Гамильтон Лорел. Сны инкуба

   Когда все вернулись, у меня голова лежала между колен. Я не потеряла сознание, но, сидя напротив Ричарда и глядя, как Клер намазывает ему печенье маслом, я об этом жалела.
   Натэниел выложил столовые приборы, принёс ещё кофе, проверил, что на столе не меньше шести видов джема, желе и варенья. С каких это пор у меня в холодильнике завелось желе из красной смородины? Глядя на мужчину, хлопочущего у меня в кухне, я сама себе ответила: с тех пор как продукты покупает Натэниел.
   Отчасти мне хотелось сорваться и удрать, но где-то в глубине ещё жива была та частичка меня, которая не даёт мне быть полной заразой, и она сейчас думала, делают ли белые кружевные фартуки такого размера, чтобы поместились плечи Натэниела? Раз уж он изображает из себя Миссис Хозяюшку, так ему же нужен передник, а может, и нитка жемчуга? От этой мысли я прыснула и не могла остановиться, и объяснить, отчего смеюсь, тоже не могла. В конце концов мне пришлось извиниться, встать и выбежать, затыкая себе рот. Когда Мика меня нашёл, смех опять сменился слезами. Натэниел не пришёл нас искать. Я была рада, только немножко я все же ждала, что он сейчас войдёт. Я была готова на него за это разозлиться и расстроиться, если он этого не сделает. Иногда я сама себя не понимаю.

Глава двадцать пятая

   Мика попытался выманить меня из спальни обещанием завтрака и уговорами, что не могу же я весь день там прятаться. Наверное, это замечание насчёт прятаться меня достало. Я ему сказала в глаза, что он нарочно про это вспомнил, и он ответил:
   — Конечно. Натэниел не ожидает, что ты бросишься перед ним на колени с предложением. Его устраивает то, что есть.
   — А вот и нет. Он хочет секс.
   Мика протянул мне руку с видом чуть слишком серьёзным.
   — Не понимаю, почему ты не отдаёшь ему этого последнего кусочка.
   Я не взяла его руку — даже скрестила руки на животе и посмотрела на него сердито:
   — Последний кусочек. Ты говоришь так, будто это ерунда.
   Он присел передо мной:
   — Анита, я тебя люблю, ты это знаешь.
   Если серьёзно, то я этого не знала. Кто-то может вести себя так, будто тебя любит, но ты никогда не знаешь, настоящее это или нет. Вслух я этого не сказала, но что-то в моих глазах или жестах сказало это за меня, потому что Мика придвинулся ко мне. Ближе, ближе, и оказался у меня на коленях, обхватив меня ногами за талию. Я не могла удержаться от смеха — ради чего, конечно, он это и устроил.
   Я обняла его за талию, он положил руки мне на плечи. Ноги его за моей спиной прижимали меня к нему близко-близко.
   — Ты же понимаешь, что в этой позиции секс не получится, разве что аппаратурой поменяемся.
   — Иногда нужен не секс, Анита, а просто быть рядом.
   — А это уже девичья реплика.
   — Не тогда, когда девушка — ты, а молодой человек — я.
   Я сама почувствовала, что лицо у меня становится серьёзным и несчастным.
   — Я не знаю, как это делается.
   — Что? — спросил он.
   — Ричард прав, я не знаю, как это — любить кого-то. Плохо умею.
   — Ты все умеешь отлично, кроме как это признать, — сказал он, прижался ко мне ещё теснее, и я почувствовала, что он рад меня видеть.
   — Ты стараешься меня отвлечь.
   — Нет, я стараюсь не дать тебе разозлиться.
   — Разозлиться на что? — спросила я, опуская руки вдоль его спины. Трудно было так близко к нему не дать волю рукам.
   — Просто разозлиться. Ты злишься всегда, когда тебе неловко, а то, что сейчас было на кухне, тебя должно было здорово смутить.
   Мои руки просунулись под ремень, к верху джинсов. Когда-то я думала, будто для того, чтобы кого-то так трогать, нужна любовь. Приятная мысль, и мне она тоже нравилась, и рождала чувство защищённости. Сейчас мои руки блуждали по грубой ткани новых джинсов, но под ними ощущалась плотная выпуклость зада. Задница у него была отличная, круглая и тугая, меньше, чем мне нравится, но вполне отчётливая. Я ему когда-то сказала, что ему нужна тяжёлая задница, чтобы уравновесить то, что спереди. Честно говоря, у Натэниела зад круглее и полнее, больше похож на женский. Плотный, твёрдый, но круглый. А я люблю, чтобы у мужчин было за что подержаться. Меньше всего мне нравятся такие, у которых худосочная задница белого супермена, и джинсы на ней мешком висят. Мне что-то такое нужно, чтобы и в руки взять, и укусить за что. Я, когда говорю, что люблю мужчин с мясом, вкладываю в эти слова не один смысл.
   Сейчас я ткнулась головой ему в грудь, руками взялась за ягодицы. Он чуть покачивался, укачивая меня. Это любовь? То, что я могу его трогать, где хочу, а он меня — любовь? Или просто вожделение?
   Чуть приподняв лицо, я тронула кожу на его шее, тёплую, приятную. Меня воспитали в убеждении, что любить можно только одного. Если я люблю Жан-Клода, то Мику я любить уже не могу. Если я люблю Мику, не могу любить никого другого. Единственный, кому я без колебаний могу сказать «я люблю тебя» — как ни странно, это Ашер. У меня начинало складываться подозрение, что это потому, что Жан-Клод его любит, любит уже много сотен лет, за вычетом тех, когда они друг друга ненавидели. В объятиях Жан-Клода, пронизываемая теми чувствами, что испытывал он к Ашеру, я вполне могла сказать «люблю» и быть искренней. Но здесь и сейчас, когда Жан-Клода рядом нет, это слово застревало у меня в глотке, грозя удушить.
   Иногда я думала, что люблю Мику, но это было не то, что хотят от тебя услышать те, кто хотят, чтобы ты их любила. Иногда это хуже, чем не любить.
   Я взялась рукой за середину его зада, поглаживая пальцем сквозь джинсы, а другая рука поднялась вверх, ухватилась за курчавые густые волосы, коснулась тёплой шеи. Я знала, кто это у меня в голове, запуская в эти волосы руку и наклоняя голову на сторону, выставляя длинную, отчётливую линию шеи. Мы почти одного роста, и его шея оказалась точно напротив моих губ, чтобы лизнуть кожу. Такую тёплую, неимоверно тёплую. Я охватила её губами, ощутила биение пульса под ней и всадила зубы.
   Мика вскрикнул, но не от боли. Он сильнее прижался ко мне, подставляя шею, как жаждущая женщина прижимается к мужчине. Я всаживала в кожу зубы и давила в себе желание прокусить, пустить кровь. Жан-Клод наполнял мне голову образами — он, Ашер и Джулианна, давно погибшая человек-слуга Ашера. Секс там тоже был, но куда больше смеха, и игры в шахматы, и Джулианны, сидящей с вышиванием у огня. Больше объятий, чем траханья. Образы Ашера и его, и меня, и Мики тоже. Клыки его на шее у Мики, а я смотрю на обоих. Жан-Клод подходит к нам обоим, спящим на его большой кровати в шёлковых простынях, и каштановые локоны Мики так перепутаны с моими чёрными, что нельзя сказать, где мои и где его волосы. Жан-Клод дал мне ощутить его чувства, когда он стянул с нас одеяло и почувствовал первое дыхание тепла. Ощущение, когда он втискивает между нами своё холодное тело, и мы шевелимся во сне, медленно просыпаясь навстречу его рукам. Как дорого ему, что Мика просто даёт ему кровь и не спорит, и делает вид, что это не такой уж ценный дар. Или как много для него значит, что он может отвернуться от кровоточащего и все ещё желающего тела Мики к моему и войти в меня другим способом, а Мика смотрит или участвует. Смотреть на это глазами Жан-Клода было мне неловко, и хотелось здесь не быть, но он шепнул мне мысленно, пока мой рот наслаждался вкусом кожи Мики: «Если это не любовь, ma petite, то я ничего о ней не знаю. Если это не любовь, то от сотворения мира ещё никто никого не любил. Ты спрашиваешь себя: Что такое любовь? Люблю ли я? А спросить надо: Что такое не любовь? Что есть такого, что делает для тебя этот мужчина не из любви?»
   Я хотела заспорить, но Жан-Клод был слишком глубоко в моем разуме, а шея Мики у меня между зубами. Столько видов голода можно утолить на этой плоти, столько желания, столько… столько… Сладкая струйка крови зазмеилась по языку, помогла мне овладеть собой, и я отодвинулась, чтобы не ранить его. Но он обмяк, прижимаясь ко мне, как после законченного секса. Он дрожал, его дрожь передавалась мне, и дыхание его вырывалось вздохами.
   Я держала его, обвив руками, иначе он бы упал, наверное. Он отдал себя мне полностью. Не пытался защитить себя, не боялся, что я вырву ему горло, а надо бы. Но он мне доверял. Доверял, что я не сделаю ему больнее, чем будет радостно. Никогда до сих пор я не пускала ему кровь, никогда не оставляла больше, чем следы зубов или синяки. И так это было хорошо — держать его между зубами и не прекращать, пока не почувствуешь вкус крови.
   Он засмеялся с придыханием и сказал хрипло:
   — Натэниел будет ревновать.
   — Ага, — шепнула я. — Он всегда хотел, чтобы я его пометила.
   И пришла мне такая мысль: «Разве убьёт меня, если я дам Натэниелу немного того, чего ему хочется?» Нет, не убьёт. Вопрос в том, сломает ли это меня, и если да, то насколько? Эхом отозвался у меня в голове Жан-Клод: «Вряд ли сломает, ma petite. Скорее исцелит тебя — и его».
   — Пшел вон из моей головы, — сказала я.
   — Что? — переспросил Мика.
   — Ничего, прости, сама с собой.
   Жан-Клод сделал, как я велела, но его смех ещё звучал у меня в голове эхом все остальное утро.

Глава двадцать шестая

   Я сидела в кухне и ела печенье, щедро намазанное маслом и мёдом. Отличное было печенье, но гвоздём программы был Грегори. Он все ещё оставался в облике леопарда, но печенье ел. Вы когда-нибудь видели, как едят хлеб зубами, предназначенными для перегрызания горла антилоп? Интересное зрелище. Если бы он просто клал целое печенье в рот, было бы нормально, но он поступал по-другому. Он поедал кружочки выпечки, капающие маслом и смородиновым вареньем кусочками, деликатно. Но челюсти его не были приспособлены для деликатной работы, и мех перемазало вареньем, а Грегори облизывал его неимоверно длинным языком. Это отвлекало, но и завораживало. Как сочетание «Планеты зверей» и «Сети еды».
   Хорошо, что было, кому меня развлечь, потому что Натэниел был совершенно мрачен. Я знала, что его огорчит моя метка на шее Мики, потому что меня он буквально умолял сделать это ему, а я отказалась, но насколько он расстроится, я себе не представляла. Он грохотал кухонной утварью. Дверцы шкафов он не закрывал, а захлопывал. Когда он открывал холодильник, доносился хор ударов, шлепков и прочих звуков. Я понятия не имела, что пластиковые контейнеры могут так грохотать.
   В промежутках между грохотом он соглашался со всем, что говорил Грегори, но таким тоном, будто вызывал на ссору.
   — Мы сегодня объявили выступление леопарда, и если меня не будет, придётся тебе, — сказал Грегори и облизнул «морду» длинным языком.
   — Ладно, мне все равно сегодня вечером нечего делать.
   Почему-то я поняла, что это шпилька в мой адрес.
   Мика посмотрел на меня, и этот взгляд яснее слов говорил: «Уладь все это». Почему это всегда мне кашу расхлёбывать? Ну, прежде всего, потому что я обычно её и заваривала. Вот так.
   Следы моих зубов отпечатались у Мики на шее. Они слегка поблекли под действием неоспорина, но перевязывать их не было нужды. Его счастье — и моё. Я остановилась как раз когда могла нанести ему рану посерьёзнее. И крови меньше, чем в тот единственный раз, когда я позволила себе пометить Натэниела. Это было, когда ardeur только появился и я все ещё пыталась утолять его как-нибудь так, чтобы не нужно было сношения. Такая я была дура.
   Последней соломинкой послужил инцидент, когда Натэниел попытался убрать со стола масло, а ещё не все доели. Грегори перехватил маслёнку, а когти леопарда не приспособлены держать фарфор. Маслёнка выпала и разлетелась по всему полу, масло проехало из угла в угол, оставив противный след, как жёлтый слизняк. Не знаю, что я могла бы сказать — вряд ли что-нибудь полезное, — как зазвонил телефон.
   — Возьмите кто-нибудь трубку, — сказал Натэниел с пола, убирая грязь. — Я тут занят слегка.
   Мика продолжал есть, будто не слышал. Наверное, был расстроен, что я не сказала Натэниелу что-нибудь утешительное. Проблема была в том, что я не знала, что можно сказать. Так что трубку взяла я.
   — Анита, это я, Ронни.
   — Привет, Ронни! — Я стала лихорадочно думать. Да, не у меня одной проблемы. Я никак до сих пор не могла поверить, что она отвергла предложение Луи. А вслух я произнесла: — Как ты там?
   — Луи мне оставил сообщение на автоответчике, и я знаю, что ты знаешь.
   Голос её звучал слегка с вызовом.
   — Понятно. Хочешь об этом поговорить?
   Вызова я не приняла. Не на меня она злится.
   Она испустила долгий вздох.
   — Нет… да… не знаю.
   — Можешь ко мне приехать, или где-нибудь встретимся, если хочешь.
   Я говорила тем же тщательно-спокойным голосом, каким так часто говорил со мной Мика.
   — Я бубликов привезу.
   — Могу накормить домашним печеньем, когда приедешь.
   — Домашним печеньем? Неужто ты его испекла? Быть не может.
   — Нет, это Натэниел.
   — Он умеет печь?
   — Как видишь.
   Волна её сомнений накрыла меня даже по телефону.
   — Нет, честно, он отлично готовит.
   — Раз ты так говоришь.
   — Знаешь, мы бы с голоду умерли все, если бы ждали, пока я что-нибудь приготовлю.
   Тут она засмеялась:
   — Вот это уже чистая правда. Ладно, я скоро приеду, оставьте мне пару печений.
   — Не сомневайся.
   И разговор закончился. Повесив трубку, я ещё постояла у телефона секунду, глядя на сердитую спину Натэниела и мусорное ведро, куда он сбрасывал разбитую маслёнку и загубленное масло. Никогда не думала, что завязанные на затылке волосы могут подпрыгивать сердито.
   Мика посмотрел на меня — очень красноречиво. Взгляд говорил: «Немедленно все исправь, немедленно, иначе я на тебя тоже разозлюсь». Когда с тобой в доме живут двое мужчин, это имеет свои теневые стороны. Одна из них — если они оба с тобой одновременно поссорятся.
   Натэниел стоял возле шкафа, положив руки на край, и всем телом излучал гнев. Никогда я его таким не видела. Казалось бы, это должно было меня взбесить, но нет. Наверное, если он хочет злиться, то имеет право.
   Я попыталась придумать что-нибудь полезное, что сказать. Натэниел из счастливого домашнего жаворонка превратился в разозлённого мужчину, такого разозлённого, каким я его никогда не видела. А изменилось только одно: я поставила Мике метку на шее. Натэниел вполне терпел, что у Мики есть и сношения со мной, и оргазм, когда ему, Натэниелу, почти ничего не достаётся. Так почему же один такой неосторожный засос так все изменил? Я думала-думала, аж между глаз заболело, и тут меня осенило — вроде бы хорошая мысль. Со мной это редко бывает, если не поговорю с друзьями поумнее меня. Но вдруг до меня допёрло.
   Я подошла к нему и взяла его за плечо. Он отдёрнулся. Никогда раньше такого не было, и это меня испугало. Я не хочу, чтобы он на меня злился. Пусть он на меня никогда не злится. Мика прав, я должна это исправить. Только как?
   — Натэниел…
   И будто шлюз прорвало.
   — Не могу я так жить! Ты мне чуть-чуть отдаёшь и тут же обратно забираешь. Сегодня был оргазм, но только ради какой-то метафизической фигни. И ты найдёшь повод, чтобы никогда уже такого не было, всегда находишь! Он все получает — и секс, и оргазм, а мне ничего. Но ты на мне ставила метки, на мне, не на нем! — Он все ещё смотрел на шкаф и орал все громче. — Только это у меня и было. Только это!
   Он запнулся перевести дыхание, и я бросилась в эту короткую паузу.
   — Мне очень жаль…
   Но он уже перевёл дух и мчался дальше.
   — Не знаю, почему я ещё надеюсь… — Он запнулся, остановился, и медленно повернулся ко мне. — Как ты сказала?
   — Я сказала, что мне очень жаль.
   Лицо его на миг стало мягче, потом снова натянулось, и он прищурился. Явно с подозрением.
   — И что тебе жаль?
   — Мне жаль, что ты огорчён.
   — А!
   И он снова сорвался на крик.
   Я взяла его за руку, и на этот раз он не отдёрнулся, но продолжал перечислять все, что я для него или с ним не делаю. И этот список мог бы меня смутить, если бы для меня сейчас не было главным прекратить ссору.
   — Тебе сегодня вечером на работу, — сказала я.
   Это его остановило — очень уж неуместно прозвучало в его горестных ламентациях.
   — Ну? И что с того?
   — Если бы не это, я бы тебя сейчас отвела в спальню и поставила бы тебе засос не хуже.
   Он снова отодвинулся.
   — Не надо мне это, раз ты только для того чтобы меня успокоить. Я хочу, только если ты тоже хочешь, если тебе тоже в радость.
   Ну и ну, какой требовательный он бывает. Мне пришлось остановиться и мысленно посчитать до десяти, потому что вся эта игра в доминанта и подчинённого здорово шевелит во мне определённые струны. Я достаточно исследовала этот мир доминантов и подчинённых, чтобы знать, насколько он больше и разнообразней, чем я думала. Есть такие, которым моя любовь к ногтям и зубам во время ласк и секса представляется извращением. Они даже связывание сюда относят. А я люблю ногти и зубы, по-настоящему, не притворяюсь, и делаю это не только для Натэниела. Додумавшись до этого, я перестала сердиться на него. Меня не злило то, чего он хотел; мне перед собой было неловко, что мне это нравится. Теперь я это поняла и полностью приняла. Или почти полностью.
   Я попыталась быть честной с ним и с собой.
   — Я люблю, когда твоя шея у меня в зубах. Я бы с удовольствием всадила тебе зубы в мякоть и сжала бы, пока не испугалась бы тебя поранить. — Сама почувствовала, как краска бросилась мне в лицо, и пришлось зажмуриться, чтобы договорить. — Я люблю, когда ты у меня в зубах, люблю оставлять на тебе засосы, но я не была готова это признать. Мне и сейчас от этого неловко, но не потому, что это ты, а потому что это мне кажется таким… таким… не знаю…
   — Извращением, — подсказал Грегори.
   Я открыла глаза и посмотрела на него весьма неприветливо.
   — Грегори, не подсказывай, а?
   — Извини.
   — Ты сейчас всерьёз говорила? — спросил Натэниел странно пустым голосом, будто очень старался не поддаться ни гневу, ни надежде.
   Я посмотрела ему в лицо, и даже выражение глаз было у него осторожным. Неприятно было смотреть, как он закаменел, будто боялся, что, прояви он излишний энтузиазм, я сбегу. Беда в том, что это может быть правдой. До меня дошло, что я в своём варианте делаю то же, что делал Ричард. Я так же пыталась убежать от себя, как и он, но если бы меня не вёл ardeur, у меня могло бы и получиться. Если бы я только могла притвориться так же удачно, как Ричард, то получилось бы. В этом я хотя бы могла самой себе сознаться. Ardeur сделал бегство невозможным. Но это ardeur, с ним потом. Сейчас речь идёт о Натэниеле и обо мне, о нашем уютном домашнем очаге.
   Я слишком долго медлила с ответом. Глаза Натэниела наполнились скорбью, и он отвернулся. А, черт! Я схватила его ладонями за щеки, приподнялась на цыпочки, компенсируя трехдюймовую разницу в росте. От неожиданности он пошатнулся, прислонился к шкафу. Я прилипла к нему и поцеловала. Поцеловала так, будто съесть хотела, вцепилась зубами в красивые губы и прикусила — не так, чтобы остался след, но так, что он тихо пискнул. Я отодвинулась чуть-чуть, чтобы видеть его, пусть и расплывчато. Он так вцепился руками в шкаф за спиной, что они побелели. Как будто действительно боялся рухнуть.
   Я сама дышала слегка прерывисто, и голос мой прозвучал тоже прерывисто:
   — И никакой метафизической дури. Только ты, и только я.
   Он закрыл глаза, и дрожь пробежала по нему от макушки до пят. Он покачнулся, и не поймай я его за талию, мог бы упасть. Руки его обхватили меня, он положил голову мне на плечо. Не то чтобы сознание потерял, но обмяк в моих объятиях. Я поняла, что он полностью пассивен, поняла, что могу делать с ним, что захочу. И эта мысль меня не возбудила, а испугала. У меня достаточно хлопот управлять своей жизнью, чтобы ещё командовать чужой. Но свои сомнения я оставила при себе — у него и собственных хватает.
   — Обещай, — сказал он. — Обещай сегодня оставить на мне метку.
   Терпеть не могу слова на букву «О».
   — Обещаю, — шепнула я в ванильное тепло волос.
   Он так глубоко вздохнул, что его грудь проехалась туда-сюда по моей одетой. Тело моё среагировало, хотела я того или нет, и соски набрякли.
   Он отодвинулся глянуть мне в лицо, и глаза его были на сто процентов глазами самца, а у меня краска в лицо бросилась. Пульс забился в горле. Он был подчинённый, но в глубине его таилось нечто очень опасное, и сейчас оно было в его глазах — это обещание катастрофы.
   — Приезжай сегодня в клуб посмотреть моё выступление. Пожалуйста.
   Я покачала головой:
   — Я сегодня работаю.
   — Пожалуйста, — повторил он.
   Это «пожалуйста» было не только в голосе, оно заполнило его глаза. Он хотел, чтобы я видела его на сцене, окружённого криками оголтелых фанаток. Может быть, он хотел мне показать, что пусть я его не хочу, есть такие, которые хотят. Что ж, я заслужила, чтобы меня ткнули мордой.
   — Когда ты выступаешь?
   Он назвал время.
   — Я смогу посмотреть часть, быть может, но вряд ли полностью.
   Он меня поцеловал — крепко и как-то странно целомудренно, а потом прыгнул к двери.
   — Мне надо посмотреть, готов ли мой костюм.
   У двери он повернулся с полным энтузиазма лицом:
   — А если я стану мохнатым, ты мне все равно оставишь метку?
   — Я с мохнатыми не имею дела, — сказала я.
   Он надул губы, как избалованный ребёнок.
   — Слушай, ты жуть до чего назойлив, тебе это говорили?
   Он улыбнулся.
   — Я с мохнатыми не тискаюсь, — повторила я.
   — Но если я не буду мохнатым, тогда да?
   Что-то в его голосе было мне подозрительно, но я кивнула:
   — Да.
   Он исчез в сумраке гостиной.
   — Увидимся в клубе!
   Я заорала ему вслед:
   — Если будет ещё одно убийство, все отменяется! Расследование убийства имеет приоритет перед выступлением моих бойфрендов в стриптизе!
   Опять это слово само выскочило — бойфренд.
   На лестнице ещё звучал смех Натэниела. Он мне напомнил ещё одного мужчину моей жизни, который сегодня утром тоже ушёл со смехом. Чертовски я сегодня всех веселю.

Глава двадцать седьмая

   Поцелуй Мики ещё не остыл у меня на губах, когда Ронни позвонила в дверь. Бессонная ночь наконец достала Мику, и он пошёл спать. Кроме того, Ронни совершенно не нужна была публика.
   Она разглядывала дверь, когда я её с трудом отворила.
   — Что тут случилось?
   Я стала искать сокращённый вариант, не нашла и ответила:
   — Давай сначала кофе выпьем.
   У неё брови поползли вверх, но больше под тёмными очками ничего не было видно. Ронни пожала плечами. Был на ней коричневый кожаный жакет, её любимый в последнее время. Сейчас она его застегнула наполовину, и виднелся оттуда свитер грубой вязки.
   Я постаралась не нахмуриться. На улице должно было быть градусов семьдесят^[1]. Закрыв дверь, я спросила:
   — Там холодно?
   Она ссутулилась:
   — Мне с самой этой свадьбы холодно, никак не согреюсь.
   Я не стала говорить, что у оборотней температура тела обычно выше, чем у людей, и тепло, которого ей не хватает, носит имя Луи. Не сказала потому что это было бы слишком очевидно и слишком жестоко.
   Она прошла через затемнённую гостиную к открытым дверям кухни. Когда я буду точно знать, что Дамиан лёг на дневной отдых, тогда я и открою шторы. В кухне Ронни неуверенно остановилась:
   — А где все?
   — Мике пришлось пойти спать, Грегори и Натэниел наверху, возятся с костюмами для работы. Что-то там с кожаными ремнями у них.
   Она села на стул, где сидел до того Ричард, откуда видны все двери и при этом открывается вид из окна. Или это он случайно так сел, а причину я домыслила. Вряд ли Ричард думал об осторожности, когда выбирал место. А может, я к нему опять несправедлива. Ладно, проехали.
   Ронни не снимала очки, хотя здесь солнце не слепило. Светлые волосы свисали прямые, густые, и будто она их расчесала, но ничего больше не делала, и концы не завивались вверх, как она любит. Ронни почти никогда так не выходит. А сейчас она сгорбилась над столом, где стояла чашка с кофе, как жертва похмелья.
   — Печенье будешь? — спросила я.
   — Он в самом деле готовит?
   Я чуть не сказала: бывала бы ты здесь почаще, сама знала бы, но я сегодня хорошая.
   — Да, готовит. Он продукты покупает, продумывает меню, и почти вся домашняя работа на нем.
   — Ну-ну, просто богиня домашнего очага.
   И голос у неё был противный при этих словах.
   Я решила быть помягче, раз она страдает, и пусть она решила меня достать, я все равно не хотела сегодня ссориться с Ронни.
   — Мне нужна была жена, — сказала я, сохранив спокойный голос.
   — Всем нам, — ответила она уже без яда и сделала малюсенький глоток. — Вряд ли я смогу сейчас есть.
   Я тоже глотнула кофе, побольше, и спросила:
   — Ладно. У тебя есть план, как пойдёт этот разговор?
   Она посмотрела на меня, все ещё не снимая очков, и глаз её я не видела.
   — Ты в каком смысле?
   — Ты хотела говорить. Я так понимаю, что о Луи и о том, что было вчера вечером?
   — Да.
   — Тогда говори.
   — Не так это просто.
   — Ладно, тогда можно мне задать вопрос?
   — Смотря какой.
   Я набрала в грудь воздуху и взяла быка за рога:
   — Почему ты отказалась от предложения Луи?
   — И ты туда же.