назвал «нашим», и знала, что это не так. Я чуяла восхитительный запах мускуса, покой сосновой подстилки и опавших листьев, но выражение его лица спокойным никто бы не назвал. Карие глаза были полны откровенной, дрожащей злобы. Касаясь его руки в такие минуты, я обычно чувствовала, как пляшет по коже его злость, но сейчас — нет. Я ощущала только силу Моровен, нависшую надо мной как буря. И единственная эмоция, наполнявшая меня, это был ужас.
   — Ma petite, ты меня слышишь?
   — Да, — сумела я шепнуть.
   — Так что же тебе не нравится?
   Хотелось мне спросить: так что, мне валить Ричарда на пол и насиловать? Но сумела я сказать одно:
   — Не могу. Не могу.
   — Не можешь — что, ma petite?
   — Не могу кормиться от Ричарда.
   Это казалось глупо — говорить это вслух, глядя в это красивое и разозлённое лицо, но я не могла сосредоточиться, чтобы произнести это молча. И так трудно было говорить.
   — Ричард согласился, ma petite.
   Я затрясла головой:
   — Не верю, он злится.
   Ричард стал с виду ещё злее, но произнёс — вслух:
   — Жан-Клод говорит правду, Анита. Я согласился питать ardeur.
   Лицо его потемнело и кривилось от злости. Он согласился, но очень нехотя. Если на то пошло, то и мне не хотелось. Не хотелось мне снова ходить по этой метафизической дорожке. Мы так старались отделиться друг от друга, а секс с Ричардом снова свяжет нас вместе. Я этого не хотела, не думала, что моё сердце переживёт ещё раз разбиться. У человека в сердце кончаются запасы клея, и разбитое остаётся разбитым.
   — Я не могу удерживать страх Моровен вечно, ma petite. Ты должна действовать, пока моя сила не подломилась и не погубила нас всех.
   — Тебе легко говорить, — сказала я почти своим обычным голосом — не придыхающим от ужаса, но с тонким сарказмом. — Не твоя лилейная задница на крючке.
   — Если бы я мог к тебе прилететь, я бы прилетел, но сейчас светлый день, и я не могу. Вы с Ричардом должны это сделать, я уже проигрываю Моровен. Я чувствую, как все ближе подступает её кошмар, и когда он подойдёт слишком близко, я сбегу спасаться в надежде, что к наступлению темноты ещё останется, что спасать. Но если вы с Ричардом поступите именно так, как я боюсь, то темнота настанет слишком поздно — для Дамиана, для Натэниела, и если ты не переживёшь гибель своего слуги и своего зверя, то и мы с Ричардом можем не увидеть следующий восход луны. Неужто так ужасно кормиться от Ричарда, ma petite? Это действительно участь хуже смерти?