Гамильтон Лорел. Сны инкуба

   Она протянула мне флакончик спирта.
   — Возьми и намочи руки в ванной, пока кровь не перестанет.
   — Да ну его к черту!
   Она посмотрела на меня по-родительски.
   — У тебя содраны почти все ногти на обеих руках. Ты хочешь занести инфекцию?
   Подумала я было ей сказать, что инфекции у меня быть не может, но мы сами ещё этого не знали наверняка. Я же не настоящий ликантроп, и хотя я обрела их умение заживлять раны, никто не знает, обрела ли я их умение оставаться здоровой. Дурой надо быть, чтобы пренебречь советом Мэри, а потом потерять палец из-за гангрены или ещё какой-нибудь дряни. Но, черт побери, это же больно будет — спиртом!
   Дверь в кабинет Берта открылась раньше, чем я побежала в ванную. Лицо у него было весьма серьёзным, хотя что-то мелькало в его глазах, что-то такое, что меня насторожило. Не подавляемый смех, но что-то похожее.
   — Анита, ты хочешь выдвинуть обвинения против Браунов?
   Сказал он это с честным лицом и серьёзным голосом. Он всю жизнь вдалбливал мне, что от клиентов мы должны все стерпеть, и никогда до сих пор не предлагал подавать на них жалобу.
   Я всматривалась в его лицо, пытаясь понять, к чему он клонит.
   — Нет, мне это не кажется необходимым.
   Первым в дверях появился Стив Браун, обнимая жену за талию.
   — Мы приносим глубочайшие извинения, миз Блейк. Мы просто не знаем, что на нас нашло. Это… непростительно.
   — Спасибо, что не будете выдвигать против нас обвинений, миз Блейк, — сказала его жена.
   Она плакала, и последняя косметика с неё слезла. Сейчас она казалась старше, чем когда входила в мой кабинет, и дело было не только в отсутствии макияжа. Как будто случившееся высосало из неё ещё чуть-чуть жизненных сил.
   — Мы только заберём вещи нашего сына и уйдём, — сказал он.
   У него тоже был ужасный вид. Не то чтобы такого вида у него быть не должно было, но тут ещё что-то произошло. Я не знала, что, но явно что-то было не так. Тут не только горе, смущение и страх перед полицией.
   — Мэри вас проводит в тот кабинет, чтобы вы забрали вещи, — объявил Берт.
   Мэри не удалось полностью скрыть на своём лице мнение о Браунах, но она повела их в мой кабинет. Как только они уже не могли слышать, я подошла к Берту и спросила тихо.
   — Что ты задумал?
   Он посмотрел на меня честными глазами — вернейший признак, что врёт.
   — Берт, что ты сделал? Ты же знаешь, что я все равно докопаюсь, так что скажи сам.
   Он продолжал смотреть невинными глазами с той же деланной искренностью, когда Брауны вернулись. У меня возникла догадка. Но это была такая мерзость, что даже Берт такого делать не станет… не станет?
   — Ты притворился, что вызываешь копов? — спросила я.
   Он глянул на меня изумлённо — дескать «кто, я?» — и я поняла, что попала в точку.
   — Ты взял их чек. На заложенный дом.
   — Анита, даже я так не сделаю.
   — Ты — сделаешь, если будешь знать, что тебе это сойдёт с рук.
   Глаза его приобрели обычную неискренность. Уже лучше.
   — Они идут сюда, улыбайся и соглашайся со мной.
   — Берт, или ты мне скажешь, что ты сделал, или я это сейчас поломаю к чёртовой матери.
   Он взял меня за руку, чего никогда себе не позволял, и улыбнулся поверх моей головы:
   — Миз Блейк требуется несколько больше аргументов, чтобы она согласилась с нашей договорённостью.
   — О, миз Блейк, пожалуйста, не подавайте на нас в суд! Не надо, чтобы в газетах было, будто я сумасшедшая. Наши дочери и так уже начитались многого.
   Я повернулась и хотела ответить, но Берт меня затащил в свой кабинет и закрыл дверь. Кроме как начать с ним драться, у меня не было другого способа освободиться, так что я пока не стала сопротивляться.
   Он остался у двери, закрывая её спиной, будто боялся, что я выскочу.
   — Анита, это справедливо.
   — Что именно? — спросила я, чувствуя, как голос мой начинает разогреваться и готов сорваться на крик.
   — Мы действительно можем подать на них в суд.
   — Но мы этого делать не будем.
   — Но могли бы.
   — Берт, или скажи мне правду, или отойди от двери.
   — Бонус, Анита. За то, что они на тебя набросились. Что в этом плохого?
   — Сколько?
   Он неловко замялся.
   — Сколь-ко? — повторила я раздельно.
   — Десять штук, — ответил он и быстро добавил: — у него своя строительная фирма. Он может себе это позволить, и они действительно зарвались.
   — Берт, ты сволочь.
   — Когда я заговорил о суде, его жена предложила мне чек в размере закладной на дом. Я его не взял. Как видишь, я не такая сволочь, как ты думаешь.
   — Нельзя брать деньги за то, что не подашь в суд. Это противозаконно.
   — Я не говорил прямо, за что эти деньги. Намекнул, возможно, но не такой я дурак, чтобы говорить что-нибудь конкретное. Хоть в этом отдай мне должное.
   Я смерила его взглядом.
   — Я тебе отдаю ровно столько должного, сколько ты заслуживаешь, Берт. Если они остынут и скажут копам, что ты сделал, как ты объяснишь, за что взял деньги?
   — Как задаток.
   — Я не могу поднять их сына, Берт, и его подружку тоже.
   — Но ты можешь хотя бы поговорить с детективом, который вёл дело?
   — И тогда ты сможешь оставить деньги себе?
   — Я больше думал о том, что ты можешь послужить для полиции экспертом.
   — Я не специалист по убийствам, Берт, если в них не замешаны монстры.
   — А серийный убийца монстром не считается? — спросил он.
   — Почему — серийный?
   — Их сын и его девушка были первыми, но не последними. Через год он убил другую пару.
   — И есть уверенность, что это один и тот же преступник?
   Берт пожал плечами:
   — Тебе стоило бы поговорить об этом деле с полицией, а для того тебе нужно разрешение родителей, поскольку, как ты верно указала, это не тот вид преступлений, что подпадают под твою юрисдикцию.
   Он почти улыбался.
   — Вот что, босс, договоримся так: я поговорю с копом, который вёл дело. Если они знают, кто это, но только доказательств у них нет, то я помочь не могу. Если же они в потёмках, то одна идея у меня есть.
   Берт расплылся в улыбке.
   — Я же знал, что ты согласишься.
   — Но если моя идея не сработает, и Браунам от неё пользы не будет, ты им лично выпишешь чек на десять штук.
   — Анита, я просто верну деньги.
   Я покачала головой.
   — Нет, твой личный чек на десять штук.
   — Ты не сможешь меня заставить.
   — Нет, но я могу поставить на голосование вопрос насчёт тебя отсюда вышибить. Ты ни хрена не понимаешь ни в зомби, ни в преступлениях, ни в вампирах. Ты — финансист. Но ведь не единственный финансист в мире?
   — Анита… да ты всерьёз, — сказал он с удивлением.
   — Ты только что выдурил у этих людей десять тысяч долларов, Берт. И это заставляет задуматься, что ещё ты успел сделать. Задуматься, не надо ли нам устроить аудиторскую проверку.
   Он начинал злиться — видно было по глазам и по линии сжатых губ.
   — Это ниже пояса. Я никогда никого не обманывал в этой компании.
   — Может быть, но кто смошенничал раз, смошенничает и второй раз.
   — Не могу себе представить, как ты можешь меня в таком обвинить.
   — А я не могу себе представить, как мне раньше такое в голову не пришло.
   Он потемнел от усилий не сорваться. Видно было, как растёт у него давление.
   — Зови аудиторов — и ко всем чертям.
   — Предлагаю тебе сделку, Берт. Меня устроит, если ты отдашь им обратно чек вместо своего личного, но такое гадство не должно повториться. У нас хватает денег, Берт, без того чтобы людям дурить головы.
   — Они сами предложили деньги, я не просил.
   — Нет, но спорить могу, ты их навёл на такую мысль. Ничего прямо не говорится, как ты уже и сказал, но как-то ты их заставил об этом подумать.
   Он открыл рот, закрыл снова, прислонился к двери.
   — Может, так и было, Анита. Но с ними это было так легко…
   — …что ты просто не устоял?
   Он сокрушённо выдохнул, плечи его опустились.
   — Я слегка потерял голову.
   Я покачала головой и чуть не засмеялась.
   — Так вот, больше не теряй. Договорились?
   — Постараюсь, но обещать не буду, а то ты мне не поверишь.
   Тут я действительно рассмеялась:
   — С этим не могу спорить.
   — Хочешь, чтобы я прямо сейчас порвал этот чек?
   Я высматривала в его лице признаки страдания, которое всегда причиняет Берту расставание с деньгами, но видела только решимость, будто он уже с этими деньгами распрощался навсегда.
   — Пока нет.
   Он поднял глаза, и в них мелькнула тень надежды.
   — Не радуйся пока. Есть хиленький шанс, но если он как-нибудь поможет полиции, то сколько-то мы заработаем. Если нет, то мы деньги вернём.
   — Мне стоит знать, что у тебя за план?
   Он спрашивал, законно ли это, и если нет, то ему лучше не знать, чтобы потом отрицать было проще. Берт знал, что я переступаю такие черты, за которыми не тюремный срок, а смертный приговор. Я знала, что передо мной — маска жулика, мошенника, но он знал — или подозревал, — что перед ним маска хладнокровного убийцы. Бывали такие начальники, которые не смогли справиться с подобными сомнениями или почти уверенностью. А мы сейчас стояли друг напротив друга и отлично один другого понимали.
   — Я спрошу, не дадут ли копы что-нибудь из одежды мальчика, чтобы Эванс на это глянул.
   — Ясновидец-осязатель, который себе руки хотел отрезать? — Берт сморщился.
   — Он уже вышел из больницы, — ответила я.
   Берт нахмурился.
   — Но ведь в газетах писали, что он хотел себе отрезать руки, чтобы не видеть убийств и насилий каждый раз, когда до чего-нибудь дотрагивается?
   — Так и было, — кивнула я.
   — Анита, никогда не думал, что мне придётся такое говорить, но оставь беднягу в покое. Я отдам деньги.
   Я прищурилась. Он хочет меня обдурить? Или говорит всерьёз? Вслух же я сказала:
   — Эванс чувствует себя так хорошо, как давно уже не было. Он снова берет активных клиентов.
   Берт смотрел на меня, и не совсем дружелюбно.
   — Этот человек пытался покончить с собой, чтобы не видеть таких вещей, а ты хочешь принести ему предметы из дела серийного убийцы, зарезавшего юную пару. Анита, это действительно бессердечно.
   — Эванс сам вернул себя к работе, Берт, а не я. Он теперь женат, и куда спокойнее, чем был в этой жизни.
   — Любовь — великая вещь, Анита, но она не все лечит.
   — Да, — согласилась я, — не все.
   И не стала объяснять Берту, что новая жена Эванса — проективный парапсихический поглотитель. Она практически все экстрасенсорные способности блокирует на несколько ярдов вокруг. И Эвансу рядом с ней куда спокойнее, она его в буквальном смысле спасает.
   Глазки Берта прищурились.
   — Тот парнишка, с тобой, это твой бойфренд?
   Я кивнула.
   — Только бойфренд?
   — Кто же ещё, Берт?
   Моя очередь была делать невинные глаза.
   Он покачал головой.
   — Не знаю, но шум из твоего кабинета был очень красочным, и это даже без видеоряда.
   Я не покраснела, потому что была занята тем, чтобы ничего на лице не выразить.
   — Ты действительно хочешь знать, Берт, или лучше тебе потом иметь возможность все отрицать?
   Он подумал секунду, потом покачал головой.
   — Нет, мне этого знать не надо.
   — И ты прав.
   — Но если бы я хотел знать, ты бы мне сказала правду? — спросил Берт.
   Я кивнула.
   — А зачем, зачем бы ты её сказала?
   — На физиономию твою посмотреть, — сказала я тихо и очень, очень дружелюбно.
   Он проглотил слюну и стал чуть бледнее, чем был секунду назад.
   — Там… что-то нехорошее?
   — Спроси — и узнаешь.
   Он снова покачал головой.
   — Нет, — сказал он. — Нет.
   — Не задавай неприятных вопросов, не получишь неприятных ответов.
   — Не задавай вопросов, если не хочешь слышать ответов.
   — Вот именно, — поддакнула я.
   Он усмехнулся свой обычной улыбкой — «а я что-то знаю, а ты нет».
   — Но десять штук мы себе оставляем.
   — Пока что. Если Эванс согласится, они нам очень пригодятся.
   — Он так дорого берет?
   — Человек рискует рассудком и жизнью каждый раз, когда касается вещдока. Я бы заставила себе за такое платить. А ты?
   У Берта глаза засветились:
   — А бизнес-агент у него есть?
   — Берт!
   — Я только спросил.
   Я не стала приставать, только головой покачала. У Берта истинный гений добывать деньги парапсихическими способностями, которые их владельцы считают проклятием. Плохо ли будет, если он поможет Эвансу малость заработать? Нет. Но вряд ли Берт понимает, что Эванс — один из мощнейших ясновидцев-осязателей во всем мире. Случайное прикосновение кончиками пальцев говорит ему о человеке больше, чем все остальные когда-нибудь узнают. Берт, вероятно, протянет руку для пожатия, и сделка не состоится. Я ведь только подозреваю, каков Берт на самом деле. Одно прикосновение — и Эванс это будет знать точно. Если он не убежит с воплем, это уже будет для меня приятным сюрпризом. Я бы лично никогда не стала пожимать руку Эвансу. Во-первых, к ясновидцу-осязателю с протянутой лапой не лезут — дурной тон. Во-вторых, Эванс меня как-то случайно коснулся, и не был в восторге от увиденного. Так кто я такая, чтобы кидать камнями в Берта? Он-то, может, даже не будет отмечен у Эванса на радаре, а я рухну в языках кровавого пламени.

Глава тридцать вторая

   С остальными клиентами была скука смертная по сравнению с Браунами — слава те, Господи. Натэниел тихо сидел в уголочке во время всех встреч — на всякий случай. Берт уже не спорил. Среди клиентов было два адвоката — обсуждение завещаний и других конфиденциальных материалов. Они возразили было против присутствия Натэниела, но я напомнила им, что по закону я сама не связана никакой конфиденциальностью, так какое им дело? С точки зрения закона я была права, а юристы терпеть не могут, когда не юрист прав. Может быть, просто мне другие юристы не попадались. Поэтому они оба поинтересовались, кто он такой и зачем он должен присутствовать на их встрече со мной.
   Первому я сказала: вы хотите, чтобы я с вами говорила, или нет? И он оставил тему. Второй оказался настойчивей. Сорванные ногти у меня ныли адски. Ныла ущемлённая гордость после секса в офисе. Я была очень недовольна жизнью, и потому сказала правду:
   — Он здесь на тот случай, если мне понадобится секс.
   Я произнесла это с улыбкой, сама зная, что глаза у меня не улыбаются, но мне было плевать.
   Натэниел заржал и изо всех сил постарался изобразить, что это кашель.
   Адвокат мне, разумеется, не поверил.
   — Миз Блейк, это был вполне законный вопрос. Я имею все права защищать интересы моего клиента. Вам нет необходимости нас оскорблять смехотворной ложью.
   Так что я перестала оскорблять его ложью, и мы перешли к делу.
   Каждый клиент — или группа клиентов — должен был спросить про Натэниела. Я попробовала все ответы от домашней прислуги до любовника, от рассыльного при офисе до личного помощника. Ни один ответ не понравился, и я перестала обращать на это внимание куда раньше, чем клиенты кончились. Наконец я стала снова говорить правду, и две новых группы, услышав её, оскорбились. Оскорбительная ложь, как они сказали. Вот так; скажи только правду, и никто тебе не поверит.
   Единственная же тема, на которую мне хотелось говорить, это был мой зверь. У меня прямо рядом сидел ликантроп, и не было даже пяти минут свободных, чтобы начать обсуждение. Море вопросов, и ни минуты, чтобы их задать. Может, потому я так неприветлива была с клиентами. Может быть, а может, я вообще неприветлива. Сама по временам не знаю.
   В семь вечера, как раз вовремя, мы сели в мой джип. Берт даже без моей просьбы передал мою встречу на кладбище в 19:30 Мэнни, да ещё извинился, что перегрузил меня заказами. Перегружает он меня всегда, и до сих пор никогда не извинялся. Наверное, когда он понял, что я действительно могу поставить на голосование вопрос и дать ему под зад, то решил быть хорошим мальчиком. А может, до него дошло, что такое голосование может потребовать каждый из нас. Уж если у Берта есть какие-то слабые места в бизнесе, то только одно: он уверен, что те из нас, у кого нет диплома по бизнесу, в этом ничего не понимают. Немножко страха — это не всегда плохо. На некоторых оказывает даже терапевтическое действие. Вряд ли положительная модификация Берта продержится долго, но будем радоваться, пока она есть.
   Я уже вывернула на Олив в сторону города. Времени как раз хватало забросить Натэниела в «Запретный плод» и только на пятнадцать минут опоздать на первую свою работу на кладбище.
   — Куда ты едешь? — спросил Натэниел.
   — В «Запретный плод».
   — Тебе сперва поесть надо.
   Я покосилась на него, тормозя у светофора.
   — Времени нет.
   — Ты знаешь, что если не утолить один голод, все другие обостряются?
   Он сказал это очень мягко, но я уже не доверяла этой мягкости тона. Обычно это значило, что он хочет на что-то обратить моё внимание, и при этом прав, и если я только не буду злиться, то сама пойму, что он прав. Обычно это значило, что спор проигран ещё до его начала. Но я никогда не считала неминуемое поражение причиной отказа от битвы.
   — Да, знаю. Если я не утолю ardeur, то зверь хочет больше мяса или вампир хочет больше крови. Все это я знаю.
   — Так что будет, если ты не накормишь свой человеческий желудок? Ты же будешь голодной?
   Светофор мигнул, и я поехала. Вечернее субботнее движение на Олив — не заскучаешь.
   — Ага.
   Я искала подвоха, и пока его не видела.
   — Если твоё тело проголодается по обычной еде, это разве не значит, что всякий другой голод тоже обострится?
   Я чуть не врезалась в машину перед нами, потому что уставилась на него. Пришлось врезать по тормозам и выдержать какофонию сигналов, а если бы не было так темно, то и много жестов руками.
   — Как ты сказал?
   — Ты слышала, Анита.
   Я вздохнула и попыталась больше внимания обращать на дорогу. Но про себя я давала себе хороших пинков, потому что все было так просто, так до ужаса просто.
   — Когда я работаю, регулярно питаться не получается, и выходит, что каждый раз, когда я приезжаю домой, мною овладевает ardeur.
   — Иногда два раза за ночь, — сказал он. — Сколько ты ела в те ночи, Анита? Я про обычную еду.
   Я попыталась вспомнить и должна была честно признать:
   — Иногда ничего.
   — Интересно было бы, если бы ты вела дневник приёма пищи. Можно было бы посмотреть, есть ли корреляция между голодом твоего человеческого тела и другими видами голода.
   — Ты так говоришь, будто знаешь ответ.
   — Ты разве не заметила, что ликантропы любят готовить и есть?
   Я пожала плечами:
   — Не задумывалась как-то.
   И задумалась. Ричард готовил, и всегда либо звал меня куда-нибудь поужинать, либо готовил для меня. Мика готовит, хотя в основном этим занят Натэниел. Обычно у нас в доме собирается полно леопардов-оборотней хотя бы на завтрак, либо на обед, либо на ужин.
   — Ты хочешь сказать, что не без причины мужчины-ликантропы, с которыми я встречалась, имели склонность к домашнему хозяйству?
   Он кивнул.
   — Нам нужна отлично сбалансированная диета, с хорошим содержанием белков. Помогает держать зверя в узде.
   Я посмотрела на него — в свете улицы он был почти в тени. Лавандовая рубашка была самым светлым пятном на нем.
   — А почему мне никто до сих пор такого не говорил?
   — Мы считали тебя в основном человеком, Анита. Но после того, что я сегодня видел… — Он помолчал, подбирая слова. — Если бы я не знал, что ты — человек, и не умеешь на самом деле выскользнуть из кожи и стать леопардом, я бы решил, что ты из наших. Твои ощущения, как ты отбивалась, как ты пахла — все было от оборотня. Ты совсем не как человек себя вела. Сверни сюда на стоянку.
   — Зачем? — спросила я.
   — Надо поговорить.
   Мне не понравилось, как это прозвучало, но я свернула на стоянку в торговый квартал и припарковалась на первом же свободном месте, что было довольно далеко от всех забегаловок. Магазины почти все были закрыты. Я выключила двигатель, и мир внезапно затих. Где-то рокотала Олив, и доносилась музыка из ресторанов, но в машине было тихо, как бывает тихо только в машине после наступления темноты. Один поворот ключа — и тишина, уединение, интимность.
   Я повернулась к Натэниелу, натягивая ремень, но сидеть в машине без ремня — мне не по себе от этого.
   — Ладно, говори, — сказала я, и голос у меня прозвучал почти обыденно.
   Он повернулся на сиденье, насколько позволял ремень — он знал мой пунктик на этот счёт. Сидел он лицом ко мне, коленом упираясь в панель.
   — Мы с тобой обращались так, будто ты человек, и теперь я думаю, правы ли мы были.
   — Ты хочешь сказать, я теперь перекинусь, потому что мы стали триумвиратом?
   Он покачал головой, длинная коса шелохнулась на коленях, как тяжёлая кошка.
   — Может быть, это как-то усугубит ситуацию, но я думаю, одна из причин, почему ты никак не можешь подчинить себе ardeur, — в том, что почти все советы тебе даёт вампир. А ему еда не нужна, Анита. Для Жан-Клода есть только жажда крови и ardeur. А ликантроп не может перестать быть человеком. Все равно приходится есть по-человечески — просто добавляется голод зверя, но именно добавляется, а не заменяет.
   Я подумала.
   — То есть, когда я подавляю приступы нормального голода, мне становится тяжелее подавлять ardeur?
   Он кивнул, и снова волосы проехались по коленям, будто коса подползала ко мне.
   — Да.
   Я ещё раз подумала, и не нашла брешей в этой логике.
   — Ладно, допустим, ты прав. Так что мне делать? Я все равно сегодня опаздываю, как обычно.
   — Подъедем к окошку для машин. Возьмёшь себе что-нибудь лёгкое, что можно съесть за рулём, а я возьму салат.
   Я нахмурилась:
   — Ты что? Салаты в драйв-апах никуда не годятся.
   — Мне надо поесть перед выступлением.
   — Чтобы лучше держать своего зверя?
   — Да.
   — Но зачем салат? Я думала, тебе что-нибудь белковое нужно.
   — Если бы тебе предстояло раздеваться перед незнакомыми, ты бы тоже взяла салат.
   — Один гамбургер за несколько часов до выступления — от этого ты вес не наберёшь.
   — Нет, но пузо вздуется.
   — Я думала, это только с девушками случается.
   — Нет.
   — Значит, ты ешь салат, чтобы хорошо сегодня выглядеть.
   Он кивнул, и волосы его свалились с ноги, перевалили через рычаг передач. Очень тянуло потрогать эту густую косу. Голосочек в голове спросил: «А что такого?» После того, что мы днём устроили, что может значить волосок? Логично, но логика мало общего имеет с моим поведением по отношению к Натэниелу.
   Я сцепила руки на коленях, не давая себе до него дотронуться, и почувствовала себя дурой. Что это я вообще творю? Я протянула руку к тяжёлому витку волос, погладила его, будто это было что-то более интимное, чем коса. Волосы были мягкие, тёплые. Я гладила их, пока говорила.
   — Зверя никогда не раздирают противоречия?
   — Нет, — сказал он, и голос его в тёмной тишине прозвучал и тихо, и отчётливо.
   Я осторожно стала вытягивать его косу, обмотанную вокруг него.
   — Но ты же борешься не с голодом по мясу и крови?
   — Нет, не с ним.
   Я добралась до конца косы, взяла его в руки.
   — Я думала, что этот голод — зверь. Жажда погони и еды, и все.
   — А сейчас как ты думаешь?
   Я погладила себя по ладони кончиком косы, и по коже пробежала дрожь. Голос мой сорвался, когда я ответила:
   — Ричард всегда говорил о своём звере так, будто это его самые низменные побуждения — ну, похоть, леность, традиционные грехи, — но грех подразумевает знание добра и зла. А здесь не было добра или зла, ничего похожего на обычные мысли. Я до сих пор не понимала, насколько мои мысли держатся на реалиях. Всегда думала о том, как одна реалия влияет на другую. О последствиях своих действий.
   Я взяла на руки ещё кусок его косы, будто змею — толстую, мягкую змею. Собрала его волосы в охапку и позволила себе прижать их к груди. Меня ограничивал ремень сиденья, а мне хотелось быть ближе к Натэниелу.
   Прижимая ворох его волос к себе, я сказала:
   — Я перестала думать о горе Браунов, об их погибшем сыне. Не то чтобы я решила это игнорировать. Я не была чёрствой — просто это мне на ум не приходило. Просто они сделали мне больно, и я взбесилась, а бешенство немедленно перешло в голод. Если я их убью и съем, они мне больше больно не сделают, а я голодна.
   Произнеся последнее слово, я посмотрела ему в глаза.
   Они на миг вспыхнули от какой-то игры отражённого света, как глаза кота в свете фонарика. Он отвернул голову, и блеск исчез — глаза Натэниела снова скрылись в тени. От поворота головы волосы натянулись, и у меня была секунда, чтобы решить — держать или выпустить. Я удержала косу, и ощущение было такое, будто тянешь туго привязанную верёвку.
   Голос его прозвучал чуть-чуть с придыханием:
   — При первой перемене тобой всегда овладевает голод, особенно если ты новичок.
   — А как же ты тогда удерживаешь себя, чтобы не бросится в клубе рвать публику? — спросила я, и у меня самой голос звучал неровно.
   Он отклонился от меня назад, и я сильнее, жёстче потянула косу.
   — Переводишь голод в другой канал — секс вместо еды. Партнёров по спариванию не едят. То, что можно трахнуть, — то не пища.
   Голос прозвучал ниже. Он не стал грудным — именно что понизился.
   — Так почему же я никого не съела? Насчёт секса с Браунами я даже не думала.
   — Сперва в тебе нет ничего, кроме голода, но после нескольких полнолуний начинаешь думать, но думаешь не как личность, а как животное. Ещё несколько полнолуний — и ты можешь, если хочешь, думать по-человечески даже в животном виде.
   — Если хочешь? — переспросила я и потянула его к себе за косу как за верёвку, но эта верёвка была приделана к черепу, и Натэниел не поддался. Он потянул прочь, и я знала, что это должно быть больно — чуть-чуть.