Страница:
— Так ты понимала, начиная с Марианной, что это психотерапия?
— Нет, конечно. В то время я бы ни за что на это не пошла.
Она улыбнулась:
— Вот это та Анита, что все мы знаем и любим.
Я улыбнулась в ответ:
— Даже сейчас я ворчу, когда приходится это признавать, и ты единственная, кому я сказала, хотя Мика, думаю, тоже догадывается. Со мной легче становится жить — кто-то же должен был постараться.
— Так оно помогает? — спросила она.
Я кивнула.
— И ты думаешь, мне стоит поехать в Теннеси?
— Можно поискать поближе к дому. У тебя же не те проблемы, что у меня. Психотерапевт не скажет тебе, что ты неправильная, или в тебе зло, или вообще тебе не поверит.
— Ты хочешь сказать, что мои проблемы — обыденны?
— Если они не в том, что Луи раз в месяц покрывается шерстью, то да.
Она нахмурилась и подтащила к себе чашку.
— Не совсем. То есть, я видела всю картину, и с животными я не сплю. Это его устраивает, поскольку не оборотни, как правило, именно здесь проводят черту в отношениях со своими спутниками жизни. Ты знаешь, что при сексе в образе животного это может передаваться, если секс грубый и жидкости затекают в царапины.
Она это сказала, будто читала учебник, или предупреждала меня, не подумав.
— Я знаю.
— Ох, прости, ты же у нас эксперт, а не я.
И снова ниточка жёлчи в голосе. Когда она впервые на меня разозлилась? Насколько давно?
— Нет, Ронни, ты правильно делаешь. Имеет смысл это говорить человеку, который встречается с лунарно ограниченными.
Она уставилась на меня:
— Ты сказала «лунарно ограниченными»?
Я кивнула:
— Последняя политкорректная формулировка.
— С каких пор ты стала политкорректной?
— С тех пор, как услышала эту фразу и прикололась над ней до чёртиков.
Я все ещё стояла, прислоняясь к шкафу, потому что в Ронни я видела больше злости, чем могла бы объяснить. Злость из-за вампиров была мне понятна, но с проблемами насчёт допуска мужчин в свою жизнь разобраться было труднее.
— «Лунарно ограниченные» — надо будет Луи сказать. Он обхохочется… — Она осеклась, лицо её потухло, будто на неё навалилась давящая тяжесть. — Анита, что мне, к чёртовой матери, делать?
— Не знаю.
Я снова села за стол и погладила её по руке. Будь на её месте Кэтрин, она бы прильнула ко мне, ища поддержки, но у Ронни моё отношение к телесной близости, и она особо не обнимается. Да, моё отношение к телесной близости, за исключением секса. Я никогда не понимала, как можно быть не против траха, если ты не позволяешь кому-то даже обнять тебя в утешение, но у каждого свои понятия.
— Я не хочу, чтобы он совсем уходил из моей жизни, но я не готова выходить замуж. Может, никогда не буду готова. — Она подняла на меня глаза, и в них было страдание. — Он хочет детей. Он сказал, что он счастлив, что я не оборотень, и у нас могут быть дети. Анита, я не хочу детей.
Я стиснула её руку, не зная, что сказать.
— Я частный детектив, и мне тридцать лет. Если мы поженимся, придётся думать о детях сразу. Я не готова!
— А ты вообще хочешь детей? — спросила я.
Она покачала головой:
— Тоску по детям и белому штакетнику я переросла лет пять тому назад. И не думаю, чтобы вообще их когда-либо хотела, но полагается хотеть, сама знаешь.
— Знаю.
Она посмотрела на меня серьёзно, грустно и спросила:
— А ты детей хочешь?
— Нет, — ответила я. — В моей жизни трудно найти для них место.
— Нет, если бы у тебя работа была не такая, ты бы хотела быть матерью?
— Когда-то я думала выйти замуж и завести ребёнка или двоих, но это было до всего ещё.
— До чего? До Жан-Клода?
— Нет, до того как я стала истребителем вампиров и федеральным маршалом. До того, как поняла, что вряд ли вообще выйду замуж. Моя жизнь вполне подходит для меня, но не подошла бы для ребёнка.
— Почему? Потому что ты не замужем?
— Нет, потому что меня почти регулярно пытаются убить.
— Кстати, что у тебя с дверью?
— Грегори её выломал, потому что я не подходила к телефону, а он слышал крики.
— Что за крики?
— Не упоминая вампиров, я не смогу тебе рассказать.
Она вздохнула:
— Я думала, Жан-Клод уже в прошлом, неудачный эксперимент. Ты же знаешь, он из тех плохих парней, с которыми бывает классный секс, но потом ты умнеешь и уходишь. — Она посмотрела на меня, то есть пристально посмотрела, изучая. — Так он для тебя не прошлое?
— Нет.
Она набрала воздуху как следует и медленно его выпустила.
— Не скажу, что хотела бы слышать или могла бы вытерпеть все подробности, но расскажи мне, что у тебя вышло с дверью.
Даже в адаптированном виде история заняла достаточно времени. Мы как раз дошли до момента, когда Ричард меня начисто бросил, как вошли Натэниел и Грегори.
Ронни выражала на лице неподдельное сочувствие и уже хотела меня обнять, но тут её лицо застыло, руки остановились, будто в детской игре «замри».
Натэниел был почти гол, одет только в кожаные стринги и сетку из ремней на торсе. Ремней было столько, что в первую секунду казалось, будто он связан. Вошёл он босой и абсолютно не смущаясь своего наряда. Может, это и заставило Ронни застыть, а может, это был Грегори. Он все ещё был в виде леопарда, и абсолютно голый. Тело его уже не выдавало радости, но все равно он был голый, если не считать вполне натуральной меховой шубы.
Судя по выражению лица Ронни, она вряд ли часто видела Луи в форме крысолюда, а если видела, то он бывал скромнее Грегори. В когтистых лапах леопард держал три ремешка и смотрел на заклёпку на конце одного из них.
— Привет, Ронни! — поздоровался Натэниел, будто она и не глазела, разинув рот. — Анита, ты мою клепалку не видела?
— Чего не видела?
— Клепалка, чтобы заклёпки на кожаные ремни ставить. У меня два ремешка разболтались, а я только сейчас вспомнил.
— Я даже не знаю, как она выглядит, — сказала я, прихлёбывая кофе и глядя на Ронни и на обоих мужчин. Она пыталась восстановить спокойный вид, но с таким трудом, что даже смотреть жалко было.
— Похожа на большой степлер, с такой круглой штукой наверху.
Натэниел присел возле ящика с инструментами. При этом мелькнула задняя часть его тела, а там было что показать. Тонкая чёрная полоска только и прикрывала ему задницу, и не столько прикрывала, сколько подчёркивала.
Если бы я не наблюдала за реакцией Ронни, я бы сама отвлеклась сильнее, но я с удовольствием смотрела, как ей совершенно не удаётся скрыть свои мысли. Были времена, когда из нас двоих Ронни была более искушённой, а я все время краснела. Ронни не покраснела, на самом деле она побледнела, но все-таки она, а не я. Редко видясь со мной, она Натэниела уже полгода не видела, и по её реакции я поняла, что не я одна заметила раздавшиеся плечи и развившиеся мускулы. Для неё эти изменения были более неожиданными.
— Отчего ты решил, что какое-то швейное приспособление будет в кухне? — спросила я, попытавшись не выдать голосом, как забавляет меня ситуация. Приятно для разнообразия, когда смущаюсь не я.
Натэниел переходил от ящика к ящику, не поворачиваясь, с волосами, все ещё увязанными в подпрыгивающий хвост.
— Зейн её одалживал починить кожаную куртку, и не вернул. Знаешь Зейна — он же все забывает. Перестану ему давать свои вещи, раз не возвращает на место.
Зейн — один из моих леопардов, который пытается изображать доминанта, но он на это не тянет. И Натэниел прав, Зейн никогда ничего не кладёт на место.
— Вряд ли ты его этому научишь, — сказала я.
— Можешь надеть без этих трех ремней, — предложил Грегори. — Никто ничего не заметит. — Он чуть подёрнул одну полоску на спине Натэниела. — Их и так тут больше дюжины.
— Я замечу, — ответил Натэниел, не переставая шарить по ящикам. — Если бы ты был Зейном, куда бы ты мог сунуть клепалку?
Он вроде бы обращался ко всем сразу и ни к кому в отдельности.
Ронни как-то сумела захлопнуть рот и сделать вид, будто ничего нет особенного в разгуливающих по кухне нагишом леопардах-оборотнях. Поглядывала на них только уголком глаза. То ли потому, что они её смущали, то ли потому, что одного из них я называла бойфрендом. Правило подруги номер один: на бойфрендов своей лучшей подруги не заглядывайся.
Я встала — помочь им искать. Натэниел сказал, что эта штука похожа на степлер. Степлер даже я с виду узнаю, и потому я тоже стала выдвигать ящики.
Натэниел нашёл свою клепалку в ящике, предназначенном только для половников и прочей крупной кухонной утвари.
— Почему здесь? — спросил он.
— Ну, похожа на большой степлер, может, поэтому, — выдала я наилучшее своё предположение.
Натэниел продолжал качать головой, и волосы танцевали по плечам, как бывает только, когда они увязаны в высокий тугой хвост.
— Как бы там ни было, а больше я ему свои вещи не даю.
— Справедливо, — заметила я, разглядывая ремешки. — Этот наряд на тебе как-то очень плотно сидит, как ты будешь его снимать?
Он улыбнулся, повернувшись ко мне:
— Ты хочешь видеть меня без одежды?
Прозвучало это шуткой, но вложен был в эти слова серьёзный смысл. Я тут же пожалела, что сказала, потому что он страшно хотел, чтобы я его хотела. Я не знала, что дальше говорить, и флиртовать я никак не умею.
В общем, я покраснела, а я этого терпеть не могу.
— Нет, — ответила я и сама услышала, как жалко это произнеслось.
Он мог сказать много чего, от чего стало бы ещё хуже, но сжалился надо мной.
— Снимается точно так же, как надевается. — Он просунул руку под ремни спереди, приподнял её, провёл вдоль шеи и сделал какое-то движение плечом, которого я не уловила. Ремни просто сползли, и Натэниел вдруг оказался голым до пояса, а ремни свисали, как лепестки чёрного кожаного цветка. — Дальше они снимаются просто, но нужно время, чтобы их надеть обратно, так что если хочешь видеть весь процесс, приходи сегодня.
Он улыбнулся, стараясь умерить моё смущение. Не понимаю до конца, что меня смутило, разве что присутствие Ронни или то, что мне вскоре предстояло с ним. Кто хочет, может выбрать.
— Вот это, — спросила Ронни сдавленным голосом, — то, что ты плечом вытворил. Это не больно было?
Он качнул головой, и волосы его разлетелись.
— Нет, я гибкий.
Ронни будто не могла справиться с собственным лицом: на нем было выражение, которого она явно не хотела бы показывать.
— И насколько гибкий?
— Ронни, — предупредила я.
Она пожала плечами и посмотрела на меня — дескать, убей меня, ничего не могу поделать.
— Я понимаю, ты мне не скажешь. Ты только сегодня меня известила, что он повышен от продукта питания до бойфренда.
— Ронни! — сказала я с чуть большим нажимом.
Она состроила гримасу:
— Извини, извини. Я сегодня сама не своя. Болтаю, сама не зная что, как у тебя обычно бывает.
— Ну, спасибо!
— Ты действительно мелешь языком, когда нервничаешь или трахаться хочешь, — вставил Грегори.
— Грегори, не надо мне помогать.
Он пожал плечами, что для леопарда выглядит странно — не неуклюже, просто непривычно.
— Прошу прощения.
— Ты хочешь, чтобы я ответил на её вопрос? — спросил Натэниел очень осторожно.
— Отвечай или не отвечай, мне плевать.
Он склонил голову набок, и выражение его лица явно сообщало, что он мне не верит. Он был прав, я бы предпочла, чтобы он не ответил. Он дал мне возможность быть хозяином и велеть ему не отвечать, но я её упустила. Не заняла трон, на который он меня приглашал, а если ты не командуешь, то от тебя не зависит, что будет дальше.
Он подошёл к Ронни, стараясь, чтобы я видела колыхания его роскошного зада на ходу. Иногда я сомневаюсь, знает ли Натэниел, насколько он красив, а иногда он мне показывает, что он отлично знает, как выглядит. Вот как сейчас.
Жар бросился мне в лицо, когда я смотрела на его походку, и я наконец поняла, почему смущаюсь. Я обещала поставить ему засос, а он хочет совокупления. И этот проход по комнате был как анонс эротического сна, он заставил меня поёжиться и почувствовать себя неуютно, будто я снова девочка-подросток и у меня «эти ощущения» впервые, и не с кем об этом поговорить, потому что у хороших девочек такого быть не должно.
Он дёрнул головой, и его волосы пролились на Ронни и стекли с неё, будто она прошла сквозь занавес, только оставаясь сидеть на месте. Как будто он ей дал пощёчину, а не подразнил. Он встал очень прямой, очень высокий, рядом с её стулом и сцепил руки за спиной.
— Отвечая на твой вопрос: Я…
Он стал поднимать руки вверх, до середины спины:
— очень…
Руки со сцепленными пальцами поднялись до лопаток:
— очень…
Руки вывернулись в суставах и поднялись вверх, показывая на потолок:
— гибкий.
И он медленно опустил руки обратно, но смотрел не на Ронни, а на меня.
Я не покраснела, я побледнела. Почувствовала, что я в ловушке. В какой ловушке? Вопрос на десять тысяч долларов. Даже самой себе я не могла ответить точно.
Ребята ушли чинить костюм Натэниела. Наступило молчание — глубокое, долгое и неловкое. По крайней мере, для меня неловкое. Я не глядела на Ронни, потому что пыталась придумать, что сказать. Но мне не стоило беспокоиться, слова нашла она.
— Черт побери, Анита, черт бы тебя побрал!
Я не стала на неё смотреть.
— Что ты имеешь в виду?
Слишком неуверенный был у меня голос для возмущённого, но попробовать все же стоило.
Ронни смотрела на меня взглядом, который мне не понравился. Слишком он был проницателен. Мы дружили несколько лет, и то, что мы разошлись, ещё не значило, что она меня не сможет прочесть.
— Ты ещё с ним не была.
— Почему ты так думаешь?
— Да брось, Анита, ты никогда так не смущаешься, когда мост уже перейдён. Для тебя совокупление — это разрешение на роман. А пока его нет, тебе рядом с этим мужчиной неловко.
Я снова покраснела, сложив руки на груди, и прислонилась к островку, пытаясь прикрыть волосами рдеющие щеки — неудачно.
— Так ты всегда знала, когда я с кем-нибудь в первый раз?
— Почти всегда, только не с Жан-Клодом. Он сбил и твой радар, и мой.
Я подняла глаза:
— А это как?
— Тебе при нем было неловко и после того. Я думаю, это одна из причин, по которым я его не люблю. Я тогда думала, что если вы в таком конфликте, то роман ненадолго.
Я пожала плечами:
— Не помню, чтобы мне при нем потом было неловко.
Она посмотрела на меня молча. Мне хватило приличия смутиться.
— Ладно, может быть. Но это неправда, что мне перестаёт быть неловко после первого же раза. Нужно несколько сеансов, немножко «монотонной моногамии», чтобы совсем не напрягаться.
Она улыбнулась:
— Согласна. Самый лучший секс бывает тогда, когда уже кое-что друг о друге знаешь. — Она посмотрела на меня, снова посерьёзнев: — Но ты действительно ещё с ним не была?
Я покачала головой.
— Почему?
Я посмотрела на неё.
— Анита, после этого спектакля, который он сейчас устроил, я бы ему отдалась без крика.
Я посмотрела пристальней.
— Ты сказала, что он спит в твоей кровати, с тобой и с Микой, так?
Я кивнула.
— Давно?
— Месяца четыре.
— Четыре месяца с тобой под простынями, и ты ему до сих пор не дала?
— Ронни, подбери другое слово. Если хочешь продолжать разговор, выбирай другие выражения.
— Извини, ладно, ты с ним не занималась любовью, если тебе так больше нравится?
Я кивнула.
— Почему же ты этого не сделала? Он явно этого от тебя хочет.
Я пожала плечами.
— Нет, на это я хочу получить ответ. Это Жан-Клод провёл черту и не хочет делить тебя с большим количеством мужчин?
— Нет.
— У Мики с этим проблемы?
— Нет.
— Тогда почему?
Я вздохнула.
— Потому что когда я разрешила Натэниелу ко мне переехать, он был как щенок с перебитой лапой — которого надо лечить и за ним ухаживать. Он был такой покорный, что хотел, чтобы кто-нибудь управлял его жизнью и командовал им самим. У меня достаточно собственных забот, и я вроде как требовала, чтобы он переменился, стал более независимым. Он это сделал, и получилось хорошо.
— Он куда более уверен в себе, чем когда я его в прошлый раз видела, — сказала Ронни. — То есть почти другой человек.
Я покачала головой:
— Он стриптизер, определённый уровень уверенности ему необходим.
Она тоже покачала головой:
— Нет. У меня в колледже была соседка, которая по вечерам зарабатывала стриптизом на учёбу. Она была с жуткими комплексами.
— Так как же она выступала?
— У неё от этого возникало чувство, что кто-то её хочет. По сравнению с её детством твоё и моё — просто «Ребекка с фермы Саннибрук».
— Ой-ой, — сказала я.
— Ага, и она из-за стриптиза чувствовала себя и лучше, и хуже одновременно.
— Что с ней стало? — спросила я.
— Окончила колледж, нашла работу, нашла религию, сейчас замужем с двумя детьми и такая святоша, что не может разговаривать с человеком без попыток его обратить.
— Нет никого святее раскаявшегося грешника.
— Стриптиз — это не грех, Анита. Нагота — не грех, нагими Бог посылает нас в мир. Как это может быть грехом?
Я пожала плечами.
— И секс тоже не грех, Анита.
— Умом я это знаю, Ронни, но голос бабушки во мне не умолкает. Секс есть зло, мужчины, которые хотят до тебя дотронуться, тоже зло, а тело твоё — грязь. Все это мерзость. И монахини мне тоже не помогли выработать другое отношение.
— Если ты католик, то это навсегда?
Я вздохнула:
— Да, наверное.
Честно говоря, я думаю, что многое тут наворотили моя бабуля и мачеха, у которой каждое прикосновение было как одолжение. После смерти матери прикосновения в нашей семье не очень приветствовались.
— У тебя к Натэниелу чувство вины. Почему так?
— Мне полагается заботиться о нем, Ронни, а не иметься с ним.
— Анита, можно о ком-то заботиться и спать с ним одновременно. У женатых это каждый день.
Я снова вздохнула:
— Не знаю, чем он меня отпугивает, но отпугивает.
— Ты его хочешь.
Я закрыла лицо ладонями и едва ли не заорала:
— Да, да, хочу! — Только от произнесения этих слов я сжалась изнутри. — Он начал со мной жизнь как предмет забот, а не как кандидат в бойфренды.
— Разве ты и твои бойфренды друг о друге не заботитесь?
Я подумала над ответом:
— Думаю, да. То есть я об этом не думала.
— Почему ты так активно стараешься найти причины, чтобы отговорить себя от Натэниела?
Я нахмурилась:
— Джейсон мне сказал, что это будто потому, что Натэниел недостаточно агрессивный. Что если мужчина чуть-чуть больше инициативен, у меня чувство, будто выбор не за мной, и вина тогда не на мне. Натэниел вроде как вынуждает меня сделать первый шаг, быть главной, быть…
— Виноватой, — подсказала она.
— Может быть.
— Анита, меня ужасает перспектива провести остаток жизни с одним и тем же мужчиной. Вот почему: вдруг как на следующий день, когда я скажу Луи «да», передо мной появится мужчина с телом Натэниела? И я что, дам ему от ворот поворот?
— Да, — сказала я. — Вроде бы это и означает любовь?
— Особенно в словах девушки, которая спит с большим количеством мужчин, чем я за последние три года встречалась.
— Меня воспитали в убеждении, что в браке все, что раньше было грязным, становится хорошим. Вдруг все чувства становятся абсолютно законными и священными. И мне как-то трудновато с этим смириться.
— С чем?
— С мыслью, что никогда не выйду замуж. Смириться, что я никогда не избавлюсь от этого чувства насчёт Жан-Клода, Мики, Натэниела, Ашера, да и Дамиана, ладно, черт с ним. Что как бы ни повернулось, а я все равно буду жить в грехе.
— Ты хочешь сказать, что предпочла бы любить кого-то одного и быть с ним в браке?
— Так я думала когда-то. А теперь… — Я села на стол. — Ронни, я не знаю. Не могу я теперь представить себе, что я только с кем-то одним. У меня жизнь не складывается никак, если оставить только одного из них.
— И это не даёт тебе покоя.
— Да.
— Почему?
— Потому что так не должно быть.
— Анита, «должно быть» — это для детей. Взрослые знают, что будет все так, как ты сам сделаешь.
— Ронни, моя жизнь налажена. Натэниел — как моя жена, а Мика — как другой муж. Он работает на коалицию и помогает мне заниматься леопардами и прочими оборотнями. Партнёрство. Я всегда считала, что таким партнёрством может быть брак, хотя, похоже, никогда не бывает.
— И как в эту домашнюю идиллию вписывается Жан-Клод?
— Я думаю, как захочет. Он занимается своим бизнесом, управляет своей территорией, и мы встречаемся.
— Ты, он и Ашер?
— Иногда.
Она покачала головой:
— А Дамиан?
— Пока ещё не знаю.
Она посмотрела на стол, на свои лежащие на нем руки.
— Я думаю, нам обеим предстоит интересный личный выбор. — Посмотрев на меня, она нахмурилась — едва заметно. — Почему мне кажется, что у тебя варианты гораздо интереснее?
Я улыбнулась:
— У тебя вопросы моральных обязательств, брака, страха быть связанной на всю жизнь с одним и тем же человеком. У меня проблема в том, что любой выбор, кроме этого моногамного, превращает меня в потаскуху. И мы обе должны разобраться со своими проблемами.
— Из твоих слов можно заключить, что ты ходишь к психоаналитику.
— Рада, что это видно.
— Так ты говоришь, что каждая из нас имеет ту личную жизнь, которую имеет, и мы должны сразиться со своими демонами и победить их?
— Или понять, что те, кого мы считали чудовищами, не слишком от нас отличаются.
— Ты действительно была убеждена, что вампиры — ходячие трупы?
— До глубины души.
— Тебе нелегко было тогда в такого влюбиться.
— Да, — кивнула я.
Она взяла мои руки в свои.
— Прости, что я так бесилась из-за Жан-Клода. Я постараюсь вести себя получше.
Я улыбнулась и сжала её руки:
— Извинения приняты.
— Мне тридцать, и никогда я не была так счастлива. Я поговорю с Луи, чтобы он дал мне больше свободы, и, может, поговорю с консультантом по семье и браку.
— Могу я сказать, что рада это слышать, не получив в ответ обвинения, что я тебя толкаю за него замуж?
Она улыбнулась и даже смутилась — была столь любезна.
— Да, и прости меня за это.
— Все нормально, Ронни, у всех у нас свои заморочки.
— Ты себе нашла в качестве консультанта ведьму — кто бы сомневался! — но раз ты готова на психоанализ, то и нам, всем прочим, тоже не поздно.
— Я общалась с Марианной долгие месяцы, пока сообразила, что это психоанализ.
— Так получается, что у тебя это вышло случайно.
Я пожала плечами, сжала её руки и встала. Господи, сделай так, чтобы ещё остался тёплый кофе.
— Значит, ты психоанализом занялась случайно. Ты стала любовницей Мастера Города, вопя и оря, что никогда такого не будет. Теперь ты влипла в mйnage а trois или два таковых, хотя цель твоей жизни — моногамия.
«Экспрессо» остыл, но кофеварка ещё нет. Ага.
— Итог такой.
— А моя цель была никогда не связать себя с единственным и никогда не выйти замуж. И вот теперь каждая из нас получила то, чего хотела другая.
Я не могла бы сказать лучше, так что и пытаться не стала. У меня никогда не было мысли, что у Бога садистское чувство юмора, но у кого-то такое мнение точно есть. Существует ли ангел, занимающийся отношениями? Если да, то этот крылатый вестник божества должен будет за многое ответить. У меня в голове забился едва заметный пульс, как иногда бывает со мной во время молитвы. Скорее даже ощущение, чем слова. Будь счастлива, просто будь счастлива.
Легче сказать, чем сделать.
Глава двадцать восьмая
— Нет, конечно. В то время я бы ни за что на это не пошла.
Она улыбнулась:
— Вот это та Анита, что все мы знаем и любим.
Я улыбнулась в ответ:
— Даже сейчас я ворчу, когда приходится это признавать, и ты единственная, кому я сказала, хотя Мика, думаю, тоже догадывается. Со мной легче становится жить — кто-то же должен был постараться.
— Так оно помогает? — спросила она.
Я кивнула.
— И ты думаешь, мне стоит поехать в Теннеси?
— Можно поискать поближе к дому. У тебя же не те проблемы, что у меня. Психотерапевт не скажет тебе, что ты неправильная, или в тебе зло, или вообще тебе не поверит.
— Ты хочешь сказать, что мои проблемы — обыденны?
— Если они не в том, что Луи раз в месяц покрывается шерстью, то да.
Она нахмурилась и подтащила к себе чашку.
— Не совсем. То есть, я видела всю картину, и с животными я не сплю. Это его устраивает, поскольку не оборотни, как правило, именно здесь проводят черту в отношениях со своими спутниками жизни. Ты знаешь, что при сексе в образе животного это может передаваться, если секс грубый и жидкости затекают в царапины.
Она это сказала, будто читала учебник, или предупреждала меня, не подумав.
— Я знаю.
— Ох, прости, ты же у нас эксперт, а не я.
И снова ниточка жёлчи в голосе. Когда она впервые на меня разозлилась? Насколько давно?
— Нет, Ронни, ты правильно делаешь. Имеет смысл это говорить человеку, который встречается с лунарно ограниченными.
Она уставилась на меня:
— Ты сказала «лунарно ограниченными»?
Я кивнула:
— Последняя политкорректная формулировка.
— С каких пор ты стала политкорректной?
— С тех пор, как услышала эту фразу и прикололась над ней до чёртиков.
Я все ещё стояла, прислоняясь к шкафу, потому что в Ронни я видела больше злости, чем могла бы объяснить. Злость из-за вампиров была мне понятна, но с проблемами насчёт допуска мужчин в свою жизнь разобраться было труднее.
— «Лунарно ограниченные» — надо будет Луи сказать. Он обхохочется… — Она осеклась, лицо её потухло, будто на неё навалилась давящая тяжесть. — Анита, что мне, к чёртовой матери, делать?
— Не знаю.
Я снова села за стол и погладила её по руке. Будь на её месте Кэтрин, она бы прильнула ко мне, ища поддержки, но у Ронни моё отношение к телесной близости, и она особо не обнимается. Да, моё отношение к телесной близости, за исключением секса. Я никогда не понимала, как можно быть не против траха, если ты не позволяешь кому-то даже обнять тебя в утешение, но у каждого свои понятия.
— Я не хочу, чтобы он совсем уходил из моей жизни, но я не готова выходить замуж. Может, никогда не буду готова. — Она подняла на меня глаза, и в них было страдание. — Он хочет детей. Он сказал, что он счастлив, что я не оборотень, и у нас могут быть дети. Анита, я не хочу детей.
Я стиснула её руку, не зная, что сказать.
— Я частный детектив, и мне тридцать лет. Если мы поженимся, придётся думать о детях сразу. Я не готова!
— А ты вообще хочешь детей? — спросила я.
Она покачала головой:
— Тоску по детям и белому штакетнику я переросла лет пять тому назад. И не думаю, чтобы вообще их когда-либо хотела, но полагается хотеть, сама знаешь.
— Знаю.
Она посмотрела на меня серьёзно, грустно и спросила:
— А ты детей хочешь?
— Нет, — ответила я. — В моей жизни трудно найти для них место.
— Нет, если бы у тебя работа была не такая, ты бы хотела быть матерью?
— Когда-то я думала выйти замуж и завести ребёнка или двоих, но это было до всего ещё.
— До чего? До Жан-Клода?
— Нет, до того как я стала истребителем вампиров и федеральным маршалом. До того, как поняла, что вряд ли вообще выйду замуж. Моя жизнь вполне подходит для меня, но не подошла бы для ребёнка.
— Почему? Потому что ты не замужем?
— Нет, потому что меня почти регулярно пытаются убить.
— Кстати, что у тебя с дверью?
— Грегори её выломал, потому что я не подходила к телефону, а он слышал крики.
— Что за крики?
— Не упоминая вампиров, я не смогу тебе рассказать.
Она вздохнула:
— Я думала, Жан-Клод уже в прошлом, неудачный эксперимент. Ты же знаешь, он из тех плохих парней, с которыми бывает классный секс, но потом ты умнеешь и уходишь. — Она посмотрела на меня, то есть пристально посмотрела, изучая. — Так он для тебя не прошлое?
— Нет.
Она набрала воздуху как следует и медленно его выпустила.
— Не скажу, что хотела бы слышать или могла бы вытерпеть все подробности, но расскажи мне, что у тебя вышло с дверью.
Даже в адаптированном виде история заняла достаточно времени. Мы как раз дошли до момента, когда Ричард меня начисто бросил, как вошли Натэниел и Грегори.
Ронни выражала на лице неподдельное сочувствие и уже хотела меня обнять, но тут её лицо застыло, руки остановились, будто в детской игре «замри».
Натэниел был почти гол, одет только в кожаные стринги и сетку из ремней на торсе. Ремней было столько, что в первую секунду казалось, будто он связан. Вошёл он босой и абсолютно не смущаясь своего наряда. Может, это и заставило Ронни застыть, а может, это был Грегори. Он все ещё был в виде леопарда, и абсолютно голый. Тело его уже не выдавало радости, но все равно он был голый, если не считать вполне натуральной меховой шубы.
Судя по выражению лица Ронни, она вряд ли часто видела Луи в форме крысолюда, а если видела, то он бывал скромнее Грегори. В когтистых лапах леопард держал три ремешка и смотрел на заклёпку на конце одного из них.
— Привет, Ронни! — поздоровался Натэниел, будто она и не глазела, разинув рот. — Анита, ты мою клепалку не видела?
— Чего не видела?
— Клепалка, чтобы заклёпки на кожаные ремни ставить. У меня два ремешка разболтались, а я только сейчас вспомнил.
— Я даже не знаю, как она выглядит, — сказала я, прихлёбывая кофе и глядя на Ронни и на обоих мужчин. Она пыталась восстановить спокойный вид, но с таким трудом, что даже смотреть жалко было.
— Похожа на большой степлер, с такой круглой штукой наверху.
Натэниел присел возле ящика с инструментами. При этом мелькнула задняя часть его тела, а там было что показать. Тонкая чёрная полоска только и прикрывала ему задницу, и не столько прикрывала, сколько подчёркивала.
Если бы я не наблюдала за реакцией Ронни, я бы сама отвлеклась сильнее, но я с удовольствием смотрела, как ей совершенно не удаётся скрыть свои мысли. Были времена, когда из нас двоих Ронни была более искушённой, а я все время краснела. Ронни не покраснела, на самом деле она побледнела, но все-таки она, а не я. Редко видясь со мной, она Натэниела уже полгода не видела, и по её реакции я поняла, что не я одна заметила раздавшиеся плечи и развившиеся мускулы. Для неё эти изменения были более неожиданными.
— Отчего ты решил, что какое-то швейное приспособление будет в кухне? — спросила я, попытавшись не выдать голосом, как забавляет меня ситуация. Приятно для разнообразия, когда смущаюсь не я.
Натэниел переходил от ящика к ящику, не поворачиваясь, с волосами, все ещё увязанными в подпрыгивающий хвост.
— Зейн её одалживал починить кожаную куртку, и не вернул. Знаешь Зейна — он же все забывает. Перестану ему давать свои вещи, раз не возвращает на место.
Зейн — один из моих леопардов, который пытается изображать доминанта, но он на это не тянет. И Натэниел прав, Зейн никогда ничего не кладёт на место.
— Вряд ли ты его этому научишь, — сказала я.
— Можешь надеть без этих трех ремней, — предложил Грегори. — Никто ничего не заметит. — Он чуть подёрнул одну полоску на спине Натэниела. — Их и так тут больше дюжины.
— Я замечу, — ответил Натэниел, не переставая шарить по ящикам. — Если бы ты был Зейном, куда бы ты мог сунуть клепалку?
Он вроде бы обращался ко всем сразу и ни к кому в отдельности.
Ронни как-то сумела захлопнуть рот и сделать вид, будто ничего нет особенного в разгуливающих по кухне нагишом леопардах-оборотнях. Поглядывала на них только уголком глаза. То ли потому, что они её смущали, то ли потому, что одного из них я называла бойфрендом. Правило подруги номер один: на бойфрендов своей лучшей подруги не заглядывайся.
Я встала — помочь им искать. Натэниел сказал, что эта штука похожа на степлер. Степлер даже я с виду узнаю, и потому я тоже стала выдвигать ящики.
Натэниел нашёл свою клепалку в ящике, предназначенном только для половников и прочей крупной кухонной утвари.
— Почему здесь? — спросил он.
— Ну, похожа на большой степлер, может, поэтому, — выдала я наилучшее своё предположение.
Натэниел продолжал качать головой, и волосы танцевали по плечам, как бывает только, когда они увязаны в высокий тугой хвост.
— Как бы там ни было, а больше я ему свои вещи не даю.
— Справедливо, — заметила я, разглядывая ремешки. — Этот наряд на тебе как-то очень плотно сидит, как ты будешь его снимать?
Он улыбнулся, повернувшись ко мне:
— Ты хочешь видеть меня без одежды?
Прозвучало это шуткой, но вложен был в эти слова серьёзный смысл. Я тут же пожалела, что сказала, потому что он страшно хотел, чтобы я его хотела. Я не знала, что дальше говорить, и флиртовать я никак не умею.
В общем, я покраснела, а я этого терпеть не могу.
— Нет, — ответила я и сама услышала, как жалко это произнеслось.
Он мог сказать много чего, от чего стало бы ещё хуже, но сжалился надо мной.
— Снимается точно так же, как надевается. — Он просунул руку под ремни спереди, приподнял её, провёл вдоль шеи и сделал какое-то движение плечом, которого я не уловила. Ремни просто сползли, и Натэниел вдруг оказался голым до пояса, а ремни свисали, как лепестки чёрного кожаного цветка. — Дальше они снимаются просто, но нужно время, чтобы их надеть обратно, так что если хочешь видеть весь процесс, приходи сегодня.
Он улыбнулся, стараясь умерить моё смущение. Не понимаю до конца, что меня смутило, разве что присутствие Ронни или то, что мне вскоре предстояло с ним. Кто хочет, может выбрать.
— Вот это, — спросила Ронни сдавленным голосом, — то, что ты плечом вытворил. Это не больно было?
Он качнул головой, и волосы его разлетелись.
— Нет, я гибкий.
Ронни будто не могла справиться с собственным лицом: на нем было выражение, которого она явно не хотела бы показывать.
— И насколько гибкий?
— Ронни, — предупредила я.
Она пожала плечами и посмотрела на меня — дескать, убей меня, ничего не могу поделать.
— Я понимаю, ты мне не скажешь. Ты только сегодня меня известила, что он повышен от продукта питания до бойфренда.
— Ронни! — сказала я с чуть большим нажимом.
Она состроила гримасу:
— Извини, извини. Я сегодня сама не своя. Болтаю, сама не зная что, как у тебя обычно бывает.
— Ну, спасибо!
— Ты действительно мелешь языком, когда нервничаешь или трахаться хочешь, — вставил Грегори.
— Грегори, не надо мне помогать.
Он пожал плечами, что для леопарда выглядит странно — не неуклюже, просто непривычно.
— Прошу прощения.
— Ты хочешь, чтобы я ответил на её вопрос? — спросил Натэниел очень осторожно.
— Отвечай или не отвечай, мне плевать.
Он склонил голову набок, и выражение его лица явно сообщало, что он мне не верит. Он был прав, я бы предпочла, чтобы он не ответил. Он дал мне возможность быть хозяином и велеть ему не отвечать, но я её упустила. Не заняла трон, на который он меня приглашал, а если ты не командуешь, то от тебя не зависит, что будет дальше.
Он подошёл к Ронни, стараясь, чтобы я видела колыхания его роскошного зада на ходу. Иногда я сомневаюсь, знает ли Натэниел, насколько он красив, а иногда он мне показывает, что он отлично знает, как выглядит. Вот как сейчас.
Жар бросился мне в лицо, когда я смотрела на его походку, и я наконец поняла, почему смущаюсь. Я обещала поставить ему засос, а он хочет совокупления. И этот проход по комнате был как анонс эротического сна, он заставил меня поёжиться и почувствовать себя неуютно, будто я снова девочка-подросток и у меня «эти ощущения» впервые, и не с кем об этом поговорить, потому что у хороших девочек такого быть не должно.
Он дёрнул головой, и его волосы пролились на Ронни и стекли с неё, будто она прошла сквозь занавес, только оставаясь сидеть на месте. Как будто он ей дал пощёчину, а не подразнил. Он встал очень прямой, очень высокий, рядом с её стулом и сцепил руки за спиной.
— Отвечая на твой вопрос: Я…
Он стал поднимать руки вверх, до середины спины:
— очень…
Руки со сцепленными пальцами поднялись до лопаток:
— очень…
Руки вывернулись в суставах и поднялись вверх, показывая на потолок:
— гибкий.
И он медленно опустил руки обратно, но смотрел не на Ронни, а на меня.
Я не покраснела, я побледнела. Почувствовала, что я в ловушке. В какой ловушке? Вопрос на десять тысяч долларов. Даже самой себе я не могла ответить точно.
Ребята ушли чинить костюм Натэниела. Наступило молчание — глубокое, долгое и неловкое. По крайней мере, для меня неловкое. Я не глядела на Ронни, потому что пыталась придумать, что сказать. Но мне не стоило беспокоиться, слова нашла она.
— Черт побери, Анита, черт бы тебя побрал!
Я не стала на неё смотреть.
— Что ты имеешь в виду?
Слишком неуверенный был у меня голос для возмущённого, но попробовать все же стоило.
Ронни смотрела на меня взглядом, который мне не понравился. Слишком он был проницателен. Мы дружили несколько лет, и то, что мы разошлись, ещё не значило, что она меня не сможет прочесть.
— Ты ещё с ним не была.
— Почему ты так думаешь?
— Да брось, Анита, ты никогда так не смущаешься, когда мост уже перейдён. Для тебя совокупление — это разрешение на роман. А пока его нет, тебе рядом с этим мужчиной неловко.
Я снова покраснела, сложив руки на груди, и прислонилась к островку, пытаясь прикрыть волосами рдеющие щеки — неудачно.
— Так ты всегда знала, когда я с кем-нибудь в первый раз?
— Почти всегда, только не с Жан-Клодом. Он сбил и твой радар, и мой.
Я подняла глаза:
— А это как?
— Тебе при нем было неловко и после того. Я думаю, это одна из причин, по которым я его не люблю. Я тогда думала, что если вы в таком конфликте, то роман ненадолго.
Я пожала плечами:
— Не помню, чтобы мне при нем потом было неловко.
Она посмотрела на меня молча. Мне хватило приличия смутиться.
— Ладно, может быть. Но это неправда, что мне перестаёт быть неловко после первого же раза. Нужно несколько сеансов, немножко «монотонной моногамии», чтобы совсем не напрягаться.
Она улыбнулась:
— Согласна. Самый лучший секс бывает тогда, когда уже кое-что друг о друге знаешь. — Она посмотрела на меня, снова посерьёзнев: — Но ты действительно ещё с ним не была?
Я покачала головой.
— Почему?
Я посмотрела на неё.
— Анита, после этого спектакля, который он сейчас устроил, я бы ему отдалась без крика.
Я посмотрела пристальней.
— Ты сказала, что он спит в твоей кровати, с тобой и с Микой, так?
Я кивнула.
— Давно?
— Месяца четыре.
— Четыре месяца с тобой под простынями, и ты ему до сих пор не дала?
— Ронни, подбери другое слово. Если хочешь продолжать разговор, выбирай другие выражения.
— Извини, ладно, ты с ним не занималась любовью, если тебе так больше нравится?
Я кивнула.
— Почему же ты этого не сделала? Он явно этого от тебя хочет.
Я пожала плечами.
— Нет, на это я хочу получить ответ. Это Жан-Клод провёл черту и не хочет делить тебя с большим количеством мужчин?
— Нет.
— У Мики с этим проблемы?
— Нет.
— Тогда почему?
Я вздохнула.
— Потому что когда я разрешила Натэниелу ко мне переехать, он был как щенок с перебитой лапой — которого надо лечить и за ним ухаживать. Он был такой покорный, что хотел, чтобы кто-нибудь управлял его жизнью и командовал им самим. У меня достаточно собственных забот, и я вроде как требовала, чтобы он переменился, стал более независимым. Он это сделал, и получилось хорошо.
— Он куда более уверен в себе, чем когда я его в прошлый раз видела, — сказала Ронни. — То есть почти другой человек.
Я покачала головой:
— Он стриптизер, определённый уровень уверенности ему необходим.
Она тоже покачала головой:
— Нет. У меня в колледже была соседка, которая по вечерам зарабатывала стриптизом на учёбу. Она была с жуткими комплексами.
— Так как же она выступала?
— У неё от этого возникало чувство, что кто-то её хочет. По сравнению с её детством твоё и моё — просто «Ребекка с фермы Саннибрук».
— Ой-ой, — сказала я.
— Ага, и она из-за стриптиза чувствовала себя и лучше, и хуже одновременно.
— Что с ней стало? — спросила я.
— Окончила колледж, нашла работу, нашла религию, сейчас замужем с двумя детьми и такая святоша, что не может разговаривать с человеком без попыток его обратить.
— Нет никого святее раскаявшегося грешника.
— Стриптиз — это не грех, Анита. Нагота — не грех, нагими Бог посылает нас в мир. Как это может быть грехом?
Я пожала плечами.
— И секс тоже не грех, Анита.
— Умом я это знаю, Ронни, но голос бабушки во мне не умолкает. Секс есть зло, мужчины, которые хотят до тебя дотронуться, тоже зло, а тело твоё — грязь. Все это мерзость. И монахини мне тоже не помогли выработать другое отношение.
— Если ты католик, то это навсегда?
Я вздохнула:
— Да, наверное.
Честно говоря, я думаю, что многое тут наворотили моя бабуля и мачеха, у которой каждое прикосновение было как одолжение. После смерти матери прикосновения в нашей семье не очень приветствовались.
— У тебя к Натэниелу чувство вины. Почему так?
— Мне полагается заботиться о нем, Ронни, а не иметься с ним.
— Анита, можно о ком-то заботиться и спать с ним одновременно. У женатых это каждый день.
Я снова вздохнула:
— Не знаю, чем он меня отпугивает, но отпугивает.
— Ты его хочешь.
Я закрыла лицо ладонями и едва ли не заорала:
— Да, да, хочу! — Только от произнесения этих слов я сжалась изнутри. — Он начал со мной жизнь как предмет забот, а не как кандидат в бойфренды.
— Разве ты и твои бойфренды друг о друге не заботитесь?
Я подумала над ответом:
— Думаю, да. То есть я об этом не думала.
— Почему ты так активно стараешься найти причины, чтобы отговорить себя от Натэниела?
Я нахмурилась:
— Джейсон мне сказал, что это будто потому, что Натэниел недостаточно агрессивный. Что если мужчина чуть-чуть больше инициативен, у меня чувство, будто выбор не за мной, и вина тогда не на мне. Натэниел вроде как вынуждает меня сделать первый шаг, быть главной, быть…
— Виноватой, — подсказала она.
— Может быть.
— Анита, меня ужасает перспектива провести остаток жизни с одним и тем же мужчиной. Вот почему: вдруг как на следующий день, когда я скажу Луи «да», передо мной появится мужчина с телом Натэниела? И я что, дам ему от ворот поворот?
— Да, — сказала я. — Вроде бы это и означает любовь?
— Особенно в словах девушки, которая спит с большим количеством мужчин, чем я за последние три года встречалась.
— Меня воспитали в убеждении, что в браке все, что раньше было грязным, становится хорошим. Вдруг все чувства становятся абсолютно законными и священными. И мне как-то трудновато с этим смириться.
— С чем?
— С мыслью, что никогда не выйду замуж. Смириться, что я никогда не избавлюсь от этого чувства насчёт Жан-Клода, Мики, Натэниела, Ашера, да и Дамиана, ладно, черт с ним. Что как бы ни повернулось, а я все равно буду жить в грехе.
— Ты хочешь сказать, что предпочла бы любить кого-то одного и быть с ним в браке?
— Так я думала когда-то. А теперь… — Я села на стол. — Ронни, я не знаю. Не могу я теперь представить себе, что я только с кем-то одним. У меня жизнь не складывается никак, если оставить только одного из них.
— И это не даёт тебе покоя.
— Да.
— Почему?
— Потому что так не должно быть.
— Анита, «должно быть» — это для детей. Взрослые знают, что будет все так, как ты сам сделаешь.
— Ронни, моя жизнь налажена. Натэниел — как моя жена, а Мика — как другой муж. Он работает на коалицию и помогает мне заниматься леопардами и прочими оборотнями. Партнёрство. Я всегда считала, что таким партнёрством может быть брак, хотя, похоже, никогда не бывает.
— И как в эту домашнюю идиллию вписывается Жан-Клод?
— Я думаю, как захочет. Он занимается своим бизнесом, управляет своей территорией, и мы встречаемся.
— Ты, он и Ашер?
— Иногда.
Она покачала головой:
— А Дамиан?
— Пока ещё не знаю.
Она посмотрела на стол, на свои лежащие на нем руки.
— Я думаю, нам обеим предстоит интересный личный выбор. — Посмотрев на меня, она нахмурилась — едва заметно. — Почему мне кажется, что у тебя варианты гораздо интереснее?
Я улыбнулась:
— У тебя вопросы моральных обязательств, брака, страха быть связанной на всю жизнь с одним и тем же человеком. У меня проблема в том, что любой выбор, кроме этого моногамного, превращает меня в потаскуху. И мы обе должны разобраться со своими проблемами.
— Из твоих слов можно заключить, что ты ходишь к психоаналитику.
— Рада, что это видно.
— Так ты говоришь, что каждая из нас имеет ту личную жизнь, которую имеет, и мы должны сразиться со своими демонами и победить их?
— Или понять, что те, кого мы считали чудовищами, не слишком от нас отличаются.
— Ты действительно была убеждена, что вампиры — ходячие трупы?
— До глубины души.
— Тебе нелегко было тогда в такого влюбиться.
— Да, — кивнула я.
Она взяла мои руки в свои.
— Прости, что я так бесилась из-за Жан-Клода. Я постараюсь вести себя получше.
Я улыбнулась и сжала её руки:
— Извинения приняты.
— Мне тридцать, и никогда я не была так счастлива. Я поговорю с Луи, чтобы он дал мне больше свободы, и, может, поговорю с консультантом по семье и браку.
— Могу я сказать, что рада это слышать, не получив в ответ обвинения, что я тебя толкаю за него замуж?
Она улыбнулась и даже смутилась — была столь любезна.
— Да, и прости меня за это.
— Все нормально, Ронни, у всех у нас свои заморочки.
— Ты себе нашла в качестве консультанта ведьму — кто бы сомневался! — но раз ты готова на психоанализ, то и нам, всем прочим, тоже не поздно.
— Я общалась с Марианной долгие месяцы, пока сообразила, что это психоанализ.
— Так получается, что у тебя это вышло случайно.
Я пожала плечами, сжала её руки и встала. Господи, сделай так, чтобы ещё остался тёплый кофе.
— Значит, ты психоанализом занялась случайно. Ты стала любовницей Мастера Города, вопя и оря, что никогда такого не будет. Теперь ты влипла в mйnage а trois или два таковых, хотя цель твоей жизни — моногамия.
«Экспрессо» остыл, но кофеварка ещё нет. Ага.
— Итог такой.
— А моя цель была никогда не связать себя с единственным и никогда не выйти замуж. И вот теперь каждая из нас получила то, чего хотела другая.
Я не могла бы сказать лучше, так что и пытаться не стала. У меня никогда не было мысли, что у Бога садистское чувство юмора, но у кого-то такое мнение точно есть. Существует ли ангел, занимающийся отношениями? Если да, то этот крылатый вестник божества должен будет за многое ответить. У меня в голове забился едва заметный пульс, как иногда бывает со мной во время молитвы. Скорее даже ощущение, чем слова. Будь счастлива, просто будь счастлива.
Легче сказать, чем сделать.
Глава двадцать восьмая
В три часа дня я уже была на работе, минута в минуту. Никакой секс, никакие вампиры, оборотни, метафизические слияния не остановят этого аниматора на пути к назначенным встречам. Сегодня, по крайней мере.
Я сидела в офисе Берта Вона. Он у нас был боссом в «Аниматорз инкорпорейтед», но недавно мы устроили своего рода дворцовый переворот. Он все ещё у нас и офис-менеджер, и бизнес-менеджер, но больше наш агент, чем босс. Денег ему это не стоило никаких, и он был доволен, но большинство аниматоров стали партнёрами, как в юридической фирме. А если ты партнёр, то уволить тебя могут разве что за убийство, причём надо поймать с поличным. Значит, Берт уже больше не босс, то есть не может обращаться с нами как с наёмниками. Это ему понравилось меньше, но у него был выбор: либо соглашаться, либо мы все делаем ручкой; а поскольку сам он мёртвых поднимать не умеет, то вылетает из бизнеса. Особенно если мы откроем другую фирму для прямой с ним конкуренции. Так что у нас новая структура власти, и пока ещё необкатанная, кое-какие заскоки случаются.
Офис у Берта жёлтый с оранжевыми кое-где мазками. Уютнее, чем бледно-голубой куб, который у него когда-то был, хотя и ненамного. Во всех помещениях сделали косметический ремонт, да ещё прикупили соседние офисы, и теперь аниматоры «Аниматорз инк.» не должны пользоваться одним кабинетом на двоих по очереди. Почти все время мы проводим в поле, точнее, на кладбище, и я считала, что новые офисы — деньги на ветер, но оказалась в меньшинстве. Чарльз, Джеймисон и Мэнни хотели большие хорошие кабинеты. Нас с Ларри вполне устраивал один на двоих, но Берт отдал свой голос первым трём, и потому стену убрали — вуаля! — и вот какие мы большие. Причина, почему все офисы покрасили в тёплые тона, успокаивающие, согревающие оттенки жёлтого, коричневого, бронзового, состояла в том, что у Берта роман с девицей, работающей дизайнером интерьера. Зовут её Лана, и хотя она, по моему мнению, слишком хороша для Берта, меня она раздражает. Ходит и талдычит насчёт науки подбора цветов и насчёт того, что в таком бизнесе, как у нас, клиент сразу должен ощутить, что его любят и о нем заботятся.
Я сидела в офисе Берта Вона. Он у нас был боссом в «Аниматорз инкорпорейтед», но недавно мы устроили своего рода дворцовый переворот. Он все ещё у нас и офис-менеджер, и бизнес-менеджер, но больше наш агент, чем босс. Денег ему это не стоило никаких, и он был доволен, но большинство аниматоров стали партнёрами, как в юридической фирме. А если ты партнёр, то уволить тебя могут разве что за убийство, причём надо поймать с поличным. Значит, Берт уже больше не босс, то есть не может обращаться с нами как с наёмниками. Это ему понравилось меньше, но у него был выбор: либо соглашаться, либо мы все делаем ручкой; а поскольку сам он мёртвых поднимать не умеет, то вылетает из бизнеса. Особенно если мы откроем другую фирму для прямой с ним конкуренции. Так что у нас новая структура власти, и пока ещё необкатанная, кое-какие заскоки случаются.
Офис у Берта жёлтый с оранжевыми кое-где мазками. Уютнее, чем бледно-голубой куб, который у него когда-то был, хотя и ненамного. Во всех помещениях сделали косметический ремонт, да ещё прикупили соседние офисы, и теперь аниматоры «Аниматорз инк.» не должны пользоваться одним кабинетом на двоих по очереди. Почти все время мы проводим в поле, точнее, на кладбище, и я считала, что новые офисы — деньги на ветер, но оказалась в меньшинстве. Чарльз, Джеймисон и Мэнни хотели большие хорошие кабинеты. Нас с Ларри вполне устраивал один на двоих, но Берт отдал свой голос первым трём, и потому стену убрали — вуаля! — и вот какие мы большие. Причина, почему все офисы покрасили в тёплые тона, успокаивающие, согревающие оттенки жёлтого, коричневого, бронзового, состояла в том, что у Берта роман с девицей, работающей дизайнером интерьера. Зовут её Лана, и хотя она, по моему мнению, слишком хороша для Берта, меня она раздражает. Ходит и талдычит насчёт науки подбора цветов и насчёт того, что в таком бизнесе, как у нас, клиент сразу должен ощутить, что его любят и о нем заботятся.